Книга: Логово снов
Назад: День последний
Дальше: Примечание автора

Знай

– Ты нашел Эви? – поинтересовалась Мэйбл, когда Сэм ворвался наконец в библиотеку и швырнул пальто медведю на лапы, а себя – на диван.
– Ага. Прости, детка, нам придется обойтись без нее.
– Так она не придет? – Джерико снял с медведя пальто, протянул Сэму и держал, пока тот не встал, взял предмет облачения и повесил его, как полагается, в шкаф.
– Напомни мне одолжить Эви немного ума, – проворчала Мэйбл.
– Лучше сэкономь, – посоветовал Сэм. – Она не стоит ни единой части тебя.
Раздался стук в дверь, за которым последовала серия других, все более настойчивых.
– Я знала, что она все-таки придет! – Мэйбл кинулась через холл и открыла, но вместо Эви обнаружила насквозь продрогшую Лин.
– Ой. Если вы на вечеринку, то, боюсь, еще слишком рано.
– Я ищу Генри Дюбуа. Я его друг. Попробовала позвонить к нему на квартиру, но он не отвечает. Потом я вспомнила, что пророческая выставка открывается сегодня, и подумала… Прошу вас, можно мне войти? Дело очень важное.
Такси с визгом остановилось у крыльца, и из него, все еще в сценическом костюме и гриме, выпрыгнула Тэта. Она кинула шоферу деньги через пассажирское окно и с криком: «Сдачу оставьте себе!» – понеслась вверх по ступенькам.
С заднего сиденья неуклюже вылез Мемфис, держа на руках Генри.
– Да что случилось-то? – чуть не крикнула Мэйбл в дверях.
– Эт-то Генри… – выдохнула Тэта, глядя на нее дикими глазами. – Прихожу я домой, а метроном тикает. Он ушел в сон. И вот вам, глядите… – она показала на бледные красные пятна, уже обсыпавшие шею юноши. – Я не могу его добудиться. Думаю, у него сонная болезнь.
Рот у Генри был приоткрыт, глаза ходили под веками. Еще одно пятно заалело на коже.
– Мне позвонить доктору? Или моим родителям? – спросила Мэйбл.
– Доктор тут не поможет, – вмешалась Лин. – И родители тоже. Это все она: она забрала его. Лучше вам меня впустить.

 

Ветер злобно выл за окнами, стучал по крыше музея. Лин сидела в библиотеке среди совершенно незнакомых людей; Генри спал на кушетке в углу… Драгоценные минуты неуклонно утекали в никуда.
– Меня зовут Лин Чань, – начала она. – Я – сновидец.
– Тот, другой пророк, – тихо отозвалась Мэйбл.
Лин кратко ввела собрание в курс дела: их путешествия с Генри и все, что они видели и пережили за это время. Пневматическая транспортная компания мистера Бича; странная временная петля с участием женщины под вуалью, которую они лицезрели каждый раз; откровения сестер Проктор и то, что она сама узнала о Плакальщице: как она является в местах своих прошлых мытарств; как, кирпичик за кирпичиком, призрак за призраком, строит машину снов – великий монумент иллюзий, призванный защитить людей от скрытой в воспоминаниях боли.
– В общем, Генри в беде. Ему нужна помощь. Наша помощь.
– Так, погоди, – сказала Мэйбл, – выходит, твоя подруга Вай-Мэй – на самом деле призрак, женщина под вуалью. Они с ней – одно и то же?
Лин кивнула.
– То есть она даже не понимает, что она призрак, – Мэйбл задумчиво поглядела на Тэту. – Прямо как говорил доктор Юнг: теневое «я».
– Вот это, я понимаю, тень, – присвистнул Сэм. – С моей всего-то и толку, что я чуть выше кажусь.
– Она на самом деле не понимает, что творит, – подтвердила Лин.
– Вот только не надо этой чуши! – вдруг рассвирепела Тэта. – Это вранье со времен Адама в ходу. Всё она знает. Где-то совсем глубоко, но знает, сто пудов. И я не успокоюсь, пока она не сдохнет.
– Вообще-то она уже сдохла, – заметил Сэм.
Тэта сверкнула на него глазами. Сэм поднял руки, сдаваясь.
– Да я так просто, уточнил.
– Ты сказала, станция была на Пневматической дороге Бича? Уверена? – встрял Мемфис.
– Уверена, – подтвердила Лин.
– Это тебе о чем-то говорит, Поэт?
Он полез во внутренний карман за записной книжкой.
– Исайя меня про нее спрашивал. Даже картинку на самом деле нарисовал. Исайя – это мой брат, – объяснил он, открывая блокнот на рисунке: пневматический поезд и светящиеся призраки, лезущие из тоннеля.
– Это оно, – прошептала Лин. – Именно туда мы и отправляемся каждую ночь. Но как твой брат…
– У Исайи есть свой дар. Он видит проблески будущего – примерно как радио, которое ловит сигнал, – Мемфис повторил то, что много месяцев назад объяснила ему на кухне сестра Уокер.
Кажется, перед отъездом она сказала, что ей нужно поговорить с ним, Мемфисом? Дьявол, ну, почему он не поймал ее на слове! Теперь им и правда будет о чем поговорить, когда она вернется, и никакая тетя Октавия уже не помешает.
– Есть и еще кое-что. Помните ту леди, которая выздоровела от сонной болезни, миссис Каррингтон?
Сэм пожал плечами.
– Типа да. Она же во всех газетах была. Обнималась с Сарой Сноу на фотографии.
Мемфис как следует набрал воздуху в грудь.
– В общем, на самом деле ее исцелил я.
– Ты умеешь исцелять? – Лин так и воззрилась на него.
– Иногда, – тихо сказал Мемфис. – Но такого целительского транса у меня никогда не было. Это было больше похоже на сон, чем на транс. Я не понимал, что реально, а что нет. И вот там, в этом сне… думаю, я там видел ее. Она меня чуть не забрала всего – так что да, насчет силы я вам верю.
– Я вот пытаюсь все это осмыслить… – сказал Сэм, выпрямляясь.
– Только не перенапрягись с непривычки, – посоветовал Джерико.
– Этот призрак, Вай-Мэй, она же женщина под вуалью, или кто она там еще, может ловить людей в ловушку внутри сна?
– Думаю, да, – ответила Лин. – Судя по тому, что мы с Генри видели в тоннеле, она дарит людям их лучшие сны, и пока они не противятся, они остаются внутри. Но если они начинают бороться, сон превращается в самый их худший кошмар.
– Но почему она так делает? – спросил Джерико.
– Ей нужны их мечты. Она ими питается. Они как батарейки, на них работает ее мир сновидений. Именно поэтому жертвы сонной болезни словно сгорают изнутри – это слишком сильно для них; постоянные мечты разрушают, уничтожают человека.
– А что происходит со сновидцами, когда они умирают? – спросил Мемфис, и в комнате вдруг стало очень тихо.
– Они все равно не могут перестать мечтать, хотеть того, что им нужно, – промолвила наконец Лин. – Они ненасытны… и превращаются в голодных призраков.
– Монстры в подземке, – пробормотал Мемфис.
Сэм сурово поглядел на него.
– А вот это мне совсем не нравится. «Монстры в подземке» – никудышное название для большого веселого танцевального номера.
– Сэм, заткнись, – распорядилась Тэта. – Мемфис, ты о чем?
Мемфис кружил по одному и тому же сегменту ковра.
– Исайя все толковал мне о кошмаре, который ему снится – про леди, которая в тоннеле делает монстров. Про «монстров в подземке». Я решил, он выдумывает, чтобы ему не влетело за то, что исчеркал мне весь блокнот. Но, честно сказать, у меня было такое скверное ощущение, что он правду говорит.
– Исчезновения, – сказал Джерико. – Люди пропадают. Об этом во всех газетах было.
– Думаешь, это все как-то связано? – спросила Мэйбл.
– Определенно связано, – твердо ответила Лин.
За окнами сверкнула молния, потом донеслось глухое ворчание грома.
– Оно всю дорогу нас буквально окружало, мы просто не обращали внимания, – сказал Джерико.
– Потому что это происходило не с тобой, – отрезала Лин.
– Да ну? Вы с Генри тоже прекрасненько все игнорировали, пока вам так было удобней, – холодно заметила Тэта.
– Да, ты права, – признала Лин. – Но теперь, когда я все знаю, я обязана ее остановить.
– И как, интересно, ты намерена это сделать? – осведомился Сэм. – Пожалуйста, пожалуйста, перестань убивать людей, потому что это плохо, так нельзя? И почему мне кажется, что ее этим не проймешь?
Лин уставилась на свои руки.
– Не знаю, как… Но попытаться я должна. Я возвращаюсь в мир снов. Сначала найду Генри, а потом буду как-то разбираться с Вай-Мэй.
– А что насчет тех штук в тоннеле – если они правда существуют, если Исайя их не выдумал – этих твоих голодных призраков? – спросил Мемфис. – От них мы как будем избавляться?
– В Ноулз-Энде, когда Эви изгнала дух Джона Хоббса, призраки Братства исчезли сами собой, – Джерико впервые заговорил о том, что случилось тогда. – Как будто они были его продолжением.
В комнате на минутку воцарилось молчание.
– Ты точно знаешь, что и тут будет так же? – осторожно поинтересовался Сэм.
– Нет, – допустил Джерико.
– Ну, пухло. У вас тут есть какой-нибудь букварь по призракам? «Чтение, письмо, арифметика и как избавиться от крадущих душу демонов шутки ради и за профит»? Почему как что полезное нужно, так у вас вечно нет?
Мэйбл протянула ему сэндвич с кресс-салатом.
– Спасибо, Мэйбл.
– Дурная смерть… – пробормотала Лин.
– Чего? Чо еще за дурная смерть? – осведомился Сэм с полным ртом. – Не нравится мне, как оно звучит.
– Вай-Мэй сказала, что призрак в тоннеле когда-то умер дурной смертью. Но как именно – мы не знаем. Каждую ночь наше путешествие в мир снов начинается одинаково: Вай-Мэй бежит мимо нас к магазину готового платья Девлина. Станция Пневматической железной дороги Бича расположена прямо под ним, на пересечении Бродвея и Уоррен, рядом со станцией «Сити-Холл». Там, внизу, явно есть что-то для нее очень важное. Но я не знаю, что.
У Генри на честерфилдовской кушетке, Генри, пойманного в сети снов, одеревенели пальцы. Две новые отметины вспыхнули на шее.
– Что бы вы ни собирались делать, давайте начинать, – взмолилась Тэта. – Пожалуйста.
Мемфис положил руку Генри на плечо.
– Я могу попробовать исцелить его.
Тэта наклонилась и взяла его за руку.
– В прошлый раз она тебя чуть не убила.
– Но на этот раз я на ее хитрости не поддамся.
– Нет, – сурово сказала Лин. – Внутри сна ты себя защитить не сможешь. Может случиться что угодно, и ты окажешься в ловушке, как Генри. Это должна сделать я. Я бодрствую в царстве снов – это совсем другое. Я пойду за Генри.
– А что, если это не сработает? – спросил Джерико.
– Должно сработать.
– Но если нет? – не унимался он.
Лин посмотрела на спящего Генри.
– Мы спустимся в тоннели. Посмотрим, что там такого важного, что оно не отпускает Вай-Мэй.
Громкие неравномерные удары разнеслись по всему музею: похоже, кто-то колотил во входную дверь одновременно кулаком и ногой, очень желая войти.
– Эй! Впустите меня, а? – возвестил слегка придушенный голос. – Тут, блин, холодрыга!
– Эви! – вскричала Мэйбл.
Они кинулись открывать. На пороге, привалившись к косяку, возвышалась Эви: от нее несло джином, а тушь расплылась на полщеки.
– Щаслива предлжить свои услуги этой жутко пухлой вчеринке, – выдала она и так круто поклонилась, что въехала лбом в дверь. – Ау! Кгда вы тут стену пставить успели?
– Эви, ты что, совсем вдребезги? – требовательно вопросила Тэта.
– Нивжисть! – не очень внятно возразила та и попыталась сдуть со лба локон, обдав их еще одной волной перегара. – Ну-у-у, может, фа-бля-мон. Енто по-французски. Я немного кумекаю по-французски… а-ву!
– Вот дьявол! – Тэта даже руками всплеснула. – Именно этого нам сейчас и не хватало!
Эви ввалилась в холл и первым делом сшибла со столика ящик с тряпичными куколками.
– О-го. А ваши куклы не дуры залить корму, – хихикнула она.
– Отправляйся домой, Эви, у нас тут и так хватает неприятностей, – сказал Сэм, беря ее под локоток и ведя к двери.
– А ты меня не лапай, муженек!
– Я тебе не муженек. Я – рекламный статист, не забыла?
– Тчно! – Эви почти выплюнула это слово.
– Так твоя помолвка не настоящая? – сказал Джерико.
Эви уставилась на него, потом быстро отвела глаза.
– Я вам со всей отвств… ответственностью заявляю, что чувства, которые мистер Сэм-Сергей Ллойд-Любович питает к ккой бы т’ни было двушке – чистой воды фикция.
Эви слегка пошатнулась, и Джерико поймал ее – и не отпустил.
– Я держу тебя.
Мэйбл почувствовала тяжесть в животе.
– Я пойду сделаю кофе, – тускло объявила она и двинулась через весь длинный зал на кухню.
– Короче, я здесь, – сообщила Эви всем и каждому, ковыляя в сторону библиотеки.
Она вытащила фляжку, щедро хлебнула из нее и залила джином платье.
– Упс. Этого Провидица-Душечка, конечно, не провидела.
Сэм отобрал у нее фляжку и сунул взамен чашку.
– Лучше пей это.
Эви обратила на него страдальческий взгляд.
– Ты зачем вот так, а? Что я тебе сделала, а?
Она хлебнула и поморщилась.
– На вкус как вода.
– Потому что это вода.
– Знаешь, в чем проблема с этой водой? В ней джина нет! – сказала она, пихая чашку обратно ему. – Слуште! Я думала, тут вечеринка будет! А хде все?
Она нетвердо повернулась кругом, потом увидела Лин.
– Здрасте! – Эви ринулась к ней, протягивая руку. – Как пживаете? Я Эванджелина О’Нил.
– Я знаю, кто вы такая, – сказала Лин.
– Эви, это друг Генри, Лин Чань – вторая сновидица, я тебе о ней рассказывала, – сказала Тэта.
– Тчно! – Эви плюхнулась на стул. – Сно-ви-ди-ца. Пророков кругом развелось – аж жуть! Толпень целая.
– Попридержи язык, Эвил! А не то я тебя вырублю, – пообещала Тэта.
– Нам придется заняться этим сегодня. Немедленно, – сказала Лин, возвращая всех к делу.
– Сегодня? – ахнула Мэйбл.
– Ждать нельзя, – ответила Лин. – Придется сегодня, пока она не затащила его еще глубже.
– Что тут у вас происходит? – заинтересовалась Эви. – Это игра такая?
– Нет, всего лишь проблемы с призраками, – объяснил Сэм. – Сонная болезнь, помнишь? Ее устроил призрак.
Эви яростно затрясла головой.
– Нет. Только призраков не надо. Хочешь секрет расскажу? Только тс-с-с. Я их не сильно жалую, призраков. Поганые ребята.
Мемфис тихо присвистнул и покачал головой.
– Они забрали Генри, Эвил, – глаза Тэты налились слезами.
Та в первый раз за вечер заметила Генри на кушетке, белого и неподвижного.
– Генри… Милый Генри.
– Давай лучше браться за дело, Фредди, – сказал Сэм.
Джерико оторвал кусок какой-то простыни из выставочных экспонатов, крупно намалевал на нем «ОТМЕНЕНО» и повесил поперек парадных дверей.
– Как-то там ветрено, – сообщил он, вернувшись.
– Лин, на сколько мне ставить будильник? – деловито осведомилась Тэта, берясь за часы.
– Два часа. Не думаю, что будет умно оставаться там дольше. И мне понадобится шляпа Генри.
Тэта передала ей потрепанное канотье Генри и села рядом с ним на кушетку, гладя по лбу.
– Мы идем за тобой, Ген.
Лин принялась освобождаться от ножных скоб, чтобы чувствовать себя комфортнее. Она перехватила пристальный взгляд Джерико и зарделась.
– Буду признательна, если ты не будешь так на меня таращиться.
Тот побледнел:
– Это не то, что ты думаешь…
– Детский паралич, – отрывисто объяснила она. – Раз уж тебе так интересно.
– Я знаю, – ответил он так тихо, что гром почти полностью его заглушил.
Он подоткнул Лин одеяло.
– Так удобно?
– Да, спасибо.
– Найди нашего мальчика, Лин. Приведи его назад в целости и сохранности, – напутствовала Тэта.
Лин кивнула. Мэйбл поставила на стол часы, и Лин погрузилась в их мерное тик-так, мечтая найти в нем успокоение. Шляпу Генри она крепко прижала к груди, а другой вцепилась в перо – напоминание о грядущей битве. Потом она глубоко вдохнула, закрыла глаза и стала ждать, когда откроется самая важная сонная дорога в ее жизни.

