Африканская жара усиливалась с каждой минутой. Я снял пиджак, шляпу и нес их в руках, но дядя Эм шагал в своей тройке как ни в чем не бывало. Секрет, что ли, какой-то знает? Даже на мосту не чувствовалось ни малейшего ветерка. Мы дошли до пансиона, где жил Банни, и постучали к нему в дверь. Внутри заскрипели пружины, зашаркали шлепанцы. Банни выглянул, узнал меня и открыл дверь.

– Привет, заходи. Я как раз вставать собирался.

Мы зашли все трое. Бассет прислонился к двери, дядя и я сели на кровать. В комнате было как в печке. Я ослабил галстук и расстегнул воротник рубашки, надеясь, что мы здесь не задержимся. Дядя смотрел на Банни как-то странно, почти растерянно.

– Это мой дядя Эм, Банни, – произнес я, – а это мистер Бассет, детектив из полиции. Он расследует папину гибель.

И чем это Банни так озадачил дядю? В выцветшем халате, небритый, взлохмаченный. Накануне определенно выпил, но не так, чтобы с утра сильно маяться.

– Очень приятно, – улыбнулся он. – Эд много о вас рассказывал, Эм.

– Дядя у меня малость чудной, но вообще что надо.

Банни взял с комода бутылку.

– Не хотите ли, джентльмены…

– Позднее, Уилсон! – перебил Бассет. – Присядьте-ка. Хочу проверить алиби, которое вы предоставили Мадж Хантер. Я не сделал этого раньше, поскольку разрабатывал другой след, но теперь…

– Заткнись, Бассет, – сказал дядя.

– Черт тебя дери, Хантер, – обозлился детектив, – не лезь, иначе я…

Не обращая на него внимания, дядя все так же смотрел на Банни.

– Не постигаю, Банни. Ты совсем не такой, как я думал, нисколько не похож на убийцу. Но Уолли убил ты, верно ведь?

Долгое молчание, которое можно было резать ножом, послужило ответом само по себе.

– Полис у тебя здесь? – спросил дядя.

Банни кивнул:

– В верхнем ящике.

Бассет, будто очнувшись, пошарил там и достал из-под рубашек толстый пакет.

– Я что-то не догоняю, какой ему прок от этого, ведь получает страховку Мадж?

– Так он жениться на ней собрался. Знал, что нравится ей, и скоро она начнет себе другого мужа искать. Такие, как она, всегда ищут. Зачем снова в официантки идти, когда на примете жених с приличным заработком? Притом она уже не так молода… В общем, все ясно.

– То есть про квитанцию он не знал и думал, что Мадж до женитьбы тоже ничего знать не будет? Но как бы он объяснил, что прятал у себя полис?

– Зачем объяснять – он просто притворился бы, будто нашел его где-то в вещах Уолли. И Мадж позволила бы ему вложить деньги в собственную типографию, ведь это верный доход на всю жизнь.

– Она и Уолли всегда уговаривала, – вставил Банни, – но он не хотел.

Дядя все-таки снял шляпу и вытер лоб.

– Не понимаю я все же, Банни… Чья это была идея, твоя или Уолли?

– Его. Честное слово. Он сам меня попросил, мне бы и в голову не пришло. Постоянно приставал ко мне с этим, когда узнал, что мне деньги нужны и у нас с Мадж симпатия. Прямым текстом не говорил, правда, но намекал.

– Каким образом? – спросил Бассет.

– Сообщил мне, что держит полис в рабочем шкафчике и больше об этом никто не знает. Мадж ты нравишься, сказал, если со мной что случится… Черт, он все продумал от начала и до конца. Если что случится, говорил, не надо, чтобы Мадж сразу узнала о полисе, не то она двинет куда-нибудь в Калифорнию и все промотает. Вот выйдет замуж за хорошего человека, который сможет разумно вложить эти деньги, тогда можно и сообщить.

– Это еще не значит, что он просил убить его, – заметил Бассет. – Просто делал распоряжения на случай, если умрет.

– Неправда. Он говорил, что покончить с собой у него духу не хватит и хорошо бы его кто-нибудь выручил.

– Ладно. Как это произошло?

