Сэм и Эви стояли в очереди в главном отделении нью-йоркской почтовой службы, глядя, как огромные стенные часы филигранно нарезают драгоценные минуты. Почта оказалась на диво многолюдной: повсюду длинные хвосты, а ведь давно не Рождество. У окошка номер шесть монументальная рыжая дама уже теряла терпение, нависая над растерянным клерком, который никак не мог отыскать ее бандероль.

– Не могли бы вы посмотреть еще раз, пожалуйста? – говорила она с четким, слегка британским акцентом. – Посылку отправили две недели назад, от мисс Фелисити Уортингтон миссис Рао, Джемме Дойл Рао.

– Простите, а вы случайно не Сэм и Эви?

Эви оглянулась. Молодая девушка в цветочной шляпке глядела на нее, сияя взволнованной улыбкой.

– Виновна! – отрапортовала Эви и расцвела на глазах.

Девушка так и ахнула.

– Я обожаю ваше шоу! Ой, а не могли бы вы дать мне автограф – это для мамы? Она была бы так счастлива, так…

– Прости, сестренка, мы сейчас не на работе, – отрезал Сэм, прерывая поток восторгов.

– А вот это было грубо, – прошептала ему Эви сквозь стиснутые зубы.

– Нам сейчас не нужно внимание, красотка. Хорошо иногда не быть знаменитостью.

– Это самая большая глупость, что я от тебя слышала, Сэм Ллойд, – выдала Эви, вздергивая брови. – А глупостей ты говоришь немало.

– Следующий! – сказал клерк в окошке, жестом подзывая их.

– Как делишки, отец? – обратился к нему Сэм. – Нам бы тут кое-какая помощь с адресом не помешала.

– А ну, отставить шуточки, – отбрил тот с каменной физиономией и даже глаз не поднял. – Куда посылаем?

– О, нет-нет, мы ничего не посылаем, – защебетала Эви. – Нас интересует один офис здесь, в этом самом здании.

– Еще два года, всего два до наградных часов и пенсии, – клерк наградил их суровым взглядом поверх очков. – Какой еще офис?

Сэм протянул в окно мамин таинственный документ. Клерк нахмурился и канул в глубины почты.

– Извините, – изрек он, вернувшись через пару минут. – Ничем не могу вам помочь, если только вы не правительство Соединенных Штатов.

– Что вы имеете в виду? – растерялась Эви.

– Этот офис под запретом. Принадлежит федералам. Или раньше принадлежал. Сейчас не используется. Извиняйте, ребятки, – он взмахнул рукой. – Следующий!

– И как же нам туда проникнуть? – осведомилась Эви, когда они с Сэмом освободили место перед окном.

– Нам нужен отвлекающий маневр, – сказал он, подумав минутку. – Что-нибудь, способное собрать нам тут большую толпу.

– Тебе нужна большая толпа? – переспросила Эви.

– Я так и сказал.

– Просто хотела удостовериться – ты иногда так бормочешь. Вот, подписывай тут, – она протянула ему клочок бумаги и карандаш, потом расписалась рядом с ним. – Предоставь это мне.

Эви продефилировала мимо очереди нетерпеливых горожан, помахивая расшитой бисером сумочкой на локте. Молодая леди, которая их узнала, сейчас как раз стояла у окошка.

– Мне ужасно неловко вас прерывать, – Эви одарила ее улыбкой. – Вот ваш автограф, моя дорогая.

Затем она улыбнулась почтмейстеру.

– Я опять забыла: какую марку, вы говорите, надо клеить на брачное свидетельство?

Тот растерянно поглядел на нее, а девушка ахнула и прикусила губку.

– Впрочем, какая разница. Думаю, у меня все получится. Не будем заставлять мирового судью ждать! – сказала Эви, подмигнув ей.

Мурлыкая себе под нос, она прогулочным шагом направилась прочь и юркнула за какой-то большущий цветок в горшке, откуда открывался вид на телефонную будку.

– Раз… два… – начала она, глядя сквозь ветки.

Не успело настать «три», как их юная фанатка влетела в будку, даже не позаботившись закрыть за собой дверь.

– «Нью-Йорк Дейли миррор», пожалуйста, – заорала она в трубку. – Да! Это «Дейли миррор»? Да! Держитесь там за шляпы, потому что у меня для вас сенсация. Я сейчас на почте, на большой, которая на Восьмой авеню. Здесь Сэм Ллойд и Провидица-Душечка. Они забирали свидетельство о браке и, я слышала, что-то говорили о мировом судье. Они планируют побег! – она сделала паузу. – Ну, я понятия не имею, почему они забирали такой документ на почте, но они сейчас тут, и вам бы хорошо поторопиться, пока они не улизнули!

Девушка нажала на рычаг и снова набрала.

– Да, «Дейли ньюс», будьте добры…

Вполне довольная результатом, Эви нашла Сэма под лестницей, и они стали ждать.

– Что ты там устроила, будущая миссис Ллойд?

Эви ухмыльнулась.

– Кто ждать умеет, тот всем владеет.

– Это обещание? – Сэм одарил ее своим фирменным волчьим оскалом, и у нее в животе снова что-то затрепыхалось.

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Через несколько минут ватага репортеров из конкурирующих изданий взяла почту штурмом. Это заметили с улицы, и вскоре все кругом запрудила толпа ньюйоркцев, взволнованных перспективой изловить парочку знаменитостей, собирающихся сбежать. Сэм выглянул как раз вовремя, чтобы увидеть, как полицейский кордон пытается сдержать внезапный вал фанатов. Все это отчетливо отдавало каким-то дружелюбным народным восстанием.

– Такого отвлечения тебе хватит? – деловито осведомилась Эви.

– Красотка, это первый класс!

Последний луч солнца ворвался в высокие окна и упал на лицо Эви, озарив его целиком – и сложившиеся в довольную улыбку губы, и темно-голубые глаза, сощуренные, потому что их хозяйке недурно было бы завести солнечные очки, да тщеславие мешало: такое лицо всегда должно быть открыто. Эви улыбалась, от души наслаждаясь спектаклем. Сэм когда-то путешествовал с цирком, но рядом с Эви всегда свой собственный цирк – да что там, настоящая воздушная гимнастика. Он был бы рад совершить что-нибудь потрясающее, нелепое, забавное, чтобы пофорсить перед нею – ну, скажем, поехать в Бельмонт и поставить все свои деньги на лошадь. Черт, да хоть купить эту самую лошадь и назвать ее в честь Эви. Глупо, ужасно глупо, пускать девушку вот так к себе вовнутрь… Но прекращать этот балаган ему не хотелось – вот нистолечки.

– Что такое? – Эви встревоженно пригладила волосы. – У меня на голове что-то не то?

– Ага. У тебя на голове лицо, представляешь?

Эви закатила глаза.

– Просто так уж вышло, это чертовски симпатичное лицо, – сказал Сэм и готов был поклясться, что Эви зарделась.

– Вон они, там! – завопил кто-то в толпе, показывая, к счастью, совсем в другую сторону, где мужчина и дама шли с небольшим терьером на поводке.

Полицейские заорали и засвистели, а толпа вырвалась из оцепления и хлынула на другую сторону вестибюля, грозя смести ни в чем не повинную пару.

– Пожалуй, нам пора, Бэби-Вамп, – заметил Сэм.

Он потянулся за ее рукой, ее пальцы нашли его, и, радуясь надежности пожатия, Сэм подхватил Эви и ссыпался по ступеням в подвальный этаж. Наверху бал правил хаос.

Они миновали огромное главное помещение, где жужжали и грохотали сортировочные машины, рождая неумолчный механический гул. Письма летели по прозрачным трубам в тележки, откуда их забирали на обработку почтовые рабочие, слишком занятые, чтобы заметить ненавязчиво проскользнувших мимо Сэма и Эви. Вскоре они оказались в другой части почтамта, разветвлявшейся в обширный лабиринт одинаковых коридоров. Поиски уже было решили оказаться бесплодными, когда еще одна лестница привела их на уровень вниз, к длинной, безрадостной череде офисных дверей.

– В-118, В-120, – читала Эви на ходу.

Еще несколько, потом мужской туалет…

– В-130!

Темное, шероховатое стекло в двери офиса В-130 еще хранило призрачные следы надписи, сообщавшей, что здесь находится просто «СТАТИСТИКА».

– Отличный способ держать любопытных подальше. Трудно представить что-то зануднее статистики, – Сэм попробовал ручку. – Заперто, конечно.

– Что дальше? – поинтересовалась Эви.

– Минутку. – Сэм порылся в кармане и извлек полученный от осведомителя ключ.

Будучи применен к замку, тот наотрез отказался сотрудничать. Сэм зарычал.

– Можно еще разбить стекло, – предложила Эви.

– Это последнее средство. Не надо, чтобы люди знали, что мы тут были.

Сэм приник лицом к стеклу, приставив с обеих сторон ладони, но все равно разглядел только столб света, идущий откуда-то сверху справа, со стороны туалета.

– Погоди-ка, у меня идея, – сказал он и взял курс на уборную.

– Вряд ли зов природы можно квалифицировать как идею.

– Ты просто подержись пока за шляпу, ладно? – и он исчез внутри.

Мгновение спустя дверь снова отворилась, и Сэм поманил Эви пальцем.

Та сложила руки на груди.

– И ты хочешь, чтобы я вошла туда?

Сэм округлил глаза.

– Неужели тебя не прельщает маленький уютный кабинетик на двоих, а, Бэби-Вамп?

– Что может быть романтичнее ряда писсуаров! Ты что вообще задумал? – спросила Эви, но внутрь зашла.

– Вон, смотри, – он показал на небольшое створчатое окошко высоко под потолком. – Оно ведет прямиком в офис В-130.

Сэм присел и сплел пальцы ладонями вверх.

– Давай, милая. Оп-ля! Я тебя подсажу.

– Да ты шутишь! – не поверила своим ушам Эви.

– Я в цирке все время этим занимался. Номер проще простого.

– И почему ты думаешь, что он непременно должен называться «Эви вверх тормашками»? – проворчала она.

– Туфли выглядят опасно. Ты их лучше сними сначала.

– Я люблю эти туфли гораздо больше тебя, Сэм.

– Мы за ними потом вернемся.

– Они от Блуми. И я их тут не оставлю!

Эви скинула свои шелковые туфельки и закусила ремешки зубами, так что они симпатично повисли по обе стороны рта.

– А, так вот что требовалось, чтобы тебя заткнуть! – пошутил Сэм.

– Я феве это на голофу надену. Фефное флово! – посулила Эви, наступая на Сэмов ручной трамплин и взлетая к потолку.

Она вцепилась в раму окна и заскользила затянутыми в чулки ногами по белой, кафельно-гладкой стене.

– Фэ-э-эм!

– Держись!

