Часть II. Обратный отсчет

Мистер Вега: Знаю, ты очень устала давать показания, Тесси. Я глубоко признателен тебе за готовность свидетельствовать от имени всех погибших девушек – и присяжные тоже признательны, поверь. У меня остался один вопрос. Когда ты лежала в могиле, что мучило тебя больше всего? Что было самое ужасное?

Мисс Картрайт: Понимание, что если я не выживу, мой отец и брат так и не узнают правды. Они станут представлять себе всякие ужасы, хотя на самом деле все было не так уж скверно.

Мистер Вега: Ты лежала в могиле в полукоматозном состоянии, с раздавленной лодыжкой, рядом с трупом девушки и останками других жертв – разве это «не так уж скверно»?

Мисс Картрайт: Конечно, скверно. Но гадать, что же случилось на самом деле, гораздо хуже. Придумывать миллионы историй, подробностей… Я очень переживала из-за этого. Что им придется додумывать. И когда меня спасли, я испытала огромное облегчение: теперь я могу сказать папе, что все было не так уж скверно.

Через месяц гроб с Террелом, черный и сверкающий, как новенький «Мустанг», закинут в прицеп трактора «Джон Дир». Он упокоится под землей с тысячами других насильников и убийц, что гниют на кладбище капитана Джо Бирда. Эти люди в большинстве своем жили скверной жизнью, полной насилия, но и для них отведено уютное местечко на востоке Техаса, какими, наверное, грезил Джон Уитман. Здесь лежат трупы тех, кто никому не нужен. Родственники Террела любят его и рады бы забрать, но у них нет денег на похороны. Власти Техаса похоронят убийцу сами, причем весьма достойно – потратив две тысячи долларов из карманов налогоплательщиков.

На тракторе вместе с ним поедут другие заключенные. Они понесут гроб и почтительно склонят головы у могилы. Нанесут надпись на могильный камень, через трафарет проставят номер. Возможно, напишут имя с ошибкой.

У них будут такие же лопаты, как у меня.

В животе крутит при мысли о Терреле, когда я смотрю на клочок черной земли, которую возделывал мой дед – сразу за пряничным домиком. Именно здесь двенадцать лет назад, жарким июльским днем я нашла подозрительную клумбу с рудбекиями. Это последнее место, где я хотела бы искать подарочки от монстра, потому я так долго тянула. Откладывала до последнего. В тот день, помню, живот у меня тоже был не на месте.

Мне было двадцать два. Мы с тетей Хильдой водрузили табличку «Продается» на газоне перед домом. Бабушка умерла восемь месяцев назад. Ее похоронили рядом с дочерью и мужем на маленьком деревенском кладбище в восьми милях от их фантастического дома.

В тот день я вышла на улицу подышать – после того, как открыла ящик бабушкиного сундучка с украшениями и вдохнула могучий запах ее «церковных» духов. Чарли было почти три года, и она выскочила на задний двор за несколько минут до меня, хлопнув за собой москитной сеткой. Когда я вышла следом, она с довольным и гордым личиком сунула мне в руки букет рудбекий, которые крепко сжимала в потной ладошке. Их сестры плясали на клумбе в броских желтых юбках – маленькие забияки, быстро разросшиеся и едва не задушившие чахлую фасоль и фиговое дерево а-ля бонсай.

Отправив Чарли на крыльцо, я вылила на них ведро кипятка. Тетя выглянула из окна и недоуменно спросила, что это я делаю. «Заливаю рыжих муравьев – не хочу, чтобы Чарли покусали». Конечно, метила я не в муравьев, а в цветы. Несчастные букашки уже растаскивали покойников на своих спинах.

Херб Вермут хлопает той же москитной сеткой – знакомый звук возвращает меня в настоящее. Он отдается эхом где-то в глубине моего подсознания. Теперь, спустя десять с лишним лет, это уже его замок, а не дедушкин. Херб ушел в дом, оставив нас с Лукасом на неискреннем и обманчивом зимнем солнце. «Вообще Бесси дважды в год перелопачивает землю культиватором. Так что удачи в поисках». Херб четко дал понять, что не возражает против поисков – главное, чтобы мы искали не труп и не вовлекали в это дело прессу. Еще он попросил закончить до возвращения жены – та через пару часов вернется из спортивного клуба, где у нее новый личный тренер.

Поначалу, когда мы только появились на его крыльце, Херб был не слишком приветлив.

– Я смотрю новости, – мрачно произнес он. – Спустя столько лет вы начали сомневаться, того ли человека бросили за решетку. И теперь вы заодно с его адвокатом. – Он покосился на лопату у меня в руках. – Неужели и впрямь думаете, что убийца закопал здесь одну из своих жертв?

– Нет-нет, что вы! – поспешила заверить его я, внутренне сжавшись от формулировки «своих жертв». Как будто мы его собственность. Как будто я – его собственность. – Без полиции бы тогда не обошлось. Просто мне всегда казалось, что монс… убийца мог что-то оставить… зарыть для меня в саду.

Все мысли Херба – как на ладони: девчонка Картрайт точно малость того.

– Обещайте мне: никакой прессы, – твердо повторил он. – Только вчера я спровадил отсюда фотографа из какой-то газетенки. Недоносок хотел снять комнату, где спала Черноокая Сюзанна. А недавно мне звонили из «Техас мансли»: мол, им надо сфотографировать вас на фоне дома, но вы не берете трубку. В общем, нам с Бесси это страсть как надоело, и мы уезжаем во Флориду. Будем снимать там квартиру, пока вся эта шумиха с казнью не уляжется.

– Никакой прессы, – уверенно отвечает Лукас. – Тесса просто хочет убедиться, что здесь ничего не осталось. Успокоить душу.

Снисходительный тон. По моему загривку тут же заструился ручеек раздражения, но его слова сделали свое дело. Херб даже выдал Лукасу новенькую блестящую лопату.

Итак, мы остались одни, однако уже пару минут стоим неподвижно. Лукас внимательно разглядывает сад и сказочный домик моего деда. Он никогда здесь не был, хотя от Форт-Уэрта сюда всего час езды. К тому времени, когда мы с ним прочно обосновались на задних сиденьях машин, дедушка наполовину ослеп и был прикован к постели.

Приятно сознавать, что Лукас так сосредоточен. Стоит на моей защите несмотря ни на что – хотя сам всегда считал, что монстры живут исключительно у меня в голове.

Дом отбрасывает прохладную длинную тень на мое плечо – словно руку положил. Я знаю его досконально, как свои пять пальцев, а он знает меня. Каждый укромный уголок, каждый кривой зуб, каждый ложный фасад. Каждую затею, выдуманную моим дедом-фантазером.

Я слегка вздрагиваю, когда Лукас, вооружившись лопатой, подходит ко мне вплотную. Пора приниматься за дело.

Сюзанны тянут с напутствиями и предупреждениями до последнего. Когда я с хлюпаньем наступаю в мокрую землю, одна из них робко замечает:

Если бы не фиговое дерево, стоящее неподалеку подобно скрученной артритом старушке, я бы и не знала, где копать. Сад увеличился вдвое с тех пор, как моя бабушка разбила здесь аккуратные грядки с помидорами «Ранняя пташка», фасолью «Чудо Кентукки» и оранжевыми перцами хабанеро, которые она превращала в огненный соус. Сейчас тут ничего нет, если не считать фигового дерева: просто бурый прямоугольник голой земли.

Помню, как стояла посреди этого огорода и фантазировала. Скворцы в небе – на самом деле злые ведьмы на метлах. Далекие пшеничные поля – белокурая челка спящего великана. Черные горы туч на горизонте вот-вот подхватят меня и увлекут в страну Оз. Исключением были знойные летние дни, когда все вокруг замирало. Никаких движений, никаких красок. Ничто, столь безбрежное и тусклое, что у меня сжималось сердце. В такие дни – до встречи с монстром – мне обычно было жутко, а не скучно.

– Весь огород как на ладони, Тесса, – отмечает Лукас. – Если бы кто-то принялся сажать тут цветы, его бы сразу увидели из окна. Разве человек, сумевший всех одурачить, стал бы так рисковать? – Он прикрывает глаза ладонью. – Там что, голая тетка на крыше? Ха, точно! Так и есть.

– Это копия Русалочки из Копенгагена. Андерсеновской, конечно, не диснеевской.

– Понял уже. Она явно не для аудитории от нуля и старше.

– Мой дедушка сам ее отлил. А потом нанял подъемный кран, чтобы водрузить ее на крышу. – Я делаю три шага к северу от фигового дерева. – Копаем тут.

Решительным движением Лукас втыкает сверкающую лопату Херба в землю. Свою лопату я пока прислонила к дереву. У меня с собой стопка газет, старое железное сито и пара перчаток. Падаю на колени и начинаю просеивать первые комья перевернутой земли. В голове звучит голос Джо. «Так не пойдет», – говорит она.

Очень скоро Лукас стягивает с себя футболку. Я продолжаю работу, стараясь не смотреть на игру его крепких мышц.

– Расскажи какую-нибудь историю, – говорит он.

– Что? Сейчас?

Черный жук ползет по моим джинсам. Моргаю – и он исчезает.

– Ну да. Соскучился по твоим рассказам. Давай про эту девчонку на крыше с клевыми сиськами.

Я вытаскиваю из земли какую-то железку. Раздумываю, сколько слоев этой многослойной притчи стоит открыть Лукасу. Запас внимания у него не слишком большой, да и неинтересно ему: он просто пытается отвлечь меня от невеселых мыслей.

– Жила-была русалка. Однажды она спасла принца, который едва не утонул в кораблекрушении, и безумно в него влюбилась. Но они были из разных миров.

– Так, я уже чую плохой конец. Вид у бедняги одинокий.

– Принц не знал, что его спасла русалка. – Я на мгновение отвлекаюсь от кома земли. – Она поцеловала его, положила на берег и уплыла обратно в море. Но ей отчаянно хотелось быть рядом с ним, поэтому она выпила колдовское зелье, которое выжгло ее прекрасный певучий голос – и подарило прекрасные стройные ножки. Ведьма сказала русалке, что с ней не сравнится ни одна танцовщица, однако ступать она будет как по острым ножам. Русалочку это не напугало. Она нашла принца и стала для него танцевать, молча, не в силах рассказать о своей любви. Он был заворожен. А она все танцевала и танцевала, хотя это и причиняло ей страшную боль.

– Ужасная история.

– Очень красивая – когда читаешь вслух. В моем пересказе она много теряет. – Я поднимаю взгляд на башенку, в которой когда-то помещалась моя спальня. Жалюзи опущены только наполовину, отчего окно кажется полуоткрытым глазом. Я невольно представляю, как по ту сторону витража мой дедушка тихо читает сказку: «В открытом море вода совсем синяя, как лепестки хорошеньких васильков, и прозрачная, как хрусталь… Ледяные горы – ни дать ни взять жемчужины…»

– Ну и что, этот придурок принц ее полюбил?

– Нет. А значит, русалке было суждено умереть, если она не пронзит ножом сердце принца. Как только его кровь брызнула бы ей на ноги, они бы срослись обратно в хвост.

Тут я умолкаю. Лукас уже вырыл приличную яму размером и глубиной с детский надувной бассейн. Мне еще просеивать и просеивать. Все мои находки – несколько камней, железяка да две пластмассовые таблички для грядок.

Лукас бросает лопату и опускается на колени.

– Помочь?

Знаю я его фокусы: таким образом он пытается сказать, что мы зря тратим силы и время. Я и сама склоняюсь к этой мысли.

Раздается скрип двери, громко хлопает москитка. К нам идет Бесси Вермут в алом обтягивающем костюме, который подчеркивает все жировые складки на ее талии. В руке – два высоких желтых стакана с янтарной жидкостью и льдом.

– Доброе утро, Тесса! – Она широко улыбается. – Я так рада видеть вас и вашего… друга.

– Меня зовут Лукас, мэм. Давайте-ка сюда ваши стаканы.

Он берет один и залпом отпивает половину.

– Превосходный чай! Спасибо большое.

Бесси не сводит глаз с его татуировки в виде змеи, которая обвивает хвостом пупок и спускается в джинсы.

– Что-нибудь нашли? – спрашивает она, с трудом отрываясь от пряжки ремня.

– Пару камней да ржавую железяку.

Бесси и не смотрит на мои находки.

– Я хотела вам рассказать про свою коробку. Херб ведь ничего вам не говорил?

– Что за коробка? – Первый тревожный звоночек.

– Да просто груда хлама, по сути. Я на ней даже написала: «Хлам, который никому не нужен, кроме мамы». Чтобы детям не пришлось в нем копаться, когда я умру. А вам, глядишь, на что-то сгодится.

Меня прошибает холодный пот. Да что же это со мной? Подумаешь – какой-то хлам!

– Я пойду принесу коробку, а то руки были чаем заняты. Встретимся за столиком для пикников.

– Ты как? На тебе прямо лица нет, – замечает Лукас. – Вот и передохнем заодно.

– Ага. Давай.

Вслух я ничего не говорю. Бесси дважды в год перекапывает эту землю – кто знает, что она могла найти?

Одолев ярдов тридцать, мы садимся за старый стол, небрежно покрашенный зеленой краской.

Лукас кивает на дом.

– Идет уже.

Бесси, решительно отдуваясь, тащит на себе старую картонную коробку. Лукас вскакивает, подбегает и забирает у нее тяжелую ношу. Он ставит коробку передо мной, но открывать ее я не спешу. Жирным печатным шрифтом на коробке написано ровно то, что сказала Бесси – а значит, именно эти вещи ее скорбящие, наверняка сентиментальные дети никогда и ни при каких обстоятельствах не выбросят.

– Здесь хранится всякая всячина, которую я нахожу вокруг дома. – Бесси сама открывает коробку. – Бесполезный хлам, конечно. Кроме старых бутылок – их я выставляю на кухонный подоконник. Но все, что нахожу в земле – если оно не извивается и не кусается, – я складываю сюда. Без разбору, как попало. Поэтому я понятия не имею, что выкопала культиватором, а что попало под нож газонокосилки.

Лукас склоняется над коробкой и начинает в ней рыться.

– Да вы просто вывалите все на стол, – говорит Бесси. – Там ничего ценного. Тогда и Тесса посмотрит как следует.

Не успеваю я морально подготовиться, как все содержимое коробки уже разлетается по столу. Пружины и ржавые гвозди, старая смятая банка «Доктора Пеппера» в желто-красную полоску, синяя машинка без колес. Крошечная склянка из-под байеровского аспирина, изжеванная собакой мозговая кость, большой белый камень с золотистыми прожилками, сломанный наконечник стрелы, ископаемые моллюски с щупальцами и глазами, похожими на объективы камер.

Лукас роется в битом красном стекле. Находит и откладывает в сторону крошечный коричневый предмет с заостренным кончиком.

– Это зуб, – говорит он.

– Я тоже так подумала! – восклицает Бесси. – А Херб говорит, засохший попкорн.

Но я смотрю на другой предмет, лежащий на краю стола.

– Кажется, это Лидии. – Слова застревают у меня в горле.

– У-у, жуть! – Бесси берет в руки маленькую розовую заколку и хмуро ее разглядывает. Я стягиваю перчатки и дрожащими пальцами подношу ее к глазам.

– Как думаете, что это может значить? – спрашивает Бесси. – По-вашему, это ключ к разгадке?

Интересно, почему она не дышит? Потому что старая – или потому что рядом полуголый вспотевший Лукас? Бесси явно прочитала все, что когда-либо было напечатано по делу Чернооких Сюзанн. Как же я сразу не поняла? Она и дедушкин дом наверняка купила из-за этого. Вряд ли ей нужно объяснять, кто такая Лидия.

Лукас кладет руку мне на плечо.

– Мы возьмем зуб и эту… штуку для волос, если можно, – говорит он Бесси.

– Конечно, конечно! Мы с Хербом всегда рады помочь.

Я потираю пальцем желтый смайлик, вырезанный на розовом пластике. Ничего это не значит, ругаю я себя. Просто заколка зацепилась за кукурузный стебель, пока мы играли в прятки – сто лет тому назад, когда все монстры жили только в сказках и под кроватью.

