Земля во Флашинге (это, если что, Квинс) была плоская и самая что ни на есть подходящая для дела: ничто не встанет на пути героических устремлений. Экскаваторы уже маячили по краям участка, готовые приступить к расчистке пути в светлое завтра – каким его видел Джейк Марлоу. Посреди пока еще чистого поля возвышалась наскоро сколоченная деревянная платформа, несшая на себе господина мэра и весь городской совет вместе с ним, c нетерпением ожидавших прибытия мистера Марлоу. Посмотреть, как их герой будет закладывать выставку «Будущее Америки – 1927», явилась огромная толпа. Почти каждый держал в руках маленький американский флажок на палочке, а небо над их головами было такое синее, словно еще не просохло от краски.

– Он уже тут? – спросила Лин, вытягивая шею и пытаясь хоть что-то разглядеть из-за возвышавшихся перед нею спин.

– Может, подберемся поближе? – предложил Генри.

– Давай, а? – взмолилась Лин.

– Мистер и миссис Чань, – вежливо обратился к ним Генри. – Разрешите, я провожу Лин поближе к сцене?

– Это было бы так мило с твоей стороны, Генри, – сияя, сказала миссис Чань.

Он устремился вперед, рассекая толпу; Лин, поспешая за ним, оглянулась. Отец улыбался; мама махала флажком.

– Кажется, она уже планирует нашу свадьбу.

– Ну, если это поможет тебе чаще выбираться из дому, я могу притвориться, что совершенно потерял голову. Готовься, женщина! – И он тут же уставился на нее осовелым стеклянным взором, раздувая ноздри, как киногерой в приступе жестокой страсти.

– Ты выглядишь так, будто у тебя газы, – Лин в отвращении скривила губы.

– Это мой специальный тайный любовный взгляд. Я его называю «Из самой утробы любви».

– Генри?

– Да, mein Liebchen?

– Лучше просто отведи меня к Джейку Марлоу.

– К этому мерзавцу? Я встречусь с ним во поле на заре! – Генри соорудил из пальцев пистолет и уставил его в небо, готовясь целиться и палить.

– Давай поторопимся, я не хочу все пропустить, – сказала Лин.

– Что ж, да будет так, – рука его упала. – Пусть себе живет. Сюда, миледи!

– Ты уже поговорил с той сумасшедшей женщиной?

– Нет. Испугался, что если зайду к ним сегодня утром, то застряну до вечера – гостем на кошечкином юбилее или на лекции по древнему искусству мумификации – и пропущу вот это все, – сказал Генри, пробившись вместе с Лин в первый ряд и широко ухмыляясь. – А я знал, что это ты пропустить не захочешь.

Мэр Джимми Уокер шагнул к микрофону и забухтел долгую невнятную преамбулу, закончившуюся словами, от которых пульс у собравшихся так и прыгнул вверх:

– А теперь человек, не нуждающийся в представлении. Мистер… Джейк… Марлоу!

Толпа взревела и отчаянно замахала флагами. Воздух встрепенулся и расцвел алым, белым, синим. Солнце светило ему в затылок, когда Джейк Марлоу вступил на платформу, снял шляпу, пробежал ладонью по гладким вороным волосам и взмахнул рукой, приветствуя собрание жестом прирожденного героя. Ответом стала буря аплодисментов. Толпа готова была обожать даже самую мысль о нем.

– Ну, разве не круто? – спросил Генри у Лин; ее сияющие глаза сказали ему все.

Микрофон истошно квакнул на его первых словах, и Джейк Марлоу приложил руку к груди, самым смиренным образом извиняясь перед почтеннейшей публикой; публика расхохоталась – она обожала и это. А потом его речь загремела над землей обетованной Квинса, словно распахивая крылья навстречу будущему.

– Леди и джентльмены… мены… счастлив объявить… вить… вить… что страна готова сделать поразительный шаг вперед, к американскому… канскому… анскому… величию. Прославить наше великое наследие… едие… едие… и не менее великие перспективы всеобщего процветания… ания… и прогресса… ресса… выставкой и ярмаркой… маркой… аркой… «Будущее… щее… Америки» от фирмы «Марлоу Индастриз»… стриз… риз!..

Зимнее солнце поднатужилось, собрало все скудное тепло, отпущенное его холодным лучам, и пролило его на сияющую, улыбающуюся физиономию Джейка Марлоу. Новый вал восторженных воплей сопроводил всеобщего любимца вон со сцены. Проложив себе путь на открытое место, он снял пальто, засучил рукава рубашки, вооружился лопатой и принял живописную позу на вершине земляного отвала.

– Джентльмены, ныне мы, подобно Прометею, творим себе будущее из пригоршни земли!

Лопата вонзилась в мягкую, влажную землю, и кругом неистово замелькали вспышки: мгновение стало бессмертием. Выпустили шарики, и они решительно устремились к небу, словно предъявляя на него права. Оркестр бодро грянул «Звезды и полосы навек», а блистательный Джейк Марлоу двинулся сквозь толпу, пожимая руки и трепля волосы детям – репортеры поспешно ринулись следом, утопая ботинками в гостеприимной грязи Квинса.

– Выставка действительно откроется всего через три месяца? – недоверчиво вопросил кто-то из журналистской братии.

– Можете делать ставки.

– Но это слишком скоро, мистер Марлоу! Слишком быстро даже для вас!

Марлоу расплылся в улыбке и по-царски протянул кудрявому синеглазому ребятенку, сидящему на ручках у папы, мятную жвачку.

– «Это невозможно» – два моих самых любимых слова. Я пользуюсь ими чаще всего – чтобы опровергнуть! В моем распоряжении тысяча сотрудников «Марлоу Индастриз» – образцов современной эффективности! – не покладающих рук, чтобы эта мечта стала явью. Американская модель бизнеса – лучшая в мире!

– Только такой богатый и амбициозный человек, как вы, станет закладывать выставку на исходе зимы!

– Я боюсь не погоды – только отказа следовать за своей мечтой!

– Кстати, о мечте: что вы думаете о профсоюзах и о том, что творится на ирландских шахтах?

Даже отвечая, Марлоу неуклонно продвигался вперед, окучивая толпу.

– Сама идея профсоюзов фундаментально чужда Америке. Мы в «Марлоу Индастриз» верим в честную зарплату честным людям за честно выполненную работу.

– Броско! Это лозунг вашего бизнеса?

– Может, и так. – Марлоу лучезарно подмигнул.

– Когда вы собираетесь жениться?

– Когда найду подходящую девушку.

– У меня есть сестра: если правильно поставить свет, она настоящая красавица!

Все расхохотались. Развлечение и надежды пьянили их. Т.С. Вудхауз протолкался вперед с блокнотом и карандашом наперевес и ринулся в атаку на великого человека.

– Здрасте, мистер Марлоу. Т.С. Вудхауз из «Дейли ньюс». – Отрекомендовавшись, он дважды чихнул в носовой платок. – Извиняйте, ужас, а не простуда.

– Примите тоник «Здоровая жизнь» от компании Марлоу. Держитесь того, что реально помогает, – посоветовал полубог.

– Я держусь ирландского виски, вот что мне реально помогает, – парировал Вудхауз. – Только один вопрос к вам: будут ли пророки как-то представлены на выставке «Будущее Америки»?

Улыбка дрогнула.

– Нет.

– Почему же нет? Разве они не свидетельство безграничных американских возможностей?

– Потому что они – свидетельство… назовем вещи своими именами – надувательства. Величайшая нация на Земле не нуждается во всяких базарных фокусах-покусах. Мы верим в возможности и силу человека, который сделал себя сам!

Снова волна восторгов. Вудхауз подождал, пока она спадет.

– Конечно-конечно, кто не любит старого Горацио Алджера? Но вы-то отнюдь не сами себя сделали, а, мистер Марлоу? Ваши-то деньги – из старых.

– Оставьте его в покое! – прорычал толстошеий гражданин в храмовнической феске.

– Ты сам-то кто? Большевик какой? – крикнул кто-то еще и даже пихнул Вудхауза под прикрытием толпы.

Марлоу простер умиротворяющую длань.

– Тише, тише, – сказал он им и повернулся к Вудхаузу, мигом включив обратно гнев. – Я сам проложил себе дорогу в жизни. Не деньги моей семьи сделали все эти открытия. Не они тестировали новые аэропланы и спасающие тысячи жизней лекарства – а я!

– Но таки на деньги вашей семьи, – кротко заметил Вудхауз и снова чихнул.

– Наше фамильное состояние было утрачено в годы войны, как вы, надо думать, прекрасно знаете. Все до последнего цента. Я восстановил его с нуля – и даже увеличил! Вот что такое американский путь!

– Для некоторых, особо избранных американцев.

– Мистер Вудхауз, сдается мне, никакая у вас не простуда. У вас аллергия на чужой упорный труд и успех!

Толпа отозвалась на это взрывом хохота, аплодисментов и криков: «Слушайте! Слушайте!» Солнце лилось на него сверху, как на картине Уильяма Блейка, а Джек Марлоу двигался через волны толпы, как кит, пожимая руки направо и налево; люди кричали его имя, как заклинание удачи.

– Погодите! Эй! – завопил из гущи событий Генри, когда Марлоу поравнялся с ними. – Мистер Марлоу! Мистер Марлоу! Сэр, пожалуйста! Тут одна из ваших самых горячих поклонниц, мисс Лин Чань! Она тоже ученый, как вы!

– Генри! – зашептала в смятении Лин, но было уже поздно.

– Это правда? – солнце милостиво обратилось к нему.

Сердце у Лин заколотилось часто-часто, а зеваки уже расступались, освобождая Джейку Марлоу дорогу – и он двинулся к ней по образовавшемуся каньону. В отличие от остальных, полубог не уставился первым делом на ее скобы и костыли; нет, он посмотрел ей прямо в глаза, а потом поклонился.

– В таком случае я счастлив с вами познакомиться, мисс Чань. Собираетесь посетить нашу выставку, а?

– Я… я очень надеюсь. Сэр.

Марлоу рассмеялся.

– Что-то вы не слишком уверенно звучите. Вот, позвольте мне облегчить вам задачу.

Он полез в карман, нацарапал что-то на листке бумаги и протянул ей.

– Извиняйте, можно мы тут снимочек для газеты сделаем? – встрял Т. С. Вудхауз, подзывая к себе новостного фотографа.