Театр снов и мечтаний

Лин проснулась на уже таких знакомых улицах старого Нью-Йорка – правда, теперь эта часть сна как-то поблекла в красках, да и сил в ней осталось куда меньше. Мимо процокал фургон – скорее намек на человека и лошадь. Где-то в тумане потерянно разносился голос Альфреда Бича:
– Приглашаю… увидьте… удивитесь… будущее…
Вся сцена будто таяла в небытии, как старое, ненужное воспоминание.
Лин на мгновение испугалась, что не сумеет добраться до Генри.
– Убийство… – раздался приглушенный крик, и секундой позже мимо проскочила женщина под вуалью – такая эфемерная, что в стене для нее открылся лишь крошечный, слабо колеблющийся проем.
Лин быстренько нырнула вслед за ней, молясь, чтобы он не закрылся в момент перехода. Без Генри идти через темную подземку было совсем одиноко и страшно, но Лин не могла позволить себе сомнений. Наконец, она оказалась на станции. Там было светло и уютно, словно ее ждали, но Лин все это отнюдь не порадовало – теперь, когда она знала, откуда что берется. Она нажала клавишу на рояле – неважно какую, любую…
– Генри? – позвала она. – Генри? Это Лин. Я иду за тобой.
В темноте полыхнула головная фара, возвещая прибытие поезда, и вот уже Лин сидела в вагоне, направляясь назад, в частный мир снов, на встречу с Вай-Мэй.
Там, на конечной станции, юная китаянка сидела на лугу, в высокой траве, подле кизилового дерева, которое они сотворили вместе. Она счастливо что-то себе напевала, и решимость Лин на мгновение пошатнулась. На Вай-Мэй был разукрашенный драгоценностями убор императорской наложницы – как у какой-нибудь из ее любимых романтических оперных героинь. При виде Лин она радостно улыбнулась.
– Привет, сестрица! Тебе нравится? – она повертела головой, c гордостью демонстрируя корону.
Еще вчера Лин бы сочла это зрелище невыразимо прелестным.
– Должно быть, куча энергии ушла, чтобы такое создать, – холодно заметила она.
– Оно стоило всех усилий, – сказала с улыбкой Вай-Мэй, и Лин стало нехорошо. – Я так рада, что ты вернулась. Выпьешь со мной чаю?
Она налила чашку и радушно протянула ее Лин.
Та не взяла.
– Я ненадолго. Я пришла поговорить.
Вай-Мэй махнула рукой, словно разгоняя остатки дыма в комнате.
– О прошлой ночи?
– Да. И не только.
– Все уже забыто, сестра. Я простила тебе все, что ты сделала. Я же знаю, ты хотела как лучше. И я не желаю больше говорить обо всех этих гадостях. Садись, я тебе расскажу все о нашей сегодняшней опере. Ты сможешь взять любую роль, какую только захочешь – кроме, конечно, той, что буду играть я.
Лин не двинулась с места.
– Вай-Мэй, где сейчас Генри?
– Генри? С Луи, конечно.
– Вай-Мэй… Ты должна его отпустить.
– Понятия не имею, о чем ты толкуешь. Он совершенно счастлив с Луи у них во сне.
– Нет. Он попался в ловушку сна. Ты не можешь вечно оставаться тут, Вай-Мэй. Никто не может по-настоящему жить во сне. Ты… ты причиняешь людям страдания. И Генри тоже.
– Я бы никогда не причинила Генри вреда!
– Все вот это, – Лин широко повела рукой, – высасывает из него ци. Он так умрет, Вай-Мэй. И превратится в одну из этих выжженных изнутри тварей, в голодного призрака, которые сейчас вырвались в наш мир.
– Все это не имеет ни малейшего смысла! – Вай-Мэй зажала уши ладошками. – Если ты пришла говорить гадости, уходи немедленно.
Надо как-то пробиться через туман у нее в голове, заставить увидеть… Лин протянула ей руку.
– Я хочу кое-что тебе показать. Очень важное. Прогуляемся немного… сестра?
Услышав это слово, Вай-Мэй заулыбалась.
– Это такая новая игра?
– Это эксперимент, – ответила Лин.
– Опять наука, – вздохнула Вай-Мэй. – Ну, что ж, хорошо, Маленький Воин. Но потом мы займемся оперой.
Лин повела ее через лес. В кои-то веки Вай-Мэй перестала трещать, и Лин явственно ощутила ее настороженность.
– Куда ты меня ведешь?
– Еще совсем немножко осталось…
Она миновали опушку, и в лицо им зевнула черная пасть тоннеля.
Вай-Мэй отступила и сердито поглядела на Лин.
– Зачем ты меня притащила в это проклятое место?
– Почему ты не хочешь заглянуть внутрь?
– Я же тебе говорила! Там произошло что-то ужасное. Теперь там живет она.
– Женщина под вуалью. Та, что плачет.
– Да-да, я тебе все это уже говорила… – Вай-Мэй упорно смотрела в сторону.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я… просто знаю! Я ее… чувствую.
– Как так вышло, что ты чувствуешь ее эмоции, а мы с Генри нет?
– Откуда мне знать! – огрызнулась Вай-Мэй и скрестила руки на груди. – Здесь я оставаться не хочу. Идем назад.
– Ты ведь знаешь, что тут произошло, правда? И всегда знала. Кто она?
– Прекрати!
– Вспомни, Вай-Мэй. Понимаю, что не хочешь, но ты должна. Вспомни, что тогда случилось.
– Я не дам тебе разрушить мои мечты.
Лин не двинулась с места.
– Вай-Мэй, c тобой поступили ужасно несправедливо, и я очень об этом сожалею. Мне горько знать, что тебе было так больно. Но сейчас ты можешь обрести покой. Сейчас ты можешь отдохнуть. Я помогу тебе.
Вай-Мэй растерялась.
– Но я уже обрела покой – тут, во сне…
– Пойдем туда со мной, это все, чего я прошу, – Лин на шаг отступила к тоннелю; по шее у нее побежали мурашки. – Давай пройдем через тоннель, один раз, вместе, и, клянусь, я ни разу больше не заговорю с тобой об этом.
Она сделала еще шаг назад, и ротик Вай-Мэй приоткрылся от ужаса.
– Сестра! Не ходи туда! Там опасно!
– Почему? Что она мне сделает?
Еще шаг, и Вай-Мэй прижала кулачки к губам, чтобы не закричать.
– Она… она… нет!
– В науке мы всегда ищем доказательств. Докажи, что я не права. Идем со мной.
И Лин шагнула в тоннель.
– Лин! Пожалуйста!
Вопль Вай-Мэй запрыгал эхом вокруг нее; Лин смотрела, как та стоит там, на солнце, и спиной чувствовала тьму. Всю кожу у нее закололо от ужаса.
Вай-Мэй подошла ближе. Дыхание ее прерывалось, голос был полон отчаяния.
– Прошу тебя, Лин…
Сердце ее колотилось, как молот, но Лин сделала шаг назад, потом еще один. Мрак позади вздохнул, словно долгий порыв ветра шевельнул сухие листья, и в мгновение ока смел всю ее решимость… Она чуть не кинулась назад, к свету, крича от страха…
Вай-Мэй помедлила еще секунду и осторожно ступила во тьму, c ужасом глядя по сторонам, на земляные стены могилы. Ничего не случилось. Уж не поняла ли она все неверно, успела подумать Лин…
– Сестрица? Где ты?
– Я здесь, – охрипшим голосом ответила Лин. – Иди ко мне.
Вай-Мэй шагнула вперед. По стене с треском пробежала вспышка, и девушка подпрыгнула от неожиданности.
– Пожалуйста, пойдем назад, Лин.
– Еще шажок, – сказала та.
Кирпичи вспыхнули, возвращаясь к жизни, сияя столькими снами сразу. Будто любопытное дитя, Вай-Мэй подошла поближе к стене, приложила ладошку к одному, потом к другому, к третьему, глядя, как женщина под вуалью бежит к магазину Девлина…
– Ля-ля, ля-ля-ля… узри же меня… – запела она тихонько, как колыбельную. – Звезды… и сладкие сны… – песня растаяла в шепот. – Заждались… заждались… меня.
Светоносная аура размыла ее очертания, словно что-то поднялось из глубин и затопило ее – а потом она упала наземь, зарывшись лицом в ладони. Вырвавшийся у нее стон чуть не разорвал Лин сердце на части.
– За что? – плакала Вай-Мэй.
– Мне так жаль, – сказала Лин, борясь со слезами. – Так жаль…
– Как ты могла так со мной поступить? – вся дрожа, произнесла Вай-Мэй.
– Дай мне помочь тебе!
Глаза Вай-Мэй вспыхнули, зубы вытянулись и заострились.
– Ты – бесчестная, подлая! Как тот мужчина, который меня сюда заманил.
Тьма за спиной у Лин ожила. Когти заклацали по камням. Что-то заскреблось. И неизвестно еще, что было ужаснее – мысль о том, что двигалось сейчас в безбрежном мраке у Лин за спиной, или то чудовище, что обретало сейчас форму впереди. Вай-Мэй поднялась с земли и медленно двинулась к Лин. Ее скромная туника превратилась в длинное белое платье; кровавые пятна набухли и распустились, как цветы, протянувшись по ткани гирляндой ран. Оперный убор растворился, всегда аккуратно уложенные темные волосы упали на плечи и рассыпались, перепутанные и посекшиеся. Острые зубы блеснули в темноте. Пурпурные оспины расписали бледную ленту горла, ядовитый голос ужалил воздух:
– Я открою тебе весь ужас твоих желаний. Я покажу тебе театр мечтаний и снов. Я покажу, как мир разрывает тебя на кусочки. Здесь твоя мечта обратится в прах.
На лицо пала вуаль, в руке возник кинжал. Вай-Мэй прянула вперед, хватая Лин за шею сзади.
– Посмотри со мной этот сон, сестра, – прорычала она, вонзая кинжал.
А затем разомкнула губы и втолкнула свой сон в рот Лин.
Лин боролась, пока могла, но вскоре руки у нее упали и повисли, как будто она наконец сбросила тяжкое бремя.
А потом и сама упала…

 

Мэйбл выключила будильник. Генри и Лин продолжали спать.
Джерико был мрачнее тучи.
– Я не могу ее разбудить.
Тэта затрясла Генри.
– Вставай уже, Ген! Проснись! Ну, пожалуйста!
Воцарилось зловещее молчание. Тэта встала и обвела компанию взглядом.
– Я не намерена сидеть здесь сложа руки и ждать, пока эта ведьма там убивает моего лучшего друга. Мы сейчас же идем в тоннель искать станцию и то важное, что там спрятано. И мы сожжем эту дрянь, если будет нужно. Что у вас тут, в Страшилках, есть полезного на такой случай?
Мэйбл кинулась открывать фондовые ящики и вынимать всевозможные артефакты: ритуальные ножи, амулеты, осиновый кол, какие-то камни, деревянную шкатулку…
– И что-нибудь из этого правда работает? – осведомилась Тэта, разглядывая обмотанное нитками колесико с привешенными к нему перьями.
– Может, и работает, – сказал Джерико, – да только мы не знаем, как. Уилл говорил, что в каждой культуре есть свои специфические представления о призраках. Нельзя гарантировать, например, что мешочек гри-гри защитит вас от китайского привидения. Надо больше знать о том, чему мы противостоим.
– И как же нам это выяснить? – спросила Тэта. – Те, кто знает о нем больше всего, валяются сейчас вон там в отключке.
– Вот если бы кто-нибудь мог считать нам ситуацию, пока мы все тут торчим… – сказал Сэм и поглядел на обмякшую в кресле Эви.
– Думаю, Эвил сейчас вряд ли считает даже инструкцию на банке с фасолью, – бросила Тэта.
– Еще как считает, зуб даю, – отозвалась та, шмыгая носом.
– Ну, пухло. Кто-нибудь, сделайте нашей Крутой Пьянчуге кофе. – Сэм открыл шкаф с оружием. – И парочка ножичков, я так думаю, нам тоже не помешает.
– Точно. И вон те фонарики пригодятся, – добавил Мемфис, проверяя батарейки в каждом.
– Джерико, вы с Мэйбл останетесь здесь и будете продолжать попытки их разбудить, – распорядился Сэм, берясь за пальто.
– Я пойду с вами, – запротестовал Джерико. – Я тут самый большой.
– Не слепой, вижу, – отрезал Сэм. – Но если с Лин и Генри что-то пойдет реально погано, нужно, чтобы рядом был кто-то, способный их отсюда унести. Ну, или подраться с тем, что сюда полезет.
– Мне это не нравится, – сказал Джерико.
– А мне вообще ничего из этого не нравится, – заорал Сэм. – Если у тебя есть идея получше, напиши мне, адрес знаешь.
Идеи получше у Джерико не было, но мысль застрять в музее вместо того, чтобы кидаться в гущу битвы, ему решительно не улыбалась. Он всегда играл эту роль, и амплуа ему уже порядком надоело.
– Отлично, – проворчал он.
– Тэта, я бы себя чувствовал не в пример спокойнее, если бы ты тоже осталась здесь, – сказал Мемфис.
– Отказать. Генри – мой лучший друг, моя единственная семья. Больше у меня ничего нет.
– У тебя есть я, – тихо напомнил Мемфис.
– Поэт, я не о том…
– Мэйбл не надо ходить, Тэте не надо ходить… Почему никто из вас, парни, не пытается вести себя, как… вот, блин, такая штука на коне… железная… а! ры-царь по отношению ко мне, а? – вопросила Эви у мироздания в целом, чуть не выпадая из кресла.
– Ну, почему, я пытаюсь, – сказала Тэта, решительно усаживая Эви, поднося чашку кофе к ее губам и практически вливая обжигающий напиток в глотку.