– Я отвел домой Мадж не в половине второго, а в половине первого. После уже подумал, что вряд ли она на часы смотрела, дай, думаю, скажу, в половине второго, для нас обоих так лучше будет. Уолли я тогда уже перестал искать и шел в одно местечко на Чикаго-авеню, у реки. Там всю ночь в покер режутся. Дошел по Орлеан-стрит почти до Чикаго и тут смотрю – Уолли, сильно поддавши, идет домой с пивными бутылками. Пошли, говорит, со мной, и одну бутылку дал понести. Свернул в темный переулок, фонарь на другом конце не горел. Идет чуть впереди меня, шляпу снял – ну, я и понял, чего он хочет. Сделаю – получу и Мадж, и собственный бизнес. И сделал.

– Почему же ты… – начал Бассет.

– Заткнись, коп! – сказал дядя. – Ты получил, что хотел. Оставь человека в покое. Теперь я все понял.

Он взял с комода бутылку и стал наливать. Когда дядя посмотрел на меня, я потряс головой – тогда он налил три стакана и подал один Банни. Тот встал, выпил залпом и направился в ванную.

– Эй! – крикнул Бассет, почуяв неладное, и метнулся за ним, но дядя оттолкнул его, и Банни успел запереться. – Он же сейчас…

– Есть идеи получше, Фрэнк? Все, Эд, пошли отсюда.

Я охотно повиновался, но Эма догнал не сразу, так быстро он шагал. Только через несколько кварталов дядя заметил, что я иду рядом, и усмехнулся:

– Хороши охотнички? Шли на волка, а поймали кролика.

– Я вообще жалею, что мы явились туда.

– Это я виноват. Прочитал твою записку и сообразил, что это Банни, но не мог понять, почему. Я ведь не знал его, и… в общем, надо было мне одному пойти, а не тащить с собой копа.

– Но как ты узнал… Он правильно написал фамилию Андерс, да?

– Иностранную фамилию, которую слышал только по телефону. Знал, как она пишется, потому что в полисе ее видел.

– Я тоже читал записку, но ничего не заметил.

Дядя, будто не слыша, продолжил:

– Я знал, что это не самоубийство. Помнишь, я рассказывал тебе об этом его заскоке? Не мог Уолли руки на себя наложить. Но кто же знал, что он докатится до такой крайности и попросит другого? Оказал услугу приятелю, называется.

– Он хотел как лучше.

– Будем надеяться… головой бы сначала подумал.

– Полагаешь, он давно уже это планировал?

– Полис купил пять лет назад, в Гэри. Взял у Рейнолдса деньги, обязавшись отдать голос за оправдание его брата, а сам проголосовал против. Ждал, видимо, что Рейнолдс убьет его за это, но потом почему-то струхнул, сбежал из Гэри и следы за собой замел. Знай он, что Рейнолдс теперь в Чикаго, с Банни не стал бы связываться. Пошел бы прямо к Гарри, дешевле бы обошлось.

– Ты хочешь сказать, что он все пять лет…

– Думаю, Уолли ждал, когда ты окончишь школу и устроишься на работу. Банни он стал обрабатывать, когда ты уже поступил в «Элвуд пресс»…

Мы остановились у светофора на Мичиганском бульваре.

– Ну что, парень, по пиву? – спросил дядя, когда мы перешли на противоположную сторону.

– Я бы выпил мартини.

– Раз так, поведу тебя в приличное место. Покажу тебе не огороженный штакетником мир.

Мы прогулялись по бульвару до отеля «Аллертон» и поднялись на специальном лифте в шикарный коктейль-холл на верхний, очень высокий этаж. В открытые окна веял прохладный бриз. Мы заняли столик на южной, выходящей на Луп, стороне. Узкие высокие здания тянулись к яркому солнцу – прямо научная фантастика, смотришь и не веришь глазам.

– Ну, как тебе вид?

– Красиво чертовски, но ведь это капкан.

От глаз Эма побежали смешливые лучики.

– Сказочный капкан, парень. Здесь может случиться что угодно, как плохое, так и хорошее.

– Вроде Клэр.