– Замерли! – велел тот из-за черной занавески камеры; крякнула вспышка, взвилось облачко серого дыма, запечатлевая Генри, Лин и ее героя на серебряном желатине для вечности. – Всем спасибо.

– Увидимся весной, мисс Чань, – сказал, отплывая дальше, мистер Марлоу.

– Что там? Что там? – возбужденно зашептал Генри, сворачивая шею, чтобы получше разглядеть бумажку в руках у Лин.

– «Я должен мисс Лин Чань два бесплатных билета на выставку „Будущее Америки“», – прочла Лин.

Внизу красовалась собственноручная подпись Джейка Марлоу. Боже, у нее теперь есть самый настоящий автограф! Судя по физиономии Лин, она колебалась, стоит ли ей упасть в обморок или достаточно будет просто стошнить.

– Я разговаривала с Джейком Марлоу, – пробормотала она, сама себе не веря. – Вот его подпись.

– Ну, право, какие пустяки. Пожалуйста! Нет! Совершенно не стоит благодарности. Никакой. Твое счастье – уже достаточная награда, – скромно сказал Генри.

– Спасибо, Генри, – спохватилась Лин.

– Ерунда. Пустяки, дело житейское.

Лин так и сияла, сжимая бумажный листок, будто священную реликвию.

– К этому прикасался Джейк Марлоу! – торжественно сказала она, никогда в жизни не будучи так близко к тому, чтобы восторженно завизжать.

– Судя по всему, мисс Чань, – проворчал Генри, – вы о-че-лют-но втрескались. По самые уши.

Т.С. Вудхауз развернулся и ввинтился обратно в гущу улыбающейся, обуянной оптимизмом толпы, счастливой заполучить что-то, способное хоть ненадолго сделать тебя счастливым.

Бороздя растоптанные публикой хляби, он несказанно удивился, узрев посреди всего этого буйства ассистента мистера Фицджеральда, некоего Джерико Джонса, и вроде бы даже припомнил, что Уилл Фицджеральд и сегодняшний изобретатель некогда состояли в дружбе (обратим внимание, глагол в прошедшем времени). И если первый вдруг послал Джерико наводить мосты, то комментарий второго относительно пророков заранее обрекал все усилия на провал.

На краю парковки накрахмаленные сестры в белых колпаках раздавали флаеры тем, кто шел послушать, как Джейк Марлоу в красках расписывает их ослепительное будущее.

– Медицинская проверка – сегодня в шатре «Здоровая семья»! – взывали они. – Совершенно бесплатно!

К ним подошла чернокожая пара, но флаера им никто не дал. Наоборот, сестра притворилась, что вовсе их не видит, и протянула листок стоявшей за ними другой паре – однозначно белой.

Вудхауз снова чихнул в платок.

– Gesundheit! – сказала симпатичная медсестра.

– Ох, спасибо. Кажется, я уже исцелился, – улыбнулся ей Вудхауз.

– Вот, возьмите, – она протянула ему памфлет.

Внизу имелся адрес.

Никаких необычных талантов Вудхауз за собой не знал – если только у евгеников нету теста на выдающийся ум. Или на навыки выживания.

– Непременно передам это первому же потенциальному кандидату, – пообещал он, притрагиваясь к шляпе.

Он прошел через шатер «Здоровая семья», улыбнулся паре близнецов, споривших, кто пойдет первым, – пока не узрели медсестру с большим шприцом, после чего странным образом присмирели. Дальше он заглянул в щелку между занавесками в импровизированный кабинет, где еще одна симпатичная сестра задавала какой-то женщине и ее дочке-подростку вопросы:

– …понятно. А видели ли вы когда-нибудь во сне сверхъестественное создание в облике высокого мужчины в цилиндре, возможно, в сопровождении стаи ворон?

Вудхауз записал это в блокнот, снова чихнул и вышел в толпу, где немедленно врезался в молодого человека и сшиб с него кепку.

– Извиняйте, – сказал он, подбирая головной убор, отряхивая и подавая назад.

– Ничего страшного, – ответствовал Артур Браун, водружая кепку обратно на место.

Облокотившись на киоск с хот-догами, он смотрел, как Джейк Марлоу движется сквозь людское море, сияя, будто только что сделанное обещание. Взгляд его опытно обшаривал всю территорию ярмарки, подмечая не просто все, а все вообще.

– Эта выставка будет самым главным хитом на долгое время, – изрек Вудхауз, кивая на обожающие героев толпы и что-то снова быстро царапая в блокноте. – Крупная будет буча.

Артур кивнул, придержал шляпу на затылке и задрал голову, глядя в обширное, конфетно-синее американское небо, разогнавшее с себя, как по заказу, все облака.

– Эт точно, – согласился он.

В назначенный час Джерико ждал Джейка Марлоу в его частном шатре на краю будущей ярмарки, чью территорию уже благополучно захватила индустрия: воздух полнился грохотом, лязганьем, криками. Великий Джейк Марлоу явно вознамерился доказать, что слов на ветер не бросает и способен возвести свою выставку с поистине нечеловеческой скоростью. Внутри шатер походил на офицерскую штаб-квартиру – им двоим оставалось только развести стратегию грядущего сражения. Середину помещения занимал длинный стол с диорамой. Джерико походил вокруг него, любуясь геометрическим совершенством модели и читая карточки с названиями: ЗАЛ ПРОЦВЕТАНИЯ, ЗАЛ АВИАЦИИ И РАКЕТОСТРОЕНИЯ, НЕФТЯНОЙ ПАВИЛЬОН, ПАВИЛЬОН АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ, ЕВГЕНИЧЕСКАЯ ВЫСТАВКА, РАДИО, МАШИНОСТРОЕНИЕ, МЕДИЦИНА, СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО.

– Впечатляет, правда? – Марлоу вошел в шатер, вытирая грязь с рук. – Первый взгляд на то, что мы строим. Величайшая выставка в своем роде, посвященная продвижению американского бизнеса, изобретательства и идеалов. Утопическое видение американского завтра.

– Звучит как реклама.

– Так это она и есть, – рассмеялся Марлоу. – Но почему бы нам не гордиться своей страной? Америке завидует весь мир. Здесь каждый может реализовать свою мечту, то, что другим и во сне не снилось. Это мы, мечтатели, создали эту нацию.

– Индейцы и рабы вряд ли с вами согласятся, – парировал Джерико.

– Ты пришел читать мне лекции по американской истории, Джерико? Или все-таки за этим? – Марлоу показал флакон с голубой сывороткой.

Если Джерико что-то в жизни и ненавидел, так это вот такие моменты. Он терпеть не мог зависеть от милости человека, которого сразу ненавидел и обожал, который спас ему жизнь и тут же поработил ее.

– Ну-ну, не надо так смущаться. Я рад тебе – и рад был получить твое письмо. Садись.

Марлоу указал ему на кресло и сам сел напротив, потом непринужденно налил кофе из серебряного кофейника и протянул чашку Джерико. Теплый напиток был как нельзя более кстати.

– Я слышал, что с тобой случилось в Братстве.

– Но как?

Марлоу положил себе в чашку пару кубиков сахара и принялся задумчиво мешать.

– Невозможно выбиться на самый верх, не научившись попутно получать нужную тебе информацию. Это было весьма опрометчиво со стороны Уилла. А уж то, что он еще и племянницу втянул… Эта его глупая одержимость никого до добра не доведет, – лицо его помрачнело. – Как и вся история с пророками.

Джерико был бы рад рассказать Марлоу о том, что они сделали, как не дали демону-маньяку воплотиться посреди Нью-Йорка. Это было не опрометчиво – это было отчаянно. Они спасли кучу жизней, а люди… люди просто никогда не узнают.

– Можете мне поверить, Эви невозможно втянуть в то, во что она не хочет, – сказал он.

– Это Провидица-Душечка-то? Она – это что-то, – сказал раздумчиво Марлоу. – Она вроде обручилась с этим, как его, Сэмом Ллойдом? Могла бы и получше кого найти. Хорошего парня вроде тебя, например.

Джерико уставился на свои ботинки, и лучшего подтверждения Марлоу не потребовалось.

Он внимательно посмотрел на юношу.

– В чем дело? – досадливо спросил Джерико.

– Какие-нибудь сильные чувства были? – деловито поинтересовался Марлоу. – Волнение? Агрессия?

Сильные чувства типа волнения и агрессии вообще-то свойственны человеку в возрасте восемнадцати лет, подумал Джерико.

– Когда меня подстрелили. Во всех прочих случаях – ничего из ряда вон выходящего.

– Хорошо. Просто отлично, – Марлоу прикончил кофе и отставил чашку с блюдцем. – Я рад, что ты поднял эту тему, Джерико. Я тут как раз думал… что, если тебе перебраться в Калифорнию и пойти работать к нам, в «Марлоу Индастриз»?

– И что я вам могу предложить такого, чего у вас еще нет?

– Ты – мое главное достижение. – Изобретатель наклонился вперед, опершись локтями на колени; лицо, давно обожествленное прессой, вблизи ничуть не проигрывало. – Если бы мы могли тебя изучить, выяснить, как так вышло, что ты выжил вопреки всяким прогнозам… – только подумай, сколько блага это принесло бы Америке, да всему человечеству! И тебе самому, Джерико!

Великий человек заглянул юноше прямо в глаза. О, у него был сильный взгляд. Джерико прямо-таки физически чувствовал мощный, бескомпромиссный идеализм: Марлоу излучал его, будто солнце – свет в первый день весны.

– Я бы хотел сделать тебя звездой «Будущего Америки».

Джерико нахмурился.

– Меня? Зачем?

– Пора людям узнать. Джерико, ты и есть будущее Америки. Ты – новый виток эволюции нашего вида, воплощение всех наших надежд и мечтаний. Ты сильнее… Быстрее… Умнее… Ты – герой. Скажи-ка мне, когда ты последний раз болел?

– Я… не могу припомнить.

Марлоу с улыбкой откинулся на спинку кресла.

– Вот то-то и оно! Насколько быстро ты оправился от огнестрельной раны?

– Плюс-минус неделя.

– Неделя! Неделя – и ты был как новенький, лучше, чем новенький! – расхохотался Марлоу. – Просто поразительно. Джерико Джонс – истинный сын нации. Наш золотой мальчик.