И все-таки… Розовая заколка с желтым смайликом. Кольцо Викторианской эпохи, книга По, ключ. Почему у меня такое чувство, что Лидия играет со мной в игру – тщательно спланированную, хитрую игру?

Лукас изучает мое лицо – и вопрос, надо ли просеивать остальную землю, отпадает сам собой.

Я поднимаю взгляд. На крыше мельком замечаю двух девочек, у одной – огненно-рыжие волосы. Я моргаю – и они исчезают.

Заколка Лидии лежит у меня в сумочке, завернутая в салфетку. Зуб – в кармане у Лукаса. Когда мы проезжаем миль пятнадцать, он откашливается и робко спрашивает:

– Ты мне расскажешь, чем закончилось дело с той русалкой?

В моем пассажирском окне – разводы голубого и коричневого: техасское небо, подобное огромному стеклянному куполу, и холмистые пастбища, некогда лежавшие под толщами воды.

Я унимаю дедушкин голос в голове. Кладу руки на горячие щеки. Поворачиваюсь к Лукасу – моей каменной стене.

– Русалочка не убила принца, – говорю я. – Она бросилась в море, пожертвовав собой, и превратилась в морскую пену. Но случилось чудо: ее дух взлетел над водой. Теперь она – дочь воздуха. Однажды она сможет обрести бессмертную душу и войдет в Божье царство.

Дочери воздуха. Как мы, как мы, как мы, вторят у меня в голове Сюзанны.

– Твой дед-баптист, наверное, очень любил эту сказку, – говорит Лукас.

– Не совсем так. Баптисты не верят, что рай можно заслужить. Единственный способ спасти свою душу – покаяться. Вот тогда пожалуйста, путь на небо открыт – даже если ты всю жизнь превращал русалочек в морскую пену.

Или девушек – в кости.

Мистер Линкольн: Тесси, ты любишь своего дедушку?

Мисс Картрайт: Конечно.

Мистер Линкольн: И ты не можешь думать о нем плохо, правда?

Мистер Вега: Протестую.

Судья Уотерс: Так и быть, предоставлю вам небольшую свободу действий, мистер Линкольн, – но совсем небольшую.

Мистер Линкольн: Правда ли, что на следующий день после того, как вас нашли, полиция обыскала дом вашего дедушки?

Мисс Картрайт: Да. Он сам им разрешил.

Мистер Линкольн: Они что-нибудь забрали?

Мисс Картрайт: Кое-какие его работы. Лопату. Пикап. Но потом все вернули.

Мистер Линкольн: И лопата была только что вымыта, верно?

Мисс Картрайт: Да, бабушка за день до того мыла ее из шланга.

Мистер Линкольн: А где сейчас твой дед?

Мисс Картрайт: Дома, с бабушкой. Он болен. Недавно у него был удар.

Мистер Линкольн: Удар с ним случился через две недели после того, как тебя нашли, верно?

Мисс Картрайт: Да, он был очень подавлен… происшедшим. Хотел найти маньяка и убить своими руками. Еще он говорил, что смертного приговора этому гаду недостаточно.

Мистер Линкольн: Так тебе и сказал?

Мисс Картрайт: Не мне, бабушке. Я подслушала их разговор.

Мистер Линкольн: Интересно.

Мисс Картрайт: Почему-то слепых все считают еще и глухими.

Мистер Линкольн: Я бы хотел вернуться к этому эпизоду со слепотой чуть позже. Дедушка никогда не казался тебе немного странным?

Мистер Вега: Протестую. На скамье подсудимых сегодня не дедушка Тесси.

Судья Уотерс: Можете ответить на вопрос, мисс Картрайт.

Мисс Картрайт: Я не совсем понимаю, что он имеет в виду.

Мистер Линкольн: Твой дедушка рисовал довольно жуткие картины, не так ли?

Мисс Картрайт: Ну да, когда подражал Сальвадору Дали или Пикассо. Он же художник. Постоянно экспериментирует, ищет что-то новое.

Мистер Линкольн: И страшилки тебе рассказывал, да?

Мисс Картрайт: В детстве он читал мне сказки.

Мистер Линкольн: Про Роббера Брайдгрума, который похитил девушку, изрубил ее на куски и приготовил из нее рагу? Про Безрукую девочку – руки ей отрубил родной отец?

Мистер Вега: Да ладно, Ваша честь!

Мисс Картрайт: Они отросли. Через семь лет руки у нее отросли.

Складывая выстиранное, еще теплое после сушки белье, я гадаю, чем сейчас занята Джо. Соскребает эмаль с похожего на попкорн зуба? А что делает Террел? Сидит на жесткой тюремной койке, сочиняет речь, пьет воду с привкусом сырой репы? Я тем временем потягиваю «пино» за двенадцать баксов и решаю выбросить розовые носки Чарли с дыркой на левой пятке. Что делает Лидия? Потешается надо мной, или тоскует, или уже в раю, досаждает мертвым писателям, пока ее тело гниет в очередной могиле, вырытой моим монстром? Может ли зуб с дедушкиного огорода принадлежать ей?

Три дня я раздумывала, отдавать зуб Джо или нет. Лукасу свои сомнения я объяснить так и не смогла. Конечно, разумно перевернуть все камни, проверить все версии, ничего не утаивая от полиции и криминалистов, – но что, если на самом деле я ничего не хочу знать? Несколько часов назад Джо встретилась с нами на парковке Северно-техасского центра медицинских наук; она вышла прямо в белых бахилах и молча выслушала мой треп про коробку Бесси с ненужным хламом. Розовую заколку Лидии я не упомянула. Джо взяла у Лукаса зуб и, почти ничего не сказав, ушла.

Простит ли она, что и на сей раз я не взяла ее на раскопки? Впрочем, теперь мне это безразлично, как и все остальное. Тело окутывает приятное онемение, от которого Сюзанны всегда засыпают, но при этом мои руки продолжают строить аккуратные башни из чистого белья. Эта одежда стиралась вместе: армейское белье Лукаса, фланелевая пижама Чарли с розовыми ватными овечками, мои неоновые шорты для бега.

Лукас сидит на диване, потягивая пиво, смотрит Си-эн-эн и одновременно скатывает свои трусы в маленькие рулончики (так заведено в армии), после чего бросает их в меня, целясь то в голову, то в зад. Мы изо всех сил притворяемся, что все нормально – пока можем. Драгоценное время идет. Что со мной станет, когда Террела казнят?

Звонок в дверь. Лукас тут же встает и открывает. Наверное, Эффи решила сбросить на наш дом очередную съедобную бомбу. Я бросаю взгляд на часы: 16.22. Через пару часов пора забирать Чарли с тренировки.

– Здравствуйте, Тесса дома? – Знакомый мужской голос пробивает меня насквозь.

Лукас решительно расставляет ноги и упирает руки в боки, загораживая мне обзор.

– Смотря что вам нужно.

Он растягивает слова, как истинный техасец. Словно в замедленной съемке Лукас непринужденно кладет левую руку на грудь, а пальцы правой при этом сжимаются: в такой позе проще и быстрее выхватить из кармана пистолет. Меньше часа назад он сам мне это показывал – на заднем дворе.

– Лукас! – Я вскакиваю с дивана, обрушивая три стопки белья. – Это Билл, адвокат Террела, о котором я тебе рассказывала. Друг Энджи.

За широкой спиной Лукаса мне видно только кончик красной бейсболки «Ред сокс». Я принимаюсь тщетно биться в стену из железных мышц, потом ощупываю талию Лукаса – пистолета нет. Значит, на изготовку он встал просто по привычке. И хотя Билл сейчас не видит моего лица, уж руку-то, любовно обвитую вокруг мускулистого торса, он наверняка заметил.

Знакомая волна ярости поднимается в моей груди. Идиотская самцовая агрессия Лукаса – главная причина, по которой нас притянуло друг к другу много лет назад, когда я была напуганной восемнадцатилеткой во власти бушующих гормонов. И по этой же причине мы расстались. Лукас был родом из семьи, где несколько поколений мужчин заставляли сердца окружающих в ужасе колотиться от стука армейских сапог. Где привыкли жить так, словно все вокруг готовы быстро выхватить из-за пояса пистолет. Лукас с готовностью вскакивает с постели от малейшего шума: кошачьих криков, автомобильных выхлопов, стука в дверь. Он хороший человек и великолепный солдат, самый лучший, но в повседневной жизни у меня от него волосы дыбом встают.

– Лукас, уйди. – Я пихаю его в спину еще сильнее.

Он делает шаг в сторону, чтобы я могла протиснуться и встать рядом.

– Билл, Лукас, – знакомлю я их. – Лукас, Билл.

Билл протягивает руку. Лукас ее не берет.

– Ну привет, Билл. Давно хотел с тобой потолковать. Все думаю спросить: зачем ты втянул во все это Тессу, да еще в последний момент? Садись в свой «БМВ» и вали куда подальше, а Тессу и мою дочь оставь в покое – они его заслужили.

На миг теряю дар речи. Надо же, я и не догадывалась, что в голове Лукаса варятся такие мысли!

С решительным видом выхожу на крыльцо.

– Лукас. Уйди, ладно? Я все делаю по собственной воле, Билл меня не заставляет.

Я хлопаю дверью прямо перед его носом – уже не впервые.

– Можешь стереть с лица это выражение, Билл.

М-да, это не совсем то, что я хотела сказать. Не «Как же я соскучилась!».

– Стало быть, вот он какой – твой солдат.

– Если ты про отца Чарли – да, это он.

– С тобой живет?

– Приехал ненадолго. Долгая история… В общем, Чарли перепугалась после той встречи с… вандалом. Позвонила Лукасу по скайпу и все ему рассказала, вот он и примчался. Шеф у него понимающий, да к тому же он давным-давно не видел Чарли. Я его не приглашала, но совсем не жалею, что он приехал… А спит он на диване.

– Не такая уж долгая история, – непринужденно замечает Билл. – Если ты все еще его любишь, так и скажи.

Я скрещиваю руки на груди. Приглашать Билла в дом и выступать в роли рефери не входило в мои планы.

– Не о чем говорить. Мы с тобой не можем… быть вместе. Мы переспали по чистой случайности. Обычно я более осмотрительна. Я не такая.

– Ты не ответила на вопрос.

Я смотрю ему в глаза. Вздрагиваю. В воздухе стоит почти невыносимое напряжение. Лукас никогда так на меня не смотрел. Лукас – это гормоны, замешанные на инстинктах.

– Я его не люблю. Он хороший человек, просто ты попал ему под горячую руку.

Сама я уже гадаю: этот лазерный взгляд – настоящий? Или очередной инструмент, который включается и выключается по щелчку? А что, очень полезно для запугивания свидетелей или раздевания девиц до шрамов.

Лидия всегда клялась, что ее влагалище никто не увидит, кроме Пола Ньюмана, «хоть он и древний». Просто она не была знакома с Биллом. Впрочем, я бы их и не познакомила. Никому не позволю испохабить это, во что бы оно ни вылилось.

Билл плюхается на качели и уходить явно не намерен. Я неохотно сажусь рядом и впервые замечаю у него в руке большой конверт толщиной в пару дюймов.

– Что это?

– Принес тебе кое-что. Читала когда-нибудь расшифровку своих показаний в суде?

– Как-то не приходило в голову.

Ложь. Очень даже приходило. Судья глазел на меня, как на инопланетянку, а художник длинными быстрыми штрихами выводил мои волосы. Отец сидел в первом ряду забитого битком зала, потрясенный, а Террел в дешевом синем галстуке с золотыми полосками не отрывал взгляда от пустого белого листка, предназначенного для заметок. Он ни разу не посмотрел на меня и не сделал ни единой заметки. Судья списал это на чувство вины.

Я тоже.

– Вот, выбрал несколько фрагментов и принес тебе, – говорит Билл.

– Зачем?

– Ты так коришь себя за показания… – Билл резко останавливает качели и постукивает пальцем по конверту, который теперь лежит между нами. – Пожалуйста, прочитай. Тебе станет легче. Террел сидит в тюрьме вовсе не из-за тебя.

Я скрещиваю руки на груди.

– А может, ты просто думаешь, что я могу что-то вспомнить, если вернусь в прошлое, и тем самым помочь Террелу?

– Это плохо?

Мое сердце начинает колотиться. Какой кошмар.

– Нет. Конечно, нет.

Он быстро встает, и качели возмущенно вздрагивают.

– Это было на последнем месте. Главное – чтобы ты перестала мучиться угрызениями совести. Как Джо… злится?

– Спроси ее сам.

Он уходит, разочарованный. Жизнью. Мной. Я хватаю с качелей конверт и провожаю Билла до ступенек.

– Ответь честно: есть хоть малая надежда, что Террела оправдают?

Он резко разворачивается на лестнице и едва не сбивает меня с ног.

– Надо подать еще пару апелляций. На следующей неделе я еду в Хантсвилл на последнюю встречу с ним.

Я хватаю Билла за руку.

– Последнюю? Ну и формулировка. Ты скажешь Террелу, что я до сих пор не сдаюсь – что я пытаюсь вспомнить?

Глаза Билла прикованы к моим ногтям, впившимся в его свитер. Они всегда коротко подстрижены и не отполированы, а сейчас под ними все еще чернеет земля с дедушкиного огорода.

– Может, скажешь ему сама?

– Да я последний человек, которого он захочет увидеть!

Билл решительно убирает мою руку. Практически отталкивает.

– Это не я придумал. Он сам предложил.

– Разве Террел… не ненавидит меня?

– Террел не озлобился. Я таких людей в жизни не встречал. Он искренне считает, что тебе досталось больше всех. Долгое время он слышал по ночам твои рыдания. Перед сном он всегда молится за тебя Господу. И он просил не настаивать на встрече – только предложить.

Террел слышал мои рыдания в камере смертников. Я не даю ему спать. В его голове тоже живет Сюзанна.

– Почему ты раньше не сказал?!

– Ему запрещены любые физические контакты с другими людьми. Можешь себе это представить? Двадцать три часа в сутки в крошечной камере с узкой щелью для подноса с едой. Плексигласовое окошко под потолком. Чтобы выглянуть наружу, приходится сворачивать матрас, но там все равно ничего не видно. Один час в день ему позволяют ходить по кругу по другой камере, немногим больше его собственной. Все время, каждую секунду жизни он думает о смерти. А знаешь, что самое ужасное? Хуже, чем крики людей, которые пытаются себя задушить или спорят с воображаемыми собеседниками или непрерывно печатают на воображаемых клавиатурах? Запах. Вонь страха и безнадеги от пятисот человек. В камере смертников Террел никогда не дышит полной грудью. Ему кажется, если сделать глубокий вдох, он сойдет с ума или задохнется. А я, когда делаю глубокий вдох, всякий раз думаю о Терреле. Почему я раньше этого не говорил? Потому что у тебя и так жизнь не сахар, Тесса. – Он снова стучит по конверту. – Прочитай.

Уезжая, Билл не машет мне на прощание.

Когда я вхожу в дом, Лукас сидит на полу лицом к двери, прислонившись к спинке дивана, и пьет пиво. Ждет меня.

– Что случилось?

Он уже сложил белье заново – извинение в духе Лукаса.

– Чего он хотел?

– Ничего особенного. Пойду полежу часик перед тем, как забирать Чарли.

– Ты с ним спишь. – Констатация факта, не вопрос.

– Пойду вздремну.

Я прохожу мимо него в коридор, а оттуда – в спальню.

– Он же тебя использует, Тесс! Как пить дать!

Закрываю дверь и съезжаю по ней на пол. Лукас все еще что-то кричит мне вдогонку. Глаза начинает щипать от слез.

Я вскрываю конверт ногтем и достаю аккуратную стопку судебных документов.

Пусть Билл и не считает Тесси виноватой, но я-то лучше знаю.

Мистер Линкольн: Тесси, можно ли сказать, что в детстве ты играла в необычные игры?

Мисс Картрайт: В смысле?

Мистер Линкольн: Позволь перефразирую. У тебя богатое воображение, не так ли?

Мисс Картрайт: Наверное, да.

Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в Анну Болейн?

Мисс Картрайт: Да.

