Глава 6

Крячко положил перед Гуровым на стол еще один лист бумаги.

– Это выписка. Прислали из колонии, где Горобец отбывал срок. Рак ему поставили, поэтому, сделав исключение, и выпустили по УДО. А это свидетельство о смерти. Могилу я тоже видел, хотел взять выписку из регистрационной книги на кладбище, но начальника не было, и я решил, что ты поверишь мне на слово.

– Поверю, – задумчиво ответил Гуров, не отреагировав на шутку Крячко. – Вышел из колонии и через два месяца все же умер. Вот опять у меня возникает ощущение, что огромный объем работы, который мы проделали, уходит как песок сквозь пальцы. А ведь Горобец, Михно и Магомедов больше всех подходили по фигуре и форме лица под того «друга» Левкина, с которым он приходил на квест в день своей смерти.

– Да, Горобец умер полгода назад. А Магомедов пропал без вести десять лет назад.

– Не верится мне что-то. Ты же помнишь Магомедова, он скользкий был, как уж намыленный. Сколько раз выворачивался, сколько раз его считали умершим, а он снова появлялся, терял дружков, а сам уходил. Я хорошо помню, как среди блатных слушок пошел, что Магомедов специально подставляет подельников, чтобы самому уйти. У него якобы стиль такой. И с ним уже никто не хотел идти на дело.

– Кстати, его в конце концов свои же дружки и бросили в последний раз, когда засыпались с грабежом в Марфине. Его гнали несколько часов зимой. Он вышел на лед на Пестовском водохранилище, решил оторваться от машин оперативников и провалился. Пока ребята подоспели, его уже затянуло под лед. Тело, кстати, так и не нашли. Ни весной, ни позже. Так что в известном смысле Магомедов снова ушел, только теперь навечно.

– А ты уверен, Станислав? Ты рапорта оперативников читал, сам с кем-то из тех, кто его гнал в тот день, разговаривал? Знаешь, разыщи кого-нибудь, пообщайся. Точно Магомедов утонул или сомнения остались? Горобец хоть тело оставил, вскрытие делали, а от Магомедова ничего не осталось. Смущает это меня, учитывая, каким был Магомедов.

– Хорошо, – кивнул Крячко. – Я проверю все как можно точнее.

Гуров посмотрел на часы. На сегодня оставалось последнее важное дело – съездить в Горенки недалеко от Балашихи, где, по полученным сведениям, сейчас жил Михно. Спустившись во двор и сев в служебную машину с водителем, он вспомнил, что так и не позвонил сегодня Маше. Но при водителе вдруг общаться с ней не хотелось, и Лев решил отложить разговор до вечера. Маша все равно не ляжет спать, пока не дождется его звонка. Это он знал точно.

– Здравия желаю, Лев Иванович! – повернулся к нему водитель Сашка Артемьев.

– Здорово, Сашка! – поздоровался с ним Лев.

Артемьев был парнем общительным и открытым. Светлые непослушные волосы все время падали ему на лоб, и он их убирал одним ловким движением. Сашка весь был какой-то большой и светлый. И глаза, и кожа, и рубашки носил всегда светлые, и улыбка у него была простая и открытая. А еще Сашка всегда знал, помолчать или, наоборот, занять шефа ненавязчивым и необременительным разговором. При всем при этом он был хорошим полицейским, и Гуров знал несколько случаев, когда Сашка умудрялся задерживать преступников, помогая оперативникам, а однажды отразил нападение каких-то олухов, решивших ограбить кассира, выходившего из банка с деньгами.

– Куда едем, Лев Иванович?

– В Горенки. Это возле Балашихи, если ехать по Объездному шоссе.

– Ага, знаю, – улыбнулся Сашка и завел машину.

Проскочив по Садовому до Кожевнической, он ушел вправо, зная, что свободные дороги в это время суток будут как раз здесь. По Новоспасскому мосту они перелетели Москву-реку, потом по пустому Рогожскому Валу выехали к шоссе Энтузиастов. Еще не вечерело, но в воздухе уже пахло свежестью. Тянуло влагой и зеленью из Измайловского парка. Трехполосное шоссе было практически пустым, и Сашка гнал машину со скоростью под 90 километров. Гуров не возражал. Времени было в обрез, постоянно приходилось работать в условиях жесткого цейтнота. Дважды попадались наряды ДПС, и оба раза, увидев номера МВД, постовые отдавали честь, пропуская «Сонату».

