Глава 8
Осень 1576 г.
Москва
Леонид торопился, гнал машину, как мог – нужно было успеть до закрытия портала… если тот еще действует. Наверное, должен бы… а если, нет? На тот случай у Арцыбашева тоже имелся план действий: уж тогда пришлось бы остаться в нынешней Москве да жить привычной жизнью обычного российского обывателя. Раньше, еще года три назад, Леня весьма обрадовался бы такому повороту дела, но только не сейчас, когда там, в родном королевстве (не в одном даже!) дел просто невпроворот! Опять же – сын, Вольдемарус…
На Балтике – шведы, на юге – подзуживаемый турками Стефан Баторий вот-вот нападет, опять же с Иваном Грозным проблемы. Со всем надо разбираться, и по возможности срочно. Заслать оружие венгерским повстанцам, поддержать казаков, гайдуков – да хоть черта лысого, лишь бы отвлечь султана Мурада. Что же касаемо Швеции, так и там вполне можно организовать какую-нибудь внутреннюю заварушку, пусть поцапаются за престол. Иван же Васильевич… С ним надо что-то решать! Очередной заговор? Почему бы и нет? Там ведь имеется масса достойнейших людей, которые при благоприятных условиях способны на многое. Те же Шуйские, Бельские, Долгорукие – чего далеко ходить?
Сворачивая на Тверскую-Ямскую, Леонид снова вспомнил сон про Машу Долгорукую. Про то, что княжна могла бы помочь решить все с Иваном. Или не в этом смысле был сон? Может, и не вещий вовсе.
Иоанн… интересно, все у них с княжной слаживается? Или царь импотент уже? Леонид хмыкнул, вспомнив о пачке виагры, прихваченной в бандитском особняке. Может, подарить ее царю-батюшке? Авось опробует – простит?
Как бы там ни было, однако ближе юной красавицы Долгорукой к Иоанну Грозному сейчас никого нету. Через нее и действовать, подумать только – как?
– Маша, ты что про Долгорукую знаешь?
– Дева веселая, – Маша всю дорогу сидела на заднем сиденье, закрыв глаза – от высокой скорости ее тошнило, тем более сейчас – беременную. Хоть и незаметен еще живот, а все же… – Не сказать, чтоб кроткого нраву, но и не зла, – открыв глаза, королева задумчиво накрутила на палец локон. На дорогу и по сторонам девушка сейчас не смотрела – вспоминала, думала.
– А что она любит? Чего боится? Дружит с кем?
Арцыбашев совершенно не думал сейчас о новой, современной Москве – все мысли его были там, в далеком – и таком близком! – прошлом.
– Из подруг… даже не знаю, давно на Москве не была, – честно призналась Марьюшка. – В теремах княжеских, знаешь, не очень-то с кем и подружишь. Москва – не Ливония и не Литва, женщины свободы не имеют. Особливо молодые незамужние девы. Вот, как Машка, княжна. Хотя… – королева вдруг улыбнулась. – Она-то как раз делала, что хотела. Очень уж своевольной росла, да! Вот, Иоанна зацепила – неужто царицей станет? А что ж! Чего б не стать?
– Чего-то ты не очень уверенно говоришь, милая, – Леонид покачал головой.
– Да Машуля-то царицей не против, – все так же задумчиво пояснила Мария. – Однако еще ведь и сам Иоанн есть! А уж он гневлив больно. Машка-то – не дева давно… сама хвасталась, призналась. Не ведаю, знает ли об этом царь.
– Думаешь, не одобрит?
– Ха! Не одобрит? Лютою смертью казнить велит!
– Но он же княжну, кажется, любит?
– Плохо ты знаешь Ивана, мой дорогой.
Свернув во двор, беглецы бросили машину и быстро зашагали к мусорным контейнерам, к канализационному люку. Было почти безлюдно, если не считать прикорнувшего невдалеке на скамейке бомжа, коего Арцыбашев хотел было нейтрализовать шокером, да, тут же передумав, махнул рукой – черт-то с ним, с бедолагой этим.
– Ой, ну и запах! – едва Леонид откинул тяжелую крышку, Маша поморщилась, но, больше ничего не сказав, следом за мужем полезла в затхлое подземелье.
Включив специально прихваченный фонарик, его величество вполне уверенно зашагал куда-то во тьму. Дорогу он хорошо помнил, чай, не впервой, да и юная его супружница тоже стала ориентироваться:
– Ой, а я вот здесь тоже шла! И тут… И вон там, где кости да череп.
Белеющие человеческие кости – это был хороший ориентир, сразу от скелета Магнус резко повернул вправо, прошел еще шагов двадцать. Остановился и поднял голову, увидев наверху знакомое зеленоватое свечение.
Слава Богу! Нащупав лестницу, король обернулся:
– Ну, милая моя, вот и пришли. Выбираемся осторожно, без шума и пыли.
Очевидно, здесь, в прошлом, времени с момента исчезновения Арцыбашева прошло еще очень мало, быть может, всего-то час или два. На улице уже смеркалось, снаружи зажгли факелы, и отблески оранжево-желтого пламени, проникая сквозь узенькое окно, плясали на темных стенах узилища.
Выбравшись из подземелья, Машенька не удержалась, чихнула.
За дверью тотчас же раздались шаги:
– Ты что там, паря, простыл, что ль?
– Да закончил уже! – спрятав в ладони электрошокер, отозвался молодой человек. – Давай выпускай.
Страж вдруг засомневался:
– Выпустить-то не долго. Да поначалу надобно работу твою глянуть. И нарочного подождать, узнать насчет тебя посланного.
– Надо – подождем, – спокойно согласился король. – А работу… хошь, так прямо сейчас и глянь, зацени!
– А и гляну.
Немедленно распахнулась дверь. Сверкнул бело-голубым огоньком разряд… Подхватив на руки грузное тело стражника, Арцыбашев осторожно положил его на пол и махнул рукой супруге:
– Идем осторожненько. Не забыла, как шокером пользоваться?
Юная королева хмыкнула:
– У меня и нож есть.
– Экая ты у меня кровожадная, милая, – выходя в коридор, прошептал Магнус. – Ага! Слышишь? Голоса! Надо бы их по одному. Хотя… Один уже не скоро очнется, сколь там остальных? Всего-то двое… ну, трое. Управимся!
«Каменщик» не ошибся – в «караулке» у самого выхода сидели на лавке двое стражников и азартно резались в кости.
– Все, парни, работу исполнил! Выпускай!
– Хо, выпускай! А Федот где?
– Так идет…
Пожав плечами, Арцыбашев нагло уселся на лавку, отвлекая стражей «простым и естественным вопросом»:
– Кости дайте метнуть! У меня с полдюжины «новгородок» имеются.
– «Новгородки», говоришь? – забыв про Федота, стражники азартно переглянулись. – А покажь!
Магнус вытащил шокер.
– В кошеле от…
– Чудной какой-то кошель.
– Так ты наклонись ближе!
Снова разряд. Вернее, два – но один за другим, почти слитно. Два разряда – два тела.
– Однако нехудо, – заценила Маша. – Это ты насмерть их?
– Не, полежат да очнутся.
– Тогда надобно побыстрей уходить. Тем более, ты сам говорил – кого-то они куда-то по твою душу послали. Вдруг да явится, да не один?
Супруга глаголила истинную правду – нужно было поторапливаться. Выход из подвала Тайницкой башни, к большому сожалению беглецов, вел вовсе не из Кремля, а наоборот, в Кремль. Стражники как раз закрывали ворота – темнело, близилась ночь.
– А ну-ка, Маша, постой… эй, эй, робяты! – выскочив из-за угла, словно черт, Арцыбашев замахал руками. – А я? Я-то как же? Мне-то как домой?
– А ты кто?
– Да не видно, что ль? Каменщик я, артельщик.
– Эко ты припозднился. Спал, что ли? Ваши-то давно уж ушли, – добродушный с виду страж в сверкающем колонтаре и шлеме-мисюрке лениво погладил бороду. Остальные воины даже не среагировали – подумаешь, какой-то там припозднившийся мужик! Естественно, ворота ради него никто открывать не собирался, вот еще.
– Ночью по Кремлю шататься нельзя. В подвал бросят ужо, – все с той же ленцою предупредил стражник.
– И что ж мне теперь делать-то? Куда податься?
