Предисловие
Передо мной лежат дневниковые путевые заметки, которым уже почти двести лет. Они считались настолько интересными, что были изданы на нескольких языках.
Вот пять томов русского издания. Первые два — почти тысяча страниц — вышли еще в 1793 году. В Москве, в типографии Зеленникова. А называются они: «Путешествие г. Вальяна во внутренность Африки, через мыс Доброй Надежды в 1780, 1781, 1782, 1783, 1784 и 1785 годах». Эти тома читали современники Екатерины II, Суворова, Державина, да, может быть, и они сами.
Во времена Пушкина и декабристов, в 1824 и 1825 годах, в Санкт-Петербурге вышли еще три тома: «Второе путешествие Вальяна во внутренность Африки через мыс Доброй Надежды».
Эти книги читались и потом еще долгие годы. Гончаров в своем «Фрегате „Паллада“» ссылался на них не раз.
Через какие только приключения и злоключения не прошел автор этих дневников, французский натуралист Франсуа Ле Вальян! Повидал места, где до него не ступала нога европейского ученого.
Толстые тома с гравюрами и картами… Как памятники стародавним далеким путешествиям стоят они в книжных шкафах. Осыпалась позолота на корешках, пожухла кожа переплетов. И все-таки, словно живой, говорит путешественник о чужих землях, об иных мечтах, о совсем другой жизни.
Читая эти записи, то и дело думаешь: какой же прекрасный сюжет для романа!
«Но к чему здесь-то вспоминать об этих теперь уже давно забытых манускриптах? — может спросить читатель. — Какая может быть связь между ними и книгой Андре Бринка, нашего современника, известного южноафриканского писателя?»
Андре Бринк попытался представить себе и показать читателям, какой могла быть жизнь двести с лишним лет тому назад. И не в Европе — о ней мы знаем немало, — а на самом юге Старого Света, там, где волны Атлантики и Индийского океана, наталкиваясь друг на друга, бьются о подножье древнего Африканского материка.
Как жили тогда люди? Каковы они были? Как любили, как ненавидели?
И вечная тема: он и она. И препятствия, которые не дают им быть вместе.
Бринк решил восстановить образы людей далекого прошлого. Самых разных по всему строю жизни, по характеру, воспитанию, даже по цвету кожи — европейцев и африканцев.
Бринк ясно понимает, как нелегко заставить читателя поверить, что эти образы правдоподобны, реальны. И он прибегает к литературному приему: ссылается на якобы сохранившиеся их дневники. Это нужно ему вначале, чтобы с первых страниц вызвать к себе доверие. Дальше уже читателя захватывает и сюжет и динамика талантливо обрисованных человеческих отношений. Автору уже нет надобности ссылаться на эти дневники, читатель верит, даже когда из хода изложения становится ясным, что сохраниться те документы в общем-то никак не могли.
Но вот роман прочитан, перевернута последняя страница этого лирического, необычайно человеческого повествования. Оно не может не тронуть.
И все-таки остается вопрос: могло ли на самом деле произойти что-то подобное? Уж очень тут все непривычно для нашего современного глаза, непохоже на читанное прежде. Тем более нам, кто живет не только в совсем другой эпохе, но и в совсем другом краю земли.
Вот тут и стоит открыть пожелтевшие страницы Вальяна.
Как же перекликаются через два столетия очевидец и наш современник?
Вальян путешествовал по тем самым местностям, что и герои Бринка. Примерно в те же времена — всего на тридцать лет позднее. И даже многие эпизоды в романе напоминают странствия, описанные в книге французского натуралиста! Был даже в жизни Вальяна момент, когда он в незнакомом краю остался один — без спутников, да и вообще безо всего, с одним лишь охотничьим ружьем.
Так и просится мысль: а может быть, какой-то основой для романа Бринка и послужили записки Вальяна?
Отчасти это, наверно, так и было. «Путешествия» Вальяна — чуть ли не самые известные во всем мире книги о Южной Африке XVIII столетия.
Ну, а сами наблюдения и суждения Вальяна — в какой мере они помогают понять роман Бринка, поверить ему?