– Вспомни лучше, как провел парней Кауфмана. Как оглоушил Бассета, сказав ему про уопакские деньги. Он теперь всю жизнь будет размышлять, как ты узнал. Еще недавно ты поражался тому, что Уолли в твоем возрасте завел роман с женой издателя и дрался с ним на дуэли. А теперь? Мне вот ни разу не довелось убить вооруженного гангстера игрушечной кочергой или переспать с женщиной главаря.

– Да, но теперь-то я вернусь на работу, а ты к себе на карнавал?

– Все еще хочешь стать наборщиком, Эд?

– А что?

– Нет, ничего. Хорошая профессия, все лучше, чем карнавальщик. Живешь в палатке, как бедуин какой, заработал что-то и сразу потратил. Еда паршивая, дожди с ума сводят. Не жизнь, а горе одно.

Конечно, я не собирался с ним ехать, однако ждал, что он меня позовет. Глупо, знаю, но факт.

– Но если очень хочешь попробовать, то поехали.

– Спасибо…

– Уговаривать не стану. Отобью телеграмму Мордатому и пойду в «Вакер» собирать чемодан.

– Тогда пока.

Мы пожали друг другу руки, и Эм ушел. Официантка спросила, не нужно ли мне еще что-нибудь. Я покачал головой.

Я сидел там, пока тени от чудовищных зданий не удлинились и яркая голубизна озера не стала темнеть. Потом встал и очень испугался, что Эм уехал один. Нашел телефонную будку, позвонил и застал его еще в номере.

– Это Эд. Я сейчас приду.

– Я тебя раньше ждал.

– Забегу домой за чемоданом, и все. Может, на вокзале встретимся?

– Обратно, парень, товарняком поедем. Я на мели, только пара баксов на еду и осталась.

– Как? У тебя днем двести долларов было!

– Уметь надо, Эд. Я же говорил, что деньги у карнавальщика не задерживаются. Встречаемся на углу Кларк-стрит и Гранд-авеню через час. Сядем там в трамвай и поедем на товарную станцию.

Уложив вещи, я оставил маме с Гарди записку, радуясь и одновременно жалея, что их нет дома.

Дядя уже стоял на углу с чемоданом и новеньким тромбонным футляром.

– Подарок на будущее. На карнавале можно играть сколько влезет, там чем больше шуму, тем лучше. Так, глядишь, и научишься. Гарри Джеймс тоже начинал в цирковом оркестре.

Открыть футляр он пока не позволил, и мы доехали на трамвае до грузового депо.

– Теперь мы с тобой бродяги, – произнес Эм, когда мы пробирались через пути. – Ирландское рагу ел когда-нибудь? Приедем завтра ночью, сготовим.

Найдя подходящий состав, мы залезли в пустой вагон. Открыв футляр в сумерках, я присвистнул, и горло у меня сжалось: я понял, на что дядя Эм потратил свои двести долларов. Серьезный инструмент, впору Тигардену или Дорси. В позолоту можно смотреться, как в зеркало, сам легкий как перышко. Я почтительно собрал тромбон, дивясь его превосходной балансировке. Гамму до-мажор я помнил еще со школы: один-семь-четыре-три. Первая нота прозвучала фальшиво, но виноват был я, а не инструмент. В конце концов я проиграл всю гамму.

Состав дернулся, загремел буферами и тронулся. Я сыграл гамму в обратном порядке, постепенно обретая уверенность. Ничего, скоро вспомню и остальное.

– Эй вы! – Вдоль вагонов бежал кондуктор – моя серенада нас подвела. – Выметайтесь оттуда, живо! – Он уже собирался запрыгнуть в вагон, но тут дядя сказал:

– Дай-ка мне подуть, парень. – Выдув жуткую, совершенно неприличную ноту, он задвинул дверь прямо под носом у неприятеля. Кондуктор выругался, отцепился и скоро отстал: поезд набирал ход.

Засмеявшись, я снова поднес к губам мундштук, и у меня получилась чистая, звенящая, красивая нота, дающаяся обычно только годами практики. Потом я тут же дал петуха еще хуже, чем Эм, и больше ничего не сумел, потому что мы оба хохотали как ненормальные.