Хобо и штольня

Я задаюсь вопросом, откуда в пещере берется воздух. Ответ скрывается в паре сотен метров от нас, в уходящем вниз туннеле с многочисленными ответвлениями. Большинство боковых проходов темные, лампочки-звезды не освещают их. Туда мы не идем.

Тил почти переходит на бег, и я с трудом поспеваю за ней. Она ловко отталкивается от пола и потолка, пользуясь тем, что притяжение Марса меньше земного. Я понятия не имею, как маскианцы воспитывают дочерей, но судя по всему, девочки тренируются похлеще древних спартанцев. Может, важные шишки из Зеленого лагеря мечтают вырастить из них олимпийских гимнасток. Тил явно могла бы претендовать на медаль.

Мне искренне жаль Тил, и одновременно я заинтригован ее историей: не то трагедия юной девушки, сражающейся с патриархальным обществом, не то история о борьбе с лицемерием и ханжеством — вроде той, что описана в «Алой букве». Хрен разберешься.

Тил резко тормозит возле края шахты. Я едва не врезаюсь в нее. Маскианка предостерегающе вскидывает руки и одаривает меня раздраженным взглядом. Я что, настолько неуклюжий?

Внизу, за каменистым обрывом — необъятная черная тьма, из которой поднимаются клубы горячего пара. Свежие. Влажные. Наэлектризованные. Эхо доносит хлюпанье лопающихся внизу пузырей. Прежде я не видел на Марсе ничего подобного. В первый раз я чувствую — чую — живую планету, а не запыленную скорлупу окаменевшего яйца.

Тил отходит от края шахты на пару шагов.

— Это место Чертовой норой пр’звали. Но я не знала, что так близко оно.

— Горячее подземное озеро. Чистое. Свежее. И серой не пахнет.

— Была в нем сера. Отец г’ворил — д’рной воздух, нельзя без маски социальной. Селитра и посейчас осталась.

Тил показывает на сетку из белых кристаллов, покрывающих черные каменные своды.

— Первая к’манда задохнулась. Д’рной воздух заполз к ним в к’стюмы. Вторая к’манда надела к’стюмы получше и в озеро оксифор засыпала. Буру и поташ с р’внинных ферм привезли. Окисленную пыль и отходы руды вниз скин’ли. Оксифор все в жизнь, в еду превр’щает. В воздух.

Оксифор… Зеленая пыль?

— Третья к’манда еще больше гаражей выр’ла и принтеры принесла. М’шины и взрывчатку себе сдел’ли, еще глубже заб’рались. Чересчур глуб’ко — но лишь п’том это пон’ли. Пробили каменный барьер, и хобо на своб’ду вырвался. Ж’вой. Быстротечный. Все под воду ушло. Тебе знак’мо слово «хобо», мастер-сержант Венн?

— Знакомо. Но думаю, вы вкладываете в него какой-то другой смысл.

— Гесперийская эра. Проходил геологию в шк’ле?

Я понимаю ее с полуслова.

— Солдат должен как следует изучить поле боя.

— Хобо раньше по-др’гому г’ворилось. Ххобо. Это озеро п’дземное, древнее. Или река, что внизу по к’мням и по жерлам вулк’на плещется. Ищет путь — б’жать вольно и на п’верхность пр’биться. А как наверх выбьется, з’мерзает. В’сыхает. Исп’ряется. Но внизу глуб’ко по-прежнему т’чет-плещется. Сколько пл’тин не строй, хобо пробьет их, затопит все. Так много воды нам без надобности, мы с мягких земель п’лучаем доста’чно. Рудокопы п’тались воду откачать и р’боту продолжить. Ок’залось, труды н’прасные.

Отец из пятой к’манды был. П’следний ух’дил. П’ставил датчики — чтобы узнать, когда вода сп’дет и хобо в др’гую сторону течь станет. Х’тели вернуться п’отом и дальше иск’паемые добывать: железо, никель, платину, иридий, алюминий. Б’льшие залежи. Воды, конечно, чрезмерно, для марсиан даже. Имей мы все это, больше г’родов построили бы. Много больше. Хотели рожать больше детей, зазвать больше п’реселенцев. Ни то ни др’гое не сбылось со временем.

— Потому что началась война.

— Не поэт’му! Первые беды пр’шли к нам еще до моего р’ждения.

— Какие беды?

— Иди за мной.

Мы сворачиваем в узкий боковой туннель. Тут немного светлее — стены отражают мерцание звездных лампочек. Я кладу руку на металлическую стену, испещренную асимметричными кристаллическими узорами. Под толщей пыли ладонь чувствует тепло.

И тут до меня доходит. Днем, в солнечную погоду, марсианская грязь прогревается на пару сантиметров, но стоит запустить пальцы глубже, чувствуешь холод. Сейчас мы глубоко в недрах Марса, но вопреки логике стены теплые и приятные на ощупь. Должно быть, под штольней находится магматическая камера, сохранившаяся с той поры, когда Марс был еще совсем юным.

Поразительное место. Невозможно переоценить его стратегическую важность. Как получилось, что землянам ничего не известно об этой сокровищнице? И антагам, раз уж на то пошло, тоже?