Ужасный способ умереть

К тому времени как Тэта, Мемфис, Эви и Сэм добрались до Сити-Холл-парка, дождь уже лил стеной. По канавам бежали грязные реки вперемешку с листвой, низвергаясь в сливные решетки. Отсюда было видно полицейскую иллюминацию, все еще пульсирующую в Чайнатауне, но сам парк был пуст и тих.
– Не забывайте, там, в тоннелях, исчезают люди, – сказал Мемфис. – Берегите головы.
– Если мне с этого должно было стать лучше, выбери другую тактику, – проворчал Сэм.
– Ну, тогда у меня есть чем тебя подбодрить, – сказал Мемфис, поднимая воротник пальто и взглядывая на грозовые тучи, клубящиеся в ночном небе. – Надеюсь, эти тоннели не зальет.
– Давайте уже пойдем, – обронила Тэта, дрожа под холодным дождем. – Я хочу, чтобы все уже осталось позади и рядом был Генри, живой и здоровый.
– Лучше всего будет лезть вниз через станцию «Сити-Холл», – поделился Мемфис.
– Нам правда нужно идти через тоннели? – спросила Тэта.
– Не вижу других вариантов, – Мемфис с извиняющимся видом пожал плечами.
Они бегом сбежали по лестнице на платформу и протолкались через турникет. На станции было пусто.
– Да тут прям библиотека, – обрадовалась Эви. – Привет!
Голос ее упрыгал по путям во тьму.
– Эвил, черт тебя возьми! – разъярилась Тэта. – Хочешь, чтобы эти… твари поскорее пришли за нами?
– Мне просто нравится, как звучит мой голос, – та сокрушенно повесила голову.
Тэта закатила глаза.
– Трудно придумать бóльшую правду.
– Нам туда, – прошептал Мемфис, и они все вчетвером проследовали к концу платформы и уставились, перегнувшись через ограждение, на пути внизу.
Тэта оценила высоту обрыва.
– Да вы, должно быть, шутите.
– Я тебе помогу, Принцесса, – Мемфис протянул ей руку. – Держись рядом.
– Поэт, я намерена держаться так близко, что ты решишь, будто набрал сто два фунта.
Мемфис перелез первым и спрыгнул вниз, потом поймал Тэту, радуясь ее весу у себя на руках.
– Проще простого, – сказал он с улыбкой. – Давай к нам, Эви.
Эви попыталась перепорхнуть через перила, но у нее, как назло, застрял каблук. В конце прыжка она чуть не размазала по стенке Мемфиса.
– А поосторожнее нельзя? – задал он риторический вопрос, ставя ее наземь.
– Так, куда теперь? – осведомился Сэм, спрыгивая с платформы и вытирая руки о штаны.
– Лин сказала, станция пневматического поезда была под пересечением Бродвея и Уоррен, – значит, туда.
Мемфис показал прямо вдоль путей, уходящих пологой дугой за угол и освещенных только цепочкой рабочих ламп высоко под потолком. Там было темно, грязно и опасно – никаких мостков или перил, только стены и рельсы. Если по отрезку пойдет поезд, они окажутся в ловушке. Контактный рельс гудел от напряжения – от него шевелился воздух и ныли зубы.
– Следите за ним внимательно, – предостерег Сэм, – там самый сок.
– Ну, у вас тут и холодрыга, – поделилась Эви, все еще скверно выговаривая окончания.
Кофе и холод сделали свое дело, перегнав ее из категории «пьяна в стельку» в «чуть менее пьяна» с нотами раздражительности и воинственности в букете.
– Ничего, выживешь, – сказал Сэм. – Если только эти голодные духи нас не сцапают. Тогда – нет. Зато температура окружающей среды разом перестанет тебя волновать. Так на так это будет самая крутая вечеринка на Манхэттене. Гип-гип, ура.
– Веселое у вас настроение, как я погляжу, парниша, – сказала Эви.
– А я вообще веселый, – процедил Сэм сквозь зубы, светя фонариком на рельсы впереди. – Давай, дуй вперед.
Мемфис поглядел вверх, вбирая взглядом все закопченное величие подземки.
– Тут даже как-то красиво, а? Типа целый город под городом.
– Как скажешь, Поэт. Ну что, далеко еще? – отозвалась Тэта, глядя себе под ноги: не хватало еще, чтобы туфля застряла между шпал.
Мемфис черкнул лучом по бетонным аркам.
– Если Лин права насчет станции Бича, футов сто.
Крыса кинулась вдоль рельса, Тэта ахнула. Мемфис обнял ее за плечи.
– Она испугалась нас больше, чем мы ее.
– Тогда она наверняка сдохнет от ужаса.
Кругом появилась вода. Она воняла серой и гнилью. Они прикрыли носы и стали дышать ртом.
– Сэм, – сказала вдруг Эви. – Чего-то я не понимаю, что творится.
– Насколько ты пьяна?
– Да иди ты. Я про… про все вот это. Мертвецы, Джон Хоббс, Уилл, Ротке, карты, которые мы нашли… Проект «Бизон», – c похмелья язык у нее ворочался тяжело. – Я тебе должна кое-что сказать Сэм. Про сегодняшний вечер и про то, что случилось на радио.
Сэм нетерпеливо махнул рукой с фонариком; свет плеснул на железо и грязь.
– Ты сейчас хочешь об этом поговорить? Здесь?
– Тс-с-с, слушай. Тот парень принес мне считать расческу. Ну, гребешок такой. Сэм, она принадлежала Джеймсу, – сказала Эви, держась за его спину, чтобы не навернуться в темноте.
– Ты о чем вообще говоришь?
– О расческе. Он сказал, она его друга, но он врал, Сэм. Расческа была моего брата. В трансе я увидела Джеймса.
Сэм старался держать фонарик ровно, а сам в это время переваривал услышанное.
– Ты этого парня знаешь?
– В жизни не видала, клянусь.
– Тогда откуда у него расческа твоего брата?
– Сказал, ему заплатили, чтобы он ее мне подсунул. Люди в темных костюмах.
– Думаешь, это те же, что вломились на почту… после того, как туда вломились мы?
– Да не знаю я, Сэм. Я больше вообще ничегошеньки не знаю. – Эви сглотнула. – Как вот про нас с тобой, например.
– Нет никаких нас с тобой, ты это предельно внятно сегодня объяснила, – сказал Сэм. – Слушай, ты меня попросила сыграть роль, я сыграл. Дальше я работаю соло.
– И кто теперь врет? Я читала твои личные вещи, забыл? Я тебя знаю.
– Ни хрена ты не знаешь.
Однако джин был не намерен дать Эви запереться в себе.
– Я тебя видела. Настоящего тебя. Я держала твои тайны в руках, вот так. Ты боишься, Сэм. Притворяешься, что нет, а на самом деле душа в пятках. Как и у всех у нас.
Сэм свирепо развернулся к ней.
– Все, что ты знаешь, – это вечеринки, развлечения да болтать людям, что они хотят услышать на радио. А, да, еще сердца разбивать.
Он решительно двинулся дальше, светя фонарем вперед, во тьму. Какого дьявола он дал ей так себя разбередить? Вот и пускай людей после этого внутрь… Единожды сняв броню, ее потом очень уж трудно напялить назад.
Эви заковыляла следом.
– Точняк. Совсем забыла: я же просто девчонка с радио. Я, между прочим, читаю то, что люди сами решают мне дать, Сэм. А ты крадешь, что пожелаешь, и никогда не думаешь, кому это сколько будет стоить.
В глазах ее набухли слезы.
– Не реви, – сказал Сэм; внутри у него как-то все перепуталось. – Только не реви. Не могу, когда женщина ревет.
– Хрен тебе, а не мои слезы, Сэм Ллойд! Отзываю ставку, – зубы у нее уже хорошо так стучали. – Но не смей говорить мне, что я знаю и чего не знаю. Потому что ты сам не знаешь.
– Да я даже не знаю, о чем мы сейчас спорим.
– Давай уже уложим призрака баиньки. Мне ванна нужна. Мне, блин, двенадцать ванн нужно. А завтра мы объявим о трагическом завершении нашей помолвки. Хочешь быть один? Будешь, – пообещала Эви, и они пошли дальше молча.
Воды уже было по середину голени. Она стекала по бокам тоннеля и плескала на ходу им на одежду, пробирая холодом до костей. Эви поглядела через стальную опорную арку тоннеля на ту сторону путей, c платформой обратного направления. Тьма на мгновение озарилась, показав выбеленный силуэт мужчины в шахтерской каске. Что-то в нем было неприятно неправильное. Вот он упал на корточки… рот его все открывался и закрывался, открывался и закрывался…
Эви ахнула.
– Ну, что еще? – сердито спросил Сэм.
– Ты это видел?
– Что – это?
Эви ткнула пальцем через арку в пустое место.
– Ничего, – сказала она. – Ничего.
– Эй, я вроде нашел! – крикнул впереди Мемфис.
Он стоял перед старыми воротами, украшенными вызолоченными цветами – останки давно минувшей эпохи. Никакая ржавчина не могла скрыть их былой красоты. Мемфис и Сэм растащили створки против напора воды; петли протестующе завизжали, недовольные необходимостью снова работать после стольких лет сна.
– Ну, вот мы и на месте, – сказал Мемфис.
От фонариков было немного толка в царившей здесь густой, бархатной тьме, но в конце концов глаза немного привыкли к ней. Мемфис повел лучом по заброшенной станции, высвечивая, пусть хотя бы на мгновение, руины ее великолепия.
– Вот ведь дьявол, – выразился Сэм, закидывая голову, чтобы разглядеть высокий сводчатый потолок.
Витражное окно запеклось полувековыми напластованиями пыли. Почерневшая люстра опасно накренилась на полуоборванной цепи. Сэм обмел паутину с выщербленных клавиш рояля, тюкнул одну, но звучать она отказалась. Это было похоже на остатки кораблекрушения, только на суше. Внизу, на путях, возлежал гниющий остов самого первого в Нью-Йорке поезда метро.
– Осторожней на ступеньках, – предупредил Мемфис, спускаясь на нижнюю платформу.
Он сунул голову в вагон и возвестил:
– Тут ничего, кроме куч пыли.
Луч фонаря упал на кольцо битых лампочек вокруг входа на станцию и полустертые буквы на табличке: «ПНЕВМАТИЧЕСКАЯ ТРАНСПОРТНАЯ КОМПАНИЯ БИЧА».
– Все как Исайя рисовал, – пробормотал Мемфис.
– Мне не нравится это место, – сказала Тэта.
– Почему эти уродские призраки не могут являться в каких-нибудь шикарных местах, типа клуба «21», а? – задала вопрос Эви, хлебая из секретной фляжки, до сих пор прятавшейся у нее за подвязкой.
– Эвил! – Тэта с боями изъяла у нее сосуд. – Я тебя прикончу!
– Ну, Тэта! Ты посмотри, какая жуть кругом.
– А ну, мое. – Тэта быстро глотнула и передала фляжку Мемфису. – Только не смей ей отдавать.
– У меня был очень гадкий день! – проорала Эви, так что зазвенела вся станция.
– Тихо ты! – прошипела Тэта. – Смерти нашей хочешь?
– Ты в эфире, Провидица, – сказал Эви Сэм. – Самое время прочесть что-нибудь, чтобы мы уже повыгнали призраков, спасли друзей и убрались отсюда подобру-поздорову.
Эви изобразила крайнее отвращение.
– Я вам не компас, я предметы читаю. Нельзя вот так просто взять меня и наставить на север…
– Вот чего я реально хотела бы, так это наставить свою ногу тебе на… – вызверилась Тэта.
– А один из этих фонарей она прочесть не может? – вмешался Мемфис. – Или кирпич?
– Может, – сказала Эви, – но толку с этого будет как с козла молока. Это никого конкретно не касается, – добавила она, не без труда выговорив слово «конкретно». – Эх, никто тут не ценит литературные метафоры.
– Если тебе тут все едино, я не хочу здесь оставаться ни секунды сверх нужного, – сурово сказал Мемфис. – Чем скорее мы найдем то, что принадлежит призраку, тем лучше…
Тэта пошла рыскать фонариком по пустой станции. Сэм светил Мемфису, который рылся в завалах битого кирпича, ища хоть что-нибудь полезное.
– Ничего, – сказал тот какое-то время спустя. – Давай глянем там, внизу.
Все четверо прошлись по пыльным рельсам, разглядывая кучи камня, пиная холмики пыли и любуясь разбегающимися насекомыми.
– Мемфис, ей-богу, тут ничего нет, – сказал в конце концов Сэм.
– Одно место осталось, – тот кивнул в сторону тоннеля. – Думаю, надо туда заглянуть.
– Так и боялась, что ты это скажешь, – проворчала Тэта.
Тьма давила со всех сторон. Фонарики почти не могли ее рассеять. Тэта на всякий случай держала руку вытянутой вперед.
– Вы не поверите, какие тайны мне приходилось оставлять про себя на радио, – сообщила Эви; кажется, джину удалось подобрать ключ к шкафу, где хранились ее мысли, и теперь они высыпались наружу, сразу все. – Люди по большей части так одиноки. В основном я именно это и считываю – со всего, что они суют мне в руки: какими ужасно, непоправимо одинокими они себя считают, тогда как всего и делов-то, что протянуть руку и потрогать кого-нибудь…
Тут она и правда протянула руку и потрогала Тэту за плечо. Та завопила, Эви чуть не упала назад.
Мемфис развернулся чуть не в прыжке, выхватывая нож.
– Тэта, что?
Та положила руку на сердце.
– Эвил! Хочешь, чтобы у меня сердечный приступ случился?
– Я типа… я просто… наглядно показала, – пропыхтела она.
– Так вот – не надо!
– Это как в тот раз, когда я считала твой браслет, – выдала Эви. – Не хотела тебе говорить, потому как вдруг ты возьмешь и расстроишься? Некоторые вообще никогда о таком не думают, – добавила она громко, зыркая на Сэма. – Я про то, c чем мне приходится жить все время.
– И что же ты увидела, когда прочитала Тэтин браслет? – поинтересовался Мемфис.
– Ничего она не увидела, Поэт. Заткнись, Эвил, – рявкнула Тэта, но страха в ее голосе было куда больше, чем гнева.
– Еще как увидела! – возмутилась Эви. – Я за тебя прямо испугалась, Тэта. Весь этот огонь…
– О чем она там шамкает? – спросил Сэм.
– Так, всякий пьяный бред, – пояснила Тэта. – Тем более что она уже заткнулась, правда, Эвил?
– Да, капитан, есть, капитан, сэр, – Эви отдала честь, развернулась, зацепилась за что-то и повалилась на бок в грязь. – Ау!
Мемфис помог ей подняться. Руки его нащупали что-то твердое там, где она сидела.
– Сэм, не будешь так любезен посветить мне сюда?
В свете фонаря что-то гладкое и серое проглянуло в грязи. Мемфис сел на корточки и обтер многолетние напластования пыли.
– Кажется, мы нашли то, что искали.
– Поздравляю, Эвил, – содрогаясь, проворчала Тэта. – Компас из тебя все-таки вышел.
Эви уставилась на мумифицированные останки – провалившиеся глаза, гнилые зубы, рваное, испачканное кровью платье.
– Я не собираюсь трогать ничего на этом… этом… – заявила она, очерчивая пальцем труп в целом. – Вот этом.
– Эвил, мы должны узнать.
– Ладно, – сказала Эви, помолчав. – Ради Генри… ладно.
Она принялась стягивать перчатки; полупустые лайковые пальцы повисли на концах ее собственных.
– Чёт-та оно не работает…
– Ох, ради бога… – Тэта сорвала с нее перчатки.
Скрививши рот и едва не крича от ужаса и гадливости, Эви тронула скелет.
– Ну, почему мне нельзя быть сновидицей, а? – вопросила она у мироздания в целом. – Зачем нужно обязательно предметы читать?
– Давай, Шеба, – ободряюще сказал Сэм. – Ты сможешь.
Эви вцепилась в запястье трупа и задышала – вдох, выдох, вдох – в попытке расслабиться. Видение началось покалыванием в пальцах и поползло вверх по рукам, сводя мышцы шеи. В следующее мгновение она была уже в трансе, а картинки мелькали, как кино на ярком экране.
– Корабль… Я на корабле, – проговорила она и согнулась. – Так, морская болезнь…
– Ты там в порядке? – донесся голос Сэма.
– Ишь, какой заботливый… – пробормотала Эви.
– Чего?
– Ничего.
Она дала себе чуть-чуть выскользнуть, чтобы хоть немного улучшить самочувствие.
– Пассажиры сходят с корабля, – сообщила она далеким голосом. – Это порт… Сан-Франциско.
Охрана погнала прибывших в здание на обработку. Эви казалось, что она болтается между землей и небом. Девушке было страшно, и от чужого страха у нее колотилось сердце. Эви попробовала отстраниться и сосредоточилась взамен на документе у нее в руке. Текст был на китайском и английском: «О’Баннион и Ли: Брачная контора».
Двое человек вошли в забитое народом здание. Один был крупный, дородный белый с бакенбардами и усищами, сильно смахивающими на велосипедный руль. Другой – китаец в западном костюме, все время улыбавшийся, не показывая зубы. Они всучили иммиграционному офицеру пятьдесят долларов, чтобы смотрел в другую сторону, и забрали девушку и еще двоих с ней. Тут картинка решила, что с нее хватит.
Эви решительно сжала костлявую руку, и на экран выплыли убогие нью-йоркские трущобы: улицы, обильно унавоженные грязью и конским пометом; нищие клянчат объедки. Беззубая, грязная женщина нежно воркует что-то завернутому в тряпки младенцу у ее голой груди. Кругом деловито суетятся мухи.
– Ш-ш-ш, ай, какой хороший мальчик, – кудахтала женщина.
Эви увидела, что ребенок мертв.
Пьянчуга махнул кружкой и проорал с густым ирландским акцентом:
– Добро пожаловать в Пять Углов – задний двор преисподней!
Влезши на ящик из-под мыла, какой-то мужчина окучивал толпу:
– …закрыть наши границы от грязных китаёз, чьи распутные бабы совращают нашу молодежь, разрушают семьи, лишают белых мужчин работы…
– Шеба? Есть что-нибудь? – приплыл издалека голос Сэма.
Видение сосредоточилось на растрепанной женщине: она лежала на койке, сжимая в руках музыкальную шкатулку. Глаза у нее были стеклянные, как у человека, плотно сидящего на опиуме. Впрочем, это была та самая девушка с корабля, ощущение не обманешь.
– Кажется, я ее нашла, – пробормотала Эви.
Она чувствовала опиум у себя в жилах, голова кружилась, ее мутило… Отстраниться… Ей срочно нужно отстраниться.
Господин с бакенбардами отдернул занавеску.
– Хватит мечтать, Вай-Мэй. Пора браться за работу.
Рядом ждал мужчина, держа в руках пальто. Эви знала, зачем он здесь и что Вай-Мэй полагалось для него сделать. Она больше не могла оставаться в этом видении.
Эви попробовала разорвать связь, но, кажется, ей показали еще не все.
Тихонько зарычав, она стиснула зубы и нырнула поглубже.
Снова грязные улицы. Бакенбарды одеты в отличный костюм. Пальцы Вай-Мэй на рукоятке ножа. Она подбегает к нему, втыкает кинжал в грудь, потом еще и еще. Его синие глаза, удивленные, потрясенные… Кровь расползается по белой рубашке, бежит между пальцами. Он падает на мостовую, слышны полицейские свистки, крики…
– Убийство, убийство… – пробормотала Эви.
Сердце у нее колотилось заодно с сердцем девушки, которая помчалась прочь от толпы, вниз по ступенькам в подвал лавки Девлина, дальше, на станцию пневматической дороги… Она спряталась в стоящем на приколе вагоне, схоронилась под бархатным диваном, уснула… Во сне ее преследовал стук молотков: кто-то работал рядом. Вай-Мэй открыла глаза только раз – чтобы увидеть, как меркнет свет, сменяясь кромешной тьмой, но сделать все равно ничего не могла, потому что была слаба и хотела только спать, спать, спать…
Пробуждение. Гложущий опиумный голод. Эви чуть не задохнулась, пока Вай-Мэй рвало желчью. Потом она выбралась из вагона и обнаружила, что тоннель заложен кирпичом. Кругом царила полная тьма. В отчаянии Вай-Мэй колотила кулачками по стене – все безнадежно. Она соскользнула по стене на пол. Воздуху становилось все меньше, голову сдавило, как обручем. Вон… Больше она ничего не хотела: вон из этой каменной могилы. А единственным способом вырваться, скрыться была мечта…
Эви разорвала связь и рухнула в грязь на колени, хватая ртом воздух.
– Эвил, ты в порядке? – Тэта по доброте душевной отвесила ей пару крепких оплеух.
– Эй! Прекрати, а? – Эви попыталась от нее уползти.
– Мне показалось, ты задыхаешься.
– Да я… просто… дышать пытаюсь, – Эви пару раз вдохнула полной грудью, хотя и с большим трудом. – Она пришла сюда спрятаться, – сообщила она, все еще тяжело дыша. – Но именно в этот день станцию замуровали. Пока она спала в вагоне, они заложили тоннель кирпичом. Похоронили ее живой, короче.
– Какой ужасный способ умереть, – сказал Сэм. – В полном одиночестве.
Все умолкли, придавленные кошмаром и невыразимой грустью этой смерти.
– Ты что-нибудь узнала насчет того, как нам избавиться от этой дамочки и от ее призрачного ревю? – спросила наконец Тэта.
Эви схватилась рукой за шею, чтобы как-то утихомирить пустившийся вскачь пульс.
– Точно сказать не могу, но было у меня такое чувство там, внутри… Жуткое это место. Оно-то ее тут и держит, я думаю. Она не может обрести покой. Надо унести отсюда ее кости. Надо о ней позаботиться…
– Правильные похороны, – кивнул Мемфис.
– Отлично. Устроим ей проводы, – сказал Сэм. – Где будем хоронить?
– Тут церковь Троицы недалеко. C кладбищем, – подсказал Мемфис. – Это святая земля.
– Думаешь, сработает? – усомнилась Тэта. – Джерико говорил, у каждой культуры свои верования.
– А я знаю? – пожал плечами Сэм. – Я в этих ваших призрачных делах полный профан.
– Нельзя оставлять ее в этом ужасном месте, – заявила Эви. – Это, по крайней мере, ясно.
– Я только за, давайте скорее убираться отсюда, – согласился Сэм. – Мемфис, поможем барышне?
Очень осторожно они подняли скелет Вай-Мэй. Некоторые кости отцепились и упали в пыль, но большинство осталось вместе.
– Да уж, по карманам такое не рассуешь, – заметил Сэм.
Мемфис снял пальто.
– Давай ее сюда.
Сэм сложил кости в пальто, а Мемфис аккуратно связал в узел.
– На, – сказал Сэм, вручая Эви череп. – Можешь понести. C Рождеством, милая!
Та скривилась от отвращения.
– Ну, спасибо, испортил мне праздник до конца дней.
– Ради бога, двинули уже на воздух, – сказала Тэта, собирая в ком испачканное кровью платье и решительно шагая в сторону станции.
– Стыд и позор, – объявила она сгнившему великолепию, но думала при этом о печальной участи Вай-Мэй.
Уже на выходе из тоннеля сзади пришел звук: мягкий, но тяжелый, будто дождь вдруг пошел с потолка – раз, два, три, четырепятьшесть, потом еще и еще. Тэта скосила глаза назад и увидала нечто, похожее на припавшего на корточки человека. Рот его раскрылся и издал тягучий вой. Цепочка огней мигнула в долгой темноте. В ее неверном свете картинка распалась на отдельные вспышки: акульи зубы… бледная, растресканная кожа… невидящие глаза.
– М-мемфис, – прошептала Тэта.
Фонарик затрясся у него в руке. Он начал было вести луч вверх, но Тэта остановила его руку, качая головой.
– Продолжаем идти, – скомандовал Сэм. – Вверх и наружу.
– Ненавижу призраков, – сообщила Эви. – Честное слово, просто ненавижу.
Старое дерево лестницы, ведущей вверх, на пассажирскую платформу станции, громко заскрипело под весом четверки. Густой шепот заполнил пространство. Пестрый потолок над ними зашевелился.
– Что мы делаем теперь? – спросила Тэта невесомым, как паутинка, голосом.
Мемфис взял ее за руку.
– Думаю, мы бежим.

