Моя спальня размещалась в Башне, где во времена нашего детства находилось царство Полли. В то время, как в оформлении всех прочих комнат Хэмптона отдавалось предпочтение классике, спальни в Башне были преувеличенно готическими, в стиле иллюстраций к волшебным сказкам. Башенки украшали кровать, шкафы и камин, обои были стилизованы под пергаментные свитки, цветные круглые стекла поблескивали в переплете окон. Пока семья находилась в Индии, во всем доме были проведены обширные работы по модернизации, и, оглядевшись, я увидела, что за дверцами одного из шкафов скрывается выложенная кафелем ванная. В прежние времена через этот шкаф можно было выбраться на площадку страшно крутой винтовой лестницы, которой я пользовалась для своих тайных вылазок и до сих пор помнила, как холодно было раньше в коридорах дома, хотя в камине моей спальни всегда пылал огонь. Сейчас центральное отопление поддерживало повсюду температуру, близкую к тепличной. Огонь, мерцающий под шпилями и башенками камина, был зажжен скорее для красоты, и завтра мне не придется просыпаться в семь утра, как прежде, под осторожную мышиную возню служанки у камина. Эпоха роскоши закончилась, пришло время комфорта.

Будучи консервативной по природе, я рада была отметить, что обстановка спальни не изменилась, хотя освещение явно улучшилось, появилось новое одеяло на кровати, туалетный столик красного дерева приобрел нарядную муслиновую оборку и тройное зеркало, а вся комната и даже ванная были устланы толстым ковром. Все остальное было именно таким, как я помнила, даже два больших пожелтевших рисунка над кроватью, «Игроки» Караваджо и «Куртизанка» Рафаэля.

Одеваясь к ужину, я страстно желала снова провести вечер с Полли наверху, как в детстве, когда нам приносили поднос с ужином в детскую или классную. Я боялась этого предстоящего мне взрослого ужина, потому что знала, как только я окажусь внизу за столом между двумя пожилыми господами, я не смогу уже оставаться молчаливым зрителем, я буду обязана говорить и отвечать на вопросы. Всю жизнь все вокруг, особенно Дэви, вдалбливали мне в голову, что молчание во время еды является вызывающим и асоциальным актом. «До тех пор, пока ты болтаешь, Фанни, не имеет совершенно никакого значения, что именно ты говоришь, лучше читай азбуку, только не сиди, как глухонемая. Это будет просто невежливо по отношению к хозяйке дома».

В столовой между мужчиной по имени Рори и мужчиной по имени Роли я оказалась в положении худшем, чем я ожидала. Моя защитная окраска, которая так хорошо работала в гостиной, слиняла под лучами электрического освещения, я вся была как на ладони. Один из соседей начал разговор со мной и, кажется, довольно интересный, я отвечала ему, когда без всякого предупреждения я вдруг снова стала невидимой, а Рори и Роли уже перекрикивались через стол с леди по имени Вероника, и я некоторой грустью заметила, что мой ответ просто повис в воздухе. Затем, мне стало очевидно, что мой сосед вообще не слышал, что я говорю, но пребывал в полном восторге от более увлекательной беседы с этой леди Вероникой. Хорошо, я действительно предпочитала быть невидимой и есть свой ужин в покое и молчании. Но нет, необъяснимым образом я снова сделалась видна.

— Так лорд Алконли приходится вам дядей? Разве он еще не совсем свихнулся? И не охотится при луне со сворой ищеек на одиноких путников?

Я была еще слишком юна, чтобы спокойно выслушивать шутки незнакомцев о моей собственной семье. Я не могла ответить вопросом на вопрос или предположить, что каждый из нас обладает некоторыми невинными недостатками. Я была шокирована фактом, что моего дядю считают сумасшедшим.

— О, но мы любим его, — начала я, — вы не можете представить, как с ним весело… — произнося эти слова, я снова стала невидимкой.

— Нет, нет, Вероника, все дело в том, что он купил микроскоп, чтобы рассматривать самого себя… по частям.

— И все-таки я не могу обсуждать это за ужином, — ответила Вероника, смеясь, — даже если вы знаете все латинские термины, это не подходящая тема для разговора за ужином вообще.

Они словно перебрасывали через стол мячик.

— Вероника, я не могу придумать ничего смешного. Не могли бы вы мне помочь?

