День седьмой
Утреннее солнце
Глухое, серое утро отвесило более чем скромную порцию солнца иммигрантским кварталам манхэттенского Нижнего Ист-Сайда. Торговцы закатывали жалюзи: начинался еще один деловой день. Портные, ускользнувшие от погромов в Пейле, налаживали швейные машинки на Ладлоу и Хестер-стрит; из подвальных решеток китайских прачечных вдоль Пэлл и Байярд уже валил пар. Итальянские пекарни на Малберри-стрит набивали витрины свежими золотыми буханками; запах дрожжей окрашивал зимний воздух, мешаясь с острыми ароматами китайской еды, c едким рассолом из бочек с соленостями, c коричной сладостью рогаликов – настоящая плавильня народов, только для обоняния. Ветер обметал синагоги, церкви и храмы, громыхал зигзагами железных пожарных лестниц – но с грохотом и визгом надземки Третьей авеню, высоко взлетевшей над Боуэри, этой демаркационной линии между Нижним Ист-Сайдом и всем остальным Нью-Йорком, – в сравнение не шло ничего.
Лин глядела со своей кровати на серые шерстяные облака, грозившие лишить Чайнатаун даже этого грошового солнца. Возмущенный ропот сам собой рождался где-то в горле, словно зимнее небо оскорбило ее лично. Острые спазмы закололи нервные окончания в ногах; не успела Лин как следует вступить в битву с болью, как по ту сторону двери послышался мамин голос:
– Лин, проснись и пой!
Мама просунула свое веснушчатое личико в дверь и нахмурилась.
– Да ты еще не одета, моя девочка! В чем дело? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Со мной все в порядке, мама, – сумела выдавить Лин.
– Ну-ка, дай я тебе помогу…
– Мама, я сама в состоянии встать, – проворчала Лин, стараясь скрыть сразу и боль, и раздражение.
Та задержалась в дверях.
– Я тебе с вечера выложила комбинацию и платье. И шерстяные чулки – на улице жуткий холод.
Лин скосила глаза на изножье кровати. Конечно, мама выбрала персиковое платье – Лин его ненавидела и выглядела в нем ни дать ни взять как фруктовый салат, только очень грустный.
– Спасибо, мама.
– Не копайся тут, – сказала та напоследок. – Завтрак остынет, и чтоб никаких потом протестов.
Только когда дверь за ней затворилась, Лин издала, наконец, мычание, которое изо всех сил давила, пока судорога постепенно отпускала ее ноги. Она еще секундочку полежала в постели, вспоминая странное ночное путешествие. В своих прогулках по снам она ни разу не встречала никого, способного проделывать то же, что и она, – и ее это вполне устраивало. Путешествия были ее личным, частным делом. Можно сказать, священным. Но эти искры…
Лин села. Она со вздохом потянулась за металлическими скобами, прислоненными к прикроватному столику, и обняла ими бесполезные мускулы голеней, затянув пряжки на кожаных ремнях над и под коленками. Обеими руками она перекинула свои запертые в клетки ноги через край кровати, схватила костыли и неуклюже поковыляла к шкафу. В темно-синем платье она, по крайней мере, не чувствовала себя блюдом на летнем пикнике. Она завязала шнурки черных ортопедических ботинок и бросила последний взгляд в зеркало. Увидела, конечно, металл, пряжки и страшные черные ботинки, что же еще.
– Лин! – снова подала голос мама.
– Иду!
Она щурилась на свое отражение, пока от него не осталось размытой синей кляксы.
В столовой радио играло воскресные псалмы, а мама разливала чай в тонкий китайский фарфор. Лин молча заняла место за столом подле отца и изучила раскинувшуюся перед ней экспозицию: яичница, бекон, лапша со свиным салом, клецки с креветками, овсянка, тосты. Яйца, ясное дело, будут полусырые – настоящий повар у них в семье папа, не мама… Овсянка даже не обсуждается… хорошо, остановимся на тосте.
– Надеюсь, этим ты не ограничишься, – неодобрительно хмыкнула мама.
Отец хитро сманеврировал ей на тарелку клецку. Лин хмуро посмотрела на него.
– Тебе нужно поддерживать силы, девочка моя, – высказалась мама.
– Твоя мать права, – автоматически отозвался отец.
Лин повернулась к двоюродному дедушке: он был самый старший, его мнение значило больше всех.
– Если ребенок захочет есть, он поест, – дедушка улыбнулся ей.
Лин готова была его обнять.
Если бы, конечно, она была из тех, кто обнимается.
– По крайней мере, чаю выпей, – мама водрузила ей на тарелку дымящуюся чашку.
Она налила чаю и папе и утешительным жестом положила ему на плечо руку. Мистер Чань ответил улыбкой. Двадцать лет назад, когда оба они только-только эмигрировали – папа из Китая, а мама из Ирландии, – родители познакомились на собрании в церкви. Шесть месяцев спустя они поженились, но до сих пор иногда смотрели друг на друга, как стеснительные и смертельно влюбленные дети на первых танцульках. Лин находила это отвратительным и неудобным, так что поскорее отвела от них взгляд – который тут же упал на газету, прислоненную к папиной тарелке. На странице выделялся заголовок:
ДЖЕК МАРЛОУ ПРИГЛАШАЕТ НА ВЫСТАВКУ «БУДУЩЕЕ АМЕРИКИ».
– Вот так читать будет проще, – сказал отец, протягивая ей газету.
– Спасибо, Баба.
– Читай и ешь, – взмолилась мама, – а не то мы к мессе опоздаем.
Проглядывая статью по диагонали, Лин задумчиво кусала уголок тоста.
На днях Джек Марлоу открывает в нью-йоркском Квинсе свою легендарную выставку «Будущее Америки». «Исключительный американец и его новый век» соберет под крыло всех умнейших и лучших, прославляя наши достижения в науках, сельском хозяйстве, математике, евгенике, робототехнике, авиации и медицине.
– Наверняка ты захочешь сходить, – сказал папа, чуть ли не подмигивая.
Лин-то знала, что такое крайне маловероятно. Ресторан отнимал все время. Вывезти ее в Квинс на открытие какой-то там выставки, значит выбросить на ветер драгоценное время. И деньги.
– А можно, Баба?
– Ну, посмотрим, что тут можно сделать.
Лин выдала полуулыбку.
Тут другой заголовок, поменьше, привлек ее внимание, и улыбка растаяла, зато нахмурился лоб.
ТАИНСТВЕННАЯ СОННАЯ БОЛЕЗНЬ СТАВИТ ВЛАСТИ В ТУПИК
Сонная болезнь, терзавшая жителей Чайнатауна, перекинулась и на другие нью-йоркские общины. Из Нижнего Ист-Сайда сообщили о четырех новых случаях, и еще один был зарегистрирован далеко на севере – на Четырнадцатой улице. Служба здравоохранения, слишком хорошо помнящая опустошения, произведенные пандемией испанского гриппа в 1918 году, заверяет читателей, что она ведет активные исследования и готова обеспечить безопасность ньюйоркцев.
– Я слышал, что на Малберри был новый случай, итальянская девочка заболела. И, возможно, еще одна, на Хестер-стрит, – вставил дядюшка Эдди. – И, знаешь, они называют ее китайской сонной болезнью.
Папа Лин продолжал как ни в чем не бывало цедить свой кофе, но по желваку на челюсти она убедилась, что название болезни услышали и приняли к сведению.
– Но эта сонная болезнь, она же не только тут, в Чайнатауне, – возмутилась миссис Чань, вытирая розовые веснушчатые руки о фартук.
– Достаточно сказать, что началась она здесь и винить нужно нас. Я слышал, городские власти могут даже отменить наши новогодние празднества, – сказал дедушка.
– Баба, неужели правда? – воскликнула Лин.
До Года Кролика оставалось всего несколько недель.
– Не волнуйся. Ассоциация позаботится, чтобы праздник прошел, как запланировано, – заверил ее отец.
– Если они не остановят болезнь как можно скорее, то нет, – вздохнул дедушка. – Бизнес и так не ахти. C каждым днем туристов все меньше.
– Все будет хорошо, – заявил мистер Чань.
Дед покачал головой и повернулся к Лин.
– Твой папа всегда был оптимистом.
– И что не так? – досадливо поинтересовалась миссис Чань.
– Если веришь во что-то, так оно и будет, – сказал мистер Чань. – Ну, а если нет…
– …то и нет, – закончила Лин.
Еще одна судорога схватила ее за левую ногу.
– Лин! Ты в порядке?
– Да, мама, – кое-как сумела выдавить она.
– Может, тебе не ходить на мессу сегодня?
– Со мной все хорошо!
Не то чтобы ей так уж хотелось в церковь, но из дома выбраться не помешает. Если мать решит, что судороги не проходят, ее заставят проваляться весь день в постели. Лин и так уже чувствовала себя достаточно виноватой, что не потащилась с утра в ресторан, а ведь воскресенье в «Чайном доме» – самый загруженный день.
– Ну ладно, упрямица ты моя, – вздохнула мать. – Не могу же я с тобой из-за всего препираться. Давай надевай пальто.