Нужную улицу они нашли почти сразу. Сашка ехал медленно по пыльной улице, вглядываясь в номера домов. Гуров показал вперед на высокий синий забор, набранный из обрезной доски. Забор, крыша дома и кусок участка возле забора выглядели ухоженными. Чувствовалось, что в доме есть хозяин. Не вязался образ ухоженного сельского дома с образом уголовника, домушника, взломщика, человека, которого Гуров подозревал в двойном убийстве и шантаже с непонятной пока целью. Кажется, опять пустышка.

– Останови метрах в двух до калитки, – велел он водителю. – Из машины выйди и будь внимателен. Я не исключаю, что нужный мне человек захочет скрыться в какой-то момент.

– А нападение на вас возможно? – деловито спросил Артемьев.

– Возможно, Сашка, но маловероятно. Но ты все равно держи ухо востро.

– Есть держать ухо, – улыбнулся водитель, выключая двигатель.

Калитка была железной, обшита доской, а по верхней части украшена довольно симпатичной резной деревянной панелью. Повернув ручку, Гуров зашел во двор дома. Первая же мысль была, что двор небогатый, но чистый и аккуратный. Утоптана дорожка из глины и битого кирпича, низкий заборчик из обрезков древесины и большая веранда со снятыми на лето оконными блоками. И опять в душе сыщика появились сомнения. Не вязался этот тихий, ухоженный, пусть и не богатый уголок с образом матерого уголовника.

Вдоль стены дома стояли деревянные резные оконные ставни. Резьба была аккуратная, сделанная хорошим инструментом. Кажется, это дом местного мастера-краснодеревщика. Лев подошел к веранде и увидел на ней большой верстак, несколько мешков со стружкой в углу и несколько заготовок каких-то резных панелей. Он поднялся по ступеням и взял в руки одну панель. Легкая липовая дощечка была разрисована карандашными контурами, и часть из них была уже вырезана. Почему-то Гурову подумалось сразу про баню.

– Чего, заказать хотите? – послышался за спиной старческий голос.

Гуров положил панель и обернулся. Из полумрака сеней к нему выходил старик с длинными седыми волосами. Судя по походке, у него вместо одной ноги был протез, причем плохой. И только когда старик приблизился, Гуров его узнал. Это был Михно. Не тот Михно, каким Лев его помнил, не те лисьи глаза, не та кошачья походка. Глубже стали морщины, в глазах напряжение, плотно сжатые тонкие губы превратились в узкую бледную полоску.

– Гуров?! Опять? Зачем ты явился? От меня и так осталась половина человека… Как я тебя ненавижу!

Сыщик положил на место резную панель и посмотрел в глаза уголовнику. Ненависть? Скорее усталость от всего, что было в жизни. Да, потрепала она его изрядно. Лев уже понял, что без ноги Михно не смог бы проделать то, что сделал убийца Влада Левкина. Правда, всегда оставалось место оговоркам, например, физически убить мог другой человек, нанятый им, или хромоту Михно сейчас просто имитирует, а нога в штанине у него вполне нормальная.

– Меня любить не обязательно, – без улыбки ответил Гуров. – Я этого от людей никогда не добивался. У меня другие цели в жизни.

– Как можно больше посадить? – скривился в злой усмешке Михно.

– Мне интересно узнать, как ты стал таким мастером, – кивнул сыщик на резные изделия. – Удивил! А вот твоей обидой я нисколько не удивлен. Очень часто приходится такое слышать. Ты как будто был в прошлом воспитателем в детском саду. Ты же вор, Михно! За это сел, за это и отсидел. Кто тебе мешал жить иначе?

– Шило, мочало, начинай сначала, – проворчал уголовник, прошел мимо Гурова и уселся в старое кресло в углу веранды. Теперь стало понятно, что вместо ноги у него в самом деле протез. Причем начинался он выше колена. – А кто мне поверил? Кто-то услышал меня, когда я раскаивался, когда просил снисхождения?

– Как у тебя все просто, – покачал головой Лев. – Захотел – украл, захотел – раскаялся. Ты хоть задумывался иногда, сколько неприятностей, проблем и горя ты принес людям своими преступлениями? Ладно, когда ты залезал в сейф богатого человека, я допускаю, что украденные наличные из его сейфа не последние и он без них не умрет. Но у него сорвалась сделка, у него из-за этого что-то изменилось в планах, люди, которые на него работали, могли не получить премию, может, он уволил нескольких человек из своей охраны из-за того, что ты был таким шустрым, потом их, с его характеристикой, не взяли ни в одно приличное место, а у двоих кредиты на квартиру были, у всех дети. А когда ты украл казенные деньги, которые этому человеку пришлось возвращать из своего кармана…

– Все такие несчастные, – проворчал Михно. – Я еще не видел ни одного несчастного с такими деньгами. Обо мне никто не подумал?