Пурпурный вьюн

Генри открыл глаза и увидел солнце. Он лежал на дне лодочки, подпрыгивавшей на волнах. Сколько он уже тут плавает, было совершенно непонятно, но Луи определенно рядом не наблюдалось.
– Луи? – позвал он, садясь. – Луи!
Тот сидел на холме под плакучей ивой, посреди целого луга пурпурных ипомей.
– Вот ты где, – сказал Генри, подходя и усаживаясь рядом. – А я тебя везде искал.
– Кажется, ты меня нашел, – отвечал Луи, но голос его звучал как-то пусто.
– Что будем делать? Сплаваем куда-нибудь на лодочке? Погуляем с Гаспаром? Может, порыбачим?
– Я хочу рассказать тебе про эти цветы, Генри. Я вспомнил… почему так их не люблю, – тихо сказал Луи, и у Генри что-то екнуло глубоко внутри: сон менял направление…
– Это неважно, – весело сказал он.
Ему совсем не хотелось об этом разговаривать. А хотелось только плыть вниз по реке, плыть по течению – только он и Луи, и солнце, и место под ним, что принадлежит только им двоим.
– Идем! Рыба не ждет.
Он протянул руку, но Луи ее не взял.
– Я должен рассказать тебе сейчас, пока у меня, кажется, есть храбрость это сделать.
Генри понял, что его не сдвинуть, сел и стал ждать.
Слова капали медленно, словно каждое из них очень дорого стоило Луи.
– Помнишь, я тебе говорил, как ошивался однажды ночью возле «Доброй Удачи» и спрашивал о тебе? Твой папа выслал мне навстречу своих людей. Они сказали, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову… но этого я сделать не мог. Ну, они мне и всыпали. Меня вообще-то и раньше били… за то, что не такой, как другие.
Луи сгреб пригоршню земли и задумчиво растер между пальцами.
– Но один из них как-то слишком круто врезал мне по голове. Я-то всегда думал, что черепушка у меня чугунная…
Эту шутку Луи сопроводил призраком улыбки: тот проскользнул по губам и тут же угас. Луи уставил взгляд в жестокую синеву небес.
– Теперь-то я все вспомнил… – сказал он, и удивление смешалось в его словах пополам с печалью.
Истина нисходила на Генри, как ангел мщения, но он отказывался смотреть вверх.
– Я не хочу тут сидеть, пойдем скорее к реке, детка, – он попробовал утянуть Луи за собой, но тот не поддавался.
– Я должен тебе рассказать, cher. А ты должен выслушать. У меня ужасно заболело в голове, просто ужасно. Настоящая mal de tête. Ну, я и прилег прямо там на землю, отдохнуть.
Луи сорвал пурпурный вьюнок с пышной купы и принялся вертеть в пальцах.
– Излияние крови в мозг. Ничего нельзя было сделать. Те парни вернулись и обнаружили меня на земле, уже холодного. Там они меня и закопали, под вот этими вот пурпурными вьюнами. Там я сейчас и лежу, милый. C тех самых пор, как ты покинул Новый Орлеан, давным-давно.
– Это не может быть правдой.
– Но это правда, cher.
– Ты же здесь! Ты здесь, со мной!
– Где это «здесь»? – c нажимом сказал Луи. – Вспомни, Генри. Вспомни.
Генри закрыл глаза и выключил мир. Сделать это оказалось на удивление просто: врожденная способность, доставшаяся по наследству от родителей, всегда отказывавшихся видеть правду жизни – в том числе и собственного сына. Однако правда упрямая штука: она не перестает быть собой только оттого, что кто-то тут не желает ее видеть. Генри совсем не хотел вспоминать, да только было уже слишком поздно. Он уже всплывал на поверхность.
– Я ждал тебя… На Центральном вокзале – но ты так и не приехал. И на мои письма и телеграммы ты никогда не отвечал.
Он вспомнил… Пианофонд. Тэта.
Когда он открыл глаза, кроны деревьев уже теряли краски. Тупая боль проткнула тело. Лицо его было мокро.
– Я хочу остаться с тобой.
– Ты не можешь, милый. Тебе еще все эти песни писать.
– Нет, нет, нет, – Генри затряс головой.
– Я не знаю, как сюда попал и за что мне эта последняя встреча с тобой. Я ужасно за нее благодарен. Но сейчас мне пора уходить. Да и тебе тоже. Ты должен проснуться, Генри.
Генри впился взглядом в Луи. Его любимый был прекрасен до боли. Таким он навсегда и останется в его памяти: юным и полным возможностей, слегка мерцающим по краям… Это запустило какие-то новые воспоминания. Кто-то сказал ему, что мертвые мерцают… Девушка с ярко-зелеными глазами пристально смотрела на него, словно взвешивая.
Лин. Резкая, честная Лин.
А ведь она ему с самого начала говорила: она может находить только мертвых.
Лин… Тэта. Эви и Сэм.
С каждым толчком пробуждения боль делалась все сильнее. Гаспар заскулил и облизал ему руку. Пес смотрел на него, будто ждал ответа на какой-то вопрос. Генри запрокинул голову и таращился на едва намеченные листья ивы, пока не нашел нужных слов.
– Я знаю. Я знаю… – вымолвил он наконец и заплакал, потому что боль резала его на кусочки.
– Тебе понадобится сила, – сказал Луи. – Поцелуй меня, cher.
И он сомкнул свои губы с его, вливая в Генри остатки своих сил. Когда они разорвали поцелуй, Луи уже таял, словно диск луны на розовом утреннем небе.
– Гаспар, идем, мальчик. Нам пора домой.
Луи свистнул, пес подскочил к нему. Заходящее солнце превратило реку в оранжево-золотой огонь.
– Мне туда. Но тебе со мной нельзя. Пока нельзя.
На самом берегу Луи обернулся и помахал ему: он был весь из света, такой кусочек взятого взаймы солнца.
– Напиши мне хорошую песню, Генри, – крикнул он.
У Генри схватило горло, но он помахал в ответ.
– Сладких снов!
Луи поднялся по лесенке в хижину, истлевая до серого с каждой ступенькой, а потом Генри услышал слабый, мучительный плач скрипки. Ноты мгновение плыли по ветру, а потом растаяли и они.
Но другие воспоминания уже надвигались на него: ощущение, что ему кто-то остро нужен – будто близнец тосковал по близнецу.
– Лин, – сказал Генри и кинулся к лесу.

Истинно опиумная тщетность надежд

Генри и Лин лежали совершенно неподвижно на длинном честерфилде и спали. Мэйбл и Джерико несли молчаливую стражу.
Мэйбл взяла сырой сэндвич с кресс-салатом из преющей на декоративной тарелке кучи. Она уже дала от ворот поворот нескольким разъяренным гулякам, явившимся на вечеринку. Кажется, над музеем и вправду навис неумолимый рок, хотя отсюда, из нынешнего момента, будущее выглядело и не слишком отчетливо.
– Как думаешь, какие сны им снятся? – спросила она, откусывая уголок сэндвича.
– Не знаю.
– Надеюсь, c ними там все в порядке.
– Меня не должно быть тут. Я должен быть со всеми, – проворчал Джерико, и тут некую дамбу внутри Мэйбл наконец прорвало.
– Чтобы присматривать за Эви, да? – спросила она, глядя на него в упор.
Джерико посмотрел на спящих друзей.
– Этого я не говорил.
– И не надо было. Все случилось после Ноулз-Энда или до?
Джерико промолчал, но по челюсти у него прокатился желвак.
– Впрочем, какая разница, – сказала Мэйбл, откладывая остаток сэндвича.
Черные крапинки заплясали у нее перед глазами – это она пыталась проглотить жгучие слезы.
– Тогда почему ты поцеловал меня, если мечтаешь все равно о ней?
– Не все так просто, – сказал, помолчав, Джерико.
За окном ударила молния. Безжалостный свет озарил кулачки Мэйбл, так что каждую веснушку на коже разглядишь. Он выбрал Эви. Неважно, что Эви наверняка разобьет ему сердце, что Джерико никогда не будет значить для нее столько, сколько значит для Мэйбл; неважно даже, что Мэйбл столько времени убила на помощь с этой выставкой. И то, что Эви могла заполучить любого парня, какого только пожелает – и какого непременно заполучит, тоже не имело значения. Он выбрал Эви. Эта мысль высосала весь воздух у нее из легких. Каждый день Мэйбл Роуз работала над тем, чтобы мир стал хоть чуточку справедливее. Но суровая правда – в том, что с некоторыми несправедливостями ты, хоть убей, ничего не поделаешь. Не понравишься, например, парню только потому, что он тебе так ужасно нравится. Сегодня, увидав Джерико и Эви вместе, она поняла совершенно точно: Джерико любит Эви. Эви, интересно, в курсе? И была ли она в курсе всю дорогу, даже когда подстрекала Мэйбл и советовала ей приударить за ним?
Господи, ну что она за идиотка.
И платье это она тоже ненавидела. Эви все врала: оно совершенно ей не к лицу. Просто такой Эви хотела ее видеть – такой все хотели ее видеть: доброй старой Мэйбл. Надежной, предсказуемой Мэйбл. Жизнерадостной, всем довольной Мэйбл.
Вот вернусь домой и сожгу платье на фиг, подумала она.
Джерико меж тем предавался старой привычке: сжимал и разжимал кулаки. Раньше Мэйбл находила ее эксцентричной, но очаровательной. Сейчас она решительно действовала ей на нервы.
– Кофе хочешь? – спросил Джерико.
Это было предложение мира, Мэйбл это понимала, но идти навстречу не намеревалась. Она покачала головой.
Джерико прошел через комнату и налил себе чашку кофе, которого совсем не хотел. Правда была в том, что Джерико хотел Эви, но не знал, сможет ли ее получить. Мэйбл он получить мог, но не знал, хочет ли. Ни тот, ни другой сценарий радости ему не прибавлял. Больше, чем когда-либо, ему хотелось, чтобы пришел кто-нибудь умный и объяснил ему его собственные эмоции, и про девушек тоже, чтобы он понял наконец, как это – когда все правильно.
– Я поцеловал тебя, потому что хотел, – сказал он некоторое время спустя.
– Это ты просто доброту проявляешь?
– Нет. Правду говорю.
– Если хочешь еще меня поцеловать, можешь сделать это, – сказала Мэйбл. – Но только если правда хочешь. Я, видишь ли, не Эви. И никогда ею не буду.
Джерико потянулся и взял ее за руку; у Мэйбл внутри все сжалось. Что, вот что это означает? Просто братскую симпатию или какую-то более глубокую страсть? Это не поцелуй, ежу понятно. Все кончено, траурно прошептал мозг. Надежда еще есть, встрепенулось сердце. Истинно опиумная тщетность надежд, или как он там сказал? Что ж, Мэйбл сейчас готова была заказать двойную дозу.
Лин на кушетке тоненько вдохнула; пальцы ее напряглись, потом снова обмякли.
– С ней все хорошо? – на автомате спросила Мэйбл.
– Думаю, да, – отозвался Джерико и встал. – Но нам надо бы смотреть за ними повнимательнее.
– Да, конечно, – сказала она, ненавидя его за правоту и себя – за то, что кругом ошибалась.

