Ижевск, СССР. «Ижмаш», пятая проходная. 15 июля 2010 года

«Ижмаш» занимает огромную территорию, она начинается на набережной Ижевского пруда и идет вглубь, ограничиваясь с одной стороны плотиной и рекой Иж, с другой – территорией другого завода, «Ижсталь», с третьей – так называемым МСК-14, новым административным зданием мотоциклетного производства, которое сейчас производило, кроме мотоциклов, еще квадроциклы и снегоходы. За МСК-14, на берегу, находится то, что раньше было еще одной железнодорожной станцией, там был и вокзал – Увинский, железной дороги Ижевск – Балезино. Теперь это просто пути…

Весь «Ижмаш» – а старый завод (есть еще новый, это автозавод и металлургический на другом конце города) называется «основная площадка» – пронизан железнодорожными путями, железнодорожные ветки подходят и к мотоциклетному производству (производство 300), и к оружейному (производство 100). Та ветка, которая идет к оружейному, – сквозная, а не тупиковая, она идет дальше, на пути «Ижстали» и старой грузовой станции. Ветка проходит прямо за так называемой «пятой проходной» – она же «угольные ворота», когда-то тут разгружали уголь и были склады. Иногда рабочие вынуждены останавливаться, чтобы пропустить поезд. Через эту ветку по ночам вывозят продукцию «сотки» – ящики с автоматами, пулеметами, снайперскими винтовками и прочим добром. Союз большой, союзников еще больше, оружие надо всем, оно начинает свой путь именно здесь, в месте, где все дышит славной историей уральских мастеровых. Я тут бываю почти постоянно, оставляю машину на площадке перед проходной и иду в новый корпус оружейки, где расположены в том числе и КБ.

К площадке, представлявшей собой маленькую площадь, ведет целая городская улица, глубоко вклинивающаяся в территорию завода и названная в честь его основателя – проезд Дерябина. К проезду ведет улочка, после ФЗУ рушащаяся резко вниз и с поворотом выходящая на заводскую плотину. Ехать быстро здесь просто опасно, но я проехал на пределе допустимого, километрах на семидесяти. Янкель, сидевший на пассажирском месте, ничего не сказал. Мне вообще показалось, что он тут уже был.

Дальнейший путь был мне до боли знаком, хотя я в основном преодолевал его пешком, а не на машине. У самой заводской территории дорога двоится: направо – на набережную, и дальше можно уходить либо на МСК-14, либо по новой дороге влететь на эстакаду, ведущую через парк на Як-Бодьинское шоссе. Прямо – это в глубь завода. Я выбрал «прямо», нырнул под трубу – и мы поехали узкой, запруженной транспортом дорогой, мимо старых, еще сталинских времен кованых заборов и старых, желтых корпусов…

Места на площадке, конечно же, не было, но я решил, что раз везу полковника КГБ, то могу и пренебречь правилами парковки. Тем более, мою «Тойоту» хорошо знают…

Я остановился. Янкель отпустил стекло до предела, чиркнул спичкой, закурил…

– Так… – сказал он, – правило номер один: глупых вопросов не задавать.

Я пожал плечами.

– Так я их всю жизнь не задавал. А глупых… простите, Михаил Ефимович, это каких?

Янкель курил, неспешно наблюдая за происходящим, за суетой, за «КамАЗами», проходящими в ворота под взором охраны, за рабочими. Он называл это «выдержать ситуацию». Не суетись, остановись и присмотрись – где, что, как. Заставь своего противника нервничать и думать, что он раскрыт. Мне повезло, что я учился у Янкеля ремеслу в Кабуле. Ремеслу разведчика. Вообще-то я не должен был, задача наша была «обеспечивать» добывающих офицеров, но попробуй, отправь кого-то в тот же Госхоз имени двадцатой годовщины Апрельской революции, расположенный совсем недалеко от трассы Пешавар-Кабул в районе границы? Там и пятерки-то отродясь не было – а вот духи ходили. До двенадцати тут была советская власть, обеспечивающая лепешками и керосином, а после обеда – духовская. Вот и крутись, крестьянин, как хочешь. Но там были наши агенты, и мы обеспечивали и контакты, и закладки снимали, и чего только ни делали. И в любой момент нас могла ждать очередь из-за угла или взрыв…

Вот Янкель и учил нас, спецов, агентурной работе. Потому что по-другому не получалось…

– Например, зачем вы убежали из США. Каково чувствовать себя предателем. Или просто делать вид, что ты считаешь его предателем.