Персонажи Бринка — готтентоты и белые. Как же пишет о них Вальян?
Вальян, пожалуй, впервые подробно рассказал европейцам о трагической судьбе готтентотов. На этих древних обитателей Южной Африки к тому времени уже много лет наступала голландская колония, обосновавшаяся на мысе Доброй Надежды и постепенно расширявшаяся на север, в глубь материка.
Суждения Вальяна, пожалуй, интереснее привести в старинном русском переводе, как их читали когда-то наши предки.
«…Обманутые, угнетенные, сжатые со всех сторон, готтентоты разделились и приняли две совсем противоположные стороны. Одни, коим попечение о их стадах еще было приятно, удалились во внутренность гор, к северу и северо-востоку. Другие, которым несколько стаканов водки да несколько картузов табаку вскружили голову, видя себя бедными, ограбленными до нитки, не думали нимало оставить свою родину и не стыдились продавать свои услуги белым, которые, из подвластных пришельцев, вдруг сделались высокомерными властителями… Сложивши с себя совершенно тяжкие и многообразные труды, употребляемые на обрабатывание их полей, обременили ими сих нещастных готтентотов, которые, час от часу более унижаясь, наконец совсем удалились от прежних своих свойств».
Пожив среди одного готтентотского племени. Вальян с грустью отметил: «Много раз я радовался, что народ сей был одним из беднейших африканских народов и что, не имея ничего, ничего не мог и предложить в обмен торговли. Без сего те из колонистов, которые разъезжают по пустыням, может быть, дошли бы до них. Может быть, продали бы им ружья и порох. По крайней мере заставили бы желать иметь их. Эх! Кто знает, что произвело бы сие желание!»
Вальян путешествовал по землям самых разных племен. Убить его не составляло, конечно, никакого труда. Да что там убить — достаточно было просто отказать ему в поддержке, и он неизбежно бы погиб среди неведомой природы и неожиданных опасностей. Его лечили от болезней травами и снабжали пищей; ему помогали прокладывать путь.
Надо отдать должное и Вальяну. Он сумел оценить все это. Его не озлобили те случаи, когда не все складывалось гладко, а без подобных случаев, конечно, не могло обойтись такое долгое путешествие. Его отзывы об африканцах исполнены благодарности.
«Некоторые не одобряли моего предприятия, несправедливо судя о характере диких африканцев, которых представляли себе лютыми чудовищами и людоедами, у которых я скоро и непременно должен был найти себе смерть. Что до меня касается, то думаю, что знаю дикого человека гораздо лучше, нежели сии превосходные говоруны, коих поверхностные сведения почерпнуты в наполненных лжами книгах, а посему нимало не страшился опасности, которую мне предвещали. Я имел случай вникать в природу человеческую; везде она показалась мне доброю; и везде также я видел ее гостеприимною и дружественною, когда не оскорбляли ее; и утверждаю здесь, прежде сам будучи истинно уверен, что в сих мнимо варварских странах, где белые не сделали себя ненавистными, потому что никогда там не были, мне стоило только подать руку в знак мира, дабы тотчас видеть африканцев, искренне ее сжимающих в своих руках и принимающих меня, как своего брата».
В романе Бринка натуралист Эрик Алексис Ларсон поражен, увидев, что «цвет и строение мускулов под кожей» у африканца «оказались точно такими же, как у белых». Для тех времен такое удивление вполне правдоподобно. Но все же были и люди, которых это сходство не приводило в изумление. Вальян такой же ученый-натуралист, как и Ларсон, и лишь немногим моложе, но он видит намного больше общего между белыми и черными, предрассудков у него явно меньше.
Непредубежденность Вальяна, очевидно, располагала людей, они тянулись к нему и искренне рассказывали о себе. Такие рассказы помогают как-то представить себе тех, кто жил за пределами общины капских белых. Это относится не только к африканцам, но и к мулатам, которых на Юге Африки во времена Вальяна было тысячи (сейчас их число приближается к трем миллионам). На первых порах в Капской колонии было очень мало белых женщин, и связи колонистов с готтентотками, нередко даже целые гаремы, были обыденным явлением, как бы ни доказывали нынешние сторонники политики апартхейда, что их предки всегда отстаивали здесь «расовую чистоту».