– Я тебе только что объяснил, что и другие люди зависят от того, кого ты обокрал. Ты обокрал богатого, а кроме него, из-за тебя пострадали бедные, малоимущие. Все в этом мире взаимосвязано. И притом, Аркадий, в какой это стране, в каком обществе разрешено брать чужое? Чужое, понимаешь? Грубо говоря, даже если двери моего дома не заперты и в него можно свободно попасть, это не оправдание для вора. Это чужой дом, он просто не имеет права туда входить. А насчет снисхождения… Понимаешь, за свои поступки принято отвечать перед людьми. За преступления тем более. Почему к тебе должно быть другое отношение? Чем ты лучше других?

– А цена? – Михно весь подался вперед в своем кресле, его глаза полыхали ледяным огнем.

– Цена одна для всех, она прописана в Уголовном кодексе. И смягчающие ее обстоятельства, и усугубляющие тоже.

– А вот с этим как жить? – Уголовник постучал костяшками пальцев по протезу. – Это в твоем кодексе тоже прописано?

– Как ты ноги лишился? В колонии или после?

– Ладно, Гуров, проехали, – вдруг сник Михно и обреченно повесил голову. – Ты прости, что накинулся на тебя. Просто по ночам так тоскливо бывает, такое накатит, что потом весь день сам не свой ходишь. Ясно, что никто, кроме меня, не виноват в том, как жизнь сложилась. И никто не обязан меня в темечко целовать и по головке гладить. Просто обидно иногда, что именно у меня так глупо все сложилось. Вон авторитеты живут и в ус не дуют. И даже ваши их не трогают. А я не смог. И в зоне не смог. Ты спрашиваешь, где я ноги лишился? Да в колонии же и лишился. Мне ее шестерки паханов наших отрезали на пилораме.

– На пилораме? – Гуров поперхнулся и машинально стал опускаться на табурет возле стола.

Михно взял со стола незаконченную скульптурку медведя на задних лапах и стал поглаживать, теребя в руках. Но взгляд его был направлен куда-то дальше или глубже. По его лицу не метались эмоции, связанные с воспоминаниями и прошлой болью, наверное, этот человек уже переболел всем своим прошлым и теперь просто смотрел на него как на кучу хлама в углу дома, который ему уже никогда не выгрести отсюда.

– Там в зоне я и увлекся резьбой, – после короткого молчания заговорил Михно. – Сидел на досках и резал для себя. Чтобы руки занять, да и голову тоже. Мастер заметил, попросил попробовать сделать что-то посерьезнее, крышку ящичка от настольной игры. Ну, я набросал рисунок и давай резать. И увлекся. Мастер забрал, заплатил мне сигаретами. А потом стал часто обращаться, и я делал. Он то сигаретами расплачивался, иногда и деньгами, пока никто не видит. Много чего красивого я тогда сделал. Сам вкус почувствовал. А потом… Потом подошли ко мне двое, присели рядом и сказали, что я ссучился.

Гуров смотрел на Михно и слушал его рассказ. Ничего необычного в этой истории не было. Скорее всего, это закономерный финал, о котором в молодости начинающие воры не думают. Они полагают, что вся их жизнь будет сплошным удовольствием и приключениями. А потом возвращаются из колоний после второй, третьей ходок с полным ртом гнилых зубов, с незалеченным туберкулезом, с раком или СПИДом, с больными почками, сердцем. А часто и вот так, покалеченными.

Все они считали, что воровское братство незыблемо, что оно полно романтической взаимовыручки и держится на святых воровских законах. А потом зона бьет им под дых заскорузлым от крови и нечистот кулаком, да еще припечатывает сверху так, чтобы твоя челюсть клацнула о чужое грязное колено. Образно, конечно, но именно так и ломают слабых в зоне. Много существует способов подчинения себе, способов сделать зависимым, вечным должником. Сломать, искалечить морально и физически, чтобы одному или двум авторитетам жилось вольготно и не прекращался поток чая, денег, алкоголя, наркоты и других источников удовольствия, которые обеспечивают вот такие сломленные, задавленные, растоптанные подчиненные.