Мистер Линкольн: А в Марию-Антуанетту? Когда кладешь голову на пенек, а кто-нибудь ее «отрубает»?

Мистер Вега: Ваша честь, еще раз: вопросы мистера Линкольна призваны отвлечь присяжных от главного – и от человека, который сидит на скамье подсудимых.

Мистер Линкольн: Напротив, Ваша честь, я пытаюсь показать присяжным среду, в которой выросла Тесса. На мой взгляд, это очень важно.

Мистер Вега: В таком случае внесите, пожалуйста, в протокол, что Тесса также играла в шашки, куклы, чаепития, жмурки и «море волнуется».

Судья Уотерс: Мистер Вега, сядьте. Вы мне надоели. Вы, мистер Линкольн, тоже к этому близки, но пока можете продолжать.

Мистер Линкольн: Спасибо, Ваша честь. Тесса, может, ты хочешь попить воды?

Мисс Картрайт: Нет.

Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в закопанные сокровища?

Мисс Картрайт: Да.

Мистер Линкольн: А в Джека-потрошителя?

Мистер Вега: Ваша честь…

Мисс Картрайт: Да. Нет. Мы начали, но мне не понравилось.

Мистер Линкольн: Мы – это ты и вышеупомянутая Лидия Белл?

Мисс Картрайт: Да. И еще мой брат. И другие дети. День был ужасно жаркий, все скучали. Но никому из девочек не захотелось стать жертвой после того, как один мальчишка вынес бутылку кетчупа. А может, его вынесла Лидия. Мы решили продавать лимонад.

Мистер Вега: Ваша честь, я в шестилетнем возрасте препарировал лягушек на берегу пруда. И о чем это говорит? Хотелось бы напомнить мистеру Линкольну и присяжным, что Тесса – жертва. Нашей свидетельнице и так нелегко сегодня пришлось.

Мистер Линкольн: Мистер Вега, у меня есть хороший ответ на ваш вопрос про лягушек. Но сейчас я хочу лишь отметить, что Тесси в детстве увлекалась играми, в которых было место насилию, похищениям и закапыванию предметов. Ее игры оказались своего рода пророческими. С чего бы это?

Мистер Вега: Силы небесные, кто тут дает показания – вы или Тесса? Хотите сказать, она себе «напророчила» такое будущее? Может, приплетете сюда карму и еще какую-нибудь чушь собачью? Вот сукин сын!

Судья Уотерс: Спокойно, мальчики.

Мы с Террелом дышим разным воздухом. Это первая мысль, которая приходит мне в голову. Потом я начинаю гадать, сколько матерей и жен прикладывались губами к разделяющему нас мутному стеклу.

Первое, что я чувствую, – стыд. До этой минуты я ни разу толком не рассматривала его лицо. Ни в зале суда, когда он сидел в двадцати футах от меня, ни по телевизору, где о нашем деле трезвонили как о каком-нибудь звездном браке, ни на зернистых фотографиях в газете.

Его глаза – налитые кровью дыры. Кожа – блестящая черная краска. С глубокими оспинами. По подбородку, словно молоко, стекает шрам от ножевого ранения. Я смотрю на его шрам, а он смотрит на мой. Проходит больше минуты, и наконец Террел снимает трубку. Жестом просит меня сделать то же самое.

Я снимаю ее и крепко прижимаю к уху, чтобы Террел Дарси Гудвин не заметил моих трясущихся рук. Он сидит в крошечной каморке по ту сторону стекла. Небольшой кондиционер у меня над головой накачивает комнату холодным воздухом, и кажется, что мне в горло набили колючей бумаги.

– Билли сказал, что вы придете.

– Билли? – невольно переспрашиваю я.

– Ага. Знаю, он терпеть не может, когда его так называют. Но кто-то же должен действовать ему на нервы, правда?

Террел пытается поднять мне настроение. Я натянуто улыбаюсь.

– Откуда ваш?.. – Я скребу ногтем по своему подбородку: будто убийца дразнит, царапает кожу кончиком ножа перед тем, как нанести удар.

– Да ерунда. Попал в дурную компанию, когда мне было тринадцать, – непринужденно отвечает Террел. – Видите, я рано сбился с пути истинного. И вот как кончил. – Не прошло и двух минут, а мы уже говорим о Боге. – Вы веруете в спасителя нашего Иисуса Христа? – спрашивает он.

– Иногда.

– А я вот всегда верю. Мы с Иисусом успели тут здорово подружиться. У нас полно времени: можно хоть весь день напролет беседовать о том, как я просрал свою жизнь. И жизнь своих родных. Мои дочери, сын, жена – все теперь расплачиваются за один-единственный вечер, когда я опять накурился и ничего не соображал. – Он почти касается лбом стекла. – Слушайте, вы очень смелая, раз приехали сюда. Времени у нас немного. Я хочу вам кое-что сказать. Хочу вычеркнуть вас из списка людей, с которыми надо непременно поговорить перед смертью. Вы ни в чем не виноваты. Я не желаю умирать, зная, что становлюсь чьим-то бременем, понимаете?

– Я не должна была давать показания, – возражаю я. – Я же ничего не помнила! Они нарочно все подстроили. Присяжные, сами того не сознавая, увидели во мне своих дочерей.

– А во мне – большое черное чудовище, которое слопало невинных девочек. – Как ни странно, он говорит это без злобы или ехидства. – Я уже давным-давно примирился с этими мыслями. Иначе они сожрали бы меня изнутри. Каждый вечер я слышу крики сошедших с ума. Они разговаривают с людьми, которых здесь нет. Или молчат сутками, неделями напролет, словно от них осталась пустая оболочка, а вместо души или мозгов – большая черная дыра. Я понял, что не хочу так. Я медитирую. Читаю Библию и мистера Мартина Лютера Кинга. Много играю в шахматы – мысленно. Работаю над своим делом. Пишу письма детям.

Он пытается успокоить меня.

– Террел, я давно поняла, что вы ни в чем не виноваты. Но я палец о палец не ударила, чтобы вас спасти. Вы имеете полное право меня ненавидеть.

– Раз вы ничего не помните, почему так уверены в моей невиновности?

– Убийца продолжает дарить мне рудбекии. Разбивает клумбы под моими окнами. Первый раз он их посадил через три дня после вынесения приговора. – Я натянуто улыбаюсь Террелу. – Можете считать меня сумасшедшей. Я бы так и подумала. Так и думаю.

– А я нет. Зло крадется на мягких лапах. «Молча смотрит на город и гавань». Знаю, в стихотворении по-другому. Там крадется туман. Туман, а не зло. Но ко злу это тоже относится. Фары встречной машины видишь, когда уже слишком поздно.

Я пытаюсь выбросить из головы образ чернокожего великана, который сидит на тюремной койке и читает вслух Карла Сэндберга. А за стенами скребутся, точно кошки, спятившие заключенные.

– Когда я впервые вас увидел, – говорит Террел, – вы сидели на трибуне в красивом синем платье и так дрожали, словно вот-вот развалитесь на куски. Я представил, как на вашем месте сидят мои дочки.

– Вот почему вы на меня не смотрели, – медленно произношу я.

Ох, сколько было разговоров об этом Синем Платье. Все хотели высказать свое мнение. Мистер Вега, Бенита, врач, Лидия, даже тетя Хильда. От кружев у меня все чесалось, однако я молча терпела. На суде мне приходилось то и дело непринужденно «смахивать пылинки» с плеч и шеи, чтобы присутствующим не показалось, что меня кусают блохи. Настоящая Тесси никогда бы не надела Синее Платье. «Юбка должна заканчиваться чуть выше колен, чтобы присяжные хорошо видели гипс. Но все прилично, никаких фривольностей. Гипс ведь еще не снимут, так? Можно немного присобрать платье на талии – подчеркнуть худобу. Синий цвет желтит кожу, но это даже хорошо».

– Вам и так было тяжко – я не хотел умножать ваши мучения. – Голос Террела возвращает меня к реальности. – Вид у меня всегда был жуткий.

Надзиратель трясет решетку за спиной Террела.

– Пора! Сегодня рано закрываемся.

– Точно. Будет казнь, – непринужденно отмечает Террел. – В камере смертников всегда муторно, когда кого-нибудь казнят. За этот месяц уже второго порешат. – Террел встает, продолжая говорить в трубку. – Вы большая молодчина, Тесси. Очень храбрая. Я знаю, вас мучает совесть. Помните мои слова: не изводите себя, когда я умру.

Внутри все сжимается от страха. Это все. Конец.

Слова выплескиваются наружу бурным потоком:

– Я снова дам показания, если вам назначат повторное слушание! Билл превосходный адвокат. Он действительно верит, что… у вас есть надежда. Особенно теперь, когда пришли результаты экспертизы рыжего волоса… Он не мой, разумеется!.. – Я убираю за ухо выбившуюся медную прядь.

Террел все это прекрасно знает. Билл только что провел с ним час. Он неподалеку – заканчивает текст заявки на «хабеас корпус». Все остальные ходатайства и просьбы о пересмотре дела суд отклонил.

– Ага, Билли – славный парень. Никогда не встречал более добродетельного, божьего человека, который бы при этом не верил в Бога. Но я не теряю надежды его обратить. Время есть. – Террел подмигивает. – Берегите себя, Тесси. Не мучьтесь.

Он вешает трубку.

Я прилипла к пластиковому стулу. Щелчок в трубке словно решает наши судьбы. Судьбу Террела. И мою.

Он наклоняется и проводит пальцем по стеклу – а на самом деле, по моему шраму. Щека тут же начинает пульсировать. И Сюзанна шепчет мне на ухо: «Он слишком хороший, слишком добренький».

Его губы шевелятся. Я в панике: через стекло ничего не слышно!

Он повторяет, тщательно артикулируя каждый звук:

«Вы знаете, кто это сделал».

Билл не хотел брать меня с собой; я настояла. Мы находимся всего в нескольких сотнях ярдов от печально известного здания для исполнения смертных приговоров, где сегодня должны казнить человека, – так называемых Стен. Такое впечатление, что эта величественная старинная постройка вот-вот развалится. Уже больше века Стены становятся свидетелем смертных казней: через повешение, электрический стул, расстрел или инъекцию.

Рядом стоит обыкновенный жилой дом с аккуратно прикрытым грилем на крылечке. По другую сторону – церковь.

Террел сейчас лежит на койке в своей камере (тюрьма расположена в нескольких милях отсюда). Скоро он отложит книгу. Билл говорит, что заключенные первыми узнают о свершившейся казни – даже если тюрьма закрыта и электричество выключено.

В ответ на мой недоуменный вопрос – «Откуда?» – Билл только пожимает плечами. У смертников свои каналы связи.

На мою куртку обрушиваются крошечные ледяные иглы. Я натягиваю на голову капюшон. Внутрь нас не пустят. Мы просто зеваки.

В могиле мне доводилось вдыхать пыль и вонь разложения, но здесь дышать гораздо тяжелее, словно Стены извергают смерть, выплевывают клубы горя и несчастья, надежды и полной безысходности. Именно надежда заставляет коктейль шипеть и пузыриться. Смогу ли я когда-нибудь убежать от этого ядовитого облака? И где оно заканчивается? В двух кварталах от Стен? В миле? Если посмотреть из космоса, не покажется ли, что облако накрыло весь город?

Хантсвилл – мифический городок, который я представляла себе совершенно иначе. В моем воображении Хантсвилл был сплошной комнатой ужасов. Эдакий бетонный барак посреди небытия, куда власти Техаса ссылают то, что надо предать смерти и забыть. Где творится такое, что ни один нормальный человек не захочет увидеть воочию – максимум на большом экране и с Томом Хэнксом в главной роли.

Так говорил нам папа Лидии, большой ценитель Тома Хэнкса и мстительной философии «Второзакония».

Меня жестоко дезинформировали. Хантсвилл – не просто какая-нибудь тюрьма в богом забытой глуши, а целых семь тюрем. «Душегубка», которая высится перед нами в лучах заходящего солнца, расположена вовсе не в глуши. Это стопятидесятилетнее здание из красного кирпича с часовой башней, только время тут в прямом смысле слова остановилось. Оно находится в двух кварталах от причудливого старинного здания суда, в центре города. Люди едят стейки, жареного цыпленка и клубничные пирожные в лучшем местном ресторанчике, из окон которого открывается вид на Стены.

Полицейские деловито оцепляют вход в тюрьму желтой лентой. Мы находимся на расстоянии крика от безоконной стены здания, где будет происходить казнь.

Я пытаюсь не подать виду, как меня коробит их непринужденная деловитость. С самого начала коробила, когда Билл запросто припарковался у Стен и спросил охранника на крыше, можно ли бросить здесь машину. «Конечно», – ответил тот, словно мы возле школьного стадиона остановились.

Близкие человека, которого сегодня казнят, и родственники жертвы послушно занимают места в противоположных концах здания. Их разделяет четыреста футов – борцы на ринге, которым не суждено встретиться.

Так цивилизованно. Так нецивилизованно. Так запросто.

Несколько техасских рейнджеров праздно наблюдают за собирающейся толпой. Они явно не ждут ни от кого неприятностей. Телевизионщики от двух испанских каналов готовятся к репортажам в прямом эфире, а вся остальная пресса собралась в ярко освещенном здании напротив тюрьмы. Две или три мексиканки стоят на коленях возле увеличенного портрета приговоренного и что-то поют. Львиная доля тех, кто пришел выступить за отмену смертной казни, – мексиканцы. Остальные – белые, пожилые, тихие люди.

Сегодня казнят мексиканца, который пустил три пули в лоб хьюстонскому копу. А через девятнадцать дней убьют Террела. Следом придет очередь парня, который забил бейсбольной битой доставщицу пиццы, и негодяя, который участвовал в групповом изнасиловании и убийстве умственно отсталой девушки. И так далее, и тому подобное.

Время от времени мимо проезжают Синие Рыцари на «Харлеях». Это бывшие копы, которые мстят за своего – дай им волю, они бы сами нажали на поршень шприца. Я наблюдаю, как они занимают места у дальнего конца тюрьмы, рядом с комнатой для исполнения приговоров. Полиция и охранники оживились и показывают им, где лучше припарковаться.

– Ты точно не хочешь уехать? – снова спрашивает Билл. Мы с ним стоим посередине, где-то между сторонниками отмены смертной казни и ее поборниками. – Не вижу смысла тебе здесь находиться.

Вслух я ничего не говорю: чем меньше эмоций, тем лучше. Мы с Биллом заключили мир, как только я позвонила и сказала, что хочу поехать в Хантсвилл на встречу с Террелом. Я пообещала не падать в обморок.

Мой блуждающий взгляд натыкается на человека с рождественской свечой на батарейках. Он прислоняется спиной к щиту с надписью, призывающей только что освобожденных заключенных обналичивать чеки здесь. Рядом стоят две женщины с умиротворенными монашескими лицами и двое мужчин – всем за шестьдесят.

– Это Деннис, – говорит Билл, проследив за моим взглядом. – Он присутствует на всех казнях без исключения, иногда совсем один.

– Я думала, больше народу соберется. Где же все громкоголосые фейсбучники?

– На диване, где же еще. Голосят в виртуальном пространстве.

– Когда начнется?

– Казнь? – Билл смотрит на часы. – Сейчас восемь. Думаю, в течение пятнадцати минут начнут. Обычно казнь назначают на шесть – и к семи все заканчивается. Сегодня задержались, потому что федеральный суд в последний момент получил очередную апелляцию: якобы приговоренный – умственно отсталый. – Он показывает обратно на Денниса. – Этот парень и его приятели всегда остаются до конца. Иногда апелляции рассматривают до полуночи – а он все равно ждет. Дожидается, когда из здания выйдут родственники казненного преступника. Чтобы они знали: кому-то не все равно.

Я представляю себе ночь и этого худощавого старого Санту с рождественской свечой, одиноко замершего под дорожным щитом.

– Женщина с рупором – Глория. – Билл переводит мое внимание на протестующих с транспарантами – на удивление безмолвных и спокойных. – Она тоже завсегдатай. Верит, что практически каждый заключенный камеры смертников невиновен. Это, конечно, не так. Почти все они виноваты. Однако Глорию ценят за упорство. Скоро она начнет обратный отсчет.