О настроениях в среде мулатов можно отчасти судить по одной беседе Вальяна с девушкой, которую он называет «прекрасной мулаткой». Вальяна удивило, что она жила среди готтентотов. «Мне казалось странным, что, родясь от белого, могши жить между белыми и иметь селение, подобно своему отцу, она отказалась от такой выгоды».
Ответ мулатки, видимо, обрадовал Вальяна своей искренностью. «Правда, я дочь белого, сказала она мне, но мать моя готтентотка… Вы знаете, сколь великое презрение ваши белые имеют к черным и даже получерным, подобным мне. Остаться жить между ими значило подвергать себя ежедневным оскорблениям и ругательствам или быть принужденною жить отдельно, одинокою и нещастною, между тем как у моих готтентотов я нахожу ласковость, дружество и уважение. Я вас спрашиваю, друг мой: что бы вы сделали на моем месте? Я не колебалась в выборе между известными друзьями и верными врагами; предпочла щастие гордости. У ваших колонистов я была бы в величайшем презрении; у людей, имеющих цвет моей матери, я щастлива».
А что писал Вальян о белых колонистах?
В романе Бринка выведены белые жители самого Капстада — «Города на Мысе», основанного Голландской Ост-Индской компанией в 1650-х годах в качестве «морской таверны» на пути из Европы к Батавии и другим странам и городам Востока, казавшегося тогда сказочным.
Показаны и жители окружавшей Капстад Капской колонии — «Колонии на Мысе». Это все были выходцы из Голландии, а к концу XVII столетия к ним присоединились французские гугеноты — им пришлось покинуть Ла-Рошель и другие города Франции после того, как Людовик XIV отменил эдикт о веротерпимости, принятый его дедом, Генрихом Наваррским.
Колонисты были полными властителями судеб своих рабов — обращенных в рабство готтентотов, а также невольников, которых привозили с Мадагаскара, из Западной Африки, из стран Азии.
Но над колонистами стоял свой господин — Голландская Ост-Индская компания. Она устанавливала свои порядки, досаждала колонистам своими требованиями. И многие, видя перед собой бескрайние просторы Африканского материка, уходили на север, далеко за пределы Капской колонии. Там над ними не было уже никакой власти. Они захватывали под свои фермы громадные участки земли и обращали в рабство столько африканцев, сколько это им удавалось.
В романе Бринка мы видим и тех поселенцев, что обосновались в самом Капстаде, и тех, что жили за его пределами, но все же в самой колонии, и тех, что переселились в глубь материка и нередко кочевали там со своими семьями, невольниками и всем своим скарбом.
Вальян, хорошо зная подобных людей, пытался даже классифицировать их — весьма интересно, хотя в свете наших сегодняшних представлений, может быть, и несколько наивно.
«Можно разделить колонистов мыса на три класса: одни живут близко от мыса, на расстоянии пяти или шести миль; другие далее, во внутренности земель; наконец, последние еще далее, на границах колонии между готтентотами.Первые имеют богатые земли или красивые загородные дома и могут быть уподоблены нашим старинным мелкопоместным дворянам; они очень отличаются от других колонистов своим довольством и роскошью, а наипаче своими надменными нравами: здесь зло происходит от их богатства. Вторые просты, гостеприимны, очень добры, и все земледельцы, которые живут плодами трудов своих… Последние очень бедны и очень ленивы, не хотят снискивать себе пропитания от земледелия, живут только тем, что держат несколько скота, который питается, как может… Кочевая жизнь препятствует им строить постоянные жилища. Когда их стада заставляют их жить несколько времени на одном месте, то они на скорую руку строят другой шалаш, который покрывают рогожами — так, как готтентоты, коих обычаи они приняли и от коих ныне разнятся только чертами лица и цветом».