Так же поступили и с Михно. Его долго не трогали, готовили компромат, на случай, если он умудрится пожаловаться кому-то повыше в уголовной иерархии. А когда доказательств набралось достаточно, ему рассказали, что мастер цеха просил Михно вырезать поделки не для себя и не для продажи. Они шли «хозяину», то есть начальнику колонии, который ими украшал свой кабинет, а потом при случае хвалился своими кадрами и дарил эти работы гостям, нужным людям, своим вышестоящим начальникам. И Михно обвинили в том, что он ссучился, что имеет дела с администрацией зоны, а за это якобы его не трогают, не придираются, как к другим по поводу мелких нарушений, не сажают в ШИЗО. Мол, Михно прекрасно знал, кому изготавливает свои безделушки.

Он возмутился и попер буром там, где надо было поступить умнее. Заслужив погоняло Махно, созвучное с его фамилией Михно, он решил, что стал ровней другим ворам. Даже сам себя в разговоре пытался называть вором. Ему прощали, потому что ждали удобного момента, чтобы начать ломать. И этот момент настал. Его спровоцировали на агрессию, и он кинулся выяснять отношения, доказывать и… угрожать. Тогда прозвучало короткое «укоротите его», и двое здоровенных «быков» схватили Михно и бросили на пилораму. Он смутно помнил, как с визгом бешено вращающаяся фреза рванула плоть его ноги. Наверное, природой так предусмотрено, чтобы сберечь рассудок, она отключает сознание. Потом только сплошной кровавый туман вперемешку с периодической нестерпимой болью, от которой он выл и сходил с ума, когда ему изредка делали укол.

Гуров смотрел, как подергивалось лицо Михно, и думал о том, что этот человек сам, сознательно всю свою жизнь шел вот к такому финалу. Могло быть еще хуже. Могло не оказаться таланта резчика по дереву, не оказаться сильной воли, и Михно, начав пить, сейчас бы уже умер где-то у дверей винного ларька в этой вот деревне. Или под колесами автомашины, переходя пьяным ночью шоссе.

– Получается, что я на всех в обиде, – проговорил Михно. – И на воров в обиде, и на ментов в обиде. Только на себя одного я не в обиде.

Гуров удивленно посмотрел на уголовника. К чему он клонит, что хочет сказать этой странной фразой? Правда так считает?

– Ладно, ты на меня так не смотри, – уже другим тоном заговорил Михно. – Я просто, наверное, испугался, когда тебя увидел. Все снова нахлынуло, подумал, что вот все по второму кругу начинается. А дурак я сам, и только я. Так чего ты пришел, Гуров?

– Узнал, что ты здесь живешь, что не сидишь… зашел посмотреть.

– Вот так и живу. Руки кормят. Снова, – усмехнулся Михно. – Раньше замки вскрывали, а теперь вот красоту режут. И, представляешь, люди хорошо платят. А мне много и не надо. Мне бы покоя немного и тишины. Так-то вот, Гуров.

Хлопнула железная калитка, и сыщик с трудом сдержал естественный порыв резко повернуть голову на звук. По дорожке к дому шла миловидная женщина с густой проседью в волосах, держа в руках трехлитровую банку с молоком.

Кивнув Гурову, женщина легко взбежала по ступеням веранды и поставила банку на верстак, ловко смахнув передником стружки.

– Вот, Аркаша, молочка тебе принесла, – сказала она, поправив чистую тряпочку, которой была накрыта банка. – Ты его в холодильник поставь, только не высоко, не надо, чтобы ледяное было. А вечером я хлеб испеку. А вы хотите свежего молока? – неожиданно обратилась к Гурову она, глядя на него по-доброму, но все же настороженно. Наверняка историю жизни Михно она знала.

– Нет, спасибо. – Лев решительно поднялся. – Спешу! А так бы с огромным удовольствием. Знаете, с детства люблю молоко с теплым хлебом. Еще раз спасибо. До свидания! Будь здорово, Аркадий!

Он неторопливо пошел к калитке, думая по дороге, что в личной жизни у Михно, кажется, все складывается. Просто так, без стука молочко не приносят, просто так от калитки разрешения спрашивают войти. Когда Гуров вышел в переулок, там прогуливался, внимательно озираясь по сторонам, Артемьев да жарилась на солнце его машина.

А за приоткрытой калиткой соседнего дома уже стояла та женщина и смотрела на них. Гуров подошел к ней и представился:

– Меня зовут Лев Иванович. А вас как?