Ну, да, Джерико действительно выжил, несмотря на все прогнозы. Но то, как Марлоу об этом говорил… после этого Джерико чувствовал себя скорее промышленным изделием, чем живым человеческим существом. Но разве не некий таинственный, алхимический синтез между наукой, гением Марлоу и черт его знает чем еще – тем, что делало Джерико таким уникальным, – произвел на свет божий это удивительное достижение? Да, Марлоу изготовил детали и изобрел сыворотку, но не имел права утверждать, что все получившееся – исключительно его рук дело. И сам Джерико как он есть – тоже.

Выбор… Именно выбор создал человека, ведь правда?

Марлоу тем временем проследовал к диораме и принялся выверять расположение домиков, доводя топографию до абсолютного совершенства.

– Мы изучим тебя в лаборатории. Исследуем твою кровь. Проведем тебя через программу общей физической подготовки и еще пакет тестов.

– А я-то что со всего этого получу?

Марлоу нахмурился: статуя крылатой Победы была не на месте. Он взял ее двумя пальцами, и ангел воспарил над крошечной выставкой, пока творец озирал свое творение, ища, куда бы его приткнуть.

– Мы все как следует отладим, чтобы тебя не постигла та же судьба, что остальных участников программы «Дедал». Ты точно не кончишь, как твой друг, сержант Лестер.

– Леонард. Сержант Леонард.

– Точно. Конечно, сержант Леонард.

– Но пока что мне прекрасно хватает и сыворотки.

– Разумеется. Ты очень хорошо справлялся, Джерико. Но что, если ты способен на большее, чем просто «очень хорошо»? Что, если мы дадим тебе шанс стать поистине необычайным? Исключительным. Настолько необычайным и исключительным, что такой мужчина станет совершенно неотразим для мисс О’Нил, – глаза Марлоу засверкали. – Ну, когда ты упомянул ее имя, я подумал, что за всем этим что-то кроется.

Джерико ничего не ответил.

– Когда ты встанешь на сцене и продемонстрируешь все свое превосходство над обычными людьми, в целом мире не останется девушки, которую ты не смог бы заполучить. Таков закон животного царства: побеждает сильнейший.

Марлоу поставил статуэтку Победы в самой середине модели.

– Я вам не животное, – Джерико посмотрел на него мрачно.

– Нет-нет, не кипятись. Я вообще-то комплимент тебе пытался сделать.

– Я не хочу быть выставочным экспонатом. Я хочу просто нормальную жизнь.

– Нормальную! – прогремел Марлоу, нависая над столом, будто грозовая туча. – Ни один человек, который хоть чего-то в этом мире стоит, не хочет быть «нормальным», Джерико. Будь выдающимся! Замахивайся высоко! Ты что, правда веришь, что твоя юная леди хочет обычной нормальной жизни? Судя по тому, что я видел, – нет. Забавно, что это племянница Уилла! Они похожи друг на друга не больше, чем сыр на сырость.

– Не больше, чем я на вас, – огрызнулся Джерико.

– Я правда тебе настолько отвратителен? – тихо спросил Марлоу.

Я сделал ему больно, догадался Джерико со смесью стыда и гордости.

– Не то чтобы я не был вам благодарен за все, что вы для меня сделали… Сэр.

– Да не благодарности я хочу от тебя, Джерико, – отмахнулся Марлоу. – Я помню, как первый раз увидал тебя: ты лежал на столе в госпитале, не плача и не жалуясь. Мне сказали, что ты умный, что любишь читать, особенно философию и про машины, – ты своему отцу помогал чинить все на ферме. И я задал тебе один вопрос, чтобы завязать разговор, – ты помнишь?

Джерико помнил. Тем утром он впервые осознал весь упрямый, несговорчивый ужас своего положения. Целый час он таращился в потолок, изо всех сил стараясь удержаться за таявшую на глазах надежду на чудо. И там, слушая крики и стоны людей вокруг, он, наконец, понял, что надежда есть порождение отнюдь не веры, призванной приблизить человека к Богу, но лишь отрицания и самообмана, не дающих ему признать, что бога попросту нет. Интересно, если он просто перестанет есть и даст себе уснуть навсегда, будет ли это считаться самоубийством, которое его всю жизнь приучали считать грехом?

Но о каком грехе может идти речь, если бога все равно нет?

Потом он услышал приближающиеся шаги. Он вполне мог повернуть голову, посмотреть, кто там, но продолжил пялиться в потолок. Улыбка медсестры вползла в поле зрения; кто-то стоял рядом с его парализованным телом.

– Тут кое-кто приехал повидаться с тобой, Джерико.

Ей на смену, заслоняя свет, явилось лицо Джейка Марлоу.

– Привет, Джерико.

Он не ответил.

– Ай-ай, Джерико, где же твои манеры? Мистер Марлоу приехал к тебе аж из самого Вашингтона, – она укоряющее поцокала языком.

Джерико представил, как медсестра падает с обрыва. И здороваться все равно не стал.

– Простите, мистер Марлоу, – сказала сестра. – Он не всегда такой нелюдимый.

– Все в порядке, мисс Портман. Вы нас не оставите на минуточку?

– О, разумеется.

Марлоу встал у его кровати и внимательно осмотрел металлическую клетку, до сих пор позволявшую ему дышать.

– Я сам изобрел эту штуку, знаешь? Хорошие легкие она не заменит, но я над этим работаю. Я так понимаю, ты тоже любишь всякие механические приспособления?

Джерико снова не ответил.

– Ну, ладно. Тогда скажи мне, – игриво продолжал гость, – каково, по-твоему, величайшее изобретение человека?

Джерико легонько повернул в его сторону голову и посмотрел прямо в глаза.

– Бог.

Он ждал, что посетитель будет потрясен или испуган. Ждал проповеди. Но вместо этого Марлоу отечески положил ему ладонь на лоб и сказал тихо, но твердо:

– Я собираюсь помочь тебе, Джерико. Ты встанешь с этой кровати. Ты снова будешь ходить и бегать. Я не остановлюсь, пока не добьюсь этого, обещаю тебе.

Тут-то ловушка надежды и захлопнулась за ним.

Марлоу выполнил свое обещание. Но у любой сделки с дьяволом есть свои нюансы. За последние десять лет отношение Джерико к Марлоу эволюционировало от поклонения к бунту, а затем – к отторжению.

Отцы и дети, говорите…

– А что, если я больше не хочу быть вашим экспериментом или выставочным экспонатом? – спросил Джерико. – Что, если я хочу принадлежать себе самому?

Глаза Марлоу вспыхнули. Джерико очень хорошо знал этот взгляд. К неподчинению великий муж относился безо всякой снисходительности.

– Хочешь принадлежать себе самому? Отлично, принадлежи. Но без вот этого.

Марлоу взял флакон с голубой сывороткой и сунул к себе в карман.

Джерико поежился. В какую игру с ним теперь будут играть?

– Вы этого не сделаете, – попробовал он. – Вам слишком дороги ваши эксперименты.

– Что делать, начну сначала с кем-нибудь другим.

– Если бы вы это могли, давно бы уже начали. И новый золотой мальчик или девочка уже стояли бы рядом с вами на сцене.

– Что ж, хорошо. Обходись дальше без сыворотки, – пожал плечами Джейк.

Насколько понимал Джерико, машинерия его организма работала вот на этом маленьком синем чуде. Именно оно заставляло сердце биться, легкие – раздуваться, кровь – бежать по жилам. А ум – работать, не скатываясь в безумие. Марлоу блефовал. Должен был блефовать.

Джерико испугался, но дать ему вот так себя победить не мог.

– Хорошо. Наверное, я так и поступлю.

– Я бы тебе не советовал.

– Почему? Что случится, если я попробую?

Марлоу промолчал.

– Я заслуживаю ответа, – Джерико даже повысил голос.

Он стукнул кулаком по столу. Несколько зданий в идеальной модели «Будущего Америки» попадали.

– Осторожней! – предупредил Марлоу, и непонятно было, что он имеет в виду: свои модельки или самого Джерико. – Я правда не знаю, что случится. Потому что ты – единственный, кто продвинулся так далеко. Ты один.

Он снова наклонился вперед с выражением суровой решимости на лице.

– Джерико, дай мне тебе помочь. Ты получишь свою девушку. Ты получишь все, что только захочешь. Вместе мы достигнем подлинного величия.

И снова, как тем весенним утром десятилетней давности, Джерико почувствовал, как плети надежды охватили его лодыжку, поползли вверх… Если он подчинится великим планам Марлоу, станет частью его эксперимента – даст ли это ему лучший шанс стать счастливым? Чем он станет – ярмарочным уродом или божьим сыном, прообразом нового, совершенного американца? Правда ли он получит все, чего только захочет?

Правда ли он получит… Эви?

Выбор…

Марлоу уже восстановил порядок в порушенной экспозиции. Все вернулось на свои места.

– Я подумаю об этом, – сказал Джерико и получил удовольствие от тени раздражения, промелькнувшей по лицу творца.

В конце концов, великому Джейку Марлоу тоже не все на свете подвластно.

– Как пожелаешь, – сказал великий.

Он опустил руку в левый карман, извлек голубой фиал и вложил в ладонь Джерико.

Тот в смятении поглядел на сосуд.

– А остальные?

– Их еще нужно будет заслужить. Тут хватит на один месяц. Я даю тебе тридцать дней на раздумья. После этого ты будешь принадлежать самому себе.

– Исайя! – заорал Мемфис. – Это твоя работа?

Он продемонстрировал брату изуродованную тетрадь со стихами.

Исайя сделал большие глаза и кивнул.

Три страницы были покрыты неприятного вида рисунками; карандаш местами прорвал бумагу.

– Ты ведешь себя как двухлетка! Тебе же десять! – проворчал Мемфис. – Я понимаю, что ты сейчас зол на весь мир, Исайя, но вот этого делать нельзя. Нельзя хватать чужие вещи и портить их.

– Я не хотел, – запротестовал Исайя. – Я спал!

Мемфис не знал, верить ему или нет. Судя по поведению братца в последнее время, он мог сделать это из чистой вредности. Стихотворение, над которым он так долго корпел, было безнадежно испорчено. Вряд ли его удастся восстановить.

– Мне опять приснился кошмар, – пожаловался мальчик. – Снова те монстры в подземке.

– Монстры, ага. В подземке. – Мемфис коротко и зло хохотнул. – Они у тебя хоть за проезд-то платят?

– Я сам видел! – завопил Исайя. – Это она сделала их! Они там, внизу. И они голодные.

