Приложение: интервью с автором
Мне хотелось бы, чтобы вы знали:
– Умереть легко.
– Быть смешной тяжело.
– Клиническая депрессия – это вам не гребаная шутка.
Когда вышла моя прошлая книга, я очень долго избегала людей, пытавшихся взять у меня интервью, потому что боялась, что скажу что-то не так, либо потому, что не могла найти штаны. Я решила, что на этот раз просто сделаю отдельную главу с вопросами и ответами, которые вы сможете использовать, если вам поручат написать статью, либо вам просто понадобится цитата. На первый взгляд, вам может показаться, что это несколько странный способ выделять целую главу для вопросов и ответов, но мне такой вариант очень подходит, потому что всегда остается что-то, о чем никак не получается написать, и всегда есть перед кем извиниться, а эта глава как нельзя кстати подходит для отражения всех интересующих вопросов и рассмотренных ситуаций.
Я прекрасно понимаю странность того, что это приложение – которое вполне можно сравнить с аппендиксом – находится прямо посреди книги, а не в конце, куда обычно помещаются приложения, однако оно идеально вписывается прямо сюда, и формально аппендикс человека расположен в его организме именно таким образом, поэтому в каком-то смысле это даже логично. Наверное, Бог столкнулся с похожей проблемой, когда Адам воскликнул: «Я не хочу выглядеть неблагодарным, но мне больно ходить. Это нормально? Эта штука у меня на ступне – это опухоль?» На что Бог ответил: «Это не опухоль. Это твой аппендикс. Аппендикс помещается в самом конце. Прочитай книгу, чувак». Потом Адам возмутился: «Правда? Мне не хочется тебя критиковать, но мне кажется, что это какой-то конструктивный дефект. Кроме того, этот змей у тебя в саду сказал мне, что он ни для чего не нужен». Тогда Бог покачал головой и пробормотал: «Иисусе Христе! Да этот змей как заноза в заднице». Тогда Адам поинтересовался: «Кто такой Иисус?», и Бог ответил: «Пока что никто. Он из черновика, который я тут набрасываю». После этого разговора Бог оторвал аппендикс со ступни Адама и засунул его ему в брюхо на случай, если он решит воспользоваться им позже. На следующий день, наверное, Адам попросил себе подружку, и Бог сказал: «Тебе придется расплатиться за это своим ребром», и Адам воскликнул: «Но оно мне самому нужно! а не мог бы ты создать ее просто из моего аппендикса?» Затем нарисовался змей и прошипел: «Правда, почему ты так зациклился на этом аппендиксе? Разве эти штуки иногда не взрываются без какой бы то ни было причины?», и Бог ответил: «НЕ ТВОЕ ДЕЛО, ДЖЕФЕРСОН. Я НАЧИНАЮ ЗАДАВАТЬСЯ ВОПРОСОМ, ЗАЧЕМ Я ВООБЩЕ ТЕБЯ СОТВОРИЛ». И тут Адам насторожился:
«Погоди-погоди… Что? Они еще и взрываются?» Тогда Бог ответил: «Я НЕ СОБИРАЮСЬ С ТОБОЙ ТОРГОВАТЬСЯ, АДАМ». Вот почему аппендикс в этой книге оказался в середине, и его, наверное, нужно вырезать.
*****
Я попросила Виктора сыграть роль журналиста, потому что больше никого, кроме котов, рядом не было, а коты на самом деле дерьмово справляются с задачей не отклоняться от темы (слова Виктора, который не особо радовался тому, что его в это втянули, выделены серым. То, что говорю я, которая в данный момент без штанов, – белым)
Виктор: Что я вообще должен делать?
Я: Ты должен делать вид, что ты журналист из какого-то престижного издания.
Мне нужно, чтобы ты задавал мне вопросы, и тогда люди могут украсть эти цитаты для своих статей, потому что я слишком придурковатая, чтобы с ними беседовать напрямую.
Виктор: Не имею ни малейшего понятия, что ты от меня хочешь.
Я: К счастью, я готова тебе помочь. Начни с комплимента. Что-нибудь про мои волосы, например.