– Ольга Ивановна, – с готовностью ответила женщина и тут же с болью в голосе спросила: – Вы его снова заберете, да? За старое?

– За старое? – переспросил Гуров, удивившись, как точно эта женщина поняла, кем является на самом деле гость Михно. – Мне кажется, что за старое он расплатился сполна.

– Да, расплатился. Именно расплатился, – горячо заговорила Ольга Ивановна. – Большую он цену заплатил. Вы не смотрите на протез, на то, что ноги нет. Это самая малая плата. Вы ему в душу загляните. Там ведь черно все от неверия в людей, от обиды. Он ведь только-только отходить начал, он ведь зверюшек и цветы вырезает теперь, а не просто узоры, на решетку похожие.

– Вы знаете, за что он отсидел? – спросил Гуров.

– Все я знаю. Мы здесь все знаем друг о друге.

– Ольга Ивановна! – Гуров облокотился на каменный столб в проеме и задумчиво, по привычке почесал бровь. – Ответьте мне на один маленький, но очень важный вопрос.

– Отвечу, – храбро заявила женщина.

– Скажите, по-вашему, Аркадий способен снова совершить преступление?

– Никогда! – горячо ответила она. – Ударить может, крепко побить может, если кто… или из-за меня. Но чтобы снова воровать и грабить… Этого он никогда больше не сделает. Он ведь считает, что это как бы кара небесная ему за все содеянное. У него душа замерзла, тепла просит. Никогда он больше не сделает того, что делал в молодости. Он детей любит. Вы бы видели, как он на них смотрит. Он ведь почти год, как вообще за ворота дома не выходит. Мать похоронил, так бобылем и живет. А заказы и материалы ему сюда привозят, тут и работает.

– Спасибо, Ольга Ивановна, – кивнул Гуров и зашагал к машине.

Ну, вот, думал он, все косвенные доказательства перевесили сомнения. Не станет Михно заниматься местью. Некому больше мстить. Если уж говорить образами, то прежний Михно давно умер, может быть, в муках в больничной палате. И там же родился, когда боли улеглись, новый Михно. Нет, поправил себя Лев, не новый, а как раз тот, какой он на самом деле и есть. С болью с него сползла эта воровская шкура, и душа обнажилась.

– Знаешь что, Сашка. – Он подошел к водителю и похлопал его по плечу. – Ты поезжай вперед и жди меня возле автобусной остановки. Я пройдусь пешочком. Мне подумать надо, по телефону позвонить. Хорошо?

– Давайте я за вами поеду, Лев Иванович, – предложил водитель. – Все у меня на глазах будете.

– Сашка, нет опасности, – улыбнулся Гуров.

– Ну, раз была раньше, то снова появиться может, – строго заметил Артемьев. – Уж лучше перестрахуемся.

– Ладно, – засмеялся Лев и двинулся по переулку.

Настроение у Гурова было странное. То, что Михно оказался, видимо, непричастным к преступлениям и вообще отказался от преступной деятельности навсегда, радовало. Но, с другой стороны, круг подозреваемых не просто катастрофически сужался, он просто таял на глазах. А новых пока не появлялось, несмотря на массу оперативных мероприятий, новых улик и новых подозреваемых. Напряжение не отпускало, и возможность поговорить с женой по телефону была сейчас для Гурова бальзамом на душу. Он ведь еще и за нее переживал, как и она за него.

– Але, Маша, – едва услышав в трубке голос жены, заговорил Лев, – как ты там? Как отдыхается?

– Да у меня все хорошо, ты почему не звонил мне весь день?

– Машенька, некогда было. Да и что со мной может случиться, когда вокруг меня все время толпы полицейских и неприступные стены министерства?

– Все шутишь, – вздохнула Мария. – Когда у вас там все это закончится? Вы уже кого-то поймали?

– Ну, ловим мы в последнюю минуту, чтобы с поличным, ты же знаешь. А большую часть времени мы наблюдаем за преступником, изучаем его связи, вычисляем помощников. Так что этим и занимаемся.

– Ох, не знаю, я тут отдыхаю больше или нервничаю. Может, дома мне было бы спокойнее?

– Ты там процедуры принимаешь, ты под надзором и в руках специалистов. Не забывай, моя хорошая, что ты еще и здоровье поправляешь. Я же не просто в дом отдыха тебя отправил, а в специализированный санаторий.

– А ты не боялся, что я окажусь в среде тихо помешанных и слегка двинутых пациентов? – явно повеселела на том конце Мария.