И страшные ангелы снизойдут на землю

Руины станции пневматической подземки затопил рокочущий вой. Странные, светящиеся создания сыпались на пыльные рельсы. Двигались они, как раненые животные, во что бы то ни стало намеренные выжить: дергаясь, извиваясь под бьющими изнутри, как молнии, вспышками адреналина.
– Сонсонголодныйголодныйсон… – завывал хор.
Они лезли из трещин в стенах, будто тараканы. Мемфис уже насчитал пять, нет, десять, нет, уже дюжину, по меньшей мере. До ворот оставалось футов десять. Он мертвой хваткой вцепился в кости Вай-Мэй, а свободной рукой держал Тэту, крепко переплетясь пальцами.
– Бежим, – крикнул он, и они четверо припустили через платформу и вырвались в открытые ворота. Призраки позади негодующе зарычали.
– На станцию – куда? – взвизгнула Тэта.
– Туда! – Мемфис метнулся влево фонариком и замер.
Он выбросил руку вбок, чтобы остановить остальных, потом снова осторожно посветил вперед. Припыленный луч поймал призрачную женщину в голубом платье. Голова ее мотнулась в их сторону. Она принюхалась, завернула верхнюю губу, показала пилу зубов.
– Не двигайтесь, – прошептал Мефис. – Стойте… совершенно… неподвижно.
Синее платье нетвердо шагнуло вперед, снова принюхалось, покачалось неопределенно. А потом распахнуло пасть и завизжало. Из тьмы ответили другие крики – рев богомерзкой армии.
Фонарик вправо – кажется, там коридор пока пуст.
– В другую сторону, – крикнул он, и они бросились дальше, в глубину подземки.
– Не хотелось бы говорить, что я вам так и говорила, – поделилась Эви (голос ее прерывался на бегу), – но таки да, вообще-то я вам так и говорила.
– Побереги дыхание, – выдохнул Сэм. – Оно тебе еще понадобится.
Мемфис глянул через плечо на зеленые фигуры, мелькающие между арками опор. Уже целая стая гналась за ними, корчась и извиваясь; ее жуткие лающие рыки звенели над путями и отскакивали от стен. Не то предостережение – не то зов о подкреплении.
– Осторожно! – Мемфис едва успел отдернуть Сэма, ботинок которого чуть не угодил под деревянную покрышку контактного рельса.
– Спасибо, друг, – выдавил дрожащим голосом тот. – В жареном виде я не очень.
– Погоди с благодарностями, впереди еще тоннелей на много миль. И куча мест, где эта дрянь может прятаться.
– Поднажмем, – подала голос Тэта. – Я вижу впереди станцию. Это должен быть «Бруклинский мост».
Яркие фонари станции так прыгали у них перед глазами. Они бежали. Они были уже близко. От звука, неприятно похожего на клацанье когтей по кафельному полу, у Сэма волосы на загривке стояли дыбом. Он посмотрел вверх – ничего. Зато справа и шагах в трех впереди какое-то движение – он ударил светом в пространство между арками. Высоко под потолком призрак зашипел и застрекотал вниз по стене, прогнувшись в «мостик» назад, будто гигантский паук. Его ногти щелкали по кафелю почище подметок чечеточных туфель. Еще раз зашипев, он плюхнулся на рельсы перед ними. В призрачной руке был зажат плюшевый кролик.
– Что. Это. Такое? – Тэта остановилась как вкопанная.
– Это ребенок, – сказал Мемфис. – Просто ребенок.
– Был ребенок, – поправил Сэм, пятясь. – Теперь, надо полагать, демон…
– Все дети – демоны, – сообщила Эви, тяжело дыша. – Именно поэтому я всегда наотрез отказывалась с ними сидеть.
– Эвил, заткнись, – испуганно прошипела Тэта.
Ночь расцвела взвизгами, рыками и гортанными криками; адский хор неуклонно приближался. Маленькая девочка перед ними разинула пасть. Кровь, черная, как полночь, побежала из глубоких трещин по обе стороны рта. Она была как голодный хищник, почуявший добычу.
– Ну, нет, только этого не хватало, – в ужасе простонала Эви.
Призрачное дитя прыгнуло вперед, щелкая челюстями, но координации ему не хватило, и оно приземлилось лицом в шпалы. В это мгновение Мемфис успел сдернуть Эви у него с дороги, в сторону «Бруклинского моста». Бывшая девочка закопошилась на рельсах, повернула к ним голову, принюхалась, завизжала и кинулась за Мемфисом и Эви. Другие твари уже виднелись в тоннеле, мерцая на фоне тьмы, отрезая Сэму и Тэте дорогу за ними.
– Скорее, – Сэм потащил Тэту через пути и между колонн в боковой тоннель.
– Но, Мемфис…
– Нам туда нельзя, Тэта! Или сюда, или нам крышка.
Тэта проводила Мемфиса и Эви взглядом и неохотно нырнула за Сэмом в тоннель, удаляясь от них с каждым шагом.

 

Мемфис и Эви вскарабкались на платформу на станции «Бруклинский мост», протолкались через новомодные турникеты, где сам платишь монеткой, мимо реликтового деревянного компостера и ринулись к пустому билетному киоску. Мемфис рывком распахнул дверь, закинул Эви внутрь, вскочил сам, захлопнул дверь и запер. Никаких светящихся монстров видно не было. Однако не прошло и минуты, как зеленые ручонки ухватились за край платформы, девочка выбралась наверх и по-жучиному быстро поползла вперед.
– Дома у меня была подружка, Дотти, она тоже была гуттаперчевая, и я думала, что это дико круто. Но вот это вот – просто жуткая жуть, – прошептала Эви.
– Тс-с-с, – оборвал ее Мемфис.
Призрачный ребенок принюхался, потом еще, а потом кинулся со всей силы на железную решетку кассы. Эви завопила, и их с Мемфисом швырнуло об заднюю стенку крошечной будки. Рука пропихнулась через отверстие для мелочи и поползла дальше внутрь, будто змея.
– Не-на-ви-жу призраков! – заорала Эви, пинком распахивая дверь и таща за собой Мемфиса прыжками вверх по ступенькам в сторону выхода в город.
Первый пролет окончился коридором, который гостеприимно шел вправо и влево.
– Куда? Куда? – в ажиотаже крикнула Эви.
Впрочем, это было уже неважно: c обеих сторон надвигались призраки. А снизу уже поспевала их малолетняя преследовательница.
– Встань за мной, – скомандовал Мемфис, отодвигая Эви к себе за спину.
– Сказала бы я тебе не благородничать, но я, кажется, сейчас помру от ужаса.
Призраки надвигались. Девочка уже поднялась на самый верх лестницы. До нее был где-то фут. Эви чуяла несущуюся от нее гниль и видела глубокие темные трещины на лоснящейся коже. Она и рада была бы закрыть глаза, да страх не давал. Мемфис сжал ее руку.
То, что когда-то было чьей-то дочкой, подобралось совсем близко к Мемфису и глубоко втянуло воздух – а потом отшатнулось, сжалось и зашипело. И издало леденящий кровь вопль. Другие ответили. Мемфис и Эви стояли, не шевелясь. Девочка развернулась и уползла обратно по ступенькам во тьму – вынюхивать другую дичь.
– Почему оно это сделало? – прошептала, не веря своим глазам, Эви.
– Не знаю, – ответил Мемфис.
Он поглядел направо, налево по коридору.
– Они не двигаются. Давай бежать, пока можно, – сказал он.
Эви не пришлось просить дважды. Они взлетели по второму пролету лестницы и не издавали ни звука, пока не вырвались на промокшую от дождя улицу. Ливень окатил их как из ведра, и тогда они закричали, выпуская все, что так долго держали внутри. Прохожие, спешившие мимо под защитой зонтиков, поглядели на них, как на пациентов приюта для умалишенных. Какая-то леди с отвращением прикрыла рот рукой в перчатке.
– Господи боже! – вырвалось у нее.
Только тогда до Эви дошло, что она все еще сжимает в скрюченных от ужаса пальцах череп.
– А мы тут «Гамлета» даем! – проорала она женщине, пряча череп под пальто. – Каждый вечер в восемь и утренние спектакли по воскресеньям. Приходите!
– Тэту видишь? – Мемфис кружил рядом с выходом, принюхиваясь не хуже призрака.
– Они могли выбраться первыми и сейчас уже на пути на кладбище, – предположила Эви.
– Я без Тэты не пойду.
– А я не пойду туда, обратно, – заявила Эви. – Мы договорились двигать к церкви Троицы. Они знают, что встретят нас там. Чем скорее мы похороним эти кости, тем целее будем – все мы.
Дождь бежал по растревоженному лицу Мемфиса.
– Ты уверена?
– Я больше ни в чем на свете не уверена, Мемфис.
Тот кинул еще один последний взгляд на вход в подземелье – прижал к себе покрепче кости.
– До Троицы отсюда кварталов шесть. Нам лучше поторопиться.
– Твой второй акт, Йорик, – сказала Эви черепу и помчалась вслед за Мемфисом через дождь.

 

Сэм и Тэта неслись на север. Они вылетели в какой-то недостроенный тоннель и уперлись в тупик, заваленный мусором, обломками железа и дерева, трубами, сверлами от отбойников и землекопными инструментами. Сточные воды и дождевой паводок с поверхности низвергались в тоннель через выход трубы. Воды уже было по колено.
– Сэм, стоп! – крикнула Тэта, сгибаясь впополам. – Где Мемфис и Эви?
– Я… не знаю, – выдохнул Сэм, держась за бок, где немилосердно кололо. – Но нам надо отсюда выбираться.
– Как? Тут тупик, а эти твари позади нас! – взгляд Тэты лихорадочно заметался по подземелью в поисках какого-нибудь оружия, остановился на обломке трубы, которую она и схватила на манер бейсбольной биты.
Сэм двинулся через вонючие воды к ряду скоб, торчащих из бетонной стены.
– Думаю, вот эта лестница ведет к люку и на улицу.
Тэта не без труда побрела к нему, потом резко остановилась.
– Тэта, шевелись!
Она покачала головой и покрепче взялась за трубу.
– Там что-то движется. Под водой.
Сэм замер, потом повел лучом фонаря по мутной, бурого цвета воде.
– Ничего там нет. Все хорошо. Давай сюда.
Тэта сделала еще шаг и снова остановилась. Водная гладь вспухла; свет поднимался со дна, расходясь кругами, а потом призрак вырвался из воды прямо перед ней, отрезая путь к Сэму и лестнице. Он был крупный, сильно больше шести футов, и широченный, сложенный как каменщик или рабочий-металлург. Глаза у него были молочные, как будто он давно не видел света, зато зубы острые как иголки, и рот… челюсть ходила с противоестественной эластичностью, а по меловой коже сбегала струйка чего-то темного и вязкого. И еще этот чертов звук – как будто демоны ада пели…
Горло у Тэты сжалось, выталкивая воздух коротенькими, поверхностными вздохами. Страх сдавил ее в кулаке, пробуждая помимо мозгов память тела: как она целые ночи ждала, слушая, не загремят ли по лестнице ботинки Роя, не повернется ли дверная ручка… как она вся деревенела в ожидании удара.
– Тэта! – закричал Сэм.
Но она его почти не слышала. Еще немного, и она уплывет, прочь из тела, прочь от страха и боли, как тогда, c Роем – будто дитя внутри нее манит пальчиком и показывает приоткрытую дверь в чулан. Она смутно сознавала, как Сэм прыгнул вперед, целя нож в обширную спину призрака, как нож воткнулся и не возымел никакого эффекта. Ее тряхнуло, когда Сэм выбросил вперед руку, крича: «Ты меня не видишь!» – но тварь не обратила на это ровным счетом никакого внимания и все равно надвинулась на Тэту.
– Сонсонголодныйсон… – произнесла она искаженным дьявольским голосом.
Лампа на лбу каски сверкнула Тэте в глаза, окончательно гипнотизируя.
Голос Роя загремел у нее в голове.
Где мой ужин, Бетти Сью? Ты опять кокетничала с тем чуваком, Бетти Сью? Я тебя видел. Не смей мне врать. Ты знаешь, как я отношусь к вранью.
Чудовище протянуло к ней руку. От руки несло испорченным мясом и скисшим молоком. Тэта отвернула голову и закрыла глаза. Рой надвигался на нее со своими кулаками, издевательской ухмылкой и ремнем.
– Сонголодныйсонголодныйсон… – прорычала тварь.
Не думать. Не чувствовать.
Его зловонное дыхание у нее на шее, бьет в ноздри…
Рой. От него воняет пивом. Пьяный от злобы, разочарования и собственной жестокости.
Дрожь в теле Тэты перешла в крупную тряску. Ладони у нее зачесались, слезы побежали по лицу, но изо рта не вырвалось ни звука.
Не смей реветь, или я дам тебе над чем поплакать.
Зловонный, зубастый рот был уже совсем близко.
На кровати. Он сверху. Во рту кровь. В носу тоже. Сейчас задохнусь.
Тэта крикнула и выставила ладонь – хрупкий барьер между ней и тем, кто всего-то и хотел, что подарить ей свой сон, остаться в живых любым способом, сломать ее, как сломали его… Кожа у него была мягкая и слизистая, как гнилой плод, – она почувствовала ее сквозь тонкий хлопок перчатки. Спазм прошел по пищеводу, извергая в рот немножко того, что было в желудке. Зуд под кожей схватился, будто газ в кухонной горелке поймал наконец искру. Температура внутри Тэты прыгнула вверх, струйки пота побежали по телу. Жар промчался по нервным окончаниям, кинулся в руку.
Тварь вопила, пока Тэта жгла ее. Она билась и тряслась, пока не сгорела до костей.
– Тэта! – резко сказал Сэм; а потом уже мягче: – Тэта, всё, отпусти.
Она открыла глаза и увидела Сэма. Перчатка у нее на руке сгорела, а местами еще и вплавилась в кожу. Она все еще сжимала клок рубашки, что была на ходячем трупе. Сэм вынул его и бросил вниз, оставив плавать по воде, потом осторожно взял ее руки и рассмотрел. Ладони были красные и покрытые пузырями.
– Надо будет их обработать, – сказал он. – Тебе больно?
– Пока нет, – ответила Тэта.
– Нам нужно выбираться наверх, на улицу.
Вода. Она уже доставала до груди. Тэта кивнула, вся дрожа. Жар уже покинул ее, и теперь казалось, что на свете больше никогда не будет тепло.
– Сэм? Пожалуйста… не рассказывай об этом Мемфису.
Сэм поглядел на проходческую каску, подпрыгивавшую в потоке сточных вод, потом перевел взгляд на Тэту.
– О чем не рассказывай? Я вообще-то ничего не видел.
В той стороне, откуда они пришли, трещали вспышки, будто сразу с десяток гангстеров палил из автоматов в ночи из проезжающей машины. По стенам прыгало эхо воплей. Неприятель прибывал.
– Нам пора, – сказал Сэм.
Тэта пробилась сквозь толщу грязной воды и полезла вверх по лестнице, морщась от боли в обожженных ладонях. А потом они с Сэмом сдвинули крышку дорожного люка, вытащили себя из подземелья в сияющие неоновым светом лужи Бродвея и, не чуя под собой ног, полетели на кладбище.

 