– К Никольским воротам подайся, паря. Их позжей всех закрывают, ага. Может, успеешь ишшо.
Поблагодарив стражника, Магнус бросился прямо через куст, схватил Машу за руку:
– Бежим, милая! Бежим.
– Что – гонится кто?
– Не, к воротам успеть бы.
Они неслись, как сумасшедшие, мимо соборной паперти и дворцов, по мощенной дубовыми плашками дорожке. Где-то горели факелы, где-то нет, и путь освещала выплывшая на небо луна, похожая на обкусанную банную бадью – шайку.
Слава Господу, кажется…
– Хто такие?
– Каменщик я, артельщик. А то – жонка моя, обед приносила.
– Припозднились вы с обедом.
– Так это… на молитву в Архангельский храм зашли. Ой, красота-то! У нас в Твери такой нет.
– Так вы тверские, что ль?
– Ну да, тверские… Дядечка, нам бы пройти.
– Дак идите – не держу, – дюжий стрелец в зеленом кафтане поправил на груди берендейку с пороховыми мешочками и, повернувшись, крикнул воротной страже: – Эй! Тут вон еще деревенщина… Артельщики тверские.
– Плотники, что ль?
– Не, каменщики.
– Каменщики нам без надобности. А плотники бы сгодились! Эй, паря, у тебя, чай, среди плотников знакомых нет?
– Да есть. А чего надо-то?
– Сговориться бы – крыльцо на дворе поправить.
– Так завтра и сговоритесь, ага. Кого спросить-то?
– Кольшу, Федосьева сына, стрельца. Это я и есть – Кольша.
– Ужо не забуду.
Перейдя Неглинную по куцему деревянному мосточку, беглецы озадаченно остановились на небольшой площади с недавно восстановленной деревянной церковкой.
– Ну… и куда теперь? – королева сверкнула глазами.
– Знаю одного человечка, на Скородоме… тут недалеко.
– Пусть и недалеко, да как пройдем-то? – резонно напомнила Маша. – Ночь на дворе, улицы все рогатками перегорожены, стрельцы везде. А где стрельцов нет – там лихие людишки. Шокеров наших на них не хватит.
– Однако ж ты права, милая…
Бросив рассеянный взгляд на отражавшуюся в реке луну, Магнус вдруг заметил…
– Эй, лодочник! Лодочни-и-ик! Мать твою… оглох, что ли?
Утлый челнок, повернув, пристал к берегу.
– Почто орешь-то? – хмуро осведомился лодочник – кособородый мужик в темном зипуне и круглой суконной шапке, всем своим обликом напоминавший подмосковного крестьянина или какого-нибудь посадского человека из мастеровых.
– Нам на Скородом бы… А то рогатки везде.
– На Скородом, говоришь? Так я-то, вишь, в другую сторону.
– Заплатим, сколько скажешь, только доставь!
Хитрые глаза перевозчика вспыхнули алчностью:
– А куда вам на Скородом?
– Григория Ершова постоялый двор знаешь?
– Гришку-то? Как не знать. А вы ему родня, что ль?
– Считай, что родня. Постояльцы.
– Дюжина «новгородок»! Посейчас. Сразу!
– Ну… у нас нет сейчас. На постоялом дворе бы и…
– Как знаете.
Разочарованно свистнув, кособородый оттолкнулся от берега веслом.
– Эй, эй! – замахал руками Магнус. – Я вот тебе… зипун свой отдам.
– Сдался он мне…
– Или… пока за деньгами хожу, сестрицу родную в залог оставлю.
– Сестрицу, говоришь?
Маша так и была, в чем сбежала: растрепанные волосы, накинутый поверх сорочки халат.
– Ладно, – заценил лодочник. – Сестрица твоя – баская девка, только уж больно тоща. Не кормишь ты ее, что ли? Ну, садитесь уже – чего встали-то?
Разворачивая челн, лодочник навалился на весла. Остались позади мрачновато-красные башни Кремля, освещенные ущербной луною, проплыли справа валы Китай-города, потянулся белый город, застроенный хоромами купцов и приказных дьяков. А вот и Скородом – Земляной город…
– Вон, вон, к пристани давай, к вымолу, – привстав, показал рукой Арцыбашев. – Тут до двора Ершова – рукой подать. Сестрица посидит, а я сбегаю.
– Давай, беги. Дюжина «новгородок» с вас – не забыл?
Выбравшись на мостки, Магнус обернулся к супруге:
– Ежели что – ты знаешь, что делать.
Маша молча кивнула и улыбнулась – иди, мол, нечего тут рассуждать.
Арцыбашев исчез, растворился в ночи. Лишь из-за заборов донесся злобный собачий лай. Цепные хозяйские псы, почуяв чужака, подали голос.
– Ишь, разлаялись, – бросив косой взгляд на Машу, лодочник покачал головой.
– Хозяйское добро стерегут, – усмехнулась дева. – Хороший пес немалых денег стоит.
Где-то далеко за рекой вдруг зазвонил колокол. Его подхватил второй, третий.
– Господи, – встрепенулась Мария. – Пожар, что ли? С чего так трезвонят-то?
– В Кремле колокола бьют, – кособородый прислушался, приложив ладонь к уху. – Не, не пожар – на набат не похоже. К вечерне – поздно уже, к заутрене рано. Верно, случилось что. Так, не особенно для Москвы важное. Кто-нить что-нить украл или сбег.
– Да как – не важное? – не выдержав, возмутилась княжна. – Это ж Кремль, не что-нибудь! Сам царь-государь здесь!
– А вот и нет, – лодочник важно усмехнулся с видом человека, знающего все и вся. – Царь-батюшка наш Иоанн Васильевич, да пошлет ему господь здоровья, давно уж не в Кремле живет, а в слободе Александровской. Там дворец у него, палаты царские! Тут, на Кремле, Симеон Бекбулатович, царь, проживаху…
– Ой, любит Иоанн Васильевич на части государство делить, – с недобрым прищуром королева сплюнула в воду. – То опричнина с земщиной, то вот – Симеон Бекбулатович, царь. Чтоб каждый в другом врага видел, чтоб стравить всех, чтоб…
– А ты ведь не из простых людей, дева! – неожиданно перебил лодочник.
Маша хмыкнула:
– Ясно, не из простых. А ты как узнал?
– Горда больно, строптива. О царе вон как говоришь – будто ровня тебе Иоанн Васильевич!
– Может, и ровня, – с деланым безразличием отозвалась девушка. – Твое какое дело о моих речах?
– Да боже упаси, мне и дела нету, – перевозчик замахал руками. – Плату токмо за провоз отдайте, ага. Да и ступайте себе с миром. А я уж – молчок! Неча мне в чужие дела лезти.
– Правильно, – одобрительно кивнула Машенька. – Как говорит мой муж, меньше знаешь, крепче спишь.
– О то и дело!
Кособородый немного помолчал, поглядывая то на девушку, то на луну, потом шмыгнул носом и, словно бы невзначай, спросил:
– Вот мне интересно, дева. Чтоб ты сделал, коли б я к тебе полез?
– А ты попробуй! – глаза королевы сверкнули грозной грозовой синью. – Ну?
– Что ты, что ты! – замахал руками лодочник. – Окстись! И в мыслях не было. Я ведь так просто спросил, для интересу.
– Ну, вот тебе – для интересу, – вытащив из кармана халата нож, Маша тут же выставила лезвие и принялась крутить клинок в руке с такой непостижимой ловкостью и проворством, что у бедолаги перевозчика от удивления отвисла челюсть. Могла бы, конечно, вытащить и электрошокер – да боялась, что «мелкая молния» на лодочника впечатление не произведет.
– Ну ты, дева, дай-о-ошь!
– Я еще и не так могу. Да не пугайся ты, не разбойница я, не лиходейка… Э-эй! А ну, положи весло! Положи, я кому сказала!
– Паря! На вот тебе деньгу, – закричал с берега Магнус.
Что и говорить, вернулся вовремя, да еще не один – с верным Михутрею.
– Ой… да тут много! – развязав брошенный мешочек, лодочник растерянно моргнул. – Мы ж на дюжину всего договаривались, а тут…
– Бери, бери, дядько, – покровительственно улыбнувшись, Маша ступила на скользкие доски вымола.
Арцыбашев тут же поддержал супругу под руку да шепотом спросил – зачем нож достала. Неужто лодочник, собака такая, осмелился…
– Не, не осмелился. Хотя, может быть, и хотел. А ножик я ему просто так показала – он сам просил.