На обоих концах стола было гораздо тише. На одном леди Монтдор беседовала с герцогом де Советерр, который вежливо выслушивал все, что она говорила, но чьи блестящие черные глазки живо перескакивали с одного гостя на другого. На другом конце стола лорд Монтдор с Профессором Безобразником прекрасно проводили время, хвастаясь своим безупречным французским, нежно воркуя на нем друг с другом и со старой герцогиней де Советерр. Я сидела достаточно близко, чтобы слышать, что они говорят, чем и была занята в периоды моей невидимости, хотя их беседа, возможно, была не столь остроумной, как шутки круглоголовой Вероники.

В общих чертах это звучало так:

Монтдор: Так чьим сыном был герцог де Мэн?

ПБ: Ну, конечно, Людовика XIV.

Монтдор: Это понятно, но кто была его мать?

ПБ: Ля Монтеспан.

В этот момент герцогиня, которая молча сосредоточенно жевала и, по всей видимости, совершенно их не слушала, произнесла очень громко с выражением явного неодобрения:

— Мадам Монтеспан!

ПБ: Да, да… совершенно верно, мадам герцогиня (и быстро пробормотал по-английски своему свояку: «Маркизы Монтеспан были аристократами, они никогда об этом не забывают»). У нее было два сына, герцог де Мэн и граф Тулузский. Людовик признал свое отцовство. А их дочь стала женой Регента. Полагаю, я не ошибся, не так ли мадам герцогиня?

Но старушка, ради которой бил затеян этот лингвистико-исторический экскурс была в нем совершенно не заинтересована. Она ела так много, как только могла, прерываясь только, чтобы попросить лакея подать еще хлеба. Когда обращались непосредственно к ней, она отвечала:

— Думаю, да.

— Это все есть у Сен-Симона, — сказал Малыш. — Я перечитываю его снова и снова, он просто завораживает.

Малыш проштудировал все судебные мемуары и приобрел репутацию серьезного историка. «Вам необходимо обратиться к Малышу, он так много знает об истории, нет ничего, о чем он не смог бы рассказать». Но все зависело от того, что именно вы хотели узнать. Побег Людовика XVI из Тюильри? О, да. Процесс над мучениками из Тульпуддла? Нет. Исторические познания Профессора Безобразника были суть сублимированный снобизм.

Наконец леди Монтдор повернулась ко второму своему соседу, и все гости синхронно последовали ее примеру. Я получила Рори вместо Роли, но не заметила разницы и была полностью поглощена происходящим на ближайшем конце стола, где Профессор в одиночку боролся с герцогиней. Он говорил:

— Я уже давно не виделся с герцогом де Супп, как он поживает, мадам герцогиня?

— Как, неужели вы друзья с бедняжкой Суппом? — ответила она.

Кажется, Малыш сильно ее раздражал. У нее был очень странный акцент — смесь французского и кокни.

— Он по-прежнему не выбирается из своего дома на Рю де ла Бак?

— Думаю, да.

— А старая герцогиня? Полагаю, всегда с ним?

Но его соседка полностью сосредоточилась на содержимом своей тарелки, и он не дождался ответа. Она несколько раз перечитала меню, а потом вытянула черепашью шею, пытаясь увидеть следующее блюдо. Когда после пудинга гостям заменили тарелки, она удовлетворенно пробормотала:

— Еще одна теплая тарелка. Очень, очень хорошо.

Бесспорно, она любила поесть. Я тоже, особенно теперь, когда моя защитная окраска была полностью восстановлена, и я до конца вечера могла не опасаться неожиданных атак. Я думала, как жаль, что дядя Дэви не может оказаться здесь в один из своих чревоугоднических дней. Он всегда жаловался, что тетя Эмили ни разу не закатила ему лукуллова пира, чтобы подвергнуть его метаболизм должному стрессу. «Я должен изнемогать от переедания, иначе это не принесет никакой пользы. Надо добиться ощущения как после обеда в парижском ресторане, когда насыщаешься до такой степени, что не способен ни на что, кроме как упасть на кровать и впасть в анабиоз, как удав, проглотивший крокодила. Мне необходимо обширное меню, чтобы подавить мой аппетит. Вторые порции не в счет, они подразумеваются сами собой. Сегодня мне требуется множество перемен действительно жирной пищи, Эмили, дорогая. Естественно, если ты предпочитаешь, я откажусь от лечения, но, мне кажется, жаль будет бросить все сейчас, когда оно начало приносить такие прекрасные результаты. Если ты беспокоишься о своих домовых книгах, то вспомни о моих голодных днях, кажется, ты не принимаешь их во внимание вообще». Но тетя Эмили отвечала, что голодные дни не влияют на баланс домовой книги, и что он, конечно, может называть это голоданием, но все остальные люди это называют четырехразовым питанием.