Виктор: Хорошо. Это твой натуральный цвет волос?
Я: Местами – да. Но спрашивать об этом – грубо.
Виктор: Ой, прости.
Я: Ничего страшного. Я тебя прощаю. Только помни, как я была с тобой добра, когда будешь писать рецензию на мою книгу.
И запомни слово «революционная» и фразу «обязательно купите десять экземпляров для каждого своего знакомого».
Виктор:
С чего бы я стал писать рецензию на твою книгу? Я же твой муж.
Я: Предполагается, что ты журналист. Господи. Ты ужасно играешь в ролевые игры.
Виктор: Ладно. Мне кажется, что в книге про депрессию было бы не лишним объяснить, что такое депрессия.
Я: Сложно дать определение.
Виктор: Что ж, это все-таки книга, так что, может быть, ты хотя бы попытаешься?
Я: Ладно.
Депрессия – это как… это как когда ты внимательно листаешь сотни страниц документа в Word, чтобы найти какой-то конкретный абзац, который тебе нужно поправить, но когда начинаешь печатать, тебя автоматически переносит в самый конец, потому что ты забыла поставить курсор там, где ты хотела что-то напечатать. Потом ты бьешься головой о свой письменный стол, потому что тебе придется искать нужное место снова, после чего заходит твой начальник, а ты все еще лежишь головой на столе и видишь его туфли рядом с собой, и сразу же говоришь: «Я не сплю. Я просто бьюсь головой об стол, потому что опять напортачила».
Виктор: Хммм…
Я: Погоди. Это не совсем то.
Депрессия – это как… когда у тебя нет под руками ножниц, чтобы срезать пластиковую защитную заглушку с новеньких ножниц, которые ты только что купила, потому что не могла найти свои ножницы. А потом ты просто говоришь: «Да пошло оно все на хрен» – и пытаешься распаковать ножницы чем-нибудь еще, но все, что у тебя есть под рукой – это пластиковые ножи, от которых никакого толку, и ты стоишь на кухне, держа в руках ножницы, которыми не можешь пользоваться, потому что не можешь найти нормальные ножницы, начинаешь злиться и выбрасываешь эти ножницы в помойку, после чего неделю спишь на диване. Вот что такое депрессия.
Виктор: И?..
Я: Нет. Подожди. Депрессия – это как… когда ты больше не хочешь сыра. Даже если это сыр.
Виктор: Я хочу помочь, но не знаю, нужно ли мне попросить рассказать тебя об этом подробнее, либо сказать, чтобы ты перестала вдаваться в подробности.
Я: Ладно. позволь мне перефразировать.
Иногда безумие – это демон. А иногда этим демоном являюсь я. Тогда я хожу по тихим улочкам, на шумные вечеринки и мрачные фильмы, и маленький демон смотрит по сторонам вместе со мной. Он то спит, то играет, то смеется вместе со мной, то пытается меня убить. Словом, что бы ни случилось, он всегда со мной.
Полагаю, мы все чем-то, да одержимы. Некоторые из нас, например, зависимостью от таблеток или вина. Другие – сексом или азартными играми. Кто-то саморазрушением, злостью или страхом. Встречаются и те, кто просто носит в себе своих крошечных демонов, которые наводят бардак у нас в голове, вскрывают запылившиеся сундуки с плохими воспоминаниями, на всем оставляя свой отпечаток. Они принимают обличие людей, которым мы сделали больно или которых мы любили. Иногда, когда становится совсем не по себе, они принимают наше собственное обличие. Самый тяжелый период – когда ты оказываешься прикованной к кровати, потому что у тебя нет ни сил, ни желания из нее встать. Когда ты орешь на кого-то, кто тебя любит, потому что он пытается тебе помочь, но не может. Когда ты просыпаешься в сточной канаве после того, как пыталась выпивкой, куревом или танцами заглушить боль – или ее отсутствие. В такие моменты в тебе больше от демона, чем от самого себя.