А над Москвой все плыл звон кремлевских колоколов, подхваченный на многих городских колоколенках. Как верно заметил лодочник, это вовсе не был тревожный набат, да и особенной праздничности в сем звоне не слышалось. Дребезжали колокола не величественно, а так, строго по-деловому, будто что-то важное сообщить хотели.
– Верно, ловят кого-то, – сворачивая в темный проулок, предположил Михутря. – Сообщают, чтоб задерживали всех подозрительных. Случаем, не вас?
– Может, и нас, – Маша повела плечом и хитро прищурилась. – А ты что такой веселый-то?
– Вас, ваше величество, очень рад видеть!
Как бы то ни было, а из Москвы нужно было срочно бежать, выбираться! Частный московский предприниматель Григорий Ершов пока еще верил в легенду о литовском купце и его людях, однако это именно что – пока. Пока не пошли по дворам ушлые приказные людишки, пока не закричали по площадям глашатаи, не зачитали приметы беглецов, не огласили список их вин, а самое главное – обещанную за способствование поимке сумму.
Впрочем, в случае с Ершовыми дело было не в сумме, в конце концов, деньги они и сами зарабатывали прекрасно. Другое дело, что в случае чего приказные велением царя запросто могли отобрать бизнес. Под любым предлогом отжали бы постоялый двор, лишили бы выгодных подрядов. Так что ссориться с властью Григорию было не с руки – беглецы это хорошо понимали.
Выбраться из столицы оказалось не таким уж простым делом. Приказные сработали оперативно – были уже готовы и приметы, на всех дорогах стояли отряды стрельцов, проводили досмотры да обыски. Все ловили опальную княжну Марию Старицкую, за которую государь обещал целую сотню талеров, шубу с царского плеча, а холопам – свободное звание.
Маша, конечно, изменилась с московских времен: выросла, похорошела… И все же слишком уж многие ее на Москве знали, помнили. Особенно дворня, и этого следовало опасаться больше всего.
Окромя всего прочего, во всех сыскных грамотах указывалось, что со «Старицкой прелестницей ведьмою» может быть «муж лет тридцати или чуть более, высокий, телосложения крепкого, волос и борода – светлые, с рыжиной, говор – ученый, „с мнози непонятными словесы“».
– На всех дорогах лютуют, – напившись кваса, докладывал вернувшийся из разведки Михутря. – Иных дев и заголяться заставляют, такоже и подозрительных отроков – а вдруг то дева переодетая?
– На всех дорогах, говоришь? – переспросил Магнус. – И на том тракте, что в Александровскую слободу ведет?
– Ну, на том не так, – Михаэль хмыкнул и подкрутил усы. – Беглецы ведь в пасть царю не полезут.
– А мы так и сделаем, – негромко промолвил король. – Прямо в пасть и сунемся. А там – поглядим.
На Торговой (будущей – Красной) площади беглецы купили воз соленых осетров и простой возок – не пешком же за осетрами тащиться? Там же невдалеке, близ приказной избы, Михутря уговорил писаря смастырить подорожную грамоту, чтоб было все честь по чести: мол, везут к царскому столу осетров, выловленных там-то сям-то, засоленных по такому-то рецепту ляпкиным-тяпкиным.
Так вот, с осетрами, с грамотою, и поехали. Машу, крепко подумав, решили отроком не наряжать, оставить, как есть – девкою. Девичьи-то округлости под одеждой мужской не особо скроешь, любой приметливый человечек заинтересуется, а приказные да стрельцы еще и разденут. Оно надо?
Вот и осталась королева в девках, только – в простолюдинках ныне, в дочках купеческих. Все, что надобно, там же, на торговой площади, и купили. Обрядилась Машенька в сарафан да в сапожки черевчатые, волосы луковым отваром выкрасила, косы заплела, на голову платом баской повязала, щеки нарумянила, набелила лоб, насурьмила брови. Как тогда и принято было – уж от души!
Арцыбашев как глянул, так и обомлел, не узнал супруги! Не девушка – кукла. Как есть – кукла фарфоровая, или, по-современному говоря, фотомодель.
Так заставы все и проехали, кроме одной – последней или самой крайней, перед самой Александровской слободою. Тут, недалече, и у Старицких были когда-то вотчины. Впрочем, много где были – род-то, чай, знатный, Рюриковичи, не хухры-мухры.
На последней заставе сильно заинтересовались. Нет, не Машей и не Магнусом, а… осетриной! Хорошо ли засолена, да не отравится ли батюшка-царь? Бывший при стрельцах подьячий даже затеял пробы – самолично выхватил кусочек, облизнулся… да протянул худородному служке:
– А ну-тко, отпробуй, Онфим.
– Ась?
– Осетра, говорю, спробуй, черт худой… Что на девку-то вылупился?
– Так я это… Осетра?
Поправив на голове шапку, парнишка откусил кусок. Прожевал. Губы его растянулись аж до ушей:
– Вку-у-усно!
– Вкусно ему, ишь…
– Не соблаговолите ли, уважаемый, взять за труды кусочек? – купец поступал как надо, как принято… Подьячий ухмыльнулся в бороду: чего ж и не взять, когда вот так вот, со всем уважением?
– Ладно уж. Давай корзинку да проезжайте… Что, корзинки нет? Ну, уж пес с вами – возьмем и в свою. Онфимко! Да ты спишь там, что ль? Корзину, говорю, тащи!
Молодой – лет шестнадцати – служка во все глаза таращился на «купецкую дочку»… За что после проезда воза словил от подьячего хорошую оплеуху.
– На вот тебе, паря! Чтоб порасторопнее был да на девок не засматривался. На вот тебе, н-на! Я вот тя посейчас ишшо и в розги велю.
– Ой, батюшко Федосий Ильментьевич, не надо в розги, Христом-Богом прошу! – размазывая по лицу пущенную только что юшку, возопил отрок. – Я ить узнал! Узнал!
– Да кого, пес, узнал-то? Боярина Осетра Батьковича?
– Боярышню! Княжну… ну, эту самую, ведьму. Про которую в грамоте…
– Что-что? – вот тут уже насторожились и подьячий, и стрелецкий десятник. – А ну, повтори.
– Так я и говорю, – утирая кровавые сопли, Онфимко ощерился, словно жеребец. – Там, в возке, никакая не купецкая дочь. Княжна это, Марья Владимировна Старицкая! Язм ее во-от с таких малых лет знаю, мы у Старицких в холопях, в челяди дворовой были. Она! Христом-Богом клянусь!
– Та-ак… – почмокав губами, подьячий поглядел на десятника. – А ну-ка, Иване Филатыч, стрельцов-от за возом отправь. Пусть деву притащат, а мы поглядим.
Узрев бегущих стрельцов, Михутря заподозрил неладное:
– Кажись, мой король, что-то пошло не так.
– Опознали меня, похоже, – честно призналась Маша. – Тот парень, служка… Онфим. У нас в холопях был. Сыздетства меня помнит.
* * *
Наемный убийца, последний из свободных ландскнехтов, Акинфий-Вальтер, конечно же, догадался, что король Ливонии и Речи Посполитой – подменный! Таких лже-Магнусов в посольском обозе, наверное, имелось несколько. Так, на всякий случай. Что ж, ничего в этом мире не ново – многие правители имели при себе двойников.
Здесь же, правда, другой случай. Король послал двойника (двойников) вместо себя и сам, собственною персоной, при посольстве не был. А где тогда был? Если его жену, королеву Марию, украли по приказу царя Иоанна – то есть принудили отъехать в Москву, – так, значит, и Ливонец уже давно там, в Московии, а посольство это – нарочное, для отвода глаз. Едут себе, не торопясь, под каждым кустом разбивают шатры, отдыхают. Магнус же тем временем действует. Тайно и, может быть, не без успеха. Молодец! Что и говорить – ловко придумал. Вот только как же его теперь достать? В Москву ехать? Придется, наверное… Хоть и опасно – могут узнать, не столь уж и много времени прошло со дня смерти Ивана Ивановича, царевича. Поди, следствие ведут, да. Опасно! Опасно… однако же надо. Надобно дукаты турецкие отрабатывать.
Плюнув на «королевский» обоз, Акинфий выбрался на проезжую дорогу и, погоняя лошадь, помчался до первой ямской станции, где и пристал к обозу псковских купцов, намеревавшихся как можно скорее прибыть в Москву на ярмарку.
