Ижевск, СССР. Центр города. 20 июля 2010 года
Самый старый магазин, в котором продавали ювелирные изделия в Ижевске, находился на Советской, напротив Детского мира, там еще были такие интересные кованые двери, с чем-то наподобие полудрагоценных камней. Стекло цветное, конечно, но выглядело как ювелирное изделие.
В этом магазине я купил недорогой (серебро недорого стоит, относительно, конечно), но искусно сделанный набор серебряной чеканки. Два браслета на руки и что-то вроде колье – на шею. На выходе куснула совесть – это я покупал Маше. Чтобы заранее оправдаться за то, что еще не сделал, но сделать, скорее всего, придется. Но делать нечего – разведка есть разведка. И защищать страну можно по-разному.
Михаил Ефимович, хитрый как змей, сказал: я не заставляю тебя с ней спать, ваши отношения это ваши проблемы. Но расколоть ее ты обязан. Если ты заманишь ее в ловушку самой передовой в мире марксистско-ленинской идеологией – я буду этому только рад. Еще один идейный агент будет весьма кстати после провала Эймса.
Кстати, Михаил Ефимович не шутил. Про самую передовую в мире идеологию как инструмент для вербовки агентов было сказано в совершенно секретном учебном пособии КГБ СССР издания 1980 года. К счастью, там было сказано и многое другое, что реально работало и позволяло выжить.
За несколько минут до оговоренного времени я затормозил у гостиницы «Ижевск», где поселили иностранцев – она располагалась на Пушкинской, через дорогу от обкома партии, по обе стороны были стоянки для служебных машин. Толстый и довольный собой мент среагировал на нарушение, вразвалочку направился ко мне. Постучал по стеклу:
– Нарушаем, товарищ водитель. Знак «Остановка запрещена».
– Так вон же, стоят, – я показал на ряд «Волг» с глумливой усмешкой.
Лицо милиционера закаменело.
– Документы…
Я показал красную корочку со щитом и мечом на обложке – КГБ СССР.
– Отвали.
На лице мента отразилась досада.
– Вы бы недолго. Горский поедет, заметит…
Горский – это наш первый секретарь. Звереет от безделья, видимо. После того как партии оставили только идеологию – делать им фактически нечего. Впрочем, тут многое зависело от личности первого секретаря, если он был хороший организатор, то дело ему находилось, ведь фонды пробить в Москве – дело нелегкое…
– Я быстро….
И тут из старомодных, стеклянных дверей гостиницы появилась Николь.
Ехать было довольно далеко, но оно того стоило.
Я завез американскую шпионку «к Лосю» – это одно из лучших кооперативных кафе города. Расположено оно на Як-Бодьинском тракте, в нескольких километрах от города. Тайна происхождения названия покрыта мраком, говорят, что один раз лось вышел прямо к гостям. Как бы то ни было – теперь там стоял деревянный лось, все его гладили (на счастье) и туда в обязательном порядке заворачивали свадьбы. Благо недалеко мост – считается, что для крепкой семьи жених должен перенести невесту через семь мостов.
В остальном это было отличное кафе, где не обвешивали, не обсчитывали, не кормили собачатиной и не поили компотом в банках из-под майонеза. Конечно, банки из-под майонеза в далеком прошлом даже в общепитовском тресте, но разница между общепитовскими и кооперативными кафе все еще сохраняется. Потому что в одном случае клиент приносит тебе деньги, в другом мешает работать.
День был рабочий, потому народу было… умеренно, скажем так – в выходные тут яблоку негде упасть. Есть шпана, с Подлесных, с яхт-клуба – вон, машины их стоят. Колхозный тюнинг – обрезать пружины подвески спереди, завысить сзади, побольше пластика и обклеить все наклейками. Но есть и нормальные люди – владелец кафе человек достаточно авторитетный, чтобы не допускать тут разгула криминала. Здесь просто со вкусом едят. Разбираться – айда за ворота…
– На улице, – обратился я к официанту, – где потише.