– А где сейчас родственники?

– Родные жертвы, если кто-то из них захочет явиться, уже внутри. Семья приговоренного – в здании через дорогу. Я слышал, Гутьеррес просил, чтобы мать не присутствовала. Если кто-то из его близких захочет присутствовать, им надо будет перейти через дорогу, как только последняя апелляция будет рассмотрена. А вот и сигнал. – Билл указывает взглядом на лестницу под часовой башней.

Справа от меня появляется молодой репортер в новеньком синем костюме и ярком галстуке лавандового цвета. Он сует микрофон в лицо женщине с транспарантом «Губернатор – серийный убийца». Камера отбрасывает на них жутковатый свет.

Плечи протестующих горбятся, образуя артритическую гору. Женщина растягивает слова на техасский манер и говорит с легким сарказмом – словно перевидала сотни репортеров на своем веку. «Да, раньше свет во всем городе начинал мигать, когда на электрическом стуле казнили заключенного. Да, такая толпа собирается почти всегда. Да, во время казни Карлы Фэй Такер тут было не протолкнуться – все-таки женщин раньше не казнили. Один из торговцев на площади даже позволил себе каламбур на вывеске: «Убийственные цены».

Вдруг репортер жестом просит ее остановиться.

Билл пихает меня в плечо. Глория поднимает рупор.

Через дорогу переходит несколько темных силуэтов. Ледяные иглы продолжают падать с неба.

Воздух внезапно взрывается ревом сотни злобных тигров; яростный и оглушительный, он отзывается у меня в мозгу, в пятках, в животе.

Грохот перекрывает крики Глории и пение женщин, которые продолжают открывать и закрывать рты, словно голодные птенцы.

Синие Рыцари газуют в унисон – чтобы он услышал.

Мистер Вега: Назовите, пожалуйста, ваше полное имя.

Мистер Бойд: Юрал Рассел Бойд.

Мистер Вега: Как лучше к вам обращаться?

Мистер Бойд: Юрал – нормально. Я… это… малость нервничаю.

Мистер Вега: Не нужно нервничать, все хорошо. Правда ли, что вам принадлежит четыреста акров земли примерно в пятнадцати милях к северо-западу от Форт-Уэрта?

Мистер Бойд: Да, сэр. Эти земли в собственности моей семьи уже больше шестидесяти лет. Но все по старинке называют их «полем Дженкинса».

Мистер Вега: Расскажете нам, что случилось 23 июня 1994 года?

Мистер Бойд: Да, сэр. У меня пропал пес. Мы должны были идти на охоту с утра пораньше, но я его не нашел и отправился в путь с Рамоной.

Мистер Линкольн: Рамона?..

Мистер Бойд: Лошадь моей дочери. В то утро она больше остальных хотела прогуляться.

Мистер Линкольн: И что случилось потом?

Мистер Бойд: Почти сразу же я услышал вой Харли – неподалеку от западного пастбища. Подумал, что он повстречался со змеей – последнее время щитомордников много развелось…

Мистер Вега: И вы пошли на вой?

Мистер Бойд: Ну да. Он уж так заходился – прямо без умолку выл. Я решил, что он почувствовал топот Рамоны и понял, что мы где-то рядом. Такой он у меня умница.

Мистер Линкольн: Во сколько это произошло?

Мистер Бойд: Под утро, в начале пятого.

Мистер Линкольн: И быстро вы нашли Харли?

Мистер Бойд: Минут через десять. Еще темно было. Он оказался на дальнем конце пастбища, в полумиле от шоссе. Караулил.

Мистер Вега: Кого караулил?

Мистер Бойд: Двух мертвых девочек. Я тогда не знал, что одна из них жива – на вид была совсем мертвой.

Мистер Вега: Опишите, пожалуйста, подробнее, что вы увидели.

Мистер Бойд: Сперва я посветил фонариком на Харли. Он лежал в канаве среди цветов и не шевелился. Руку я сразу не заметил, потому что он положил на нее морду. А потом я сразу понял, что это рука девочки – на ногтях был голубой лак. Сэр… дайте мне минутку.

Мистер Вега: Конечно.

Мистер Бойд: (Неразборчиво).

Мистер Вега: Не торопитесь.

Мистер Бойд: Очень скверный был момент. Понимаете, моя дочка любит собирать эти цветы. А я перед уходом не проверил, дома ли она.

Пока мы с Биллом ждали, когда умрет Мануэль Абель Гутьеррес, холодный моросящий дождь превратил шоссе в блестящую ледяную ленту. Над подобными бурями янки смеются на «Фейсбуке», выкладывая фото с изображением разлитой колы со льдом или единственной снежинки, из-за которых закрывают школы, а на дорогах сваливаются в одну кучу десятки машин и грузовиков. Это было бы смешно, не будь в Техасе губителен лед толщиной даже в одну десятую дюйма.

Спустя шесть минут после нашего выезда на шоссе I-45 Билл объявил, что не намерен четыре часа подряд кататься по льду. Поэтому мы застряли в викторианском замке в двух кварталах от Стен и окружающего их ядовитого облака. Нам очень повезло, что миссис Мансон, восьмидесятисемилетняя хозяйка мини-отеля, в половину двенадцатого ночи сняла трубку телефона. Все остальные отели на шоссе были полностью забиты, как и парковки перед ними: машины стояли скованные льдом, точно под толстой сахарной глазурью.

Билл в ванной, через щель под дверью доносится звук льющейся воды. Пока мы поднимались в номер, миссис Мансон трижды прокричала, что в доме поменяли все трубы и установили центральное отопление – видимо, чтобы мы не удивлялись стоимости номера (300 долларов за ночь, на минуточку). Я слегка подпрыгиваю на кровати и глажу расшитое желто-красными тюльпанами стеганое одеяло. Мне хочется сказать миссис Мансон, что ее номер стоит каждого цента.

Лидия пришла бы в восторг от этой комнаты с веселыми лимонными стенами и мрачными лицами покойников, взирающих на гостей с фотографий на комоде. От кованой лампы, сияющей на столе подобно маленькому костру. От крошечных сосулек, бьющих в стекло – как будто стучат чьи-то зубы.

Она бы улеглась в кровать и стала сочинять жуткую романтическую историю про старинное свадебное платье, что висит в полуоткрытом шкафу – и еще более жуткую про дверь в параллельный мир, которая таится за платьем. А может, объединила бы эти истории в одну. Ночь – чудесное захватывающее приключение – пролетела бы за минуту, а мы бы вновь превратились в девочек, которые знай себе сочиняют сказки, еще не догадываясь о существовании монстров и опустошительных слов.

Раздается стук в смежную дверь.

– Входи, Билл, – тут же отзываюсь я.

Он медлит на пороге, одетый в джинсы и футболку, которая, по-видимому, была у него под рубашкой.

– В моем шкафчике в ванной нашлись две новые зубные щетки. Хочешь одну?

Я спрыгиваю с кровати, подхожу и выбираю синюю щетку – ему остается желтая.

– Спасибо. Я бы сейчас не отказалась от вина. Или даже от текилы.

– Вряд ли в моей ванной это есть. Я видел в коридоре маленький холодильник с водой – принести тебе бутылку?

– Давай.

Он скрывается в своем номере, прежде чем я успеваю предложить ему воспользоваться моей дверью. Какие мы вежливые. Сегодня вечером, перед тем как отправиться на казнь, Билл успел подать официальную заявку на «хабеас корпус» в федеральный суд. Основной упор в ходатайстве сделан на «недобросовестную экспертизу» рыжего волоса, тревожную статистику, касающуюся ложных показаний очевидцев – и на мое заявление. Чудом уцелевшая жертва убийцы Чернооких Сюзанн подозревает, что преступник до сих пор на свободе, и готова дать в суде соответствующие показания.

Ни слова о таинственных клумбах с рудбекиями, о книжке Эдгара По на заднем дворе дома Лидии или о зубе из старой картонной коробки.

Я уже не раз жалела, что разорвала на куски то омерзительное послание от убийцы – и выкинула пузырек. Да, вряд ли спустя столько лет удалось бы получить образцы его ДНК или отпечатки пальцев, но по крайней мере эта бумажка доказывала, что я ничего не выдумала.

Изначально Билл хотел написать гораздо больше, но потом решил, что приведенных аргументов должно быть достаточно для назначения слушания по делу. Тем временем Джо закончит работать над эксгумированными останками и, возможно, сумеет добыть новые улики.

– Держи, – говорит Билл, вернувшись. – Смотрю, у тебя тоже есть телик. Правда, за этими толстенными стойками для балдахина его почти не видно. До Лукаса дозвонилась?

– Да, все хорошо. Чарли уже спит.

– Можно я присяду на минутку?

– Конечно.

Он берет стул с прямой спинкой и сиденьем, расшитым розами, и усаживается прямо на цветы. Я устраиваюсь на краю кровати.

– Ты недавно спрашивала, есть ли у Террела надежда. После того, что случилось сегодня… я подумал, лучше буду честен. Вполне вероятно, что Террел умрет. Надежды почти нет. Я знаю, тебе сегодня нелегко пришлось. Встреча с Террелом, эта казнь… Неважно, как ты относишься к высшей мере наказания. Пять лет назад я был всеми руками «за», но обстановка точно так же била по нервам. – Я потрясена его словами. Мне казалось, он абсолютно уверен в победе. – Два случая заставили меня поменять взгляды. Эдакое типичное адвокатское озарение: я вдруг осознал, что на этой кушетке никогда не оказывался богатый человек. И никогда не окажется. Окончательно меня добила встреча с Энджи. Она познакомила меня с парой смертников – виновных. Один, к примеру, на метамфетамине пробрался на чужой задний двор и пристрелил старушку в инвалидном кресле, чтобы войти в дом и украсть ее сумку. Энджи считала, я не справлюсь с работой, если не пойму одной простой истины: невиновность – еще не главное. Смертники, заключенные, с которыми я познакомился, уже совсем не те люди, что совершали преступления. Они больше не пьют и не употребляют наркотики. Они родились заново. Или окончательно спятили. – Билл откидывается на спинку стула. – А еще иногда они – невиновны.

Интересно, давно он приберегал для меня эту речь? И почему решил выступить именно сегодня?

– Я не знаю, как отношусь к смертной казни, – говорю я. – Пока… не определилась. – Сперва мне надо выполнить кое-какие обещания.

– А Террел?

– Не готова сейчас о нем говорить.

Билл кивает.

– Ладно, отдыхай.

Как только дверь за ним закрывается, накатывает непреодолимое желание смыть с себя минувший день. Захожу в ванную, оборудованную сразу и старомодной, и современной сантехникой, стаскиваю с себя одежду и кладу ее на шкафчик. С ужасом понимаю, что завтра мне придется надеть эти вещи, запятнанные смертью. Но больше я ничего с собой не взяла – только пару батончиков мюсли, бутылку с водой и катушку шелковых ниток с иголками для эксперимента по кружевоплетению. В последний момент я бросила в рюкзак свои показания – на тот случай, если Билл спросит, прочла ли я их. Не прочла. Я только открыла конверт, достала бумаги – и засунула их обратно.

Отодвигаю шторку и поворачиваю рукоятку смесителя. Тут же из душа начинает литься вода – горячая, шелковистая. Я трижды намыливаю и ополаскиваю все тело и только потом выхожу на скользкую белую плитку. С неохотой натягиваю прежнее белье и белую майку, которую – без особого толку – надела для тепла под кофту. Вытираю волосы полотенцем, так что на голове образуется гнездо из рыжих кудряшек – я слишком устала, чтобы сушить их дорогим гостиничным феном.

Залезаю в холодную постель и стараюсь не думать об убитой горем матери Гутьерреса, которая наверняка помчалась в морг сразу после казни: чтобы успеть впервые за долгие годы прикоснуться к еще не совсем остывшему телу сына.

В 4.02 я открываю глаза. Тяжело отдуваюсь, словно с моего лица только что сняли подушку.

Лидия.

В окно льется прохладный свет. Зимняя буря утихла. Но у меня в голове вертится ураган тревожных мыслей.

Мне тревожно за Чарли. Я представляю, как она спит, запутавшись в одеяле. Ее грудь мерно вздымается и опадает. Вдох, выдох. Стараюсь дышать вместе с ней. Представляю Лидию, которая после соревнований подносила к моему рту бумажный пакет: дыши. И я дышу. Вдох, выдох.

Лидия, Лидия, Лидия. Она повсюду, прямо в этой комнате. Прежняя Лидия, которая считала мой пульс, и другая, которая так хочет вылезти из конверта, что лежит в моем рюкзаке.

Неужели я сейчас упускаю важную подсказку? Или все мы висим на волоске – в одном предательстве, в одном неосторожном слове от ссоры, которая способна навек разлучить лучших друзей? Я всегда, всегда защищала свою лучшую подругу. Даже мой дедушка, знаток и ценитель ее буйного воображения, не был так в ней уверен, как я.

– Что ты нашла в Лидии? – однажды спросил он.

– Она ни на кого не похожа, – ответила я, слегка обидевшись, – и никогда меня не бросит.

За месяц до суда Лидия изменилась. Прежняя Лидия смеялась над лифчиками «вандербра» с эффектом «пуш-ап». Она брала свои груди в ладони и поигрывала ими, изображая Еву Герцигову с рекламных щитов. «Посмотри мне в глаза и скажи, что любишь». Потом она задирала колено, упирала руки в бока, выпячивала грудь и томно произносила: «И кого волнует моя прическа?»

Новая же Лидия купила себе «вандербра» – и стала его носить. Она жаловалась, что старшеклассникам лишь бы писюлёк куда-нибудь воткнуть. У пятерок в ее дневнике появились минусы. Она перестала пить «Доктор Пеппер» и есть жареный сыр, а самое ужасное – прекратила без умолку трещать на смеси уличного и научного жаргона. Я понимала, что пора вмешаться и устроить ей допрос, но была слишком поглощена происходящим в собственной голове.

Прежняя Лидия хранила мои тайны.

Новая Лидия растрезвонила их всему свету.

Я стою над его кроватью. Белое постельное белье напоминает сугробы – как будто снег падал прямо с потолка. Билл лежит ко мне спиной. Его тело вздымается и опадает, мерно и спокойно.

Это совсем не в моем духе, думаю я, снимая майку и бросая ее на пол. Я не играю в игры. Я не импульсивна. Я не такая. Приподнимаю стеганое одеяло и забираюсь в кровать. Прижимаюсь голым телом к его горячей спине. Он перестает дышать. Выжидает несколько секунд, затем разворачивается. Слегка отстранившись.

– Привет, – говорит он. В темноте не разглядеть его лица.

Зря я это сделала. Он уже остыл ко мне. Протягивает руку – чтобы оттолкнуть?

Но вместо этого его пальцы скользят по моей щеке – той, что без шрама. Я вдруг замечаю, что она мокрая.

– Ты как? – хрипло спрашивает Билл. Какое благородство – предлагать несчастной последний путь к отступлению, когда та уже забралась нагишом в его кровать.

– Я не такая.

Приникаю к нему. Скольжу языком по его уху.

– Слава богу, – отвечает он и прижимает меня к себе.

Испуганный птичий крик вспарывает тишину и выдергивает меня из сна. Пронзительный зов с ветки над нашим окном: почему мой мир обледенел? куда все исчезли?

Я выбираюсь из кровати, прочь от восхитительного жара. Билл мерно дышит.

Закрываю за собой дверь между комнатами. Заново переживаю нашу близость. Я могла поступить так только по одной причине: я влюблена. Но откуда мне знать, что его привлекла именно я, а не глянцевый блеск Черноокой Сюзанны?

С моей мокрой красной куртки, висящей на ручке двери, капает кровавая вода. В тонкой стеклянной вазе стоит одинокая белая орхидея – успокойся, никто не знал, что ты снимешь этот номер! С фотопортрета в старинной рамке на меня смотрит юная девушка. Холодно, как будто мне здесь не место.

Всего-навсего девица с фотографии. Примерно возраста Чарли. Вокруг головы уложена толстая тугая коса – от таких наверняка бывают жуткие мигрени. Я представляю, как она могла бы выглядеть с распущенными волосами и косметикой «Мак» на лице. А потом переворачиваю фотографию.