* * *
Прячась за забором, Магнус осторожно выглянул. Стрельцы – и с ними молодой служка, отрок – остановились на небольшой площади, безуспешно пытаясь разглядеть следы в желтовато-серой дорожной пыли.
– Вроде туда поехали, – погремев портупеей-берендейкой, десятник задумчиво сдвинул шапку на затылок. – Вон колея-то!
– И вон колея, Федос, – указал пальцем другой ратник, с сивой реденькой бороденкой. – И вон там… Чай, перекресток – телег проезжало много.
– Ничего! – десятник покусал ус. – С осетрами воз не так-то легко спрятать. Так, Микола, Кряк, по усадьбам пройдитесь, поспрошайте, послушайте. Остальные – со мной, постоялые дворы осмотрим.
Распорядившись, десятник и подчиненные ему стрельцы свернули на широкую улицу и скрылись за липами и зарослями молоденьких веселых березок.
– Воз наш найдут, как пить дать, – негромко промолвил Михутря. – Приметы у них есть… По дворам пойдут, опросят. Выбираться надо, ваше величество!
– Ясно, что надо, – юная королева Мария досадливо покусала губу. – Однако как? Мыслю, сторожу они уже на всех дорогах выставили. Иоанн за меня немало злата пообещал – так что уж будут стараться не оплошать. Землю рыть станут!
– Может, в лесу, в урочище каком отсидеться? – неуверенно предположил бывший разбойник и гёз. – Помню, мы как-то под Брюгге узрели испанцев…
– Не отсидимся, – Маша упрямо сдвинула брови. – Коль уж узнали – искать будут везде! С собаками всю округу прочешут. Да и ведь по болотам, по оврагам да буреломам так вот, запросто, не пройдешь. По тропинкам придется – а там пастушки, рыбаки, охотнички… Да мужики с бабами в поле робят – сенокос. Кто-нибудь да увидит, не пройдешь незаметно.
– Что ж нам, нигде не укрыться, не спрятаться? Да не может такого быть! – азартно заспорил Михутря. – Нидерланды – на что уж земля тесная, а все ж и там…
– Тихо! – до того молчавший Магнус, перебил спорщиков и скривил губы в улыбке. – Нигде мы прятаться не будем. Прямо в царские хоромы пойдем!
– К Иоанну, царю? – королева удивленно округлила глаза.
– Пожалуй, не совсем к нему, милая. Скорей к подружке твоей, к Маше.
– К какой еще Маше… Ой! Не к Долгорукой ли, часом?
– К ней, к ней, – король погладил женушку по плечу.
– Так она ж нас…
– Смотря как подойти, милая. Смотря как явиться… Ну, что, готовы? – поцеловав Машу в щеку, Магнус обвел бодрым взглядом свою немногочисленную свиту.
– Всегда готовы, ваше величество! – браво вытянулся Михутря. – Куда скажешь – хоть в ад! И тогда самим чертям там придется тошно, клянусь мой шпагой и мощами святой Бригитты!
– Ты ж вроде православный, герр майор? – король негромко расхохотался. – Чего ж тогда католическими святыми клянешься?
– Так, ваше величество, что первым на ум пришло. Вот, помню, стояли мы невдалеке от Лейдена…
– Потом расскажешь, майор. Пора в путь, – король поднял голову и осмотрелся, закрываясь ладонью от бьющего в глаза солнышка. – Где тут палаты-то царские? Это не там, за березою? Вон, золоченая маковка…
– Это, милый мой, церковь, – хмыкнул Машенька. – А дворец чуть подале… Видишь, вон, за осинами – терема?
В царские палаты вся честная компания проникла с заднего двора, особенно ни перед кем не светясь. Нет, через частокол не лезли, не перепрыгивали – несолидно как-то для королевских особ. Просто раздербанили невдалеке, на лугу, стог, да так вот, с сеном-то, через хозяйственные ворота и прошли – никто и не остановил и не спросил ничего. Да и некому было, на заднедворье царских палат каждый занимался делом. Кто кормил уток, кто-то – отдельно – гусей, иные же – всю прочую птицу. Артель плотников – с полдюжины человек – деловито обшивала тесом крышу какой-то постройки, с дворцовой кухни доносился аромат свежевыпеченных пирогов.
– Калачи пекут, – шумно втянув ноздрями воздух, Михутря сглотнул слюну. – Вот бы сейчас калачика-то. Я б не отказался!
– Не калачи это – рыбники, – возразила Маша. – Чуешь, рыбой жареной пахнет?
Герр майор со вздохом кивнул:
– Пусть рыбник. Я б посейчас и рыбников бы покушал! Помню, зашло как-то в Антверпен одно рыбацкое судно…
– Тихо вы! – внимательно осматриваясь, цыкнул король. – Калачи у них, рыбники… Думайте лучше, как в хоромы пробраться!
Обширный царский дворец состоял примерно из дюжины соединенных между собою срубов. Горницы на высоких подклетях, просторные летние светлицы, сени, терема с затейливо изогнутыми крышами. Всюду узорочье, резьба, окна в хоромах не слюдяные – стеклянные.
– Н-да-а… и где же мы тут княжну-то найдем? – скривил губы Михутря. – Тут подумать надо.
– Не, думать тут нечего, – королева Мария неожиданно рассмеялась в голос, так что даже птичницы оглянулись, пусть ненадолго, от работы не отрываясь. – Во-он ту светелку видите? С распахнутым окном, с занавесками желтыми шелковыми. Маша Долгорукая, сколь помню, всегда желтый цвет жаловала… Там она! Еще спит, поди, после заутрени.
– Там, верно, и стражи полно.
– Не думаю, – Маша отрицательно покачала головой. – Чтоб княжна Долгорукая да еще каких-то там стражей у себя в сенях терпела? Чай, не узница – княжна, будущая царица! Небось, Иоанну то же самое молвила.
– Ну, царь-то ей, конечно, навстречу пошел… раз уж невестушка попросила, – прищурившись, Арцыбашев смотрел на хоромы, прикидывая, каким образом туда незаметно пробраться. – Однако же что ж выходит – кто хочешь к Машеньке Долгорукой заходи, что хочешь – бери?
– Да кто ж в царские хоромы войдет? – резонно возразила Мария. – Кому на кол-то охота?
– Нам тоже неохота, – Магнус, наконец, увидел то, что столь тщательно высматривал. – Вон крыльцо, двери распахнуты. Там и сени – как раз куда надо ведут. Пошли, братие! Только помните: всем разом в светлицу не врываться! Вы в сенях останетесь, а княжну мы с Машей вдвоем навестим.
* * *
Окна дворца подернулись морозною наледью, едва пропуская дневной свет, и без того неяркий, смурной. С вечера еще небо заволокло сизыми снеговыми тучами, всю ночь напролет шел снег, и нынче слышно было, как скрипела лопатами челядь – расчищали.
Впрочем, Машеньке Долгорукой было сейчас не до этого. Кусая до крови губы, юная красавица лежала связанною, нагою, и сам царь – согбенный и тощий крючконосый уродец – злобно пинал ее сапогами, ругаясь и приговаривая:
– Получи, тварь, н-на! Самого царя обманул, корвища! Тьфу на тебя, тьфу.
Густые волосы княжны золотом разлились по ворсистому ковру, привезенному для царя из далекой Персии, белое тело казалось выточенным из мрамора – не дева, а дивная греческая статуя неописуемой красоты!
– На вот тебе, корвища, на!
Царь схватил с лавки плеть, пару раз ударил, стеганул… Кровавые рубцы разорвали белую кожу.
– Корвища! Корвища! Тьфу…
Не очень-то и сильно бил Иоанн. Немощен уже стал, словно глубокий старик – откуда сила? Не так было и больно, как обидно. И это – тот самый человек, который всего неделю назад стоял перед юной княжной на коленях, восхищался, признавался в вечной любви, готов был носить на руках и послушно исполнить малейший каприз, любое желание! А теперь… ишь ты – «корвища»… Как будто она, Марья Долгорукая, должна была вечно невинность хранить. Да кабы знала, что спутается с самим царем – так и сохранила бы, ради трона-то можно и потерпеть. Однако кто же мог знать?
– Сволочь! Гадина! Тля! Раздавлю-у-у-у!!!