Но если Бойцовый Петух правильно понял генерала, командование знает о штольне. Кто-то случайно нашел ее и доложил командованию, а те решили разведать, что к чему.

Подтвердить аномалию.

Очевидно, начальство рассудило, что за пещеру стоит сражаться. Местных ресурсов и воды хватит нескольким дивизиям на десятилетия. Сотни бросков, сотни подъемов. Фонтаны уже не нужны.

А антаги по-прежнему сбрасывают кометы.

И никто не рассказал про штольню нам.

У меня сейчас мозг взорвется.

Тил приводит нас к вертикальной квадратной шахте, примерно три метра шириной. Металлические скобы-ступеньки уходят вверх, в темноту. В десяти-пятнадцати метрах над нами нависает платформа.

— П’лезешь со мной? Одна не х’чу идти.

— А что там?

— Отец сказ’вал, пл’щадка смотровая. В камне, на самой верш’не выд’лблена. На запад п’вернута.

— А воздух там есть?

Вместо ответа — презрительный взгляд. Тил карабкается по скобам. На полпути вверх действительно находится платформа. Я не слишком хорошо ориентируюсь в недрах Марса, но предполагаю, что мы поднимаемся по «голове» тонущего великана, возвышающейся над воротами, через которые наш отряд вошел в штольню. Металл сменяется темно-багровым камнем с черными прожилками. Платформа усыпана зеленой пылью и скрипит под нашей тяжестью. На камне заметны ржавые потеки — следы отступившей воды.

Когда наводнение спало? Несколько дней назад? Несколько недель? Кто знает, что путь в штольню снова открыт? Сколько они будут выжидать, прежде чем вернутся, проникнут в пещеру, найдут нас?

Селитра. Сера. Объемные принтеры. Все под рукой. Изготовить оружие или взрывчатку проще простого.

Карабкаемся дальше. Через металлический люк пролезаем в тесную кабину. С трех сторон каменные стены, с четвертой — железные ставни. Чертовски холодно. Обогреватели, встроенные в стены чуть выше пола, не работают. У меня зуб на зуб не попадает. Нам не продержаться здесь долго. Тил дрожит. Скорчилась в три погибели — низкий потолок не дает выпрямиться в полный рост.

— Мне сказ’вали, смотровую пл’щадку для защиты сдел’ли. Чтоб из другого лагеря к нам не сун’лись.

Где люди, там и конкуренция. Грызня за место под солнцем — вот что удается нам лучше всего.

Тил вертит пластмассовую рукоятку.

— Может, лучше эрмоскафы н’деть. Не знаю, как там…

Стальной занавес со скрипом раздвигается. Перед нами толстый плексигласовый экран, защищенный металлическими шторами с обеих сторон, но все равно занесенный полупрозрачным слоем песка. Тил снова крутит ручку. Внешние ставни поднимаются. Мы видим вход в северный гараж, каменистую равнину за ним и уже набившее оскомину бурое пятно на северо-западе. Чертовски странно. Если это песчаный дьявол, он должен был исчезнуть после удара кометы.

Я показываю облако Тил.

— Маячит там с момента нашего приземления. Что это может быть? Есть догадки?

Маскианка качает головой.

В метре над экраном свисает каменный уступ, заслоняя часть неба и все, что находится к югу и востоку от нас.

Тил откручивает крышку люка у нас над головами. Мои пальцы вконец онемели. Лица я и вовсе не чувствую.

— Шесть’сят и три, — бормочет Тил, отодвигая крышку и вытаскивая из люка блестящий стальной перископ.

Она едва касается его металлических частей — боится отморозить пальцы.

— Точно так он сказ’вал.

— Кто «он»?

— Отец. См’три шустрее. Не можем долго здесь ост’ваться, пока пульт упр’вления не разыщем и эл’ктричество не п’стим.

Я придвигаюсь к мутному, почти непрозрачному окуляру. Выпуклый «рыбий глаз» демонстрирует мне окрестности.

Чувствую себя моряком на субмарине! С одной лишь разницей — надо мной не вода, а песок.

Ничего… Снова ничего…

Но тут, в очередной раз обводя взглядом равнину, я замечаю столб пыли с юго-восточной стороны: к штольне приближаются три автомобиля. Не антаги, но и не космодесантники.

Багги, такие же, как у Тил.

— К нам едут маскианцы.

Тил кидает на меня гневный взгляд — она явно не в восторге от этого прозвища — и отбирает перископ. Осматривает горизонт несколько раз, неизменно останавливаясь на юго-восточном направлении.

— Они из лагеря форов, — заключает Тил.

— Это еще кто такие?

— Форы. Фортреккеры. Не знаешь нич’го про нас!

Девушка водворяет перископ на место, закрывает ставни и направляется к лестнице, бормоча под нос: «Найти, как эл’ктричество п’скается!»

Здесь я с ней целиком согласен. Тил спускается, я следом. Замерзшие пальцы не слушаются, и я с трудом цепляюсь за скобы. Если разыщем пульт управления и рубильник, то скорее всего найдем и склад, где рудокопы держали лекарства, гермоскотч и еду. С этими припасами мы сможем продержаться до подкрепления, которое наверняка уже в пути. Мы ведь — часть большой операции, не так ли?

И быть может, нам посчастливилось найти то, за чем начальство уже давно охотится.