Я пожал плечами.

– И не думал задавать таких вопросов, – искренне сказал я. – Вы меня за кого держите?

Янкель аккуратно смял недокуренную сигарету и положил в платочек. В этом весь он – ничего не бросит, не оставит – мало ли потом кто найдет и куда подбросят.

– Нервы. Пошли…

В проходной восемь ручьев, но сейчас не час пик, и работают только два. Я прошел по своему пропуску, а Янкеля не пустили даже по удостоверению полковника ПГУ КГБ. Пришлось звонить в заводоуправление сотки, чтобы подвезли пропуск на предъявителя…

Не знаю, как Михаил Ефимович об этом не подумал…

Сразу за проходной – рельсы. Когда-то этой веткой доставляли уголь в заводские корпуса, сейчас ее используют для вывоза готовой продукции, основные работы идут ночью. Она же сквозная – идет на металлургический завод, так что с той стороны ей же подвозят заготовки. Чтобы попасть в заводоуправление сотки, надо пройти вперед метров двести и потом повернуть направо – по левую руку будет сотка, а по правую – новые корпуса станкостроя. Но Янкель вместо этого задрал брючины и пошел прямо по путям, смешно, как цапля, поднимая ноги. Я махнул парнишке с пропускной, подвезшему пропуск, мол, езжай – и поплелся за Янкелем. Место это было довольно заброшенное, тут не косили траву, и даже рос ивняк.

– Стой! Кто идет!

Не удивился, да и чему тут удивляться. Режимное производство все-таки, грузят продукцию, может быть. Вся продукция отправляется с сопровождающими, с часовыми.

– Полковник Янкель с сопровождающим!

– Полковник – ко мне, сопровождающий – на месте!

Стою. Жду. А чего еще делать остается? Краем уха слышу, как водитель «КамАЗа» ругается о чем-то с теткой-вахтершей.

– Сопровождающий, ко мне!

Я пошел вперед, увидел солдатика с автоматом, Янкеля… и еще я увидел вагон, которого тут не должно было быть…

Вагон на вид был самым обыкновенным, пассажирским – просто что-то бросалось в глаза, я не мог понять, что именно. Он стоял как раз на одном из путей, которые вели с оружейного на металлургический завод, и сколько он там стоял, я не знаю, сюда мало кто суется. Потом дошло – стекла. Стекла все тонированные, серебристые такие, я никогда такого не видел. И еще – это я уже увидел, подойдя поближе – тележки в нем не двухосные, как на обычных вагонах, а трехосные. Вагон был бронированным. И рядом был еще один, такой же.

Мы поднялись по опущенной лесенке и попали в помещение, которое совсем не походило на внутренности других вагонов. Примерно в два раза больше, чем обычный тамбур, внутри – привинченный к полу стул, на стене телефон, глухая стена и дверь без ручки и отверстия для ключа. Откидной столик, на нем – журнал. У «проводника» – «АКС-74У», старый, но действенный короткоствольный автомат.

– Оружие сдаем, расписываемся.

Я отметил, что это прокол – если выставляется пост с оружием, то всегда надо выставлять парный пост. Хотя тут тесно, а дверь, скорее всего, снаружи не открывается вообще никак.

Я свое сдал, у Янкеля не было – только с самолета. Спрятав мой пистолет, охранник снял трубку внутреннего телефона.

– Янкель плюс один.

Лязгнул засов.

Умно сделали. Ничего не скажешь, умно.

Спецвагон – кто его будет искать на заводской железной дороге? Она, наверное, и на балансе-то МПС не числится. Как можно выставить серьезную охрану, при этом не привлекая внимания? А очень просто – загнать вагон туда, где уже есть серьезная охрана. На «Ижмаше» – серьезная военизированная охрана, целый отдел, режимная территория. Но что самое главное – территория «Ижмаша». и прилегающего к нему Металлургического («Ижстали») столь велика, что даже железнодорожный вагон тут можно искать месяцами. В цех загнал какой, типа под погрузку – и ищи-свищи. Тем более что везде вход только по пропуску. И два выхода – можно на балезинский ход выйти, можно – на сортировочную и потом на Воткинск, а можно даже – от сортировочной обратным ходом – на Ижевск – Пассажирский, и дальше – на Агрыз и на магистральный ход – на Москву…