– Разумеется.
Профессионально окинув взглядом меня, потом мою спутницу, он понял, что деньги у меня есть….
– Прошу… сделаете заказ?
– Да, стейк из медвежатины… остальное посмотрите сами.
– Пить что будете?
– Калашников…
– Сию минуту…
Официант убежал на кухню. Николь с прищуром посмотрела на меня.
– Вам даже не интересно мое мнение?
– О чем?
– О заказе. Возможно, я предпочла бы что-то другое…
– Нет. Вы не знаете местную кухню. Вряд ли стоит проехать такое расстояние, чтобы попробовать стейк из телятины. Нужно есть местную пищу.
– Здесь водятся медведи?
– И лоси тоже. Это же Россия.
Николь посмотрела в сторону стоянки.
– Не следят… странно.
– Вы же со мной.
– Вам так доверяют?
Я усмехнулся.
– У вас неправильное представление о нашей стране. Здесь нет тотального и всеобъемлющего контроля. Один пример – вы живете в центре города. Сколько раз вы слышали погоню с сиренами? Раз? Два? А в США – постоянно слышно сирены.
– Вы были в США?
– Следующий вопрос…
Она улыбнулась… надо сказать, она умела привлечь внимание. В ней привлекал именно ум, какая-то… харизма, что ли.
– Расскажите про Афганистан…
Я посмотрел на часы. Не знаю, как мне вообще пришла в голову эта идея, но она мне пришла…
– Сейчас…
Я встал…
В «Лосе» обычно слушали музыкальную систему, но по новой моде недавно установили и караоке. Я дал официанту двадцать рублей – что было много больше, чем требовалось в таком случае. Пощелкал по микрофону, пока официант рылся в памяти компьютера, выискивая нужную мелодию. Тишина… потом жуткий щелчок снайперской пули. Вот. Это – оно…
Вам…
может быть одна
из падающих звезд,
Может быть для вас,
прочь от этих слез,
От жизни над землей
принесет наш поцелуй
домой…
И может, на крови
вырастет тот дом,
Чистый для любви…
Может быть, потом
Наших падших душ
не коснется больше
зло…
Мне страшно никогда
так не будет уже,
Я – раненое сердце
на рваной душе.
Изломанная жизнь,
бесполезный сюжет.
Я так хочу забыть
свою смерть в парандже.
Лишь солнце да песок
жгут нам сапоги,
За короткий срок
мы смогли найти
Тысячи дорог,
сложенных с могил,
нам с них не сойти.
И может быть кому
не дадим своей руки,
Может потому,
что у нас внутри
Все осколки льда
не растопит ни одна
звезда.
Мне страшно никогда
так не будет уже.
Я – раненое сердце
на рваной душе.
Изломанная жизнь —
бесполезный сюжет.
Я так хочу забыть
свою смерть в парандже…
Это была единственная песня об Афганистане, которую я когда-либо пел. Афганских песен было много, существовало целое направление – песни об Афганистане, теперь, когда было можно, даже конкурсы проводились. Но я пел только эту.
В ней не говорилось о духах. В ней не говорилось о наших, о вертолетах, о засадах и горящих наливниках, о «стингерах» и перехваченных караванах. В ней говорилось о том, какими мы пришли оттуда. Изломанная жизнь, бесполезный сюжет. Раненое сердце, рваная душа. Из тех, кто там побывал – никто не вернулся таким же, каким туда уходил.
Я слышал от одного человека… еще в царской армии было такое понятие «инвалид». Оно обозначало не человека, у которого рук-ног нет, а участника боевых действий, по-нашему – ветерана. Каждый, кто участвовал, считался инвалидом.
И видимо, правильно считался.
Я положил микрофон на столик. Кто-то зааплодировал, потом еще один. Зря. Я не умею петь, честно…
Возвращаясь к столику, я увидел, что Николь уже не одна…
– Э, пацаны… – сказал я.
Гостей было двое. Ни одного я раньше не видел. Молодые.