Сэм наступил в писсуар и подставил ей плечо.

– Недофтатофно!

– Ну, ладно. Тогда прошу заранее меня извинить, – сказал Сэм и, крепко взявшись за задний фасад леди, энергично подпихнул ее вверх; он был очень рад, что Эви не видно его ухмылки. – Не торопись, со мной все в порядке.

– Фэ-э-эм, я бы фебя фнула, ефли бы не боялафь, фто ты меня уронишь!

Ворча, она протиснулась сквозь окно и приземлилась с явственным грохотом по ту сторону стены.

– Эви? Ты в порядке? – воззвал Сэм.

– Ага. К счастью, тут у стены стоит стол. Сэм?

– Да, Котлетка моя?

– Напомни мне пнуть тебя потом.

– Непременно, – пообещал он. – Только не забудь открыть мне дверь.

Он обежал кругом. Эви встретила его на пороге, раскинув руки жестом радушной хозяйки.

– Как мило с твоей стороны зайти на огонек! Думаю, тебе понравится, какое гнездышко я тут свила.

На то, чтобы глаза привыкли к темноте, ушло несколько секунд. Зря он не захватил фонарик!

– Вся эта пыль – очень элегантный интерьерный ход.

– Правда ведь? Я специально приглашала декоратора. Сказала ему, мне бы хотелось что-нибудь наподобие «Падения дома Ашеров», только не такое веселое. Итак, Сэм, где это мы?

Американский Департамент Паранормальных Исследований оставил по себе не так уж много. Три стола, несколько стульев. Дубовый шкаф для бумаг. Книжный шкаф, уставленный большими, потемневшими, крайне скучными с виду томами. Календарь страховой компании «Американский орел» на ржавом гвозде на стене, открыт на апреле 1917-го. Рядом карта Соединенных Штатов, утыканная кнопками – в каждом штате отмечено минимум несколько городов. На каждой кнопке – свое число: 63, 12, 144, 48, 97…

– Что мне искать? – деловито осведомилась Эви, открывая и закрывая ящики стола; в них не было ничего, кроме комьев пыли.

– Что угодно со словами «Проект „Бизон“», – отозвался Сэм, подходя к архивному шкафу, который оказался заперт. – Шпильки не найдется?

Эви пошарила в сумочке и нашла одну. Сэм сунул ее в замок, пошерудил и со щелчком открыл ящик. Тот оказался пуст. Они все оказались пусты.

– Черт тебя побери! – Сэм от души двинул шкафу в бок. – Оу, – добавил он, тряся рукой.

– Что теперь? Тут ничего нет, – сказала Эви.

Они с Сэмом неприкаянно стояли посреди заброшенного офиса.

– Я правда думал, мы что-нибудь найдем, – сказал Сэм, и Эви по голосу смогла оценить, насколько он разочарован.

Это был их лучший след за долгое время, он возлагал на него такие надежды… Она огляделась еще раз, ища хоть что-нибудь, способное оказаться полезным.

– Сэм? – У нее в голове заворочалась, обретая форму, кое-какая идея.

– М-м-м?

– Ты вроде говорил, что нашел это письмо от Ротке в книге? – Эви кивнула на шкаф с томами.

– Бэби-Вамп, ты гений. – Искра надежды снова подожгла запал.

– О, Сэм, ты так говоришь просто потому, что это правда.

И они углубились в дебри больших, переплетенных в кожу томов. Эви смахнула с одного слой пыли.

– Уф. Вот и конец этим перчаткам. «Декларация независимости». Сэм, скажи, я об этом где-то слышал.

Она открыла книгу. Внутри та оказалась выпотрошена, так что из краев страниц получилась неопрятная коробка с двумя узкими стеклянными бутылочками внутри. Что бы там ни было раньше, жидкость давно уже испарилась, оставив по себе только потресканную синюю пленку.

– Спиртное? Духи? – Эви открыла одну и понюхала, но покачала головой. – Определенно ни одно из двух.

– Давай проверим, что скрывают «Документы Федералистов», – предложил Сэм, кашляя от взвившейся ему прямо в лицо пыли.

– Похоже на обычную книгу, – сказала Эви. – По крайней мере, внутри не пустая. Тайные послания есть?

Сэм перевернул книгу страницами вниз и от души потряс. Несколько листков бумаги спорхнуло на пол, он поднял один из них: это оказалась прямоугольная картонная карточка с пробитыми в ней явно по какой-то схеме рядами дырок. Остальные карточки были точно такие же, за исключением машинописных заголовков: Субъект № 12, Субъект № 48, Субъект № 77, Субъект № 12, Субъект № 63, Субъект № 144.

– Сэм, что это такое? – спросила Эви, переворачивая одну. – И зачем тут эти дырочки?

– Это код.

– Слушай, ну какой это, к черту, код? Это же просто дырки.

– Дырки и есть код. Как-то на Рождество я работал в универмаге у Мэйси…

– …эльфом?

– А как же. Прости, я удивился, что со мной туфли разговаривают, – огрызнулся он в ответ. – Оператором перфокарт. Информацию по продажам мы хранили в кодах. Вот именно это карточки и есть – закодированные документы, а дырочки – информация.

– И как нам теперь прочесть эту информацию?

– Читать ее может только специальная машина.

– Ты видишь такую тут поблизости?

Сэм честно поглядел во тьму.

– Нет.

Эви еще раз перебрала карточки, зачитывая вслух:

– Субъект номер двенадцать… субъект номер сорок восемь… субъект номер семьдесят семь… так, погоди-ка, – она подбежала обратно к стене и уставилась на карту, потом на карточки, потом опять на карту. – Эти номера субъектов соответствуют городам! Смотри, они тут по всей стране разбросаны. Вот, субъект номер семьдесят семь у нас в… – она поискала, – в Южной Дакоте. А субъект номер сто сорок четыре – это… – она добежала пальцем до следующей кнопки, – Баунтифул, штат Небраска.

– Субъект номер семьдесят семь, Новый Орлеан. Субъект номер двенадцать, Балтимор… – подхватил Сэм.

– Сколько их тут? – Эви отступила на шаг от карты, чтобы окинуть взглядом ее всю.

– Не знаю, но самое большое число на карточке – сто сорок четыре.

Эви прищурилась на стену. В Зените, штат Огайо, торчала кнопка и рядом с нею число – ноль. Субъект номер ноль.

В коридоре, приближаясь, зазвучали шаги.

– Сэм! – прошипела Эви.

– Скорее, возьми вот эти, – зашептал в ответ Сэм, рассовывая карточки по карманам куртки. – Положи в сумочку!

– Там первым делом будут смотреть! – Эви подняла подол и спрятала карточки за край чулка, под подвязку, рядом с фляжкой. – Ты что на мои ноги пялишься, Сэм Ллойд? – она аккуратно разгладила юбку.

– На фляжку вообще-то. Я сам не свой до серебра, – отозвался Сэм, осторожно продвигаясь к двери.

– Что, если мы влипнем? – поинтересовалась Эви, крадясь за ним. – Это тебе не в ссудную кассу вломиться. Тут, на минуточку, правительственная контора!

– А мне нравится, когда ставки высоки, – Сэм продемонстрировал свой неподражаемый волчий оскал.

Он чуток приоткрыл дверь. Двое мужчин в серых костюмах показались в дальнем конце коридора. Походка у них была спокойная, но решительная, и что-то в ней Сэму оч-чень не понравилось, хотя он вряд ли сумел бы уточнить, что именно. Парочка казалась тут совсем не к месту – в отличие от почтовых рабочих. Какая-то охрана, возможно. В случае чего Сэм смог бы отвести обоим глаза достаточно, чтобы успеть улизнуть, но это было совсем уже крайнее средство. Свои сверхъестественные способности – если это были они – Сэм предпочитал держать в секрете. Секреты – это защита.

Эви выглянула у него из-за плеча.

– Это кто? Полиция? – прошептала она, подтверждая показания инстинктов.

– Понятия не имею, но дружелюбно они не выглядят. Здесь мы не выйдем, – сказал Сэм, осторожно прикрывая дверь. – Нужно выбираться тем же путем, что пришли.

– Сэм, там, c той стороны, между полом и окном ничего нет. Можно ногу сломать. А что, если они нас услышат? Что, если кто-то из них пойдет в туалет?

Шаги звучали уже совсем близко.

– Может, они даже не этот офис ищут, – предположила Эви.

– Может, и не этот, – сказал Сэм, но задвижку на двери все равно задвинул.

Шаги стали громче, ближе… и остановились ровно перед их дверью. Сэм схватил Эви за руку, они быстро нырнули под стол и прижались друг к другу. Места было категорически мало. Эви свернулась в клубочек буквально на груди у Сэма. Его рука оказалась у нее на плече, а его рот – прямо у ее шеи.

Застучала дверная ручка, потом стало тихо. Прошло несколько секунд, и в замке клацнул ключ. Эви судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Тихо, Шеба, тихо, – прошептал Сэм, скользя теплым дыханием по коже.

Коридорный свет плеснул на пол, потом потух, когда дверь закрыли. Из своего подстольного укрытия Эви с Сэмом имели счастье наблюдать две пары серых брючных ног и черных ботинок, безмолвно ступающих по заброшенному офису. Открывались и закрывались ящики; одна из пар остановилась у стола, и сердце у Эви так загрохотало в ушах, что его было впору услышать снаружи. Сэм рисовал маленькие кружочки большим пальцем по внутренней стороне ее запястья – пытался успокоить, да только вместо этого от них вверх по руке бежали мурашки, а в голове кружилось, как спьяну.

Один из серых заговорил. Голос оказался мягкий, почти что ласковый.

– Видишь что-нибудь похожее на пророчество?

– Нет, если только оно не начертано в пыли, – ответил второй; его голос был более тихий и хриплый, будто сорванный.

Все четыре ботинка повернулись к стене с картой.

– Так много цыплят, и всех надо переловить…

Они еще секунду постояли во мраке. Дверь отворилась, впустила свет, потом закрылась опять; в замке щелкнул ключ. Шаги удалились. Эви повернула голову; рот Сэма был на расстоянии вздоха. Внутри у нее словно заворочался пчелиный рой.

– Еще немного и… – прошептала она; в голове было очень легко.

– Да уж, – согласился Сэм.

Никто из них не шевелился; его рука все еще обнимала ее запястье.

– Я… я думаю, нам уже можно вылезать, – сказала Эви.

– Да, скорее всего, – ответил Сэм.

Эви выбралась из-под стола и потянулась. Сэм последовал за ней, выпрямился, резко развернулся всем корпусом и на мгновение привалился к стене.

– Эй, ты там как?

– Высший сорт. Просто… дай мне минутку. – Странно, но голос у него был слегка запыхавшийся.

Через секунду он повернулся к ней – чуть раскрасневшийся, будто только что выпил.