Колокола вызванивали воскресный гимн. Лин с родителями шли мимо лоточников, зеленщиков, рыбников, готовящихся к новому дню. Редкий автомобиль то и дело проталкивался через узкие улицы, сердито бибикая, среди пешеходов, одетых кто в лучшее воскресное платье, а кто для работы. Мама Лин на ходу кивала, улыбалась, перекидывалась словечком-двумя с соседями, упорно отводившими глаза от железных скобок Лин, словно ниже пояса у нее ничего не было… словно они могли заразиться неудачей от ее болезни, даже вприглядку. Лин вымучивала улыбку, притворялась, что слушает разговоры, а сама думала – ох, если бы только я сейчас спала, если бы только ушла в сон.
И, уж конечно, все смолкали, минуя многоквартирный дом с желтым знаком поперек парадных дверей:
ДЕПАРТАМЕНТ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ ГОРОДА НЬЮ-ЙОРКА. ЭТО ЗДАНИЕ НАХОДИТСЯ НА КАРАНТИНЕ. СОННАЯ БОЛЕЗНЬ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН.
Весь Чайнатаун словно копил статическое электричество; в воздухе висел железный запах, как перед грозой.
Двери карантинного дома отворились. Люди из Китайской Благотворительной Ассоциации – все в масках – выносили зараженное постельное белье на улицу, где их уже ждали другие с полными ведрами воды. Простыни подожгли. Прохожие останавливались поглядеть. Ветер кинул сажу пополам с песком прямо в глаза Лин – она поскорее отвернула лицо от огня и мусора и на мгновение на краю толпы увидала Джорджа, бледного, как мел, без пальто. Он стоял за пределами толпы, на краю Коламбус-парка. Лин принялась тереть заслезившиеся глаза, а когда она их открыла, никакого Джорджа, разумеется, и в помине не было.
– Ужас, правда? – рядом нарисовалась Ли Фань.
Некоторое время они молча смотрели, как люди в масках заливают огонь из ведер.
– Да, – отозвалась наконец Лин, стараясь не раскашляться от дыма.
Ли Фань улыбнулась ее маме.
– Я провожу Лин до церкви, миссис Чань. Нам с ней нужно о многом поговорить.
– Ах, это так ужасно мило с твоей стороны, Ли Фань. Вот же добрая душа!
Ты бы меня лучше с дьяволом наедине оставила, хотела крикнуть ей в спину Лин, но, конечно, не крикнула.
Подождав, пока миссис Чань уйдет немного вперед, Ли Фань оглянулась и убедилась, что их никто не подслушивает.
– Ну, что, ты говорила с моей бабушкой?
Она могла сколько угодно называться Лулу и носить флапперские шмотки, но Лин знала, что глубоко внутри у Ли Фань жили все те же суеверия, тот же страх оскорбить предков, что и у всех в округе. Эта нитка долга была воткана в подол здесь у каждого – и связывала всех воедино.
Лин кивнула, и физиономия Ли Фань просветлела.
– И что же она сказала? Ей известно, что сталось с моим платьем? А может, у нее есть для меня что-нибудь поважнее? Она упоминала Тома Ки? Дату свадьбы? Она передавала какой-нибудь совет для меня?
– Да, – спокойно сказала Лин.
Настало время Лулу заплатить за все.
– Ну? Какой? – требовательно вопросила Ли Фань.
Лин могла сказать ей сейчас что угодно – обрей голову и уйди в монастырь, отдай синее платье мне, каждое утро на заре оставляй три очищенных грецких ореха на льняной салфетке для белок в Коламбус– парке…
– Она сказала, что ты глупая девочка и чтобы ты прекратила тревожить ее покой.
На долю секунды потрясение помешало Ли Фань высказаться по этому поводу, но сейчас же ее алый от помады рот сжался в ниточку.
– Ты врешь! – выплюнула она. – Моя бабушка никогда бы такого не сказала. Наверняка ты вообще не умеешь ходить по снам и разговаривать с мертвыми. Ты просто жалкая дурочка, которая пытается привлечь к себе внимание, вот и все. Давай обратно мои два доллара!
– Мы заключили сделку. Ты хочешь взять свое слово назад?
– Откуда мне знать, что ты вообще разговаривала с моей бабушкой? Где доказательства? Ты даже не полностью китайской крови! – Ли Фань презрительно усмехнулась. – С какой стати нашим предкам говорить с тобой?
Кое-кто из ее компании уже подтянулся поглазеть на спектакль. Еще несколько дней будут шептаться, это уж как пить дать. Щеки Лин вспыхнули.
– И, подумать только, я еще тебя жалела, когда все это случилось! – Ли Фань бросила быстрый взгляд на ее ножные скобы.
Все девчонки уже таращились на них, ухмылялись, шептались. Больше всего на свете Лин сейчас хотелось развернуться и поковылять домой, забраться в постель, уснуть и видеть сны, где она могла делать все, что пожелает, – где могла даже убежать, далеко-далеко.
Мимо, завывая сиреной, промчалась «скорая помощь». Улица нервно загудела. Грейси Лэнь уже спешила к ним, громко зовя Ли Фань.
– Ну, что еще? Что случилось? – недовольно вопросила Ли Фань.
Грейси едва переводила дух, в глазах у нее блестели слезы.
– Ты слышала? Ты уже слышала?
– Да что слышала-то? – Ли Фань всегда быстро теряла терпение.
– О-о-о, это слишком ужасно! – промяукала Грейси.
– Вот честно, Грейси Лэнь, если ты сей же час не объяснишь мне, в чем…
– Джордж Хуань!
Грейси, кажется, впервые заметила Лин.
– Мама пришла будить его сегодня утром – и не смогла добудиться. Уж как она пыталась, что только не делала, доктора Шу позвала… – Тут Грейси набрала воздуху. – Они думают, что у Джорджа сонная болезнь!
Гул улицы вырос до крещендо. Новость полетела из уст в уста бациллой сплетни.
В животе у Лин словно воронка открылась. Но я же его только что видела!
– Лин! Лин! – рядом вдруг очутилась мама, обняла за плечи, словно могла защитить от всего и навеки.
Впервые Лин не захотелось немедленно оттолкнуть ее. Пока мама крепко обнимала ее, взгляд Лин лихорадочно обшаривал Пэлл-стрит. Да, солнце было очень сильное, да, в глаза нанесло песку, но она все равно могла поклясться, что несколько секунд назад видела Джорджа собственной персоной – толпа вокруг, зимнее небо сверху, немного мерцает по краям, совсем как мертвые, рот открывается и закрывается в безмолвном крике…
Мы сами хозяева своей удачи
Доктор Уильям Фицджеральд вошел под своды Музея Американского Фольклора, Суеверий и Оккультизма и направил свои стопы прямиком в музейную библиотеку. Несущегося через экспозицию доктора окликнул его ассистент, Джерико Джонс, но тот не сбавил шага, вынудив молодого человека пуститься вдогонку.
– Лонг-айлендский клуб «Духовно-божественные» просит вас выступить у них через две недели. Дамский вечерний клуб «Призрачные воскресенья» также был бы признателен…
– Нет и нет. Обоим, – бросил Уилл.
– Еще поступило приглашение организовать шоу на дне рождения юного Тедди Сандерсона в Бруклине. Ему исполняется десять.
Уилл встал как вкопанный, на всем скаку; глаза его сузились за стеклами пенсне.
– Детский день рождения? Ради бога, я же музейный куратор, а не массовик-затейник. И не цирковой клоун.
Джерико пожал плечами.
– Они обещают пять долларов.
– Ответь «нет».
– Разумеется. Ах да, еще звонила мисс Уокер. Сказала, что придет завтра ровно в два и чтобы вы и не думали опаздывать. Еще она сказала, я цитирую: «Передай доктору Фицджеральду, что мы поедем на моей машине, потому что я в жизни не сяду в эту его антикварную мышеловку, которую он выдает за „форд“». Конец цитаты.
На лице Уилла не отразилось ровным счетом ничего.
– Благодарю. Это все?
Джерико вздрогнул.
– Лекционная группа ожидает вас в библиотеке. Мистические Медиумы за Мирное Урегулирование Между Живыми и Мертвыми.
Уилл поник плечами и испустил долгий вздох.
– Да чего уж там. Я – точно официальный клоун. Из цирка.
С Джерико в фарватере Уилл ворвался в библиотеку, где аккуратным рядочком сидели десять Мистических Медиумов; одинаковые головные повязки щеголяли эмблемой третьего глаза по центру.
Уилл неопределенно показал на украшение:
– А это вот… м-м-м… зачем?
Дама в расшитом стеклярусом тюрбане понимающе улыбнулась.
– Они усиливают наш контакт с духовным планом!
Уилл метнул испепеляющий взгляд в Джерико, который взмахнул растопыренной пятерней – пять долларов, пять! – и благоразумно удалился на второй этаж, спрятавшись за рядами книжных стеллажей.
