Эпилог

Лимузины мчались по Можайскому шоссе в сторону Кунцево, на Ближнюю дачу. Сталин был в последнем – считал, что так безопасней. Если немецкие диверсанты (а их присутствие в Москве не исключалось) решат совершить покушение, то стрелять, скорее всего, будут по средней машине. Вот и менял порядок, приказывал перестраиваться по дороге

За Москвой «ЗИСы» плавно повернули направо, поехали среди чахлых садов и низких домиков, прижимавшихся к самой дороге. Миновали Волыново – старинное село. Раньше оно считалось зажиточным, но после революции пришло в упадок – богатство ушло вместе с купцами. Да и обычных жителей в нем осталось уже мало – почти всех переселили на новое место, дальше от важной правительственной трассы.

На холме у Волынова стояла деревянная церковь – старинная, позапрошлого века. Колокольня от времени покосилась, купола и кресты давно не обновлялись, потускнели… Но от луча заходящего солнца на одном из них вдруг ярко вспыхнул кусочек сусального золота. Словно прощальный привет жаркому июльскому дню…

Сталин прищурился на эту искорку и неожиданно для себя приказал начальнику охраны Власику остановиться. Тот толкнул в бок шофера, лимузин начал плавно притормаживать. «ЗИСы» с охраной тоже резко встали – чтобы быть ближе к главной машине.

Генерал Власик выскочил из автомобиля, кинулся к задней двери (тяжелой, бронированной), широко ее распахнул. Сталин не спеша поднялся, вылез из салона, постоял, оглядываясь по сторонам. А потом, перескочив через узкую придорожную канаву, пошел наверх, к деревянной церкви. Генерал Власик поспешил за ним, охрана побежала по деревне…

Солнце уже клонилось к закату, легло на верхушки деревьев, еще час-полтора – и совсем уйдет. Но все еще жарко поливало сухую землю – день выдался горячий, душный.

На деревенской улице никого не было – все сидели по домам, ждали вечерней прохлады. Вот тогда и выйдем огороды поливать, собирать урожай. Лишь кое-где возились в придорожной пыли куры да ревели за околицей коровы – их, видимо, уже гнали на вечернюю дойку.

Охранники загоняли в избы случайных жителей – сидеть и не высовываться! И окна все занавесьте! Шуганули двух баб, выскочивших посмотреть, кто приехал. Вдруг весточка от нашего? Полмесяца как на фронте, но ни ответа, ни привета… Что с ним? Может, ранило или, не дай бог, убило? Охранники шикнули на баб, сделали страшные глаза, те юркнули обратно в избу и затаились в сенях, боясь пошевелиться…

Сталин, чуть склонив голову, шел к церкви. Зачем, с какой целью? Сам не знал, просто захотелось, и все тут. Постоять, послушать службу… Сколько раз проезжал мимо нее, но ни разу не останавливался. А тут вдруг что-то толкнуло изнутри…

Сталин привык доверять внутреннему чувству, оно ни разу его не подводило. К тому же пройтись по деревенской улице было очень приятно – после душного кабинета в Кремле. А то целый день – бесконечные встречи, разговоры, телефонные звонки, совещания. Ни минуты свободной, ни секунды даже, чтобы побыть одному, подумать.

Вблизи церквушка казалась еще более убогой, чем со стороны, – сильно просела, перекосилась на левый угол, того и гляди завалится. К дверям вели три растрескавшиеся, скрипучие ступеньки. Сталин поднялся, бросил Николаю Власику: «Жди!» Тот послушно занял место у дверей, охранники рассыпались вокруг здания.

Сталин снял фуражку, вошел в полутемное помещение. Была вечерняя служба, у алтаря что-то тихо читал священник – старенький, как и сама церквушка, в скромном, поношенном одеянии… Горело всего три свечи, икон почти не было видно. Из прихожан – несколько старух по углам да еще женщина у свечной лавки. Все в скромных платочках и длинных, тяжелых платьях. Стоят, привычно крестятся, иногда тихо подпевают.

На мужчину в полувоенном кителе никто не обратил внимания. Церковь открыта для всех, заходите… Тем более война, перед отправкой на фронт многие стали заходить в храмы, ставить свечи, просить о помощи. Прежней веры, конечно, уже не было, но в душе что-то оставалось…

Сталин постоял, послушал немного, а затем подошел к женщине у свечной лавки:

– Могу я купить свечу?

Та кивнула, открыла резной шкафчик. На деревянных полочках лежали свечи, бумажные цветы, иконки, медные и серебряные крестики, тонкие книжечки с молитвами…

– Вам за сколько?

Сталин опустил руку в карман, вынул три рубля:

– Одну…

Женщина достала толстую свечу, поблагодарила:

– Спаси вас бог!

– Спаси бог! – в тон ей ответил Сталин.