Мой психотерапевт всегда говорит: «Но если ты полагаешь, что существуют демоны, то отсюда вытекает, что и Бог может существовать. А это все равно что… верить в карликов, но при этом не верить в циклопов».
Я хотела было заметить, что неоднократно встречала в своей жизни карликов, но я поняла, что она хочет сказать.
Если есть тьма, то должен быть и свет. Если есть дьявол, то должен быть и Бог, который его сотворил. Если есть добро, то должно быть и зло. Одного без другого не бывает.
И я не могу существовать без своего демона.
Думаю, я не против этого.
Или это говорит мой демон.
Сложно сказать наверняка.
Мой психотерапевт сказала мне, что когда становится совсем невмоготу, мне следует относиться к своей борьбе с психической болезнью, как к «изгнанию демона». На что я заметила, что совсем неудивительно, что обычно у меня ничего не выходит, ибо из меня дерьмовый экзорцист.
Тогда она поймала меня на том, что я пытаюсь отшутиться, и попыталась объяснить: «Демона не изгоняют в одиночку. Некоторым для этого нужен священник и святая вода. Кому-то достаточно веры. А кому-то не обойтись без всякой химии и психотерапии. В любом случае, это непросто».
«И в конечном счете человек обычно оказывается весь в собственной блевотине», – подытожила я.
Я начинаю видеть связь. Интересно, а в этом сценарии мне, случайно, не отводится роль священника? Надеюсь, что нет, потому что священник практически всегда умирает именно в тот момент, когда ему кажется, что все в полном порядке. Эта аналогия начинает наводить на меня ужас
Виктор: Ты решила посреди интервью перейти к эссе?
Я: И правда. Извини.
Но ты ведь журналист, так что формально это твоя вина, что ты не направляешь меня в нужное русло.
Виктор: Ну конечно. Во всем виноват Виктор. У меня нет депрессии, но я видел, как ты с ней мучаешься. Какой бы совет ты дала людям, которые сейчас нуждаются в помощи?
Я: Все случаи психических заболеваний отличаются друг от друга, потому что не существует двух одинаковых людей.
Не существует какого-то простого способа излечиться, но сейчас стало доступно столько всевозможных методов бороться с депрессией, что люди, наконец-то, начинают об этом говорить. Тебе приходится разбираться, как пережить депрессию, что очень и очень непросто, потому что во время депрессии ты оказываешься измотан больше, чем когда-либо ранее в своей жизни, твой мозг начинает тебе нагло врать, и тебе кажется, что ты недостоин тех времени и сил (которых у тебя зачастую просто не остается), которые требуются, чтобы обратиться за помощью. Вот почему приходится полагаться на помощь друзей, близких и незнакомцев, когда сам себе помочь ты уже не в состоянии.
Многие люди думают, что они неудачники, раз первый или второй, или даже восьмой испробованный ими способ избавления от депрессии не сработал так, как они на это рассчитывали. Но болезнь есть болезнь. В том, что лекарство или сеансы психотерапии не помогли вам полностью избавиться от вашего психического заболевания или поначалу помогали, но потом подвижек не наблюдалось, нет вашей вины. Вы ведь не какое-то математическое уравнение. Вы человек. Те средства, которые помогают вам, вовсе не обязательно излечат меня (и на оборот), но я убеждена, что вылечить можно каждого, если уделить достаточно времени на поиски нужного способа лечения и запастись терпением.
К тому же, в психиатрии постоянно все меняется, и даже психотерапевты зачастую сами в точности не знают, что происходит. Какое-нибудь психическое расстройство может быть переклассифицировано, как фобия. Фобия может вдруг начать рассматриваться как расстройство нервной системы. Я бы попросила своего психотерапевта прочитать эту книгу и исправить устаревшую терминологию, но все ее правки все равно оказались бы устаревшими уже через неделю, когда «Большая книга про сумасшедших» снова окажется переизданной. Врач со мной согласилась, что сложно за всем этим поспевать, но заметила, что книга эта называется «Руководством по диагностике и статистике психических расстройств». В свою защиту могу сказать, что это название навевает на меня тоску, и, думаю, они продали бы гораздо больше экземпляров, если бы взяли название подобно моей книги. Или, может быть, «Игры престолов, четырнадцатая часть».
