Игорь

Проснувшись, я, еще не открывая глаз, начал размышлять над тем, что будет с нами теперь. Как поведет себя Лена, увидев моих детей? Будет ли она искренна? Действительно ли ей так хотелось ребенка, что она разругалась с мужем, запрещавшим ей связываться с детскими домами? Но если она готова была взять ребенка совершенно чужого, то, может, на самом деле примет и моих детей? Или же я спешу даже думать на эту тему и для нас всех сейчас главным является спасти ее саму от решетки?

Это со стороны может показаться, что ничего особенного как бы не произошло – тайная любовница переступила порог моей жизни и даже осталась там ночевать. Но ведь, если разобраться, я же действительно о ней ничего не знал!

…Я услышал голоса, доносившиеся из кухни. Звон посуды, детский смех. Мне вдруг стало страшно. Я открыл глаза и понял, что в постели один. Лены нет. Она ушла? Сбежала? Испугалась? Но чего? Или же они с Катей приготовили завтрак и теперь дружно кормят моих детей кашей?

Я быстро набросил на себя халат, проскользнул в ванную комнату, принял душ, вернулся в спальню, оделся и вышел из спальни, еще не зная, что мне делать со своим лицом – оно отказывалось фальшивить и наверняка выражало мою озабоченность, неуверенность и даже страх перед будущим. Получалось, что я не был готов к семейным отношениям с Леной? Или же не чувствовал в себе силы заниматься ее делом? Не верил ей?

Однако, увидев сидящих за столом Анечку с Сашей и Катю с Леной, вполне себе довольных жизнью, я как-то сразу успокоился.

– Доброе утро! – поприветствовал я их.

– Доброе утро! – ответили они мне почти хором. И все улыбались. Даже Катя, с которой я так и не нашел времени и возможности переговорить о Лене. Но, думаю, она и так все поняла, когда проснулась и увидела, что диван в гостиной пуст – ясно же, что Лена провела ночь в моей спальне. Если учесть, что я ни разу за все то время, что Катя у меня работала, не приводил в дом женщин, то раз уж привел, так привел – возможно, будущую жену.

После завтрака Катя отправилась на рынок за продуктами, Лена сказала, что хочет поближе познакомиться с детьми, что попробует поиграть с ними, поговорить, я же к тому времени, созвонившись с Костровым, засобирался к нему на встречу.

– Ты же скажешь мне, когда можно будет начать подготовку к похоронам Коли? – осторожно спросила Лена, провожая меня. – Когда можно будет забрать тело?

Уверен, что в тот момент она и сама на время забыла о нависшей над ее головой опасностью. Как долго ее оставят на свободе? Мне очень хотелось верить, что эти ее мысли, поведение лишний раз доказывали ее невиновность, она вела себя как невиновный человек! Или же я в каждом ее действии хотел видеть это? Не знаю…

– Конечно. Тебе вообще не о чем беспокоиться. Мы все сделаем вместе.

Вот и я ответил ей так, словно нисколько не сомневался в том, что ей уже ничего не грозит и что в скором времени настоящий убийца будет вычислен и пойман.

Она улыбнулась. И тут же, когда до нее дошло, куда я еду и зачем (я должен был передать через Кострова залог), лицо ее помрачнело.

Костров не был моим приятелем, он просто занимался своим делом, и ему, конечно же, было глубоко наплевать на мои чувства. Но и я тоже хорош, зачем я рассказал ему о нашей ночной поездке на квартиру Львовых? Не для того ли (боже, как стыдно!), чтобы продемонстрировать ему (или доказать) свою непричастность к убийству Львова? Что вот, мол, я держу вас в курсе всех наших дел, потому что я-то уж точно не виновен, а потому делаю все, от меня зависящее, чтобы помочь вам в вашем расследовании. Что я не на стороне Лены, я вообще нейтрален. Вот как это выглядело! А ведь мог и промолчать. Получается, что я сам как бы показал ему свою неуверенность в невиновности Лены. Тогда почему же меня так возмутило умозаключение Кострова, связанное с поведением Лены дома, которое он попытался превратить в якобы простой вопрос: «А не была ли ее реакция похожа на реакцию женщины, убедившейся в том, что смерть мужа ей не приснилась, что она как бы удостоверилась в том, что это реальность, что он мертв, и поэтому она успокоилась. И ей стало даже хорошо».

Не могу найти слова, способные описать мое состояние в тот момент, когда я услышал это предположение. Получалось, что мы, двое мужчин, как бы одновременно решили прекратить уже делать вид, что верим в невиновность Лены, и перешли на язык обвинения.

Я почувствовал, что краснею. Получается, что я своим поступком, своим рассказом о ночной поездке, предал Лену. Ведь я хотел только одного – показать Кострову, что нам нечего скрывать. И я замолчал. Надолго.