Ох, умно придумали…

И с вагоном – еще умнее. Понятно, что для американцев ликвидировать Эймса есть дело принципа. Он ведь всю агентурную сеть сдал – сто семьдесят агентов. Его едва не назначили заместителем директора ЦРУ по разведдеятельности. Такие потери не ликвидировать за целое поколение. Американцы пойдут на все… но им надо хотя бы понять, для начала, где он. Где? А нигде! Его адрес – не дом и не улица, его адрес – комфортабельный бронированный вагон, который колесит по железным дорогам Союза. То к одному поезду его прицепят, то к другому. И – ищи-свищи…

Вагон, судя по отделке, ранее принадлежал Брежневу. Карельская береза и дорогая ткань – сейчас ткань считается дешевкой, везде кожу лепят. Кушетка, ковер, столик, типично вагонный, чай в подстаканнике. Чуть дальше – еще один стол, уже не откидной, с массивной, «правительственной» лампой с зеленым абажуром…

– Товарищ Аминов…

Худощавый человек, с усиками, в легком свитере встал со своего места. Ага… такой же Аминов, как я балерина.

– Товарищ подполковник Васнецов.

– Глэд ту мит ю… – «Аминов» протянул руку.

– Ми ту, – ответил я, – велкам ту Совиет Юнион, сэр…

Аминов посмотрел на Янкеля.

– Неплохо. Намного лучше, чем раньше.

– Сейчас все учат язык. Три часа английского в неделю, в некоторых средних школах в крупных городах – четыре. Время такое.

Эймс говорил по-русски чисто, но с акцентом. Интересно, там выучил, в Языковой школе в Монтеррее – или уже здесь?

Я мельком бросил взгляд на обложку лежащей на столике книги – «Анна Каренина», на русском.

– Мы нуждаемся в вашей консультации, товарищ Аминов. – Янкель даже сейчас гнул свою линию.

– Моей? Я уже давно не в деле…

– В этот город прибыла очень интересная американка…

Афганский опыт научил меня внимательно смотреть за людьми, чтобы не пропустить тот момент, когда принимается решение… Внимательно наблюдая за людьми, можно даже вычислить смертника в толпе. Так вот Аминов… или Эймс, как его правильно… он отреагировал так, как если бы ему сообщили о том, что он скоро умрет. С выдержкой, но…

– Зовут Николь, – сказал я, – так же и назвалась. Рост… пять и восемь, примерное, на вид двадцать шесть… двадцать семь, где-то так. Брюнетка, умеет себя преподать, красивая, глаза… темно-серые.

– Простите…

…

– Я бы хотел прогуляться. Я давно не гулял.

– Это…

– Здесь же режимный объект…

Янкель выругался на своем языке. Потом посмотрел на меня, я кивнул.

– Можно обеспечить. Сейчас позвоню.

– В город ни шагу. Только на охраняемой территории.

Свой пистолет я получил обратно. Вместе с Эймсом шли еще двое, один – как я понял, личный прикрепленный, который вообще от него не отходил, второй нес спецчемодан. Нажимаешь кнопку на рукоятке, две половинки чемодана отлетают, и в руках оказывается готовый к бою автомат…

Мы шли в сторону плотины заводской территорией. За спиной остались новые цеха, специально построенные под массовое перевооружение на «АК-74», а здесь цеха были старые. Некоторые еще дореволюционные. По заводским дорожкам трещали мотоциклы – это у нас технологический транспорт, бесшумно ездили электрокары. Попадавшиеся на пути рабочие с удивлением смотрели на нашу странную процессию.

– Что здесь делают? – спросил Эймс.

– Оружие, – ответил я, взяв на себя роль экскурсовода на общественных началах, – здесь делают оружие.

– Много?

– В зависимости от заказа. Можно до полумиллиона единиц в год. А еще дальше делают мотоциклы и станки.

– Как называется город?

– Ижевск.

– Не знаю.

– Может быть, Устинов?

– О, да, Устинов…

– Раньше этот город так назывался.

– Я могу немного проехать по городу? Хотя бы на машине? – быстро спросил Эймс, глядя на Янкеля.

Тот отрицательно покачал головой.

– Можно дойти до плотины, – сказал я, – и, наверное, можно подняться наверх, на верхний этаж старого корпуса. Оттуда хорошо виден город, и это охраняемая территория.

– Это тоже нежелательно. С набережной могут выстрелить.

– Я могу попросить поставить там мобильный пост, – я снова достал сотовый.