Вот что помогает лично мне: солнечный свет, антидепрессанты и успокоительное, уколы витамина В, а также позволять себе быть в депрессии, когда у меня возникает такая необходимость, пить воду, смотреть сериал «Доктор Кто», читать; предупреждать своего мужа, когда за мной нужно присмотреть; записывать сборники песен, от которых мне становится легче, и не позволять себе слушать то, что мне хочется слушать, но отчего, как я знаю, мне станет только хуже. Я общаюсь с людьми в Твиттере, когда мне страшно это делать вживую. Когда я не в состоянии быть активной мамой, я смотрю телевизор в обнимку со своей дочерью либо прошу ее мне что-нибудь почитать. Я заменяю в своей памяти моменты, когда чувствую, что зря не сходила на родительское собрание, на воспоминание, которое, я надеюсь, она будет глубоко ценить, как мы прячемся вместе с котами в крепости из одеял. Я постоянно напоминаю себе, что депрессия может врать и что мне нельзя доверять своей способности выносить критические суждения, когда мне нездоровится. Когда все становится совсем плохо, я звоню на горячую линию для самоубийц. У меня нет суицидальных наклонностей, но я уже звонила им несколько раз раньше, чтобы меня отговорили от членовредительства. Они помогают. Они слушают. Они сами через это прошли. Они дают советы. Они говорят тебе, что ты не сумасшедшая. Или, иногда, они говорят тебе, что ты все-таки сумасшедшая, но в хорошем смысле этого слова. И это делает тебя особенной.
Виктор: Ладно. Что НЕ помогает, когда у тебя депрессия?
Я: Все люди разные, поэтому лучшее, что можно сделать – это спросить человека, с которым вы имеете дело, что нужно именно ему.
Так, например, некоторые люди советуют обратиться к Богу, чтобы справиться с депрессией или членовредительством, и я уверена, что это действительно может сильно помочь кому-то, однако в случае со мной этот вариант не работает. Кто-то заверяет, что депрессию можно побороть молитвами, либо что она является следствием того, что в твоей жизни слишком мало места для Бога. Я как-то попробовала пойти по пути веры, но из этого ничего толкового не вышло, и вместо Бога получила призыв: «Беги!» «Беги куда?» – спросила я. Никто не ответил. Наверное, потому что в моей жизни было слишком мало места для Бога. Кто-то еще сказал мне, что с моей стороны неблагодарно поддаваться депрессии, так как Иисус умер, чтобы избавить нас от страданий, но, если честно, в жизни Иисуса, как мне кажется, тоже было гораздо больше плохого, чем он заслуживал. Этого парня пригвоздили к кресту и оставили умирать. Готова поспорить, что некоторые люди, проходящие мимо Иисуса, думали: «Ох! Этому парню нужно было пустить в свою жизнь Бога». Либо, может быть, просто посылали ему эти электронные письма, в которых говорится «Открой свою душу Господу» или что-нибудь в этом духе. Хотя, наверное, этого не было, так как электронная почта еще не существовала в те годы, но, пожалуй, тем лучше, потому что ничто на свете не раздражает так сильно, как люди, которые говорят тебе, что все было бы в порядке, если бы ты просто более усердно молился или если бы ты просто больше улыбался, или перестал пить диетическую колу.
Между прочим, хочу заметить, что «просто развлекись» – практически всегда является самым бесполезным на свете лекарством от депрессии. Это, по сути, то же самое, что сказать кому-то с ампутированной ногой «просто прогуляйся, и все пройдет».
Некоторые не понимают, что для многих из нас психические заболевания являются следствием серьезного дисбаланса химических веществ в организме, и это не просто «да потому что понедельник».
