14

Сима и сама не знает, зачем снова осталась в доме Логушей ночевать. И нужно бы поехать домой, в свою квартиру, так было бы правильно — а только одна мысль, что где-то там находится убийца, подбросивший труп старухи к ее дверям, наполняет ужасом. Нет, пока Реутов не нашел этого гражданина и не посадил за решетку, домой она не вернется, учитывая, что квартира теперь пуста, никто ее там не ждет.

Тем более что в этом доме для нее выделили комнату. Она далеко от остальных спален, на первом этаже, но Сима все равно тронута до слез.

Видимо, это когда-то была большая комната, которую разделили на несколько частей. В одной сделали кладовую для продуктов, вторую приспособили под небольшую ванную — и ее Сима до этого дня не видела, а третью, самую большую часть — с окном, выходящим в сторону улицы, отдали ей. Оклеили светлыми обоями, на пол бросили овальный розоватый коврик, расставили светлую мебель — все оказалось новым, и Сима подозревала, что купили эти вещи специально для нее, потому что комната отличалась и от комнаты Тани, и от комнаты Циноти, и вообще выбивалась из общего интерьера.

— Тут раньше гардеробная была. — Таня удовлетворенно оглядывает светлые стены. — На наш вкус тут бесцветно, а тебе в самый раз, я же твою квартиру видела.

— А куда же перенесли гардеробную?

— В подвале сделали, там даже лучше, вентиляция хорошая. — Таня засмеялась. — У тебя теперь есть куда вернуться, если неохота ехать в пустую квартиру, и душевая рядом. Честно говоря, в нее никто не ходит, она небольшая и далеко от остальных комнат. Раньше тут была большая комната, в ней жил наш дедушка Зиновий, но еще когда я маленькая была, он умер, и комнату потом перестроили. А теперь снова перестроили, как видишь.

Сима осторожно присела на кровать, застланную светлым покрывалом.

Никто никогда не перестраивал для нее свой дом.

Мачеха с отцом просто запихнули ее во времянку, стоящую за домом. Сима помнит свою первую ночь в той времянке — она оказалась совсем одна, в темноте, за окном размахивали ветками деревья и гудел ветер, и казалось, что весь мир погрузился в липкую холодную тьму, из которой нет выхода. Это была первая из многих одиноких ночей, предстоящих Симе, и она особенно запомнилась, потому что Сима не понимала, почему она здесь, за что…

И только Сэмми, который лежал тут же, под одеялом, урчал и согревал ее пушистым бочком, радовал и вселял надежду. Ему тогда и года не было, он был совсем еще котенком, но не бросил ее в темноте, все ушли, оставили — но не Сэмми. И она каждую ночь шла по Тропе к запертым воротам, и ворота эти казались ей древними, как солнце, а может, и древнее. И то, что было за ними, казалось недостижимым. Но она садилась там и замирала в тишине.

А потом была мансарда в доме отчима. Сима вспоминает запах пыли и еще чего-то, что, казалось, накрепко въелось в фанерные стены, оклеенные истрепанными обоями. И продавленная тахта, из которой во все стороны торчал поролон, и самодельный столик, и духота. И отчаяние, от которого не было спасения, потому что там, в доме, какой-то своей жизнью живет ее мать, а Симе нет в этой жизни места, и никто даже паутину не снял, ожидая ее. Впрочем, никто и не ждал, ее не приняли в семью, ей просто выделили угол и постарались забыть о том, что она не чужая, с улицы, а родная дочь.

И только Сэмми, превратившийся тогда в крупного, молодого и сильного кота, оставался с ней — все так же спал рядом, успокаивающе урчал, а по утрам осторожно прикусывал мочку ее уха, требуя подтверждения любви в виде глажки.

Потом была череда съемных квартир, они с Сэмми кочевали по городу, и Сима старалась не обзаводиться вещами — таскать тяжело. Но никто никогда не устраивал ей отдельную комнату, выбирая обои, мебель, ковер на пол и занавески на окна. Никто не ждал, что она будет приходить к ним в дом и знать, что она здесь тоже дома.

Никто — до этого самого дня.