– Добрый день, – поплыл вверх голос Уилла. – Я – доктор Уильям Фицджеральд, куратор этого музея. Давайте начнем? История пророков самым тесным образом связана с историей нашей страны, начиная с аборигенного населения…
Наверху, на галерее, Джерико прошептал Сэму:
– Он не может больше читать эти лекции…
– Еще как может, если хочет отапливать музей, – отозвался Сэм. – Ты уже спрашивал его сам-знаешь-про-что?
– Пока нет.
– Ну же, Фредди! Это вообще-то твоя работа!
– Он все равно откажется.
– Тогда нам придется его убедить, – заключил Сэм.
А внизу как раз в этот самый момент кто-то из Мистических Медиумов решил прервать профессора:
– Доктор Фицджеральд, а что со всеми этими сообщениями о пророках, которых сейчас стало так много? Вы согласны, что это доказательство избранности Америки Богом как места присутствия божественности? Ее абсолютной исключительности, как говорит Джек Марлоу.
– Полагаю, это зависит от вашего определения исключительности.
– Ну, я имею в виду исключительность, сэр! Исключительная страна, построенная на идеалах мира и честности и на обещании всеобщего процветания.
Уилл поднял взгляд вверх: на потолочных фресках раскинулись прекрасные холмы, железные дороги исчертили зеленый пейзаж, по которому серебрились реки с давно забытыми именами.
– Я бы сказал, что всякая страна строится на мечтах и насилии. То и другое оставляет шрамы. И Америка, безусловно, не исключение.
– По мне, так это звучит недостаточно патриотично, – поделилась женщина со своим соседом.
– Доктор Фицджеральд, а что вы думаете по поводу радиошоу вашей племянницы? – спросил кто-то еще, и все тут же жадно зашептались. – Вы всегда знали, что она пророчица? Как именно ее таланты помогли изловить Пентаклевого Душегуба?
– Да-да, расскажите нам о Пентаклевом Душегубе! – заволновались Мистические Медиумы.
– Боюсь, на сегодня все, – отрывисто ответил Уилл и вышел из зала.
– Ох-ох, – прокомментировал Сэм на антресолях. – Только не это!
– Вперед! – прошипел Джерико, практически выпихивая его вперед себя на винтовую лестницу.
– Я думал, лекция будет длиться час, – запротестовал твидовый джентльмен. – Мы заплатили за час!
– Потише, дядя, – сказал ему Сэм. – Мы же не хотим, чтобы ваши третьи глазки плакали. А вот что вы, ребята, скажете про эксклюзивную возможность увидать личный дневник Либерти Энн Ратбоун, прославленной сестры-пророчицы самого великого Корнелия Ратбоуна, а? Соблаговолите проследовать за мной в экспозицию. Сюда, леди и джентльмены.
Пока Сэм увлекал экскурсантов прочь, Джерико просочился в Уиллов кабинет. Босс стоял у высокого окна, вперив неподвижный взор в заиндевелую улицу. Джерико кашлянул.
– Уилл, они заплатили авансом.
– Я в курсе, – тот ущипнул себя за переносицу. – Устройте для них бесплатную экскурсию или еще чего.
– Сэм как раз этим и занимается.
– Я вам обоим очень обязан, – Уилл повернулся к нему. – Ты подготовил статьи, которые я просил?
Джерико постучал пальцем по папке у него на столе.
– Все материалы о сверхъестественных происшествиях за прошлую неделю, плюс сегодняшние газеты. – Он как следует набрал воздуху. – И вот это пришло на ваше имя.
Он подал Уиллу конверт официального вида. Тот глянул на обратный адрес: Налоговое Управление Нью-Йорка, c крупным красным штемпелем «ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ» – и отложил его.
– Спасибо, Джерико. Ну-с, посмотрим, что у нас тут сегодня…
Уилл уселся за стол, тщательно протер очки, снова зацепил их за уши и решительно нырнул в кипу газетных вырезок. Из нее он вытащил четыре, сразу же притянувшие взгляд, потом бегло просмотрел сегодняшние заголовки, пролистал страницы – и наткнулся на мордочку Эви, улыбающуюся из-под полей модной шляпки.
ПРОВИДИЦА-ДУШЕЧКА УСТРАИВАЕТ ДИКУЮ ВЕЧЕРИНКУ В «ГРАНТ-ОТЕЛЕ»
Что может быть Душевнее и Пророчнее, чем ночь с Эви О’Нил?
Материал Т. С. Вудхауза
– Милая картинка, – сказал Джерико из-за спины Уилла.
Тот поднял на него неодобрительный взгляд.
– Тебе никто не говорил, что невоспитанно читать через плечо?
– А вам никто не говорил, что невоспитанно быть таким невоспитанным? – Физиономия Джерико осталась абсолютно бесстрастной.
– Прости, – опомнился Уилл. – Мне очень жаль, Джерико.
– Все в порядке. – Молодой человек показал на отложенные Уиллом вырезки: – Почему эти?
– Они все за городом и в пределах сотни миль друг от друга.
– Братство не так уж далеко оттуда, – заметил Джерико.
– М-м-м.
– В ту ночь, когда вы… когда меня подстрелили и вам пришлось дать мне слишком много сыворотки сразу… мое поведение… я хочу сказать…
Боже, да что с ним такое? Двух слов связать не может.
– В ту ночь я напугал Эви?
– Прости?
– Эви. Она испугалась, увидев меня вот так, со всеми этими трубками и механизмами внутри… узнав, что я такое?
– Это не единственное необычное происшествие, c которым ей пришлось столкнуться за последние месяцы. И в целом ей хоть бы хны.
Джерико кивнул и медленно выпустил воздух. Возможно, надежда еще есть…
– Кому хоть бы хны? – осведомился Сэм, входя в кабинет.
– Никому, – отозвался, хмурясь, Джерико. – Куда ты девал Мистических Медиумов?
– Третьеглазников-то? Оставил баловаться с картами Таро.
– Ты… что?
– Расслабься, Фредди. Я им сказал, что читать карты могут только особые люди, обладающие особыми силами. Так они, натурально, думают, что это они и есть. Доверься мне: они там счастливы, как устрицы.
– Какая нелепая аналогия. Как будто кто-то измерял степень счастья моллюсков, – проворчал Уилл, роясь на захламленном столе в поисках сигарет.
Что его мучает? – одними губами спросил Сэм у Джерико. Джерико показал глазами на угрюмое письмо из налоговой, и Сэм коротко кивнул.
Пока в городе орудовал Пентаклевый Душегуб, Музей Американского Фольклора, Суеверий и Оккультизма внезапно обрел популярность, привлекая немаленькие толпы любопытствующих. Всякий желал поглядеть на профессора сверхъестественных наук, помогающего полиции загнать в угол жуткого, эзотерически озабоченного преступника. Но потом убийства прекратились, прихотливое внимание Манхэттена переключилось на другие интриги и скандалы, и теперь музей снова стоял тихий и забытый – всеми, кроме налоговиков.
Сэм прочистил горло.
– Профессор, если вы дадите мне вставить свои два цента…
– Практически наверняка не дам, – отозвался Уилл, не отрываясь от бумаг.
Джерико метнул в него красноречивый взгляд – оставь-его-в-покое – но Сэма было уже не остановить.
– Мы тут едва сводим концы с концами. Одна-две лекции, одна-две группы доморощенных мистиков… Пара любопытствующих туристов. Для аукциона этого недостаточно.
– Нам всегда как-то удавалось прорваться.
– Только не в этот раз, профессор. Это последнее предупреждение. Нам нужен стопроцентно выигрышный ход. Какая самая большая сенсация в городе с тех пор, как Зоб Полнорех стал жарить арахис?
– Зоб… чего? – Уилл озадаченно уставился на него.
– Пророки! Разверните газету, включите радио, выньте рекламку из пачки жвачки – везде будет пророческий бум. Сдается мне, мы с вами проворонили откровенную золотую жилу.
– Прости, Сэм, я что-то не догоняю.
– Мы закатим экспозицию про пророков. Наживемся на буме, пока все бум-бум. Какого черта – у нас тут и так половина фондов от пророков или про пророков. Добавим каких-нибудь соплей-воплей, что-нибудь попошлее, как публика любит, и ба-бах – мы в деле!
– Вообще-то это хорошая идея, – вставил Джерико.
– Видите! Даже нигилист согласен, а ему никогда ничего не нравится, – Сэм состроил рожу Джерико, закатившему было глаза. – И… мы могли бы взять крупное имя, чтобы привлечь побольше народу. Кого-нибудь, за кого публика станет радостно платить.
– И кто бы это мог быть, умоляю, не таи?
Сэм сделал паузу.
– Эви.
Челюсть Уилла напряглась.
– Нет.
– Да ну вас, профессор. Не можете же вы двое всю жизнь просидеть в разных комнатах. Когда-нибудь придется разбить лед. Я вот ее вчера видел и…
– Так, стоп. Ты видел Эви?
– Ну, да, я так и сказал. Профессор, да говорю вам, одно слово, брякнутое ею на радио, и наше дело в шляпе. А уж если она согласится…
– Где ты ее видел? – взвился Джерико.
– В «Грант-отеле». Так вот, если она согласится…
– Но как это слу…
– Просто заткнись, Фредди, – сурово сказал Сэм. – Как я уже сказал, если она согласится стать у нас специальной гостьей на вечеринке по случаю открытия пророческой экспозиции, у нас все будет чики-пики.