– Исайя! Вот честное слово, – Мемфис всплеснул руками и снова бессильно их уронил. – Ты мне должен.

– Что за шум? – осведомился Билл Джонсон, заходя в комнату.

– Пустяки, мистер Джонсон, – проворчал Мемфис, наставив обвиняющий перст на Исайю. – Но я прослежу, чтобы мои вещи больше тебе не попадались.

И он засунул тетрадь под пальто.

Билл шел через Сент-Николас-парк. Следом, зажав под мышкой бейсбольную перчатку, трусил Исайя. В другой руке у него был мяч, а физиономия имела на редкость хмурое выражение.

– В следующий раз, – наставлял его Билл, стуча тростью слепца по дорожке перед собой, – плюнь слегка себе в ладонь – ну, совсем чуть-чуть. Много не надо. Тогда мяч у тебя полетит, как на ангельских крыльях.

Исайя молчал. Билл и без глаз чувствовал, что малец зол: он достаточно красноречиво топал. Вообще-то это Мемфису полагалось вести брата играть, но он так рассердился за испорченную тетрадь, что отказался наотрез. Билл знал, что замена из него скверная. Знал так же твердо, как и то, что это Мемфис Кэмпбелл исцелил Нобла Бишопа и потом скрыл это ото всех. Билл и сам каждый раз свирепел при мысли, что целитель потратил свой дар на старого алкаша вместо того, чтобы помочь ему, Биллу. Судя по всему, у них с Исайей есть кое-что общее: они оба были до чертиков злы на Мемфиса.

– Эй, молодой человек! – весело сказал Билл, рассчитывая незаметно выманить мальчика из хандры. – Расскажи мне чего-нибудь забавное, а? Ты же много всяких сказок знаешь – про лягушек и всякое такое.

– Мама с папой мне рассказывали сказки, – проворчал Исайя. – И Мемфис рассказывал. Пока не ушел и не завел себе девчонку.

– Значит, вот как? – Где-то в темноте Исайя явно пожал плечами. – Значит, ты хочешь, чтобы это я рассказал тебе сказку? Да?

Шмыг носом.

– Мне все равно.

– Гм-гм. Сказку, говоришь… – протянул Билл, кивая и раздумывая. – Ну, ладно. Был один парень…

– Сказки начинаются не так! – оборвал его Исайя.

– Вот еще! Кто рассказывать-то будет?

Исайя скучал по сказкам. Мама рассказывала очень хорошие, все про кролика у мистера Макгрегора в саду и еще про воина по имени Франсуа Макандаль, который прибежал с холмов и прогнал плохих людей вон. Иногда Исайя путал сюжеты, и тогда Франсуа Макандаль превращался у него в фермера, который гнал кролика вниз по холму. Папа любил смешные сказки, а у Мемфиса… у Мемфиса сказки были лучше всех. Исайя скучал по тем вечерам, когда они лежали вдвоем в комнате у себя в кроватях и глядели, как ползут по стене огни ночного города, и ждали, когда слетит на них сон… давно, еще до того, как у Мемфиса начался всякий вздор с той девушкой, Тэтой. Ох, как он скучал по тому, как оно все было когда-то… Исайя чуть опять не заплакал. И постарался поскорей разозлиться на Билла, который понятия не имел, как правильно рассказывать сказки.

– Начинать всегда надо с «Давным-давно жили-были…» – поучительно сказал Исайя.

– Ну, ладно, ладно, ладно, – лукаво сдался Билл. – Давным. Давно. Жили. Были… Так уже лучше? Счастлив? Давным-давно в дальней стране жил один гордый народ. Сплошь короли и королевы. Совсем как фараоны в древности.

– Это из Библии сказка?

– Если будешь все время молоть языком, так и не узнаешь, – отрезал Билл.

Исайя заткнулся.

– А страна, в которой этот народ жил… – продолжал Билл. – Это, скажу я тебе, было что-то с чем-то. Земля была полна магии. И народ был весь тоже полон магии. И львы там были, и фруктовые деревья, и вообще всё, что душе угодно.

– Прямо всё?

– Кажется, я только что так и сказал, нет? «Всё» пока еще значит «всё». – Билл вернулся к сюжету. – Но народ этой страны предали. Пришли чужие люди и похитили их из их королевства и надели на них цепи, чтобы положить конец магии. А потом погрузили на корабли и увезли в совсем другую страну. В трудную страну, где им пришлось работать день и ночь. И страдать. Да, они сильно страдали. А потом прошло много-много лет и там, в этой стране, к ним явился принц.

– Как в «Золушке», да?

– Не-е-ет, – возмутился Билл. – Ни в какой не в «Золушке». Этот парень выглядел совсем как мы с тобой. Большой, сильный и черный, как ночь. Поговаривали, он был такой сильный, что мог взять постромки плуга двумя руками и протащить его через все поле почище любой лошади. У этого принца была сильная магия. Он мог высасывать жизнь из разных вещей. Мог уложить старую собаку на покой, если ей пришло время, или повывести долгоносика из хлопка. Да, сэр. Этот принц был жутко сильный. И кое-какие люди из-за этого разнервничались, понимаешь? Слишком… Много… Силы.

Эти последние слова Билл едва не выплюнул – злым таким шепотом.

– Вскоре, короче, все кругом только и говорили о принце – и о том, что он, дескать, людей убивает.

– А он убивал?

– Нет. Нет, молодой человек, не убивал, – мягко сказал старый Билл.

– А что же тогда случилось?

Билл втянул побольше воздуху. Воздух пах хорошо: как печной дым и как солнечный свет на снегу.

– И вот однажды пришли люди и взяли принца с собой – поглядеть на королевский замок. И попросили показать им свою силу. Сначала они дали ему курицу. Курица была старая и квохтала, и принц первым делом подумал, вот, мол, и ужин.

Исайя засмеялся.

– А я вчера четыре куриных ножки съел!

– Вот, значит, какой у тебя хороший аппетит.

Билл протянул в темноте руку и погладил мальчика по голове. Когда-нибудь, где-нибудь и у него мог быть такой вот сынок, навроде Исайи Кэмпбелла, мальчишка, который любит бейсбол, и лягушек, и сказки. Если бы все пошло по-другому…

– Ну, а дальше-то что было?

– Ну, сэр, принц взял ту старую курицу, а она на него возьми и накинься и ну клеваться, так перья и полетели – столько шуму наделала старая птица. А потом она драться перестала и легла, холодная и тихая, у принца в руках.

– Он… убил ее?

– Легко и быстро, да. Так что она совсем не страдала, – тихо сказал Билл.

– И они ее потом съели? Правда же, съели?

– Правда, правда, – отозвался Билл. – На короля и его двор это произвело большое впечатление. Той же ночью люди пришли поговорить с принцем. Люди Тени.

– Что такое Люди Тени?

– Тебе это не понравится. Вроде буки, что под кроватью живет, только самые что ни на есть настоящие. Они прослышали, что принц умеет делать с курами, и кое-что с собой захватили. Кое-кого. Сказали, что это плохой человек, враг, и велели принцу применить свою магию, как с той курицей. Но принц никогда такого с человеком не делал, что бы там люди в городе про него ни говорили. И он испугался.

– Чего испугался?

– Что из-за этого на него навеки падет проклятие.

– Это почему же, раз тот человек был плохой?

Билл снова набрал воздуху, потом медленно выдохнул.

– Если бы все было так просто, молодой человек. Не так-то просто понять, где правда, а где нет. Если кто-то тебе говорит, что вот это так, а не иначе, это еще не повод ему верить. Надо убедиться самому.

– Я не понимаю.

– Ну, представь, что пара человек всем рассказала, будто ты спер из пекарни хлеб…

– Они врут! Ничего я не крал!

– Я-то знаю, что не крал. Но кто-то мог им и поверить. Они же всем рассказывали, какой ты плохой, – вот их и слушали, а кто-то даже верил. Не заморачивайся ты этой историей: людям часто проще поверить, чем выяснить все самим.

– Почему?

– Когда ищешь правду, того и гляди, по дороге себя найдешь – и увидишь, какой ты на самом деле.

Холодный ветер залез ему в штанину и пробрал до самой кости. Исайя взял Билла за руку. Доверчивость детской руки оказалась форменным сюрпризом.

– Так принц убил того человека?

– Да, – сказал Билл, помолчав. – Да, сынок, убил.

– И был проклят?

– Да, был.

– Как? Он превратился в чудовище?

Мгновение Билл слушал, как на ближайшем дереве заливается крапивник.

– Наверное, превратился, – сказал он, вдруг почувствовав себя ужасно усталым – сильнее, чем за все последнее время. – А теперь идем. Нам пора домой.

Но не тут-то было.

– Это не конец сказки! – Исайя заявил это сердито и испуганно, как будто кто-то ему сказал, что буки под кроватью и правда настоящие. – Давай настоящий конец!

Действительно, почему бы ребенку не знать истинное положение вещей? И все же… человека убить – это одно, а убить надежду в ком-то настолько юном – совсем другое. Когда-то Билл и сам это прекрасно знал. Когда-то он тешил себя такой же надеждой. Он тогда верил в добро. Если бы он хотел поверить в добро сейчас… достаточно было отвести дитя домой, к тете и горячему ужину.

– О’кей. Но сначала ты мне скажи кое-что. Что ты помнишь о тех временах, когда Мемфис был целителем?

– Мне нельзя об этом говорить.

– Да ну, это же просто мы с тобой. И у нас мужской разговор, не забыл? Знать никому не обязательно.

– Он починил мне сломанную руку, – нехотя сказал Исайя.

– Это как?

– Я упал с дерева после церкви, и Мемфис возложил на меня руки, а я увидел сон про то, как мы с ним оказались в таком прекрасном светлом месте, там еще били барабаны. Когда я проснулся, вокруг стояли преподобный Браун и мама, и еще куча народу, а рука у меня была уже не сломана – вот ни столечки!

Билл задрал лицо к небу, чувствуя щеками тепло усталого зимнего солнца. Он еще помнил, как это самое солнце выглядит, когда пробивается после дождя сквозь тучи. Эта картина стоит того, чтобы увидеть ее еще раз.

– Принц сокрушил проклятие, женился на принцессе и увез ее домой, к себе на родину. Там он освободил свой народ, и все они жили счастливо до конца своих дней. Конец. Ну, что, разве не так заканчиваются настоящие сказки?