Иоанн заходился в крике – отвратительный плешивый плюгавец с редкой козлиной бородкою и безумным взглядом гнусного палача, возомнившего себя Богом.
– Раздавлю-у-у-у!
Ударил еще пару раз, напоследок пнул и затих, обессиленно рухнув на лавку. Бросил на пол плеть, позвал дребезжащим голосом:
– Э-эй… кто там есть?
– Все мы тут! Верные слуги твои, государь!
Только того и ждали, мерзли в сенях – зова! Спальники, стольники, кравчие… Вбежали, на колени бухнулись и этак глумливо, искоса, на княжну опозоренную посматривали. Девка красивая – чего бы не посмотреть? А потом и насладиться – как казнить будут.
Козлищи! Твари конченые. Неделю назад – пятки лизать были готовы.
– Повелеваю казнити корвищу лютой смертью! – вскочив, Иоанн схватил дрожащими руками посох, ударил об пол. – На кол ее, на кол! Чтоб все видели, чтоб все-е…
– Нельзя, государь, чтоб все…
Несмотря на полную свою обреченность, Марья скосила глаза – а кто это там такой умный? Кто царю перечить осмелился? А-а-а, Афанасий! Афонька Нагой, боярин Афанасий Федорович. Кстати, он к ней, к Маше-то, относился так себе, с прохладцей…
– Никак не можно, великий государь, чтоб люд московский жизнь твою языками своими поганил. Потому и с разбойницей этой надобно как можно быстрее управиться. И без лишних глаза. Да хоть вот – в прорубь.
– В прорубь? – Иван Васильевич живо обрадовался, даже потер руки. – А ведь и дело! Так что… повелеваю! Живо сани запрячь, и мой возок…
Руки… холодные липкие руки схватили лежащую на полу княжну, словно неживой кусок мяса. Общупали всю, обгладили гадостно, сволокли вниз, во двор, да, бросив в сани, накинули сверху шубу. Не участие проявили – расчет. Чтоб не померла раньше времени, по дороге к пруду, от мороза не окочурилась – зима, чай, не лето.
Долгорукая не плакала – слез уже не было, да и знала, уж ежели Иоанн что решил, слезами его не разжалобишь. Тогда что зря слезы лить? Эту вот свору – тварей придворных – тешить?
– Н-но, милая! Н-но…
Поехали. Заскрипел под полозьями снег. Слышно было, как поскакали рядом кони. Стрельцов малый отрядец… Вот остановились. Распахнулись ворота, выпустили сани. За ним покатил царский возок. Интересно, захочет ли Иоанн перед казнью взглянуть в глаза той, которую так любил? Любил ведь, на полном серьезе любил, не притворялся! Любил – и отправил на смерть.
Нет, не подошел. Даже из возка не вышел. Так, выглянул только… И вправду – козел! Ну, что же… Господи-и-и…
Маша принялась молиться, истово и совершенно искренне, как не молилась уже давно.
«Господи Иисус-предержитель… Да святится имя твое, да приидет царствие твое… Прости меня, прости дуру грешную. За то, что о простом люде московском не вспоминала, не молилась за землю русскую, все о себе, дура, думала, да об Иване… Думала! А вон оно вышло как… Господи, прости же за все… за грехи все… за грехи…»
– Начинайте!
Вокруг проруби уже собрались люди, кто увидел, заметил – из Александровской слободы. Пошептавшись с царем, подошел к саням боярин Афанасий Нагой, откашлялся:
– Православные! Ныне узрите, как государь наш карает. Изменщики превеликие, Долгорукие князья, воровским умышленьем своим да обманом повенчали государя с девкой, коя до венца еще слюбилась с неким злодеем да пришла во храм в скверне блудодеяния – и государь о том не ведал! И за то богомерзкое дело повелел великий государь подлую девку Марийку в пруду утопить!
Собравшиеся загалдели, но тут же притихли – по знаку царя Нагой махнул рукой ратникам. Те мигом сорвали с юной злодейки шубу, поволокли нагую преступницу по снегу. Княжна распахнула глаза. Вот и прорубь! Черная, страшная…
Княжну схватили за ноги, сунули в тонкий, затянувший прорубь, ледок головой.
Не холодной показалась несчастной деве вода, а горячей! Как в бане, парной. Такой горячей, что и терпеть невозможно. Кожу словно кипятком ошпарило… Расцарапал голые плечи лед… А потом сдавило грудь и стало невозможно дышать, и что-то потянуло на дно, а наверху светилось в проруби дымчато-серое, затянутое низкими облаками небо. Светилось и быстро гасло. Вот потемнело в глаза, сдавило ребра… и легкие вдруг разорвала тупая боль.
Воздуха! Воздуха… Вздохнуть бы!
* * *
– Разрешите? Ой…
Завидев стоявшую перед овальным венецианским зеркалом абсолютно голую девушку, Арцыбашев поспешно отвернулся и даже попятился, отметив, впрочем, для себя, что княжна Мария Долгорукая была, конечно, не красивее его собственной супруги… но красавица штучная, этакая длинноногая фотомодель с упругой грудью и карими – с желтыми чертиками – лазами. А уж волосы… золотым водопадом – да по белым плечам!
Ткнув мужа локтем в бок – так, на всякий случай, чтоб не засматривался – юная королева быстро взяла дело в свои руки:
– Здравствуй, Машуля. Нам поговорить бы…
– Машка… Старицкая! Ты? – узнав, ахнула княжна. – Так тебя ж… ты сбежала, что ль? А это…
– А это муж мой, Магнус, король Ливонии и Речи Посполитой… государю московскому Иоанну Васильевичу верный союзник и друг!
– Ах, Арцымагнус Хрестьянович, помню-помню… – облизав губы, Долгорукая пристально посмотрела на короля, которой так и стоял с закрытыми глазами.
– Он, что ж, у тебя – слепой?
– Слепой? Ой… – Маша усмехнулась. – Вот, как ты, Марийка, оденешься, так я разрешу ему очи открыть. А до той поры – ни-ни!
– Экая ты, Машенька, ревнивая, – натянув рубашку, а поверх нее – длинное приталенное платье, царская невеста весело рассмеялась… и тут же осеклась, прикусив нижнюю губу почти до крови. – Ох, Маша, какой я худой сон сейчас видела! Очень-очень худой. Будто меня… в проруби… Господи! Даже и вспоминать страшно… Ой! Ты-то… вы… вы как здесь?
– К тебе, Марийка! К царю! Пожаловали для беседы доброй, – усмехнувшись, королева повернулась к мужу. – Ты глаза-то открой, ага. Царевна оделась уже.
– Ну, положим, пока что еще не царевна, – кокетливо улыбнулась княжна. – Но скоро буду.
– Потому-то, Машуля, мы к тебе и пришли. Уж извини, что, как тати, ворвались… Спешили очень.
– Да-да, извините, Мария, – наконец, молвил король. – Вы, кажется, сказали, что скоро венчание?
– Ну да, скоро. Завтра уже, – карие глазищи царской невесты неожиданно сузились. – Ой! А вас ведь обоих ищут везде. Ловят!
Арцыбашев гордо повел плечом:
– Знаете, Мария, никто не может ловить истинного короля! Даже Иван Васильевич. А то, что он так обошелся с моей супругой, с королевой… об этом мы с ним тоже поговорим. С вашей помощью.
– А с чего вы решили, что я буду вам помогать? – В карих очах царевны заплясали злые чертики: – Явились, как воры… Ворвались…
Гневалась княжна, оно и понятно – ведь и было, за что.
– Видно, натворили вы что-то презлое. Иван Василевич просто так не серчает! Сейчас вот стражников кликну!
– Погодите со стражниками, Марья, – без приглашенья усевшись на лавку, незлобиво улыбнулся король. – Вы ведь умная девушка, нет? И буквально только что очень верно заметили: Иван Васильевич просто так не серчает. То есть серчает – не просто так. Как вот и в вашем случае…
– Что-о? – Долгорукая гневно дернулась. – Да как вы…
– Помолчите, милая Мария, и выслушайте… Я расскажу вам, как вас казнит Иван. Да-да, именно в проруби!
Услышав такое, княжна прикусила язык и в страхе попятилась:
– Ты… вы… колдун?
– Скорей, ясновидящий, – пошутил Магнус. – Так, совсем чуть-чуть. В небольших пределах. Это у вас тут, в кувшине, квас?