Понятно. Местная достопримечательность. Прямо как я.

Неудивительно, что Лидия явилась мне здесь, в этой комнате, расшитой, как нарядная салфетка на черной скатерти города. Где красивая девушка с косами словно напоминает мне: все предрешено.

Три часа назад я запросто могла погибнуть на шоссе I-45 между Хантсвиллом и Корсиканой. Какая ирония судьбы: чудом уцелевшая жертва серийного убийцы гибнет при столкновении с фурой, перевозившей сладкую выпечку. Дальнобойщик, ехавший по шоссе в ста футах впереди, не справился с управлением, и машину занесло. Будь заносы олимпийским видом спорта, он бы точно взял золото. В те шесть секунд, когда на нас неслось изображение огромного пончика, присыпанного розовым конфетти, у меня в голове стучалась одна мысль: неужели это конец?!

Но нет, не конец. Заодно я полностью пересмотрела свои взгляды на «БМВ». Их владельцы не зря чувствуют себя королями на дорогах.

Лукас встречает меня на пороге – хорошо, потому что я забыла новый пароль, установленный по его настоянию, и плохо, потому что Билл еще не уехал: ждет, пока я войду в дом. Оборачиваюсь, чтобы ему помахать, а он уже выезжает на улицу. Надеюсь, он поверил, что я не сплю с Лукасом.

Завтрак в отеле получился неловкий. Билл сидел напротив меня за весьма торжественным столом с хрустальными вазочками и серебряными приборами; миссис Мансон рассказывала, что тонкая резьба на буфете – дело рук местных заключенных. Перед кулинарным шедевром, приготовленным дочерью миссис Мансон (печеным голландским блинчиком с веером из свежей клубники и сахарной пудры наверху), устоять оказалось невозможно.

Наверное, Билл расстроился, что я ушла в свой номер. Всю дорогу до дома мы оба напряженно ждали, когда другой заговорит о тридцати минутах нашей ночной близости. Такое чувство, что это был сон, навеянный самим домом, вдруг заскучавшим по прежней насыщенной и шумной жизни: когда-то люди сочетались браком на его лужайке, рожали детей в его кроватях, лежали в гробах в гостиной на первом этаже. Я до сих пор чувствую руки Билла на своей коже.

После того как мы чудом избежали аварии, тишина стала еще более гнетущей. Билл словно устал спасать жизни.

Я настолько увлеклась девичьими романтическими переживаниями и ощущением, будто моя одежда пропахла смертью, что не сразу замечаю странное лицо Лукаса.

– С возвращением, – говорит он и стягивает с моих плеч рюкзак.

Я вхожу в гостиную. Лукас чем-то не на шутку обеспокоен.

– Что случилось?

– Кто-то слил в прессу твое… подозрение, что убийца Чернооких Сюзанн все эти годы сажал для тебя рудбекии. Псевдоэксперты по телику уже начали болтать о твоем психическом здоровье. В Сети гуляет размытая фотография: женщина с лопатой стоит возле старого викторианского дома, где ты раньше жила. Пишут, что это ты. То есть это действительно ты, но лицо плохо видно.

– Когда ты это узнал?

– Может, присядешь?

– Я уже насиделась в машине.

Лукас внимательно изучает мое лицо.

– Чарли мне написала. Это уже по всему «Твиттеру» и «Инстаграму» гуляет.

– Черт. Черт, черт, черт!

Он медлит.

– Мне пришлось выключить звук на телефоне. Кстати, зачем тебе вообще городской телефон?

– Давай обсудим это в другой раз! Какое это вообще имеет значение? Террел скоро умрет. Я не в состоянии защитить Чарли. – Я подхожу к кухонной стойке, на которую Лукас сложил всю почту. Он встает у меня за спиной и начинает массировать мне плечи. Добрый. По-настоящему волнуется за меня. Но от его массажа мне только хуже. Он втирает смерть в мою кожу.

Я пытаюсь незаметно ускользнуть.

– Что это такое?

Открываю пустую картонную коробку. Рядом лежит книга в бумажной обложке.

– Вчера посылка пришла. Чарли ее открыла, решив, что это «Поправка-22». Неделю назад она просила тебя ее заказать, помнишь?

– Забыла. Я никаких книг не заказывала.

– Посылка на твое имя. – Лукас разворачивает коробку, чтобы я могла убедиться.

– Где квитанция? – Я смотрю на обложку: из скалистого моря поднимается полупрозрачный призрак девушки. «Прекрасный призрак», автор Роуз Майлетт.

Роуз Майлетт. Имя будит в голове какие-то смутные – и неприятные – воспоминания.

Лукас засовывает руку в коробку.

– Вот квитанция. Похоже, это подарок. Есть записка: «Надеюсь, тебе понравится». Больше ни слова.

«Надеюсь, тебе понравится». Обычные слова пауками ползут по моей спине.

– Что с тобой?

– Ничего, – выдавливаю я. – Подумаешь, книжка. Мне надо переодеться.

– И последнее. Твоя подруга Джо забегала. Позвони ей. В город скоро приедет ее приятель геохимик, который работал над останками Сюзанн. Она хочет вас познакомить. Ах да, и тот зуб с дедушкиного огорода принадлежал койоту.

До возвращения Чарли из школы остается двадцать минут. Еще чуть позже Лукас вернется из книжного – кто-то же должен купить ребенку «Поправку-22», – и заодно из кофейни, где он встречается с «новой знакомой». Читай, с девушкой.

Времени сушить волосы уже нет. Я закутываюсь в халат, нахожу в комоде Чарли какие-то махровые носки и усаживаюсь на ее расправленную кровать с ноутбуком. В мое отсутствие он обрел новый уютный дом в постели дочки.

У меня прямо мания – подогретая горячим душем и уверенностью, что имя Роуз Майлетт неспроста кажется мне знакомым. Оно так и сверлит мой разум, заставляя первым делом обратиться к «Гуглу» – а не войти в «Твиттер» под ником Беспощадной Жницы и не позвонить Джо, которая хочет сообщить мне очередную весть о тщетной попытке извлечь имена Сюзанн из праха. Какие все же упрямые кости!..

Результаты не заставляют себя ждать. Первым делом я выясняю, что Роуз Майлетт – не настоящая писательница и не автор многочисленных детективов. На экране возникает вовсе не отретушированный портрет женщины, которая хочет выглядеть умной, красивой и на десять лет моложе своего возраста.

На экране – труп женщины. Убитой в 1888-м. Предполагаемая жертва Джека-потрошителя, проститутка с несколькими прозвищами: Катарина, Пьяная Лиззи и Милая Алиса. Ее нашли задушенной, со следом от струны на шее – в сиреневом фартучке, красной фланелевой юбке и гольфах в сине-красную полоску.

На секунду я вновь превращаюсь в школьницу – она сидит на второй парте, мажет губы бальзамом «Розовый лимонад» и слушает доклад Лидии о Джеке-потрошителе, от которого половине класса потом неделю снились кошмары.

Но мои пальцы остаются в настоящем и продолжают печатать. Открывают следующую страницу с результатами и четвертую ссылку сверху. «Роуз Майлетт, автор «Прекрасного призрака». Что Элизабет Бейтс хочет сказать о своем убийце пятьдесят лет спустя?» Такая же книга сейчас лежит на моей кухонной стойке. Я быстро просматриваю краткое содержание. Сюжет детектива мне совершенно не знаком: молодая английская аристократка бесследно исчезает на изломанном побережье Норт-Девона, где они с мужем решили провести медовый месяц. 184 отзыва, средняя оценка 4,6. Напечатано пять лет назад в Великобритании. Эти недостающие четыре десятых не дали бы покоя Лидии. Биографии автора нет, как и списка других книг того же автора. Сайт вежливо предлагает: «Если вам понравился этот автор, возможно, вас заинтересуют книги Энни Фармер и Элизабет Страйд». Я быстро забиваю имена в поиск, хотя и так знаю ответ. Еще две жертвы Джека-потрошителя. Умная, умная Лидия.

Это ведь она, правда? Больше некому. Шлет мне цветы, заказывает книги.

Стало быть, Лидия жива. И продолжает играть со злом. Крадет псевдонимы у жалких мертвых шлюх. Наживается на чужом безысходном горе. Почему-то решила надо мной поглумиться.

Я захлопываю крышку ноутбука.

Моя дочь вот-вот придет домой.

Несколько бесценных секунд я наслаждаюсь богемным миром Чарли: черная меловая стена, которую она сама выкрасила прошлым летом (теперь она украшена цитатами из Стивена Кольбера и искусными граффити ее друзей), гирлянда из лун и звезд под потолком, расплавленные свечи на подоконнике. Призы и кубки, которые она запихнула на верхнюю полку в кладовке, потому что не хочет «выпендриваться».

Я торопливо насыпаю в машину стиральный порошок, когда щелкает замок входной двери.

– Мам!

– Я в ванной! – кричу в ответ. Три глухих удара об пол: рюкзак, первый ботинок, второй. Хорошие звуки.

Чарли обвивает меня сзади руками ровно в тот момент, когда я закрываю крышку стиралки. Эта одежда теперь всегда будет казаться мне грязной, сколько ни стирай.

– Почему на улице такая холодрыга?! – спрашивает Чарли. Не: «Почему ты не как все?! Почему я должна читать про тебя в «Твиттере»?» Я покрепче прижимаю к себе руки дочери. – Я соскучилась, – говорит она. – Что будем есть?

Высвободившись из ее объятий, я добавляю в лоток стиралки еще немного порошка.

– Я тоже очень скучала. Думаю приготовить яйцэндвичи.

Яйцэндвичи – наша любимая еда, когда срочно надо порадовать себя чем-нибудь вкусненьким. Варишь яйца вкрутую, рубишь белок в кашу, мажешь им хлеб, а сверху присыпаешь крошками желтка. Не жалеть соли и перца. Подавать с «Доктором Пеппером». Когда я ослепла, тетя Хильда готовила мне яйцэндвичи раз в неделю.

– Это ужасно… то, что происходит, – говорю я.

– Не парься. Мои друзья не верят во всякую чушь. Они даже решили устроить кампанию против этих придурков. Поджарь бекон, хорошо? Погоди-погоди, не запускай стиралку. У меня тонна одежды с тренировки. Народ вечно забывает всякую хер… фигню, а тренер за это заставляет нас бегать. У меня все провоняло. И еще у одного идиота какая-то болячка на ноге выскочила, и его мама всех просто достала! Люди в костюмах из «Звездных войн» продезинфицировали раздевалки, и теперь ото всех разит «лизолом». От парней разит «лизолом» и «аксом» – это жесть!

– М-да, неприятно. – Я закрываю крышку. – Ничего, я потом запущу вторую партию стирки.

– Да у тебя там почти пусто! – восклицает Чарли. – Подожди, я мигом сбегаю. Мне завтра ничего нельзя забывать, команда просто не выдержит очередной пробежки!

Она уже стянула с себя одежду и стоит в одном лифчике, трусах и гольфах – моя веселая, мелодраматичная юная американка до мозга костей. Четырнадцать лет назад она была очаровательным розовым свертком, который послали юной Тесси, чтобы та еще пожила на белом свете.

– Ничего страшного. Я все постираю. Не хочу, чтобы вещи полиняли.

Я вру – и одновременно нет.

Я уже надела пижаму – и тут вспоминаю, что надо позвонить Джо. Она сразу берет трубку.

– Тесса! – восклицает она.

– Простите, что так поздно звоню.

– Ничего. Билл рассказал про вашу поездку. Лед, горе и ни грамма текилы. Звучит ужасно. Можете заскочить завтра ко мне в офис?

– Да, конечно, – быстро отвечаю я, хотя самой больше всего на свете хочется запереть дверь и больше никогда не выползать из дома.

– Надо немного ввести вас в курс дела перед встречей, потому что это будет частью презентации, – тараторит Джо. – Я кое-что от вас утаила… боялась переборщить с информацией. Полторы недели назад один из моих практикантов заканчивал каталогизировать останки Сюзанн из двух гробов. Как вы понимаете, там было полно мусора: пыли, грязи, глины, осколков костей. Я хотела удостовериться, что мы отфильтровали абсолютно все. Умудрился же первый следователь упустить из виду третью правую бедренную кость. Кстати, мы подняли несколько его других дел – и тоже нашли ошибки.

– Не томите, Джо, – говорю я.

– Мой студент нашел подозрительный хрящик. Я подтвердила его догадки: хрящ принадлежал плоду. Одна из неопознанных жертв оказалась беременна девочкой. Мы только что сверили ДНК ребенка с ДНК Террела и можем с уверенностью сказать, что он – не отец. Мы добавим образцы ее ДНК в криминалистические базы данных – возможно, найдем еще одно совпадение. Новую зацепку.

Ну конечно, Террел – не отец!

Я мысленно начинаю считать. В могиле лежали шесть девочек: мы с Мерри, Ханна, две неопознанные жертвы и один ребенок. Кто-то из них вновь начинает зудеть у меня в голове – на всякий случай, вдруг я забыла?

Все ответы – у меня.

Мистер Вега: Тесси, можешь нам немного рассказать про «пыльцу Чернооких Сюзанн»?

Мисс Картрайт: Это трудно объяснить. Термин придумала моя подруга Лидия.

Мистер Вега: Все же постарайся. Расскажи, например, про тот случай, когда ты вышла под проливной дождь – и отец не мог увести тебя обратно в дом.

Мисс Картрайт: Я думала, если постою под дождем подольше, он смоет с меня всю пыльцу.

Мистер Вега: Ее видно?

Мисс Картрайт: Нет.

Мистер Вега: А когда ты впервые ее заметила?

Мисс Картрайт: В день выписки из больницы. Еще раз: я ее не вижу. Какое-то время мне казалось, что дело в кондиционере для белья. В мыле. В стиральном порошке. Поэтому мне и не удается от нее избавиться, думала я.

Мистер Вега: Сейчас пыльца тоже есть?

Мисс Картрайт: Немного. Самое ужасное было, когда она попала в спагетти с тертым пармезаном. Я потом всю ночь блевала.

На огромном столе в конференц-зале нет никаких костей. Только одинокая коробка с салфетками «Клинекс». У меня такое чувство, что кто-то вбил гвоздь в мое сердце.

По всей видимости, на встречу, устроенную Джо, я пришла первой. В комнате никого, только стол и стулья – да остаточные флюиды боли после встречи с мамой и братом Ханны. Если бы существовал какой-нибудь УФ-фонарь для поиска следов горя и гнева, здесь все стены оказались бы испещрены жутким граффити в духе Дали. Сколько семей сидело за этим столом, ожидая, пока их любимых загонят в упрямые рамки криминалистической науки?

Дверь за моей спиной со щелчком закрывается. Флуоресцентный свет так палит с потолка, что почти останавливает ток крови в жилах. Я сажусь на стул, в котором совсем недавно сидел брат Ханны, и пытаюсь выключить мысли.

Дверь открывается, и в зал заходят сразу все участники встречи. Билл, лейтенант Майрон, Джо и ее русский друг Игорь Аристов, тот самый гений из Галвестона.

– Игорь – как Игорь Стравинский, – сказала мне Джо по телефону в тот вечер, зная, конечно, что я сразу представила себе горбуна из «Франкенштейна», а вовсе не автора «Весны священной».

Этот Игорь, однако, не горбун. У него нет черной накидки с капюшоном и жутких вытаращенных глаз. Он высокий и подтянутый, одет в штаны цвета хаки и красное «поло». Глаза теплые, карие. Из уголков глаз бегут морщинки – но почти сразу останавливаются. Едва заметная проседь на висках.

Игорь подходит ко мне и крепко пожимает мою руку.

– Вы, как я понимаю, Тесса. Очень рад знакомству.

У него сильный акцент, и большинство женщин на моем месте уже воображали бы, как он снова и снова произносит их имя в любовном пылу. Это не про меня. Я пришла сюда только потому, что хочу помириться с Джо. Все эти «если бы» да «кабы», которыми будет пестрить речь Игоря, мне неинтересны. Или этот гений сейчас сотворит чудо на моих изумленных глазах, или мне надо прислушаться к совету Билла: смириться с участью Террела.