Лин стояла на безлюдной улице в Чайнатауне. Сырой туман лип к рваным новогодним транспарантам и зигзагам пожарных лестниц. Ни единого света в окне, ни единого открытого магазина. Желтые карантинные уведомления пестрели на каждой двери. В «Чайном доме» было темно. Весь остальной город нависал дальним планом, расплывчатый и недосягаемый.
Где же все? Лин сама не знала, подумала она это или сказала вслух. В голове у нее царила такая же мгла, что и вокруг, – зато тело было на диво собранным, напряженным и готовым к любой опасности.
Корабельный гудок провыл разлуку. Сквозь разошедшийся туман Лин видела гавань и отплывающий пароход – совершенно огромный; на палубе в толпе соседей стояли ее мама и папа, и дядя Эдди с ними: все махали ей на прощание. В руке у заплаканной мамы трепетал платок. Губы папы двигались, но Лин все равно не слышала, что он говорит: слова пожирал туман.
– Баба! Мама! – закричала она, и звук укатился куда-то в закоулки пустых улиц.
От удара гонга в окнах зазвенели стекла. Барабаны чжаньгу мерно зарокотали предвестие войны. Тяжелый бой сплелся с бешеным ритмом ее сердца. Поверх барабанов взмыл тонкий, насекомый вой, от которого у Лин вся кожа тут же пошла мурашками.
Светящиеся лица всплыли во всех окнах и тут же пропали. Лин завертелась кругом. В конце улицы стоял Джордж Хуань, будто вырезанный из мела. Бесцветные, как молодое зерно, губы кривились, обрамляя изъязвленный болезнью рот. Глубокие трещины пестрили лицо, шею, руки; кожа расседалась на глазах, словно гния изнутри. Пасть раскрылась в крике. На мгновение Лин лишилась способности думать и только смотрела и смотрела на бледную фигуру Джорджа, не живого и не мертвого, тянувшего к ней руки, кукольно сжимавшего и разжимавшего пальцы. Потом он упал на четвереньки и застрекотал вверх по стене дома, по-тараканьи быстро.
Беги, сказал голос у нее в голове. Беги. Но как люди бегают? Ее организм почему-то забыл это простое движение… Беги. Когда она посмотрела вниз, мостовая уже превратилась в смоляную реку. Скользкие черные руки подымались из липкой жижи и уже держали ее за лодыжки. Лин ахнула, и на ногах у нее возникли скобы, а пряжки на них принялись затягиваться – туже, туже… Она закричала, и сон вдруг изменился, и она уже лежала на больничной кровати. Спину раздирало от боли, спазмы пожирали ноги, мускулы ее умирали.
Два аккуратных ряда кроватей тянулись вдоль комнаты, уходя в бесконечность, насколько хватало глаз: на всех на них спали люди. Сейчас они разом сели, обратили к ней свои разлагающиеся лица и затянули хором:
– Сон сон смотри с нами вместе сон вечно сон сон с нами вечно вместе
Дядя Эдди стоял рядом с угрюмым видом, читая ее медицинскую карту.
– Они не должны были этого делать…
Он положил карту к ней на койку.
Слова на обложке плыли: пациент № 28 Нью-Йорк Нью-Йорк
Накатил новый спазм, и она в агонии закричала. Медсестра задернула занавеску вокруг них; ее физиономия придвинулась вплотную к Лин.
– Хочешь, чтобы боль прекратилась?
– Д-да, – взмолилась Лин.
– Тогда смотри сон вместе с нами.
В проем занавески просочился Джордж, и Лин попыталась сказать оглянитесь оглянитесь осторожно сзади! но слова выговариваться не желали, а только прыгали, как мячики, внутри ее черепа.
Больничный свет замигал. В его вспышках глаза Джорджа светились, будто у демона.
– Джордж, прости… пожалуйста, пожалуйста, прости… – прошептала Лин.
Секунду он смотрел на нее, словно узнал. Потом рот широко распахнулся, мышцы на шее напряглись, словно он пытался что-то извергнуть из горла. Пальцы, сморщенные, как гробовой креп, потянулись к ней, наткнулись на медицинскую карту…
Не смотри, сказала себе Лин, не смотри, и тогда оно потеряет реальность. Насекомый гул оглушал, и Лин подумала, что вот сейчас, на месте и лишится ума. А потом вдруг настала тишина. Когда она снова открыла глаза, Джорджа уже нигде не было.
Поперек медкарты было нацарапано: «Ничего не обещай. Жемчужина».
Лин услышала, как ее кто-то зовет по имени. Звук шел как будто из другой комнаты, из смежного сна.
– Лин! Лин Чань, где ты?
– Генри! – закричала Лин.
Генри отбросил штору в сторону. Он вцепился в ткань так, словно она одна еще удерживала его на ногах.
– Генри! Ты правда тут?
Он выдавил что-то похожее на улыбку.
– Выходит, что да.
– Как ты меня нашел?
– Давай поиграем в угадайку: наверное, это ты сама меня нашла. – Он несколько раз судорожно и поверхностно вдохнул. – Держу пари, ты сейчас спишь где-то с моей шляпой в обнимку.
– Да, – сказала Лин, вспоминая. – Да.
Генри шлепнулся на кровать. Шея у него была вся в красных пятнах.
– Лин, нам срочно нужно посмотреть другой сон.
– Не могу… Я не могу. Мне больно…
– Дружочек, ты не чувствуешь никакой боли. Это просто дурной сон, кошмар. Ты можешь проснуться у себя в кровати, как только пожелаешь.
– Нет. Мы должны вернуться туда, в тоннель. Вай-Мэй… Мы должны положить этому конец.
– Хорошо, – сказал Генри, беря ее за руку. – Тогда почему бы тебе не увидеть во сне тоннель? Ты знаешь, о каком я говорю. Тоннель… и мы с тобой оба там. Мы… оба… там.
Его слова пронеслись сквозь ее голову, как торнадо. Она расслабилась, и больничный сон растаял. Лин снова стояла в тоннеле. Кирпичи ярко полыхали уловленными в западню снами, качая силу в колоссальную машину забвения. Генри лежал на земле, совсем слабый и бледный.
– Генри? – прошептала Лин.
Колокольчики… Робкий жестяной перезвон шкатулочной песенки. Шорох задубевших от крови юбок. Она шла к ним.
– Давай, – сказал Генри.
У Лин все еще все болело. Силы было ужасно мало. Если она намерена победить Вай-Мэй, придется превозмочь боль и изменить сон, как Вай-Мэй же ее и учила.
Дыши глубоко.
Сосредоточься.
Одна задача за раз, только одна.
Фигура Вай-Мэй вспыхнула во тьме.
– Что это ты делаешь, Маленький Воин?
Лин не ответила. Всю силу своего ума она направила на то, чтобы вернуть ногам прежний вид. Но у нее ничего не выходило…
– Ты правда думала, что это ты меняла сон во все те разы? Бедняжка, нет. Это была моя сила, а не твоя.
– Нет. Это была я. Я чувствовала.
– Я просто позволяла тебе думать, что это делаешь ты. Чтобы ты была счастлива. Чтобы возвращалась ко мне.
Вся ее храбрость схлынула прочь. Совсем как в тот день, когда ей сказали, что она больше никогда не сможет бегать – и даже ходить без этих безобразных скоб. У нее только что снова отобрали будущее, отобрали выбор, даже не спросясь. Несправедливость мира обрушилась на нее как тумак.
– Ты можешь выбрать быть счастливой – сейчас.
Вай-Мэй обвела рукой выход из тоннеля, и пейзаж загорелся новыми чудесами. Лин в платье из стекляруса отплясывает чарльстон на сильных стройных ногах. Лин стоит перед завороженной толпой на вставке «Будущее Америки» Джейка Марлоу, а сам мистер Марлоу разглагольствует об ее успехах в атомной физике. Марлоу пожимает ей руку, а внизу стоят родители и с гордостью глядят на нее – и все это так близко, что только руку протяни, и схватишь полный кулак мечты…
– Или ты можешь выбрать оставаться несчастной.
Зеркало затуманилось, картинка пропала, но на ее месте возникла другая. Лин ковыляет по улицам Нью-Йорка, а люди глазеют на нее. Лин сидит в глубине отцовского ресторана за тиковой ширмой, совершенно одна…
– Отвратись от мира, сестра, – нежно сказала Вай-Мэй. – Останься тут, со мной, и давай смотреть сны вместе. Если мы еще вон того возьмем, – она кивнула в сторону Генри, – у нас будет столько силы! Ее хватит на много, много снов. Скоро иной мир откроется нам. Вороний король грядет. Он…
Громкий бум разнесся по тоннелю – это Генри подобрал камень и вмазал по одному из кирпичей-экранов. Он дрожал с головы до ног, но сумел выпрямиться и с криком ударить в стену снова, расколов булыжником другой. Скрытая в кирпиче энергия световым хвостом метнулась наружу, просверкнула во тьме и рассеялась. Вай-Мэй пошатнулась. Генри двинулся было портить стену дальше, но уже едва мог пошевелить рукой.
– Ты бесчестный человек! – вскричала Вай-Мэй, зажимая его голову между ладоней. – Ты будешь страдать, как страдала я.
– Вай-Мэй, стоп! Остановись, и я… и я посмотрю с тобой твой сон, – пообещала Лин.
Та отпустила Генри, и он снова свалился наземь, попытался схватить ее за лодыжку, но она легко шагнула прочь.
– Ты правда будешь смотреть сны со мной? – Пальцы Вай-Мэй скользнули по руке Лин, и в этом жесте слились ужас и вожделение, и монетка завертелась, посверкивая на столе, готовая вот-вот успокоиться навсегда: пан или пропал. – Ты обещаешь?
Ничего не обещай. Жемчужина.
Лин полезла в карман. Там было пусто.
Жемчужина, подумала она. Жемчужина. Искра вспыхнула в кончиках пальцев и скатилась в ладонь. Она чувствовала, как жемчужина обретает форму, круглая, твердая – и настоящая.
– Ты будешь смотреть сон со мной? – снова спросила Вай-Мэй, уже настойчивее. – Ты обещаешь?
– Лин… – пролепетал Генри. – Не надо.
Лин приложила руку ко рту, словно молясь. А потом поманила Вай-Мэй пальцем. Та подплыла ближе, ее лицо придвинулось почти вплотную.
– Я… обещаю… – их губы почти сомкнулись, – что нет.
Лин стремительно прильнула к устам Вай-Мэй и выпустила жемчужину, которую прятала под языком. Глаза Вай-Мэй расширились от изумления, пальцы взлетели к горлу.
– Вынь… ее… скорее, – прохрипела она.
Лин покачала головой. Генри подполз к ней. Тоннель кругом закачался, стремительно стираясь из реальности. Мир сновидений тоже начал рушиться вместе с ним. Сосновая хвоя бурела и сыпалась с веток. Лес истончился до прутиков. Цветы на лугу попрятались обратно в траву, которая сама изгладилась в ничто. На мгновение они оказались наверху, на улицах Пяти Углов. Фейерверки взрывались в небе хлопушками надежды над съеживавшимися крышами.
– Нет, – дрожа всем телом, каркнула Вай-Мэй.
Она еще пыталась дышать. Две слезы сбежали по щекам.
– Оно… все умрет вместе со мной. Больше ничего не будет. Без мечты… это… вторая смерть.
Они снова были на железнодорожной станции. Свет с треском бежал по стенам вверх и змеился по просторам потолка, как закоротившая электроцепь. А потом зал стал сворачиваться сам в себя, как незаписанный сон, который забудется поутру.
– Пожалуйста… – взмолилась Вай-Мэй.
Храбрость Лин пошатнулась. Она посмотрела на Генри.
– Может, мы можем ее спасти?
– Мы как раз это и делаем, – напомнил он.
Вай-Мэй налилась сиянием, как звезда перед гибелью. Ослепительные лучи расчертили ее тело в муках начала, в неизбежности конца. А потом взорвался белый свет и смыл весь пейзаж. Генри и Лин безотчетно прикрыли друг друга и сомкнули веки, чтобы спастись от его ярости.

 

Мемфис и Эви копались в мокрой земле на кладбище Троицы, готовя неглубокую могилу. Эви вытерла грязный лоб не менее грязной рукой.
– Ну, где они там? – попробовала она перекричать рушащийся сверху дождь.
– Уверен, они будут тут в любую секунду, – ответил Мемфис; голос у него, однако, был нервный. – Лучшее, что мы можем сделать, – это продолжать копать.
– Так и думала, что ты это скажешь, – проворчала Эви.
– Мемфис! – Из-за угла старейшей в Нью-Йорке церкви вырвалась Тэта; Сэм мчался за ней по пятам.
Одним прыжком Мемфис вскочил и заключил ее в объятия.
– Я так беспокоился за тебя!
– У нас случились небольшие неприятности с пареньком, который ни в какую не хотел слышать «нет», – объяснил Сэм.
– Одна из этих тварей загнала вас в угол? – тут же догадался Мемфис.
Тэта кивнула.
– И как же вы выбрались? – Мемфис схватил ее за руки, и Тэта вскрикнула.
Он увидел освежеванные ладони.
– Тэта! А эти ожоги откуда?
– Я…
– Паровая труба, – снова объяснил Сэм, кидая на Тэту быстрый взгляд. – Давайте уже засунем эти косточки в освященную землю. Достойные похороны, все такое…
Сэм, Эви и Мемфис принялись рыть с такой яростью, что вскоре выкопали вполне приличную яму.
– Как скажешь, Мемфис, достаточно глубоко? – спросил Сэм.
– Я тебе скажу, что достаточно, – встряла Эви.
– Ну, тогда была не была, – и он, тяжело дыша, вылез из ямы.
Мемфис с Тэтой опустили череп и оставшиеся кости Вай-Мэй в могилу, и Мемфис забросал ее обратно землей. Руки у него уже почти заледенели на холодном и мокром ветру.
– Я ничего не смыслю в китайских ритуалах, но наверняка тут полагается сказать какую-нибудь молитву, – сказал он.
– Какую молитву говорят, когда нужно избавиться от призрака? – осведомилась Тэта.
– Вот уж чего не знаю… Но, думаю, любая будет лучше, чем совсем никакой.
Все, кроме Сэма, склонили головы.
– Сэм! – Эви пихнула его локтем.
– Уж поверь, если боженька существует, он все равно в курсе, что я притворяюсь.
Мемфис опустился на колени в грязь и положил одну руку на холмик.
– Покойся с миром, беспокойный дух, – прошептал он и ощутил легонький толчок – тень контакта, которая тут же пропала.
– Ну, что? У нас получилось? – спросила Тэта.
Сэм пожал плечами.
– На меня даже не смотрите. Я вам не эксперт по призракам. Что-то пытается нас убить прямо сейчас?
Они сбились в кучу в тени готической колокольни церкви под неутихающим ливнем, прислушиваясь, не идут ли голодные духи, но слышали только грохот воды, и городские клаксоны – такие сладостные сейчас! – и возмущенные крики с улиц, и неумолчный шум города.
– Думаю, у нас все получилось, – заключил Мемфис со смесью облегчения и благоговейного ужаса.
– Двинули обратно в музей, – произнесла Тэта, громко стуча зубами. – Я хочу убедиться, что с Генри все в порядке.
– Дай-ка я сначала взгляну на твои руки, – сказал Мемфис.
– Поэт…
– Тэта!
Она неохотно подняла руки израненными ладонями вверх. Мемфис взял их в свои.
Тэта поморщилась.
– Прости, – сказал Мемфис. – Ты мне доверяешь?
– Да, – прошептала она.
Мемфис закрыл глаза.
Контакт был нежен, словно кто-то на руках, баюкая, уносил его в целительский транс. Он слышал, как бьют барабаны и радостно поют духи предков, а наверху раскинулось вечное синее, синее небо. Ему было тепло.
– Мемфис? – позвал голос Тэты.
Она стояла перед ним, улыбаясь, как человек, в первый раз в жизни увидавший свое счастье.
– Я чувствую тебя, – сказала она, не произнеся вслух ни слова. – И мне совсем не страшно.
Голова ее откинулась назад, глаза закрылись. Волна прокатилась по Мемфису; он ощутил, что сделан из чистого света. Пение было повсюду, и на мгновение они двое стали единым целым – одно тело, одна душа – словно уже перепрыгнули через метлу и приземлились по ту ее сторону. Там, где всегда светит солнце.
Мемфис пришел в себя. Тэта смотрела на него широко раскрытыми глазами. И плакала.
– Я сделал тебе больно?
Она засмеялась сквозь слезы.
– Ты никогда бы не сделал мне больно.
Ее руки лежали в его, и последние ожоги таяли на коже.

 

В затопленных тоннелях призраки тоже таяли с долгим, протяжным вздохом. Поезда разметывали остатки их призрачной сути, тарахтя прямо сквозь них, неся по домам сонных пассажиров, готовых уснуть, жаждущих оказаться поскорее в постели. Сегодня все они будут спать спокойно.
А в царстве снов, в их сияющем логове началось последнее представление. Генри и Лин вместе смотрели, как воспоминания возвращаются в архивы мира, где и положено спать страстям человеческим.
– А Луи? – спросила Лин.
Огни кругом гасли, один за другим.
Ее друг покачал головой.
– Мне жаль, Генри.
Он поглядел на потолок, где уложенная елочкой плитка уже утратила весь свой блеск.
– Нам пора просыпаться, как думаешь?
– Да, я готова.
– Ты знаешь, что делать?
– Не волнуйся, знаю, – заверила его она.
– А я вот нет, – признался он. – Ладно, Лин, дорогая, ночь выдалась долгой, ты шикарно поработала. Теперь ты можешь проснуться, как только пожелаешь. Просыпайся, Лин Чань.
Лицо Лин утратило выражение, веки опустились, и в следующий миг она пропала из мира снов, оставив лишь смутное ощущение, что она когда-то здесь была – так, еще одно малое возмущение атомов. И совсем уже перед самым пробуждением ей почудилось, что она видит Джорджа, сияющего и золотого. Он улыбался ей с угла Дойер-стрит в день Нового года, и фейерверки взрывались красками у него над головой, а в руке была печенька-полумесяц, и все время мира теперь принадлежало ему.
А Генри, ожидая, пока Лин разбудит его в реальном мире, сел в последний раз за «Чикеринг», который тоже мог растаять в любую минуту. Он поставил пальцы на клавиши и заиграл. Он все еще играл, когда услышал, как где-то надрывается будильник, и последние остатки станции расплылись в молочную белизну и исчезли навек.
Первое, что он увидел сквозь узкие щелочки неподъемных век, проснувшись в музее, было заляпанное грязью, встревоженное лицо Тэты.
– Генри?
Она была насквозь мокрая и воняла, как помойка, но она была рядом.
– Тэта! – проквакал он.
– Генри! – она кинулась обниматься; его скрутило. – Что такое? Тебе плохо?
– Не то чтобы, – он закашлялся. – Просто ты ужасно пахнешь.
Тэта зарыдала и засмеялась сразу, чтоб не тратить время.
– Как моя лучшая на свете девочка? – осведомился Генри.
– Все совершенно пухло, – сказала она, прижимаясь к нему.
Мемфис тихонько отошел, предоставив их друг другу. В конце концов, у него тоже был младший брат.
– Лин, – Генри протянул к ней руки.
Тэта решительно подтащила Лин к ним, хоть та и выглядела раздосадованной.
– Я не обнимаюсь, – сообщила Лин несколько запоздало, уже зажатая между ними, как в бутерброде.
– Сэм! – воскликнул Сэм, обнимая сам себя. – Дорогой! Нет-нет, не благодари.
Эви глядела мимо них стеклянными глазами и слегка покачивалась.
– Эвил?.. – озабоченно начала Тэта.
– Одна из тварей сцапала ее? – деловито спросила Лин.
– Эви? Эй? Ты в порядке? – встрял Сэм.
Эви повернулась к ним спиной, и ее стошнило.