Самый нелестный отзыв дает Вальян первой, самой богатой части поселенческой общины. «Нет ничего ниже и подлее колонистов первого класса. Гордясь своим богатством, испорчены близостью к городу, от которого заимствовали одну только роскошь, их развратившую, и пороки, их унизившие, они особенно пред иностранцами выставляют свою спесь и бессильную свою надменность. Будучи соседями колонистов, живущих во внутренности страны, не думайте, чтоб считали их за своих братьев. Исполнены к ним презрения, они назвали их Раув-Бер; название обидное, которое значит мужик, деревенщина».
Это приведенное Вальяном выражение «деревенщина» распространилось потом по всему миру: всех голландско-французских поселенцев стали называть бурами. Но в самой среде колонистов значение этого слова, очевидно, изменилось в XIX столетии, когда колония была захвачена Англией и прежние, голландско-французские колонисты организовали «Великий трек» — исход из Капской колонии в глубь материка, окончившийся созданием республик Трансвааль и Оранжевая. Ведь и те участники исхода из Капской колонии, которые прежде жили в городах, надолго перестали быть горожанами.
Вальян много говорит о таких колонистах, которые стремились «только грабить, устрашать, опустошать. В такой стране, в которой мы жили, все это было очень удобно».
Рассказывает и о том, как преступники из колонистов подбивали африканцев на участие в грабежах. И о том, как спаивали африканских вождей; те становились пьяницами и, пишет Вальян, нередко просили у него «воды моей страны».
В этом-то краю, среди таких порядков и таких людей и развивается действие романа Андре Бринка. Его главным героям — Элизабет Ларсон и Адаму Мантоору — удается на какое-то время освободиться от тех социальных пут, которые так жестоко закрепляют положение каждого из них в обществе. И они живут надеждами, что все устроится к их благополучию и счастью.
Но это были несбыточные иллюзии. Хотя законодательство Капской колонии в ранние времена и допускало браки между белыми и небелыми, но на белых женщин это не распространялось. Если же случалось, что белая «согрешит» с рабом, то рабов чаще всего ссылали на остров Роббен, откуда они редко возвращались, а белых девушек и незамужних женщин насильно выдавали замуж — так и случилось с героиней Бринка.
А о том, чтобы выкупить невольника, Элизабет не могла и мечтать. Права выкупать раба белая женщина не имела.
К тому же Адам Мантоор не просто раб, а беглый раб. Беглых не прощали. Больше того, Адам Мантоор поднял руку на своего хозяина, пытался убить его — и может быть, даже убил. О том, как поступали в таких случаях власти Капской колонии, можно судить по сохранившимся документам. Когда невольник по имени Клаас убил свою хозяйку, его приговорили к колесованию, к смерти на колесе. Другой невольник поджег дом своего хозяина — тогда его самого сожгли заживо.
Подобная участь для Адама Мантоора была неизбежной.
На первый взгляд может показаться, что этот роман в творчестве Бринка стоит особняком. Бринк пишет, как правило, о сегодняшнем дне своей родины, Южно-Африканской Республики. О сегодняшнем Капстаде, или — как его теперь чаще именуют — Кейптауне.
«Мгновенье на ветру» — пока единственный исторический роман писателя, уже давно добившегося известности во всем мире.
Вероятно, Бринку можно бросить упрек в том, что он несколько осовременивает своих героев, приписывает им подчас мысли, слова и поступки, которые в той эпохе не всегда выглядят вполне правдоподобно. Но, как известно, академик Тарле подмечал это даже в таком гениальном творении, как «Война и мир».
Вольно или невольно чуть-чуть осовременивая своих героев — но при этом все же не греша всерьез против исторической правды, — Бринк подчинил весь свой роман одной цели — выяснить истоки нынешних порядков в своей стране, лучше увидеть корни не только официальной, проводимой сверху политики, но и широко распространенных представлений и предрассудков, которые в не меньшей степени определяют облик нынешней ЮАР.
Пристально всматриваясь в глубокое прошлое, Бринк пытается разглядеть самые ранние признаки той раковой опухоли, которая затем пронзила жизненные ткани его отчизны. Может быть, понять и психологию своих собственных предков, белых колонистов.
И, мне кажется, это ему удалось.
Аполлон Давидсон
Назад: Андре Бринк
Дальше: Мгновенье на ветру[**] (Роман)