Лейтенант Майрон садится первой. Интересно, я выгляжу такой же убитой, как она?

– Давайте все присядем, – говорит Джо. – Не будем тянуть время, у Эллен была тяжелая ночь.

– Полицейский застрелил свою молодую жену. По одной пуле за каждый месяц совместной жизни – всего шесть. Начинай, Джо.

Джо кивает. От волнения она никак не может унять свои руки: первый раз вижу ее в таком состоянии.

– Обычно я посылаю Игорю образцы стертых в порошок костей, а он изучает их и высылает мне готовые результаты исследований. Но это бумажки, переписка между двумя учеными. Я хочу, чтобы вы трое услышали все из первых уст: вдруг какая-нибудь мелочь поможет что-то вспомнить. – Она старательно прячет глаза от меня. Ясно, кому здесь больше всего требуется такая помощь.

Игорь устроился во главе стола.

– Я – геохимик. И геолог-криминалист. Основы изотопного анализа кто-нибудь изучал? – Игорь обводит нас взглядом. – Хорошо, тогда я попробую объяснить на пальцах. Жертв я буду называть «Сюзанна номер один» и «Сюзанна номер два». Я получил образцы бедренной кости Сюзанны номер один и образцы черепа и зубов Сюзанны номер два. Кроме того, Джо прислала мне образцы плода, принадлежавшего Сюзанне номер два. Я сумел установить, что одна женщина прожила большую часть жизни в Теннесси, а вторая – почти наверняка из Мексики.

– Что? – Билл своим удивлением взрывает напряженную обстановку в комнате. – Откуда вы можете это знать?

Игорь переводит на него спокойный взгляд.

– Кости человека поглощают определенные химические маркеры из почвы того региона, где он проживает. Соотношение элементов – кислорода, свинца, цинка и так далее – в почвах большинства регионов остается одинаковым на протяжении сотен тысяч лет, с тех пор, как формировались реки и горы. А есть и современные маркеры. Очень легко определить, что Сюзанна номер один – американка, а не европейка, потому что в Америке и Европе используются различные источники этилированного бензина.

– То есть наши кости впитывают всякую хрень из воздуха? – вдруг оживляется лейтенант Майрон. – Так ведь мы уже давно отказались от этилированного бензина!

– Неважно, – терпеливо отвечает Игорь. – Да, сейчас он запрещен, но его следы до сих пор обнаруживаются в почве и в нашей костной ткани. А маркеры Сюзанны номер один указывают на то, что она в течение многих лет проживала рядом с определенным набором шахт, скорей всего, неподалеку от Ноксвилля, Теннесси. Сколько именно лет – не знаю. И место ее смерти мне тоже неизвестно. Я, возможно, смог бы это сказать, будь у меня образец ее ребра. Ребра человека постоянно растут и меняются, поглощая вещества из окружающей среды. С их помощью можно установить место проживания человека в последние восемь-десять лет его жизни. Но скелеты жертв неполные: из могилы удалось извлечь лишь отдельные части головоломки.

– Мексика. Теннесси. – Билл не сводит взгляда с лейтенанта Майрон. – Ваш убийца, вероятно, кочует с места на место. А Террел ни разу не уезжал из дома.

– Он не мой убийца.

Билл оставляет сарказм лейтенанта Майрон без внимания и продолжает что-то строчить в телефоне.

– Перестаньте, пусть Игорь договорит, – призывает к порядку Джо.

– Ничего-ничего, – улыбается Игорь. – Я даже рад выбраться из лаборатории. И особенно – лично познакомиться с вами, Тесса. Подобные встречи вдыхают в мою науку… жизнь. А это дело представляет особый интерес. Мне удалось извлечь еще больше информации из останков Сюзанны номер два и ее нерожденной дочери. В них содержатся элементы вулканической почвы и маркеры, указывающие на то, что в рационе жертвы было много кукурузы. Я могу предположить, что она родилась в Мехико или где-то неподалеку. Мы с Джо считаем, что ей было около двадцати лет.

– Это еще не все? – спрашивает Билл.

Игорь кладет ладони на стол.

– В могиле был лишь один череп, который принадлежал Сюзанне номер два. Я попросил Джо прислать мне образцы определенных зубов, потому что зубы позволяют выстроить хронологию. – Если прежде он говорил монотонно, словно читал лекцию, то теперь его голос немного оживляется. – Эта наука открывает поразительные вещи! В детстве мы суем в рот все что ни попадя. Зубная эмаль поглощает пыль. Первый моляр формируется к трем годам – и как бы замораживает изотопный сигнал в этом периоде. Первый моляр Сюзанны номер два говорит нам, что она в раннем детстве жила в Мехико. Третий моляр заканчивает формироваться в подростковом возрасте – в случае Сюзанны номер два это по-прежнему был Мехико. А что потом – не знаю. Ближе к совершеннолетию она переехала или ее похитили.

– С ума сойти. – Лейтенант Майрон обводит взглядом присутствующих. – Правда?

Непонятно, действительно она восхищена, или голова у нее идет кругом от недосыпа и постоянного присутствия зверского насилия в рационе.

– А почему вы уверены, что она уехала из Мехико живой? – спрашивает Билл. – Известно, что убийца перемещал останки минимум дважды. Он не сразу закопал своих жертв в том поле рудбекий, где нашли Тессу. – Билл резко переводит взгляд на меня, словно только что вспомнил о моем присутствии. – Извини, Тесса. Я просто хочу сказать, что, возможно, через границу перевезли уже ее останки.

Лейтенант Майрон зарывает пальцы в волосы.

– Если жертву похитили или она была нелегалкой, установить ее личность практически невозможно. Родные не разместят в базе ДНК дочери-нелегалки. А если они подумали, что их дочь попала в руки торговцев наркотиками, то тем более не захотят поднимать шум – чтобы не нарваться на новые неприятности. Эти изверги вешают обезглавленных жертв на мостах. Родителям надо думать о безопасности остальных детей.

Джо кивает.

– Она права. Я работала над останками девушек и женщин, убитых и зарытых в пустыне неподалеку от Хуареса. Беседовала с их семьями. Все они запуганы до смерти. В этой пустыне погребены сотни девушек, и с каждом годом их все больше.

– Я могу лишь рассказать о том, что выяснил. – Игорь пожимает плечами. – Не буду скромничать, в таких старых делах криминалистам редко удается что-то узнать. Я занимаюсь передовой наукой. Нам повезло, что эти женщины жили в регионах, почвенные маркеры которых уже известны и изучены. Я мечтаю в ближайшие десять лет охватить большую часть мира, однако пока вся карта в белых пятнах.

По лицу Билла невозможно угадать, о чем он думает, но я-то знаю. Уже слишком поздно. Вероятно, когда-нибудь ученые смогут установить личности Сюзанн, но Террела это не спасет.

Тут лейтенант Майрон, оживившись, вскакивает и пихает Билла в плечо.

– Не унывайте! Вы же из тех техасцев, что верят в эволюцию, а? – Она поворачивается к остальным. – Мы займемся поиском по газетным архивам и базам пропавших без вести. Будем искать девушек в возрасте пятнадцати – двадцати пяти лет, которые пропали в районе Теннесси и Мехико. Особенно Теннесси внушает надежду. А вы молодец, доктор Франкенштейн. Это уже что-то, это реально. Вы думали, мне плевать? Нет, не плевать, просто мне нужны реальные зацепки.

Она бы сейчас точно не захотела оказаться в моей голове. Там творится страшное: я гадаю, почему ни одна из Сюзанн не говорит со мной по-испански.

Я тихо вхожу в дом и первым делом замечаю на кухонном стуле аккуратно сложенную одежду из моей поездки в Хантсвилл. Интересно, кто отделил эти вещи от остальных – Чарли или Лукас? Кто из них видит меня насквозь?

На журнальном столике – чистая волейбольная форма Чарли. Перед диваном валяется пылесос, проглотивший с пола все крошки попкорна. Лукас занимался приземленными (и очень важными) аспектами моей жизни, пока я пыталась осознать глубокую связь человека с землей и ветром, которые оставляют свой след в наших костях.

Я верю доктору Игорю. Конечно, это сложно назвать наукой, но одно время я была совершенно убеждена, что пыльца Чернооких Сюзанн передается от меня другим, стоит случайно задеть их плечом или пожать им руку. Все думали, я уклоняюсь от рукопожатий, потому что у меня невроз. А я просто пыталась защитить окружающих меня людей.

Теперь я взрослая. Мои рукопожатия тверды, как дедушкины, я дважды в день заключаю дочь в крепкие объятья и позволяю друзьям отпивать чай со льдом из моего стакана – даже бровью не повожу. Но я не перестала быть Черноокой Сюзанной. Это клеймо. Как «шизофреничка». «Жиртрест». «СДВГ».

Лукас приподнимается с дивана, видит меня, падает обратно и тут же засыпает. Солдат спит, пока может. Ладно, так и быть, не буду звать Чарли. Она наверняка у себя в комнате – исполняет привычный затейливый танец: Джейн Остен, алгебра, чат. Повторить.

В такие моменты мне сложно объяснить себе и Чарли, почему у нас с Лукасом не сложилось. Ну где еще встретишь подполковника армии США, который будет складывать твое нижнее белье? Я чувствую запах картофельного супа из мультиварки – традиционное и единственное блюдо из обеденного репертуара Лукаса. Картошка, лук, молоко, соль, перец, масло. Для Чарли – жареный бекон. Ах да, в случае острой необходимости ее папа может приготовить острющий сэндвич с горчицей и копченой колбасой.

Нормальное постоянно стучится в мою дверь и просит приютить, но я его гоню. Моя мама готовила брауни – а через секунду упала замертво на кафельный пол. Нормально? Поверьте – да. Потом стало хуже.

Я кладу сумку на кухонную стойку. «Прекрасный призрак» валяется в дальнем углу вместе с невскрытой почтой. Я хочу прочитать книгу, однако не в силах заставить себя даже прикоснуться к ней. Там могут оказаться такие сведения о Лидии, которые я вовсе не хочу знать. Или я порежу палец острым краем бумаги и усну мертвым сном.

Растерянно ощупываю завернутый в фольгу кирпичик, которого раньше здесь не было. Каракули на бумажном скотче гласят: «Финиковый сюрприз с кэробом от Эффи». Почти во всех названиях выпечки мисс Эффи фигурирует слово «сюрприз» – а если нет, то его там точно не хватает.

Интересно, ее дочь сейчас вежливо пытается жевать это произведение искусства? Возле дома Эффи я заметила «Форд Фокус» с нью-джерсийскими номерами. На прошлой неделе она взбудораженно объявила, что ее дочка наконец решила навестить родной юг. Я пропустила это мимо ушей, решив, что Эффи все перепутала: Сью, должно быть, давала ей такое обещание три года назад. Не знаю, что приезд дочки может значить для Эффи спустя столько лет разлуки; надеюсь, он пойдет ей на пользу. Быть может, нерадивая дочь тоже заметила похитителя садовых совков, который недавно поселился в голове у матери. Он, конечно, первоклассный воришка – но не тот, за кого его принимает Эффи. Бесконечные ряды совков на стене ее сарая до сих пор стоят у меня перед глазами – и, признаться, наводят жуть.

Я укрываю Лукаса шерстяным пледом и иду в комнату Чарли. Дверь плотно закрыта. Я стучу – нет ответа. Стучу еще раз и поворачиваю дверную ручку. Белая гирлянда под потолком мерцает. Стало быть, она планировала надолго разбить тут лагерь. Однако самой Чарли нигде нет.

Из моей комнаты доносится едва слышный звук. Она шмыгает носом? Заболела, что ли? Решила устроиться в моей кровати, пока я гуляю в поле с Сюзаннами? Меня охватывает чувство вины. Почему же Лукас не позвонил? Может, прививка от гриппа дала осложнения? Или аллергия вернулась? Или тренер ранил ее нежное девичье сердце небрежным замечанием?

Нет. Она не больна. Чарли сидит по-турецки на моей кровати, как Лидия, и внимательно читает. Всюду – на кровати, на антикварном коврике – валяются бумаги. Мой рюкзак лежит рядом с Чарли. Молния открыта. Мне хочется заорать «Не трожь!», но слишком поздно.

Щеки у Чарли мокрые.

– Я искала маркер…

Она показывает мне листок.

В тот же миг я понимаю, что наши отношения уже никогда не будут прежними.

– Ты поэтому не ешь «Сникерс»? – спрашивает дочь.

Не успеваю я ответить, как сзади подходит Лукас. Он протягивает мне телефон, который я оставила на кухонном столе.

– Это Джо. Хочет, чтобы ты срочно вернулась.

Мистер Линкольн: Лидия… Можно тебя так называть, да?

Мисс Белл: Да.

Мистер Линкольн: Давно ли ты знакома с Тессой Картрайт?

Мисс Белл: Со второго класса. Ее парта была позади моей, по алфавиту. Тетя Тесси говорила, что такую схему посадки учеников придумали на небесах, не иначе.

Мистер Линкольн: Вы сразу стали лучшими подругами? То есть дружите уже десять лет?

Мисс Белл: Да.

Мистер Линкольн: Когда Тесси пропала, ты, наверное, была в ужасе?

Мисс Белл: Меня с утра не покидало дурное предчувствие. У нас был такой тайный знак – если кто-то из нас не мог выйти на связь и поговорить по телефону, мы звонили друг дружке и ждали два гудка, потом вешали трубку. Спустя пять минут – еще звонок и два гудка. Глупая придумка, еще из детства. Я сидела дома и ждала ее звонка.

Мистер Линкольн: Тесси не позвонила? И ты ни разу не вышла из дома?

Мисс Белл: Только на десять минут – проверить домик на дереве.

Мистер Линкольн: Нет ли там… Тессы?

Мисс Белл: Не оставила ли она мне записку. Там была щелочка, в которой мы оставляли друг другу послания.

Мистер Линкольн: И записки не оказалось.

Мисс Белл: Нет.

Мистер Линкольн: Твои родители все это время были дома?

Мисс Белл: Да. Моя мама, у папы что-то стряслось на работе. Взорвался двигатель у машины или что-то такое. Он приехал позже.

Мистер Линкольн: Мы к этому еще вернемся. Чуть раньше ты говорила, что с тех пор, как Тессу похитили, тебе снятся кошмары. Это так?

Мисс Белл: Да. Но они не такие ужасные, как у Тесси.

Мистер Линкольн: Можешь описать пару своих?

Мисс Белл: Да это, по сути, один сон – снится мне почти каждую ночь. Я стою на дне озера. Клише. Фрейд бы не заинтересовался.

Мистер Линкольн: А Тесси там есть?

Мисс Белл: Нет. Я вижу свое лицо, но оно – не мое. На поверхности озера лодка, в ней – мой отец. Он протягивает мне руку. У него всегда паранойя на воде, боится, что кто-нибудь из нас утонет. В общем, с его пальца соскальзывает университетский перстень и уходит на дно. Этого он тоже всегда боится, поэтому оставляет перстень дома. Папа год учился в Университете Огайо и очень этим гордится. Обожает свое кольцо, хотя купил его на какой-то барахолке.

Мистер Линкольн: Я понимаю, что это трудно, но постарайся отвечать проще, ладно? Скажи: Тесса боялась твоего отца?

На сей раз я прихожу не первая. Уже за полночь. Коробку с «клинексами» посреди стола явно кто-то потревожил: она стоит в дальнем углу. Джо надевает латексные перчатки. По телефону она велела мне приехать сейчас же, но я не могла бросить Чарли в ворохе моих свидетельских показаний. Мы должны были поговорить. Чарли иногда – это маленькая Тесси. Уж очень она торопится заверить взрослых, что все хорошо.

Джо не сказала, зачем я должна приехать. Это сводит меня с ума. «Только не гони машину», – попросила она. Уложив Чарли, я помчалась к Джо со скоростью молнии – и не глядя на светофоры. Что ждет меня в лаборатории? Мой монстр в наручниках? Или новые скелеты Сюзанн будут мрачно скалиться мне со стерильных столов?

