Глава третья
На следующий день Мэтью не пошел в школу, но не потому, что плохо себя чувствовал. Я решила: пусть денек отдохнет перед тем, как его вызовет директор. Вы, конечно, знаете Хоровую школу аббатства. В ней есть начальные классы, где учится мой сын, и средняя школа для мальчиков от тринадцати лет и старше. В нее он на следующий год не попадет. Вступительные экзамены принимают, когда ученику исполняется тринадцать лет, а у Мэтью день рождения только в феврале. Птицы высокого полета продолжают обучение в лучших частных школах страны, но большинство поступает в обычную среднюю школу. В проспектах учебных заведений много рассуждений о традиционных ценностях. Родителям приходится подписывать документ, разрешающий администрации пороть их детей за плохое поведение. Считается, что таким образом в ребенке воспитывается уважение и преданность, и родители соглашаются. Прогул всегда грозит неизбежным наказанием.
Я училась в большой государственной школе, и мне методы обучения в частных школах чужды. Мучительно сомневалась, нужно ли отдавать в такую школу Мэтью. Но когда сыну исполнилось девять лет, решилась. Мой муж недавно бросил меня, и в этот кризисный период жизни я боялась растить мальчика одна. Все мои связи с мужчинами оборвались: с отцом, который под завязку накачивался пивом, и я научилась презирать его, с братьями, в ком видела лишь соперников, и с мужем, бросившим меня не ради женщины, а из-за шахмат. Какое же право я имела воспитывать из мальчика мужчину?
Уговорила себя: раз эта школа – заведение для мальчиков, Мэтью научится жить среди себе подобных, что поможет ему преодолеть трудности возмужания. Таково было оправдание, и вот, когда он поет в хоре и все такое прочее, я засомневалась, надо ли переводить его дальше. Все эти годы мне приходилось горбатиться, чтобы вносить за него плату, – сначала крутила баранку такси, теперь работаю водителем компании.
Было бы легче, если бы я верила в систему. Принимаю уроки изучения Библии и церковную музыку, латинский язык в качестве обязательного предмета, но зачем все остальное организовывать настолько старомодно? На уроках английского языка они часами разбирают предложения. Список для чтения заканчивается Диккенсом. Учитель математики запрещает вносить в аудиторию калькуляторы. Игры, похоже, сводятся к обучению правильно держать крикетную биту. Никакой радости. Не надо быть специалистом по педагогике, чтобы понять: в этой школе одна зубрежка. А телесные наказания – вообще нечто отвратительное.
Странно, но Мэтью никогда не просил перевести его в другую школу. Единственное, что ему категорически не нравилось, – петь на субботних венчаниях в аббатстве и тратить на это часть единственного в неделю свободного дня. А в остальном он почти ни на что не жаловался. Прогул занятий – в моей школе говорили грубее: «закос» – было чем-то новеньким, если только раньше ему не удавалось умело скрывать свои побеги из школы.
Я спросила сына об этом, и он отнесся к моему вопросу легко. Не отрываясь от телевизора, небрежно бросил:
– Мистер Фортескью ушел на сессию присяжных заседателей. Наш класс отправили в библиотеку, а мы втроем решили сбегать поплескаться. Вот и все.
– Вы выбрали опасное место для плаванья, Мэт!
– Мы не плавали. Так, бултыхались в воде.
– А почему именно ты шел по кромке каскада, а не кто-нибудь из твоих друзей?
– Они сказали, что я испугаюсь.
– О, Мэт!
Он поднял голову, взъерошил волосы и произнес тоном, предвещавшим нечто важное:
– Мам!
Недавно я из «мамули» превратилась в «маму» и посчитала это знаком того, что сын хочет казаться взрослее. В больнице он забыл об этом, а теперь снова из мальчишки превратился в молодого человека.
– Прости, что я доставил неприятности. Обещаю, больше не повторится.
Я не добивалась от него извинений:
– Ты не один такой. В свое время я сама время натворила немало глупостей. Многие в твоем возрасте совершают дурацкие поступки.
Сын удивленно посмотрел на меня:
– Он тоже так сказал!
– Кто?
– Мужчина, который меня вытащил. Почти слово в слово. Мол, иногда в жизни мы совершаем дурацкие поступки.