– Уверен, мы сумеем раздобыть нужную сумму, не предавая идеалов этого заведения, – резко сказал Уилл.
– То есть мириться с ней вы не согласны? Даже ради спасения музея? – подвел итог Сэм. – Времени у нас только до марта, профессор, а потом здание заберет мэрия.
Уилл сунул письмо из налоговой под стопку газетных вырезок.
– Мы решим этот вопрос. Итак, о происшествиях. В последнюю пару месяцев они участились – со времени Джона Хоббса, если быть точным. Вы это заметили?
Так идея с пророческой выставкой, c вечеринкой и Эви оказалась похоронена. Уилл выстукивал неспешный ритм вечным пером по столу.
– Что-то в этом есть, – задумчиво сказал он. – Сдается мне, тут все взаимосвязано.
– Как? – устало промолвил Джерико.
Уилл вскочил и принялся мерить шагами кабинет.
– Не знаю – пока. И вряд ли сумею выяснить, если буду торчать здесь.
Остановившись возле высокого поставца с глобусом, он хорошенько пришпорил планету, ведя пальцем по ее изгибам.
– Именно поэтому я думаю заняться полевой работой – как в те древние времена, когда сам был исследователем. Как думаете, вы двое справитесь с музеем, пока я съезжу поглядеть хотя бы на несколько из этих случаев? Я, надеюсь, ненадолго. Дней десять. Может быть, пара недель.
Джерико покачал головой.
– Уилл, я в самом деле не думаю…
Сэм наступил ему на ногу, прервав мысль на взлете.
– Разумеется, справимся. Великан и я – превосходная команда!
– Отлично, тогда так тому и быть. Уеду завтра около двух.
Внезапно таинственное телефонное послание мисс Уокер стало для Джерико яснее ясного. Уилл решил уехать задолго до того, как высказал эту идею. Их нынешний разговор был не более чем формальностью.
– Итак, прекрасно, – окончательным тоном сказал Уилл. – Я, пожалуй, пойду пройдусь, если вы не возражаете.
Сэм увязался за ним в холл.
– Вы только ни о чем не беспокойтесь, профессор. У меня тут все будет под контролем.
– Вот именно это-то меня и беспокоит, – ответил Уилл, распахивая входные двери.
Прелестное утреннее солнышко сменилось первой предупреждающей капелью, в самом скором будущем обещавшей превратиться в отвратную морось. Доктор встряхнул зонтик.
– Вы только тут его не открывайте, док, – предостерег его Сэм.
– Это еще почему?
– Плохая примета, – пожал плечами тот. – Это всем известно.
– Мы сами создаем свою удачу, – отрезал Уилл, раскрыл черную паукообразную сень и под углом кое-как протащил ее, будто щит, сквозь дверной проем.
Проводив Мистических Медиумов восвояси, Сэм вернулся в библиотеку, где Джерико, как обычно, читал, сгорбившись над длинным столом.
– Ну, вот и я. Скучал по мне? – осведомился Сэм, плюхаясь в Уиллово кресло.
Джерико даже не поднял глаз от книги.
– Как по тифу. Что касается вечеринки, я тебе, между прочим, так и говорил. И, между прочим, это кресло Уилла.
– Да, довольно удобное. Понятия не имел, что тут так мягко.
– Вон.
– Ну, Фредди. Папочки все равно нету дома.
– Вон!
Сэм со вздохом передислоцировался на честерфилд. Ноги он водрузил на стол рядом с книгой Джерико – просто чтобы его позлить.
– Парень, мы с тобой должны устроить эту пророческую выставку. Нельзя дать Уиллу профукать музей.
Джерико с сомнением поглядел на него над переворачиваемой страницей.
– И c каких это пор тебя так волнуют дела музея?
– Я вообще по натуре заботливый. Неужели человек не может искренне хотеть помочь другому человеку?
– Тут что, где-то золото в стенах замуровано?
– Слушай, я у вас вообще-то хорошо устроился. Если музей пойдет ко дну, так и я вместе с ним.
– Вот где собака зарыта.
– Да не во мне одном дело. У тебя тоже честный контракт. Ну-ка, сколько в округе рабочих мест для ребят, читающих Ницше и каталогизирующих мешочки гри-гри? Если мы с тобой хотим сохранить рабочие места, нам нужен план. Эта пророческая выставка – наш билет в будущее. Пока профессор катается по своим делам, у нас есть целиковые две недели, чтобы все обстряпать – и чтоб никто при этом не лез под руку.
– Ему это не понравится.
– Его тут не будет, чтобы нас остановить, а когда мы запустим всю махину, что он сможет сделать? Придется пойти на риск, Джерико.
Тот откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Сэма.
– И как же ты собираешься заманить Эви быть хозяйкой вечеринки? Они с Уиллом не разговаривали с тех самых пор, как она объявила всему Нью-Йорку, что она пророк.
– О, уверен, Эви я убедить смогу, – небрежно заявил Сэм, сцепляя руки за головой.
Джерико вернулся к книге.
– Да? Вы это обсуждали прошлым вечером в «Гранте»?
– Тебя это так сильно расстроило?
– Этого я не говорил, – Джерико перелистнул страницу. – Как она там, кстати? Выглядит счастливой?
Сэм пожал плечами.
– А то! Это ж было на вечеринке. Сам знаешь, как оно там, на них. Или нет, откуда тебе.
Эту его подковырку Джерико проигнорировал.
– Так вы часто видитесь?
Сэм, конечно, мог сказать Джерико правду – что Эви практически вышибла его с вечеринки, но куда забавней, если он будет думать по-другому.
– Ну-у-у… как джентльмен, я, пожалуй, не скажу больше ни слова.
– Отлично. И не говори, – Джерико поглядел на часы. – Почти пора. Иди открывайся.
– Я? Куда же это я пойду? Да ну тебя, Фредди! Там такая холодрыга. Если я заболею, половина девушек Нью-Йорка повыплачет все глаза.
– Зато вторая половина выстроится в очередь копать тебе могилу.
– Ау-у-у, Фредди, ты надрываешь мне сердце.
– Сердца у тебя нет. Сегодня твоя очередь. Пошел!
– Но…
Не подымая головы, Джерико указал пальцем на дверь.
– Изыди! Изгоняю тебя.
– Хорошо! Отлично! – проворчал Сэм. – Пойду повешу табличку «открыто». Как будто это кому-то надо.
– И кто тут еще нигилист?
Джерико подождал, пока Сэм уйдет, потом вытащил газету из-под книги и открыл на статье про Эви. За последние пару месяцев он послал ей два письма и написал еще две дюжины, которые посылать не стал. Письма были все одинаковые:
Дорогая Эви, надеюсь, у тебя все хорошо. Мне очень понравилось твое радиошоу. C тех пор, как ты уехала, Беннигтон уже совсем не такой интересный…
Впрочем, он был совершенно уверен в ее способности читать между строк:
Дорогая Эви, я ужасно по тебе скучаю. Думаешь ли ты обо мне хоть иногда?
Вместе они прожили свою собственную маленькую войну длиною в ночь – и остались в живых. Никто больше не понял – не смог понять! – c каким чистым злом они столкнулись тогда в доме Джона Хоббса. Несколько дней спустя, когда рассветные сумерки крались по городу, он впервые поцеловал ее. О, как часто он с тех пор вспоминал это мгновение: вкус ее губ, ощущение ее тела, утешение ее рук, обвивающих ему спину. То были самые лучшие часы во всей его жизни. А потом все кончилось. Эви пришла ночью к нему в комнату… Он хотел только целовать ее, целовать снова и снова. Но она сказала: «Я не могу» – и оттолкнула его руки. Так нельзя, сказала она. Это все Мэйбл, понимаешь. Она тебя обожает. И она – самая моя лучшая подруга на всем белом свете. Я не могу, Джерико, прости. Она ушла, оставила его сидеть одного в темноте. Но его мыслей она больше не покидала.
Джерико аккуратно вырезал фотографию из газеты и сунул в карман, хотя не раз уже обещал себе больше так не делать.
– Вот чурбан, – приложил он себя (эту фразочку он тоже, кстати сказать, подцепил от Эви), захлопнул книгу и углубился в пустые лабиринты музея – работать.
Сэм высунул голову из музейных дверей. Никого. Ни единой живой души.
С тяжким вздохом он побрел по ступенькам вниз, под сеющим дождиком, и открыл деревянную двустворчатую панель с надписью «ЗАКРЫТО», являя спрятанное под нею «ОТКРЫТО».
