Итак, Полли поселилась в доме своей тети в Силкине. Он всегда был скорее домом леди Патриции, чем Малыша, потому что именно она жила там все время, пока Малыш порхал между Лондоном и Хэмптоном, изредка наведываясь на континент. Внутри все было устроено на женский вкус, то есть без вкуса вообще и с минимальным комфортом. Здесь было немного лучше, чем дома у Нормы, но совсем немного, это был действительно старый дом, а не подделка, выстроенная около заброшенной дороги, и он находился в прелестной сельской местности, а не на окраине Оксфорда, в Силкине было несколько предметов действительно хорошей мебели, и рукоделия Малыша очень украшали гостиную. Но существовало и множество параллелей, особенно наверху, где полы были покрыты линолеумом и в каждой ванной (несмотря на бездетность Дугдейлы имели детскую ванную) остро пахло не очень хорошим мылом.

Полли не пыталась что-либо переменить. Она просто упала на кровать леди Патриции в спальне леди Патриции, чьи окна глядели на могилу леди Патриции. «Возлюбленная жена Харви Дугдейла», — гласила надпись на надгробном камне, установленном через несколько недель после того, как бедняжка Харви обзавелся новой молодой женой. Я думаю, что Полли так мало заботилась о всех своих домах, потому что в ее сознании все дома делились на Хэмптон и все остальное, и, если она не могла жить в Хэмптоне, она не могла проявить интереса к любому другому дому в любом другом месте. Полли не делала тайны из того, что не считает Силкин своим домом. К тому же, она не была той, кого французы называют fеmme d'interieur, и ее попытки заняться бытом ставили хозяйство на грань хаоса. Малыш, увы, был не более практичным. И еще он был очень разочарован и обеспокоен тем, что она вела себя с ним с той же равнодушной холодностью, с какой раньше обращалась к матери, с той только разницей, что леди Монтдор она немного побаивалась, а Малыш побаивался ее саму.

Малыш деловито занялся своей новой книгой. Она должна была называться «Три герцога», и изображенные в ней джентльмены являлись типичными представителями аристократии трех стран в девятнадцатом веке. Рассматриваемыми герцогами были Паддингтон, де Супп и Пинчио, известные рассказчики анекдотов, гурманы, прелюбодеи, члены Парижского жокей-клуба, спортсмены и игроки. У него была даже припасена фотография для обложки, где они втроем на охоте стояли над телом поверженного животного; со своими животиками, бородками, в войлочных шляпах и белых гетрах они выглядели как три копии короля Эдуарда. Полли рассказала мне, что раздел Пинчио он закончил еще на Сицилии, где итальянский приятель снабжал его необходимыми документами, и что теперь он при содействии герцогского библиотекаря занимается Паддингтоном, уезжая в Паддингтон-парк каждое утро. Идея заключалась в том, что потом он уедет во Францию на поиски де Суппа. Никто никогда не оказывал Малышу ни малейшего сопротивления при попытке описать его предков. Он всегда делал их такими очаровательными и наделял настолько восхитительными пороками, кроме того, его интерес служил гарантией исключительной древности рода, потому что Малыш не интересовался персонами, чья родословная не восходила ко временам задолго до норманнского вторжения либо, если дело касалось иностранцев, не имела в корне генеалогического дерева хотя вы одного византийского императора, папы или Людовика Бурбона.

День, назначенный для бала в Монтдор-хаусе пришел и ушел, а Полли не делала никаких попыток родить ребенка. Тетя Сэди говорила, что женщины бессознательно обманывают себя, приближая дату рождения, поэтому потом каждый день промедления кажется им бесконечным. Полли очень зависела от моей компании, поэтому почти каждый день присылала за мной автомобиль, чтобы принять меня в Силкине на час или два. Наконец пришло тепло, и мы могли выходить на короткие прогулки и даже сидеть в защищенном от ветра уголке сада, завернувшись в плед.

— Разве не чудесно, — говорила Полли, — когда вдруг становится так тепло после зимы, и все козы и куры кажутся такими счастливыми.

Она не казалась очень заинтересованной в рождении ребенка, хотя однажды сказала:

— Не кажется ли тебе смешным, что детская присыпка, пеленки и старая скучная сестра-акушерка дни напролет ждут того, кто еще не существует?

— О, я тоже так думала, — подхватила я, — и все же в тот самый момент, когда ребенок рождается, он становится такой неотъемлемой частью жизни, что невозможно представить, как можно было жить без него.

— Полагаю, что так. Я бы хотела, чтобы он поторопился. Так что бал — ты слышала что-нибудь? Ты действительно должна была побывать там, Фанни.