Ну что ж, человек двадцать за этим столом получат славный удар по метаболизму, подумала я, пока к столу подносили все новые и новые блюда. Суп, рыба, фазан, бифштекс, спаржа, пудинг, сыр, фрукты. Тетя Сэди называла это «Хэмптонским угощением». Действительно, все блюда имели общую особенность — очень вкусная, простая, по-детски полезная и питательная еда из первосортных продуктов; каждое блюдо достойно было неспешной и вдумчивой дегустации. И все было по-хэмптонски преувеличено. Так же, как леди Монтдор была чересчур аристократична для графини, а лорд Монтдор преувеличенно значителен для государственного деятеля, слуги слишком вышколены и почтительны, кровати слишком мягки, постельное белье слишком новое, машины слишком блестящие и чистота неправдоподобно безупречна, так и персики были слишком румяны и душисты. Раньше, будучи ребенком, я думала, что именно это совершенство делало Хэмптон-парк таким нереальным по сравнению с другими домами, которые я знала — Алконли и маленьким домом тети Эмили. Он скорее напоминал декорацию из пьесы, и потому Монтдоры и даже Полли никогда не казались мне людьми из плоти и крови.

К тому времени, когда я приступила к слишком персиковым персикам, я вконец растеряла чувство страха, если уже не чувство приличия, потому что сидела, свободно развалясь на стуле, как не осмелилась бы в начале обеда, нагло поглядывая направо и налево. Это не было результатом действия вина, я выпила только бокал бордо, все остальные мои бокалы оставались полны (дворецкий не обращал внимания на то, как я отрицательно трясу головой) и нетронуты. Я опьянела от бесконечных яств. Теперь я прекрасно понимала, какого удава имел ввиду Дэви и, действительно, еле дышала, пытаясь переварить своего крокодила. Я чувствовала, что мое лицо стало пунцовым и, оглянувшись, увидела, что такими же были лица всех вокруг за исключением Полли. Она, сидя между двумя джентльменами, разительно напоминающими Роли и Рори, не делала ни малейшего усилия для поддержания беседы, хотя они проявляли значительно больше усердия, чем мои соседи. И она не получала удовольствия от еды. Она ковыряла свою порцию вилкой, оставляя большую часть на тарелке, и, казалось, витала в облаках. Ее пустой, сияющий, как луч синей лампы, взгляд был направлен на Малыша, хотя сомневаюсь, что она действительно видела его или слышала его отвратительно безупречный французский. Леди Монтдор время от времени бросала на нее недовольный взгляд, но она ничего не замечала. Ее мысли были далеко от обеденного стола ее матери, и через некоторое время ее соседи отказались от борьбы за ее «да» или «нет», присоединившись к крикливому хору вокруг леди Вероники.

Эта Вероника была невысокой, тонкой и очень живой дамой. Ее яркие золотые волосы были зачесаны в идеально гладкий шлем с несколькими кудрявыми прядями надо лбом. У нее был коротковатый костлявый нос; немного выпуклые бледно-голубые глаза и чуть скошенный подбородок придавали ей несколько декадентский вид. Я подумала, что еще не настолько пьяна, раз в моем сознании всплыло такое умное взрослое слово, но все же должна была признать, что Вероника была очень красива, а ее одежда, макияж, драгоценности являлись верхом совершенства. Вероятно, она была очень остроумной, и как только холодные чопорные гости слегка разогрелись едой и вином, она оказалась в центре всеобщего внимания. Пока она легко перебрасывалась остроумными фразами со всяческими Рори и Роли, другие женщины ее возраста только хихикали над ее шутками, но не принимали в них участия, словно заранее смирившись с безуспешностью любой попытки соперничества. Даже пожилые люди, сидящие вокруг Монтдоров на обоих концах стола, бросали на Веронику снисходительные взгляды во время паузы в беседе.

Наконец, расхрабрившись, я попросила своего соседа назвать имя этой женщины. Он был настолько поражен моим невежеством, что забыл ответить на вопрос.

— Вероника? — я слегка обомлела от его взгляда. — Но, конечно, вы должны знать Веронику.

Это звучало так, словно я никогда не слышала о Везувии. Впоследствии я узнала, что ее имя было миссис Чаддерсли Корбетт, и мне показалось очень странным, что леди Монтдор, которую так часто за спиной называли снобом, согласилась иметь дело с какой-то миссис, даже не Достопочтенной миссис, пригласив ее в свой дом и обращаясь чуть ли не с нежностью. Это показывает, насколько социально невинной я была в те дни, потому что любой школьник (в Итоне, по крайней мере) знал, кто такая миссис Чаддерсли Корбетт. Она была одной из умнейших женщин своего времени (суперзвезда, как стали говорить позже) и изобрела тип внешности, манеру говорить и двигаться, которая рабски копировалась всеми модницами Англии по крайней мере лет десять. Нет сомнения, что единственной причиной того, что я никогда не слышала о ней, было то, что она парила на недостижимой высоте над мирком моих желторотых и неоперившихся друзей. Все было ужасно.