Конечно, он не мог вот так же запросто открыть Джерико подлинную причину желания удержать музей на плаву. Два месяца назад он запросил у своего информатора входные данные по проекту «Бизон» – надо же с чего-то начинать. Контакт написал на клочке бумаги имя – Уильям Фицджеральд. Тогда это показалось ему шуткой. Что профессор глупейшего в мире музея мог знать о секретном правительственном проекте военного времени, стоившего Сэму разлуки с матерью? Но это была единственная ниточка за очень долгое время. Да, он чувствовал себя совершенно неблагодарной скотиной, зато эта скотина заполучила шанс обшарить каждый ящик, каждый шкаф, каждую щелочку и уголок в поисках ключа – ключа, который в конечном счете смог бы когда-нибудь вывести его к истине. Покамест поиски эти ни к чему не привели, но Сэм не мог допустить, чтобы музей ушел с молотка, пока он не нашел того, что искал, – или не убедился, что контакт наврал и что Уилл чист. Временами он уже не был уверен, который из двух вариантов устроил бы его больше.
Сэм завертел шеей, высматривая хоть намек на потенциального посетителя. Вон мамаша толкает коляску. Мойщик окон собирает свои манатки. Двое джентльменов в черных костюмах пережидают непогоду, сидя у себя в седане. Да какой-то чувак в свитере с гарвардской эмблемой рассекает по Шестьдесят Восьмой улице.
Сэм плотоядно улыбнулся и, пробормотав про себя: «Прекрасненько!» – ринулся вниз по ступенькам, улыбаясь во всю пасть и размахивая руками.
– Баквальд? Бак Мэйси? Это ты, паршивец?
– Прошу прощения? Вы меня, наверное, c кем-то спутали…
– Да неужто? – Сэм молниеносно выбросил руку вперед. – Ты меня не видишь!
Глаза студента остекленели.
Сэм сунулся к нему в куртку, нашел бумажник, выудил пять долларов и вернул кошелек на место – все это за шесть секунд.
– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… – досчитал он.
На пятнадцати парень вынырнул из гипнотического транса, растерянный и моргающий. Неплохо, сам себя одобрил Сэм. Пятнадцать секунд был его личный рекорд длительности наведенного транса.
– Эй, c тобой все в порядке? – поинтересовался он, сама забота и участие. – Ты что-то слегка одуревший с виду.
– Это все, небось, вчерашняя вечеринка в Гарвард-Клаб, – пролепетал студентик, все еще слегка ку-ку.
– Наверняка, – согласился Сэм. – Ты уж прости, я тебя правда с кем-то перепутал. C йельцем, – прошептал он, многозначительно понизив голос.
– Ой, да все в порядке… Я вроде уже о’кей, – пролепетал парень. – Спасибо за заботу, старик.
– Ты заходи, если что, – радушно спопугайничал Сэм и наставил все еще слегка шаткого юношу на его прежний путь, потом поцеловал у него за спиной спертую пятерку и опустил ее бережно в карман.
– Музей Жути и Страшилок сердечно признателен вам за щедрое пожертвование, сэр, – сказал он сам себе, взбегая обратно по ступенькам.
– Вы это видели, мистер Адамс? – осведомился шофер седана, нарушая давно царящее в машине молчание.
Джентльмен на пассажирском сиденье выудил фисташку из замасленного пакетика и отправил ее себе в рот, звучно крякнув скорлупу коренными зубами; на протяжении всей манипуляции он не сводил глаз с музея.
– О, да, мистер Джефферсон, видел, – отозвался он наконец.
Чертов бизнес
По Сто Двадцать Пятой улице изредка проносились трамваи. Ветер, подметавший за ними мостовую, был такой злой, что Мемфису Кэмпбеллу приходилось дуть на руки, чтобы хоть как-то согреться. Высокая приставная лестница постукивала о стену коричневого кирпичного дома, где двое работников в четыре руки натягивали над окнами второго этажа баннер:
МИСС КАЛЕДОНИЯ: ЧТЕНИЕ ПО ПРЕДМЕТУ, ИСЦЕЛЕНИЕ НЕДУГОВ, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ПРОРОЧЕСТВА.
Мемфис неодобрительно покачал головой. Кажется, люди повсюду стремились нажиться на пророческом буме.
Идучи по улице в компании младшего брата, Исайи, и старого Слепого Билла Джонсона, он прилежно считал вывешенные на дверях или в окнах объявления, которыми теперь пестрели улицы Гарлема: ПАПА ФОРТУН ИЗБАВИТ ОТ СГЛАЗА… МИСТИК МУХАММЕД РАСКРОЕТ ВАМ ПОТУСТОРОННИЕ ИСТИНЫ… ОБЕА: ЧИТАЕМ ПО РУКЕ, ПРЕДСКАЗЫВАЕМ БУДУЩЕЕ, СНИМАЕМ ПРОКЛЯТИЯ. Большинство из них не отличат хрустальный шар от шара для боулинга, а предсказать сумеют только сумму денег, которая вот-вот перекочует к ним в карман от легковерного клиента.
Ни у кого нет и половины талантов Исайи – Мемфис знал, маленький братик очень мучается, что на него никто не обращает внимания. C тех самых пор, как Исайя занедужил, тетя Октавия не спускает с него глаз и все ворчит об опасностях «чертова бизнеса».
– Ты помнишь, что тогда случилось? Как ты три дня в постели валялся? – говорила она, будто высекая каждое слово в камне, на века. – Иисус исцелил тебя, не смей разбрасываться его благодеяниями! Наша семья отродясь не имела никаких дел с обеа, мамбо, хунганами и картогадателями! И с мисс Маргарет Уокер мы тоже никаких дел иметь не будем. Никогда.
Да вот только Исайю исцелил никакой не Иисус, а Мемфис собственной персоной.
Он никогда не говорил тете, что был тогда у постели брата, когда Исайя плавал во сне между жизнью и смертью. Он возложил руки на брата, и сила, которая, он думал, покинула его навсегда в ту ночь, когда он пытался вылечить умирающую мать, снова понеслась по его жилам – совсем как в те времена, когда он был Гарлемским Целителем и помогал недужным в церкви, а мама надзирала за происходящим и славила Господа. Кажется, Мемфису с его даром действительно дали второй шанс – почему, он не знал. Зато знал, что на сей раз все сделает на своих условиях, и никому об этом знать не надо – пока он не будет готов. Никому, кроме Тэты.
– Ты что-то там тихушничаешь, а, Исайя? – Слепой Билл пинком выбросил Мемфиса из грез.
– Ненавижу этот галстук, он глупый, – проворчал Исайя, оттягивая воротник, но Мемфис-то знал, что дело не в галстуке.
Он положил Исайе руку на плечо, но тот ее живо стряхнул.
– У меня силы больше, чем у этих уродских пророков, которые тут зашибают деньгу. У меня тоже могло быть свое радиошоу! – сердито сказал мальчик и наддал ни в чем не повинному камушку, который заскакал вдоль по улице.
– Нет, не могло. Ты слишком мелкий, до микрофона не дотянешься, – Мемфис попробовал выдразнить его из этого пакостного настроения.
В последнее время подначить его труда не составляло. Не давать мальчишке пользоваться ясновидением – это как запереть его дома, когда за окнами – погожий, солнечный денек. Он даже опять во сне разговаривать начал. И снились ему сплошь одни кошмары.
– Мне нравилось ходить в гости к Сестре Уокер. Она хорошая леди, и была ко мне добра, – пробухтел недовольно Исайя.
– Ну-ну-ну. Не надо дуться, малыш. А то у тебя морда вот так и застрянет, – сообщил ему блюзмен.
Когда на Исайю находило, успокоить его мог один только Билл. Весь прошлый месяц он насельничал у Октавии в доме.
– Не могу же я отпустить человека, спасшего моего племянника, жить в какую-нибудь блохастую ночлежку, – заявила тетя и разгребла маленькую комнатку возле гостиной, в которую помещалась койка и больше ничего – но Билл заявил, что большего ему все равно и не надо.
– Енто для меня истинно королевская спальня, мисс Октавия, вот что я вам скажу, – заявил он, похлопывая по одеялу заскорузлой, в старых шрамах рукой.
Не успели они оглянуться, а Билл уже стал почти членом семьи – сидел за общим столом, ходил с ними в церковь, травил байки о хлопковых полях Луизианы, показывал Исайе, как гнуть пальцы под гитарные аккорды. Иногда они даже радовались, что Билл рядом. У Мемфиса сразу прибавилось времени писать… да и на вечерние прогулки с Тэтой тоже.
– Идем-ка, молодой человек, – продолжал тем временем Билл. – Давай раздобудем тебе что-нибудь симпатишное попить.
Блюзмен протянул свободную от палки руку, и Исайя тут же пристроился рядом и взял ее – легко, словно они были не разлей вода.
После церкви толпа потихоньку рассосалась; кое-кто завернул к фонтану с содовой при «Аптеке Леннокса» – освежиться и насладиться воскресными сплетнями.
Билл куда-то на мгновение смылся. Мемфис с Исайей заняли пару табуретов за стойкой, в глубине магазина, и заказали два рутбира. Братья тянули шипучку, а Исайя параллельно еще и обсуждал бейсбол с мистером Реджи.
– Если вы меня спросите, так я вам скажу: «Хоумстид Грейз» – вот кого фиг побьешь. «Джаентсам» конец, – сказал мистер Реджи, вытирая прилавок.
Исайя всерьез обиделся за своих любимых «Нью-Йорк Линкольн Джаентс».
– Сай Симмонс будет в этом году питчером у «Джаентсов» и всем накостыляет!