– Думаю, было бы недурно подышать воздухом – пока еще можем.

Они пошли по длинному коридору. Сэм все еще чувствовал у себя на воротнике след ее духов. Он искоса взглянул на Эви – ровно в тот миг, когда она посмотрела на него: улыбающаяся, слегка на взводе от пережитого приключения, – и сердце у Сэма вдруг оказалось чересчур велико для клетки ребер.

Уборщик вывернул из-за угла с ведром и шваброй, и Эви пискнула от неожиданности. Тот вытаращил на них глаза, потом подозрительно прищурился.

– Эй! Вам тут нельзя находиться. Кто вас сюда пустил?

– Ой, мы дико извиняемся, отец. Искали отдел невостребованной корреспонденции, хотели поклониться могилам, так сказать… – пояснил Сэм.

Эви хрюкнула от смеха, не слишком убедительно попытавшись замаскировать звук приступом внезапного кашля.

– …но, кажется, это не он. Вы уж нас извините.

Схватившись за руки, они проскочили мимо уборщика. Внутри у Эви закипал, булькая, смех, и этого хватило, чтобы Сэм тоже утратил всякое самообладание.

– Вам тут нельзя находиться, – еще раз попробовал донести до них упорный служитель, но пара, истерически хохоча, уже мчалась бегом прочь.

К тому времени, как Эви и Сэм добрались, наконец, до «Вальдорфа», «Радиозвезда» уже поджидала их.

– Надо поглядеть, смогу ли я нарыть одну из этих читающих перфокарты машин, – сказал Сэм, приглаживая черную шевелюру и снова водружая сверху свой моряцкий картуз.

– Кто, по-твоему, были те парни в серых брюках? – спросила Эви.

– Вот уж не знаю. Но не отдел недоставленных писем они там искали, помяни мое слово.

– Кстати, ты про завтрашний вечер не забыл? Мыло Пирса с ума сходит от перспективы твоего появления на моем шоу.

– А мне очень надо?

– Сто пудов. Это будет всего несколько минут, Сэм. Достаточно, чтобы продать мыло и осчастливить рекламщиков, что в свою очередь осчастливит мистера Филипса, что в свою очередь осчастливит меня.

– Какая длинная цепочка счастья, однако. Хорошо, Шеба. Увидимся в девять.

– Не пойдет. В девять шоу. Явишься в полдевятого.

По ту сторону стекла секретарша мистера Филипса уже отчаянно махала Эви, делая головой дерганые жесты в сторону журнальной братии.

– Кажется, мне пора, – сказала Эви.

Она все еще ощущала призрак Сэмовой руки у себя на плече.

– Кажется, да, – сказал Сэм, не двигаясь с места.

– Ну… – сказала она.

– Да, – сказал он.

– До скорого, мой милый Лепрекончик, – сказала Эви, пятясь к дверям.

– До скорого, моя Котлетка, – Сэм галантно снял перед нею шляпу.

Сквозь высокие отельные окна он пронаблюдал, как внутри фотограф поставил Эви позировать с теннисной ракеткой, как будто она тянется за подачей. Это был всего лишь фотоснимок, но на личике у Эви застыло выражение суровой сосредоточенности, будто она собиралась отбить злосчастный мяч, как минимум, к звездам. Сэм понимал, что и ему тоже давно уже пора, да только никак не мог уйти.

По пути в Нью-Йорк он в свое время провел пару месяцев с отчаянной авиаторшей по прозванию Мертвая Петля. Она ему ужасно нравилась, но в конце концов он бросил ее ради проекта «Бизон».

– Всю дорогу думала, что прикончит меня когда-нибудь самолет, – сказала она ему тогда. – И никогда – что мальчишка навроде тебя. Когда-нибудь девчонка разобьет тебе сердце – как только это случится, дай мне знать, я пошлю ей благодарственную открытку.

Она нахлобучила пару авиаторских окуляров на блестящие от слез глаза.

– А ну, брысь отсюда, летун! Мне еще целое шоу летать.

Да, у Сэма были способности, помогающие в любой момент получить нужное, но с любовью такие фокусы не проходят. Любовь должна быть отдана добровольно – и получена обратно, в ответ.

Эви смотрела на него сквозь окно. Она состроила смешную мордочку – глупый жест – и у Сэма что-то всколыхнулось глубоко внутри.

– Ты только не размякай, Сережка, – пробормотал он себе под нос.

– Могу я вам помочь, сэр? – сказал ему ливрейный швейцар на входе, всем своим видом намекая, что кредит бесплатного торчания на тротуаре у него исчерпан.

– Ох, парень, – сказал ему Сэм, бросая Эви еще один, последний, голодный взгляд, – хотел бы я, чтобы ты мог!

В шумном «Автоматическом кафе Хорна и Хардарта», что на Бродвее, Эви забилась в уголок и стала выглядывать Т.С. Вудхауза. Вскоре тот показался в дверях – c обычным своим чванливым видом, давно заслужившим ему скверную репутацию.

– Признаться, я удивился, получив твою весточку, Шеба, – заявил он, усаживаясь напротив и непринужденно угощаясь целой вилкой ее яблочного пирога. – Ты нынче занятее бейсбольной биты Крошки Рута.

Эви сунула доллар ему под шляпу. Вуди мельком глянул на него и еще раз вторгся в пирог.

– Неужто тебе не хватает прессы, Душечка?

– На сей раз это не для меня, – тихо сказала она.

Вуди ухмыльнулся во всю пасть.

– Первый раз в жизни слышу от тебя такие слова.

Эту колкость она оставила без внимания.

– Вуди, мне нужно, чтобы ты хоть раз приложил свой воспаленный разум к тому, что требует настоящего расследования.

– Мне реально нравится, как ты напрашиваешься на услуги, Шеба. Само смирение и такт.

– Если тебе надо смирения и такта, отправляйся в монастырь. Это важно.

– Я весь – одни сплошные уши.

Эви совсем не была уверена, что Вуди стоит доверять, но больше у нее все равно никого не было. Она оглянулась убедиться, что никаких других ушей рядом нет.

– Ты когда-нибудь слышал о проекте «Бизон»?

Репортер поднял брови.

– Благотворительная контора, которая водит детишек в зоопарк?

– Нет. Правительственный проект военного времени. Может быть, даже довоенного.

Вуди вытер рот, не отрывая глаз от Эви. Потом вытащил карандаш и записал у себя в блокноте: проект «Бизон».

– Продолжай.

– Я на самом деле немного о нем знаю. Только то, что он, видимо, имел какое-то отношение к пророкам.

– Какое?

– Я уже говорила, не знаю. Видимо, на этот проект работала мама Сэма.

– Что она делала?

– Она была медсестра, – сказала Эви с каменным лицом; Вуди совсем не надо знать все. – Это все, что у меня есть.

– Надо понимать, если я хочу знать больше, мне придется спросить Сэма…

– Нет! – Эви схватила его за руку. – Сэму ты говорить не должен. C ним припадок сделается, если он узнает о нашем разговоре. Это все строго конфиденциально, Вуди. Я просто хочу помочь ему разузнать, что случилось с его матерью.

Его медленная улыбка ей совсем не понравилась.

– А, молодые чувства. Ладно. Как звали вашу миссис Ллойд?

– Мириам. Мириам Любович. Потом они успели поменять фамилию на Ллойд, но я не знаю, когда.

Вуди, не поднимая головы, обжег ее взглядом.

– Так Сэм еврей?

– Как и Аль Джолсон, – она выдержала его взгляд, даже не моргнув.

Вуди пожал плечами.

– Я-то против евреев ничего не имею. Но не все придерживаются таких взглядов – твой мистер Филипс, например. Это так, дружеское предупреждение. Ладно, посмотрим, что мне удастся накопать. Но копать, учти, придется много.

Он откашлялся, многозначительно посмотрел на доллар и замолчал.

– Крысы ведь этим и занимаются – копают? – с ходу дала сдачи она, потом порылась в сумочке и протянула ему еще доллар. – Это все, что у меня есть.

– Мой букмекер выражает вам благодарность, мисс О’Нил. Еще одно. Что там произошло в Ноулз-Энде с Хоббсом?

– Я еще тогда рассказала газетчикам всю правду. Эти новости давно простыли, – сказала Эви, гоняя по тарелке остаток яблочного пирога.

– Правду, только правду и ничего, кроме правды, за исключением правды частичной. Слушай, у меня такое забавное чувство, что ты далеко не все рассказала про те события.

– И чего же я, например, не рассказала?

– Ну, скажем, что Джон Хоббс не был человеком.

Эви уже успела пожалеть о своем решении. Таким, как Т.С. Вудхауз, только мизинчик протяни – они тебе руку по плечо отхватят.

– У нас у всех подчас бывают забавные чувства, Вуди. Возьми себе молочный коктейль и забудь про эту историю. Прости, что вот так обрываю разговор, но мне еще выступать перед дамским вечерним клубом до шоу.

– Будешь гадать по куриному салату? – не удержался Вуди, но тут же сделался серьезным. – Я твердо намерен докопаться до правды, красавица. И неважно, сколько времени на это уйдет.

И c этими словами он спикировал на остаток пирога.

– Мемфис! Мемфис!

На пороге парикмахерской Флойда Мемфис оглянулся и увидал Рене, одного из посыльных Папы Чарльза, который махал ему с той стороны улицы.

– Мемфис! Ты нужен Папе Чарльзу!

– Зачем это? – Сердце у него слегка екнуло.

Папа Чарльз никогда на пустом месте за людьми не посылает.

– Не знаю. Просто велел пойти и привести тебя в «То что надо!». Вот прям щас.

С верхушки фонарного столба их обкаркала ворона.

– Чего ты на меня орешь? Могла бы побыть хорошей птичкой и рассказать, чего Папе Чарльзу от меня нужно!

Ворона еще раз нечленораздельно каркнула и заткнулась.

– Спасибо, ты мне совершенно не помогла, – сказал Мемфис, обхватывая себя руками по случаю холода.

В «То что надо!» он направился прямиком в хорошо обставленный кабинет Папы Чарльза, кивнув по дороге Жюлю и Эммануэлю, Папиным бодигардам, сидевшим снаружи по обе стороны дверей с автоматами на коленях.

– Мемфис, входи-входи, – поприветствовал его Папа из своего исполинского стола. – Садись, сынок.

Мемфис примостился на краешке стула. Он попытался было облизнуть губы, но во всем рту было сухо. Тяжелый дым от Папиной сигары ел глаза. Босс сложил руки на столе и поглядел на мальчика.

– Мемфис, я тебя знаю уже очень долго. И папу твоего знал. И маму тоже.

– Да, сэр.

– И я всегда приглядывал за твоей семьей, так? Я позаботился, чтобы у Исайи была новая бейсбольная перчатка. И послал одного из своих мальчиков починить Октавии холодильник, когда тот сломался.