– Вот теперь так, – сказал Исайя, хотя и не слишком убежденно. – Мистер Джонсон?

– Ну, что тебе? Сегодня у меня нет больше для тебя сказок.

– С вами все в порядке?

– Конечно, со мной все в порядке. C чего бы со мной не быть всему в порядке?

– У вас глаза совсем мокрые, – сказал Исайя.

– И вовсе они никакие не мокрые, – прошептал Билл, слизывая с губ соль. – Пойдем, молодой человек.

Он протянул руку, и мальчик, доверчивый аки агнец, тут же подошел к нему. Билл тяжело сглотнул, переплетая свои большие, старые пальцы с его маленькими, молодыми, и привлек Исайю поближе, ненавидя себя всего насквозь.

Уже потом, когда он принес ребенка домой и положил на кровать, когда послали за доктором Уилсоном, и в гостиной собрался весь молитвенный кружок Октавии, чтобы просить Бога за невинное дитя, Билл сидел на кушетке и тянул кофе, а люди подходили и хлопали его по плечу, и восхваляли за то, что он снова спас Исайе жизнь, и благодарили Иисуса, что Билл, по счастью, оказался рядом, когда с мальцом случился очередной припадок, а не то кто его знает, что могло бы случиться.

Билл слышал, как кругом шепчутся: вы только посмотрите, плачет, будто Исайя – его родной сын… такое и в самый студеный день сердце согреет. Люди кругом были как смутные тени в вечно сером мире.

Рука его на чашке дрожала. Какой ему сейчас кофе…

– Надеюсь только, что с пареньком все будет в порядке, – бормотал Билл, и даже он сам не был уверен, что врет.

А еще потом он угнездился на конце Исайиной кровати и стал слушать и ждать – ждать, пока старший мальчишка Кэмпбелл придет домой и исцелит брата. А когда он этим займется, Билл уж сумеет потырить той целительной силы в собственных, шкурных целях. Если Мемфис не желает вернуть старику зрение напрямую, что ж, будем действовать как получится.

– Мистер Джонсон?

При звуке Исайиного голоса Билл чуть не подскочил.

– Малыш? Это ты?

– Почему я в кровати? Еще же не ночь.

– У тебя был припадок, – ответил Билл, придвигаясь к мальчишке и держа руки наготове.

– Исайя? Он проснулся? – в комнату ворвалась Октавия, и Билл поскорее отпрянул и сунул руки в карманы.

– Исайя? О, хвала Иисусу!

– Да все со мной в порядке, – сонно пробормотал тот. – Чего все такой шум подняли?

– Я вас, пожалуй, оставлю, – сказал старый Билл и затопал прочь по коридору и вон из дверей.

На улице пела зарянка. Он выпил, и через миг песенка смолкла.

Тэта решительно забарабанила в дверь некоего номера в «Уинтроп-отеле».

– Открывай сейчас же, Эвил. Я знаю, что ты там. И буду стучать, пока ты…

Дверь распахнулась, являя взорам чрезвычайно помятую Эви; бархатная маска для спанья торчала на лбу, поверх перепутанных кудряшек. Она наградила Тэту взглядом, предвещавшим убийство.

– Что за дикая идея будить девушку в такое неприличное время, а, Тэта?

Та протолкалась мимо Эви в номер и обозрела пустые бутылки и стаканы, ровным слоем покрывавшие всю комнату. Чрезвычайно грязную, надо сказать.

– Большая ночь выдалась?

– Преогромная.

Эви зевнула и повалилась обратно на кровать.

– Перед самой вечеринкой мы немножко разогрелись тут, у меня. Я познакомилась с этой ми-и-и-илой бурлеск-дивой из «Поукипси» и со славными брокерами из… а, черт с ними, и еще с тем заба-а-авным парнем, очень веселым… представляешь, он может забить четвертной об угол шкафа, причем чтобы он попал точно в стакан с джином на прикроватном столике и… а-а-а-аргх! Ты смерти моей хочешь, что ли?

Тэта рывком распахнула шторы, и вечернее солнце одним ударом нокаутировало царивший в комнате сумрак.

– Это зависит.

– От чего зависит?

– Будешь ли ты еще говорить со мной с этим твоим жеманным акцентом или нет.

Эви потерла виски.

– О, дьявол. Тогда поговори с моей головой, будь другом. Скажи ей, чтобы забила уже играть маримбу у меня на черепе.

Тэта обнюхала несколько ближайших стаканов и нашла один, не пахнувший джином.

– Сиди тут, – распорядилась она, исчезла в ванной и тут же вернулась с полным стаканом воды и двумя таблетками аспирина. – Залпом. То, что доктор прописал.

– А в чем дело-то? – умудрилась поинтересоваться Эви между двумя глотками. – Ты зачем явилась?

На самом деле Тэта неделями пыталась решить для себя, как повести этот разговор. Для начала она свирепо сузила глаза.

– Если хоть слово из того, что я сейчас скажу, просочится наружу, я загоню тебя, как дичь, убью, освежую и сделаю из твоей шкуры пальто.

Эви открыла один глаз.

– У него должна быть шелковая подкладка. Обещай мне, что будет.

– Эвил!

– Ну, ладно, ладно, я заткнулась.

Она изобразила небольшую пантомиму на тему запирания рта на замок и выбрасывания ключа.

– Хотелось бы надеяться, что это действительно работает, – проворчала Тэта, недоверчиво подымая бровь. – Ладно. Слушай. Все эти бегающие кругом пророки…

– Ой, только не надо опять…

– Замок где, ась? – рявкнула Тэта, и Эви присмирела обратно. – Итак, пророки. Ты знаешь среди них каких-нибудь сновидцев?

Эви перекатилась на бок и нахмурилась.

– Ты что имеешь в виду?

– Я имею в виду людей, которые умеют гулять внутри сна, что по твоей Таймс-сквер. Они спят, но при этом остаются в полном сознании.

– Что, прямо внутри сна? – переспросила сбитая с толку Эви.

Тэта всплеснула руками и закатила глаза.

– Мне что, на уроки дикции пора? Я вообще-то так и сказала.

Эви фыркнула.

– Это о-че-лют-но невозможно!

– Еще как возможно.

– Да брось!

– Генри это может.

Эви даже на локте приподнялась.

– Ты хочешь сказать, что Генри, наш Генри может… разгуливать по снам?

– Именно это и хочу. Генри – пророк.

Тэта открыла сумочку, порылась в ней и выудила серебряный портсигар.

– Тебе придется разрешить мне курить здесь, Эвил, а не то я себе все ногти поотгрызаю.

Эви состроила рожу, но потом все-таки махнула рукой. Тэта вынула сигарету и постучала ее концом о портсигар.

– Помнишь, на Рождество Генри попросил тебя прочесть его шляпу, потому что он пытался найти своего Луи?

– Да. Не то чтобы от меня была большая польза.

– Короче, Генри его таки нашел – в мире снов, – сообщила Тэта, прикуривая и глубоко затягиваясь дымом. – И это еще не все. Там же он встретил другого сновидца. Это девушка, зовут Лин, живет в Чайнатауне. C тех пор они каждую ночь встречаются во сне и гуляют там в свое удовольствие. Он думает, что я ничего не знаю, но это не так.

– Похоже, это нереально пухлый талант. Ну, и с чего такой шум поднимать?

– Помнишь, как погано ты себя чувствуешь, когда слишком много работаешь с предметами? Вот и у Генри со снами то же самое. У нас с ним был договор: не больше одного часа в неделю. Эвил, он сейчас ходит в сон каждую ночь, и я даже не знаю, по сколько часов там проводит! Он прогуливает репетиции, и даже когда появляется, все равно витает где-то в другом месте. Он умом повернулся на снах, – выдохнула Тэта вместе со струей сигаретного дыма. – Он – моя единственная семья, Эвил.

– А мы-то что можем сделать? Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой и приструнила его?

– Читать ему нотации не поможет. А вот эта лекция могла бы, – Тэта вытащила из сумочки газетную вырезку и сунула ее Эви в руки.

– «Общество Этической Культуры представляет всемирно известного психоаналитика Карла Юнга: симпозиум по снам и коллективному бессознательному», – прочла Эви. – Ы! А теперь то же самое, но в три раза быстрее.

– У нас вопрос по снам, значит, надо идти к эксперту по снам.

– Восемь часов вечера какого-то там января… – Эви внезапно умолкла. – Тэта, так это ж сегодня!

– О чем я тебе и говорю. Вставай и начинай шевелиться. Там сегодня аншлаг. Встретимся на крыльце у этих-как-их-там в половине восьмого.

– Тэта, я не могу. Мы с Сэмом идем сегодня в кино. Хозяева кинотеатра специально договаривались о визите. Представляешь, у них такой специальный проектор, который играет параллельно с картинкой, и звук! Правда слонячьи брови?

– Ага. C ума сойти просто. Скажешь нашему герою-любовнику, что планы изменились. Если он правда собирается на тебе жениться, пускай привыкает, – она прищурилась и внимательно посмотрела на Эви. – В чем дело? Ты такую рожу состроила, будто тебя поймали на краже печенья из сиротского приюта.

– И вовсе я не состроила.

– В том-то и дело. Ты определенно в чем-то виновата. А ну, выкладывай, – Тэта скрестила руки на груди и стала ждать.

– Ох, ну ладно, – вздохнула Эви. – Надо же кому-то признаться, пока я с ума не сошла. Этот роман с Сэмом – просто рекламный трюк.

Тэта стукнула кулаком по кровати.

– Я так и знала! Я сразу почуяла что-то настолько же ненатуральное, как этот твой акцент.

– Эй!

– Я знаю, что ты чокнутая, Эвил, но рада, что все-таки не настолько. Так я была права насчет вас с Джерико?

Эви повесила голову.

– Это было всего один раз. О, Тэта. Из меня такой ужасный друг. Самый худший на свете!

– Ну, у тебя и самомнение. Что, корону на тебя за это надеть? Не дождешься, – проворчала Тэта, крепко затягиваясь сигаретой. – Если ты правда втрескалась в Джерико, не забудь сказать об этом Мэйбл. Если он на самом деле на нее не запал, она может на тебя за это обидеться.

– Ох, может! Ты еще не знаешь Мэйбл. За этим вечно разбитым сердцем скрывается целая фабрика по производству злобы.

– Ну, целую вечность она дуться не будет – особенно если ты сэкономишь ей несколько месяцев тщетных попыток строить глазки парню, которого она все равно не получит.