– Что? Ах, да. Квас. Если хотите – пейте, вот кружка.
– Спасибо, Мария, вы добрая девушка, – не спеша плеснув в кружку кваса из стоявшего на подоконнике серебряного кувшина, Арцыбашев светски улыбнулся и, вновь став совершенно серьезным, предупредил: – Прошу отнестись к моему рассказу со всем вниманием. И, конечно же, прошу извинить, что причиню вам несколько неприятных минут.
– Говорите уже! – усевшись на ложе, Долгорукая нетерпеливо махнула рукой.
– Итак, все произойдет зимой, – Леонид уже давно припомнил все, что знал о личной жизни Ивана Грозного, уж что-что, а на эту тему было много чего понаписано, читал в свое время. – Сразу после венчания, в первую брачную ночь, Иван, конечно же, обнаружит, что вы, извините, не дева. Обнаружит и очень сильно разобидится. Прикажет вас связать, будет бить лично, а потом велит утопить. Здесь же, в Александровской слободе, в пруду, при небольшом стечении народа. Кто-то из сановников произнесет обвинительную речь, не помню уж кто…
– Нагой, – побледнев, тихо промолвила княжна. – Афанасий Федорович… Так это ж вранье все! Лжа! И венчаемся мы вовсе не зимой, а вот сейчас…
– И это очень хорошо, милая Мария! – король радостно закивал. – Значит, есть возможность все изменить. Вам надо скрыть то, что вы вовсе не невинны…
– А потом еще и укоротить длинные языки, – обняв княжну за плечи, добавила Маша. – Тех, кто может знать…
– С языками-то я, подруженька, справлюсь, – Долгорукая недобро прищурила очи. – Только вот не очень понимаю – как с невинностью-то моей быть? Ведь не заштопаешь… Извиняюсь за пошлость.
– Ничего, ничего, – Магнус вновь улыбнулся. – Вы сами-то что, об этом пока не думали?
– Да не думала, – с досадой дернула головою невеста. – Другое думала: если любит, поймет и простит.
Королева погладила княжну по волосам:
– Ой, дура ты, Машка, дура! Простит… Иоанн же не простой человек, надо понимать – царь! А у вас, Долгоруких, врагов – как на бродячей собаке блох.
– Так что ж мне делать-то?
– Завтра, говорите, свадьба? – Магнус решительно взял беседу в свои руки.
Княжна шмыгнула носом:
– Ну, не так, чтобы завтра… На днях.
– В брачную ночь надо устроить все так, чтобы царь подумал, будто бы он – и есть причина вашей потери девственности. Пусть пьет больше вина…
– Х-ха! Иоанн очень подозрителен, будто не знаете, – резонно возразила невеста. – Особенно после того, как отравили его сына, царевича Ивана Ивановича. Злодеев ведь до сих пор не нашли. Вот и Иоанн… Попробуй его опои. Да и… честно сказать, вялый он в постели… Нет, не поверит, что смог…
– А вот тут у нас для вас кое-что есть! – подмигнув девчонкам, Арцыбашев вытащил из висевшего на поясе кошеля… упаковку «Виагры», позаимствованную им в бандитском особняке. – Вот, Машенька! Достаточно одной таблетки… Царь будет от вас без ума… уже сегодня. Главное, чтоб он поверил! Да, и куриную кровь заготовьте… чтоб на простыню…
– Это уж я и без вас разберусь, – царская невеста неожиданно засмеялась и чмокнула королеву в щеку. – Ах, Маша, Маша… Вовремя вы явились-то, ага! Я как раз и сон видела…
– Да что за сон-то?
– Не скажу. Ладно, надеюсь, все выйдет, – карие глаза княжны вновь подернулись подозрительностью. – Слушайте, а вы не яд мне даете? Чтоб я царя извела?
– Так вы испробуйте, – хмыкнул король. – Лучше не на себе… на каком-нибудь мужчине, да. А потом его жену спросите – как.
* * *
Король и королева Речи Посполитой тоже присутствовали на свадьбе. Само собой разумеется – в качестве почетных гостей. Царь Иоанн все ж таки отличался не только хитростью, но и умом, прекрасно понимая, что почти весь экономический потенциал государства исчерпан, вести Ливонскую войну дальше в буквальном смысле слова не на что… да, в общем-то, теперь и не зачем: король Магнус уверил царственного сеньора в своей полнейшей лояльности и верности вассальной клятве.
Иван Васильевич, конечно, не верил никому, в том числе и своему бывшему протеже, а уж тем более – его ушлой женушке Старицкой Машке, которая змеища еще та! Не верил, однако же понимал, что главная проблема для объединенного государства Ливонии и Речи Посполитой вовсе не обескровленная войной и опричниками Россия, а сильная и агрессивная Швеция, и в еще большей степени – турки.
Вот против турок-то Магнус и предложил выступить вместе, прозрачно намекая на вступление в войну австрийского кесаря Максимилиана. Иван не на шутку задумался: уж больно хотелось раз и навсегда покончить с разорительными набегами крымцев. За тамошними татарами стояла могущественная Турция – пока еще слишком могущественная, чтобы…
Однако ежели натравить на турок их давнего врага иранского шаха, да еще подкинуть средств гайдукам плюс подтянуть Венецию… Неплохая войнушка могла получиться! Турок не только разбить, но еще и пограбить, да лишние землицы к рукам прибрать… Впрочем, можно и не прибирать: своей землицы на юге достаточно, землицы плодороднейшей, богатой – без татарских набегов хозяйство там вмиг расцветет. Да еще о Сибири забывать не надобно: «мягкое золото» – пушнина… Много всего на Руси – Бог даст, подкопить силы, а там и посмотреть, нужен ли вообще Магнус, и не пора ли Речь Посполитую нагнуть.
Ну, а пока – что ж…
– Не понял меня воевода князь Мстиславский, – притворного вздыхая, Иван Васильевич покачал головой. – Я ж ему указал – Машеньку, племянницу свою, в гости пригласить вежливо… как вот и тебя, Арцымагнус. Просто позвать – авось не откажется. Князь, дуролом, борода многогрешная, чуть не силком Машу в Москву привез! Да мне вовремя не доложил, змей, а сказал обо всем Умному-Колычеву, боярину – был у меня такой человечишко. Тот и велел Машеньку – пока суд да дело – под замок посадить. Язм об том ни сном ни духом не ведал, поскольку не на Москве был, а в слободе Александровской. А как про Машу узнал, так сразу указал строго-настрого – ослобонить… Ослобонил бы, да принял бы с честию! Токмо вот людишки мои не успели. Ничего, сыне мой Арцымагнус, всех виноватых накажу строго. Мстиславского – на кол, прямо сейчас, ну а Умного-Колычева – как поймаем. Он ведь, гадина, в бега подался.
Выслушав весь этот бред с самым безмятежным видом, король рассеянно покивал и попросил не сажать Мстиславского на кол, повременить.
– Война ведь у нас намечается, великий государь, а князь Мстиславский – воевода изрядный. Пригодится еще. Чего людишками зря разбрасываться?
– Э-э-э, Арцымагнус! – царь искренне расхохотался. – Ты людишек-то не считай, чай, бабы-то еще рожать не разучились! А Мстиславского, уж ладно, попридержу, коль ты за него просишь.
Иван Васильевич выглядел несколько усталым, но о-очень довольным, видать, брачная ночь удалась на славу – в чем Арцыбашев нисколько не сомневался. Виагра она и в Африке виагра! Ну, и Маше Долгорукой, похоже, с успехом удалось сыграть роль скромняшки-девственницы. Умная девочка, да уж не дура.
За спиной Иоанна, за троном, вдруг зашуршали портьеры.
– Можно ли войти, великий государь?
Исхудавшее, с ввалившимися желтыми щеками, лицо царя вдруг озарилось улыбкой столь искренней и счастливой, что высокий гость не поверил глазам своим.
– А вот и жена моя… Входи, входи, Марьюшка!
Ну, княжна-а-а-а… Околдовала деспота! Опутала сетями любви! Да до такой степени, что вот так вот, запросто, ворвалась во время приватной беседы, и государь ее не только не прогнал, но даже разрешил сесть рядом с собой на трон, едва ль не на колени! Дело поистине неслыханное.
– Здравствуйте, Мария, – поднявшись, Магнус вежливо поклонился. – Искренне рад видеть вас столь красивой и благоухающей.