– Да, сэр, – сказал Мемфис.

Тревога его все росла. В какие-такие неприятности он успел влипнуть?

– А когда тебя арестовали несколько месяцев назад, кто вытащил тебя из тюрьмы?

– Эти копы меня подставили! Они работали на Голландца Шульца и типа хотели таким образом передать вам послание, – запротестовал Мемфис.

Если бы он не работал прежде всего на Папу Чарльза, его бы тогда не замели, так что со стороны босса было некрасиво вот так ему это припоминать.

Папа сделал маленький жест – ну, мы же тут все знаем, как это бывает.

– Тем не менее, – продолжал он, выдувая кольца дыма, – я оказывал тебе услуги, так? И теперь пришло время, когда мне потребуется услуга от тебя.

Мемфис сглотнул тяжелый ком в горле.

– Какая именно услуга?

– Знаешь мистера Каррингтона, у него еще большой магазин на Сто Двадцать Пятой?

«Каррингтон» был большой универмаг, где отоваривались по большей части белые. Мемфис заходил внутрь, один раз – так один из магазинных ищеек ходил за ним всю дорогу по пятам! Пришлось спешно ретироваться.

– Да, сэр, знаю, – напряженно сказал Мемфис.

– Мистер Каррингтон всегда был нам хорошим другом. И сейчас ему нужна наша помощь. Сегодня утром я услышал, что у его жены сонная болезнь, – Папа постучал сигарой о край серебряной пепельницы. – Часть моей работы – присматривать за Гарлемом, за тем, что в наших интересах. Нам тут не нужны проблемы, c которыми сталкиваются ребята в Чайнатауне. И нам не нужно, чтобы тут шнырял Департамент здравоохранения, закрывая нам бизнес и врываясь в рестораны и клубы. Если об этом случае прознают, у всех у нас будут большие неприятности.

– Тогда почему мистер Каррингтон не позовет доктора? Он себе может это позволить.

– Доктора с сонной болезнью поделать ничего не могут. Мистер Каррингтон помнит тебя, помнит, как ты работал в Миссии Чудес, – Папа Чарльз снял заблудившуюся нитку со своих безупречных шерстяных брюк. – Если мы окажем любезность мистеру Каррингтону, он в свою очередь окажет любезность нам. Ну, скажем, поможет людям Голландца Шульца не доставлять нам неприятностей.

Суть ситуации начала всходить над горизонтом Мемфисова разума, подобно заре.

– Папа Чарльз, но вы же знаете, я такого больше не делаю. После мамы…

– Мемфис, – вздохнул Папа Чарльз и посмотрел на него тем особым взглядом, после которого все проблемы в Гарлеме вдруг решались очень быстро и сами собой; слова его, однако, были тихи и обдуманны. – Ты что, думаешь, я вчера родился? В ту минуту, когда Нобл Бишоп ворвался к Флойду, вопя о божественном исцелении, я уже знал, что это ты. Станешь отрицать?

Мемфис приклеился взглядом к своим рукам.

– Ты. Станешь. Это. Отрицать?

– Нет, сэр, – прошептал Мемфис едва слышно. – Но у меня только один этот раз получилось. И я не знаю, смогу ли еще такое сделать.

Врать так врать.

– Значит, сейчас самый что ни на есть отличный случай проверить, – Папа Чарльз решительно затушил сигару. – Хватай шляпу и двигай за мной.

Перед многоквартирным домом Каррингтона на Сто Двадцать Седьмой улице стайка школьниц прыгала через скакалку под какую-то свою девчачью припевку. Пока Мемфис с Папой поднимались на крыльцо и Папа звонил в звонок, юные леди отчаянно хихикали, но Мемфис был слишком расстроен, чтобы обратить на них внимание, так что они вернулись к своей считалочке.

– Мисс Мэри Мак, Мак, Мак, одета в мрак, мрак, мрак… – пели они, и по спине Мемфиса невольно пополз холодок.

– День добрый, Бесси. Мы пришли к мистеру Каррингтону. Полагаю, он нас ждет, – сказал Папа Чарльз, подавая горничной шляпу.

– Да, сэр, мистер Чарльз, – отвечала та, забирая вдобавок и пальто, и улыбаясь застенчиво Мемфису. – Привет, Мемфис.

– Привет, Бесси, – промямлил тот.

– Господи, надеюсь, вы знаете, что делаете, – прошептала она, провожая их наверх. – Я даже простыни ей менять боюсь.

Они прошли вдоль по коридору к закрытой двери, куда девушка осторожно постучала.

– Мистер Каррингтон? Пришли мистер Чарльз и мистер Кэмпбелл, хотят вас видеть, сэр.

– Впусти их, – раздался изнутри приглушенный голос.

Бесси отворила дверь в комнату больной, отступив в сторону, чтобы дать гостям дорогу, и поскорее захлопнула ее за ними.

В спальне было темно и тихо. Шторы стояли задернутые. Миссис Каррингтон лежала в кровати под балдахином на четырех колонках; рот ее был приоткрыт. Губы слегка кривились, словно она пыталась заговорить, а пальцы на одеяле судорожно сжимались и разжимались. Глаза под веками метались туда и обратно; по бледному пергаменту шеи рассыпалась гроздь красных пятен. Мемфис старался не смотреть на пятна, но взгляд туда так и тянуло.

– Спасибо, что пришли, – сказал мистер Каррингтон из полумрака; он него несло спиртным. – Вам нужно что-нибудь, прежде чем приступить?..

Папа Чарльз возложил руки на плечи Мемфиса.

– Он все сделает как надо. Правда, Мемфис?

– Да, сэр, – прохрипел тот, изо всех сил надеясь, что так оно и будет. – Не будете ли вы все так любезны склонить головы?

Не то чтобы ему было непременно нужно, чтобы они молились, – просто Мемфис терпеть не мог, когда на него смотрят, у него от этого нервы сдавали. Когда взрослые послушались, он приблизился к кровати и положил ладони легонько на руку миссис Каррингтон между плечом и запястьем. Все, что есть в мире благого, приди сейчас ко мне, подумал он и закрыл глаза.

Связь пришла быстро, почти мгновенно; ток стремительно побежал вверх по его рукам. Теплое желтое солнце, и предки принимают его в объятия… их дитя вернулось домой. Но стоило Мемфису подключиться к миссис Каррингтон, как стало ясно, что что-то не так. Едва поднявшись, волна исцеления гасла – что-то гасило ее, что-то боролось с ним.

– Мемфис, прекрати! – раздался мамин голос.

Мать стояла там, посреди высокой травы, и лицо ее было испугано.

– Мама?

Духи предков рассеялись в дымку. Гневные тучи закрыли солнце; сразу сделалось холоднее.

– Мемфис! – Мама задохнулась, закашлялась; пучок перьев упал с ее губ, глаза расширились, голос стал хриплым и тонким. – Мемфис, уходи сейчас же!

Но было уже слишком поздно. Его дернуло, скорчило и затянуло под девятый вал – а вынырнув на поверхность, он очутился въяве внутри сна миссис Каррингтон. На синем велосипеде он катил через ярко-зеленое поле только что скошенной травы, и в воздухе пахло макушкой лета. Смех миссис Каррингтон звенел у него в ушах. Она была такая молодая… такая свободная и счастливая. Ее счастье ударило ему в голову, как наркотик; все тело расслабилось. Тут было ужасно хорошо, у нее во сне… и Мемфис забился, чтобы не забыть свою цель.

Ему надо вылечить эту женщину. Надо ее разбудить.

Но стоило ему снова сосредоточиться, как визгливый голос раздался отовсюду сразу:

– Кто смеет тревожить мой сон? Я превращу твою жизнь в кошмар…

Тепло сейчас же куда-то испарилось; холод побежал по жилам. Мемфис попробовал разорвать связь, но не смог. Что-то держало его, сильное, как подводное течение, – он попробовал бороться, но тщетно. Велосипед, поле, солнце – все пропало; теперь кругом было темно, и он не мог двигаться. Где же он? Далеко, сквозь крошечное световое окошко проглянула железнодорожная станция. Вот только что она была красивой, а в следующее мгновение обратилась в покрытую грязью развалину.

Мемфис все еще пытался вылечить миссис Каррингтон, связь между ними была цела – и он чувствовал то, что чувствовала она. Ее разум отчаянно пытался вернуться назад, в счастливые времена, c зеленой травой и синим велосипедом; ее желание зубастым голодом вгрызалось ему в нутро, обещая никогда не знать утоления. А еще Мемфис ощущал, что сон высасывает ее жизненную силу – а значит, чтобы ее исцелить, нужно будет оборвать этот сон. Но как?

Проснитесь, миссис Каррингтон, подумал он. Есть люди, которые хотят, чтобы вы вернулись. Проснитесь!

Свирепый рык прервал его; концентрация полетела к чертям. Что это за звук? Тьму разорвали зеленые вспышки. Какая-то фигура приближалась к нему… На ней было длинное платье и вуаль. Сердце миссис Каррингтон припустило вскачь, и Мемфисово вслед за ним. Тоннель затопил ужасный шум. Призрачная фигура подходила все ближе, и Мемфис чувствовал в ней страшный гнев и горе, недоступные его исцелению.

– Кто вторгается в мои сны? – вскричала женщина, а потом ее глаза загорелись узнаванием и странным восторгом. – О, сколько в тебе жизни! Больше, чем во всех них. Ты сможешь кормить мои сны долго-долго… посмотри со мной этот сон!

Ее губы пали на его, высасывая жизнь из тела, – и одновременно поцелуй обещал все, о чем он когда-либо в жизни мечтал! Надежды стаями полетели перед внутренним взором: вот Мемфис и Тэта сидят рядышком на солнце под лимонным деревом; у него на коленях пишущая машинка. Вот Исайя смеется, а маленький пес прыгает за мячиком. Вот мама развешивает стираное белье и улыбается сыновьям, а папа курит трубку и читает газету. Мемфис воспротивился сну, и его сменили кошмары: солдаты, разорванные пополам… мама в кровати, где она умерла, от нее уже почти ничего не осталось… какой-то страшный лес, и человек в высоком цилиндре протягивает ему руку, а на ладони горит глаз и под ним молния…

– Мы… c тобой… Едины…

Он отвернулся от всего этого ужаса и кинулся обратно, в счастливый сон.

Мемфис открыл глаза. Желтое, как масло, солнце озаряло шикарный городской особняк. Дверь отворилась, и дворецкий пригласил его внутрь.

– Добрый вечер, мистер Кэмпбелл. Взять ваше пальто? Все так ждут услышать вас сегодня.

Он подал Мемфису программку: «Мисс Алелия Уокер представляет новые стихи Мемфиса Джона Кэмпбелла».

– Совсем как Лэнгстон Хьюз. Вы сделали это, мистер Кэмпбелл.