Мне все-таки хотелось показать этому человеку, бывшему заместителю директора ЦРУ, наш город. Хоть немного.

Плотина была старая, она почти не изменилась с тех пор, как построили завод. Массы воды из пруда – по размеру это небольшое озеро – вырывались из плотины и падали по наклонным бетонным каналам. Сразу за плотиной – была лестница, выходящая к зданию бывшего Совмина. Она была по традиции чугунной, кованой.

Бывший замдиректора ЦРУ, не отрываясь, смотрел на кипящую у плотины воду. Охрана нервно смотрела наверх – уж очень хороша позиция, и машины постоянно идут.

– Сколько лет этому городу? – спросил Эймс.

– Больше двухсот.

– Немного. Почти как в США.

– Неподалеку есть город Казань. Ему только что исполнилась тысяча лет.

– Знаю, – ответил Эймс, – я был там. Проездом.

Главный корпус Ижевского оружейного завода – это самое старое здание из всех, сохранившихся в городе, оно было построено в тысяча восемьсот втором году, еще до войны с Наполеоном. Оно же и самое красивое – его строили как уменьшенную копию петербургского Адмиралтейства, со шпилем. В работе оно уже не использовалось. К сожалению, здание, внешне презентабельное, внутри находилось в ужасном состоянии, нуждаясь в реставрации. Его плачевное состояние было обусловлено тем, что его никак не могли передать на баланс Минкульта. Здание, безусловно, представляло из себя историческую ценность как памятник архитектуры, но оно же находилось на охраняемой территории оружейного производства, и туда нельзя было водить туристов. Говорили о том, что надо изменить схему охраны, вообще оставить старые цеха и открыть там музей уральских заводов, но против было КГБ, не желая согласовывать новую схему безопасности, и министерство оборонной промышленности, не желая выделять деньги. В общем, все стояло на одном месте лет уже…дцать.

У меня был фонарик и швейцарский нож, поэтому под неодобрительными взглядами охраны я вскрыл замок и посветил внутрь. Там было темно и сухо.

– Можно…

Охранник отстранил прикрепленного, зашел первым. Не доверяет. По инструкции правильно… хотя помню я, как визит Первого обеспечивали в Кабул. Там тоже… «девятки» понаехало… хотя одна наша группа их бы всех… понятно, в общем. Мы третий круг обеспечивали, потому душки и не прорвались.

– Можно…

Заходим внутрь… фонари светят во все стороны. Здание совсем старое, внутри толстенные стены, все арки полукруглые… это тысяча восемьсот второй год, тут ничего не изменилось, и выработанное здесь оружие било французов при Бородино, англичан в Крыму, японцев в Маньчжурии. Тут – сама история. Окна заделаны фанерой и досками, но часть отпало от сильного, дующего с пруда ветра – и потому относительно светло…

Поднимается наверх – главный корпус.

– Одну минуту!

Я иду первым, выглядываю. Сразу около памятника Дерябину стоит знакомая, припаркованная «реношка». Салатового цвета, эта партия шла на собственные нужды завода, они все в одном цвете. Я машу рукой, и «реношка» мигает фарами.

Все. На месте.

Конечно, в ВОХРе оружие если и положено, то только наган. Но на стрельбище в/ч, которое по Як-Бодьинскому тракту, оружие возят в таких же вот машинках. Точнее, не оружие, а образцы. Отличие образца от оружия в том, что у оружия есть серийный номер, индекс ГРАУ, акт о принятии на вооружение, согласованный с Военно-промышленной комиссией, набор конструкторской и технологической документации, приказ об освоении в производстве, строка в плане и много чего другого. А образец – это просто совокупность деталей, отчерченных конструктором в Кате, выработанных в ПМС (семьдесят девятый цех) и собранных – и по случайному стечению обстоятельств сильно похожее на автомат. Или пулемет. Или снайперскую винтовку. Но это не оружие, нет. Это образец, товарищи, просто положенные на металл и пластик мысли конструктора. Так что если в той машине, скажем, лежит новый пулемет, предназначенный для борьбы с душманами на дистанции от тысячи метров. Или винтовка, предназначенная для борьбы с легкими бронированными вездеходами типа «Хаммер» и зависшими вертолетами…