– …место занято.
– Кто сказал?
– Я.
Я рассматривал их и не мог понять. На шпану не похожи. Но не играют, на самом деле наглые в предел. Кто они? Раньше никогда не видел.
Подоспел официант.
– Разбираться за ворота.
Один из нахалов согнул вилку и встал. Аккуратно подобрал курточку.
– Пошли…
Мы вышли на стоянку. Темнело, под ногами похрустывал щебень. Я уже нащупал в кармане связку ключей, там есть один ключ, самодельный, вроде как от гаража, длинный. На самом деле это японский куботан, палочка, которую использовали даже японские ниндзя. А круглая головка позволяет и взять удобно, а если перевернуть, то использовать его как небольшой кастет. Прилетает конкретно – проверено.
Мигнула фарами машина, из нее выбрались еще двое троглодитов. Итого четверо. Круто, но не для того, кто знает, что такое «долматовская шестерка». Четверо – в драке активно могут действовать двое, если навык есть, то трое. Может, и вообще драки не случится, одного-другого быстро и конкретно вырубить, остальные отвалят. Понятия у них крысиные. Повадки не лучше.
– Иди к машине, – негромко сказал я Николь по-английски просто, – отставай и иди.
– Че ты там вякнул?
Не американцы. Такое сыграть невозможно. На Востоке мы писали записки на блатном сленге, общались по рации на нем же – ни понять, о чем это мы, ни подделать душманы этого не могли. Если они и учили, то русский язык, а не блатной.
Я наметил себе рубеж – вон, там машина стояла, там можно эффективно защитить спину. Но получилось все еще проще.
– Э, братва!
Красная «Тойота» остановилась за спинами наглецов. С заднего сиденья торчал ствол «Фокстерьера».
– Ну чо, фраера? Хвост подняли? Ничо, ща опустим…
Разборка происходила совсем неподалеку, как раз за мостом. Отморозков было меньше, оружия у них не было, нашли обычные кастеты, арматурину, в их машине нашли еще примитивную венгерскую переделку. Такие могут при выстреле просто развалиться, потому что делаются из немецких газовых пистолетов, а те, в свою очередь, внешне напоминают боевые, но делаются в основном из пластика.
Отморозки стояли на коленях в свете фар. Жека вершил скорый суд, чувствуя себя хозяином положения.
– Кто старший? Кто старший, спрашиваю?!
Один из отморозков поднял голову.
– Ты? Кто такой, под кем ходишь?
– Ошмесовские мы… – сказал отморозок.
– Ошмесовский. А если я ща Дуле позвоню, он тебя признает?
– Ошмесовские… мы.
– Ты сам сюда пришел, или тебя Дуля послал?
…
Жека достал телефон, коротко переговорил с кем-то. Телефон у него был старый, еще с выдвижной антенной.
– Харе. Дуля говорит, он тебя никуда не посылал. Значит, он за тебя мазу держать не будет, так? Ну и чо с тобой делать, чувырло? В Кенский лес вывезти?
– Не надо…
– А чо делать с тобой? Ты по беспределу на моего брата наехал, за него я мазу держу. Что с тобой сделать за это?
– Мы… отработаем.
– Каким местом работать будешь?
Я подошел поближе, присел на корточки рядом с главным.
– А я ведь тоже, можно сказать, с Ошмеса – тебе не стремно на своих кидаться, а, братан? Как тебя погоняют?
– Метлой.
– На меня наехать сам придумал, или подписал кто?
Отморозок ломался недолго.
– С…а одна.
– И что за с. а? Говори правду, если скажешь, как было, все предъявы к нему будут, ты тут как бы ни при делах. Если не скажешь, отвечать за беспредел будешь ты.
– Жидок один. Скользкий. Мы его во дворах выцепили, на гоп-стоп взять решили, а у него ствол! Спросил, пацаны, заработать хотите? Вот, дал нам наколку на вас, говорит, фраер деловой на «Тойоте» с телкой будет, надо его опустить, побить этого фраера хорошенько. Обязательно перед телкой. Кто ж знал, что вы в авторитете…
– Жидок, значит…
Я поднялся.