Дворецкий остановился перед второй дверью и широко ему улыбнулся.

– Не желаете ли войти, сэр?

Последнее сопротивление оставило его. Сейчас он хотел только одного – чтобы перед ним открыли эту дверь и он вошел.

– Да. Да, желаю. Спасибо.

И вторая дверь распахнулась. Он вступил в роскошную гостиную, элегантная публика встретила его аплодисментами. Овации нарастали – о, только бы они никогда не кончались! Он растворялся в этой комнате, в этой радости, в этой любви. Тэта посылала ему с первого ряда воздушный поцелуй. Великая Алелия Уокер, патронесса поэтов, писателей, художников Гарлема, раздвинула занавес, и его глазам предстал стол со стопками книг, каждая из которых несла на корешке его, Мемфиса, имя.

– Моя книга, – прошептал Мемфис, расплываясь в улыбке.

С верхней полки книжного шкафа ворона что-то сердито орала ему.

– Лети прочь, птица, – сказал ей Мемфис. – Это мой вечер.

Переведя взгляд обратно на стол, он увидал позади него жерло длинного темного тоннеля.

– Вы же не хотите заставлять их ждать, мистер Кэмпбелл? – произнесла Алелия Уокер; ее рука грозила вот-вот уронить занавес, отсекая его, навеки отделяя его от…

– Нет, мэм, – сказал Мемфис.

Снова раскатился утробный гул. Теперь он был гуще, ниже, почти как гнездо рассерженных ос. Улыбающаяся публика наступала на него.

– Посмотри этот сон вместе с нами… – шептала она, тесня его вглубь, к столу с книгами и ждущей за ним голодной тьме.

Хлопая крыльями, птица пронеслась по комнате. В зеркале Мемфис увидел теплые пески и предков. Один из них, мужчина с высоким посохом, заговорил с ним на незнакомом языке, который, тем не менее, отозвался где-то глубоко внутри, призывая к осторожности. Смотри, смотри внимательнее, увещевал он.

Мемфис шеей почувствовал угрозу, мышцы на ней напряглись; сердце удвоило аллюр. Он обернулся. Миссис Каррингтон стояла в углу, бледная, силясь заговорить.

– Не… Обещай, – c трудом вымучила она. – Это… Ловушка…

Мемфис открыл книгу со своим именем, вспорхнули страницы – пустые. Все до одной пустые.

Смотри внимательнее.

– Где все мои слова? – спросил он.

– Слова не имеют значения. Посмотри с нами этот сон…

Но Мемфис-то знал, что слова значение как раз имеют.

Смотри внимательнее.

– Где все мои слова? Куда вы забрали мои слова? – сказал он.

И сразу же занавес с грохотом пал. Алелия Уокер испарилась, и ее шикарная гостиная начала рассыпаться по краям. Он снова оказался в длинном темном тоннеле; странные зеленые вспышки мигали, текли с потолка. Ворона подлетела и клюнула его в щеку. Мемфис ахнул и потянулся к ране: по пальцам побежала кровь. Он быстро поймал миссис Каррингтон за руку; в голове у него, где-то далеко-далеко, били барабаны предков и, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, Мемфис кровью хватил ее по лицу – и закричал, когда сила с ревом ринулась сквозь него, словно целый океан наконец прорвал дамбу.

В следующий миг он рухнул на пол подле кровати миссис Каррингтон. Руки у него тряслись, а горло корчили спазмы, словно от рвоты. Кажется, он бежал долгие мили и весь кончился… Приглушенные голоса стали яснее.

– Мемфис! Мемфис, сынок, сядь. Ну-ка, давай, приподымись…

Миссис Каррингтон села в постели. Широко распахнутые глаза отчаянно мигали, скрюченные пальцы хватались за воздух; рот открывался и закрывался, словно она почти утонула и теперь пыталась выкашлять из легких остатки воды.

– Эммелина! – Мистер Каррингтон в слезах бросился к кровати. – Эммелина!

Та наконец смогла судорожно, c хрипом вдохнуть.

А потом она закричала.

ЧУДО НА СТО ДВАДЦАТЬ ПЯТОЙ УЛИЦЕ! ЖЕНА ХОЗЯИНА УНИВЕРМАГА ПРОБУДИЛАСЬ ОТ СОННОЙ БОЛЕЗНИ! – вопила передовица специального вечернего выпуска.

Жадные до новостей ньюйоркцы осаждали газетчиков, которые едва успевали отлистывать им свежеотпечатанные, пахнущие краской страницы, живописующие чудесное спасение миссис Каррингтон. C одра болезни леди сообщала, что о своем состоянии ничего не помнит, кроме счастливого сна о том, как каталась на синем велосипеде и слушала песенку музыкальной шкатулки. Мистер Каррингтон в свою очередь заявлял, что внезапным выздоровлением супруги обязан исключительно «величайшей целительной силе самого Всемогущего». Сара Сноу тут же примчалась сделать снимок: больная в постели и рядом она, в модном платье с приколотой на груди свежей орхидеей. Ни пророков, ни Мемфиса Каррингтоны не упомянули.

Но Слепой Билл, сидючи у Леннокса в аптеке и потягивая кофе, пока Реджи вслух читал газету алчно внимающим посетителям, – Билл-то знал, чья это работа.

Время ожидания воистину прошло.

Вечером первого свидания с Джерико Мэйбл, как назло, свалила жестокая простуда. Теперь, когда заранее расписанный вечер наконец настал, Джерико не без удивления оценивал выбранную программу. У него был заказан столик в «Киеве», ресторации где-то в Западных Пятидесятых, где посетители пили чай, ели блины, а в промежутках между блюдами плясали под оркестр, если хотели. Почему он выбрал это место, Джерико в упор не понимал. Танцевать он не умел, а когда ведешь девушку в заведение с танцами, ты как бы сообщаешь, что намерен именно этим и заниматься. Вся затея уже начинала казаться ему крайне глупой, но давать задний ход было как-то поздно.

– Эй, Фредди! – завопил Сэм, врываясь через парадные двери. – Слушай, я тут иду на вечеринку… святый боже! Это что, га… то есть, я хочу сказать, на тебе правда галстук?

Сэм привалился к стене и беспомощно смотрел, как Джерико сражается с указанным предметом гардероба, в третий раз проваливая попытку завязать нормальный узел.

– У меня сегодня свидание, – сказал Джерико, снова его распуская. – Почему ты весь в пыли? Впрочем, неважно. Уверен, я не хочу этого знать.

– Совершенно верно, этого ты знать не хочешь. Надеюсь, у тебя свидание с торговцем антиквариатом, потому что на шее у тебя настоящая древность. Ты это у нас в фондах нашел или с мертвого клоуна снял?

– Иди вон, Сэм.

– И бросить тебя в пучине такой беды? Ага, сейчас. Я тебе нужен. Больше, чем ты сам думаешь. Стой тут.

Сэм рысцой устремился к себе в комнату, там загрохотали ящики, и через мгновение он вернулся в сопровождении крайне модного и вполне современного галстука в серую полоску.

– Вот, возьмешь мой.

Джерико с сомнением обозрел предлагаемое.

– И где ты это украл?

– Отлично, – сказал Сэм, убирая галстук подальше от его рук. – Надевай эту дедушкину радость и вперед. Мне-то какое дело.

– Погоди, – Джерико выхватил у него серо-полосатое чудо. – Спасибо.

– Ах, не за что. Так, а кто же у нас счастливая незнакомка? – полюбопытствовал Сэм, волнообразно поигрывая бровями.

Когда его проигнорировали, он цапнул со стола одного из солдатиков времен Гражданской войны.

– О, Джерико, – заговорила тонким голосом фигурка. – Скорей обними меня, большой мальчик, ах ты, самец!

– Поставь генерала Мида назад, в Геттисберг. Ты можешь изменить ход войны. И это всего лишь свидание.

– С девушками это никогда не бывает «всего лишь свиданием». Первый урок, Фредди. Заруби его себе на носу, – тоном знатока возвестил Сэм.

– Как всегда, я тебе безмерно признателен за мудрый совет, – сказал Джерико, приканчивая узел.

Сэм одобрительно кивнул.

– Вот теперь ты совершенно мил, Фредди. Иди и не делай ничего такого, чего не сделал бы я, – и, ухмыляясь от уха до уха, он рухнул в Уиллово кресло.

– То есть не веди себя как приличный человек? – поинтересовался Джерико, снимая с коридорной вешалки шляпу и шарф.

– Кто только что снабдил тебя приличным галстуком?

– Вон из кресла.

– И тебе приятного вечера! – прокричал Сэм в закрывшуюся дверь.

– Прошу прощения за маму и папу и за все эти вопросы, которыми они тебя засыпали, – сказала Мэйбл, когда они с Джерико уже сидели в киевском кожаном купе на двоих. – Они, конечно, радикалы, но в отношении моих ухажеров – форменные республиканцы.

– Все в порядке, – отвечал Джерико, глядя, как пары, по возрасту годящиеся им двоим в дедушки и бабушки, скользят по истертым паркетам под тепловатые потуги второсортного оркестра.

Все это совсем не походило на шикарные ночные клубы, по которым каждый вечер шлялись Эви и Сэм. Оставалось только надеяться, что Мэйбл его выбор не совсем уж разочаровал.

– Милое местечко, – сказала Мэйбл, которая вообще была молодец.

– М-м-м, – промычал Джерико с полным ртом клейкого теста.

– Так славно, что у них тут и танцевать можно.

– Да. Танцевать… это да, – сказал Джерико, чувствуя себя конской задницей.

К тому же Сэмов галстук пытался его задушить.

Мэйбл тянула свой пряный чай; в животе у нее бурчало – это она нервничала, пытаясь придумать какое-нибудь начало для беседы, способное исправить вечер, и чем скорее, тем лучше.

– О, а я знаю одну забавную игру! – сказала она наконец. – Если бы ты был из пророков, какими силами ты бы хотел обладать?

– Я не пророк, – резонно возразил Джерико.

– Ну, так и я тоже нет. На то она и игра.

– Я не силен в такого рода играх. – Он откусил еще блина.

Я заметила, подумала про себя Мэйбл и в двадцатый раз помешала ложечкой чай.

– Ладно. А какие бы силы были у тебя? – нашелся Джерико.

– О. Да какие угодно, я думаю. Не быть такой жутко обычной – уже подарок. – Мэйбл расхохоталась и подождала, пока Джерико примется ее разуверять: ну что ты, не глупи, уж кто-кто, а ты-то не обычная! Ты самая что ни на есть необычная – таких, как ты, вообще больше нет!

– Нет такого понятия, как жуткая обычность. Если что-то жуткое, оно уже по определению необычное. Прямо до жути.

– Ну его, – проворчала Мэйбл. – Давай сменим тему.