 

Уже почти рассвело. Грязные и изголодавшиеся до смерти, Тэта, Мемфис и Сэм сгрудились у длинного стола, пожирая отсыревшие сэндвичи с кресс-салатом. Половину своего Тэта отдала Генри. Джерико отнес Лин чашку бульона.
– Не то чтобы сильно вкусный, но хотя бы теплый, – сказал он, получив в благодарность кивок.
– А позвонить от вас можно?
Джерико принес ей еще и телефон, и минуту спустя Лин уже тихо и оживленно разговаривала с кем-то по-китайски.
На другой стороне комнаты Мэйбл ворошила угли в камине, чтобы разогнать утреннюю промозглость. Эви раскинулась в кресле, воркуя с чашкой кофе. Выглядела она потрепанно. Повсюду виднелись остатки благополучно сорванной пророческой выставки.
Тэта вытащила сигарету.
– У нас в музее не курят, – проинформировал ее Джерико.
– Теперь курят, – Тэта чиркнула спичкой и наградила его свирепым взглядом. – Подай мне вон ту пепельницу, Мэйбси.
– Я думала, я одна зову тебя Мэйбси, – подала голос Эви.
Тэта пожала плечами и затянулась. Мэйбл скрестила руки на груди и демонстративно уставилась в другую сторону.
Лин повесила трубку и отхлебнула бульона.
– Как там, все в порядке с твоими родителями? – поинтересовался Сэм.
– Была демонстрация. Люди окружили мэрию, и мэр отдал приказ вернуть всех домой, в Чайнатаун. Но я не сказала бы, что там прямо-таки все в порядке. Мы выиграли всего лишь одну битву.
– Аминь, – отозвался Мемфис, встретившись с нею взглядом; они поняли друг друга без слов.
– Ну, раз все на месте и в наличии, я объявляю наше собрание открытым, – Джерико принялся мерить шагами комнату, как часто делал Уилл. – На настоящий момент совершенно ясно, что в стране что-то происходит. Сначала Джон Хоббс, потом эта Вай-Мэй со своими тоннельными призраками. Духи и демоны так и шныряют вокруг. Сообщений с каждым днем все больше. И у меня создается впечатление, что мы – единственные, кто может с этим хоть что-то сделать.
– Хочешь сказать, нам придется работать вместе? – холодно произнесла Мэйбл, переводя взгляд с него на Эви и обратно.
– Ты пытаешься сделать из нас профсоюз, Мэйбл? – поднял бровь Сэм.
– Нет, – честно сказала та, – даже индустриальных рабочих и то проще организовать.
– Ненавижу призраков, – вставила Эви, решительно отказываясь открывать глаза.
– Кругом куча каких-то непонятных сил, и мы ни хрена о них не знаем, – подытожил Сэм. – Это типа как получить ключи от новехонького родстера и не уметь водить.
Некоторое время в библиотеке было тихо, лишь стучал по подоконнику дождь и трещал огонь в камине. Наконец Эви со вздохом села и открыла налитые кровью глаза.
– Сэм, я думаю, надо рассказать им, что мы нашли.
– Ничего не надо!
– Короче, или ты рассказывай, или это сделаю я.
– Уже второй раз ты со мной это делаешь. Напомни, чтобы я тебе больше никаких секретов не доверял.
– Это больше не твой секрет.
– Ну, отлично, – проворчал Сэм.
Он выложил на стол перфокарту. После всего, что случилось с ними за вечер, она выглядела немного несвежей, но к использованию еще вполне годилась.
– И что это такое? – Мемфис подцепил ее, чтобы рассмотреть.
– Мы с Эви обнаружили эти документы в подвале Центрального телеграфа. В офисе, который раньше принадлежал Департаменту Паранормальных Исследований.
– Че-чему? – не поняла Лин.
– Секретному правительственному подразделению, основанному президентом Рузвельтом для изучения сверхъестественных явлений и рекрутирования пророков на государственную службу в интересах национальной безопасности, – объяснил Джерико.
– Что, прямо Тедди Рузвельтом? В открытую? – впечатлилась Тэта.
– Эй, а ты, Фредди, об этом откуда знаешь? – изумился Сэм.
– Всё здесь, в письмах Уилла к Корнелию Ратбоуну. Пророки были в этой стране с самого ее начала, – Джерико показал на бесполезную выставочную экспозицию. – Вы бы тоже это знали, если бы проторчали тут столько же, сколько я. Сэм, Эви, Мемфис, Лин, Генри – каждый из вас в той или иной мере пророк.
Мэйбл положила руку на плечо Тэты.
– Надо думать, лишь некоторые из здесь присутствующих омерзительно обычны. Или одно это уже делает нас необычными? – сказала она, почти совсем не подначивая Джерико.
Сэм и Тэта обменялись многозначительным взглядом, но Эви успела его перехватить.
– И про что была эта стрельба глазами? – осведомилась она.
– Ни про что. Глазам тоже нужна физкультура, – солнечно ответил Сэм. – Ну, и что теперь? Откроем подпольный кабак? Кружок по изготовлению стеганых одеял в пользу голодающих призраков? Или что, все хотят радиошоу?
– Мы должны выяснить, почему, – сказала Лин. – Откуда у нас всех эти способности. Почему именно у нас. И почему сейчас.
– Раньше чужих секретов мне выдавали секунд на несколько, не больше, – поделилась Эви. – И все урывками – как пытаться кино смотреть на сломанном проекторе. Но в последние полгода оно стало гораздо сильнее.
– Я не мог исцелять, c тех пор как… – сказал Мемфис. – В общем, уже давно. Но сейчас все вернулось, и да, гораздо сильнее.
– У меня та же фигня, – отозвался Сэм. – Когда я уложил того солдатика, он был совсем в отключке.
– Мы с Лин… наши способности гораздо сильнее, когда мы вместе, – сообщил Генри.
– Создается впечатление, что мы все как-то связаны, – согласилась Лин. – Как атомы, которые вместе образуют новую молекулу.
– Но почему? – спросила Тэта. – И главное, зачем?
– Во всем этом должен быть какой-то смысл, – сказал Мемфис. – Призраки исчезли, потому что Генри и Лин победили Вай-Мэй в мире снов? Или все дело в том, что Эви прочла кости, а мы похоронили их на кладбище церкви Троицы и дали духу Вай-Мэй уйти с миром? Мы не можем этого знать.
– Вы похоронили ее – где? – Лин сурово нахмурилась.
– На кладбище… Троицы, – ответил Сэм.
Лин всплеснула руками.
– Нельзя никого хоронить в городе! Это к несчастью!
– Ну, прости, – огрызнулся Сэм. – Некогда было почитать об этом.
– Мы знаем только, – продолжил Мемфис, – что понадобились мы все, чтобы остановить эту напасть навсегда.
– И как? – тихонько спросила Эви.
– Что – как?
– Она остановилась? Навсегда?
С этого момента беседа как-то резко перешла во всеобщую перебранку с криками. Некоторое время Джерико тщетно пытался восстановить порядок, после чего так хватил об стол молотком, что тот треснул. Метафизикометр жахнул статическим разрядом, и все замолчали. Игла на шкале неистово запрыгала.
– Это еще что такое? – спросил Сэм. – И почему оно это делает?
– Не знаю, – прошептала Мэйбл.
Парадная дверь с грохотом распахнулась, потом захлопнулась; звук прокатился по всему зданию.
– Тихо! – прошипел Джерико.
Все сгрудились вокруг стола. Джерико вытащил кочергу из каминного поставца и взял профессиональным бейсбольным жестом, готовый хорошенько размахнуться. По коридору простучали шаги, дверь в библиотеку отворилась.
Уилл встал на пороге, как в раме картины, и по очереди оглядел собравшихся.
– Вы что тут, оркестр решили организовать?
– Уилл, я… – позади него нарисовалась сестра Уокер. – Ого. Не знала, что у тебя тут целая компания молодежи.
– Вообще-то я тоже не в курсе, – сообщил ей Уилл.
– Сестра Уокер? – сощурился Мемфис.
– О, привет, Мемфис. Ужасно рада, что ты зашел. Я уже очень давно хочу с тобой потолковать.
– Привет, Эванджелина, – дядя поприветствовал племянницу коротким кивком; та сложила руки на груди.
– Дядя, – холодно сказала она.
– Ну что, Уилл. Сдается мне, они все, наконец, здесь, – сказала сестра Уокер, снимая шляпу и захлопывая дверь.

Новое начало

В Чайнатауне грохотали барабаны и стрекотали фейерверки, поминутно распускаясь огненными цветами. Год Кролика наконец пришел. Люди повысыпали на балконы второго этажа. Дети глазели с пожарных лестниц, не желая пропустить ни секунды парада. Толпа в этом году была поменьше: многие все еще боялись сонной болезни, хотя о новых случаях больше не сообщалось. Как бы там ни было, мистер Леви явился вместе с внуками, которые стояли теперь на тротуаре, совершенно завороженные львиным танцем. Мистер и миссис Руссо, заправлявшие булочной на Малберри-стрит, тоже были здесь; за ними на хвосте увязались несколько кузенов. Все хлопали, кричали, радуясь шикарному зрелищу и вкусной еде, купаясь в праздничных надеждах – кто не любит новых начал? Супружеские пары раздавали домочадцам красные конверты с деньгами, привлекая в дом добрую удачу. Свой Лин сунула в карман. Потом она добавит его содержимое к фонду «на колледж» – а сейчас ей предстоял пир. «Чайный дом» был битком набит голодными посетителями, жаждущими праздника. От запахов мяса и рыбы, супа и лапши – всего лучшего, что только могла породить папина кухня, – у Лин урчало в животе.
Устроившись за своей тиковой ширмой, Лин разлила чай и поставила на стол две тарелки апельсинов и лунный пирог – приношение в честь Джорджа и Вай-Мэй.
– С Новым годом! – прошептала она.

 

Джерико, истекая потом, загонял себя ежедневной физической тренировкой. Наконец, он в изнеможении рухнул на пол. Триста отжиманий, двести подтягиваний – и руки даже не дрожат. Он сжал кулак – никаких проблем.
Джерико молча выдвинул ящик шкафа и извлек кожаный футляр, запрятанный в самом низу, под фуфайками. Звякнули десять пустых флакончиков. Он осторожно вытащил пробку из того, что Марлоу дал последним, и отпил унцию голубой сыворотки – на неделю довольно. Осталось еще три.
Он лег на пол и начал по новой.

 

Эви вылезла из такси и, стуча каблучками, побежала к монолиту Даблъю-Джи-Ай. Она уже взялась за ручку двери, когда сзади донеслось:
– Смотри! Это она!
Троица взволнованных девчушек шепталась и показывала пальцами.
Ну, вот они мы, подумала Эви. Девушки заспешили к ней. Она приняла эффектную позу и немало удивилась, когда они прострекотали мимо. Эви даже на мостовую шагнула, чтобы посмотреть, куда это их понесло. Стайка остановилась за полквартала от нее, окружив… Сару Сноу.
– О, мисс Сноу, мы вас обожаем! – прочирикала одна.
– Благослови вас всех Господь, – просияла Сара и расписалась у них в блокнотиках.

 

Генри вступил в «Хаффстадлер Паблишинг Компани» в своем шикарном новом пиджаке: в кармане он крепко сжимал кусок нефрита, который вручила ему Лин с коротким: «Смотри не потеряй».
Дэвид Кон у себя за столом удивленно поднял бровь.
– Что, в прошлый раз не наругались?
– Не то чтобы. Хотел оставить вам карточку, на тот случай, если кому-нибудь вдруг понадобится репетиционный пианист. Я уволился от Зигфельда.
– Это было или очень смело, или очень глупо. Давайте остановимся на «смело», – сказал Дэвид.
Из-за закрытой двери хаффстадлеровского кабинета доносился голос хозяина, распекавшего Поразительного Ринальдо: «Ну, какая грошовая пророческая сволочь не способна предупредить джентльмена с любовницей, что по лестнице поднимается жена?»
Генри и Дэвид обменялись понимающими улыбками.
– Что ж, благодарю, – Генри изящно коснулся шляпы.
– Кстати, мистер Дюбуа… Я знаю одно местечко, где требуются пианисты. Это клуб в Виллидже, называется «Денди-сударь», – он со значением посмотрел на Генри. – Вы его знаете?
Тот кивнул.
– Знаю. Пухлое местечко для ребят особого толка.
– А вы – парень особого толка?
– Смотря кто спрашивает.
– Парень совершенно особого толка. Там сегодня шоу, начинается где-то в полдвенадцатого.
– Какое совпадение, – улыбнулся Генри. – Может статься, я как раз окажусь там сегодня около половины двенадцатого.
Скатываясь по лестнице вниз, Генри уже мурлыкал первые строчки новой песенки…
– Паренек особого толка… – пропел он и подкинул нефрит, как монетку, поймал, и еще раз, и еще – чисто и ловко, как человек, чья удача наконец-то повернулась к нему лицом.

 

Сэм сгреб с пола дневную почту, состроил рожу жуткого вида конверту от Нью-Йоркского Государственного Управления Налогообложения и внезапно замер, обнаружив письмо, адресованное Сэму Ллойду. Ни обратного адреса, ни отправителя, ни марки на конверте не было. Он нашарил на столе нож для бумаги и взрезал клапан. Ему в руки порхнула вырезка из газеты: на шлакоотвале у речки, протекавшей через Квинс, сообщала крошечная заметка, в куче угольных отбросов обнаружено тело человека. Жертва была задушена и не имела на себе ровным счетом ничего, кроме квитанции из радиомагазина на Кортленд-стрит и лицензии на управление моторным средством на имя некоего Бена Арнольда.

 

Мэйбл обнаружила себя под проливным дождем – и, конечно, без зонтика, – так что ей пришлось срочно нырять в подвальный книжный магазинчик на Бликер-стрит. Она как раз пыталась отряхнуть воду с пальто, когда внутрь ввалился еще один посетитель, чувствительно заехав ей в спину дверной ручкой.
– Ой, я дико извиняюсь, мисс… черт меня побери, если это не Мэйбл Роуз!
Человек сдернул с головы шляпу, схватил руку Мэйбл и крепко тряхнул.
– Помните меня? Артур Браун? Матерь божья, да вы вся промокли! Эй, мистер Дженкинс! – воззвал он к дородному джентльмену в жилете, читавшему книгу рядом с кассовым аппаратом. – Полотенчико для моей подруги?
Мистер Дженкинс предложил Мэйбл тонкое кухонное полотенце, и она тщательно промокнула лицо и волосы, стараясь пощадить остатки укладки, которую заполучила в дамском салоне только вчера. Дело было изначально провальное, но она привыкла к провальным делам.
– Остальные уже наверху, Артур, – сообщил мистер Дженкинс, забирая у нее полотенце. – Я их впустил, – тут он посмотрел нервно. – Надеюсь, это ничего.
– Это шикарно, – Артур энергично кивнул. – Я сам опоздал.
– Куда опоздал? – спросила Мэйбл.
Артур некоторое время взвешивал ответ, и Мэйбл успела испугаться, что сморозила бестактность. Он поглядел на занавески на задах магазина, потом снова на Мэйбл – и предложил ей руку.
– А хотите узнать?

 

Мемфис завернул за угол Леннокс и Сто Тридцать Пятой. C ним немедленно поравнялась ворона, переметнувшись с перильной балясины на ближайший фонарный столб. Мемфис вздохнул.
– Рад новой встрече, Беренис.
– Этой птице явно надо тебе что-то сказать, – сообщила мадам Серафина, второй по масштабам гарлемский банкир и определенно первая мамбо.
Она стояла в дверях своей лавки, притулившейся под крыльцом дома из бурого песчаника.
– Птицы носят нам послания из страны мертвых.
– Моя мама так всегда говорила.
Серафина ткнула в него длинным изящным пальцем.
– У тебя груз на плечах лежит. Невооруженным глазом видно. Иди-ка сюда, я помогу.
– Нет на мне никакого груза, мэм. Горестей я не ношу, – Мемфис почтительно тронул шляпу и двинулся прочь.
– Куда пошел! – гаркнула Серафина. – Kijan ou rele?
– Чего?
– Как тебя зовут? – медленно проговорила она.
В животе у Мемфиса шевельнулась тревога. Он слышал, что мамбо может наслать проклятие с помощью любых сведений о человеке, даже самых незначительных, даже самых невинных – как имя.
– Мемфис меня зовут, – сказал он, помолчав. – Мемфис Кэмпбелл.
– Я знаю, кто ты такой, мистер Кэмпбелл, – мадам Серафина одобрительно дернула подбородком. – Гарлемский Целитель. Чудо-мальчик. Только вот больше не мальчик. Ты гаитянец?
– По маме.
– Но на креольском не говоришь?
– Не очень.
– Важно знать, откуда ты пришел, юный унган, – хмыкнула она. – Идем. Я хочу поговорить о тебе с лоа.
– Я опоздаю к Папе Чарльзу, – соврал Мемфис.
Губы мадам Серафины сложились в приятную улыбку, которая никак не вязалась с жесткостью взгляда.
– Папа Чарльз дрыхнет, и если скорей не проснется, придет белый человек и отнимет все, что Папа Чарльз построил. Кролики уже в саду, – сказала она, но Мемфис все равно не понял, о чем речь.
– Я просто ставки собираю.
– Он просто ставки собирает, – передразнила она и со свистом втянула воздух сквозь зубы. – А ты вырос пригожим, как я погляжу, – сказала она и рассмеялась, когда Мемфис засмущался. – Бьюсь об заклад, ты скучаешь по своей манман. Она приходила ко мне разок, перед тем, как отчалить.
Мемфис вздернул голову. Нужно быть идиотом, чтобы кидаться на настоящую гаитянскую мамбо, но на сегодня с него было достаточно.
– Не смейте говорить о моей матери. Вы ее не знали.
Плечи мадам Серафины слегка колыхнулись, как будто ей было недосуг ими пожимать.
– Груз лежит на душе твоей. Я знаю. Я вижу, – она больше не улыбалась. – Иди и дай мне тебе помочь – пока я еще могу.
Но Мемфис уже шел прочь.
– Однажды ты сам придешь ко мне, – крикнула она ему вслед, а ворона все каркала и каркала.