— Я никак не могла. Уорден Вэдхам и Норма ездили, не вместе, конечно, но это единственные люди, которых я видела после бала. Все прошло прекрасно, Седрик переодевался пять раз, он начал вечер в камзоле из розовых лепестков и розовом парике, а закончил в романтичном черном парике, как у Дорис Кин, с настоящими бриллиантами на маске. Твоя мать была венецианским юношей, чтобы показать свои новые ноги, и они стояли в гондоле, раздавая всем призы. Норма получила серебряную табакерку. Ах, люди совсем не умеют описывать балы.

— Не переживай, это сделает «Татлер».

— Да они сказали, что репортеры шныряли там всю ночь. У Седрика, несомненно, будет множество фотографий для нас.

Подошел Малыш и спросил:

— Ну, Фанни, что слышно о бале?

— Мы его только что обсудили, — ответила Полли, — и повторять не собираемся. А что с твоей работой?

— Я мог бы принести ее сюда, если хотите.

— Ты же знаешь, я не считаю твою глупую пыльную вышивку работой.

Малыш болезненно поморщился и отошел.

— Полли, ты ужасна, — сказала я.

— Да, но это для его же блага. Он делает вид, что не может сосредоточиться перед родами и бродит, действуя всем на нервы, хотя должен быть у Паддингтона. Ему надо поспешить, если хочет закончить книгу до Рождества, он еще не брался за де Суппа. Ты когда-нибудь встречала Джеффри Паддингтона, Фанни?

— Ну, да, — ответила я, потому что дядя Мэтью однажды приглашал его на домашнюю вечеринку в Алконли, — он старый.

— Немного староват, — согласилась Полли, — но очень мил. Ты даже не представляешь, какой он приятный человек. Он приехал первым, чтобы расспросить Малыша о его книге, и теперь бывает у нас довольно часто. Внешность — не главное, правда? Он терпеть не мог маму, так что я никогда не видела его до своей свадьбы, я помню, как она старалась заполучить его в Хэмптон, но он никогда не приезжал. Возможно, в один прекрасный день ты встретишь его здесь.

Позднее я встречала его здесь неоднократно, его несколько потрепанный «моррис коули» обычно уже стоял у ворот Силкина к моему прибытию. Он не был богат, потому что его предок, знаменитый герцог Паддингтон оставил после себя много славы и мало денег, а его отец, старый джентльмен в белых гетрах растратил многое из того, что осталось на прекрасную маркизу Паиву и прочих дам. Я находила его дружелюбным и скучным, было заметно, что он влюблен в Полли.

— Не кажется ли тебе, что он ужасно милый? — спросила Полли. — И так добр, что приезжает навестить меня, хотя я так ужасно выгляжу.

— Твое лицо не изменилось, — сказала я.

— Я действительно слишком долго жду. Я уже не надеюсь, что этот ребенок родится вообще.

Но он все-таки родился, и в тот же вечер, «разок бросив глазок» по выражению Радлеттов на своего отца, сразу умер. Полли была очень плоха, и сестра не допускала к ней посетителей в течение десяти дней, но я приехала, как только мне разрешили. В холле я заметила Малыша, он был мрачнее обычного. Бедный Малыш, подумала я, жена его так откровенно не терпит, и нет даже ребенка, чтобы утешить его.

Полли лежала среди цветов, а сестра приносила все новые букеты. Для полноты картины не хватало только маленького крикуна с красным от натуги лицом в корзинке Моисея, я так остро чувствовала его отсутствие, как будто сама принимала его на руки.

— О, бедняжка, — начала я.

Но Полли в полной мере унаследовала талант своей матери игнорировать все неприятное, и я сразу поняла, что любое проявление сочувствия будет только раздражать ее. Поэтому я по-Радлеттовски воскликнула при виде двух цветущих веток камелии, стоявших у ее постели.

— Их прислал Джефф Падингтон, — сказала она. — Надо признать, он совершенно влюблен, Фанни. Знаешь, моя акушерка принимала детей у его сестры.

Сестра постоянно заходила в комнату, то забрать поднос или кувшин, то поставить новые цветы, стараясь задержаться и по крупицам собирая материал для сплетен. Она сразу отметила мое состояние, но поняла, что я была слишком мелкой рыбешкой для ее сетей, тем не менее любезно сообщила, что я могу навещать леди Полли каждый день.

— Вы когда-нибудь видели Джереми Чаддерсли Корбетта в Оксфорде? — спросила она. — Это один из моих самых удачных детей.

Вскоре она вбежала с пустыми руками, сильно покраснев, если такое было вообще возможно, и громко объявила, что леди Монтдор находится внизу. Я подумала, что, хотя она хладнокровно наблюдала бы любую из нас на смертном одре, явление леди Монтдор подействовало даже на ее железные нервы. Полли тоже на минуту была выведена из равновесия и тихо сказала:

— А мистер… я хочу сказать, мой… Я имею ввиду, Малыш тоже там?