Те же самые доброжелательные люди говорят мне, что я сама не даю себе поправиться, потому что мне нужно «просто развеселиться и улыбнуться». Тогда-то мне и приходит в голову мысль о том, что если бы им отрезало руки, можно было бы обвинить их в том, что они не могут просто взять свои отрезанные руки и отнести их в больницу, чтобы их пришили на место. «Просто подними их и отнеси в больницу, там все поправят. ЭТО НЕ ТАК СЛОЖНО, САРА. Я постоянно поднимаю различные штуки. Мы все это делаем. Нет, я не буду тебе помогать, потому что ты должна научиться делать это сама. Знаешь, я не всегда буду рядом, чтобы тебе помочь. Уверена, что у тебя бы это получилось, нужно только попробовать. Честно, такое ощущение, словно ты даже не хочешь, чтобы у тебя были руки».
Признаю, что это не идеальная аналогия, потому что обычно человек не остается без рук из-за химического дисбаланса, на который он никак не может повлиять. Правда, если я отрежу вам руки из-за своей психической неуравновешенности, то тогда формально химический дисбаланс станет причиной того, что у вас отпали руки, так что он представляет опасность для каждого. Другими словами, я хочу сказать, что мы все страдаем, когда психические заболевания не воспринимаются всерьез.
Виктор: Как ты ладишь с людьми, которые не понимают, что такое депрессия?
Я: Иногда люди говорят: «Как ты можешь жалеть себя, когда люди в Гренландии голодают?»
И я им отвечаю: «Кто знает, наверное, у меня талант?» И ты все время не у дел, потому что тебя винят в том же самом, когда у тебя хорошее настроение. «Как ты можешь смеяться, когда где-то люди сейчас голодают?» Опять-таки, я не знаю. Я же не спрашиваю голодающих людей, как они могут смеяться, когда где-то люди болеют раком и у них нет рук. Смысл в том, что в нашей жизни случается всякое дерьмо, а иногда не случается.
Мой девиз: наслаждайся хорошим сейчас, потому что трудности не за горами.
И наоборот. Это базовое правило жизни. Кто-то из близких заболел. Нужно выгулять собаку. Ты нашел у себя опухоль. Люди говорят тебе, чтобы ты перестала есть глютен. Постоянно возникает то одно, то другое, и порой кажется, что не видно ни конца, ни края, так что плывите по течению и не извиняйтесь за голодающих. Если, конечно, они голодают не из-за вас. В противном случае вам, определенно, стоит извиниться.
Виктор: Точно. Извинись, если ты моришь кого-то голодом. Это все, конечно, здорово.
Я: Понимаешь теперь?
Ох, мне нужно, чтобы ты задал мне вопрос вот с этой карточки, потому что я уверена, что он будет уместным.
Виктор: Ладно. Это, вроде как, не очень этично, но какая разница.
Многие люди критикуют вашу книгу, потому что:
[________________________________________________].
заполнить пустое место тем, из-за чего люди злятся на меня в данный момент
Как вы это прокомментируете?
Я: Это отличный вопрос.
Виктор: Что ж его написала ты.
Я: Справедливо. Но вернемся к вопросу…
Во-первых, мне хотелось бы извиниться за то, что я сделала. На самом деле, это было невероятно глупо с моей стороны, но я была молодой и, скорее всего, под кайфом. Данные предположения немного недостоверны, потому что я не знаю наверняка, о чем идет речь, зато я уверена, что через несколько лет, как минимум, что-то одно в этой книге мне будет казаться ужасно отвратительным. Кстати, это серьезная проблема, которая не дает мне покоя.