В конференц-зале, кроме Джо, только один человек. У окна сидит девушка, вполне живая. У нее шелковистые, собранные в хвост черные волосы. Она смотрит в окно на посеребренные лунным светом деревья, что растут перед музеем современного искусства через дорогу: два дерева из нержавеющей стали с затейливо переплетенными тонкими ветками. Они клонятся друг к другу, словно намагниченные. Такое же чувство у меня вызывает эта девочка: ну когда же она покажет лицо? Наконец она поворачивается… И я ее узнаю.

– Эта юная леди – Аврора Ли, – знакомит нас Джо. – Дочь Лидии Белл, как она говорит.

Именно так я и подумала – сразу же, с первой секунды. Волосы чуть темнее, кожа еще больше напоминает слоновую кость, но глаза… неповторимые, умные, мечтательные… такие могли быть только у дочки Лидии.

И имя. Аврора Ли. Героиня ее любимой поэмы.

– Здравствуй, Аврора. – Мысленно я пытаюсь заглушить Сюзанн, швыряющих в черноволосую девочку возмущенные крики: «Самозванка! Негодяйка! Обманщица!»

Джо принимается барабанить пальцами по столу, чем вновь привлекает мое внимание.

– Аврора сначала приехала в полицейский участок. Там позвонили лейтенанту Майрон, но у нее сегодня выходной. Лейтенант попросила их связаться со мной.

– Я устроила скандал. – Аврора плюхается на ближайший стул и бросает на стол ворох смятых салфеток. Нос у нее красный и блестящий, в одной ноздре сверкает крошечное серебряное колечко. Красивые глаза Авроры налиты кровью. – Простите. Я уже успокоилась.

– Вы тоже присядьте, Тесса. – Джо поворачивается к Авроре и трогает ее за плечо: – Хочешь, чтобы я все ей объяснила?

Та отдергивает руку.

– Нет. Все нормально. Я сама. Со мной уже все хорошо. Правда. Просто никто меня не слушал – а вы выслушали. И я успокоилась. – Она разворачивается ко мне и начинает тараторить: – По «Фоксу» показывали репортаж о выкопанной в саду жестяной коробке. Там вещи моей мамы. Они принадлежат мне.

– Я объяснила Авроре, что пока это улики. Возможно, ей выдадут их позже.

– А я не хочу позже! Я хочу посмотреть прямо сейчас! – Тон непринужденный и упрямый одновременно. Как же она напоминает мне Чарли! Да и разница в возрасте у них небольшая – она старше моей дочери от силы на пару лет. Шестнадцать? Максимум семнадцать.

– Я не знала, что у Лидии есть дочь. – Голос у меня на удивление спокойный. – Где сейчас твоя мама?

– Я ее никогда не видела. – Слова Авроры звучат как выпад. Упрек.

Джо надевает «профессиональную» маску.

– Аврора говорит, что с самого рождения воспитывалась бабушкой и дедушкой – мистером и миссис Белл. Правда, она только сейчас узнала, что это их настоящая фамилия. Они говорили, будто ее мама погибла, а про отца они ничего не знают. Конечно, Аврора им верила. Потом бабушка умерла, а у дедушки случился удар, и ему пришлось надолго лечь в больницу. С тех пор Аврора жила в приемной семье, во Флориде. Я уже позвонила им и сообщила, что с ней все в порядке.

– А дальше?..

– А дальше вот что. Месяц назад адвокат вскрыл ячейку в банке, которую завели бабушка с дедушкой. Там были всякие бумаги: свидетельства о рождении, налоговые документы. Все это Аврора привезла с собой. – Джо показывает на ее пухлую сумку с розовыми цветами.

– Они мне врали. Каждый божий день – нагло врали мне прямо в лицо! Меня зовут не Аврора Ли Грин. Я – Аврора Ли Белл. – Она достает из коробки чистую салфетку. – Я стала копить деньги на частного сыщика и одновременно гуглить информацию о своей семье. Пару раз всплывало имя Лидии Белл – в связи с жуткой историей про маньяка. Но я не знала, моя ли это мама. По правде говоря, мне не хотелось, чтобы это была она. А потом я увидела статью про раскопки во дворе того дома, где раньше жили бабушка с дедушкой. Репортер назвал их имена, и тогда я все поняла. Украла у приемной матери немного денег и села на автобус. – Ее снова начинают душить слезы. – Она меня убьет. И откажется от меня. Вообще-то она хорошая!..

– Не волнуйся, Аврора, она очень обрадовалась, что с тобой все в порядке. Я ведь с ней разговаривала. Она просила передать, чтобы ты не волновалась, помнишь? Значит, она не сердится. – Успокоив девочку, Джо обращается ко мне: – Аврора боится, что ее мама стала жертвой маньяка, и поэтому бабушка с дедушкой пустились в бега. Я объяснила, что никаких улик в пользу этого нет. И что именно вы можете рассказать ей про маму – какая она была и с кем встречалась.

Я открываю рот… и закрываю.

Насколько мне известно, Лидия ни с кем не спала. Только один раз дело дошло до «третьей базы» – орального секса – со звездным бейсболистом школьной команды, игроком этой самой третьей базы. Она была в восторге от каламбура. Даже заявила, что теперь хочет совершить соответствующие любовные подвиги с игроками первой и второй базы. Помню, меня это покоробило. Парням от Лидии нужно было только одно: бесплатно пощекотать нервы. Встретиться ночью с красивой сумасшедшей девчонкой и надеяться, что она не захватит на свидание топор.

Лицо Авроры дергается от нетерпения. Вот она, живая улика, о существовании которой я даже не догадывалась. Как же ей все объяснить, не причинив боли? Глаза Авроры – две сияющие пропасти. Они горят даже в ярком свете флуоресцентных ламп. Несмотря на кольцо в носу и хмурую мину, она – практически копия матери.

– Джо, почему вы в перчатках?

– Я хочу взять у Авроры образец ДНК. Выдать ей вещдоки я не могу, а вот поискать ее ДНК по всем базам – запросто.

– Чтобы найти моего отца. В свидетельстве о рождении про него ни слова. – Аврора так полна надежд. Так наивна. – Может, он просто не знал о моем существовании.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

– Шестнадцать.

Стало быть, Лидия сбежала из города уже беременной. Картина проясняется. Теперь мне понятно, почему Беллы решили скрыться. Миссис Белл считала, что невеста должна явиться к алтарю нетронутой и чистой – то бишь с целой девственной плевой. Сперматозоиды и яйцеклетки мгновенно превращаются в маленьких людей. Беременная дочь стала плевком ей в душу, об аборте и речи быть не могло. Но чтобы менять фамилию?..

– Джо говорит, она была вашей лучшей подругой. – В голосе Авроры слышится мольба. Вот только о чем?

Как своевременно она появилась на горизонте! Даже слишком.

Быть может, девочка говорит правду. А может, она – лишь пешка в маминой игре.

– Самой лучшей и верной, – вру я. – Вернее не бывает.

Мисс Белл: Нет. Тесси не боится и никогда не боялась моего папы. После трех бутылок пива он иногда начинал буянить, но Тесси никогда не трогал. Она всегда была очень сильной. И храброй. Вступалась за всех. Однажды я ей призналась, что на ее месте давно бы слетела с катушек. Ну то есть Тессе тоже досталось, и в голове у нее черт знает что. Она уязвима, как и все мы. Но я бы просто свихнулась. И знаете, что она ответила? Что потому это и случилось с ней, а не со мной. Она не для красного словца так сказала, не затем, чтобы выставить себя эдакой мученицей или еще кем. Нет, она не выносила чужих страданий. Взаправду. Вы должны это понимать. Тесси – лучше всех.

Мистер Линкольн: Еще раз прошу, постарайся отвечать по делу. Наверняка и мистер Вега тебя об этом просил.

Мистер Вега: Я не протестую.

Мистер Линкольн: Лидия, позволь спросить: ты боишься своего отца?

Мисс Белл: Очень редко. Когда он напивается. Но сейчас он как раз от этого лечится.

Мистер Линкольн: Твой кошмар – очень жуткий. Ты тонешь, а помочь некому…

Мисс Белл: Нет, мой папа всегда за мной ныряет.

Мистер Линкольн: Любопытно. Раньше ты мне не говорила про такую концовку. Может, он не за тобой ныряет, а за кольцом?

Мистер Вега: Так, Ваша честь, вот теперь я протестую.

– Восстановить память о каких-то событиях бывает непросто, – говорит доктор Джайлс. – Это не какой-нибудь волшебный фокус. Да я и не специалист по гипнозу.

Я смотрю на то же пустое велюровое кресло, в котором на прошлой встрече она просила представить монстра – и завалить его вопросами. В уголке пристроилась лохматая белокурая Барби со вскинутыми вверх руками – словно рефери, подтверждающий факт тачдауна.

– Тогда как это сделать?! – умоляюще восклицаю я.

– Некоторые врачи используют прием веревки или лестницы. Или просят стать наблюдателем, увидеть событие со стороны. Есть знаменитая цитата: болезненное воспоминание часто сродни серии неподвижных кадров или немому кино. Наша задача – подобрать музыку и слова…

– Так давайте подберем музыку, – говорю я. – И сами кадры. Я выбираю… стороннее наблюдение. Давайте снимем кино.

Про Аврору я ей не рассказала. Девочка уже благополучно вернулась во Флориду к приемной маме.

Не говорю я доктору и о том, что хочу дать Лидии главную роль в сегодняшнем фильме. Она всегда этого хотела – а я раз за разом лишала ее этой возможности. Сначала я была маленькой девочкой, у которой умерла мама. Потом – Черноокой Сюзанной.

Надеюсь, в этом кресле сегодня появится Лидия и расскажет мне что-то новое, неизвестное. У нее всегда есть в запасе что-то такое.

– Если вы действительно хотите попробовать гипноз, я посоветую вам другого врача. Я этим не занимаюсь.

– Не хочу другого врача.

У меня на лбу выступает пот. Я свисаю с потолка, как летучая мышь в темноте.

Итак, вот она я. Стою на парковке. Завязываю розовые шнурки на кроссовках «адидас» (шнурки я нашла в рождественском чулочке над камином). Поднимаю голову. И вижу Мерри. У нее во рту кляп, и она прижалась лицом к окну фургона. Я бегу. Хватаю липкую трубку телефона-автомата. Молюсь, чтобы человек за рулем фургона, поворачивающий ключ в замке зажигания, меня не заметил. Внезапная, невыносимая боль в лодыжке. Падаю лицом в асфальт. Над головой возникает его лицо. Меня поднимают сильные руки. Черные.

– Тесса. Ты что-то видишь?

Не сейчас. Нельзя останавливать показ. Кино в самом разгаре. Еще! Закрываю глаза и вижу ослепительный свет. Лидия танцует с Сюзаннами, сталкивает их со сцены. Поет «Вог» вместе с Мадонной на моей кухне. Расчесывает мне волосы, пока кожу головы не начинает приятно покалывать. Изображает тренера Винкля с его похабной болтовней: «Всякий раз, когда будете этим заниматься, представляйте себе мою физиономию. Я ору: «Мандавошки! Мандавошки!»

В голове одновременно вспыхивают десятки образов. Рисунок Лидии с рыжеволосой девочкой и полем свирепых цветов. Пьяный мистер Белл. Собаки тявкают и бегают кругами, как ненормальные. Миссис Белл плачет. Мы с Лидией мчим на велосипедах, пригнувшись к рулям. «Форд Мустанг» мистера Белла сопит во дворе, как злой огнедышащий дракон, а мы прячемся в клумбе с цветами. Мой отец спокойно разговаривает с ним на крыльце, просит его ехать домой. Это было всего однажды – и сотни, сотни раз.

Я – защитница. К горлу подступают слезы.

Снято. Следующий дубль. А вот и любимый доктор – звали? Этот эпизод я уже видела. Лидия. А вон там под деревом – мы с Оскаром. Какой красивый университетский городок, как приятно по нему гулять. Если бы я пошла вслед за Оскаром, тянувшим меня в другую сторону, я бы никогда это не увидела.

Камера наезжает на Лидию, при желании я могу даже прочесть названия книг, которые она держит под мышкой. Притворяется студенткой. Заговаривает моему врачу зубы – говорит пылко и быстро, в своей фирменной манере. Врач куда-то спешит и дает ей вежливые односложные ответы: явно хочет поскорей убраться.

Мистер Линкольн: Ваша честь, прошу считать поведение свидетельницы враждебным и предубежденным. Я терпелив, но это уже выше моих сил. Она уклонилась от ответа на пять моих вопросов!

Судья Уотерс: Не вижу ничего враждебного в этой миниатюрной девице в очках – кроме того, что IQ у нее явно выше вашего.

Мистер Линкольн: Протестую… вам, Ваша честь.

Судья Уотерс: Мисс Белл, отвечайте: Тесси лгала относительно каких-либо аспектов этого дела?

Мисс Белл: Да, Ваша честь.

Мистер Линкольн: Ладно, обсудим этот момент еще раз. Она лгала насчет рисунков?

Мисс Белл: Да.

Мистер Линкольн: И она лгала, что не видит, хотя на самом деле уже прозрела?

Мисс Белл: Да.

Мистер Линкольн: А до своего исчезновения она лгала касательно того, где будет бегать?

Мисс Белл: Ну да. Изредка.

Мистер Линкольн: И твой отец тоже иногда лгал насчет того, куда уходит?

Мистер Вега: Ваша честь, протестую.

До казни Террела осталось чуть больше недели, а я чищу морозильную камеру Эффи.

Пять дней назад судья отклонил ходатайство Билла на «хабеас корпус» – новость разъедает меня изнутри как щелочь. Билл сообщил мне ее по телефону. После слова «отклонил» я уже мало что слышала. Вроде бы судья говорил что-то про «непростое решение», однако найденные нами улики показались ему недостаточно убедительными для пересмотра дела.

Конечно, полиция продолжает изучать дело в свете новых теорий Игоря. У них есть список из шестидесяти восьми имен девушек, пропавших без вести в районе Мехико и Теннесси в середине 80-х – примерно так Джо оценила возраст останков.

Проблема в том, что у шестидесяти восьми девушек – сотни родственников, которые переехали, умерли, не берут трубку или попросту отказываются сдавать ДНК, чтобы помочь полиции установить личности Сюзанн. По меньшей мере пятнадцать человек из тех, с кем удалось выйти на связь, – подозреваемые по другим делам. Некоторые, возможно, убийцы, – но не тот, которого мы ищем. Одиннадцать девушек оказались беглянками, благополучно вернувшимися домой. Просто никто не удосужился убрать их из базы без вести пропавших. Словом, эта нудная и кропотливая работа может занять месяцы и даже годы. Невыполнимо. Безнадежно. Но кто-то этим занимается. А я не могу придумать, как вытащить примерзший фруктовый лед из морозилки Эффи.

– Эффи, оставляем или выбрасываем?

Хотя ответ я знаю, на всякий случай спрашиваю. У меня в руке полиэтиленовый пакет с потрепанным экземпляром «Одинокого голубя» в мягкой обложке. Гасс Маккри и Пи Ай Паркер годами мерзли рядом с какой-то едой, завернутой в фольгу и покрытой пушистыми ледяными кристаллами. Ее я решительно выбросила в мусорку, не спросив разрешения.

– Оставляем! – с укором в голосе отвечает Эффи. – Конечно, оставляем! «Одинокий голубь» – моя самая любимая книга на свете. Я ее нарочно туда положила, чтобы не потерять.

Ни за что не угадаешь, правдивы подобные объяснения, или Эффи только что придумала их в попытке оправдаться.

Через два дня после казни Террела она должна переехать жить к дочери. В Нью-Джерси. Как подумаю, что мне придется жить без нее, сразу становится нечем дышать. Однако же я согласилась помочь своей подруге погрузить в коробки всю жизнь. По крайней мере, такой у нас был план.