– Похоже, хороший человек, – заметила я. – Жаль, ты не узнал, кто он такой, чтобы мы могли поблагодарить его. Кроме всего прочего, он наверняка испортил одежду.
– Странно, что ты сказала то же, что и он.
– Еще бы!
– Надо его найти. Мне бы хотелось с ним увидеться.
– Не представляю, куда он мог подеваться в мокрых брюках. Скорее всего, отправился к стоянке такси у аббатства. Завтра расспрошу людей, с которыми раньше работала.
Я сделала громче звук телевизора. Нам обоим было непросто говорить о случившемся на реке.
Утром шоферская братия тепло встретила меня на стоянке такси у аббатства. Начались неизменные подковырки по поводу «Мерседеса», и как я, наверное, «вознеслась». Я спросила о вчерашнем случае. Никто не помнил пассажира в мокрой одежде, но таксисты уже держали в руках утренний выпуск «Телеграф». На первой странице красовалась большая фотография Мэтью. Заголовок гласил: «Скромный герой спасает мальчика в каскаде».
Я прочитала репортаж Молли Эйбершо и должна была признать, что все написано в основном правильно. Хотя не могла припомнить, чтобы говорила что-то добродетельно-ханжеское, как цитировала журналистка, но суть она передала верно: мы с сыном хотим разыскать пришедшего на помощь Мэтью человека и поблагодарить его. Я отдала газету и попросила таксистов сообщить мне, если они что-нибудь узнают.
Из-за моего похода на стоянку я почти на сорок минут опоздала на работу. А когда подъезжала к компании, от неожиданности ударила по тормозам, увидев на директорском месте другой черный «Мерседес». Таких машин в компании было две. Одну водила я, а другая находилась в личном пользовании мистера Бакла. Босс редко появлялся в Батфорде, а если появлялся, то не так рано. Я догадалась, что меня ждет еще до того, как предстала перед администратором Симоном. Тот сказал, что босс велел мне явиться к нему, как только объявлюсь в конторе.
Стэнли Бакл приобрел контрольный пакет акций компании «Реалбрю» в 1988 году, когда она после периода неэффективного управления пришла в упадок. Он вложил достаточно средств в новый завод, нанял персонал, и скатывание в пропасть, судя по всему, прекратилось.
Устроившись в компанию, я поняла, что Стэнли Бакл далек от образа доброго Санта-Клауса. Половину работников он сразу уволил. Еще несколько человек ушли сами из-за того, что он стал закручивать гайки.
Я постучала в дверь и вошла, готовая каяться, если потребуется, молить о прощении, посыпать голову пеплом. Не могла терять работу. Возвращение в такси было невозможно – машину я продала, а деньги потратила на десяток нужных вещей. Вздохнула с облегчением, когда мистер Бакл улыбнулся, посмотрев на меня поверх очков. Одетый, как всегда, в темный костюм в мелкую полоску, вероятно, итальянский и баснословно дорогой, с непременным бутоном красной розы в петлице, он придавал всему окружающему некий плутовской налет. Босс вышел из-за стола и направился ко мне с таким видом, словно собирался обнять меня.
В голове промелькнула мысль: если потребует за опоздание такую расплату, лучше согласиться. Он был лыс и начал раздаваться под своим классно сшитым костюмом – герой-любовник не моей мечты. Но чмокнуться и обняться – это совсем ничего не значит. Босс взял меня за плечи и притянул к себе, а затем пожал ладонь своей горячей рукой.
– Поздравляю, моя дорогая…
Мое недоумение было слишком очевидно.
– …со счастливым спасением вашего сына! Я прочитал о нем в газете. Чудо! Отметил необычное имя. Но на сто процентов убедился, что это вы, наткнувшись на название нашей компании.
Вот оно что: босс обрадовался бесплатной рекламе в местных газетах. Меня спасло могущество прессы.
– Как насчет чашечки кофе? – продолжил он. – Представляю, какое было испытание вашим нервам! Сын действительно не пострадал?
– С ним все в порядке, – ответила я. – Я опоздала потому…
– Опоздали! Мы вообще вас сегодня не рассчитывали увидеть! После такого кошмара! Не хотите взять отгул?
– Вы очень добры. Но то, о чем вы говорите, произошло позавчера.
– Какая разница? Если мы можем вам чем-нибудь помочь, только скажите.