– Ох, и блудливы же вы, немцы, на язык, – обняв юную супругу за талию, расхохотался Иван. – Ну, что – вроде обо всем договорились. Так что приходи с женою своей, Машей, на обед. Скоморохов позовем, посидим, песен веселых послушаем.
Долгорукая опустила очи долу:
– Ой, батюшка-государь, скоморохи – они ведь такие охальники. Льзя ли их во палаты царские приглашать?
– Ах ты, моя скромница, – умилился царь. – Ничего, авось похабных песен-то не споют – царя постесняются.
Негромко постучав, в приемную заглянул дюжий молодец в кафтане из серебристой парчи и со сверкающим бердышем на плече – рында:
– Осмелюсь доложить, ваша царская милость, думный дьяк Андрей Щелкалов к вам со срочным делом.
– Ондрюша? Ну, пусть войдет, раз с делом. Сиди, сиди, Магнус – у меня от тебя секретов нынче нет!
Иоанн так махнул рукой, так улыбнулся, показывая свою широкую душу, что Арцыбашеву даже стало как-то неловко – ну, хватит уже притворяться-то!
Долгорукая, кстати, тоже не покинула горницу, просто пересела на лавку… скромница, мать ити!
Вошедший – поджарый седой мужичок, канцлер, как его называл Магнус – низко поклонился царю, а затем – и царице, и высокому гостю.
– Ну, почто пришел, Ондрей Яковлевич? Молви.
– Боюсь, могу ли…
– Так ты о чем хотел-то? – Иван Васильевич приподнял левую бровь.
– Брат мой, Василий, разбойного приказу дьяк, доложил… – Щелкалов красноречиво посмотрел на Магнуса. – О разбойнике, что сына вашего…
– Говори! – Иоанн так сверкнул глазами, что дьяк попятился. – Говори, никого не стесняясь – свои здесь все.
– Приказные людишки опознали того самого вора, что аптекаря… О котором подозрение есть! Сказался купцом-литвином, остановился в Чертолье, на постоялом дворе. Того двора хозяин и доложил в приказ.
– Ну, так схватить да пытать! – сурово приказал царь. – Чего ждать-то? Не он так не он, а уж коли о-он…
Дьяк покусал губу:
– Сбег он, великий государь. Не успели приказные.
– Та-а-ак…
– Одначе один целовальник с Чертолья поведал, мол, выспрашивал немец о короле Арцымагнусе. И про Александровскую слободу выспрашивал – как добраться и с кем.
– Та-ак… – посмотрев на гостя, снова протянул Иван. – Та-ак…
– Это опытный и хладнокровный убийца, – Магнус вскинул глаза. – И явился он – за мной.
– Если он немец, – недоверчиво прищурился царь, – так не легче ль ему достать тебя в Ливонии?
– Он пытался уже. Не смог. Наверное, думает, что в Московии – легче. Или просто спешит.
– В Москве и впрямь легче, – неожиданно подала голос царица. – У вас ведь, ваше величество, и охраны-то почти никакой нет. И по улицам вы ходите запросто – как обычный человек.
– Охрану я дам, – Иван Васильевич перевел взгляд на дьяка. – Приказные, говоришь, опознали?
– По приметам, великий государь. Грамотцы-то при каждых воротах лежат.
– А кто бы точно смог опознать?
– С чьих слов грамоты и составляли. Соседи того аптекаря, немца.
– Так везите их сюда!
– Уже, государь.
Иоанн задумчиво покачал головой и скривился:
– Неужто душегуб этот осмелится во дворец мой проникнуть? Ты ж, Магнус, у меня живешь.
– А чего ж ему не осмелиться-то? – снова подала голос царица. – Чай, свадьба-то наша не один день идет. Гостей полным-полно – бояре, дети боярские, старосты губные, купцы, слуги… те ж скоморохи еще. В такой-то толпище чего б и не учудить злое дело? Незаметно все сладить да уйти, сгинуть.
– А царица-то правду молвит, – с уважением протянул король. – Так оно все и будет. Так я посейчас стрельцов… дворян с дружинами…
– Так и спугнем лиходея, великий государь, – Магнус невесело усмехнулся. – Мне потом езди, пасись да жди яда, стрелы или пули. Нет уж, не надо лишних стрельцов. А вот если охоту какую устроить… для немногих совсем. Прямо завтра же и устроить. Думаю, к завтрашнему-то дню лиходей как раз сюда доберется.
Иоанн покачал головой:
– Понимаю, клонишь к чему. Живцом будешь.
– Ну, а на кого еще-то ловить? Коль уж убивец по мою душу выспрашивал.
– Инда, пусть так и будет, – подумав, согласился царь. – Тайно все спроворим – я, ты да жена моя Машенька. Ну, еще – дьяк… Ондрей Яковлевич, на твоих приказных одна надежа и будет. Коль уж они ведают все.
– Еще Машу мою в дело взять надо, – быстро промолвил король. – Мы ж с ней на охоте будем.
Иоанн скривился, но махнул рукой:
– Бери, Арцымагнус, бери. Ну, вечерком и соберемся, подумаем.
Вечером продумали всё. Арцыбашев даже набросал «чертеж» – примерную карту. Прямо так и рисовал – углем на царском столе:
– Здесь вот – деревня Ратная, тут – Козодоево. Меж ними – овраг, урочище. Так, государь?
– Так, так. Охоты там знатные. Тут вот, от урочища недалече, речушка неглубокая, вон тут, за деревней, овсы, а здесь – топи болотные. За болотами – по гати – обитель Святого архистратига Михаила.
Иван Васильевич все окрестные места знал очень хорошо – в Александровской слободе царь жил подолгу, частенько устраивал охоты да крестные ходы по ближайшим монастырям. Обе Машеньки тоже имели невдалеке угодья и вотчины, так что и они вместе с государем принимали самое активное участие в разработке хитроумного плана, частенько даже и перечили самому царю – а что, девки-то оторвы еще те, одна другой стоила. Обе из княжон – в королевы, в царицы!
– Нет, государь, здесь лучше в засаду людишек поболе выставить – урочище рядом, выстрелит лиходей да уйдет, лови потом.
– Ну, и куда он уйдет? Куда ему уйти-то? – сердито возражал Иоанн. – Вот ведь, дуры девки, тут же болотина – топь.
– А вдруг он там тропки тайные ведает?
– Да откуда ему их ведать-то, а?
– Так тут же, у гати, открытое место! Очень удобно с обители Михайловской пальнуть. Прям с колокольни!
– Маша, ты что – белены объелась?! – царь неожиданно расхохотался, замахал руками, едва не сбив пламя горящих восковых свечей. Отсмеявшись, передразнил: – С колокольни… Да от колокольни той до опушки – с версту будет, чай! Пищальная пуля достать-то достанет, только вот попадет ли в цель, а? Мозгами, девки, думайте, да.
– Ну… вообще-то да, прав ты, великий государь. Выходит, опушка – самое безопасное место. Нечего туда стрельцов гнать зря.
– Вот и я говорю – нечего! Лучше к оврагу, к урочищу приглядимся…
Так и просидели до глубокой ночи, после чего дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов и королевская чета отправились через двор в гостевые покои. Темное небо загадочно мерцало далекими звездами, из-за частокола слышался смех – гулянка по случаю очередной царской свадьбы продолжалась вовсю. Государь выкатил бочки с пивом и стоялым медом, на дармовое угощение слетелось почти пол-Москвы. Ну, не половина, конечно, однако с пару тысяч человек набралось запросто. Поди-ко, проверь всех!
Простившись на середине двора с дьяком, Магнус с Машею зашагали в отведенные им хоромины… да у самого крыльца юная королева взяла мужа за руку:
– Душно как! Я употела прям вся…
– Да и я… любит царь-государь Иоанн Васильевич жару поддать.
– Так пошли на пруд, выкупаемся. Там вон и весело как… народу полно. Думаю, никто нас в темноте не узнает. Хочешь, так еще и Мишу с собой возьмем, чтоб без опаски.
– Куда-куда вы меня взять собралися? – Михаил Утрехтский возник из темноты верным неусыпным стражем. – Ежели на пруд, так я там укромные места знаю.
– Ну, веди тогда, коли знаешь!
– Так ворота-то…
– Для нас – откроют, не переживай.