– Я же тебе говорил, я в таких играх не силен, – сказал Джерико. – К тому же чем больше я читаю о пророках, тем больше прихожу к заключению, что это проклятие не в меньшей степени, чем дар.

– Что ты хочешь сказать?

– Пророки говорят миру правду. Но люди очень редко на самом деле хотят правды. Мы требуем ее, как раз когда больше всего хотим, чтобы нам солгали. Лучше уж наркотик надежды.

– Но надежда и правда нужна человеку! Людям надо давать надежду! – запротестовала Мэйбл.

– Почему?

– Почему что?

Джерико скрестил на груди руки.

– В таком аморальном и жестоком мире разве это не бессовестно – давать людям надежду? Это как рекламировать мыло, которое никогда ничего не отмоет.

– Да ты просто циник.

– Неужели? А война! Мы деремся за власть, убиваем за нее. Мучаем других, превращаем в рабов. Творим себя, потом уничтожаем – снова и снова, всегда. Если цикл все равно будет повторяться, зачем затеваться с надеждой?

– Но мы же иногда побеждаем! Я сама видела людей, которые борются против такого угнетения и побеждают. То, о чем ты толкуешь, – это нигилизм. И если честно… – Мэйбл втянула воздуху, чтобы успокоиться. – Если честно, мне скучно это слушать.

Ничто так не придавало ей храбрости, как заявления, что в хорошей битве невозможно победить.

– И какой же это нигилизм – понять циклический ход вещей и отпустить его, вместе с зависимостями, моралью и да, c опиумной тщетностью надежды? – Джерико не постеснялся ответить залпом на залп.

Наивность Мэйбл его раздражала. Думает, что она повидала мир… но если она чего и повидала, так это одну-единственную его грань, аккуратно обсаженную живыми изгородями родительского идеализма.

– Ладно, – решил добить он, – если ты изволишь верить в надежду, то как насчет настоящего зла? Ты веришь, что такое явление существует?

Мэйбл почуяла в вопросе испытание, которое оглянуться не успеешь, как провалишь.

– Я верю, что настоящее зло порождается системой, которая устроена несправедливо, или людьми, которые поступают эгоистично. Еще алчностью. – Она никогда еще не облекала свои мысли по этому поводу в слова – даже для себя самой, и теперь ей было очень приятно проговорить их вслух.

– Вот слова истинного благодетеля человечества.

Мэйбл ощетинилась.

– В страшилу под кроватью я не верю. В жизни и так довольно зла, c которым можно бороться, чтобы еще выдумывать чертей, демонов и призраков. Если ты веришь, что в мире существует Зло – вот такое, c большой буквы «З», – разве это не опровергает твою веру в свободную волю? Я все-таки считаю, что выбор у человека есть. Выбор поступать правильно. Выбор надеяться. И давать надежду другим, – c нажимом сказала Мэйбл.

Джерико сидел очень тихо, так что она даже перепугалась, не обидела ли его ненароком. Но тут он поднял голову и поглядел ей в глаза каким-то новым взглядом, от которого ей сделалось страшно.

– С тобой никогда не случалось такого, что поставило бы под вопрос все, во что ты веришь? – спросил он. – Что заставило бы тебя пересмотреть все твои представления о морали, о том, что хорошо и что плохо?

– Я… – Мэйбл осеклась. – Наверное, нет. А с тобой?

– Один раз, – Джерико был неподвижен, как статуя. – Я помог другу свести счеты с жизнью. Тебя это шокирует?

Мэйбл несколько секунд потрясенно молчала. Она совсем не была уверена, что мечтала знать такое о Джерико.

– Да. Немного, – сказала она наконец.

– Он очень болел и страдал и сам попросил меня это сделать. Мне пришлось как следует взвесить этот выбор: было ли это убийство или акт милосердия? Аморальный или, учитывая обстоятельства, наоборот, высокоморальный поступок? Я думал, что уже примирился с тем, что сделал. Но что-то я потерял уверенность.

Мэйбл совсем не знала, что сказать. Она нарисовала себе ростовой портрет Джерико, такого умного, доброго, благородного; это внезапное признание отказывалось вписываться в его строгую композицию. Да и собственная ее жизнь зиждилась на фундаменте, на котором большими буквами значилось «твори добро», и проникнуть в глубинный смысл этих слов у нее до сих пор особого шанса не было – да и желания, пожалуй, тоже.

– Мне очень жаль, – сказала она.

Это было самое жалкое из утешений, но ничего весомее она сейчас предложить не могла.

Джерико оттолкнул тарелку.

– Нет. Это мне жаль. Негодная тема для разговора на свидании. Что-то не задался у нас вечер, да?

– Ну, не настолько не задался, как в тот раз, когда я случайно наступила прямо в отхожее место в трудовом лагере… но в целом ты прав.

Джерико издал небольшое «ха!», и Мэйбл улыбнулась – в первый раз за вечер от души.

– Ого, Джерико! Ты только что смеялся. Ницше будет в ярости!

Джерико чувствовал себя последней сволочью. Затеял перепалку на ровном месте, ни с того ни с сего… Единственное прегрешение Мэйбл в том, что она не Эви. По крайней мере, она заслужила, чтобы к ней относились по-человечески. Если никакая искра между ними не пробежала, что ж, так тому и быть. И вообще-то недурно было бы попробовать спасти вечер и закончить свидание на ноте, поприятнее всех предыдущих.

Джерико сложил салфетку, встал и протянул ей руку.

– Мэйбл, не желаешь ли потанцевать?

– Ну, чаю я уже точно больше не хочу, – сказала она, подавая ему свою.

– Я не то чтобы хороший танцор, – сказал Джерико извиняющимся тоном. – И под этим я подразумеваю, что вообще-то не танцую. Совсем.

– Да ладно. Я вообще-то тоже не танцую. Но мы тут единственная пара младше семидесяти, а это чего-то да стоит, правда?

– Это как-то ужасно, – поморщился Джерико.

– Зато блины были ничего, – она тоже сморщила нос, в знак солидарности.

Джерико сопроводил Мэйбл на площадку для танцев, где они и встали, глядя друг на друга, одинаково неуклюжие и неуверенные. Оркестр затянул мелодию, так и отдающую доброй старосветской драмой: обреченная любовь, кровавая месть, чудесное спасение, новая жизнь.

– Ты разрешишь? – нервно спросил Джерико.

Мэйбл кивнула. Он положил ладонь ей на талию, и она чуть-чуть подскочила.

– Прости. Я?..

– Нет! Все… хорошо. Да. Я просто… В общем, все хорошо. – Щеки у нее почему-то сделались ярко-красные.

Джерико снова приземлил руку ей на талию, и на сей раз она положила свою левую ему на плечо, а другой, правой, встретилась с его ладонью, изо всех сил стараясь не обращать внимания на заливающую лицо жаркую краску. Они медленно двинулись через танцпол: раз, два-три, раз, два-три… Пары постарше одобрительно глядели на них и даже кричали что-то ободряющее на русском и на английском. Им даже удалось проделать несколько па безо всяких происшествий. Танец завершился бурными аплодисментами со стороны престарелой аудитории; Мэйбл чувствовала гордость пополам со смущением.

– Пока мы на коне, надо смываться, – прошептал Джерико ей на ухо.

– Согласна.

По дороге домой беседа вращалась исключительно вокруг пророческой выставки и блестящей игры Чарли Чаплина. Добравшись до «Беннингтона» (на пятнадцать минут раньше комендантского часа Мэйбл), они уже успели договориться пойти вместе на Стренд, смотреть Бастера Китона.

– Там может оказаться публика даже младше шестидесяти, – сострил Джерико, и Мэйбл засмеялась.

В животе у нее вспорхнули бабочки, так что ей даже пришлось поправить ремешок сумочки.

– Ну, спокойной ночи, Джерико.

– Спокойной ночи, Мэйбл.

Джерико был не вполне уверен в протоколе завершения довольно-ужасного-но-все-таки-не-вполне-провального первого свидания. Рукопожатие выглядело бы чересчур формальным. Поцеловать девушке руку… такое мог бы отколоть разве что герой-любовник из фильма (такого, что показывают днем) – и при этом не чувствовать себя полным идиотом. Поэтому Джерико послушался наития и поцеловал Мэйбл – нежно и быстро, в губы, – после чего заспешил по лестнице к себе в квартиру.

Мэйбл распласталась по стене холла, чувствуя себя как в летнем, напоенном цветами, пронизанном светом тумане, и даже зрелище мисс Адди, кружащей по вестибюлю, оставляя за собой след соли из халатных карманов и бормоча что-то про мертвых, которые лезут сквозь брешь, не испортил ей настроения.

Едва войдя в квартиру, она кинулась к телефону, игнорируя мамины мольбы об информации, и, заслышав голос Эви в трубке, расплылась в счастливой улыбке.

– Резиденция Провидицы-Душечки. Как вас представить?

– Эви, это я.

– Мэйбси! Как тебе мой секретарский голос? Правда же придает таинственности?

– Я знала, что это ты.

– О, какое разочарование! Но ты прямо вся запыхалась. За тобой гонятся волки? Говори, не медли.

– Ты мне не поверишь. Я сама себе не поверю!

– И во что же я не поверю?

– Я… погоди, я себя ущипну.

– Мэйбл Роуз! Если ты немедленно не прекратишь меня пытать и не скажешь мне сей же час, в чем дело, я… я… в общем, сделаю с тобой что-нибудь ужасное, пока не могу придумать, что.

– Ты там сидишь?

– Я о-че-лют-но готова услышать твою историю, и уже давно.

– Джерико меня поцеловал!

На том конце линии последовало такое глубокое молчание, что Мэйбл испугалась, не оборвалась ли связь.

– Эй? Эви? Оператор!

– Да здесь я, – негромко ответила Эви. – Не слабо! Это совершенно пухлая новость, милая! И как же… как это случилось?

– После нашего сегодняшнего свидания и…

– Погоди-погоди. Так у вас и свидание было? Почему же ты мне ничего не сказала?

– Ну, видишь ли, Эви, тебя сейчас совершенно невозможно поймать, – сказала Мэйбл, надеясь, что намек прозвучал достаточно внятно: у тебя даже на лучшую подругу времени нет.

– Ты про поцелуй давай. Он тебя долго целовал?

– Нет, быстро, раз, и все. На самом деле…

– А он сначала сказал тебе что-нибудь?

– Нет… ну, он…

– Какое у него было выражение лица? По нему можно было что-то прочесть?

– Эви! Дай я уже сама расскажу, а? – взмолилась Мэйбл в трубку.

– Прости, Мэйбси.

– Мы пошли в «Киев»… – начала та.

– Аргх! У них еще такие унылые маленькие блинчики. Если бы блины умели сурово на тебя смотреть – эти бы точно смотрели.