— Да, он с ней. Он послал сказать, что вас хотят видеть. Если вы не хотите, леди Полли, я могу сказать, не кривя душой, что вы не можете принимать больше одного посетителя в день. Вы действительно не должны, в первый день, во всяком случае.

— Я пойду, — сказала я, вставая.

— Нет, нет, Фанни, ты должна остаться, дорогая. Я не уверена, что могу остаться с ней наедине, сядь обратно, пожалуйста.

Из сада раздались голоса.

— Посмотри в окно, — попросила Полли, — это они?

— Да, и Седрик тоже там, — ответила я, — они все втроем гуляют по саду.

— Боже, нет! Я должна, должна увидеть Седрика. Сестра, пожалуйста, спуститесь вниз и скажите, что я приму их всех.

— Не сейчас, леди Полли, нет. И, пожалуйста, возьмите себя в руки, вам надо избегать волнений. Я не могу допустить сюда незнакомца, только близкие люди, сказал доктор Симпсон, один раз в день. Я полагаю, вашу мать можно пригласить. На несколько минут, и больше никого, тем более странных молодых людей.

— Я бы лучше повидалась с мамой, — сказала Полли, обращаясь ко мне, — иначе эта глупая вражда будет продолжаться вечно, кроме того я жду не дождусь увидеть ее волосы и ноги. О, дорогая, но по Седрику я просто тоскую.

— Она, кажется, в прекрасном настроении, — сказала я, глядя на них из окна. — В темно-синем платье и зюйдвестке. И Малыш просто расцвел. Я ожидала, что он будет сбит с толку ее внешностью, но он словно ничего не замечал, во все глаза глядя на Седрика. Они хохочут, как сумасшедшие.

Очень умно со стороны Малыша, подумала я про себя. Если он расположит к себе Седрика, то сможет частично вернуть благосклонность леди Монтдор, и тогда можно будет ожидать небольшого изменения завещания лорда Монтдора.

— Я готова умереть за зюйдвестку, зовите ее скорее. И еще, сестра, придумайте что-нибудь, чтобы задержать ее на пару минут, дайте мне зеркало и расческу. Фанни, продолжай свой репортаж.

— Ну, Седрик с Малышом очень увлечены беседой, я думаю, Малыш хвалит костюм Седрика из грубого синего твида с красным кантом. Леди Монтдор улыбается и зорко оглядывается вокруг. Ты знаешь этот ее взгляд.

— Я так и вижу его, — сказала Полли, расчесывая волосы.

Я не стала говорить, что в этот момент леди Монтдор смотрела через ограду кладбища на могилу своей золовки. Мужчины оставили ее, медленно продвигаясь к кованым воротам сада, оживленно переговариваясь, смеясь и жестикулируя.

— Давай, — подбодрила меня Полли, — так держать, Фанни.

— Появилась сестра, она бежит к твоей матери, они обе просто сияют, я никогда не видела таких улыбок, Боже, они идут к дому. Твоя мать выглядит такой счастливой, меня посетила сентиментальная догадка, что она, должно быть, скучала по тебе в глубине души все это время.

— Ерунда, — сказала Полли, но она выглядела очень довольной.

— Дорогая, я чувствую, мне пора убираться отсюда, позволь мне выйти через гардеробную Малыша.

— Ни в коем случае, Фанни, я очень расстроюсь, если ты сбежишь. Я настаиваю, чтобы ты осталась, я не могу видеться с ней наедине, хоть с улыбками, хоть без улыбок.

Возможно, с леди Монтдор могло произойти то же, что и со мной, и ее улыбка померкла бы при виде Полли в спальне леди Патриции на той самой кровати, где леди Патриция испустила свой последний вздох, и ее отвращение к тому, что сделала ее дочь, обрело бы новую почву. Даже я считала это зрелище непривлекательным, пока не привыкла к нему. Но чрезмерная чувствительность никогда не была недостатком леди Монтдор, к тому же, пламя счастья, которое Седрик разжег в ее душе, давно испепелило все эмоции, которые не относились напрямую к нему. Сейчас он был единственным человеком в мире, имевшим для нее значение. Сияя улыбкой и излучая хорошее настроение, она поцеловала сначала Полли, а затем меня. Она оглядела комнату и сказала:

— Ты переставила туалетный столик, так намного лучше, больше света. Такие прекрасные камелии, дорогие, могу я взять один Седрику в петлицу? О, от Паддингтона? Бедняга Джеффри, боюсь, у него мания величия, я столько раз его приглашала, а ему так и не удалось приехать к нам. Его отец был совсем другим — наши отцы дружили — король Эдуард очень любил его и Лоэлию Паддингтон — это была такая красивая пара, люди вставали на стулья, чтобы хорошенько разглядеть их. Так бедный ребенок умер, я так и думала, сейчас воспитывать детей ужасно дорого.