— Ну, чего ты, глупая, плачешь? — Таня и сама почувствовала, что сейчас расплачется. — Ты знаешь, мы с папой даже поссорились немного, и все из-за обоев, он хотел в крупных цветах, а мы с мамой и Милошем ему говорим — нет, она же такое не любит, ей нужно что-то совсем другое, а папа говорит: эти совсем никакие, где в них радость? В общем, сошлись на третьем варианте, они всем понравились, и, надеюсь, тебе тоже нравится. Невестки сами клеили, видишь, как ровно получилось?

Таня говорит, говорит, чтобы как-то развлечь Симу, но понимает, отчего плачет ее подруга.

— Мне нравится, правда. — Сима обратила к Тане заплаканное лицо. — И Сэмми здесь понравилось бы. Знаешь, это первое жилье, где я буду без него.

— Он вернется, вот увидишь. — Таня шмыгнула носом. — Ты не веришь, а я точно знаю: он вернется.

— Нет. — Сима вздохнула. — Не будет другого Сэмми.

— Бестолочь. Это будет не другой, а тот же самый, просто в другом теле. — Таня нахмурилась. — Ты вот лучше скажи, что мы делать будем? Ну, что мы с тобой торчим в доме, и все без пользы? Ромка-то умер, и кто-то же его убил. А мы знать не знаем, и позвонить Реутову я не могу, он же типа теперь мой начальник. А ты можешь. Сима, позвони ему, спроси, что там и как…

— После той истории в торговом центре да после приключений с сумкой в моем багажнике он избегает нас… — Сима вспомнила зеленые глаза Дэна, и сердце ее сжалось. — Видимо, он решил, что мы приносим ему несчастье. Давай я чуть позже позвоню, а то и подъедем к нему.

Симе очень хочется увидеть Дэна, хоть издали. И она молит всех богов, чтобы Таня этого не поняла. Милош, конечно, прав: она справится с этим, потому что вариантов нет, но пока не справилась, и мысли о Дэне преследуют ее постоянно. И горечь поселилась в сердце, кажется, навечно. Говорят, у большинства людей первая любовь несчастливая, но никто не предупредил, что это так больно.

— Я пойду помою машину. — Симе нужно чем-то заняться, чтобы отогнать печальные мысли. — Компа моего здесь нет, это потом я сюда старый свой комп привезу, стану работу делать, есть заказ большой, а пока вымою машину.

— Я тебе помогу.

Они вышли во двор, где отдыхает Симин седан, и Таня отправилась за шлангом, а Сима достала из багажника большую мочалку и банку шампуня. Она старается сама мыть свою машину, потому что не любит, когда в салон лезут чужие.

— Тань, ведро бы мне, шампунь развести.

— Погоди, сейчас найду. — Таня нырнула в один из сараев. — Вот, годится? Слушай, тут такое дело… Мне вчера позвонил Николай. Ну, сосед твой, он, оказывается, в тот день, когда убили бабку, записал мой телефон, я его полицейскому для протокола продиктовала.

— И чего хочет?

— Пригласил в свое кафе. — Таня улыбнулась. — Как ты думаешь, идти?

— Он нормальный мужик вроде бы…

— Вот! А что женат был — ну, был… А сам ничего так, и хозяйственный, и блинчики умеет. Пойду, наверное, хуже не будет, что я теряю?

— Ничего. — Сима трет мочалкой запылившиеся диски. Судя по темному налету, скоро придется менять тормозные колодки. — Мне он показался неплохим человеком, и ты…

В ворота постучали, и Таня побежала посмотреть, кто пришел, а Сима налила в ведро немного шампуня. Сейчас вспенит хорошенько, вымоет кузов, смоет пену, а для чистки салона она купила накануне какое-то интересное средство, хочется опробовать его.

Во двор вошли четверо молодых парней и плотный представительный мужчина лет пятидесяти. По тому, как Таня поздоровалась с ними, можно было предположить, что гости эти — весьма важные. Сима подобрала шланг и постаралась не попадаться им на глаза — мало ли что за люди и как воспримут то, что она здесь находится. Гости прошли в дом, а Таня позвонила отцу и что-то быстро и взволнованно говорит ему.

— Сима!

— Да здесь я. — Сима вышла из-за машины. — Смотрю — гости у вас, вот и ушла с глаз долой. Что за люди?