– …и сначала, – продолжала Мэйбл, не останавливаясь, чтобы ответить на эту ремарку, – все, если честно, шло не то чтобы слишком хорошо. Но потом… потом он пригласил меня танцевать и – ох, Эви! это было так романтично! Ой, ну, если по правде, это тоже было ужасно, пока мы немножечко не втянулись. Ну почему, почему я не дала тебе поучить меня чуть-чуть танцам!

– Это одна из величайших тайн нашей эпохи. Ну, так что там про поцелуй? – спросила Эви, кусая губы.

– Я к этому и веду. Он меня проводил до дверей, был такой молчаливый и…

– Просто молчаливый или задумчиво молчаливый?

– Эви!

– Прости-прости. Давай дальше.

– Он сказал: «Спокойной ночи, Мэйбл», – а потом… просто… меня поцеловал, – Мэйбл даже чуть-чуть пискнула.

Эви закрыла глаза и представила лицо Джерико в первом утреннем свете.

– Я все кручу и кручу это перед глазами, как самую лучшую картину Валентино, только теперь я Агнес Эйрс, а Джерико – Руди.

– Ну, он, конечно, далеко не Руди, но смысл я уловила, – проворчала Эви.

Мэйбл уже щебетала что-то дальше, но Эви больше не желала об этом говорить. Она правильно поступила с Мэйбл и, скорее всего, c Джерико тоже. Она его бросила. Тогда почему же, творя правильные вещи, так погано себя чувствуешь? Значит ли это, что вещи были совсем не правильные? Или правильные вещи всегда так ощущаются? Что само по себе способно навек отвратить от их делания…

– Эви?

– Гм-м?

– Ты слышала, что я сказала?

– Ох, прости, Мэйбл. Тут у меня, понимаешь… паук. На полу. Такой ужас!

– Ой-ой! В таком шикарном отеле как-то не положено водиться паукам.

– Да уж. Я, пожалуй… пойду, позову коридорного. Извини, Мэйбси.

– Погоди! Что, по-твоему, мне теперь делать?

– Я бы на твоем месте не торопилась. Мальчикам нравятся девочки, у которых есть другие мальчики. Вот такие они странные.

Эви шмыгнула носом. Как легко ее все-таки забыли.

– Джерико точно не из таких, – твердо сказала Мэйбл.

– Поверь мне, они все такие.

Она с ума сходила по Джерико. Никакого права не имела, а сходила.

– Эй, Эви, ты как-то не слишком счастлива за меня!

– Извини, Мордочка. Я за тебя очень счастлива. Я о-че-лют-но пою и пляшу тут от радости, – весело сказала Эви, чувствуя себя очень виноватой. – Так что сходи с ним в кино и просто будь самой очаровательной собой.

– Так в этом-то и проблема! Никакая я не очаровательная.

– Ну… вот тебе и будет хорошее упражнение.

Мэйбл рассмеялась.

– Ты самая худшая на свете подруга, Эви О’Нил!

– Да, знаю, – скромно сказала Эви.

У земли есть память. В каждой реке, в каждом ручье струится какое-то признание, какая-то история – ее шепчут камни, она взлетает над волнами в птичьем кличе, уносится дальше, в море. Бизон мчится по прерии, чья почва вспоена кровью битв, давно почивших в затхлых томах на всеми забытых полках. Поля, некогда вышитые синим и серым, ныне распускаются цветами потревожнее. Рабовладелец хлещет кнутом, и на коже много поколений спустя проступают шрамы предков.

Подо всем этим лежат мертвые – и помнят.

Аделаида Проктор ходила по этой земле вот уже восемьдесят один год. У нее тоже была своя история, о, да. Она приходилась дальней родственницей Джону Проктору – тому самому, которого повесили в Салеме, когда охотились на тамошних ведьм. Ведовство было у нее в крови, и Адди еще девочкой прочла все судебные материалы – c большим, надо сказать, интересом. Ведовство действительно существовало на свете – всего лишь профессия травников, повитух и прочего хитрого люда. Суеверия поддерживали только безопасности ради. Проклятия бормотали себе под нос, а то и вручали адресату вкупе с перевязанной прядью волос или метали ввечеру в огонь, чтобы утром о них уже пожалеть – или не пожалеть, смотря по обстоятельствам. Но ничего из этого в жизни не имело отношения ни к какому дьяволу – зато имело (и самое непосредственное) к слабостям сердца человеческого. Вот вам заклятия для исцеления одиночества. Или болезней – тоже дело. Для привлечения доброй удачи. Чтобы остаться живу в бурном море. Чтобы привести в мир дитя, осененное светлой долей. Все это утешало Адди, ибо воистину она нуждалась в утешении.

Иногда она проваливалась в грёзу, в транс, и тогда могла видеть мир духов, читать послания в спитой чайной заварке с той же ясностью, что слова в книге. Никому не дерзала она открыть эти секреты, хотя в талант свой была слегка влюблена. Из-за него она чувствовала себя особенной – почти такой же особенной, как тогда, c Элайджей Крокетом.

Красивый он был мальчик, ее Элайджа, c глазами серо-карими, как речные скалы.

– Я возьму тебя в жены, Аделаида Проктор, – сказал он и надел венок из ромашек ей на голову.

А потом поцеловал и отправился на войну брата против брата.

Она слышала крики и выстрелы со стороны харрисовской фермы. Сражение бушевало две недели. Под конец тридцать тысяч убитых выстилали собой виргинские пахоты. Шеренги мертвых мальчиков лежали бок о бок, протянувшись лентами через поля. Мальчик, которого она любила, тоже лежал среди них. А в нагрудном кармане, насквозь промокшее кровью, лежало ее последнее письмо.

Пронзенная горем, Адди решила, что жажда ее достаточно сильна, чтобы сварганить заклятие. Она написала свою мольбу на бумаге, запечатала лавровой веточкой и отпечатком большого пальца на крови и оставила в дупле старого вяза, как положено делать всякому, кто желает услуг от мира духов, – так она прочитала в книге.

Все, что ей было нужно, – это увидеть своего Элайджу еще разок, поговорить с ним…

В общем, она все сделала и стала ждать.

Война принесла и другие беды. Те, кто убирал трупы с полей, занесли на виргинские просторы тиф. Фермеры укладывались целыми дворами. Как-то знойным летним утром боль опоясала Адди по животу, а к вечеру она уже металась в горячке. Комната качалась и рябила у нее перед глазами, а потом она очутилась в странно бесцветном мире, где ее обступили духи – она чувствовала, как они надвигаются. Там стояло одинокое кресло вроде трона, и на нем восседал высокий серый человек, и плащ у него был весь в тяжелых иссиня-черных перьях. Нос у него рос длинный и крючковатый, губы были тонки, а глаза – черны, как бездна колодца.

– Аделаида Кассия Проктор. Ты искала моей аудиенции.

Никакой аудиенции Адди не искала, кроме как у своего Элайджи, и о том честно сказала.

– Сначала тебе придется говорить со мной. Задолго до того, как твои предки наводнили эту землю, я уже был. Полярная звезда лила свой свет мне на лицо. От ее народа происходит моя власть. Эта нация кормится сама собой. Какие мечты! Какие амбиции!.. И у меня есть мечты. И амбиции тоже есть. Я чувствую ваши желания у себя на языке. Идем со мной, дитя.

И Адди пошла за человеком в цилиндре через лес, где вороны обсели ветки, будто живые листья. Там, где шел ее спутник, трава желтела и жухла, на глазах становясь сухой и хрупкой.

Наконец они пришли на старое кладбище на холме. Могиле Элайджи не сравнялось еще и трех месяцев; последний принесенный Адди букет одиноко вял на ней.

– Что ты готова отдать, чтобы увидеть Элайджу еще раз? – спросил седой.

– Что угодно.

– У каждого выбора есть последствия. Нужно поддерживать равновесие. За то, что дается, забирается что-то другое. Подумай как следует о своих желаниях, Аделаида Проктор.

О своих желаниях Адди думала каждую ночь, пока тихонько плакала в подушку, так, чтобы сестра, Лилиан, мирно спавшая рядом, ничего не услышала. В шестнадцать лет Аделаида потеряла любовь всей своей жизни. Мальчик, обещавший стать ей мужем и отцом ее детям, лежал теперь в шести футах под глумливой сладостью летнего клевера. Нет, выбор свой она давно уже сделала.

– Что угодно, – повторила она, и человек в цилиндре улыбнулся. – Можно мне увидеть его, сэр? Пожалуйста, приведите его ко мне!

– Ты получишь своего Элайджу – со временем, – сказал тот. – А теперь спи. Ибо ты молода, и многочисленны твои дни. Но помни: отныне ты принадлежишь мне, Аделаида Кассия Проктор. Когда придет время, я напомню про обещание, которое ты сегодня дала. Про твой обет верности мне.

Он прижал большой палец ей ко лбу, и она упала спиной назад, в могилу, и все никак не могла перестать падать.

Адди проснулась со страшным желанием пить и на мокрых насквозь простынях. Лихорадка переломилась. За окном, на бледно-золотом пергаменте зари круглилась восковая печать луны. Но где же Элайджа? Тот человек обещал… Шли дни, а Элайджа не приходил, и Адди уже было уверилась, что ее обет – всего лишь болезненный сон.

А потом начались знаки.

То она находила свой дневник открытым на странице, где писала об их с Элайджей любви. То теплый ветер врывался в окно и приносил его запах, такой сладостный, солнечный. То лунной ночью ей чудилась музыка с заросшего высоченной травой поля – легкий шепот песенки, которую они пели вдвоем. И ромашки… она находила их на своей стороне кровати, на сундучке с приданым или рядом с музыкальной шкатулкой. А однажды, сняв с вешалки фартук, она сунула руку в карман и вынула ее всю в восковых белых лепестках. Только Элайджа знал, что из цветов она больше всего любит ромашки. Мать обвиняла, что так она пытается привлечь к себе внимание, но Адди-то знала, что все эти маленькие радости – от Элайджи. Даже за гробом он помнил о ней. И счастье ее не знало границ.

Лихорадка еще раз наведалась к Прокторам – наверное, решила отомстить. Убравшись наконец неделю спустя, она забрала с собой отца Адди и ее младшего брата, двух слуг, жену и крошку дочь бригадира.

Равновесие…

Адди была на похоронах, бледная и молчаливая, страшась того, что натворила, и того, что еще только грядет. Той же ночью кто-то прошептал ее имя, так нежно, что она проснулась с еще не просохшей слезой на щеке. Луна за окном истекала ярким светом в пелене облаков; соловей тренькнул, предупреждая.

Снова имя – легкое, как лунный свет. Аделаида, любовь моя. Я здесь.