Пока что Эффи ни с чем не согласилась расстаться по доброй воле. Даже четыре совершенно одинаковые чугунные сковородки поедут с ней в Нью-Джерси. Отличаются они лишь воспоминаниями, навеки вжаренными в их черные души. На одной, к примеру, Эффи готовила мужу любимые оладушки («Черничный сюрприз») в день его смерти. Сковорода со слегка заржавевшей ручкой принадлежала ее матери; после похорон Эффи едва не рассорилась из-за нее с сестрой, которая «катастрофически не умела готовить». Две другие дают потрясающую «едва горелую» корочку на жареной окре и кукурузных оладьях. А окры всегда мало, и жарить ее надо сразу в двух сковородках.

Эффи весьма элегантно распростерлась на кухонном полу в своей красной пижаме. Она похожа на старую голливудскую диву, только обстановка подкачала: пожелтевший черно-белый линолеум и шестидесятилетняя коллекция кастрюль и горшков. Кухня, как и весь остальной дом, выглядит так, будто ее разбомбили. Последние три дня Эффи доставала из шкафчиков, кладовок и полок все вещи и бросала их на кровати, пол, столы и прочие доступные поверхности. Теперь дом напоминает антикварную лавку после торнадо.

– Сью, ты что-то притихла. Убиваешься из-за Террела Гудвина, будь он неладен? – Я тут же прекращаю скрести морозилку. Вытаскиваю голову. Эффи назвала меня Сью, именем дочери, при этом задав самый непростой и злободневный вопрос в наших отношениях. – А что ты удивляешься? Я еще не совсем свихнулась, голубушка. Думала, уж после той ночи, когда полицейские вломились в мой дом и содрали с меня наушники, мы с тобой наконец все обсудим. Но ты молчишь. Конечно, оно так спокойнее, понимаю. Я и не против. Эта история с маньяком – лишь малая толика того, кто ты на самом деле. И я буду страшно по тебе скучать. И по Чарли. Я должна увидеть, как эта девочка вырастет. Она обещала научить меня разговаривать по «скахайпу». Кстати, я говорила, что вчера наконец побеседовала с женихом Сью? Он нью-джерсийский итальянец в пятом поколении. Сказал, что в его семье всегда было принято – и считается большой честью – ухаживать за стариками. По крайней мере, так я услышала. Половины из того, что он сказал, я вообще не поняла – первые пятнадцать минут мне казалось, что у него какая-то проблема с дикцией.

Я смеюсь: помнится, однажды я слышала, как Эффи лопочет на французском (при этом по-техасски растягивая гласные). Поверьте, это звучало куда хуже, чем хобокенский акцент. Но смеюсь я не от души. Пооткровенничать на дорожку? Нет уж, увольте. Я не хочу сниться Эффи по ночам. Не хочу, чтобы она видела, как мои зрачки превращаются в черные дыры, или чтобы она гуляла во снах по бесконечным цветочным полям, пахнущим смертью. Не хочу, чтобы она просыпалась с этим запахом в носу.

Где-то неподалеку от стола с неразобранным хламом начинает трезвонить мой телефон, и я с облегчением кидаюсь его искать. Он оказывается между пожелтевшей инструкцией к кофеварке «Санбим» и рецептом салата доктора Гэя. Не помню, чтобы я накрывала чем-нибудь свой телефон; такое чувство, что кухня превращается в злостный сорняк, который моментально разрастается и душит все живое.

На экране горит имя Джо. Меня охватывает тревога, смешанная с надеждой.

– Алло.

– Привет, Тесса! Билл сказал, что ввел тебя в курс дела насчет решения судьи. Ужасно, что так получилось…

– Да, он звонил. – Эффи рядом, поэтому я не могу ничего толком сказать.

– Я немного волнуюсь за Билла. По-моему, он уже несколько суток не спал. Никогда не видела, чтобы он принимал работу так близко к сердцу. Наверное, дело в Энджи – он боится ее подвести. – Если я прямо сейчас позволю себе хоть намек на чувство – к Биллу или Террелу, – то точно расклеюсь. Горячие слезы уже и так подступают к моему горлу. – Но я звоню по другой причине, – продолжает Джо. – Полиция поймала вандала, который пробрался в ваш двор. На сей раз он облюбовал лужайку перед домом католического священника в Боерне, и его взяли с поличным. Я подумала, ты захочешь подать на него в суд. Сейчас его отпустили под залог. Негодяя зовут Джаред Лестер. Ему вряд ли дадут срок – скорее просто оштрафуют и заставят отрабатывать.

– Хорошо. Спасибо. Я подумаю.

Я подумаю о том, как бы мне залечь на дно и никого сейчас не злить.

– Еще кое-что. Он с гордостью утверждает, что несколько недель назад посадил рудбекии у тебя под окном. Я проверила: образцы почвы из его гаража и твоего двора совпадают. Вряд ли он врет. На допросе он сам об этом заговорил, никто его не спрашивал. Вот такие дела. Ему всего двадцать три.

Читай: не мой монстр. С арифметикой у меня все нормально. Ему было пять лет, когда меня швырнули в могилу.

Эффи разглядывает мое горло: там наверняка сейчас пульсирует жилка. Одна слеза скатывается на старинную инструкцию с рисованной кофеваркой на обложке. Я начинаю методично выстраивать баночки со специями в ровные ряды.

И давно Джо это знает? Полиция успела поймать его, допросить и отпустить под залог. А сама Джо успела исследовать образцы почв. Давно, стало быть.

Но я не должна на нее сердиться. Проводя анализ земли, она наверняка понимала, что результаты не сильно меня обнадежат.

Мой монстр все еще на свободе.

На сей раз, когда дверь открывается, это я стою на пороге и хочу войти в дом.

Внимательно разглядываю его лицо – и сердце сжимается.

Я молча умоляю его увидеть меня насквозь, всю, до конца. Черноокую Сюзанну, которая беседует с покойниками, и художницу, которая сутками терзает краски и ткани, пытаясь доказать себе, что внутри ее еще осталась красота. Мать, которая назвала дочь в честь любимого папиного питчера – и бегуна, который никогда не останавливался.

– Выглядишь ужасно, – говорю я.

– Зачем ты пришла? – Билл при этом обнимает меня за талию и притягивает к себе.

В последние несколько дней мы почти не созванивались и не переписывались. Похоже, Билл все это время даже душ не принимал. Мне все равно. От него пахнет жизнью. Его подбородок царапает мою щеку, как наждачка. Наши губы соприкасаются, и на одно-единственное мгновение в мире не остается больше никого и ничего.

– Плохая идея, – говорит он, отстраняясь.

– Мои слова.

– Серьезно. Я еле живой. Давай лучше угощу тебя пивом, и мы поговорим.

– Как ужасно… про Террела. Как все ужасно!

– Да. Согласен, – мрачно кивает он.

– Прости, что так сдержанно говорила по телефону. Просто я была… потрясена.

Он пожимает плечами.

– Следующая инстанция – Апелляционный суд США. Горстка идиотов и бюрократов. Если с «хабеас корпус» у нас был реальный шанс, то тут его почти нет. Садись, я принесу пиво.

Он исчезает в коридоре, а я остаюсь одна – разглядывать его жилище, в котором оказалась впервые. Картины на стенах я изучаю с той же дотошностью, с какой другие люди обычно смотрят на корешки книг или коллекции музыкальных дисков. Ну или раньше смотрели. У Билла на стенах висят неплохие современные принты в красных, зеленых и золотистых оттенках. Не слишком красноречиво – в душу хозяина через эти картины не заглянешь. Вот и славно, не хочу сейчас нарушать свой пузырь.

Я выбираю кожаное кресло сливочного цвета и принимаюсь гадать, что теперь будет с хорошенькой практиканткой по имени Кайли, которую я заставила выдать мне домашний адрес Билла. Когда я сегодня появилась в подвале Энджи, она тоже была на последнем издыхании. Последней каплей стали мои заплаканные глаза, водительское удостоверение и спутанная тирада о святом Стефане, которого до сих пор побивали камнями над бывшим столом Энджи. Кайли изо всех сил старалась не глазеть на мой шрам, но скрыть восторг от встречи с живой легендой не смогла.

Благодаря всему этому я сейчас нахожусь в переоборудованном гараже 60-х годов постройки, который, по моим прикидкам, стоит теперь не меньше шестисот тысяч долларов. Он угнездился среди ручьев и деревьев Тертл-Крика – знаменитого района Далласа, где раньше был лагерь индейцев. Игра света на деревянном полу, потрясающий камин из белого кирпича с закопченной решеткой, даже концентрические круги от кофе на журнальном столике рядом с ноутбуком – все это мне очень нравится. А вот картины не очень. Они явно подобраны в тон подушкам и шторам.

Билл возвращается с двумя бутылками «Сент-Поли герл». Приятно думать, что он запомнил мой любимый сорт пива и специально им запасся.

– На случай, если тебе интересно, – говорит он, обводя рукой комнату, – я здесь временно поселился. Мой отец на старости лет решил заняться недвижимостью. Наверное, это лучше, чем проматывать деньги в Чокто. А моя мама – декоратор. Меня попросили здесь пожить, чтобы у дома был «обжитой» вид. – Билл делает глоток пива и садится напротив. – Должен сознаться, Кайли позвонила и предупредила, что ты заглянешь.

– Чтобы ты успел приготовить ружье, – улыбаюсь я.

– Ну, мне не впервой.

Я меняю тему.

– Сколько раз тебе удавалось добиться отсрочки смертной казни?

– Отсрочки? Раз пять или шесть. Обычно это и есть главная цель. Продлить жизнь, насколько это возможно. Если уж ты загремел в камеру смертников в Техасе, от инъекции тебя вряд ли что-то спасет. Добиться оправдательного приговора мне удалось лишь однажды. Но главной в том деле была Энджи. У меня это не основная работа. Да ты и сама знаешь.

– В тот единственный раз… ты, наверное, был на седьмом небе… от счастья.

– Счастьем это трудно назвать. Жертва так или иначе погибла страшной смертью. Родственники жертвы почти всегда думают, что адвокаты отмазали настоящего убийцу. Поэтому правильней сказать, что я испытал большое, просто огромное облегчение. А уже в офисе мы с Энджи по-тихому отпраздновали победу. – Билл хлопает по дивану рядом с собой. – Иди сюда, что-то ты слишком далеко уселась.

Я медленно встаю. Он притягивает меня к себе и целует в губы.

– Ложись.

– Плохая идея.

– Идея прекрасная! Мы будем спать.

Настойчивый стук в дверь будит и заставляет подскочить нас обоих.

Билл вскакивает с дивана и оставляет меня одну, неуклюже растянувшуюся среди подушек. Не успеваю я встать, как он уже смотрит в глазок. Через секунду я оказываюсь рядом с ним.

– Спрячься на кухне, если не хочешь, чтобы про нас знали, – приказывает Билл.

Я не двигаюсь с места. Он поворачивает ручку.

Ядовито-салатовый цвет бьет в глаза. Лыжная куртка – улучшенной видимости, чтобы лыжника было хорошо видно на заснеженном склоне с вертолета. Из куртки торчит голова Джо. Она широко распахивает дверь и по-свойски заходит в дом.

Пытается сообразить, почему здесь я.

– Тесса?.. Что ты тут?.. – Трясет головой. – Ладно, неважно. Ты тоже должна знать.

– Что именно? – Я робко приглаживаю волосы.

– Про Аврору.

– Что-то стряслось? – Ее убили?

– Нет, нет. Насчет ее ДНК. Поиск по базам дал результат. Очень странный.

– Не тяни, Джо, что вы обнаружили? – нетерпеливо спрашивает Билл, при этом следя за моим лицом.

– ДНК Авроры совпала с ДНК плода, обнаруженного в могиле Чернооких Сюзанн. У них был один отец. Они – сводные сестры.

– У дочерей Сюзанны и Лидии одинаковые ДНК?.. – недоуменно уточняет Билл, пока я перевариваю услышанное. И силюсь прогнать из головы картинку, на которой Лидия и парень из старших классов сплелись в обнаженных объятьях.

Лидия спала с убийцей. Или ее изнасиловали.

Все ответы – у меня, шепчет одна из Сюзанн.

Внезапно начинает орать телефон Билла. Он с досадой вытаскивает мобильник из кармана и смотрит на экран. Его лицо тут же каменеет.

– Я должен снять трубку. – Он грозит пальцем нам с Джо. – Ничего не говорите, пока я не вернусь.

Джо подхватывает меня под локоть и ведет к дивану. В голове тихо гудят Сюзанны – словно ветер в моем домике на дереве.

Ночью Сюзанны приходят ко мне во сне. Они взбудоражены и носятся туда-сюда: только сверкают голые ноги и яркие пышные юбки. Такими живыми я их еще никогда не видела. Они ищут монстра в каждом закоулке и укромном уголке моего мозга, словно огромное имение, которое они там выстроили, вот-вот взорвется. Словно в последний раз.

Они орут и осыпают друг друга проклятиями. Меня тоже.

Просыпайся, Тесси! – визжат они. Лидия что-то знает! Они разбегаются по всему дому, как спецназ, хлопают дверцами шкафчиков, срывают постельное белье, смахивают паутину с люстр, выдирают с корнями сорняки в саду. Мерри, милая Мерри падает на колени и умоляет Господа смилостивиться.

Раздается чей-то крик. Сюда! Я нашла монстра! Голос велит мне поторапливаться – Живо! Живо! Живо! – потому что она больше не может его держать.

Я застыла на грани сознания. Сюзанна сидит на нем верхом, и ее красная юбка облепила его тело, словно кровь. Из последних сил Сюзанна поворачивает ко мне его голову, чтобы я увидела лицо. Изо рта монстра лезет червяк. На лице запеклась грязь.

Я просыпаюсь в слезах.

Мой монстр по-прежнему в маске. И Лидия знает, кто он такой.

Мистер Линкольн: Что ж, я закончил, мисс Белл. Спасибо за ваши показания. У вас был трудный день, и я вам искренне сочувствую.

Мисс Белл: Да ничего трудного. Я еще кое-что хотела рассказать. Про дневник Тесси.

Мистер Линкольн: Я не знал, что она вела дневник.

Мистер Вега: Протестую. Мне ничего про это не известно. Дневника нет среди вещественных доказательств, и я не понимаю, какое он может иметь отношение к делу.

Судья Уотерс: Мистер Линкольн?

Мистер Линкольн: Я думаю.

Судья Уотерс: Что ж, пока вы думаете, я сам задам свидетельнице несколько вопросов.

Мистер Вега: Протестую. Ваша честь, это не в вашей компетенции. Свидетельница могла вообще выдумать этот дневник!

Мистер Линкольн: По всей видимости, я тоже протестую. Как и мистер Вега, я весьма насторожен таким поворотом дела, поскольку ничего не знаю о содержимом дневника.

Судья Уотерс: Спасибо вам обоим за столь похвальное стремление к истине, джентльмены. Мисс Белл, посмотрите на меня, пожалуйста. Говорите как можно более обобщенно, хорошо? Не вдаваясь в подробности. Вы упомянули дневник, поскольку считаете, что там содержится важная для присяжных информация?

Мисс Белл: По большей части это просто всякие личные штуки. Иногда Тесси зачитывала мне свои записи. Какие-нибудь сказочки. Или рисунки показывала. Или…

Судья Уотерс: Стойте, стойте, мисс Белл. Мисс Картрайт давала вам читать свой дневник?

Мисс Белл: Ну не совсем. Я сама читала, тайком, когда она странно себя вела. И вообще я регулярно рылась в ее вещах: а то мало ли, вдруг она «бенадрилом» запаслась или еще что выдумала. Лучшие подруги для этого и нужны.

Судья Уотерс: Мисс Белл, будьте так добры, отвечайте «да» или «нет». Этот дневник имеет непосредственное отношение к делу?

Мисс Белл: Трудно сказать, но… мало ли. Я его целиком не читала. Только по диагонали просматривала. Раньше мы вместе заполняли свои дневники, такое у нас было развлечение.

Судья Уотерс: Вы знаете, где он сейчас?

Мисс Белл: Да.

Судья Уотерс: И где же?

Мисс Белл: Я отдала его психотерапевту Тесси.

Судья Уотерс: Зачем?

Мисс Белл: Там был один рисунок… она его нарисовала, когда была слепая. Русалка с рыжими волосами спрыгивает с крыши дедушкиного дома. Ну, кончает жизнь самоубийством.