– Таких там не бывает, – невольно улыбнулся Гуров. – Это санаторий для солидных людей, которым нужно подлечить нервную систему, подпитать ее, сделать устойчивее, просто нужен отдых в руках хороших специалистов. Я же знаю, что там в основном пожилые пары и дамы солидного возраста. Думаю, что к тебе и с разговорами никто из пациентов не будет приставать. Там все отдыхают, и от общения в том числе.

– Ты немного ошибся, знаменитый сыщик. Есть и молодые, и вполне симпатичные люди. Я тут заприметила одного, который с меня глаз не сводит. Такой крепкий парень, и что-то меня сомнения берут, что у него проблемы с нервной системой.

– Такой высокий шатен, лет тридцати? С прической как у Джонни Деппа и он чуть щурит левый глаз?

– Да! Это что такое?

– Это не молодой ловелас в поисках зрелых дам, Машенька. Этого молодого человека зовут Ярослав, и он капитан полиции. Ты же не думаешь, что я тебя отправил одну без всякого надзора? Это твоя охрана и мои глаза в санатории. Думаю, так тебе будет спокойнее. Меня очень беспокоило твое состояние, после того как ты увидела эту убитую женщину в машине.

– Ну, хорошо, – грустно вздохнула жена. – А я уж думала, что ты мне не доверяешь.

– Маша, – засмеялся сыщик. – Ты разве меня так плохо знаешь?

– Я тебя хорошо знаю, Гуров. И я очень соскучилась. Заканчивай там побыстрее со своими розысками, ладно?

– Ладно, моя хорошая. Я закончу и позвоню. А потом приеду за тобой сам. Даже возьму денечек-другой отпуска и поделаю себе массажик, электрофорез, что там еще делают. Какой-нибудь гипнотический курс пройду. А вечерами мы будем с тобой гулять по парку между корпусами. Там есть парк?

– Есть. И парк есть, и лавочки. И даже сверчки.

– Ну, вот и славно. Тысячу лет не сидел с тобой под звездами и не слушал сверчков!

Да, сверчки, думал Гуров, убирая телефон в карман. Тишина, покой, уютные корпуса и сверчки по вечерам. Сказка! А пока у меня перед глазами два трупа и письмо ненормального, который требует чего-то непонятного, но вполне понятно угрожает смертью еще одному человеку. И у меня нет зацепок и ниточек, за которые можно ухватиться. Знать хотя бы, кого он себе наметил в следующую жертву, если это вообще в его планах. Скорее всего, просто письма больного человека. Психологическая экспертиза ничего толком не дает, лингвисты по тексту никаких серьезных выводов сделать не могут. Список претендентов, обиженных лично на меня, иссякает. Кто он, этот Режиссер? И чего он хочет на самом деле?

Гуров вернулся домой, когда еще не наступила полночь. Стояли машины напротив дома, уставшие за день, уютно светились окна квартир. Подумалось сразу, что в его квартире пусто и слишком тихо. Когда дома была Маша, то стоило открыть дверь, и сразу чувствовался запах чего-то вкусного, тихо играла музыка. Маша любила радио, потому что его не надо смотреть, а можно только слушать, и всегда находила музыкальные программы. Занималась своими домашними делами, слушала веселый треп ведущих, музыку и ждала мужа.

И всегда у них было ритуальное чаепитие под абажуром на кухне. Дело было не в чае, а в поводе посидеть рядом и посмотреть друг другу в глаза, почувствовать, что у каждого все хорошо. Проблемы, какие-то неприятности – все это бывало, но все оставалось за входной дверью снаружи.

А я налью чаю, подумал Гуров с улыбкой, и позвоню Маше. Буду пить не спеша и разговаривать с ней перед сном. Он вошел в подъезд, привычно открыл ключом почтовый ящик и вытащил ворох бумаги. Пара газет, которые они не выписывали, но которые регулярно бросают во все почтовые ящики, несколько маленьких рекламных листовок и… почтовый конверт.

Лев повернул конверт лицевой стороной и сразу напрягся. Адрес получателя был написан не от руки, а напечатан на принтере, вырезан ножницами и наклеен на конверт. Важное сразу бросилось в глаза. «Гурову Л. И.», а дальше – Москва, улица, номер дома, и… номера квартиры не было указано. Но письмо лежало в его почтовом ящике. Конверт чуть влажный с одного угла. Гуров посмотрел на пол. Подъезд сегодня вечером мыла уборщица, кое-где еще виднелись влажные места.