Я встретился с Костровым, потом поехал на работу и несколько часов занимался документацией, потом отправился по своим магазинам, на овощной склад, дождался одного из своих поставщиков и имел с ним не очень приятный разговор, связанный с поставкой гнилых овощей. Однако эта каждодневная работа, которая прежде организовывала меня и в какой-то мере даже радовала, особенно когда выручка была хорошей, в тот день не приносила удовлетворения, наоборот – мне казалось, что я занимаюсь не тем, что мне нужно делать что-то другое и очень важное, что может помочь Лене избежать наказания за несовершенное преступление.

И я отправился в кондитерскую, вернее, «волконскую пекарню», точный адрес которой знал от Лены и которая являлась как бы конечной целью ее вечерней нервной прогулки после ссоры с мужем (живым мужем!) в день его убийства.

От Кострова я знал, что убийство было совершено 29 октября между восемью и девятью вечера. Лена, к сожалению, не могла в точности вспомнить, когда именно она выбежала из дома, сказала, что было темно, но пекарня, которая работает до девяти вечера, была еще открыта.

Я понимал, что ее прогулка, вернее, время ее прогулки в точности совпадает с той временной вилкой, когда и произошло убийство, и это обстоятельство играло против нее. Она сказала, хорошенько подумав, что обычно на прогулку (обычную, не сопряженную с какими-то потрясениями или ссорами, как это было в последний раз) у нее уходит примерно около часа. Шагая прогулочным шагом по Пятой улице Ямского поля, где находился ее дом, она сворачивала на улицу Правды, снова поворачивала и дворами добиралась до Бумажного проезда, заходила в пекарню, расположенную на углу, покупала там, когда было настроение и желание, хлеб или пироги, и потом возвращалась по тому же Ямскому полю до своего дома. Получался такой вот неровный круг.

Я, понятное дело, отправился в пекарню на машине. В сущности, это было кафе, уютное, благоухающее ароматами теплой выпечки. Я подошел к прилавку и попросил завернуть десять ромовых баб. Мне повезло, мы с продавщицей были одни, и я имел возможность поговорить без свидетелей. Я сказал ей, что ищу одну женщину, которая пропала 29 октября вечером. Сказал, что она отправилась сюда, в пекарню, за ромовыми бабами, но не вернулась. Я описал ее внешность, черное вязаное пальто.

– Да я ее знаю! Она довольно часто бывает здесь! – воскликнула продавщица. – Я еще почему запомнила-то ее? У нее очень красивое черное вязаное пальто, там узоры, которые мне всегда хотелось сфотографировать, чтобы потом скопировать такие же при вязке свитера. И что, говорите, она пропала? Не может быть! Такая приятная молодая женщина! Но 29-го меня не было, я уезжала во Владимир к брату. Вы приходите завтра вечером, здесь будет моя сменщица, Рая, вот ее и расспросите. Может, она ее видела?

Мне с трудом удалось уговорить женщину дать мне номер телефона этой Раи, я позвонил ей, выйдя из пекарни, попросил о встрече, объяснил, что мне нужно. И Рая, тоже вспомнив Лену, сказала, что давно уже не видела эту женщину, несколько дней. Я спросил ее, как часто она бывала в пекарне, и услышал, что примерно через день, что она постоянная покупательница и что ей, Рае, очень жаль, что она пропала. Потом, спохватившись, спросила, кем я ей прихожусь, и я не нашел ничего лучшего, чем представиться ее мужем.

– Желаю вам найти вашу жену, – сказала Рая напоследок и отключила телефон.

Я был в растерянности. Итак, в пекарне ее в тот вечер не было. Но она и не говорила, что заходила туда. Просто дошла до пекарни и повернула обратно. И вот пока она прогуливалась, кто-то вошел в квартиру и застрелил ее мужа. А если бы она зашла в пекарню, то обеспечила бы себе алиби! Но не тот, видимо, вечерок был, чтобы о ромовых бабах думать. Она просто хотела проветриться, остыть, прийти в себя после ссоры с мужем. Возможно даже, думала о ребенке, которого даже не имела права присмотреть, чтобы раньше времени не расстраиваться. Так, во всяком случае, она мне сама сказала. Кто, кто позвонил Львовым сразу же после ее ухода? Кто?

Лена сказала мне, что в квартире все на месте. Получалось, что убийца ничего не взял, хотя мог бы. То есть, с одной стороны, он явно что-то искал, поскольку в квартире царил беспорядок, с другой – получалось, что никакой инсценировки ограбления не было, иначе преступник непременно взял все ценное! Что же произошло в тот вечер в квартире Львовых? И почему сам Львов схватился за пистолет? Ему угрожали? Или, наоборот, случилось нечто такое, что спровоцировало Львова самого схватиться за пистолет! Ведь никто, насколько я понял, не знал, где он хранит пистолет, даже Лена, его жена!

И что могли искать в квартире? Что такого невероятно ценного, важного, что преступник не польстился на деньги или драгоценности?

И тут я вспомнил, что не сообщил Кострову о беглом осмотре квартиры Леной, о сейфе, который она открыла своими ключами (хотя там наверняка уже побывали умные, облаченные в тонкие перчатки руки экспертов!).