– Можно…

Я уже знаю, что увидит «товарищ Аминов». С этой стороны Ижевск очень красив – он тут и начинался, у пруда. Если идти от плотины, то наверху мы видим Парк культуры и отдыха имени Горького – бывший дом начальника завода, а внизу, на самой набережной – старое здание ПТУ, бывшее ремесленное училище. Дальше идет сама набережная, яхт-клуб, и около нее уродина гостиницы – многоэтажки. А дальше – набережная, прилегающий к ней жилой район, еще один яхт-клуб, здания секретного завода, занимающегося производством систем ПВО, и под ними – пляж, а дальше – третья пристань и лес. Вообще-то Парк культуры и отдыха имени Кирова, но это не парк, это настоящий лес. Интересно расположен пляж – прямо перед зданиями завода по производству систем ПВО, там намыт песок, дальше – резкий подъем вверх и сверкают зеркальными окнами корпуса. И тут же горожане отдыхают. В этом весь Ижевск – то, что для других секретно, для местных обычное дело.

А сам пруд большой. Говорят, что города должны стоять на воде, речка Иж, конечно, так себе речка, но пруд заменяет любую речку. Некоторые озера – меньше этого пруда, по нему даже теплоходы ходят…

– А это что?

– Где?

– Вон, дорога.

– Дорога. Провели как часть кольцевой, чтобы не ездить через центр. Удобно.

– На снимках не было.

…

– На спутниковых снимках. Я хорошо их помню.

Я пожал плечами.

– Строимся…

– Сколько здесь живет людей?

– Сейчас? Почти восемьсот тысяч, а что?

– Как американский город. А как с жильем?

Я украдкой посмотрел на Янкеля, тот кивнул.

– Очередь пять-шесть лет, если меньше социальной нормы, то дадут бесплатно. Если вступишь в кооператив – построят через год.

– Кооператив? Совместное?

– Да. Люди объединяют свои деньги и заказывают строительство.

– А сколько стоит жилье?

– Примерно четыре годовые зарплаты рабочего, если обычное. Государство дает кредит. Два процента годовых.

– А машину. Сколько ждать машину?

– Нисколько. В сотне километров отсюда, в Елабуге, построили завод, он дает полмиллиона машин в год. Больше ничего ждать не надо.

– Но там… можно купить только один вид машины?

Я пожал плечами.

– Ну, она же ездит, верно? «Форд» тоже производил только один вид машины, но она была очень доступной. К тому же там не один вид машины, есть полноприводный вариант, есть варианты с тремя и пятью дверьми.

«Товарищ Аминов» задумчиво посмотрел в окно.

– Вы живете лучше, чем мы думали.

…

– Николь, скорее всего, это Николь Шлезингер, дочь Карла Шлезингера. Он не кадровый сотрудник ЦРУ, он скорее… свободный художник, я правильно говорю?

– Товарищ Аминов, разве в ЦРУ такое возможно? – спросил Янкель.

– Возможно. После доклада комиссии Черча все возможно. Вся нелегальная деятельность еще при мне переводилась под крыши исследовательских университетов, частных компаний и тому подобного. Ключевым фактором была способность проекта к самоокупаемости, к финансированию. Ведь если из бюджета не выделяются деньги, то и проконтролировать ничего невозможно, не правда ли?

– А самоокупаемость – это не торговля наркотиками из Пакистана и Афганистана? – резко спросил я.

– Было и такое, – подтвердил «Аминов», – с наркотиками ЦРУ познакомилось еще в Китае, в сорок девятом. В шестидесятые мы организовывали наркотранзит из так называемого Золотого треугольника, места на границе Вьетнама и Лаоса, там был лучший кокаин в мире. Ну а в Афганистане выращивают опиум, который потом идет на героин.

– Мы отклонились от темы, – сказал Янкель, – речь шла про мисс Шлезингер.

– Да… Карл Шлезингер был ветераном Вьетнама, но потом он стал адвокатом, познакомился с крупными тузами на Уолл-стрит. Организовал собственную адвокатскую контору, но это было лишь прикрытие. От всех других адвокатских контор она отличалась тем, что могла предоставить клиентам «чувствительные» услуги.

– Вы говорите о заказных убийствах? – спросил Янкель.

– Нет. Нет. Нет… Это примитивное понимание. Большинство проблем можно решить и без заказного убийства. Например, если дочь какой-то крупной шишки подсела на наркоту, Карл мог договориться с сицилийцами, и больше ни один дилер в городе не осмелился бы ей продать. Или, например, если в какой-то компании подозревали, что кто-то из сотрудников сливает информацию налево – Карл мог организовать негласную проверку, понятно, что с нашей помощью, помощью наших сотрудников. Отставных, конечно.