– Ну, это мы еще посмотрим, – поддразнил Реджи.
Мемфис вытащил блокнот и принялся править стихотворение, над которым корпел большую часть недели. Слова до сих пор складывались неидеально, словно он пытался писать с чужого языка. Интересно, когда же ему удастся наконец написать так, чтобы осталось ощущение собственной сокровенной правды – а не так, будто он обманом стянул у кого-то карандаш?
– Привет, Исайя, Мемфис. Как поживаете, мальчики?
При звуке этого голоса оба брата вздернули голову. Если Сестра Уокер и обижалась, что Октавия запретила им с нею видеться, она ничем этого не выдала и одарила мальчишек самой теплой улыбкой.
– Отлично, мэм, – пробормотал Исайя почти застенчиво.
– Сдается мне, ты подрос, по меньшей мере, на фут, c тех пор как я видела тебя последний раз, – одобрительно сказала Сестра Уокер.
– Я буду такой же высокий, как Мемфис. Даже выше! – заухмылялся Исайя.
– Ага, мелочь, мечтать не вредно, – отозвался Мемфис.
Исайя отвесил ему плюху в плечо, старший брат едва ее почувствовал, но тут же притворился, что получил смертельную рану. Младший остался жутко доволен собой.
– А как ты себя чувствуешь, Исайя?
Улыбка у того немедленно увяла.
– Спасибо, мэм, хорошо.
– Моя конфетница просила передать, что она по тебе скучает.
– А уж я-то как по ней скучаю! У вас до сих пор есть «Медок»?
– Просто завались. Я буду рада видеть тебя в гостях когда угодно – хочу, чтобы ты это знал, – Сестра Уокер понизила голос до шепота. – Мемфис, мне нужно кое о чем с тобой поговорить. Это важно.
– Наверное, я не должен, мисс Уокер. Моя тетя Октавия…
– Обещаю, надолго я тебя не займу. Мне тут ненадолго нужно уехать из города, но прежде чем это случится, очень важно, чтобы мы…
– Ну-ну-ну, кажись, братья Кэмпбеллы тут балакают с какой-то хорошенькой девочкой? – воззвал Билл, тростью простукивая себе дорогу через зал к ним.
Мемфис всех всем представил, Билл согнулся в поклоне, весь такой невозможно обаятельный, и завел светский разговор о погоде и мудрости преподобного, чью проповедь они только что имели счастье прослушать.
– Я вас знаю? Что-то вы мне кажетесь знакомым, – вдруг ни с того ни с сего сказала Сестра Уокер.
Биллова пасть умело сложилась в улыбку.
– Я всегда на кого-то похож. Знакомая физиономия, а кто, ума не приложу, так еще мама говорила.
– У вас часом нет родных в Балтиморе?
– Да чтоб я знал!
– А откуда пошло ваше семейство? – не унималась Сестра Уокер.
– Из Джорджии, – сказал Билл, и мускулы вокруг рта у него напряглись на этом слове.
– А я думал, ты из Луизианы! – невинно встрял Исайя.
Билл положил ладони ему на плечи и легонько нажал.
– Да я отовсюду! Где только в этой стране я не был!
– Мемфис!! Исайя!! – Гневный вопль возвестил о прибытии тети Октавии.
Гренадерским шагом она проследовала через весь магазин прямиком к Сестре Уокер, чем-то неуловимо напоминая пращу, c которой вот-вот сорвется снаряд.
– День добрый, Октавия, – заметила Сестра Уокер.
– И не надо мне денькать, Маргарет Уокер! Я знаю, что ты вытворяла с моим племянником у меня за спиной! Я тебе уже говорила и скажу еще раз, последний: мы – богобоязненная семья. Ясно?
Все головы в аптеке уже повернулись в их сторону, все разговоры смолкли.
– Октавия, у Исайи редчайший дар. Очень важно, чтобы мы продолжали работу…
– Не смей мне указывать, как воспитывать детей моей сестры! – Октавия чуть ли не уткнулась носом ей в нос. – Благодаря тебе этот мальчик оказался при смерти. Ты больше на шаг не подойдешь к моей семье, ты меня слышишь?
И она стремительно развернулась к мальчикам.
– Исайя, Мемфис – мы уходим!
Словно перепуганный заяц, Исайя сполз с высокой барной табуретки, кинул назад затравленный взгляд, сказал «до свидания» Сестре Уокер, взял Слепого Билла за руку и повел его прочь из магазина. Прихожане немедленно притворились, что гонять еду по тарелке – самое важное дело в жизни, но все равно краем глаза поглядывали, не покажут ли им еще чего-то интересное. Жаль, проповедям преподобного до такого огня и убедительности еще расти и расти.
Когда Мемфис проходил мимо, Сестра Уокер незаметно коснулась его руки.
– Прошу тебя. Это действительно важно.
– Мемфис Джон Кэмпбелл! – взъярилась от двери тетя Октавия.
– Мне надо идти, – сказал он.
– Мемфис, ты же не веришь, что я способна причинить вред Исайе, правда?
– Честно сказать, Сестра… Мисс Уокер, я сам не знаю, во что верю, – прошептал Мемфис и кинулся догонять семью.
Пока Октавия шерудила на кухне, готовя воскресный семейный ужин, Мемфис сидел на крыльце и в последний раз перечитывал любовное послание Тэте, прежде чем его отправить. Мысли его, однако, блуждали, постоянно возвращаясь к сегодняшней встрече с Сестрой Уокер. Что за важное дело было у нее к нему, стоившее срочного разговора? И если все было так уж серьезно, почему она не пришла с ним раньше? Тетя Октавия сказала, что Сестра Уокер успела отсидеть в тюрьме – за что, никто точно не знал, хотя вокруг церкви клубились слухи, что будто бы за антиправительственные действия во время войны.
– Из того, что эта женщина говорит, ни единому слову верить нельзя, – объявила тетя Октавия.
Хотел бы Мемфис быть так уверен…
– Мемфис? Ты тут? – Биллова трость прощупала дорогу на крыльцо.
– Я здесь, мистер Джонсон, – воскликнул Мемфис, вскакивая и провожая старика до ступеньки.
– Чем это таким интересным ты тут занят на холоде? – поинтересовался Билл.
Мемфис поспешно сунул письмо в карман.
– Да ничем.
– Хм-м. А по мне, так звучит похоже на женщину, – сказал Билл и расхохотался.
– Ну, может быть, – заухмылялся Мемфис.
– Я бы даже сказал, на хорошенькую женщину.
– И такое может быть, – сказал Мемфис, совсем смутившись.
– Эй, парень, я совершенно не собираюсь лезть в твои дела. По большей части мне интересно, не расстроила ли тебя эта дамочка Уокер сегодня?
– Нет, сэр, – соврал Мемфис.
Билл пошарил в кармане, выудил две палочки жвачки и протянул одну Мемфису.
– Что она вообще от тебя хотела?
– Просто поговорить, – отозвался Мемфис, обдирая со жвачки бумажку.
Жвачка оказалась крошащаяся и старая, так что вместо рта он сунул ее потихоньку в карман.
– И ты?..
– Нет, сэр.
Билл кивнул.
– Ты поступил совершенно правильно, мальчик, – сказал он – ни дать ни взять старый, умудренный годами дядюшка. – Ты прав, что так заботишься о благе своего брата.
Мемфис ощетинился. Он совсем не был уверен, что не давать Исайе пользоваться его талантами так уж правильно.
– Юноша хоть раз говорил с тобой, что с ним случилось в тот день, когда он заболел? – спросил Билл, неторопливо пережевывая жвачку.
– Нет. Он ничего не помнит.
– Да, – кивнул Билл, – и я подозреваю, что это к лучшему. Не стоит к нему с этим приставать, он только расстроится. И все-таки, – он со свистом всосал воздух, – это прямо чудо, что он вот так выкарабкался. Да, сэр, настоящее чудо.
– Ты говоришь прямо как Октавия, – проворчал Мемфис.
– Так, значит, это не ты его исцелил? – осведомился Билл, понизив голос.
– Я уже говорил, я такого больше не могу, – голос Мемфиса остался совершенно ровным.
– А то как же. Говорил, было дело. – Смех у Билла был такой, будто кошка негромко фыркает. – Я так смекаю, будь у тебя все еще какая-никакая целительная сила, ты бы тут же, не сходя с места, возложил руки на старого Билли Джонсона и исцелил его глаза, а, парень?
У Мемфиса все сжалось в животе. О том, чтобы вылечить Билла, он никогда даже и не думал – это какое-то совсем уж большое чудо, можно даже не пытаться. Вообще-то с самого выздоровления Исайи Мемфис так и не набрался храбрости попробовать еще на ком-то. Что, если во второй раз у него ничего не выйдет? Что, если у силы есть пределы… ну, как у джинна из бутылки: три желания и больше ни-ни? Что, если дар его скиснет, как это получилось с мамой… и он причинит кому-нибудь вред? Мемфису надо бы работать тайно, по чуть-чуть. Царапина тут, больное горло там – это не привлечет внимания. Но вернуть слепцу зрение? Такое незамеченным не пройдет.