— Тот, что старше, — родной брат нашего баро, Мирча Потокар. А парни — его сыновья. — Таня вздохнула. — Нехорошие люди, торгуют наркотой, много раз отцу предлагали в дело войти, и Милоша тоже завлечь пытались, деньгами большими заманить.

— А сейчас чего приперлись?

— Да хрен их знает, — пожала плечами Таня. — Баро, конечно, прямо к делам брата отношения не имеет — но все знает и свою долю тоже получает. Как по мне, так это дичь несусветная — баро, все эти предрассудки, но мама и папа к этому по-другому относятся. Хорошо, что Милоша дома нет, его эти парни откровенно раздражают, а он — их.

— Почему?

— Ну, я же тебе говорила, у нас нетипичная семья, мы учимся, общаемся не только с цыганами, женщины наши не попрошайничают, а братья и отец работают, а не торгуют наркотиками. Жена моего брата Филиппа, Изумруда, из семьи баро, дальняя родственница, дочь троюродной сестры. И мы вроде как тоже считаемся родственниками, а вот в семейный бизнес не хотим. В общем, я думаю, что когда стану работать, то закрою к чертям эту семейку, и надолго, и пусть обижаются потом, сколько хотят, но не люблю я, когда они приходят. Его старший сын хотел жениться на моей сестре Агнессе, но она не захотела выходить за него, а отец не стал ее принуждать. У нас же по-всякому бывает, случается и так, что родители между собой договорятся, а молодых перед фактом ставят.

— Дичь какая…

— Ну, так бывает, что ж… — Таня состроила гримасу. — Но папа сказал: я своих детей заставлять не буду, хуже нет, чем жить с нелюбимым человеком. В прошлом году он сватал Циноти за младшего своего, и папа снова отказал. Обиделись они тогда люто, Мирча кричал, что мы не чтим традиций, а папа говорит: нет у нас таких традиций, чтобы своим детям жизнь ломать. Дело в том, что цыгане тоже разные, из разных ветвей происходят, и некоторые традиции отличаются, конечно. Как и религия, у нас нет собственной религии, и мы принимаем религию той страны, где оседаем. Слушай… А не за тем ли они пришли, чтоб снова Циноти сосватать? То-то скандал будет! Идем в дом, Циноти там, наверное, извелась вся. Блин, как же они все задолбали своим сватовством!

Сима бросила ведро и шланг и пошла в дом вслед за Таней. Мысль о том, что в случае сватовства надо быть рядом с Циноти, показалась ей здравой. После неудавшегося похищения Циноти перестала выходить из дома. Она сидела над учебниками, готовилась к экзаменам, но внутренне словно погасла, и та радостная искра, которая всегда жила в ее глазах, исчезла. Сима понимает, что, если сейчас гости заведут разговор о свадьбе, Циноти среагирует на это очень плохо.

Из большой гостиной слышатся голоса, и Сима, уже немного понимающая по-цыгански, кое-что даже разбирает, но прислушиваться недосуг. Они поднимаются в комнату Циноти, но комната заперта.

— Циноти, это мы, открой!

Щелкнул замок, и в дверях показалась Циноти, бледная и заплаканная.

— Ну чего ты, глупенькая? — Таня обняла сестру. — Папа ни за что не согласится, ты же знаешь. Погодите, я принесу нам мороженого.

— Нет, не ходи! — Циноти вцепилась в руку сестры. — Почему, ну почему все они не могут просто оставить меня в покое?! Что за дурацкие традиции, зачем это, почему именно меня все достают с этим идиотским замужеством?

— Ну, мы же были на свадьбе у Саши, помнишь? — Таня хихикнула. — Три года назад.

— Да будь она неладна, та свадьба! — Циноти пнула ножку стола и зашипела от боли. — Знала бы я, что будет такой движ, не пошла бы вообще.

— А что такое? — Сима рада, что Циноти уже хотя бы разговаривает. — Что не так там было?