…

– В конце восьмидесятых ЦРУ начало исследования по теме «Наследие». Его целью было подготовить новое поколение разведчиков по вашему стандарту – когда к разведдеятельности готовят с детства. Первоначально в проекте было четырнадцать человек. Уже в школе они учили языки, с ними занимались специальные репетиторы. Родители у всех детей этой первой группы были кадровыми сотрудниками ЦРУ, они и занимались с ними лично, и контролировали ход обучения. Проект виделся так, что каждый ребенок из проекта «Наследие» должен был иметь как бы две идентичности. Первая – обычный гражданин, с обычной профессией, вторая – прирожденный разведчик, смелый, сильный, ловкий, подготовленный. Обученный с детства двойной игре. Николь точно была в проекте.

– Поздравляю, – сказал Янкель, – вы уже калечите собственных детей. Заставляете их жить двойной жизнью с детства, лишаете их детства.

– Да бросьте, – беззлобно сказал Аминов, – это детский сад по сравнению с тем, что творит армия. И вы скажете, что у вас таких программ нет? Ни за что не поверю. Идет холодная война. И каждый в ней делает все, чтобы победить.

Я глянул на улицу… опыт Афганистана заставлял меня даже в родном городе время от времени смотреть по сторонам, оценивать ситуацию. «Рено» мигал аварийкой.

– Аварийный сигнал. Уходим.

– Он не идейный? – спросил я, когда мы сели в машину на стоянке у проходной.

– Нет, – сказал Янкель, – хотя человек очень незаурядный. Его отец ветеран ЦРУ, в семье были постоянные скандалы, в каком-то смысле отец его психологически искалечил. Ему безгранично доверяли в ЦРУ, он избежал чисток Энглтона, и за счет этого сильно продвинулся по карьерной лестнице – вплоть до начальника отдела внутренней контрразведки – должности, которую ранее занимал Энглтон. Его проблемы с алкоголем были настолько серьезные, что жена ушла от него, попутно обобрав до нитки. Потому-то в один прекрасный день он и постучал в двери советского посольства. На своей должности он имел неограниченный доступ ко всем агентурным делам и выдал нам всю агентурную сеть. Потом его пришлось спасать. Здесь мы лечили его от алкоголизма, ему и сейчас нельзя больше бокала красного вина в день.

Я молчал. Разведка – чертовски грязное дело, и в ней нет подонков – есть материал для работы. Отец Маши был явно чище и достойнее Эймса, но он мертв, а Эймс – жив. Нет в этом мире справедливости.

– Нету…

– Что? – спросил Янкель.

– Нету счастья в этой жизни, – сказал я. – Что мне делать?

– Теперь ты знаешь, что можно ожидать от этой Николь. Я рассчитываю, что ты поработаешь с ней. Она подкатила к тебе один раз, подкатит и второй.

– То есть? – переспросил я.

– То и есть. Трахни ее. И попытайся понять, что ей здесь надо. Я останусь здесь, буду тебя курировать. Дело особой важности.

Я посмотрел на себя в зеркало заднего вида машины. Досчитал до пяти. Потом в обратном направлении – от пяти до нуля.

– Я – не ласточка, Михаил Ефимович. Я немного другим занимаюсь.

– Ишь, какие мы! – разозлился Янкель. – Приказ будет, и ласточкой станешь, и…

– Я советский офицер.

Янкель мгновенно перестроился.

– А в чем проблема? Я тебе не шестидесятилетнюю в постель подкладываю. Сто двадцать на сто двадцать, на сто двадцать.

– А знаете, как говорится, баба целку один раз теряет.

…

– Работать я буду. Но в пределах, которые установлю для себя я сам. Половой тряпкой я быть не собираюсь. Чтобы потом сбухаться, как вон этот…

Янкель молчал, что могло означать все что угодно.

– Куда вас отвезти, Михаил Ефимович?

– Квартиры у вас тут как снимают? – проворчал Янкель.

– Да как везде. Через сеть. Если надолго, жучки тусуются в сквере, чуть повыше Чулка. Там подешевле, и никаких вопросов с пропиской и всеми делами.

– Поехали…

«Реношка» салатового цвета стояла у нового заводоуправления, у гаражей (там же инструктажи по технике безопасности проводят, и есть оружейный магазин), я подъехал, опустил окно.

– Что?

– Да тип какой-то крутился с импортной камерой. Решили перебдеть.

– Правильно решили.

– Нет проблем…