– Но что, если Джерико мне недостаточно нравится? Не так, по крайней мере, как я нравлюсь ему… или он – Мэйбл. Тогда получится, что я пудрила ему мозги. Играла с его чувствами и отбила у Мэйбл просто эгоистического каприза ради, – Эви натянула одеяло до подбородка. – И еще этот Сэм…

– Так, а Сэм что? – прищурилась Тэта.

– Иногда, когда Сэм притворяется, что влюблен в меня, мой живот вытворяет странные вещи.

– Прими суспензию магнезии, и дело с концом. Слушай, лучшее, что ты можешь сделать с Сэмом, – это сыграть свою роль и забыть о нем. Знаю я этот типаж. Да у него через двадцать минут уже другая помидорка на локте висеть будет.

– Я тебе не помидорка!

Тэта затушила сигарету в бокале.

– Эвил, я тебя знаю. Ты уж с этими мальчиками как-нибудь разберешься. Вот честно, это в тебе самое неинтересное. А у нас сейчас есть проблемы поважнее.

– Это да, – сказала Эви, садясь. – Генри. Спасательная бригада выдвигается.

– Встретимся на этой заумной лекции в полвосьмого. И в полвосьмого значит в полвосьмого, детка. Восточное стандартное время. А не эвионильское фирменное во-сколько-угодно-только-не-вовремя.

– Кто бы говорил, – возмутилась Эви. – Уж тебя-то никогда нет в театре ко времени.

Тэта сунула сумочку под мышку, распахнула дверь и придержала ее ногой, натягивая перчатки.

– Признаю, я люблю иногда поддать Уолли жару. Но для своих друзей я всегда и везде вовремя.

– Да? Ну… – Эви запнулась. – А я зато дым не пускаю!

– Уверена? – Тэта приняла изящную позу в дверном проеме. – Давай подожжем тебя и посмотрим?

Эви швырнула в нее подушкой, но подруга оказалась быстрее. Подушка стукнулась о дверь и присоединилась к остальному мусору на полу.

В пятнадцать минут девятого Эви выскочила из такси на углу Шестьдесят Четвертой и Сентрал-Парк-Уэст и бегом кинулась к лестнице Нью-Йоркского Общества Этической Культуры. Тэта окатила ее кровожадным взглядом, стоя на фоне закрытых дверей.

– Я сказала, в полвосьмого, – рявкнула она, хватая подругу за руку и втаскивая в фойе. – Скажи своим, что тебя нужно учить не говорить со сцены, а время определять, по часам.

– Ну, прости, прости. Просто в последнюю минуту мистер Филипс поймал меня и попросил считать кое-что для кузины его жены. Боссу говорить «нет» я плохо умею, – выдохнула Эви, пропихиваясь сквозь двери в холл, где их уже ждала Мэйбл.

Тут Эви наградили вторым за вечер выразительным взглядом, хотя у Мэйбл он вышел не столько кровожадный, сколько просто рассерженный.

– Оу. Привет, Мордочка. Не знала, что ты тоже идешь, – поздоровалась Эви.

– Я случайно налетела на Тэту на выходе и, поскольку все равно собиралась на лекцию, предложила пойти вместе. Она сказала, ей сны и бессознательное нужны для актерского мастерства, – поделилась Мэйбл.

– Ага. Для актерского мастерства. Для него самого, – поддакнула Эви, принципиально не глядя на Тэту.

– Правда, лекция уже началась, и вахтер мне сказал, что внутрь нельзя абсолютно никому.

– О, не стоит беспокоиться. Предоставьте это мне, – и она грациозно подплыла к человеку на дверях. – Здравствуйте, я – Эви О’Нил… Провидица-Душечка?.. Тоже нет? Мне так жаль, что мы опоздали – я, понимаете ли, навещала детскую больницу и…

– Мне очень жаль, но мы никого больше не пускаем, – он возвышался перед дверью, как айсберг.

– Но я же Провидица-Душечка! – сияя, сообщила Эви.

Когда это не произвело на него никакого особенного впечатления, она попробовала объяснить:

– Ну, я читаю предметы с помощью потусторонних сил, понимаете? Даблъю-Джи-Ай? Я из пророков!

– Тогда вы должны уметь считывать время по часам, – сказал он, тыкая пальцем в афишу мероприятия. – Боюсь, вы опоздали, мисс. Входа нет.

Оказавшись на улице, Тэта гренадерским шагом двинулась вниз по ступенькам, свирепо пыхтя сигаретой. На середине лестницы она развернулась к Эви.

– Я же тебе сказала, в полвосьмого!

– Да, мы это уже выяснили, – пробурчала та и уставилась на двери с выражением полного недоумения. – Этот парень никогда не слышал моего шоу!

– Ну, и что мы будем делать теперь? – осведомилась Тэта, скорее у неба в целом, чем у кого-то конкретно.

– Тебе правда так надо задать ему несколько вопросов по актерскому мастерству? – поинтересовалась Мэйбл.

– Да, – ответила Тэта, чуть помолчав. – Просто до зарезу надо.

– Тогда кутайтесь потеплее и пошли, – сказала Мэйбл и решительно устремилась в сторону Центрального парка.

– Мы куда это? – спросила Тэта, туша сигарету каблуком.

– В Кенсингтон-хауз. Доктор Юнг останавливается там, когда наезжает в Нью-Йорк.

– А ты откуда знаешь? – поразилась Эви.

– Старая подруга моей мамы однажды давала в его честь костюмированный обед в Женеве, – бросила Мэйбл, когда они перешли улицу и углубились под сень голых деревьев.

Иногда у Эви вылетало из головы, что мама Мэйбл была Ньюэлл, то есть принадлежала к одному из самых крутых светских семейств Нью-Йорка. Правда, потом она вышла замуж за папу, и родичи от нее отказались. Интересно, как Мэйбл живется с мыслью, что добрая половина семьи пользуется услугами дворецких, шоферов и горничных, готовых исполнить любую их прихоть, пока она, Мэйбл, ютится в квартирке на две спальни вместе с родителями, митингующими против богатства и привилегий?

– Ты когда-нибудь видишься с мамиными родными, Мэйбси?

– Раз в год, – ответила Мэйбл. – На день рождения бабушки. Мама сажает меня в поезд, а на месте с него забирает шофер в «Роллс-Ройсе».

– И мама от всего этого отказалась ради любви? – спросила Тэта.

– Да. А еще потому, что хотела принадлежать самой себе и жить своей жизнью.

– Далековато между тем и этим, – присвистнула Эви.

Крупчатые гало фонарей бросали отсвет на голые ветви величественных зимних деревьев, окаймлявших бегущую через Центральный парк мощеную дорожку. Стеклянная поверхность подмерзшего пруда отражала молодой месяц – казалось, протяни руку, и достанешь. Вдалеке сияли верхние этажи фешенебельных домов на Пятой авеню. Под подошвами туфель хрустел старый снег.

– Как там у вас с Джерико? – спросила Эви у Мэйбл нарочито легким тоном, будто интересовалась погодой. – Он уже попытался поцеловать тебя еще раз?

– Эви! – возмутилась та.

– Джерико тебя целовал? – в один голос с ней удивилась Тэта.

– Можно было с тем же успехом «Дейли миррор» рассказать, – пожаловалась Мэйбл.

– Ну, прости, прости меня, Мордочка. Это же просто Тэта, и она за тебя тоже волнуется. Правда, Тэта?

– С нездешней силой, – подтвердила Тэта, меча в Эви на редкость выразительный взгляд. Взгляд говорил: какого хрена? что ты вытворяешь, зачем мучаешь себя? Эви в ответ похлопала ресницами: понятия не имею, чего ты там себе надумываешь! Я выше твоих жалких инсинуаций.

– Нет, не пытался, – сообщила Мэйбл, не замечая этого безмолвного обмена любезностями. – Но мы были очень заняты, собирая выставку, – она подозрительно посмотрела на Эви. – Ты ведь придешь, правда? И никакая очередная радиочушь тебе не помешает?

– Сказала, что приду, значит, приду, – шмыгнула носом Эви. – О, глядите-ка! Снова снег пошел. Красота, правда?

Девушки остановились на самом верху арки и залюбовались мерцающими хлопьями, спархивающими на дорожку и полого круглящуюся лужайку. Сама ночь на мгновение задержала дыхание. В тишине из казино Центрального парка долетел джаз, а с ним звуки веселья: огни проглянули между деревьев… Тэта вспомнила Мемфиса и маяк. Сегодня вечером она даже пыталась набрать ему домой, но к телефону подошла тетя, и Тэта быстро положила трубку. «Ошиблась номером…» Снег таял у нее на перчатках, и внутри что-то шевельнулось. В том сновидении тоже всегда шел снег… снег был везде. Генри говорил, что сны – это ключи, но ей было решительно невдомек, что этот сон пытается ей сказать.

– Так что, Мэйбл, вы нашли что-нибудь интересное для этой вашей дурацкой затеи с пророками? – спросила она.

– О, кучу всего нашли. Оно все будет в экспозиции, – отозвалась Мэйбл и уточнять ничего не стала.

Это было личное, между ней и Джерико – таким не делятся. Тем более что Эви все равно разболтает ее частные тайны первому встречному и глазом не моргнет.

– Полный музей жутких страшилок, да? – поднажала Тэта. – Те, кто говорит с призраками. Те, кто видит будущее и считывает предметы, как наша Эвил. Те, кто умеет… ну, не знаю, сжигать всякие вещи, возгорания устраивать…

– Возгорания? Господи, нет! – Мэйбл даже поморщилась. – Ничего такого.

– Вот честно, Тэта, и ты еще меня называешь Злом! – со смехом воскликнула Эви. – Откуда ты вообще выкопала эту идею?

Легкое покалывание пробежало по кончикам Тэтиных пальцев.

– Просто поддерживаю светскую беседу. Тут вообще-то холодно, – и она зашагала быстрее сквозь снегопад.

А потом они ждали в пышном холле маленького и традиционного до мозга костей Кенсингтон-хауса, пока наконец в дверях не возник высокий белоголовый мужчина в очках с металлической оправой, твидовом пиджаке.

Мэйбл пихнула товарок локтями.

– Это он! Вперед! – яростно зашептала она и кинулась ему навстречу. – Доктор Юнг?

Эви и Тэта тащились в фарватере.

– Да, я доктор Юнг.