Во всей Александровской слободе было светло, почти как днем. Ярко горели факела, освещая длинные, наспех сколоченные столы и дубовые бочки с дармовой выпивкой. Под столами уже валялись упившиеся, а те, кто еще стоял на ногах – громко орали песни. Драться, правда, не дрались – за тем зорко следили стрельцы, без стеснения побивая задир батогами.
– Вона, меж тех кострищ, – указал Михутря. – Там мысок, ракитники, ивы…
Место и впрямь оказалось укромным, только, увы – занятым. Какие-то мужики отфыркивались, мылись… Один даже насвистывал что-то такое знакомое… но знакомое так, не очень. Прилипчивая такая мелодия, на военный марш похожа…
– А вон если туда пройти, ельником?
Так и не вспомнил Арцыбашев мелодию – Михутря с мысли сбил, да и Маша за руку потащила.
За ельником и вправду оказалось безлюдно, тихо. Красавица королева, сбросив одежку, вошла в воду первой, Магнус – следом за ней. Верный Михаил остался на берегу за сторожа.
– Ой, любый! Как хорошо-то! А ну, догоняй…
Ага, угонишься за ней, как же! Плавала Маша словно спортсменка-разрядница, а ныряла – не достанешь, не дева – дельфин!
– Ухайдакала, ухайдакала, – выходя из воды, король похлопал супружницу пониже спины.
Маша прильнула было, но ту же отпрянула – застеснялась Михутри. И правда – где уж здесь-то? Здесь, на бережку так просто посидели, поболтали, костерок пожгли да выкупались еще раз. А сексом занялись уж потом, в хоромах!
* * *
Царская охота сразу же была объявлена малой – только для своих, особо приближенных. Полтора десятка гостей, пара егерей да дюжины три загонщиков, по сути – переодетых стрельцов. Для засады.
– Вы далеко-то на безлюдье не забирайтесь, – напомнил королевской чете Иоанн. – Мало ли что.
Магнус повел плечом:
– Как и договаривались, ваше величество. Начнем от гати. Там, на опушке, чуток поотстанем – и к урочищу…
– Там дьяк вам еще кое-что расскажет…
Иван Василевич вальяжно махнул рукой – тут же затрубили рога, залаяли псы, взвились на дыбы кони! Охота началась. Пусть малая, но от того не менее красивая, завлекательная, азартная. Вслед за царем понеслись с гиканьем богато одетые всадники – бояре да князья. Понеслись на звук рогов ловчих и вскоре скрылись из глаз за деревьями…
– Да не спешите вы так! – думный дьяк Андрей Щелкалов на своем смирном коньке едва нагнал их величеств. Покрутил что-то меж пальцев, пожаловался:
– Ох, не для меня, старика, все эти охоты. Так вот что хочу сказать-то. Говорят, сеночь какой-то купчина-литвин про охоту выспрашивал. У лужки одного. Тот потом утром раненько к приказным заявился, обсказал.
– Понятно. Значит, не зря все… Красивые четки у вас, Андрей Яковлевич.
– Четки? Ах, это… Это бусины. Кстати, именно ими литвин со служкой и расплатился. Недешевые бусины. Видать, уж очень хотелось про царскую охоту узнать.
Бусины…
– А дай-ко, господине, взглянуть…
– Да пожалуйста!
Желтые янтарные бусины. Две. Связанные красной шелковой нитью. Не такие ли забрали в Кракове из лавки убитого и ограбленного ювелира? А еще подобные летом тысяча девятьсот сорок пятого года подарил девушке Аните некий Аргус. Штурмбанфюрер СС! Подобные… или такие же? Просто часть оставил себе.
Арцыбашев закусил губу, предчувствуя, что, как никогда, близок к разгадке. Думай, вспоминай, думай!
Итак, бусы… А еще – дамский браунинг, найденный все в том ж Кракове. Такой, какой Аргус обещался подарить Аните. Подарил ли? Кстати, и место для засады… Там, в Польше… или в Ливонии, король сейчас подзабыл, где именно. Однако ясно помнил – для точного выстрела засада была бы слишком далека. Для точного выстрела из аркебузы или мушкета, если из этих архаичных ружей вообще можно было прицельно стрелять… Из них – нет, но вот из винтовки с оптическим прицелом… И эта мелодия… марш… Ну, конечно! «Дойчланд золдатен унд дер официрен»!
Подумав так, Магнус оглянулся на стены Михайловского монастыря далеко за болотом. На колокольне что-то блеснуло…
– Уходим… быстро! В лес, я сказал.
Король резко дернул коня, краем глаза заметив, как отлетел от сосны кусок коры, выщербленный пулей…
* * *
– Вы окружены, предлагаю сдаться! – поднявшись по узенькой винтовой лестнице, громко произнес король.
В ответ лишь услышал:
– Дойчланд золдатен унд дер официрен…
Услышал, и тут же продолжил, подпел:
– Дойчланд зольдатен нихт капитулирен!
Его услышали. Укрывшийся на вершине колокольни злодей озадаченно заткнулся.
– Как вас называть, герр штурмбаннфюрер? Аргус, да? Или так вас звали только в Эстонии?
С минуту убийца молчал, а потом приоткрыл люк из прочных дубовых досок:
– Предлагаю сотрудничество. Вы ведь тоже из двадцатого века… или я чего-то не понимаю?
– Зачем вы убили Ивана Молодого? – Арцыбашев оглянулся на стоявшего чуть пониже царя. Да! Нынче сам государь решил поучаствовать в поимке столь гнусного и дерзкого злодея! Тем более, все равно ведь – охота, так, какая разница – на какого зверя? На такого вот – еще азартнее.
– Я всего лишь оружие, – усмехнулись наверху. – Имя заказчика, извольте, назову – все равно мне с ним уже больше не работать. Это герцог Георг Фридрих Бранденбургский! Опекун прусского герцога Альбрехта и фактически властелин Пруссии.
– Но… зачем ему-то? – удивленно переспросил король.
– Пруссии всегда были выгодны любые деяния, ослабляющие Россию и Польшу. Вы удовлетворены ответом? Простите, не знаю вашего имени…
– Магнус. Король Ливонии и Речи Посполитой.
– Ах, вон оно что… Черт возьми! Я должен, должен был догадаться! И тем не менее – вместе мы сможем многое, если не все. Я знаю, где открывается портал, мы перетащим оружие. Пулеметы, гранаты… даже танки, если понадобится. История пойдет по-другому, и делать ее будем мы. Так, как не удалось фюреру…
– Сумасшедший, – пробормотав, Арцыбашев оглянулся на царя. А того уже не было, простыл и след… Вероятно, Иван Васильевич что-то задумал.
– И все же – сдавайтесь. Поведаете все царю…
– Ага! Этому восточному деспоту? Чтоб он немедленно отправил меня на плаху? Или, как тут у вас водится – посадил на кол? Нет уж… Жаль, что вы не со мной. Прощайте.
– Уходи, Арцымагнус Крестьянович… Мы его посейчас – порохом! – доложил снизу Михутря. – Обложили уже, осталось только поджечь.
Что ж…
– Герр Аргус, вы – самоубийца! – спускаясь, напоследок бросил король. – Впрочем, туда тебе и дорога, морда фашистская.
Оказавшись внизу, на паперти, Арцыбашев зигзагами бросился к соседнему дому. Никто по нему не стрелял, вообще, похоже, выстрелов давно уже слышно не было. Кончились патроны? Или… или Аргус последнюю пулю приберег для себя. Скорее всего так. Именно.
Подняв голову, Магнус увидел встающую над колокольней дрожащую зеленоватую дымку. Увидел, и сразу все понял – вот чего ждал фашист! Убийца просто намеревался уйти. Вернуться обратно, в свое время. Или не в свое – какая ему сейчас разница? И ведь уйдет! Уйдет, злодейская рожа.
– Скорее, Миша! Поджигай…
– Уже…
Глухо звякнуло огниво. Яркая огненная искорка побежала по насыпанной пороховой дорожке…
– Ваше величество, пригни-и-и-сь!
Повисшая над папертью зловещая тишина вдруг взорвалась громом! Покачнулась земля, расколовшаяся на камни колокольня тяжело оседала наземь, а вверху, вырвавшись из-за облака и завывая, словно вырвавшийся из могилы оборотень, пикировал прямо на монастырь немецкий бомбардировщик Юнкерс-87 «Штука».