У меня возникает соблазн начинать каждое предложение с извинения или предупреждения. Или, например, в качестве предисловия к каждой фразе вставлять: «Согласно моему опыту», чтобы у людей не было повода вопить о том, что я не права (а это часто бывает), или владею недостоверной информацией (тоже случается), или слишком эмоциональна (ДА КАК ТЫ ПОСМЕЛА?!). Однако эта книга про мою жизнь, поэтому мне просто приходится надеяться, что все понимают, что это невысказанное предупреждение подразумевается как само собой разумеющимся. Это моя жизнь, мои наблюдения, которые меняются по мере того, как меняюсь я сама. Кстати, это одна из самых пугающих вещей в написании книги, о которой тебя никто никогда не предупредит. Тебе нужно точно сформулировать свои мысли и точку зрения, и потом они навсегда останутся на бумаге без изменений. Ты можешь убеждать себя сколько хочешь, что ты никогда не была глупой, грубой или невежественной, однако однажды ты перечитаешь свой написанный в восьмом классе дневник и заново откроешь для себя человека, который в один прекрасный день стал тобой, и тебе хочется одновременно и обнять этого несформировавшегося, запутавшегося незнакомца, и вбить в него немного гребаного здравого смысла. На самом деле, если что-то из прочитанного в этой книге вызвало у вас отвращение, вполне вероятно, что и меня это тоже бесит. Как любила говаривать моя бабушка: «Твое мнение справедливо и важно, если, конечно, это не какая-то гребаная чушь, из-за которой ты весь на дерьмо изошелся, и в таком случае ты можешь пойти на хрен».
Виктор: Уверен, ни одна из твоих бабушек ничего подобного не говорила.
Я: Откровенно говоря, я немного перефразировала, но все равно…
Однажды кто-то сказал, что если ты сделаешь что-то, что ни у кого не вызовет ненависти, то и любить этого никто не будет, и это действительно так. На самом деле, большинство из самых любимых мною людей на всю голову отмороженные, но об этом невозможно догадаться, потому что мы либо учимся искусно это скрывать, либо настолько откровенно демонстрируем соответствующее поведение, что это становится новой нормой. Есть одна цитата из фильма «Клуб „Завтрак“»:
«Мы все довольно странные. Просто у некоторых из нас лучше это получается скрывать».
У меня дома есть даже плакат с этой фразой, только я замазала слово «скрывать», потому что так он служит мне напоминанием о том, что можно с определенной гордостью щеголять собственной странностью, словно почетным знаком отличия.
Никто из нас не застрахован от того, чтобы чувствовать себя неудачником. Брене Браун, моя подруга уже большое количество лет, кроме того, она невероятно успешная. Это доктор наук, которая дружит с Опрой и пишет становящиеся бестселлерами книги о гармонии с самим собой, человеческой незащищенности и о том, как быть смелым. Моя подруга – само воплощение человека с невероятным самообладанием. Для меня очень важно понимать, что я могу позвонить ей, когда на часах полночь, и сказать: «Я невероятно боюсь того, что все испорчу». На что она ответит мне примерно следующее: «Та же история. Постоянно что-то в таком духе. Что с нами не так?» Затем мы выговоримся друг другу и, в конечном счете, почувствуем себя лучше, чем до этого, потому что мы уважаем друг друга, и если мы обе чувствуем себя неудачницами, то тут не о чем говорить, и, наверное, все чувствуют себя точно так же. После этого я скажу Брене, что это очень хорошо, что она боится неудачи, потому что никто не смог бы написать полезную книгу про искренние эмоции, если бы он сам при этом был уже совершенным, так что формально подобное ощущение – лишь первый шаг к ее следующему бестселлеру. Затем она напомнит мне, что я зарабатываю на жизнь самобичеванием, и если я внезапно стану нормальной, то останусь без работы. Но я все равно боюсь, что написала в этой книге что-то ужасное, поэтому решила, что специально допущу ошибку, так что будьте готовы к этому. Вот теперь я могу расслабиться, потому что если я в чем-то напортачу, то всегда могу сказать, что именно в этом и состоит моя намеренная ошибка, да еще поглажу вас по головке за то, что вы ее нашли. Брене говорит, что это неплохая идея, так что формально, думаю, это означает, что я могу нарочно ошибаться, в соответствии с рекомендациями врача.
Виктор: Бред какой-то. У тебя словно паранойя.
Я: Ты думаешь, что это бред только потому, что ты никогда сам случайно не писал ничего оскорбительного.