Я позвонил Кострову, мы встретились неподалеку от моего дома, я пересел к нему в машину. Он тотчас приглушил музыку. «Вивальди, надо же!»

– За обедом Гена успел мне довольно многое рассказать, – сказал он мне. – К примеру, следов взлома на дверях квартиры Львовых не обнаружили, из чего эксперт пришел к выводу, что Львов сам открыл убийце дверь, из чего можно было предположить, что хозяин мог знать своего гостя или гостью.

– Вас не было в квартире, я знаю, но я-то там был, и когда Лена открыла сейф, я успел увидеть там деньги, немало. А с ее слов выходило, что и драгоценности все на месте. Вы хотя бы можете себе представить, о каких драгоценностях идет речь! Львовы владеют сетью аптек, Лена могла позволить себе очень дорогие украшения. Но они все на месте! Получается, что тот, кто убил Львова, искал нечто ну очень уж ценное. Может, какой-то документ, я не знаю, флешку…

– Поговорите с Леной, может, она что-то вспомнит?

– Хотел спросить вас о ноутбуке Лены.

– По словам Геннадия, Лена, в отличие от многих женщин, не особенно-то зависела от Сети, у нее нет аккаунтов в популярных соцсетях, таких, как «Одноклассники» и даже «Фейсбук». Ее интересовали сайты, связанные с путешествиями, разного рода рукоделием, кулинарией, интернет-магазины, драгоценности, ну и, конечно, она часами изучала форумы, темы которых были связаны с приемными детьми, с детдомами. В ее письменном столе был найден список телефонов и фамилий работников службы опеки, контакты нескольких домов малютки, детдомов. Так что ваша Лена действительно готовилась к тому, чтобы стать матерью. Возможно, в тот вечер, когда все это произошло, когда ее мужа убили, у нее действительно сдали нервы, возможно даже, она сообщила ему о том, что раз он не желает помочь ей в усыновлении, то она готова с ним развестись. Я не удивлюсь даже, что тот беспорядок, который был в квартире и который приняли за последствие варварских поисков неизвестного лица, образовался совершенно по другой причине – возможно, сама Лена в порыве чувств швыряла вещи, открывала шкафы, опрокидывала стулья, как бы собираясь покинуть квартиру, возможно, она собирала чемодан или хотела это сделать, да в какой-то момент устала от самого скандала, набросила на себя пальто и выбежала из квартиры. Или же после того, как она уже ушла, сам Львов в ярости принялся все вокруг крушить и разбрасывать. Может, и у него тоже сдали нервы. Да, есть такие люди, которые никогда в жизни не позволят себе взять ребенка из дома малютки, и их тоже можно понять. Львовы – серьезные люди, состоятельные, у них бизнес, и Львову, думаю, не очень-то хотелось рисковать, воспитывая ребенка с неизвестными генами. Думаю, что у него и любовницы-то не было, я имею в виду женщины, которая родила бы ему ребенка.

– Почему вы так решили?

– Человек его положения не мог не задумываться о наследнике. И любая женщина, связавшись с ним, вряд ли отказалась бы родить ему ребенка, понимая, что тем самым она обеспечила бы и себя на всю оставшуюся жизнь. И потом, у нее был шанс выйти за него замуж.

Костров рассказал мне о своем визите в аптеку «Фарма-Гален», передал слова Светланы Валерьевны, которыми она характеризовала своего шефа.

– Значит, все-таки, бабник, – сказал я.

– Похоже на то, – задумчиво проговорил Костров. – Что ж, будем действовать дальше в этом направлении.

– А что телефоны? С кем разговаривала Лена в последнее время? – Я почувствовал, как покрылся испариной. Я снова предавал ее, я хотел знать о ней как можно больше и действовал ну очень уж грубо. – Электронная почта?

– Несколько звонков в салон красоты «Ева», в химчистку, интернет-магазин продуктов, звонки мужу, в гостиницу «Геро», само собой, и, что меня особенно заинтересовало – в визовый центр.

– Она куда-то собиралась?

– Или она куда-то собиралась или – наоборот, хотела кого-то пригласить. Подробности не знаю, но буквально на днях она звонила в Болгарию, в Варну, разговаривала почти двадцать минут с женщиной, обозначенной в списке ее телефонных абонентов, как Теодора.

– Вы хотите, чтобы я поговорил с ней о Болгарии?

– Думаю, это было бы неплохо. Но, с другой стороны, лучше, если бы она сама первая произнесла это слово – Болгария.

– Я понял.

Теперь настала моя очередь делиться информацией – я рассказал ему о своей тщетной попытке найти свидетеля в «волконской» пекарне. Ефим Борисович внимательно меня выслушал.

– В следующий раз, когда у вас будет время и желание пройтись или проехаться по ее маршруту, обратите внимание на все общественные места, попадающиеся на пути, порасспрашивайте бабушек во дворах, которые могли бы заметить ее, мамочек с колясками. Кто-нибудь да вспомнит ее.

Интересно, подумал я, он сам-то верит в то, что говорит? А я, я сам – верю?