— Все так. — Таня засмеялась. — Просто свадьбы — это как раз место, где наши молодые люди знакомятся. Парни присматривают себе невест, родители тоже приглядываются к девушкам и парням. Меня-то в расчет не принимают, слава всем богам, а Циноти наша тогда нарядилась в красное платье с золотом, прическу мы ей соорудили, диадема на волосах — всех затмила, невеста на той свадьбе не просто смотрелась дешевкой, а даже вообще не взлетала рядом с ней, хотя золотом обвесилась с ног до головы. А уж танцевала Циноти — все на нее смотрели и любовались. Ну, и с тех пор пошло-поехало. По цыганским меркам она уже невеста, и началось: те приедут к родителям договариваться, золото бросают на стол, другие… Ну, папа им сказал, что девочка в школу ходит и дальше учиться хочет, какой там замуж. А у нас же этого не понимают, наша молодежь в массе своей не учится, к сожалению, даже среднее образование — и то редкость. Ну, а теперь новый виток гонки вооружений, снова Мирча явился… Хотя, возможно, он не за тем пришел, кто знает? Но мы на всякий случай тут посидим, от греха подальше.

— Бабушка там? — Циноти с опаской косится на запертую дверь.

— Там, конечно.

— Тогда ничего, бабушка все уладит. Я бы мороженого съела…

— Сейчас принесу. — Таня поднялась. — Тебе какое?

Но Сима видит, что Циноти не хочет, чтобы Таня уходила.

— Я сама принесу, сидите тут. — Сима подошла к двери и, отперев замок, прислушалась. — Что-то там шумно… Ладно, я сейчас. Постучу, откроете мне.

Она спустилась по лестнице и как ни в чем не бывало пошла по коридору, а громкие голоса все ближе. Сима различает отдельные слова, но уловить, о чем говорят гости, не может. Добравшись до холодильника, достает из морозилки ведерко с мороженым, а из буфета — ложечки и креманки. Теперь бы со всем этим добром дай бог снова пройти по коридору, да так, чтоб никто не заметил.

— Что ты здесь делаешь?

Смуглый невысокий парень враждебно смотрит на Симу, от его внезапного появления она едва не выронила свой сладкий груз. Парень пришел вместе с Мирчей, Сима их отлично рассмотрела и про себя обозвала свитой герцога. И вот теперь этот, из свиты, задает ей такой вопрос в ее доме!

До этого самого момента Сима даже не осознавала, что этот дом стал и ее домом. И только сейчас, когда вопрос, заданный враждебным тоном, исходит от чужака, она поняла: да, это ее дом, и задавать такие вопросы непонятно кто ей не должен.

— Да вот решили с сестрами мороженого поесть. — Сима делает вид, что ни сам вопрос, ни чужак ее не тревожат. — А ты что, тоже хочешь?

Парень, видимо, не ожидал от Симы такой наглости, а она прошла мимо него, внутренне замирая. И понимала, чувствовала, что в доме происходит что-то нехорошее. И злилась, что так мало знает язык, чтобы понять происходящее.

Да еще Милоша нет дома, а он бы все ей объяснил.

Димон оказался крепким высоким парнем лет двадцати пяти. Реутов понимает, что в тандеме с невысоким субтильным Процковским именно Димон был мускульной силой. Но когда раздавали ум, Димон явно встал не в ту очередь, что сказалось на его жизни — комната в квартире, где он жил с матерью, напоминала комнату школьника. И к тому же он страшно удивился, что его вообще нашли, вычислили и явились к нему домой.

— Я ничего не знаю, что мне рассказывать?

Реутов вздохнул. Он практически не видел людей, которые хотели бы отвечать на его вопросы, и никогда не видел тех, кто бы не лгал. Но этот парень лгать начал с ходу, а это говорило о том, что он глуп, как и о том, что ему есть что скрывать.

Реутов знал, что любому человеку есть что скрывать. Даже тем, чья жизнь, казалось бы, открытая книга: копни поглубже, и всегда найдется что-то, чем человек не гордится и о чем предпочитает не вспоминать. Даже у святых есть прошлое, что говорить об обычных людях? Но далеко не все люди имеют отношение к преступлениям.

— Расскажи мне о вашем промысле на кладбище.

— Чувак, я в натуре не знаю, что ты от меня хочешь.