Между прочим, я постоянно нарочно пишу оскорбительные вещи и готова принять на себя за это удар, но я всегда боюсь, что напишу или скажу что-то отвратительное, не отдавая себе в этом отчета. Например, однажды я написала, что один мой друг что-то скоммуниздил, и программа по автоматической проверке орфографии выдала мне: «Такого слова нет. Вы хотели написать „коммунист?“», и я возмутилась: «Черт побери, компьютер. Это какая-то дискриминация, не правда ли? Я пишу о том, что кто-то что-то взял и не вернул, а ты мне как будто сообщаешь: „Готов поспорить, что это был коммунист“. Соберись уже!» Потом я проверила это слово в Интернете, и действительно оказалось, что глагол «скоммуниздить» обыгрывает «идею обобществления имущества при коммунизме». Раньше я даже как-то не задумывалась об этом. Такое поведение можно сравнить с детской непосредственностью. Когда мы были маленькими, моя сестра со стола взяла самый большой кусок пирога. «Вот жидяра», – сказала я тогда, а когда подросла, то узнала, что «жидами» презрительно называют евреев, и оно носит антисемитский характер, поэтому я раз и навсегда запретила себе использовать это слово. Но лучшим из предложенных мне словарем синонимов оказалось слово «жадюга», однако оно мне кажется просто нелепым. Никто не воспримет его всерьез. Поэтому я просто переживала по поводу пирога и ничего не говорила. (Кстати, теперь я начинаю переживать, как бы слово «жадюга» не оказалось оскорбительным для людей с юга).
Виктор: Что-то ты перемудрила.
Я: Дело в том, что у меня своего рода некоторое тревожное расстройство, поэтому в моей голове постоянно творится нечто подобное, отчего я постоянно нахожу повод для переживаний.
Я также переживаю о том, что если напишу, как мучаюсь с лишним весом, то это, скорее всего, взбесит людей, потому что наше общество и без того слишком сосредоточено на внешнем виде, и мои рассказы о том, как я иногда чувствую себя толстой, никак делу не помогут. Еще я переживаю, что внезапно могу похудеть, и тогда люди, увидев меня, взбесятся, потому что на самом деле не знают, что мой вес может колебаться на двадцать-тридцать килограмм в зависимости от того, насколько я больная, уставшая или погруженная в депрессию. В этом случае мне придется носить с собой свои неприглядные фотографии в качестве доказательства. А также взять нотариально заверенную справку от своего врача, которая постоянно говорит, что мне следует похудеть, пока я чудовищно не заболею или не впаду в ужасную депрессию, из-за чего не буду есть целую неделю. После чего эта же врач может воскликнуть: «Выглядите потрясно! Но почему вас опять привезли в „Неотложку“?»
Да, я переживаю по поводу своего веса, но в целом мне нравится, как я выгляжу, и предпочитаю свои округлые формы, потому что когда я жирею, мои морщины исчезают. Никто никогда вам этого не скажет, но когда ты внезапно худеешь в зрелом возрасте, то так же внезапно еще и стареешь на добрых пять лет, потому что твой жир перестает заполнять все твои морщины. Меня иногда попрекают за то, что я использую слово «жирная», но я также называю себя «сумасшедшей» и ничего не имею против этого, потому что беру эти слова назад. Я также беру назад слово «секси», потому что, скажу прямо, оно слишком долго принадлежало Джастину Тимберлейку, а ведь он в нем даже и не нуждается. И я забираю назад слово «флустрация», потому что такого слова на самом деле нет – хватит его использовать.
Короче говоря, я часто сумасшедшая, а иногда еще и толстая. Конечно, не самый лучший вариант, но это делает меня такой, какая я есть. Буквально. К тому же, мне не приходится стыдиться, если я съем слишком много булок, потому что в случае, если я внезапно похудею, это будет сложно объяснить. Вот почему вчера вечером я съела чизкейк. Потому что я в этом мастер.
Виктор: Осталась ли хоть одна черта, через которую ты еще ни разу не переступила во время написания своей книги?
Я: Можно сказать, что в целом я не фильтрую то, что пишу, однако я соблюдаю определенные рамки.