Поднявшись к себе, он прошел на кухню, включил чайник и уселся на стол, положив на него конверт. Итак, что в нем, уже понятно, очередное послание от Режиссера. Номер дома он знал, знал подъезд, видимо, простая слежка выявила. А вот номера квартиры Режиссер не знал. Это очевидно. И письмо брошено в почтовый ящик не им. Наверное, он смог попасть только в подъезд, а дальше… Дальше, видимо, положил письмо на пол возле ящиков, а уборщица подняла его и положила в ящик Гурова. Уборщица? А она знала, в какой он квартире живет? Он ее, например, ни разу в глаза не видел. Ни разу. Потому что приходил домой слишком поздно. Стоп, остановил себя сыщик, давай-ка все по порядку.

Кухонным ножом он аккуратно взрезал одну сторону конверта. Так, опять все тот же лист «снежинки», сложенный втрое по форме узкого вытянутого конверта. Ну, вот и нет больше сомнений…

Рука Гурова машинально схватила мобильный телефон, но он тут же разжал руку и посмотрел на кухонные часы. Спокойно, время еще есть. Сначала надо оценить ситуацию, наметить план действия. Негоже матерому полковнику метаться, как… цветок в проруби. Он хочет получить номер моей электронной почты, потому что в XXI веке писать письма на бумаге нелепо, и скорость доставки страдает, а он желает общаться со мной оперативно. Твою мать, на кой черт я ему сдался? Мстить? Давно бы попытался зарезать из-за угла или пулю в голову пустить. А то, что он вытворяет, кроме как клоунадой и не назовешь. Ладно, пусть клоун, у клоуна тоже своя логика должна быть.

Значит, поиграть решил? Давай поиграем. А ведь этот Режиссер не знает, что почту можно и не посмотреть вовремя. А нет у меня доступа к электронной почте сейчас. И завтра всю первую половину дня. Пока он это сообразит, потеряет еще один день. А потом я придумаю другую проблему. Правда, водить его за нос долго не удастся, но немного времени мы все равно получим. Вот тебе адрес моей почты. Гуров стал набирать сообщение…

Крячко увез письмо в лабораторию, а Гуров еле дождался восьми утра, чтобы дозвониться в свою управляющую компанию. Там долго не могли понять, зачем жильцу понадобилась уборщица, если претензий к ее работе нет. Потом кто-то там сообразил или вспомнил, что в этом доме живет полковник полиции, который работает в министерстве, и уже через пятнадцать минут женщина, отвечающая за содержание жилого фонда, встретила Гурова у подъезда соседнего дома. Джинсики в обтяжечку, кроссовки, волосы, забранные в хвостик на затылке. Миловидная женщина лет сорока с очень живыми глазами. Ее Гуров помнил, приходилось как-то обращаться.

– Здравствуйте, – деловито протянула она руку. – У вас правда нет претензий к ее работе?

– Никаких, – заверил Гуров. – У меня к ней только вопрос.

– Ну, пойдемте. – Женщина открыла магнитным ключом входную дверь и торопливо побежала по ступеням.

Уборщица, молодая, тучная, в очках, заканчивала уборку в подъезде и собирала свой инвентарь. Она удивленно посмотрела на свою начальницу и незнакомого мужчину.

– Вот, Катя, это мужчина из соседнего дома, он тебя о чем-то расспросить хотел. Ты же вчера у них убиралась, да?

– Подождите, – остановил деятельную начальницу Гуров и подошел к уборщице: – Катюша, вы вчера вечером возле почтовых ящиков в подъезде письмо поднимали с пола?

– А вы тот самый Гуров, значит? – улыбнулась уборщица, но тут же испуганно согнала с лица улыбку: – А что-то не так, да?

– Да все хорошо, Катя! Вы письмо нашли на полу, да?

– Я подумала, что кто-то уронил, и подняла. А потом смотрю, там забыли номер квартиры написать. Наверное, почтальон не знал, в какой ящик положить, и положил сверху, а оно упало.

– Наверняка так и было, – поспешил успокоить уборщицу сыщик. – А вы его в мой ящик положили. Я вас должен поблагодарить?

Женщина из управляющей компании смотрела на уборщицу, на Гурова и медленно осознавала, что разговор между ними происходит какой-то нелепый. Смысл его крутился возле какого-то конверта, но о чем тут можно так долго говорить и, главное, зачем?