Димон оказался именно что дебилом, как его и назвал Роман Процковский в той последней беседе. Реутов не может взять в толк, откуда в последние годы появилось такое количество великовозрастных дегенератов, навеки застрявших в позднем пубертате. И в двадцать пять, и в тридцать пять такие парни — просто тинейджеры-переростки, любящие пиво и потусить, они не способны нести ответственность за свои поступки, не умеют осознавать последствия своих действий и совершенно не способны ни к каким зрелым решениям. Каким образом таких вот граждан среди молодых самцов стало удручающе много и что этому поспособствовало, Реутов не знает и не хочет знать.

Но такие парни его раздражают. И Димону, похоже, пора преподать урок.

— В таком случае я сейчас вызову наряд, который сопроводит тебя в отдел. Ты посидишь в обезьяннике, а я обыщу твою берлогу и обязательно что-нибудь найду. Ты и сам знаешь, что найду. И тогда пощады не жди, я укатаю тебя по полной.

— Чувак, чего ты злишься… — Димон заканючил, шмыгнув носом, что смотрелось комично, учитывая его размеры. — Ты скажи, чего тебе надо, а я… Только давай скорее, сейчас мать с работы придет.

— И что?

— Да она меня прибьет, если узнает.

Реутов стиснул зубы — он на дух не переносил дураков, особенно же — таких вот, как Димон, в свои годы так и не превратившихся в мужчин, причем даже тенденция в нужном направлении не просматривается.

— Тогда выкладывай, чем вы с Процковским занимались на кладбище.

— Ну, мы… Слушай, не хочу я об этом говорить, ну правда, не хочу!

— Ты идиот?! — Реутова наконец прорвало — всякому терпению приходит конец. — У меня на руках дело об убийстве, и те, кто убил твоего кореша, вполне могут прийти за тобой. Так что я предпочитаю получить от тебя сведения, потому что, когда тебя грохнут, я ни о чем не смогу тебя спросить.

— Грохнут? Меня?! Да за что? Я ничего не знаю, я просто… Да ну, бред, я ничего…

Димон забегал по комнате, открывая и закрывая дверцы шкафов, и Реутову хочется двинуть его в зубы, но он понимает, что это плохая идея — несчастный недоумок начнет скулить и ничего толком не расскажет.

— Ладно, давай я просто буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. — Реутов решил пойти по пути наименьшего сопротивления и незаметно включил диктофон. — Это будут простые вопросы, но если ты мне солжешь, я оставлю тебя здесь, и пусть те, кто убил твоего приятеля, приходят за тобой, мне плевать. Если я нашел тебя, они тоже найдут.

— Эй, ты должен меня защитить! — Димон вдруг оживился. — Я кино смотрел о таком, есть программа защиты свидетелей, они дают свидетелям новую личность, переселяют в дома и…

— Меньше смотри кино. — Реутов понимает, что сейчас не выдержит и от души врежет Димону. — Но если ты ответишь на мои вопросы, я постараюсь тебе помочь.

— Да я не знаю ничего, чувак! — Димон всхлипнул и заметался по комнате, поднимая пыль. — Ладно, спрашивай.

— Ну и славно. — Реутов мысленно вздохнул с облегчением. — Как вы познакомились с Процковским?

— Так это… — Димон облизал губы. — В художке вместе учились.

— Где?!

— В художественном училище, он на факультете скульптуры, а я на изобразительном искусстве.

— Ты еще и рисуешь…

— Сейчас совсем мало, а вообще-то да, рисую. — Димон пожал плечами. — Но жизнь, чувак, большая сука, так что Ромка оказался на кладбище — памятники делать, а я компьютерный дизайн освоил ради хлеба насущного.

— Ладно, допустим. Каким образом твой друг получил эту точку на кладбище?

— Так это… евойная сеструха Ритка, правда, она ему двоюродная, но это все равно, они с детства дружили… Так вот, она замужем за директором. И тому везде нужны свои люди, а тут не просто свой, а родственник! Вот он и получил эту точку, и дела шли неплохо, но не так, чтоб в Майами, а просто — неплохо. А хотелось на острова, понимаешь, загорелые красотки и серфинг… Смотрел «На гребне волны»? Вот такой жизни хотелось, а не тут, где большую часть года зима и люди ходят хмурые, злые, одетые в серое, черное и коричневое. Ты выйди на наши улицы, чувак, и посмотри на цветовую гамму — серость, темная масса катится по тротуару, ни цветных пятен, ни радости, а чуть кто выделяется, того едва камнями не побивают. И мы решили разбогатеть, а тут его родственник халтуру подогнал Ромке — кладбище-то в центре города, самое что ни на есть престижное, а хоронить, считай, что и некуда, земля напичкана трупами в три слоя. А эта старая часть — там уже нет ни родственников, никого вообще, в начале прошлого века последнее захоронение было. Ромка говорил, там хоронили актеров и всяких небогатых людей, но я тебе скажу, чувак, там было на что посмотреть!