Купаясь в серебряном блеске, Элайджа стоял на краю поля. Он вернулся к ней, как седой и обещал. Адди побежала за ним, за мерцающим светлячком меж деревьев, на старое кладбище, мимо надгробных камней – и прибежала к могиле. Шепоты кружили в сентябрьской тьме вокруг них. Холодно было там, так холодно… Элайджа сиял, как монетка в пруду, прекрасный ее возлюбленный, но что-то могильное теперь было в нем. Травы вплелись в истончившиеся волосы, тени окаймили глаза и заострили скулы. Рубашка плакала кровью, там, где пуля сделала свое жестокое дело.

– Ты призвала меня, любимая.

– Да, – в глазах половодьем поднялись слезы. – И я заплатила за тебя большую цену.

– Разве ты не знаешь, что с каждой отданной ему душой растет его сила? Что ты теперь связана с ним навсегда?

Адди ничего не понимала. Разве Элайджа не счастлив?

– Я сделала это, чтобы мы могли быть вместе навеки.

– Мы и будем. Потому что теперь мне не упокоиться без тебя. Я должен любить тебя до самой твоей смерти.

Рот его раскрылся в крике. Жуки полезли оттуда и черви, и прочая гробовая дрянь. В кронах деревьев заорали вороны – будто захохотали, жестоко и холодно. Эта тварь перед нею была не Элайджей, не тем Элайджей, которого она целовала под солнцем. Он был чем-то уже совсем другим, и она ничего из этого не хотела. Аделаида пустилась наутек. Она бежала и бежала, мимо памятников и пугал, назад, в безопасную гавань кровати, где безопасности больше совсем не осталось.

Наутро, окинув взглядом одеяло, она завопила, и вопила так громко, что проснулась сестра. На простыне валялась дохлая мышь, безглазая и со всеми внутренностями наружу – лежала на коврике из побуревших ромашковых лепестков.

Адди прочла кучу книг, выучила кучу заклинаний. В полночь она пошла к могиле Элайджи и выкопала то, что от него осталось. Она отломала суставчик пальцевой кости, вытащила зуб, отрезала прядку волос и взяла пригоршню могильной земли. Она положила их в железную шкатулку и сотворила обряд, привязывающий его дух ко всему этому, чтобы он больше не мог к ней прийти, не мог навредить.

Хорошо, но как же быть с Вороньим Королем, c человеком в цилиндре?

Адди сама дала ему силу, когда попросила увидеть Элайджу еще раз; сама привязалась к нему невидимой нитью, оборвать которую уже не могла. Она вслепую заключила сделку… Да нет, не вслепую. Она выбрала, и выбрала сама, поклялась в верности человеку в цилиндре. C тех пор прошли долгие годы, у нее было время подумать – обмозговать обет, данный поспешно и из любви, взращенный горем, желанием верить во что-то большее, чем она сама.

Теперь Аделаида Проктор была уже стара. Она видела, как хоронили ее любимого мальчика в топких почвах Вирджинии, а вскоре закопала в них и свою семью. Однажды в апреле она прочла, как Джон Уилкс Бут убил президента и сам последовал за ним. Когда президента Маккинли тоже унесла пуля убийцы, она была там. Она видела рождение автомобиля и аэроплана. Паровозы расчерчивали страну, блестящие рельсы неуклюже сшивали раны краденой земли длиной в многие мили. В нью-йоркскую гавань спешили корабли, неся драгоценный, исполненный надежд груз – груз благоговейно таращился на факел Свободы. Города росли и расползались, фабрики изрыгали в небо дым и амбиции. Войны не прекращались. Гимны воспевали славу нации. Люди были добры и красивы, сильны и честны, трудолюбивы и оптимистичны – а еще тщеславны, скупы, жадны, завистливы, принципиально невежественны и опасно забывчивы.

За свой восемьдесят один год Адди Проктор достаточно повидала в этой великолепной и бурной стране, такой невозможной от возможностей, и понимала, что бояться уже пора – потому что переломный момент достигнут. Страну наводнили призраки, и никто этого, кажется, не замечал. Люди плясали под взглядами мертвых из окон. Все это время человек в цилиндре копил свои силы. И теперь он шел в мир.

Хоть ее и предупреждали больше этого не делать, Адди отправилась в подвал и принялась рисовать мелом знаки на полу и бормотать молитвы, принося маленькие жертвы солью и кровью – то тут, то там: ритуалы, отгоняющие мертвых.

Она надеялась, что этого хватит.

– Генри! – позвала Лин, идучи знакомой тропинкой вдоль болота под гигантскими испанскими вязами.

Генри и Луи сидели на дряхлом причале, нежась в солнечном золоте.

– Скорей, пока наши будильники не сработали, – напомнила Лин.

– Стой там, я сейчас! – прокричал Генри.

– Вечер добрый, мисс Лин! – подхватил Луи и помахал ей.

Солнце щедро купало его в лучах, и у Лин что-то забавно зашевелилось в животе, словно предупреждая, только о чем – непонятно.

– Все хорошие сны когда-нибудь кончаются, – сказал, подходя к ней, Генри, весь счастливый и розовый.

Они двинулись прочь по затененной тропинке.

– Что это у тебя на платье?

– Грязь, – Лин рывком вернулась в настоящее и потерла упрямое пятно.

– А, я думал, еще один эксперимент. Пепел какой-нибудь…

– Нет, но мне и правда нужна твоя помощь. Хочу посмотреть, смогу ли я разбудить тебя прямо изнутри сна.

Генри пожал плечами.

– Хорошо. Я за. Что мне нужно делать?

– Ничего, просто стой спокойно.

– Прям как моя музыкальная карьера…

– И оставь эти свои шуточки. Готов?

– Готов.

– Ага, значит, так… Генри, пора просыпаться! – сказала Лин.

Ничего не случилось.

– Генри, давай просыпайся! – повторила она уже громче.

– Ну, попробуй потормошить меня, что ли… – предложил Генри.

Лин схватила его за плечи и потрясла, сначала легонько, а потом уже более свирепо.

– Эй, полегче! А то проснусь с мозгами всмятку.

– Ха! – Лин сменила тактику и крепко ущипнула его.

– Ай! Это все еще наука или просто повод меня поколотить?

– Ну, прости, – смущенно сказала Лин и отступила, задумавшись. – Должен же быть какой-то способ…

– Может, мне попробовать разбудить тебя?

– Я не слишком внушаемая, – фыркнула Лин.

– Нет?

– Нет.

– На что спорим?

– Ни на что. Это просто факт.

Генри приподнял брови.

– Ну, давай проведем эксперимент? Ради науки?

– Ты только зря время потратишь, но хорошо, сделай милость.

– Ага! – Генри воздел руку, будто заправский колдун. – О, Лин Чань, мадам Кюри мира сновидений! – театрально взвыл он, едва сохраняя серьезное лицо. – Внемли мне! Воистину отпустил тебя сон! Ныне же пробудись!

Лин закатила глаза.

– Ты идиот.

– Отлично. Если ты так настаиваешь, я буду о-че-лют-но серьезено. – Он откашлялся и уставился на нее в упор. – Проснись, Лин.

Через несколько долгих секунд она светло улыбнулась ему.

– Я же говорила! – Она отломила сосновую веточку с ближайшего дерева и глубоко вдохнула терпкий смолистый запах.

До сих пор Генри и правда шутил, но сейчас ему приспичило принять вызов. Если они найдут способ просыпаться изнутри сна, им больше не понадобятся будильники. Тэта перестанет на него злиться, потому что не будет знать, что он опять гулял по снам. Он задумался… как тогда у него вышло вытащить Тэту из кошмара?

Он снова повернулся к Лин.

– Дружочек, ты очень устала, тебе нужно отдохнуть. Было бы так здорово проснуться сейчас дома, у себя в кроватке, а?

Лицо у Лин сделалось умиротворенным, рот приоткрылся. А потом, легонько вздохнув, она исчезла из мира снов. Генри постоял еще мгновение на месте, слишком ошеломленный, чтобы шевельнуть хоть пальцем.

– Лин? – Он поводил рукой там, где только что стояла девушка. – Ха. Ну, и что ты об этом скажешь?

Он был жутко доволен собой. Поскорей бы встретиться завтра и все это с ней обсудить.

В этот миг внутри тоннеля поползли трескучие вспышки, словно светляки жаркой июльской ночью, и болото кругом стало меркнуть. Серое небо пожирало последние остатки красок, словно шоу закрывалось на ночь. Края сна затрепетали и стали заворачиваться внутрь, словно кто-то потянул за шнурок, стягивая ткань декораций; хижина, деревья, цветы выцвели и утратили детали.

Из тоннеля донесся тихий плач.

– Эй? – Генри осторожно приблизился.

Ленточка песни поплыла в воздухе… мама наигрывала ее на пианино в Новом Орлеане – давно, когда еще делала такие вещи. Ему всегда нравилась эта старая мелодия…

– Милый мечтатель, узри же меня… – тихонько запел Генри, сам себя успокаивая, потому что изнутри отчетливо подымалась тревога.

Под тонким покровом музыки катался сдержанный рык, который они с Лин однажды слышали на станции.

– Эй? Кто здесь? – снова спросил он темноту.

Ветер рванул из тоннеля и с ним густой шепот, окруживший Генри со всех сторон сразу.

– Посмотри сон со мной…

От этого звука Генри сделалось тепло и мягко, словно он глотнул чего-то крепкого. Он шагнул к тоннелю. Что-то двигалось там, в темноте. Краткие вспышки света выхватили из теней девушку.

– Вай-Мэй?

Еще одна зарница высветила контуры темной вуали. Генри заморгал, и в остаточном образе, отпечатавшемся на сетчатке, перед ним мелькнуло такое, что он остро пожалел, что стоит тут сейчас один… потому что фигура из тоннеля медленно шла к нему.

В следующий миг прозвонил будильник. А еще в следующий Генри лежал, не в силах пошевелиться, у себя в кровати в «Беннингтоне».

Когда Лин вернулась из прогулки по снам, у нее болело все тело, а во рту был отчетливый вкус железа. Она вытерла кровь с губы, которую, видимо, прокусила по дороге назад. Все это не имело значения, потому что у Генри получилось! Он сумел ее разбудить, и Лин широко улыбнулась, несмотря на губу.

– Эврика! – пробормотала она, счастливая и изможденная, а потом провалилась в настоящий, глубокий сон, в котором была просто смертной, а никакой не богиней.

Наутро она едва вспомнит, как ей приснился Джордж Хуань, c кожей бледной и лоснящейся, расходящейся трещинами, словно он гнил изнутри, рыщущий по подземным тоннелям – быстрый, дерганый, как марионетка, c жадными руками, которые тянулись, искали, готовые схватить спящего бродягу, свернувшегося калачиком у подножия бетонной арки. И богомерзкого визга, c которым он пал на вопящего человека, она тоже не запомнит, и того, как подземка озарилась молнийными взблесками голодных духов, отвечающих на призыв.