Женщина удивилась: мужчина говорил с заметным кавказским акцентом, речь – медленная, тяжелая, размеренная. Где-то она ее слышала… Подняла глаза, вгляделась и тихо ахнула – это же сам товарищ Сталин! Сначала не поверила – не может быть! Чтобы у нас, в нашей церкви…

Сталин между тем спросил:

– Где у вас икона Николая Угодника?

Женщина машинально показала вправо. Там на стене, в старинном бронзовом окладе, чернела большая икона. Сталин коротко поблагодарил, подошел, поставил свечку, а затем с минуту вглядывался в строгое, суровое лицо святого.

О чем он думал? Может быть, о том, что зря позакрывали столько церквей и храмов… Людям нужна вера, и особенно сейчас, в годы тяжелых испытаний. С ней и жить легче, и воевать. Да и умирать тоже…

А может, вспомнил юность, когда учился в Тифлисской семинарии и готовился стать священником. Хорошо учился, старательно, но потом его выгнали… Он же был бунтарем – молодым, горячим, упрямым. Хотелось нового, свежего, сильного и обязательно справедливого, чтобы всем и по-честному. Отобрать у богатых, раздать бедным. И пусть больше не будет униженных и оскорбленных!

«Интересно, – думал Сталин, – кем бы я стал, если бы продолжил учиться в семинарии? Скорее всего, священником в каком-нибудь сельском храме. Таком же, как эта церквушка, только в Грузии… Хотя не исключено, что сделал бы хорошую карьеру, стал бы епископом или даже митрополитом… Но чего гадать, жизнь сложилась так, как сложилась, и ничего уже в ней не изменишь!»

Да и не хотелось ничего менять – он достиг всего, о чем можно было только мечтать. Встал во главе великой страны – неважно, как она сейчас называется, суть осталась прежняя: огромная, могучая империя, раскинувшаяся от северных морей до Кавказских гор, от полесских болот – до сибирской тайги. Шестая часть суши, половина Евразии…

И теперь ей угрожает страшная опасность… Конечно, справимся, выстоим, как и всегда, можно даже не сомневаться, но… Тревожно как-то на душе, неспокойно, да и сводки с фронтов совсем не радуют. Если отбросить всю словесную шелуху, то получается грустно. Далеко не то, что хотелось бы слышать: вместо победных реляций – повсюду отступление, вместо захваченных европейских городов – наши, советские, отданные противнику.

Поэтому, наверное, он и зашел сюда – успокоить душу, подумать, как жить дальше. И поставить свечку Николаю Угоднику. На него вся надежда, недаром же считается главным людским заступником и защитником…

Сталин постоял с минуту, а затем, резко повернувшись, пошел к дверям. Но у самого выхода вдруг обернулся и быстро мелко перекрестился. Впервые за сорок лет…

Вышел на крыльцо, надел фуражку и вздохнул с облегчением: да, трудный выдался сегодня день, напряженный, хорошо, что закончился. Теперь – на Ближнюю дачу, ужинать и отдыхать.

Приказал Николаю Власику: «Машину!» Тот рысью побежал к дороге. Сталин достал из кармана коробку «Герцеговина Флор», привычным движением вытащил папиросу, помял в пальцах, постучал табачной гильзой по крышке. Подскочивший охранник услужливо поднес зажженную спичку. Сталин тихо поблагодарил: «Спасибо!» И усмехнулся про себя: интересно, что сказал бы этот парень, если бы увидел его стоящим перед иконой? Да еще со свечкой в руках… Наверное, подумал бы, что это ему чудится. Хотя, скорее всего, ничего бы не подумал – ему не положено.

Сталин с удовольствием дымил папиросой, наполняя вечерний воздух густыми ароматными клубами дыма. И с легкой усмешкой наблюдал за тем, как протискивается по сельской улице тяжелый автомобиль. Конечно, он мог бы и сам спуститься, благо недалеко, но хотелось еще немного постоять, полюбоваться на красивый закат.

Очень редко это удается, особенно в последнее время: на Ближнюю дачу обычно возвращаешься глубокой ночью, а в Кремль приезжаешь далеко за полдень… А тут – багрово-красный пожар на горизонте (завтра, наверное, будет ветрено) и чудесный вид: березовая роща, тонкая змейка реки, прямоугольники полей… И величественная Москва за спиной, сердце его Родины. Город, который он никогда и никому не отдаст. И за который умрет, если надо будет…

Сталин докурил папиросу, сел в автомобиль, слегка нахмурился: что-то сердце побаливает, надо будет пригласить врачей, пусть выпишут лекарство. Болеть он сейчас не имеет права. На безмолвный вопрос Власика кивнул – да, уже на дачу, и без остановок. Шофер стал аккуратно выруливать на шоссе. Сталин ехал к себе – жить и работать…

Советские мехкорпуса наступали на запад, охватывая 1-ю танковую группу фон Клейста двумя стальными потоками. Один лился с северо-востока, от Клевани и Млынова, громя 299-ю пехотную дивизию, второй – с юго-востока, от Брод, давя 16-ю панцерную, пытавшуюся как-то зацепиться за болотистый берег Иквы.