— Конкретнее.

— Актрисы эти, особенно кто молодыми умер, часто были содержанками богатых купцов и прочих там аристократов. И хоронили их с разными украшениями, иконы клали, Библии, игрушки, веера, да у одной сумочка была со всякими духами, пудрами, и все в серебряных коробочках со вставками из слоновой кости, у одной гребни были в волосах, жемчугом усыпанные и камешками, и все это антиквариат, чувак! Оно там лежало, пропадало в земле — исторической ценности оно не представляет, но — антиквариат. Мы нехило поднялись, я себе квартиру купил в центре, вот сдаю ее…

— А чего не живешь там?

— Мне и здесь хорошо, мать одна останется, опять же… В общем, дело простое: выкопать могилу заново, что осталось — в тележку и в крематорий, там за несколько дней собранные останки сжигают, и все. Никому никакого вреда, а новые могилы директор в дело пускает. Круговорот могил в природе, так сказать. Ну, я боялся сначала, а потом увидел, что ничего страшного нет, перегнило все давно. Хотя иногда попадались гробы, где как-то сохранились фрагменты тела — хуже всего, когда лицо, я этого не выношу. Открываешь ящик, снимаешь покров, а там лицо, да еще бывает, что сгниет наполовину, а остальное усохнет. В общем, я это не люблю, это как в фильме «Ночь живых мертвецов», хорошо еще, что они молчат.

— Понятно. — Реутов мысленно содрогнулся, вспоминая запах в морге. — Почему вы поссорились в тот вечер, когда последний раз говорили?

Димон замялся, прикидывая, как бы соврать, но его крохотный процессор не мог обработать такие вводные за короткий период, и он махнул рукой на секретность.

— За три дня до этого мы копали, как обычно. Сначала вырыли какую-то старуху, там ничего не было, кроме смешного чепца из кружев, но он никуда уже не годился. Потом выкопали балерину — похоронили ее прямо в балетной одежде, даже эти тапки балетные на нее надели…

— Пуанты.

— Что?!

— Балетные туфли называются пуанты.

— Ну, это без разницы. — Димон шмыгнул носом. — У нее брошка была в камешках и браслеты, но браслеты серебряные, а брошка золотая! А потом взялись за могилу какого-то чувака, а там гроб как новый, никак его было не пробить, и вытащить вдвоем не смогли даже, позвали Муху и Буцу, они самые здоровые среди тамошних бомжей, вот они-то и помогли нам вытащить. Бомжей мы отправили обратно, а сами давай открывать этот ящик, а он на века сделан, ни зазора, ни щели. Ну, потом Ромка все-таки сумел лопату вставить, так поднажали и открыли. И там был этот монах…

— Монах?

— Ну да, в рясе и с бородой. — Димона передернуло. — От него одни кости остались, на шее был серебряный крест, а в руках четки из жемчуга. А потом мы заглянули под подушку — высокая такая подушка, чувак этот почти сидел в гробу, а под подушкой книга лежит.

— Что за книга?

— Да кто знает, она вроде как по-латыни написана была, картинки были отвратные… В общем, только мы вынули книгу, как поднялся ветер, луна спряталась и фонарь погас. Струхнул я, конечно, а Ромке все нипочем — грузим, говорит, и повезли на базу. Посветлу в рясе его пошарим, глядишь, чего в карманах найдем.

— Пошарили? — Реутов брезгливо сморщился. — Или не стали?

— Я не стал. — Димон вздохнул. — Я боюсь всего этого, чувак, реально боюсь.

— И дальше что было?

— Ну, отвезли останки в крематорий, сгрузили в задней комнате на пленку постеленную и поделили добычу. Ромка взял брошку и икону, что у балерины были, а я забрал браслеты, книгу, крест и четки из жемчуга.