 

Гримерка театра «Новый Амстердам», как всегда, представляла собой хаос перьев, блесток и полуодетых зигфельдовских красоток, приникших к зеркалам, распяливая ротики, подводя губы и глаза, приклеивая накладные ресницы на положенное им место.
Только что ввалившаяся Тэта обнаружила на своем гримерном столике одинокую алую розу и с улыбкой вдохнула пряную сладость ее аромата.
– Это мне?
– Ага. Специальная доставка. Кстати, ты мне должна пятьдесят центов – я дала мальчику на чай за тебя.
– Спасибо, Глория, – Тэта вручила ей полтинник. – А где карточка?
Интересно, это от Мемфиса?
– Там. Ой, ну, была же. А вон она, на пол выпала.
Тэта заметила под столом крошечный конвертик. «Мисс Тэта Найт», – значилось на нем; почерк был аккуратный и весь в завитушках.
– И кто же твой принц? – поддразнила Салли Мэй.
В словах промелькнула совсем тоненькая струйка яда.
– Твой бойфренд, кто же еще, – отрезала Тэта.
Остальные девушки расхохотались.
Тэта прикусила губу, чтобы спрятать улыбку, и вынула карточку из сливочного цвета бумажного гнездышка. В следующую секунду она закричала.
– Тэта? Что такое, дорогая? – всполошилась Глория.
Вся гримерка смотрела на нее.
– Кто это принес? – шепотом спросила Тэта.
– Я же сказала, мальчишка посыльный. Только-только взрослые брюки надел. А что?
Тэта ее не дослушала. Чуть не сбив с ног рабочего, везшего по коридору целую кипу блестящих сценических тряпок, она промчалась через весь этаж и вырвалась через служебную дверь на улицу. Слева по мостовой неслись машины. Справа был безлюдный переулок. Никаких мальчишек-посыльных нигде не наблюдалось. Дома нависали над ней великанами, но никакой защиты не обещали; она вмиг почувствовала себя маленькой и совсем одинокой. Руки у нее запылали, и она поскорее сунула их в лужу, скопившуюся на крышке мусорного бака, слегка подплавив металл.
На карточке было всего четыре слова.
Четыре слова, от которых мог рухнуть мир.
Четыре слова, от которых душа у нее ушла в пятки.
Для Бетти – тебя нашли.

Дом свободных и отважных

На заре страна пробуждается.
Граждане ее встают, умываются, бреются, причесываются. Натягивают чулки, платья, брюки, рубашки – подтяжки, опять же, не забывают. Они застегивают свои нужды, пристегивают амбиции, заправляют историю аккуратно под ремень, создавая себя на ходу – истинная рапсодия преображения.
На западе, будто древние мифы, вздымаются горы. Утренние ветерки ерошат заиндевелую щетку трав и колосьев в прериях. Коровы трепещут ноздрями, исторгая облака пара, и ждут звона фермерского ведра, несущего облегчение. Реки вздуваются внезапными пузырями – это рыба подымается было на поверхность, но быстро передумывает.
Исчерканные тенями холмы-надсмотрщики клонятся над шахтерами, бредущими к сонному зеву шахты. Бедолаги гремят об ведра горстями талисманов – крестиками, кроличьими лапками, локонами жениных волос – запрятанными вместе с облигациями компании глубоко в карманах комбинезонов. Фонари торчат у них во лбу, как огненный третий глаз, отгоняющий страхи. Они загружаются на платформу – ни дать ни взять матросы, навострившие оглобли в Новый Свет: впереди мальчишки-отбойщики, они уже кашляют в предвкушении каменной пыли, забивающей их маленькие легкие по восемь часов в день, шесть дней в неделю. Жены и матери, такие строгие в розовом свете зари, машут им платочками. У женщин на губах тает молитва – на тот случай, если талисманы вдруг не сработают; охрана компании патрулирует рельсы, вооруженная дубинками, если понадобится ткнуть рабочего, и винтовками – чтобы профсоюзники не лезли на рожон.
Со своего шестка в клетке за ними подозрительно следит канарейка.
Механизмы приходят в движение, отсылая дряхлую клетку с мужчинами и мальчишками вниз, в сокровенную тьму самого сердца страны.
Ибо сердце это богато темными сокровищами.
В нефтяных полях Оклахомы исполинские железные буровые установки до крови расклевывают землю. Нефть бьет из ран обетованием светлого будущего, крещением сырой надежды – вот оно, топливо для моторов наших желаний. Буровиков окатывает внезапным ливнем, и, хотя им никогда не видать тех богатств, которые он сулит, никогда не пожать ниву черного золота – они ликуют, словно все это принадлежит им, лишь руку протяни. Их прирожденное право, обещанное, завещанное – право на жизнь, на свободу, на стремление к счастью, вечная гонка за будущим.
Полуденное солнце восходит на трон небес – широких, высоких и обнадеживающих, как показатели фондового рынка. Иней стаивает с лоскутного одеяла земли – ну какой из него противник горячему дневному оптимизму? Несколько сочных почек проклевывается на деревьях. Им уже невтерпеж, у них весна – еще одна вечная жажда.
В дощатой церквушке, притулившейся под ветвями пока еще голой магнолии, обновление достигает кульминации. Пылающие верой руки тянутся к небу, тела раскачиваются взад и вперед, хребты гнутся знаком вопроса, души алчут избавления от сомнений и неуверенности, чтобы тело могло благодарно рухнуть на колени в опилки – c лицом, омытым слезами, и сердцем, прочищенным насквозь – от всякого греха.
Иммигранты рекой текут в города, и края околотков треплются, истираются, сплетаются в новый фирменный американский узор. Эти новые американцы проталкиваются все глубже в страну, только на шаг впереди целого потопа предков, тычущих призрачными пальцами в спины поколениям и поколениям диаспоры. Вперед, шепчут они, идите, но не забывайте о нас.
У стен красной кирпичной тюрьмы демонстранты уже настроились на еще один день плакатов, маршей и воплей о справедливости – но двое итальянских анархистов все равно их не слышат внутри. Торговец рыбой и сапожник, настоящие искатели американской мечты, смотрят в глаза судьбе на судейском престоле, а электрический стул тем временем уже тикает.
Леди в гавани подымает повыше свой факел.
Золотая Гора мерцает в утреннем тумане, обнимающем калифорнийский берег – и правда, красивый мираж.
Атомы вибрируют, всегда на пороге нового сдвига.
Сдвиг – и электроны отклоняются в сторону новой волны или частицы.
Сдвиг – и действие требует противодействия.
Сдвиг – и регистр пишущей машинки превращает «я» в Я, а бога – в Бога.
Сдвиг – и дикая тварь получает отстоящий большой палец; а где большой палец, там и до оружия рукой подать.
Сдвиг – и правое становится неправым, а неправое всегда можно оправдать.
Но все это пока в перспективе.
Тем временем украдкой наступают сумерки.
Намолившись, верующие валятся изможденной кучей. Рубашка проповедника стала прозрачной от пота. Вступают цикады и затягивают хором гимн. Придавленные ветром и грузом неотвеченных молитв, деревья низко клонят ветки, расчесывая усталые от веры головы пальцами новой надежды.
В другой части города, что граничит с хлопковыми полями, три крошечные девчушки спят щека к щеке в колыбельке на задах хижины издольщика, пока ватага ржавых развалюх крадется к ним по дорогам с выключенными фарами. Джентльмены в белых балахонах высыпаются из грузовиков и вламываются в дом с канистрами керосину наперевес, воздевая знак собственного креста. Отцов и братьев, дядьев и кузенов выволакивают из комнат, тащат вниз по ступеням; женщины, конечно, кричат: о милосердии, о надежде – все тщетно. Вон уже налаживают веревки, льют керосин… Спичка чиркает о крест, воспламеняя ночь, – ложный свет во тьме – и крики превращаются в вой, в плач.
На национальных радиоволнах дама-проповедница взывает к одиноким сердцам:
– А ты уже омылся в крови агнца?
В шатре на зимней ярмарке улыбающиеся медсестры задают вопросы и записывают ответы добровольно вызвавшихся семейств – они сами пришли, никто их не гнал. Проявлялись ли у вас когда-нибудь особые способности, спрашивают они? Не видали ли вы когда-нибудь во сне забавного серого человека в шляпе-цилиндре? Не желаете ли сдать простой анализ крови? Нет, это совсем не больно – один маленький укольчик, я обещаю. Потом, после всей крови и слез, они перевязывают крошечные детские раны и вручают гордым родителям бронзовую медаль: да, происхождение самое что ни на есть правильное! Будет чем попетушиться перед соседями.
Еще один хвастливый урожай в стране всеобщего изобилия.
Пыльная дорога змеится через сонные поля – летом золотые волны здесь так и катаются. Старый дом присел на корточки рядом с видавшим виды амбаром и одиноким, на редкость корявым деревом. Трактор и плуг прохлаждаются рядом. Час уже поздний, однако почтовая колымага упорно тарахтит по ухабистой, распухшей от грязи дороге. Почтальон останавливается рядом с ящиком, роется у себя в сумке, выуживает письмо. Сверив еще раз для верности адрес – дом 144 – он пихает его в ящик, захлопывает дверку и опускает маленький жестяной флажок.
Ночь нисходит на белые штакетные заборы и красные сараи, на рекламу крема после бритья и компании «Марлоу Индастриз», заверяющие осовелого к ночи прохожего, что все в этом мире именно так, как должно быть. На искателей, борцов, мечтателей всевозможного толка и рода – на неутомимых провозвестников неуемного, исполнительного американского духа. И на ничем не примечательный седан людей-теней, конечно, тоже – вон он, барахтается в складках ночи, уже раскинувшей свое покрывало забвения по всей стране, погружая ее в сон.
За всем этим наблюдают призраки. Они тоскуют и помнят; некоторые помнят и сожалеют – но все равно помнят, все они. Они были бы рады поведать гражданам настоящего тайны прошлого – все, что сами знают о секретах, об ошибках, о любви и желании, о надежде и выборе, о том, что важно, а что нет…
Они рады были бы предупредить их о сером человеке в шляпе-цилиндре, о Вороньем Короле.
Потому что на самом деле не все призраки помнят, а граждан не мешало бы предостеречь.

 

Один из людей-теней прошел по гулкому коридору и остановился перед толстой стальной дверью. На двери был знак блистающего глаза, исторгающего единственную слезу-молнию. Он поправил галстук, отпер дверь и вошел. Комната была совсем простая, прямо-таки примитивная, если говорить об удобствах: узкая койка. Тумбочка. Унитаз. Раковина. Единственный источник света – какая-то штуковина на потолке, которую ежевечерне выключал один человек за пультом, а включал ежеутренне уже совсем другой. Правую часть камеры украшали простой деревянный стол и такое большое мягкое кресло – его во всякой американской гостиной найдешь. Кстати, это был единственный признак комфорта во всей комнате, промозглой и неуютной. Неудивительно, что именно в нем сидела женщина. Глаза ее были закрыты. Росту она была среднего, но слишком худая. Этот недостаток вещественности и саму ее превращал почти что в призрака.
Сегодняшний ужин красовался нетронутым на столе.
– М-м-м, стейк Солсбери – мой любимый, – сообщил человек, фамилия которого была не то Гамильтон, не то Вашингтон – а, может, и вовсе Мэдисон.
Женщина не ответила.
– Картофельное пюре, горошек и морковка – прелесть что такое.
Он запустил вилку в картошку и поводил ею у женщины перед носом.
– Ну, открой же пошире ротик.
Женщина не шелохнулась. Мужчина бросил вилку обратно на поднос.
– Видишь ли, Мириам, если ты не станешь есть, мы будем вынуждены кормить тебя насильно. А ты же помнишь, как это неприятно, правда?
Мускул на челюсти у женщины дрогнул, подтверждая, что она действительно не забыла.
– И что, ни единой улыбки для меня не найдется?
Выражение ее лица не изменилось.
– Неужели ты не хочешь снова увидеть свою семью?
– У меня нет семьи, – едва слышно прошептала она.
– Тебе только-то и нужно, что отыскать остальных и сообщить нам их имена. Ну, скажи, где они?
Человек прошелся по комнате, явно привычный к ее географии. Он провел пальцем по столу, изучил пыль на нем и вытер о брюки.
– А ведь ты еще и по лесу сможешь прогуляться. Тебе же хочется, правда? Воздуха свежего глотнуть? Напоминает березовые рощи в Подмосковье… И домом пахнет, да?
– Мой дом – здесь, – прошелестел перышком ответ.
– Ну, тогда вообще никаких проблем, – человек положил ей руку на плечо, и она дернулась. – Скажи нам, где пророки, Мириам? Где наши цыплятки – им давно уже пора домой, на насест.
– Я не знаю. Я ничего не вижу.
– Снова хочешь под воду?
Глаза ее распахнулись от страха, но она все равно ничего не сказала. Вместо этого она закрыла глаза и задышала часто-часто, стремясь убежать поглубже в собственный разум, где ее не достанут их чертовы методы. Однако человек-тень добычу отпускать не собирался.
– Там ведь твой сын, Мириам. Твой Сережа.
Веки ее встрепенулись. Отлично. Прорвались.
– Нам известно, что ты умудрилась послать ему открытку.
– У него нет никакой силы. Он пустышка.
Человек наклонился к самому ее уху и шепнул, так что по коже у нее поползли мурашки:
– Мы видели его силу, Мириам. И мы знаем, что ты лжешь.
Человек-тень развернул газету и положил перед ней. Ее глаза впились в картинку. Жадными руками она схватила бумагу.
ПРОРОК ПЛЮС ПРОРОК!

Сэм Ллойд спасает свою возлюбленную, Провидицу-Душечку, от обезумевшего преступника на Таймс-сквер, явив изумленной толпе свои сверхъестественные способности.
– Он ужасно похож на маму, твой Сергей. Такой же скрытный. Жалко будет, если с ним вдруг что-то случится. Правда ведь, Мириам?
– Это не мой сын. Это кто-то другой, – сказала она наконец.
Увы, голос ее слишком дрожал.
– Давай не будем себе врать, ладно? У нас с тобой это уже позади. Это он. И он в опасности. Они все в опасности, Мириам.
Его шаги мягко кружили вокруг кресла.
– Ну, разве не чудно было бы снова увидеть его?
И снова она отказалась отвечать.
– Мириам, нашей свободе угрожают снаружи и изнутри. Безопасность – вот наша главная цель. Это дом для свободных и отважных, и таким он должен остаться. Но мы не можем защитить их, если не знаем, где они.
Он остановился прямо перед ней, взял за подбородок и вынудил поднять взгляд.
– Давай попробуем еще раз.
Бросив последний взгляд на страницу нью-йоркской «Дейли ньюс», женщина закрыла глаза и отпустила свой разум в иной мир.
– Что ты видишь?
– Их сила влечет его, – проговорила Мириам далеким голосом.
Все ее тело слегка потряхивало от усилий.
– Кого?
– Человека в цилиндре. Вороньего Короля.
– Отлично. Что еще?
Ее дрожь перешла в крупную тряску – разум захлестнул ужас.
– Нет! Нельзя этого допустить. Нельзя! Только не снова!
С криком она вырвалась из транса и упала, ударившись о кровать, вся мокрая и плачущая.
– Ты должна сказать нам, где они, Мириам.
– Н-нет.
Человек-тень тяжело вздохнул.
– Очень хорошо. Завтра попробуем еще раз.
Женщина зарыдала, закрыв лицо руками.
– Нельзя было этого делать!
– Что сделано, то сделано, – отозвался человек-тень. – И страна очень тебе благодарна.
Слезы на ее лице сменились ненавистью: она плюнула ему в лицо. Человек вынул аккуратно сложенный платочек и тщательно вытер следы оскорбления со щек. Все с тем же безмятежным выражением лица он вытащил из кармана гаечный ключ. Женщина бросилась на койку, забилась в угол и подняла, защищаясь, руки.
Он прошел в другую половину комнаты, запустил ключ в радиатор и выключил отопление.
– Боюсь, по ночам здесь бывает довольно холодно, – сказал он, забирая с кровати одеяло. – Когда будешь готова сотрудничать, Мириам, пожалуйста, дай нам знать.
Он закрыл за собой стальную дверь. Засов встал на место. Через секунду бурливые радиоголоса вытеснили тишину из маленькой камеры и становились громче и громче, пока женщина не свернулась в тугой комок на койке, зажимая уши руками. Впрочем, то, что она только что увидела в трансе, лишило ее сна в эту ночь надежнее всякого радио.
Человек-тень оставил ей газету. Мириам разгладила передовицу и положила ладонь на фотографию своего сына и Эви О’Нил.
– Найди меня, Лисеночек, – прошептала она. – Пока еще не поздно. Ради всех нас.
Назад: День последний
Дальше: Примечание автора