По приказу Военного совета Юго-Западного фронта 9-й мехкорпус генерала Рокоссовского наступал на Берестечко – с прицелом на Радехов и Каменку-Бугскую. Там должен был соединиться с 4-м и 15-м мехкорпусами Власова и Карпезо и уже все вместе – ударить на северо-запад, во фланг танковой группе фон Клейста…

Во главе 9-го мехкорпуса шла 20-я танковая Михаила Катукова, а на самом ее острие, на кончике броневого копья, – полк майора Дымова. 40-й танковый резал, крушил немецкие части, отодвигал в стороны, словно стальной таран, готовя проходы для стрелковых частей…

Виктор Михайлович был доволен: «КВ» успешно обкатали (и даже проверили в боях), задача выполнена. И приказ уже получен – возвращаться, медлить не стоит… На Кировском заводе давно ждут их отчета – что надо еще доработать и улучшить…

Но перед этим нужно передать командование майору Токареву. Тот мужик толковый, рассудительный, да и боевой опыт уже имеет. Из него получится неплохой комполка… А нам пора назад.

Виктор Михайлович высунулся из люка, посмотрел на танковые батальоны, растянувшиеся по шоссе. Немцы отступали, можно не опасаться внезапного нападения. Отлично, значит, к вечеру будем уже на месте…

Вернулся на свое место и приказал Денису Губину:

– Давай в начало колонны, к Токареву! Передадим ему полк, а затем – на станцию.

– И в Ленинград? – спросил Денис.

– Точно, домой. Руководство настаивает – возвращайтесь!

– Эх, нам еще бы повоевать! – расстроенно произнес Миша Стрелков. – Только стали по-настоящему гитлеровцев бить!

– Ничего, навоюешься еще, – успокоил его Виктор Михайлович. – Вот вернемся на завод, отчитаемся, и можно снова на фронт…

«Клим Ворошилов», взревев двигателем, пошел вперед – догонять танк майора Токарева. Рванул, «гремя огнем, сверкая блеском стали», обгоняя Т-26, «бэтушки», тяжелые тягачи с гаубицами, полуторки с прицепами, конные двуколки, санитарные повозки, полевые кухни…

Вся масса людей и техники шла на запад, к границе Советского Союза. А потом, если получится, дальше – на Варшаву, на Берлин!

….На Юго-Западном направлении во второй половине 12 июля нашими войсками полностью уничтожен моторизованный полк противника.

Наша авиация в течение ночи действовала против мотомехчастей противника, бомбардировала аэродромы и военные объекты в Яссах и Плоешти.

… На Юго-Западном направлении наши войска продолжали операции против мотомеханизированных частей противника, противодействуя их продвижению на восток. В непрерывных и упорных боях на этом направлении противник понёс тяжёлые потери от огня нашей артиллерии, ударов танков и авиации.

Наша авиация наносила удары по мотомеханизированным частям противника и его аэродромам. По уточнённым данным, за 12 июля уничтожен 131 немецкий самолёт.

Подведём итоги трёх недель войны. Фашистская пропаганда, распространяя фантастические сведения о потерях советских войск, старается при помощи этой брехни скрыть правду о действительных потерях немецких войск как от немецкого народа, так и от мирового общественного мнения. Внесём ясность в этот вопрос.

Закончилась третья неделя упорных и ожесточённых боёв Красной Армии с фашистскими войсками. Итоги первых трёх недель войны свидетельствуют о несомненном провале гитлеровского плана молниеносной войны. Лучшие немецкие дивизии истреблены советскими войсками. Потери немцев убитыми, ранеными и пленными за этот период боёв исчисляются цифрой не менее миллиона. Наши потери убитыми, ранеными и без вести пропавшими – не более 250 000 человек.

Советская авиация, которую гитлеровские хвастуны ещё в первые дни войны объявили разбитой, по уточнённым данным, уничтожила более 2300 немецких самолётов и продолжает систематически истреблять самолёты противника и его мотомехчасти, громить аэродромы и военные объекты. Точно установлено, что немецкие самолёты уклоняются от встречи в воздушных боях с советскими истребительными самолётами.

Немецкие войска потеряли более 3000 танков, за этот же период мы потеряли 1900 самолётов и 2200 танков.

Огромными потерями, которые понесли немецкие войска, объясняется тот факт, что немецкое командование отозвало из оккупированной части Франции почти все свои войска, сняло все войска с германо-швейцарской границы и некоторых других мест, поставив вместо них стариков и инвалидов, а также бросило на Восточный фронт гитлеровские гренадерские дивизии и охранные отряды.

Такова действительная картина потерь немецких и советских войск.