– Ведь ты бы помог старому Биллу, правда? – спросил тот снова.
Вся игривость из его голоса враз куда-то подевалась.
– Исайя, Мемфис, руки мыть и кушать, быстро! – закричала изнутри Октавия.
– Да, мэм! – крикнул в ответ Мемфис, мысленно благодаря тетю за вмешательство. – Вы идете, мистер Джонсон?
– Давай, жми вперед. Я догоню.
Когда за мальчиком хлопнула дверь, Билл еще немного посидел на крыльце, задрав голову к небу, которое видел исключительно как некий темный и зернистый фон.
Если все сложится правильно, это скоро изменится…
Несколько недель назад кто-то исцелил Исайю Кэмпбелла, а ведь мальчик лежал там, в задней комнате дома Октавии, труп трупом. Кто-то очень могущественный. Когда Билл возложил руки ребенку на голову, пытаясь разглядеть в его пророческом мозгу еще один счастливый номер (карточные долги – дело нелегкое!), он тут же ощутил в мальчишеском теле волны энергии. Она хлынула у него по рукам вверх, и ее оказалось так много, что ему пришлось срочно выпустить парня. Вот тогда-то он и заметил изменения в зрении. Они, конечно, были совсем небольшие: там, где раньше царила абсолютная тьма, теперь двигались смутные тени – словно смотришь через несколько слоев серой марли. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: исцеление возможно. Он снова будет видеть! А если старый Билл прозреет – он отомстит, и в первую очередь тем, кто отнял у него зрение.
Пророки нынче повсюду, но среди них есть только один, способный на такое целительство, в этом Билл был совершенно уверен – только один, достаточно отчаянный, чтобы дерзнуть. Братская любовь сильна, а у братьев Кэмпбелл – посильнее, чем у многих. Ясно, что ради Исайи Мемфис пойдет на что угодно, даже солжет Биллу о своих способностях. Ну, и отлично. Если Мемфис Кэмпбелл хочет поиграть в кролика и поотсиживаться в норе, Билл поиграет в лису и переждет его. В свое время кролик все равно вылезет, а Билл будет тут как тут.
Ну, а если нет, кролика можно еще и выкурить…
Если у ребенка был один припадок, может случиться и второй.
Такое бывает сплошь и рядом.
Рядом заорала ворона, да так, что Билл аж подпрыгнул.
– Лети отседова, птица! Кыш! Кыш!
Та каркнула еще и пронеслась так близко от Билла, что тот охнул, когда перья хлестнули его по лицу, будто пощечина.
Улица Громыхающих Жестянок
Тэта ждала Генри на углу Бродвея и Сорок второй Западной и уже начинала терять терпение. Наконец он показался вдали – неторопливо рассекал по улице в своем потрепанном канотье.
– Ну, вот, наконец, и ты! Наддай, малыш, а не то опоздаешь.
Она продела свою руку в его, и они помчались сквозь бродвейскую толкотню, мимо приютивших гроздья музыкальных издательств переулков – по улице Громыхающих Жестянок, – пока не нашли нужный адрес. Генри воззрился на четырехэтажный дом в сплошном ряду застройки.
– «Бертрам Дж. Хаффстадлер и компания, Музыкальное издательство», – выдохнул он, слегка подрагивая голосом.
– Не трусь, Генри. Они тебя полюбят.
– Ты это же говорила о Миллзе. И о Лео Фейсте. И о «Уитмарк и сыновья».
– «Уитмарк и сыновья» – кучка идиотов.
– Ага, и одна из самых крупных издательских контор в бизнесе.
– Но тебя-то они не опубликовали – значит, идиоты.
– Ты мое чудо, – улыбнулся Генри.
– Надо же кому-то играть и эту роль. Погоди, дай я тебе галстук поправлю, – сказала Тэта, и вправду подтягивая узел. – Вот так. А теперь послушаем твою жалостливую историю.
Со слегка обалделой улыбкой Генри сунул кому-то в пустоте руку и затараторил:
– Привет, как поживаете, я Генри Бартоломью Дюбуа Четвертый, и я ваша следующая сенсация.
Тут он уронил руку и улыбку вместе с ней и нервно заметался перед крыльцом.
– Нет, не могу я такого сказать.
– Но ты действительно следующая сенсация!
– Никакой сенсацией я себя не чувствую, ни следующей, ни…
– А вот тут-то на сцену выходит актерское мастерство. Заставь их тебе поверить. Помни про наш план. Так, еще раз. Кто им нужен?
– Я, – промямлил Генри.
– Очень убедительно, – c каменной физиономией оценила Тэта. – Ты им что продавать пришел, свои песенки или похоронный ритуал?
– Я ваша следующая сенсация! – объявил Генри уже с несколько большим чувством.
– Иди, малыш, и сделай их. Десять минут?
– Десять минут.
Он поднялся по лестнице на второй этаж. В узкий коридор выходили десятки крошечных комнатушек. Музыка была здесь повсюду, песни перекрикивали друг друга, пока не сливались в такую кашу, что уже казались элементами одной затейливой оркестровки. Он миновал открытую дверь – внутри два композитора бегали по кабинету кругами, напряженно перекидываясь рифмами: «Луна, волна, она, полна, луна».
– Ты опять сказал «луна»!
– Ну, подай на меня в суд.
– Не могу. Это как на себя самого подавать…
В следующей комнате парень играл музыкальную фразочку девице, свернувшейся в кресле и устало закрывшей рукой глаза. Туфли ее валялись на полу.
– Ну, какие эмоции оно в тебе будит? – допытывался парень.
– Желание покончить с собой, – отвечала девушка.
– О’кей, но, может, сначала пойти повеселиться? – не терял оптимизма тот.
Генри изо всех сил старался не захохотать.
Все эти люди торговали мечтами в ритмах и рифмах, и Генри до ужаса хотелось стать одним из них. Нет – ему до ужаса хотелось стать первым среди них! Амбиции жгли его изнутри, как раскаленный уголь. Ох, только бы сегодня был его счастливый день! Если этот паразит, Герби Аллен, может продавать свои ужасные опусы, то почему не может он, Генри?
Коридор изрыгнул его в куда более просторный общий холл. Долговязый темноволосый парень согнулся над пишущей машинкой и даже не поднял на него глаз. Звуки паточно-липучей, но совершенно не запоминающейся любовной песенки безуспешно соперничали с клацаньем клавиш. Из них двоих Генри определенно бы выбрал машинку – она была честнее.
– Ну, что думаешь?
До Генри не сразу дошло, что обращаются вообще-то к нему, и обращается машинист, который прекратил терзать свой агрегат, откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и вперил в него испытующий взор.
– О чем? – Генри неопределенно махнул рукой в сторону комнаты, порождавшей гадостную мелодию.
Машинист утвердительно кивнул. Что ответить, Генри не знал. Что, если это тест, проверка? Что, если этот парень с теми композиторами лучшие друзья? А вдруг перед ним сам мистер Хаффстадлер инкогнито? Хотя молод он для издателя, конечно. Не слишком на самом деле старше самого Генри.
– Ну… довольно пронзительная.
Тот широко улыбнулся.
– Вот в том-то и дело с Саймоном и Паркером. Сплошной визг, и больше ничего.
Генри наконец расхохотался и протянул ему руку.
– Генри Дюбуа. Четвертый.
– Дэвид Кон. Единственный. На самом деле один из примерно миллиона. Дэвид Кон – это примерно как Джон Смит, только на еврейский манер. Тебе босс нужен?
– Точно так.
– А ты хорош?
Голос Тэты у него в голове что-то ободряюще замурлыкал, да вот только повторить эти слова он никак не мог.
– Наверное, это мы сейчас выясним.
– Тогда давай, дуй внутрь, – разрешил Дэвид Кон, тыкая пальцем в дверь со стеклянной панелью, на которой коренастыми черно-золотыми буквами было выведено «Бертрам Дж. Хаффстадлер».
– А! И не давай Поразительному Ринальдо тебя вышвырнуть.
– К-кому?
– Сам скоро увидишь, – Дэвид Кон с улыбкой отвернулся к машинке. – Удачи тебе, мистер Дюбуа Четвертый.
Мистер Хаффстадлер оказался низеньким дородным джентльменом, на щекастой физиономии которого застыло пожизненное выражение глубочайшего разочарования. Он сунул сигару в косую щель рта и бросил на Генри уничтожающий взгляд.
– Садитесь. Что привело вас сегодня в «Хаффстадлер Компани»?
– Я – ваша следующая большая сенсация.
– Ну, видите ли, сэр, я бы очень хотел предложить мои песни для публикации великому Бертраму Дж. Хаффстадлеру…
– Как и куча другого народу. C какой стати мне публиковать именно вас?
– Ну, сэр…
Генри ударился в хорошо отрепетированный монолог о своей любви к музыке и страсти к сочинительству, но тут мистер Хаффстадлер вскочил, проследовал к двери и высунул голову в холл.
– Где Ринальдо? – заорал он во внешний мир.
Мгновение спустя вошел еще один джентльмен в полосатом костюме и похожих на крылья летучей мыши суконных гетрах. Его лосьона после бритья хватило бы, чтобы целый автобус, битком набитый пассажирами, скончался от удушья.