– Брат, не щеми их. Это мои дела, они тут боком.
– Харе… – Жека подобрел, – раз так… опускать не будем. Отправлю вас к Змею, он вас на Восточном рынке припашет. Будете три месяца свой косяк отрабатывать, валамон?
Я вернулся в машину, Николь смотрела на все расширенными от ужаса и возбуждения глазами. Я включил заднюю передачу…
Полтора часа спустя моя «Тойота» стояла в одном из дворов на переулке Широком. Николь деловито приводила себя в порядок… а мне было стремно. Хорошо и в то же время донельзя стремно. Я понимал, что нормально после этого с Машей уже никогда не будет. Даже если она об этом не узнает, помнить буду я…
– Ну, как? – спросила она совершенно обыденным тоном, как будто речь шла о приготовленном ужине.
Я не ответил. Она засмеялась.
– Знаешь, ты похож на моего первого парня. Он был из Техаса. Вырос в христианской семье… тоже не знал, куда деваться после этого.
Я снова ничего не ответил. Николь заметила это, сказала куда более серьезным тоном:
– Мне понравилось. На самом деле. Если ты думаешь…
– Я ничего не думаю, – перебил я.
– Просто относись к этому проще. Вы, русские, любите все усложнять. Бал Наташи Ростовой, Татьяна Ларина и все такое, я, кстати, читала и Толстого, и Пушкина. Врачи говорят, это нужно для здоровья.
– Николь, – устало сказал я, – что тебе нужно от меня?
– Ты знаешь. То же самое, что нужно от тебя всем, я, кстати, слышала про перестрелку. И про погибшего агента МОССАД. Знаешь, как это было на Диком Западе – каждый мог просто взять себе землю, но ее надо было застолбить. Вот и я… столблю территорию.
– Николь… вы все можете не верить мне… но у меня ничего нет. Понимаешь, ничего. Нет ничего. Совсем ничего. Вы просто зря теряете время, находясь здесь, и зря рискуете.
– Ну… это мой риск… я ведь ничего противозаконного не делаю, так? Я просто ученый из научной делегации, который готов заплатить неплохие деньги за информацию. Понимаешь, о чем я…
…
– А что касается того, что у тебя ничего нет. Я думаю, что есть. МОССАД думает, что есть. Думаю, даже твое начальство думает, что есть. Ты в меньшинстве.
…
– Ты подвезешь меня? И помни, терроризм это общий враг. И нам нужны не документы. Просто информация…
Янкель снимал квартиру как раз недалеко от кафе «Ошмес», в старом сталинском доме. Я подъехал туда уже в два часа ночи, набрал номер, и через несколько минут Михаил Ефимович спустился вниз. На нем был синий спортивный костюм, и он выглядел как физкультурник-общественник.
– Ну и зачем все это было надо? – спросил я. – Натравливать на меня бандитов.
– Это получилось случайно, – сказал Янкель, и, видимо, без фальши, – но каждый случай надо уметь использовать. И потом – женщины странные существа… они намного менее… цивилизованны, чем мы, мужчины. Это мы придумываем всякие условности, с женщинами все проще. Ты завоевал ее в схватке, ты пролил за нее кровь – она твоя. Им нужны завоеватели, победители.
…
– Ну, так что?
– Да ничего!
Я помолчал.
– Михаил Ефимович. Я все понимаю…
Михаил Ефимович тяжело вздохнул.
– Если бы…
– У меня ничего нет. Можете обыскать меня…
можете дом обыскать. Нет ничего. Можете допросить всех, кто там был – Юсеф был уже мертв. Он ничего не сказал и не мог сказать, потому что был мертв.
– Уже допросили.
– И что?
– Готов пройти тестирование на полиграфе? – вопросом на вопрос ответил Янкель.