Когда выходила моя предыдущая книга, я дала ее прочитать всем, кто был в ней упомянут, до того, как ее отправили в печать, и предложила им убрать все, что им покажется лишним. К их чести могу сказать, что никто не высказал никаких возражений, и, кстати, они были первыми, кто сказал: «Слушай, у меня есть фотография перстня твоего отца, который ему подарили за победу в гонках броненосцев, а также еще одна фотография домашнего енота, что жил у нас дома, в шортах. Дать тебе?»
Тем не менее, я соблюдаю определенные рамки. Например, я не рассказываю историй, которые, как мне кажется, какая-нибудь злая четырнадцатилетняя девочка в один прекрасный день сможет использовать против моих друзей или семьи. Кроме того, я никак не упоминаю то, о чем с кем-то в данный момент спорю, также в моих книгах не находят отражения истории, которые высмеивают кого-то больше, чем меня. На самом деле в моем арсенале много рассказанных мне историй, но они чужие, а я рассказываю только свои и надеюсь, что этим воодушевляю окружающих быть более открытыми. Когда я только начинала писать, мой отец не особо охотно рассказывал о своих проблемах, но увидев, как отреагировали на мои рассказы другие люди, он стал гораздо более открытым. И это восхитительно.
Когда мы делимся своими проблемами, тем самым мы даем окружающим понять, что они тоже могут высказаться о себе.
После чего мы внезапно осознаем, что на самом деле с тем, чего мы обычно стыдимся, сталкивается в тот или иной момент каждый человек, а это значит, что мы намного менее одиноки, чем думаем.
Виктор: Ты когда-нибудь переживала, что твои психические расстройства унаследует твоя дочь?
Я: Раньше переживала, но ей уже десять, и я ясно вижу, что у нее нет тех же симптомов тревоги, что были в ее возрасте у меня.
Вполне вероятно, что она столкнется с психическими расстройствами в будущем, и если это случится, я постараюсь ее понять, что, вероятно, у меня не получится, и я буду пробовать снова, пока все не уясню. Наверное, было бы даже проще, если бы у нее были те же самые проблемы, что и у меня, потому что так мне было бы легче ей помочь и научить ее бороться с этим, но она такая, какой ей суждено было быть.
Нас с сестрой воспитывали полностью одинаково, но мы кардинально отличаемся друг от друга. Одна из ее дочерей по характеру больше похожа на меня, а моя дочка больше похожа на нее. Всю нашу семью это ставит в тупик, однако в этом совершенно нет нашей вины. Мы родились такими, какие мы есть. Пожалуй, лучшее, что могут сделать родители – это осознать, что их ребенок – их точная копия и одновременно ничем на них не похож.
Виктор: Тебя нередко приглашали выступать и на телевидение. Ты чувствуешь себя знаменитостью?
Я: Я только что вытирала кошачью блевотину. Я чувствую тошноту.
Виктор: Позволь мне перефразировать. Тебе когда-нибудь кажется, что все с тобой хотят познакомиться поближе?
Я: Типа все в бешенстве и хотят мне надрать задницу?
Виктор: Что?
Я: Ну ты имеешь в виду что-нибудь в духе: «Эй, мудачьё, выйдем поговорим?»
Виктор: Нет. Я совсем не это имел в виду.
Я: Или ты имел в виду, что они буквально хотят быть со мной поближе? Типа хотят со мной переспать? Думаю, ты перепутал слова «знаменитая» и «сексапильная».
Виктор: Я имел в виду «поближе» в переносном смысле слова.
Я: Ах, вот оно что. Ну ладно. Прости. От этого вопроса у меня началась паранойя, а потому я заняла оборонительную позицию.
Виктор: Ага. Я заметил.
Я: Что вообще это выражение означает: «Хочешь пообщаться поближе?»
Виктор: Вот теперь я понимаю, почему ты не даешь интервью.
Я: По правде говоря, я делаю это во благо человечества. Кто-то должен дать мне орден.
Виктор: Мне больше не приходят в голову никакие вопросы.
Я: Мне больше не приходят в голову никакие ответы.
Виктор: На мой взгляд, из нас получается отличная команда.
Я: Аминь, мистер.