В тот вечер я пришла домой после Мэтью. Он смотрел телевизор и ел тушеную фасоль с сэндвичем. Я не спросила, что было в школе – он и без того наверняка претерпел достаточно унижения.
– Звонила слоноподобная мисс Эйбершо, – сообщил сын.
Я вздохнула, отчасти негодуя на ее упорство, отчасти сетуя на мужскую черствость по отношению к ней.
– Мэт, она не виновата, что такая толстая. Что ей на сей раз понадобилось?
– Спрашивала, не запомнил ли я что-нибудь еще о том человеке. Сказала, позвонит позднее. А что касается толщины, конечно, виновата. Села бы на диету.
– Что конкретно ты ей ответил?
– А что я ей мог сказать? Нос у него английской булавкой не проколот. Обычный мужчина с усами.
Я терпеливо спросила сына, получил ли он домашнее задание.
– До фига. – Он выключил телевизор. – Как всегда, учить латинские слова. А старик Фортескью вообще придумал какую-то историческую чушь. Каждому дал по улице в Бате и велел написать ее историю.
– Тебе какая досталась?
– Он специально это сделал. Мол, раз меня оживляли поцелуем, буду писать про Гей-стрит. Ребята, конечно, поржали.
– Некоторые учителя ведут себя не лучше учеников. Как думаешь начать?
– Сегодня нарисую большой план. Он велел указать каждый дом. Завтра стану выяснять, когда они были построены и кто в них жил.
– Это интереснее, чем учить латинские слова, – заметила я, чтобы ободрить его.
Зазвонил телефон. Молли Эйбершо хотела узнать, видела ли я утренний номер газеты.
– Да, – ответила я.
– Понравилось?
– Что значит – понравилось? Мы не привыкли, чтобы о нас писали в газете. Но пожаловаться не на что. Вы придерживались фактов, ничего не прибавили. А мой босс порадовался, что вы упомянули название его компании.
У Молли Эйбершо выдержки было не меньше, чем у меня.
– Из чистого любопытства: вы больше ничего не выяснили о человеке, который спас Мэтью?
– Нет. Интересовалась, где могла, но безрезультатно. Вы написали в своей статье, что я хочу лично поблагодарить его. Это правда.
Журналистка оживилась:
– Поэтому я решила с вами поговорить, миссис Дидриксон. Статья может иметь продолжение. Объявим кампанию «Найти героя» и обратимся за помощью к читателям.
– Понимаю.
– Вы не слишком воодушевлены?
– Рассчитывала, что больше не появлюсь в газетах.
– Но вы сказали, что хотите его найти.
– Да.
– Данный способ не хуже любого другого. От вас требуется одно: я процитирую ваши слова, что вы стремитесь встретиться с ним.
– Это естественно. Человек рисковал жизнью, спасая моего сына. Я искренне желаю сказать ему слова благодарности, но…
– Прекрасно! Максим хочет сфотографировать вас вместе с сыном. Давайте устроим это завтра до того, как он пойдет в школу.
– Это будет рано. Мэт уходит в половине девятого.
– Не проблема. Максим приедет сразу после восьми. И вот еще что, миссис Дидриксон…
– Слушаю.
– Не возражаете, если Мэтью назовет фамилии двух своих приятелей? Они сумеют вспомнить детали, которые помогут найти его спасителя.
– Давайте не будем впутывать ребят!
– Я хотела бы с ними пообщаться. Получится достаточно полное описание этого мужчины, а наш художник нарисует его примерный портрет, который мы потом напечатаем.
– Так поступает полиция, когда пытается установить личность преступника, – напомнила я.
Возникла недолгая пауза, затем Молли Эйбершо продолжила:
– Это мне в голову не приходило и сомневаюсь, чтобы пришло читателям. В любом случае было бы полезно поговорить с ребятами. Можно по телефону. У вас есть наш номер? Он напечатан на последней странице газеты.
Ничего не обещая, я сказала, что поговорю с сыном.
– Разумно. И конечно, если сам Мэт что-нибудь вспомнит, я с радостью выслушаю его.
– Я ему передам.
Положив трубку, я подумала, как плохо становиться предметом всеобщего внимания. Теперь я хорошо понимала спасителя сына, который предпочел остаться неизвестным.