Сестра, вернувшаяся в комнату, чтобы как раз услышать это замечание, приложила руку к сердцу и чуть не упала в обморок. Теперь ей было что порассказать своим пациенткам, за всю свою сестринскую карьеру она никогда не слышала таких слов от матери роженицы. Но Полли осталась довольно равнодушна, это было слишком типично для леди Монтдор, чтобы она находила ее слова странными или огорчительными. Она, приоткрыв рот, глядела на мать широко открытыми глазами, впитывая все детали ее облика. В любом случае, она и сама, как мне казалось, не очень тосковала по ребенку, не осознавая потери; она напоминала мне корову, у которой забрали ее теленка, даже не дав облизать его.

— Как жаль, что ты не могла приехать на бал, Фанни, — продолжала леди Монтдор, — хотя бы на полчаса, чтобы посмотреть. Это было действительно красиво. Из Парижа приехало множество друзей Седрика, только ради него, в таких красивых костюмах, и, должна сказать, хоть я никогда особенно не любила французов, они были так любезны и очень благодарны ему, за все, что он для них сделал. Все она говорили, что такого бала не было со времен Роберта де Монтескью, я могу в это поверить — он обошелся в четыре тысячи. Знаете, эта вода для гондолы оказалась очень тяжелой. Ну, мы показали этим иностранцам, что для Англии нет ничего невозможного, это было прекрасной пропагандой. Я надела все свои алмазы, а Седрику дала вращающуюся бриллиантовую звезду, он носил ее на плече, очень эффектно. Мы наслаждались каждой минутой, и я хотела бы показать вам письма, что мы потом получили, очень трогательные, люди так мало радовались в прошлые два года, и это сделало их еще более благодарными, конечно. Когда мы приедем в следующий раз, я привезу фотографии, они дают замечательное представление, как все это было.

— А каким было твое платье, мама?

— От Лонги, — сказала леди Монтдор уклончиво. — Вероника Чаддерли Корбетт была очень хороша в костюме проститутки (забыла, как они тогда назывались), и Дэви там был, Фанни, ты слышала о нем? Он был Черной Смертью. Все так старались, ужасно жаль, девочки, что вы не могли приехать.

Последовала пауза. Она оглядела комнату и со вздохом сказала:

— Бедная Патриция — что ж, для нее все кончено. Малыш рассказал нам о своей книге, прекрасная идея, три герцога, и Седрик очень заинтересовался, потому что молодой де Супп, сын княгини де Ресурс, который приехал из Трувиля — его друг. Шевр Фонтейн, где Седрик жил каждое лето, принадлежит его кузену. Разве это не любопытное совпадение? Так что Седрик может рассказать Малышу много вещей, которые знает о них обо всех. И еще они думают, что они могут вместе поехать в Париж провести некоторые исследования, на самом деле, мы могли бы поехать все вместе, разве это не было бы забавно?

— Не для меня, — твердо сказала Полли, — нет, я больше за границу ни ногой, никогда.

В этот момент в комнату вошел Малыш, и я тихонько ускользнула, несмотря на яростные взгляды со стороны кровати. Я вышла в сад поискать Седрика. Он сидел на ограде кладбища, лучи солнца золотили его гладко причесанные волосы (последствия бала, как я решила), он полностью сосредоточился на лепестках ромашки.

— Он любит меня, не любит… любит… нет, не прерывайте, ангел мой, он любит, не любит. О, небеса, небеса, небеса! Он меня любит. Говорю вам, моя дорогая, в мою жизнь пришла моя вторая великая любовь.

Зловещий луч ярко осветил наше будущее.

— О, Седрик, — сказала я, — будьте осторожны.

Я напрасно беспокоилась, Седрик все решил очень красиво. Как только Полли полностью восстановила здоровье и внешний вид, он усадил леди Монтдор и Малыша в «даймлер» и укатил с ними во Францию. Поле боя, таким образом, осталось за «моррисом коули» Джеффри Паддингтона, который ежедневно можно было видеть на дороге в Силкин. Очень скоро Полли села в машину и была доставлена в Паддингтон-парк, где и осталась. После чего «даймлер» прикатил обратно в Хэмптон, и из него вышли леди Монтдор и Седрик с Малышом.

— И теперь мы все, моя дорогая, можем наслаждаться нашим хлебом насущным, заработанным мной в поте лица.

— Да, я знаю, — ответила я. — Но Борели вас не одобряют.