— По-братски.

— Ну да, золото есть золото, — кивнул Димон. — Но думаю, вся беда приключилась из-за той книги.

— Рассказывай.

— Я выставил ее в Интернете. Там я свои трофеи продавал, у меня уж и покупатели свои были.

— А они знали, откуда вещи?

— Я честный человек! — Димон выпятил грудь. — Я говорил, что найдены при переносе могил.

— И люди покупали?!

— Ты не знаешь коллекционеров, чувак. Многим это нравилось, просили даже имена прежних владельцев, чтобы отследить историю вещи. Так что все по-честному, даю тебе слово.

— И что случилось с книгой?

— А, ну да… — Димон почесал в затылке. — Позвонил мне какой-то тип и говорит: интересуюсь книгой, продай. А я вначале предметы просто выставляю, а потом по спросу формирую цену. Я и говорю: пока цену не сложил, просто показываю, чтоб народ проникся. Он мне с ходу: даю тебе десять тысяч долларов, и снимай с продажи. Тут-то я и смекнул, что книга непростая попалась, не лажа какая-то, и говорю: не, чувак, я знаю ее цену. Тогда он говорит: пятьдесят тысяч кэшем, и расходимся. Пятьдесят кусков вечнозеленых денег за гнилую книжонку! Понятно, я согласился, а кто бы не согласился? Назначили встречу, я привез книгу, он отдал мне бабки, и все по-честному. А он мне и говорит: там, где была эта книга, должен быть и ключ — небольшой такой, выглядит как цилиндр с печатью, сантиметра три, не больше в длину, на цепочке. Я говорю ему: чувак, никакого ключа там и близко не было, был вот крест и четки. А он залупился: должен был быть, и все. И выглядит это не как обычный ключ, а просто такой кусок металла на цепочке. И тут я подумал: Ромка-то собирался в тряпье этого монаха пошарить, а что, если ключ нашел? А этот говорит: если скажешь, у кого ключ, я тебе пятерку прямо сейчас накину. Я возьми и скажи, что, может статься, напарник нашел его, но это неточно, потому что я не видел. Ну, тот мне пятерку отлистал и ушел, а я ходил, думал и через пару дней смекнул: наверное, это я нехорошо сделал, что слил Ромкины координаты без его разрешения, мы так никогда не поступали. Вот и позвонил ему, а он меня дебилом обозвал…

— Как выглядел покупатель?

— А вот… — Димон поднялся и порылся на полке. — Я тут его нарисовал по памяти, так что если встретишь, то мимо не пройдешь, узнаешь.

Реутов взял в руки лист обычного формата и удивленно поднял брови. Возможно, в голове у Димона светилась не самая яркая лампочка, но рисовать он умел. С рисунка на него смотрело лицо смуглого человека с неожиданно светлыми глазами, голубыми, как у собаки-хаски. Глубокие залысины, заметные носогубные складки, крупный нос, а под ним — неожиданно полные губы, хотя этому лицу они совершенно не шли. Неправильное лицо, немного пугающее, но очень узнаваемое.

— Как же они тебя не выследили?

— А как ты меня выследишь? — Димон засмеялся. — Я всегда назначаю свои встречи в «Пинте». А туда добираюсь под землей. Ну, чего глядишь? Ты в курсе, что под Александровском есть сеть ходов? Теплотрассы, бомбоубежища и прочее. И я иду по ним, выныривая в доме номер шесть по Жданова, выхожу из подъезда — и до «Пинты» сто метров. И обратно таким же способом. Ну и отследи меня, если сможешь.

— Хитро.

— Это Ромка придумал. — Димон вздохнул. — Что теперь я без него делать буду, непонятно. Конечно, теперь деньги есть, и хотя на Майами их не хватит, но я что-нибудь придумаю. Считаешь, Ромку убили из-за того, что я дал на него наводку?

— Пока не знаю. — Реутов спрятал портрет в папку. — А книга… Как она выглядела, нарисуешь?

— Обижаешь, чувак! — Димон захихикал. — Я отсканировал каждую страницу и оторвал пару последних страниц, где что-то было написано от руки. Я же не совсем дурак, ты че!

Реутов кивнул. Да, абсолют встречается редко, но Димон почти достиг его.