– Где вас носило? – возмутился мистер Хаффстадлер, видимо, считая, что делает это шепотом. – Я вас целый день ищу!
– Музу надо еще и кормить, сэр. Я нуждаюсь в подкреплении сил, – ответствовал тот с хорошим актерским апломбом.
– Я вам не за то плачу, чтобы вы тут ели. Я вам плачу, чтобы вы мне хиты ловили, – мистер Хаффстадлер, фыркая, возвратился за свой стол. – Это Поразительный Ринальдо, – сообщил он Генри. – Он пророк. Назовите мне еще хоть одного издателя, на которого работает свой пророк. Вот то-то и оно, не можете. Это потому, что я – единственный. Этот джентльмен у нас умеет сообщаться с миром духов и выяснять у них, какая песня завтра же протухнет, а какая станет хитом.
Генри поглядел на Поразительного Ринальдо. Ясно, как день, что талант у него один – отличить потенциальную несушку с золотыми яйцами от дырки в бюджете.
– Рад с вами познакомиться, сэр, – выдавил он.
Тот потряс ему руку и прищурился.
– Духи говорят мне, что ты с юга.
Это мой акцент говорит тебе, что я с юга, чертов факир.
– Ого! Поразительно!
Хаффстадлер заухмылялся сквозь свою сигару.
– А! Говорил я вам или не говорил я вам? О’кей, малыш. Покажи теперь пророку и мне, что у тебя там припрятано.
Он махнул на пианино вишневого дерева в углу – Генри о таком только мечтал. Юноша сел и наиграл кусочек первой песенки, кидая украдкой взгляды на мистера Хаффстадлера, физиономия которого сохраняла полную непроницаемость.
– Ринальдо? – молвил он небрежно, когда Генри закончил.
Пророк возвел очи горе, нахмурился, потом опустил их на Генри.
– Могу я говорить откровенно, мистер Дюбуа?
– О, мне бы так этого хотелось, мистер Ринальдо, – поспешно сказал Генри, которому этого ну совсем не хотелось.
– Боюсь, ваша песня недотягивает до стандартов нашей компании. Она слишком джазовая, слишком… сложная. Духи находят ее странной и неприятной.
– На меня очень повлиял музыкальный стиль Нового Орлеана, где я вырос.
– Ну, так у нас здесь не Новый Орлеан, малыш. Это большой столичный город. Ты замахнулся на славу Джорджа и Айры Гершвинов, Ирвина Берлина, Герберта Аллена и еще тысячи других композиторов, кропающих песенки, которые публику хлебом не корми, дай пораспевать в дансинге на ближайшем углу, – мистер Хаффстадлер распростер пухлые ручки с таким видом, словно один этот жест уже объяснял все и самым исчерпывающим образом. – Нам нужны песни, которые сможет петь кто угодно и где угодно. Популярные песни. Песни, которые приносят деньги.
– Духи согласны с вами, – заметил Поразительный Ринальдо, нахмуренно разглядывая свои ногти, словно это их судьба, а вовсе не будущее Генри в музыкальном бизнесе, висела сейчас на волоске. Он даже подарил Генри извиняющуюся улыбку, такую же бесчестную, как и его пророчества.
– Увы, молодой человек, это явно не Ирвин Берлин.
Мистер Хаффстадлер в подтверждение этих слов ткнул в воздух сигарой.
– Ирвин Берлин! Без гроша за душой. Даже по-английски не говорил, помилуй меня боже. Карьеру начинал на улицах Нижнего Ист-Сайда. А теперь? Крупнейший автор песен в Америке – и миллионер, разумеется. Что тебе действительно надо, дружок, так это чтобы твоя музыка звучала, как у Ирвина Берлина.
Генри вымучил что-то вроде улыбки.
– Ну, у нас уже есть один мистер Берлин, сэр. Второй такой же будет лишним.
– Парень, если бы мне предложили сотню Ирвинов Берлинов, я бы взял. Я – бизнесмен. Если ты мне напишешь песню про вскрытие трупов и извлечение внутренних органов и она вдруг продастся, давай, я в деле.
– За-а-а-апо-о-о-ор…
– Это еще что такое?
– Ничего особенного, – быстро сказал Генри.
Словно по заказу, на пороге возникла Тэта.
– Ах, простите! Мне так жаль, я помешала… – пролепетала она, хлопая ресницами и усиленно строя из себя заблудившуюся крошку – один из ее коронных номеров.
– Ничуть, ничуть, мисс?.. – Мистер Хаффстадлер окинул ее профессиональным взором с головы до ног.
– Найт, Тэта Найт, – та мгновенно повзрослела, набралась наглости и пленительно улыбнулась ему, широко распахнув очи. – А вы, должно быть, единственный и неповторимый Бертран Дж. Хаффстадлер? – промурлыкала она.
– А я – Поразительный Ринальдо, провидец Будущего, Чтец Мыслей, Пророк и Советник великих мира сего, – сообщил, целуя ей руку, обладатель всех этих титулов.
Низкопробные музыкальные издатели, прошу любить и жаловать, – подумал про себя Генри.
Мистер Хаффстадлер тем временем кокетливо зализал назад свои редеющие волосы.
– Итак, чем могу помочь вам, моя юная леди?
– О, да, мистер Хаффстадлер, я очень надеюсь на вашу помощь. Я просто места себе не нахожу, – молвила Тэта, закидывая крючок. – Понимаете ли, я работаю в ревю у мистера Зигфельда…
– В ревю? – жадно ляпнул Ринальдо, не успев себя сдержать. – Точно, я так и почувствовал!
– Шутите? Неужели правда? О, боже! – заворковала Тэта, неистово трепеща ресницами.
Генри пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не засмеяться в голос. Свои коронные роли Тэта играла не на сцене.
– Так вот, Фло – я хочу сказать, мистер Зигфельд – как раз ищет себе новую песню, а я тут была в одном ночном клубе и услыхала совершенно умопомрачительную вещицу – но я не знаю, кто ее написал, представляете! И вот я вроде как надеялась, что вдруг вы знаете или – раз уж вы такая большая шишка в бизнесе – даже сами ее опубликовали?
– Ну, если мы этого еще не сделали, то непременно сделаем! – мистер Хаффстадлер игриво ей подмигнул.
– Как эта умопомрачительная вещица называлась, милочка?
– Вот дьявол, я не знаю!
– Ринальдо? – мистер Хаффстадлер обратил взор на пророка, который заметно побледнел.
– Э-э-э… духи не считают нужным помогать мне на сей раз.
– Ну, может, вы нам хоть напоете чуточку, а, мисс? – попробовал издатель.
– Конечно! Там было примерно так… – и Тэта затянула припев песенки Генри, намеренно опуская слова там и сям и подмурлыкивая, как если бы и правда слышала ее только раз в жизни.
Генри вытаращил глаза в притворном изумлении.
– Но, мисс, это же моя песня!
– Ваша? Да вы шутите!
– Нет, правда, моя.
Генри подхватил припев, вставив все пропущенные ею слова. Тэта смотрела на него так, будто сейчас упадет в обморок, а в конце разразилась бурными аплодисментами.
– О, боже, это прекрасно! Скорее идемте со мной – вы должны сыграть это мистеру Зигфельду!
– Сложно поверить в такую удачу, – заулыбался Генри.
– Это уж точно! – заухмылялся у себя за столом мистер Хаффстадлер. – Вы, детки, что, думаете, я из грузовика с репой выпал? Песня у вас хреновая, мистер Дюбуа, а этот фарс и того хуже. Пошли оба вон, пока я вас отсюда не вышвырнул!
– Да ну? – Тэта выкинула за ненадобностью и улыбку, и сладкий голосок вместе с ней. – Да вы не узнаете действительно хорошую вещь, даже если она встанет перед вами и долбанет хорошенько по я…
– Аскот! – быстро сказал Генри. – Могу я сопроводить вас, мисс Найт?
– Сделайте милость, мистер Дюбуа, – сказала та и доверительно наклонилась к Поразительному Ринальдо. – А если бы вы и правда умели читать мысли, вы бы сейчас стояли красный, как помидор, прочитав мои, наглый вы жулик.
И она хорошенько грохнула за собою дверью.
Дэвид Кон широко улыбнулся им из-за пишущей машинки.
– Хорошая была попытка.
– И почти сработала, – Генри приветливо коснулся полей шляпы. – Счастлив был с вами познакомиться.
– Аналогично, – Дэвид закопался в бумаги, застенчиво поглядывая на него. – Надеюсь, мы еще встретимся. Эй, кстати…
– Да? – Генри обернулся на пороге.
– Это всего лишь мое мнение, но мне ваша песня показалась чертовски хорошей.
– Просто хорошей или прямо-таки чертовски?
– Ну, в ней нет ничего такого, что не сумели бы поправить прорва тяжелой работы и еще немного чувства.
– Вы, никак, тоже пророк? – пошутил Генри.
– Нет, – улыбнулся Дэвид Кон. – Просто честный человек. Но за это у нас сейчас не платят.