– Слава богу! Мы так вас ждали.

– Правда? – Докторские брови изобразили галочку над оправой очков. – Прошу прощения. У нас назначена встреча?

– Нет, но нам отчаянно нужно с вами побеседовать. Дело безотлагательной важности.

Психиатр выпустил облачко дыма и задумался, потом любезно улыбнулся.

– В таком случае нам будет лучше пройти вот сюда.

Девушки представились и были приглашены в уютный, премило обставленный кабинет, весь в полках чрезвычайно важных с виду книг. Доктор предложил им сесть и лишь после этого опустился в кресло сам.

– Итак, леди, чем я могу вам помочь?

– Доктор, что вам известно о пророках? – выпалила Тэта.

– Ты же говорила, тебе про актерское мастерство надо, – прожужжала Мэйбл.

Мистер Юнг подождал, пока гостьи как следует устроятся.

– Да, о них слышал, – сказал он; швейцарский акцент аккуратно обкорнал концы слов. – Правильно ли я понимаю, что вы интересуетесь психическими явлениями и паранормальной сферой?

Тэта покосилась на Мэйбл. Приглашая подругу на лекцию, она и подумать не могла, что вечер кончится личной аудиенцией у самого Юнга. Обратного пути нет, придется ввести Мордочку в курс дела.

– Видимо, да. Видите ли, у меня есть друг, он пророк и может путешествовать по снам. Я имею в виду, действительно гулять во сне, как в реальном мире, и все там смотреть.

Мэйбл вытаращила глаза:

– Это еще кто?

– А кто ты думаешь? – огрызнулась Тэта.

– Генри, конечно, – вставила Эви.

– Так, минуточку, а ты откуда знаешь? – она перевела взгляд с Эви на Тэту. – Да, откуда Эви знает? – и обратно. – Так ты все-таки умеешь хранить секреты, просто выборочно?

– Ну, Мэйбси, сколько еще мне тут в терновом венце разгуливать? Я же сказала, прости! – заскрипела зубами Эви.

Доктор Юнг ненавязчиво кашлянул, и девушки присмирели.

– Осознанные сновидения, говорите? Это настоящий талант. Прошу вас, продолжайте.

– Так вот, в последнее время мой друг Генри и еще одна сновидица, Лин…

Тут уже доктор Юнг посмотрел на нее диким взором.

– Так их у вас, что ли, двое?

– Это я собиралась спросить следующим, – встряла Мэйбл, прожигая Тэту взглядом.

Извините, я не с ней, изобразила Эви одними губами.

– Это долгая история, – сказала Тэта. – Суть в том, что они каждую ночь встречаются в мире снов в одном и том же месте, на железнодорожной станции, и отправляются оттуда в некое магическое место, где могут трогать предметы и нюхать цветы, и… короче, судя по тому, что Генри мне говорит, там все очень реально. Слушайте, док, я понимаю, звучит так, будто мы все тут спятили, но это чистая правда.

Доктор Юнг тщательно протер очки носовым платком.

– Иными словами, ваш друг и его спутница свободно перемещаются по миру бессознательного. Они получают возможность действовать внутри психики других людей и взаимодействовать с опытом и воспоминаниями всего человеческого рода – c коллективным бессознательным.

– Извините, док, вы меня по дороге потеряли, – сказала Тэта. – Что такое это ваше коллективное бессознательное?

Психиатр снова зацепил очки за уши.

– Ну, представьте это как символическую библиотеку, которая существовала всегда и в которой находятся все наши личные переживания и воспоминания, а также все то же самое наших предков – эдакое общее для всех знание, которое каждый индивидуум понимает безотчетно, от природы, просто в силу наследственности. Это религия, мифы, сказки – все они черпают силу из коллективного бессознательного. А сны – это, если хотите, такая библиотечная карточка, которая дает доступ к этому архиву символов, воспоминаний и переживаний.

– А вред оно может причинить? Если во сне с вами что-нибудь случилось, вы, как правило, просыпаетесь. А вот если вы там живете, взаправду, как мой друг Генри? Может с ним там что-нибудь случиться – c ним или с Лин?

– Интересный вопрос. Вы когда-нибудь слышали о теневом «я»?

Эви и Тэта покачали головой.

– Это вроде как ваша темная сторона? Как доктор Джекил и мистер Хайд, если я ничего не путаю, – сказала Мэйбл, довольная, что знает ответ на такой мудреный вопрос.

– Да, именно так, – сказал доктор Юнг, выдувая облако пряного дыма. – У каждого из нас есть обычное осознанное «я»: это то лицо, которое мы каждый день демонстрируем миру. Но есть и другое «я», которое мы предпочитаем скрывать даже от самих себя. В нем содержатся самые наши примитивные эмоции и вообще все, чего мы в себе не выносим и потому подавляем. Вот это и есть Тень.

Психиатр снова раскурил трубку. Когда чиркнула спичка, в пальцах у Тэты снова закололо.

– Это теневое «я» – оно злое? – спросила Эви, и на мгновение перед ее внутренним взором вспыхнула картинка Джона Хоббса и его жуткой тайной комнаты.

– Это зависит от того, насколько яростно вы защищаете свои рубежи от теневого «я» и на что готовы пойти, чтобы уберечь себя от этого знания. Такой человек, как правило, даже не знает, что творит зло. Вспомните историю доктора Джекила и мистера Хайда. Добрый доктор Джекил временами оказывается одержим своим теневым «я», мистером Хайдом, который творит совершенно невыразимые вещи. Доктор Джекил проецирует (хорошо – назначает, отдает) невыносимые для себя черты характера этому отщепленному «я», мистеру Хайду. Это, разумеется, весьма крайний случай, но и такое тоже случается. В этом и заключается величайшая власть Тени над нами: мы не видим ее, не замечаем. Когда мы осознаем свою Тень, мы можем достичь просветления.

– Думаю, у Генри такая теневая часть есть…

– Она у всякого есть, – мягко поправил ее доктор Юнг.

– Как можно заставить его прекратить и проснуться?

– Единственный способ исправить Тень – это осознать ее. Принять и интегрировать в личность. Возможно, ваш друг придет к этому решению самостоятельно, просто исследуя свои сны, потому что сны всегда хотят пробудить нас к осознанию каких-то по-настоящему глубоких внутренних смыслов. Все тайное рано или поздно становится явным, как бы яростно мы ни пытались удержать его под замком.

Тэта подумала про свои собственные сны – про снег, и коней, и горящую деревню. И про Роя. Всегда про Роя. Как же отчаянно она старалась оставить прошлое в прошлом – там, откуда оно не сможет дотянуться до нее и причинить боль. А теперь этот специалист по головологии говорит, что крышку на колодце все равно не удастся удерживать вечно. Неприятный зуд в ладонях вырос до жжения.

– Вы хорошо себя чувствуете, мисс Найт? – поинтересовался доктор Юнг, нахмурив лоб. – Вы как-то сильно встревожились.

– Тут… как-то ужасно душно.

– На самом деле холодновато, – вставила Мэйбл.

– Мне… нужно немного подышать. Мы и так уже отняли массу вашего драгоценного времени, доктор. Спасибо. Вы были ужасно пухлый!

В панике она вскочила на ноги. C полки за спиной психиатра выскочила книга и сшибла свечу. Пламя занялось на рукаве докторского пальто, но психиатр ловко загасил его, прежде чем оно успело как следует прихватить ткань.

– Ох, я дико извиняюсь, – в ужасе пролепетала Тэта. – Не надо мне было так скакать.

Она попыталась спешно подумать о чем-нибудь холодном: мороженое… зимний ветер… снег опять же… О, нет! Только не снег.

– Все в порядке, – отозвался доктор Юнг, изучая испорченный рукав.

Он поднял книгу с ковра, куда она приземлилась корешком вверх, томно раскинув страницы, и принялся рассматривать.

– Хм-м, забавно. Да, весьма любопытно. Вы же сказали, что вам жарковато, мисс Найт?

– Да, – прошептала Тэта.

– Что там? – встряла любопытная Эви.

– Синхронистичность. Значимое совпадение. Мощный символ из коллективного бессознательного.

Он показал им рисунок в книге: величественную птицу пожирал огонь.

– Феникс восстает из пламени.

Страница раскрылась на номере сто сорок четыре.

А глубоко под поверхностью города Вернон «Крупный Верн» Бишоп и его люди старались согреться в ожидании бутлегера, который нанял их постеречь партию бухла. Работенка была раз плюнуть: канадский виски привезли на корабле; прежде чем судно вошло в док, Вернон с ребятами пригребли на лодке, забрали бочки, угребли обратно и сныкали спиртное в старых каменных тоннелях, вившихся под Бруклинским мостом. В команду Вернон взял Леона, большого парня с Ямайки, зашибавшего временами деньгу в качестве боксера-любителя то тут, то там, и кубинца по имени Тони с крайне ограниченным запасом английского. C кубинцами у Вернона проблем не было: у него жена приехала из Пуэрто-Рико и говорила по-испански. Вернон нахватался у нее отдельных словечек и фраз, достаточных для легкой светской беседы.

Темно было тут; единственный свет шел от лампы на диггерской каске Вернона, да еще у Леона был фонарь и у Тони – совсем маленький, который он очень крепко сжимал в руке.

– ¿Cuánto tiempo más? – спросил Тони, меряя каверну шагами, чтобы не замерзнуть.

Вернон пожал плечами.

– Пока босс не придет.

– Мне тут не нравится, – проворчал Леон, дыша облачками пара, быстро рассеивавшимися в свете фонаря.

Вернон чувствовал себя в тоннелях вполне удобно: некоторые он сам продолбил в бытность свою кессонщиком. Опасная была работа – глубоко под землей, где можно копать всего несколько часов в день, а не то станет плохо с давлением. Зато он гордился, что сам, своим отбойником прокладывал городу дорогу в будущее – к поездам, мостам и тоннелям завтрашнего дня.

– Говорю тебе, тут что-то не так, – не унимался Леон.

– Только не надо мне твоих островных суеверий! – отбрил его Вернон, бессовестно позаимствовав фразу у своего кузена, Клайда.