– Так я и не знаю, в какой вы квартире живете, – засмеялась уборщица. – Я хотела положить конверт на ящики сверху, а потом мужчина какой-то вошел, я его спросила про вас, он мне номер квартиры и подсказал. Ну, я и опустила письмо в ваш ящик.

– Огромное вам спасибо, – расплылся в улыбке Гуров, чтобы хоть как-то мотивировать уборщицу на дальнейший откровенный разговор и снять с нее напряжение. У него был еще ряд вопросов, которые могли показаться обеим женщинам еще более странными. – Скажите, Катя, а вы во сколько пришли вчера убирать подъезд?

– Поздно пришла. Часов в десять вечера, наверное.

– И сразу письмо увидели?

– Да нет, убралась уже, а потом глядь, а оно лежит на полу. Я его и подняла…

– А вы не помните, оно до этого на ящиках сверху лежало или его принесли, когда вы уже убирались?

– Вот уж не могу сказать.

– А входная дверь хлопала, когда вы были в подъезде?

– Так… разве упомнишь? И дверь у вас тихая в подъезде.

Ничего она не помнила, с этим пришлось смириться. Не помнила, встречался ли ей кто-то у подъезда, когда она только пришла убираться, не помнила, заходил ли кто, когда она уже работала там. Хорошо хоть запомнила мужчину, который ей подсказал номер квартиры Гурова. Это сосед, живший этажом выше, главный инженер в большой организации и вполне приличный человек.

У Орлова они собрались только в одиннадцать часов, когда солнце нещадно палило в окна генеральского кабинета, и пришлось опускать жалюзи и включать сплит-систему. Орлов потирал руки, глядя на акт экспертизы, который ему только что принесли.

– Значит, проявился, гаденыш? Ладно, что у нас есть на него?

– Ничего нет, – отрезал Крячко. – Кто был похож, те умерли, а третий без ноги и озлоблен на весь мир. Только на своей деревяшке далеко ему не ускакать. И не верю я, что Михно вдруг стал таким великим организатором, что все это провернул, дергая за ниточки из своего дома в деревне.

– Не горячись, Станислав, – не поднимая головы, сказал Орлов. – Значит, отпечатков на письме нет, потожировые… ага, есть. И подлежат идентификации.

– Только еще было бы с кем сравнивать, – заметил Гуров.

– Спокойно, Лева, – поднял руку Орлов. – Если есть такая возможность, то мы ее и реализуем. Хуже не будет, зато достоверно будем знать, что это не они. Я распоряжусь, чтобы негласно собрали потожировые с ваших претендентов из списка. Пусть с троих, но и их отработаем. Дальше характеристика принтера. Ну, это нам понадобится, когда мы найдем человека. Тогда и будем вменять ему использование собственного принтера или чужого для шантажа старшего офицера полиции. Кстати, он тебе уже на почту что-то прислал?

– Не знаю, – усмехнулся Лев. – Если он хоть что-то понимает в этих делах, то должен знать, что проще простого отправлять по электронке письма с уведомлением, так что легко выяснить, когда я его прочитал. А я вот не смог зайти в почту, и все. Времени не было. Правда, он и эсэмэсок пока больше не слал.

– Ладно, что еще сделано?

– Морозов с Захарченко перевернули весь микрорайон. Свидетелей похищения или убийства Штыревой не найдено. По ее последним контактам прошли плотно. Фотографии показывали нашей пятерке претендентов, никого не опознали. Попыток, скажем, каким-то способом завладеть ее квартиркой не зафиксировано, так что оснований полагать, что ее убили из-за квартиры, пока нет.

– Все камеры наружного наблюдения, – продолжил доклад Крячко, – проверены. Ни одна не имела направления хотя бы примерно в нужную нам сторону. Вечерние опросы прохожих проведены. Половина действительно в указанное время регулярно ходит по этой улице. По нашим снимкам никого не опознали, бородатого не видели.

– Черт, где он мог украсть бороду и парик? – хлопнул рукой по столу Орлов. – Ведь профессиональные же средства, не самодельщина.

– Мы занимаемся и этим, – ответил Гуров. – Я велел ребятам из МУРа проверить все объявления о гастролях в Москве и, главное, в ближайшем Подмосковье в течение последнего месяца каких-либо эстрадных, цирковых или театральных коллективов.

– Почему гастролеров? – спросил Орлов. – Хотя ты прав. Красть у своих, московских, опасно. А иногородние приехали и уехали. Логично!