Было уже поздно, когда леди Монтдор наконец встала, чтобы покинуть столовую. Обе моих тети никогда не допускали такого долгого сидения за столом, давая прислуге возможность помыть посуду и вовремя лечь спать, но с такими вещами никогда не считались в Хэмптон-парке. Леди Монтдор не стала обращаться с умоляющим взглядом к мужу, как всегда делала тетя Сэди («не слишком долго, дорогой») и вышла, оставив мужчин с их портвейном, коньяком, сигарами и грязными историями, которые на мой взгляд вряд ли могли быть грязнее шуточек Вероники в половине первого ночи. Вернувшись в Длинную галерею, некоторые женщины отправились наверх «попудрить носы». Леди Монтдор пренебрежительно пожала плечами:

— Я занимаюсь туалетом по утрам, — сказала она, — и этого достаточно. Слава богу, у меня нет собачьей привычки заниматься этим по расписанию несколько раз в день. Тем более так часто.

Если леди Монтдор действительно надеялась, что Советерр распространит на Полли лучи своего обаяния и заронит в ее душу мысли о любви, то ее ждало жестокое разочарование. Как только мужчины вышли из столовой, где они просидели около часа (я слышала, как она сказал: «Что за убийственная английская привычка…»), он был окружен Вероникой и ее хором и лишен возможности передвижения. Все они казались его старыми друзьями, называли его Фабрисом и сгорали от нетерпения расспросить об общих знакомых в Париже — модных иностранных дамах с такими немодными английскими именами, как Нора, Кора, Дженни, Дейзи, Мэй или Нелли.

— Неужели всех француженок зовут, как английских горничных? — сердито спросила леди Монтдор, видя, что ей придется смириться с этой атакой на Советерра и довольствоваться беседой с его старой матушкой.

Он, казалось, наслаждался этой суетой, его мерцающие глаза с искренним интересом останавливались на раскрашенных лицах женщин, в то время как они с фальшивым беспокойством расспрашивали его о дорогих Нелли и Мери. Между тем, мужья всех этих дам с откровенным облегчением, которое всегда испытывает англичанин, освободившийся от дамского общества, устремились к столам для азартных игр в дальнем конце галереи, делая, без сомнения, более крупные ставки, чем позволяли их жены. Леди Патриция отправилась спать; Малыш Дугдейл попытался было присоединиться к кружку вокруг Советерра, но обнаружил, что никто не собирается уделять ему ни малейшего внимания. На его вопрос о герцоге де Суппе был дан уклончивый ответ: «Я иногда вижу Нину де Супп». Наконец он сдался. С болью в глазах и с улыбкой на губах он уселся между мной и Полли и настроился закончить вечер, играя с нами в нарды, пожимая нам руки, касаясь наших колен в своей, как я считала, «глуповской» и развратной манере поведения. Лорд Монтдор и один или два пожилых джентльмена отправились играть в бильярд, желая проверить, остается ли он по-прежнему лучшим игроком на Британских островах. Между тем бедная леди Монтдор была подвергнута допросу с пристрастием со стороны старой герцогини, которая, вероятно, из духа противоречия перешла на свой родной язык. Французский леди Монтдор был вполне приличен, но далеко не так безупречен, как у ее мужа и свояка и вопросы, касающиеся мер и весов, доставляли ей немалое затруднение. Сколько гектаров в парке Хэмптона, какой высоты башни, сколько будет стоить нанять плавучий дом для Хенли, сколько километров отсюда до Шеффилда? Ей все время приходилось обращаться за разъяснениями к Малышу, который никогда ее не подводил, но герцогиня мало интересовалась ответами, она была слишком занята, готовя следующий вопрос. Они лились непрерывным потоком, не давая возможности леди Монтдор сбежать к игрокам в бридж, чего та жаждала всей душой. Какие электрические машины установлены в Хэмптоне, какой средний вес благородного оленя, как давно женаты лорд и леди Монтдор (бинго!), как нагревается вода в системе отопления, сколько собак в своре для охоты на лису, где сейчас находится королевская семья? Леди Монтдор переживала ощущения кролика, загипнотизированного змеей. Наконец она не выдержала и присоединилась к тем изнеженным женщинам, которые отправлялись в постель раньше, чем это было принято в Хэмптоне.