Во время большой войны Клайд служил в сплошь черной 92-й дивизии. После победы он вернулся в Гарлем весь в орденах, гордый по самое не могу, хоть и без ноги, которую потерял из-за нагноившейся огнестрельной раны. Они курили сигары и точили лясы в задней комнате зеленной лавки Младшего Джексона до раннего утра: хохотали, хлестали виски, слушали, как двое парней пытаются переиграть друг друга на пианино в стиле страйд. Но Клайда как будто что-то преследовало, угнетало. Как-то, сидя под желтой луной, он признался:

– Я видел на этой войне вещи, которые человеку видеть не положено. От таких люди забывают, что они люди, а не стая тварей, ползающих где-нибудь в грязи. А самое проклятое во всем этом то, что я ни в жисть не мог вспомнить, за что мы такое деремся. Драться через некоторое время входит в привычку.

Месяцев пять спустя Клайд отправился в Джорджию, навестить каких-то родичей, да пошел себе в город, выпить чего-нибудь холодненького. Местные не слишком-то обрадовались Клайду в униформе, со сверкающими медальками, и сказали ему все это с себя по-быстрому содрать. Клайд, ясное дело, отказался.

– Я дрался за эту страну в форме, в ней же потерял ногу. И имею право ее носить.

Добрые люди, уроженцы Джорджии, c этим не согласились. Они привязали его к грузовику и протащили через весь город волоком, потом подожгли, а потом вздернули на самом высоком дереве из доступных. Поговаривали, что его крики было слышно в соседнем городе. И медали семья так никогда обратно и не получила.

Забавно, что Вернон решил вспомнить про Клайда именно сейчас. Несколько прошлых ночей ему снился давно покойный кузен: во сне у него никаких костылей не наблюдалось, а униформа была такая чистая, что аж хрустела. Он махал Вернону с парадного крыльца дома; перед домом раскинулся сад, а во дворе стояло персиковое дерево, все в цвету – как раз о таком логове Вернон и сам мечтал. Рядом с Клайдом оказалась хорошенькая девушка в старомодном подвенечном платье с фатой.

– Посмотри этот сон со мной… – прошептала она прямо в голове у Вернона.

Он натурально воспринял сон как знак того, что все идет правильно, что эта работа на бутлегера и деньги с нее могут значить и для него, Вернона, долгожданный кус пирога. Но сейчас что-то из этого сна гуляло у Крупного Верна под кожей, как эдакий зуд, который никак не почешешь. И с чего вдруг – непонятно.

Из длинного жерла тоннеля послышался звук. Парни повскакали с мест.

– Это они? – прошептал опасливо Леон.

Вернон рукой показал – тихо, мол, и уставился выжидательно во тьму.

– Сигнала нет.

Бутлегер всегда светил фонариком условный сигнал: три коротких, резких вспышки. Кто бы там, в тоннеле, сейчас ни сидел, светить он наотрез отказывался. Вернон весь напрягся. Это могли быть и копы! Или бутлегеры-конкуренты, да еще вооруженные.

Вернон слушал, весь натянутый, как струна. Звук был совсем тихий, зато настойчивый: какое-то гудение, вроде как от пчел, запертых в комнате и рвущихся на свободу. Но ниже… почти человеческий такой звук. От него вся кожа у Вернона пошла мурашками. Он даже инстинктивно попятился.

– Что это такое? – спросил Леон, поднимая фонарь: глаза у него были в пол-лица.

– Ш-ш-ш, заткнись, – прошептал Вернон.

Они еще подождали.

– Все еще слышишь? – спросил он.

– Нет, – помотал головой Леон, но тут оно, как назло, вернулось – и на сей раз громче прежнего. – Говорил я тебе, мне тут не нравится. Давай-ка выбираться отсюда.

Вернон сцапал его за плечо.

– Пока босс не сказал, никто никуда не идет.

– Да ну его к дьяволу, босса! Его тут нет, а вон та штука – есть.

– С этими сицилийцами нельзя вот так вот взять и просто выйти из дела, – предупредил Вернон. – Мы будем сидеть здесь, c бухлом, и ждать.

Громкий скрипучий визг донесся из тоннеля – у парней он аж в зубах отдался.

– Dios mío, – прошептал Тони.

– Босс там или нет, а я сваливаю, – сообщил Леон.

Тони согласно закивал.

– Ладно, пошли, – сдался Вернон.

Они побежали. Свет фонаря отбрасывал их скачущие тени на старые кирпичные стены – дикие, гротескные фигуры. Внезапно фонарь ни с того ни с сего решил уйти на покой, оставив их почти в полном мраке. Остались только фара у Вернона на лбу да маленький фонарик Тони, и их было решительно мало. Тяжкое дыхание так и колотилось в уши. Надо срочно успокоиться, отдышаться – тут, на глубине, и в обморок недолго хлопнуться, подумал Вернон. Все они это знали – c подземельем шутки плохи. Что бы там, в коридоре, сейчас ни бродило, они с него уже выдохлись, как загнанные в ловушку псы.

– Ты слышал? Слышал? – Леон уже впал в панику.

Звук определенно приближался. В нем уже различались отдельные гортанные порыкивания, утонувшие в общем невнятном гаме. Что же это такое? И сколько его?

– Идет сзади, – оценил Вернон. – Фонарь где? Леон, зажги его немедленно!

Опять визг.

– Леон!

– Да пытаюсь я, пытаюсь!

Визг раздался справа, и мужчины окаменели. Звук был очень близкий.

– Ты вроде сказал, что они сзади, – настойчиво прошептал Леон.

Вернон тяжело сглотнул.

– Они там и были.

– Идем назад! – выкрикнул Леон и кинулся наутек, в сторону склепа под мостом.

– Леон! Погоди! – завопил вдогонку Вернон – за секунду до того, как в темноте прозвенел крик и тут же резко стих.

Ему всегда было интересно, что такого кузен Клайд увидал на войне, что даже упоминать и то страшно. Вот сейчас и выяснишь, дурень, сказал он сам себе.

– Dios mío, – снова повторил Тони.

Он уронил фонарик и сполз по стене на пол, ухватившись руками за шею.

– Ayúdame, Santa María!

Вернон подобрал с пола фонарик.

– Вставай, Тони! Шевелись!

Он вздернул напарника на ноги и почти поволок его вниз по темным ступенькам, уводившим еще глубже в подземелье. Через несколько лихорадочных поворотов они выбежали на заброшенную и частично затопленную станцию подземки. Высоко вверху некогда роскошный каменный потолок ниспадал вниз стволами колонн, изборожденных многолетними потеками сырости. Вернону вода оказалась до пояса, но он-то был добрых шести футов ростом. В Тони насчитывалось хорошо если пять с половиной – он ушел в воду по грудь и продолжал при этом яростно молиться.

– Уже недалеко, – сказал ему Вернон.

Он понятия не имел, до чего недалеко, но ему нужен был Тони, живой и вменяемый.

Вода вздулась снизу. Вдалеке что-то плеснуло.

– ¿Qué es eso? – пролепетал Тони голосом, полным ужаса.

Вернон, дрожа, повел тщетным лучиком по просторам затопленной станции: стены лоснились от долгих лет сырости и заброшенности. Старая билетная будка смотрелась маленьким мавзолеем. Вернон на своем веку посетил немало станций подземки и знал, что где-то тут точно должна быть лестница наверх и наружу.

Он повел фонариком вправо от будки: стена.

Влево…

Вот и он – коридор!

– Тони! – прошептал он и ткнул пальцем в черный проем в зернистом бледном свете. – Ahí!

– Sí! – кивнул тот.

Фонарик мигнул и погас. Вернон хорошенько шлепнул его об ладонь, но это не помогло.

Звук вернулся, и шел уже не издалека – теперь он был повсюду вокруг них.

– Скорей! – заорал Вернон. – ¡Vámonos!

Бежать против высокой воды, всем своим весом навалившейся на грудь, было нелегко – да еще при каске Вернона в качестве единственного источника света: естественно, Вернон налетел на стену. Он скрипнул зубами, чтобы не закричать, и сунул руки в темную воду, зная, что где-то там должна быть лестница: наградой ему стали металлические перекладины.

– Она тут, – ободряюще прошипел он Тони. – Лестница!

Вода снова всколыхнулась, долгой и мощной волной. Вернон дернул головой в направлении движения, туда, где раньше были рельсы, а теперь виднелась паутина каких-то металлических конструкций.

Только на прошлой неделе Вернон отпраздновал день рождения – двадцать первый! – в одной дыре под лестницей шикарного дома в Вест-Сайде и теперь очень надеялся отметить и двадцать второй. А может, он подхватит все свое семейство – жену и новенького малыша – и найдет себе новое место, уж однозначно получше. В Нью-Джерси, скажем, переедет или вот в Балтимор, где у него сестра учительницей служит. Страна-то у нас большая, ни к чему весь свой век дышать пылью и газом, таскать на горбу виски, лишь изредка выбираясь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, все время чувствовать дикую жажду, такую, что вовек не напиться… Да, пора им, пожалуй, подальше отсюда – будут совсем как пионеры Дикого Запада. Щедра земля – надо же посмотреть, что она уготовила нам!

Клац-клац-клац-клац. Жуткий звук эхом запрыгал по затопленной станции. Что-то светящееся и зеленое посыпалось из тоннеля и вниз по стенам, так и полыхая в темноте. Жуткий звук издавали рты, а в них, открытых, щерились острые зубы.

Позади Вернон услышал крик напарника.

– Тони! – завопил он, хлеща фонарем во все стороны. – Тони!

Но Тони рядом больше не было. Остался один Вернон – Вернон и те твари во тьме, что подбирались теперь все ближе и ближе. Заорав во всю глотку, Вернон прыгнул на лестницу, вверх и на платформу – а потом он побежал, как поселенец по прерии, торопясь воткнуть свой шест в твердую, плодоносную почву внутренних земель, чтобы застолбить место себе и детям, и всем поколениям, что еще прорастут под этими синими небесами. Вернон бежал, а слабый свет фары на каске лихорадочно метался в окружающей тьме.

Коридор гнулся вверх и влево. Верн бежал, а в ушах у него скрежетал мерзкий, гортанный визг. Кстати, он вспомнил, что ему так не понравилось во сне с Клайдом. Клайд стоял под бушующей в небе грозой.

– Он идет! – сказал кузен и поглядел вдаль, туда, где тощий седой мужик в дурацком цилиндре все хохотал и хохотал, и никак не останавливался.

Свет задрожал, выхватив из мрака коридор и то, что ждало его там. Вернон поставил на скверный участок.

– Господи Иисусе, – только и успел прошептать он, когда меж стен разлился яростный зеленый свет, от которого было уже не спастись.