– Да как посмел этот ублюдок трогать мою дочь?! Я выпотрошить его велю! Выпотрошить и колесовать!

Филипп Свирепый фон Эрфенштайн вскочил со скамьи и принялся расхаживать перед камином. Лицо его раскраснелось; черная, подбитая лисьим мехом мантия развевалась за спиной. Две охотничьи собаки устало подняли на него глаза и снова улеглись на теплую кабанью шкуру возле огня. Они не в первый раз видели хозяина в таком состоянии и знали, что приступы бешенства, как летняя гроза, быстро проходили.

– Этот Вертинген смолоду был ублюдком! – продолжал пыхтеть Эрфенштайн. – На турнирах позорил рыцарство и в поединках запрещенными приемами не брезговал. Даже представить себе не могу, что бы он с тобой сделал!..

Внушительного роста рыцарь покачал головой, и Агнес заметила в глазах отца неподдельный испуг. Седина тронула его некогда черные волосы – горести и заботы давали о себе знать. В далекие времена он потерял в битве левый глаз и с тех пор носил повязку на месте уродливой дыры. В сочетании со шрамом на левой щеке это придавало ему весьма устрашающий вид. После безвременной кончины жены Филипп фон Эрфенштайн опекал свое единственное дитя всем наседкам на зависть. К счастью, в крепости было достаточно укромных мест, чтобы спрятаться от ворчливого отца. Чем старше и женственнее становилась Агнес, тем острее в нем проявлялись заступнические инстинкты. Подобно многим мужчинам, ставших отцами в преклонном возрасте, он оберегал свою дочь с особенным рвением.

– Ты так и не ответила на мой вопрос. Что тебе понадобилось в этом лесу? – Богатырского сложения рыцарь повернулся к дочери и погрозил пальцем: – Как будто не знаешь, что там за сброд ошивается!

Агнес уставилась в пол и беспокойно ерзала на стуле. Вот уж полчаса отец отчитывал ее в парадном зале. За окнами уже сгущались сумерки, и по просторному залу пролегли длинные тени. Высокие потолки поддерживали ряды обветшалых колонн, вдоль стен висели рваные гобелены и выцветшие ковры. О содержании роскошных когда-то узоров оставалось только догадываться.

Филипп фон Эрфенштайн целый день провел в деревне, пытаясь хоть что-то собрать с крестьян. Настроение у него было соответствующим, а известие о покушении на любимую дочь стало последней каплей. Агнес решила ничего не говорить о схватке и убитом, чтобы лишний раз не тревожить отца.

– Мне же надо было разыскать Парцифаля! – выпалила она. – Ты же знаешь, как он мне дорог! Мне еще повезло, что Матис оказался поблизости. Он… он отвлек разбойников, и нам удалось сбежать.

– Отвлек, говоришь? – Отец недоверчиво уставился на нее единственным глазом. – И как же? Неужто своим вонючим порохом? Я, пока у крестьян был, слышал, как что-то громыхнуло два раза. Уж не твой ли Матис тут замешан? – Он снова погрозил пальцем и возвысил голос: – Я ему сто раз говорил, чтобы он прекратил заниматься этой чертовщиной! Пусть мечи кует и не тратит время на недостойный рыцаря хлам.

– Он… он бросался в разбойников камнями, а потом убежал.

Агнес изо всех сил старалась не смотреть отцу в глаза. В надежде, что наместник этим удовлетворится, она неуверенно добавила:

– Мы и сами слышали, как громыхнуло. Видимо, в какой-то соседней крепости стреляли.

Поколебавшись немного, Эрфенштайн все же поверил отговоркам дочери.

– Ладно, – проворчал он. – При случае я поблагодарю Матиса. Но это вовсе не значит, что я позволю ему и дальше марать руки в порохе.

Отец ворчал себе дальше, а Агнес мысленно возвращалась то к мертвому Пьюку, то к соколу. К таксе она относилась как к другу, но Парцифаль был для нее дороже всего на свете. Долгие месяцы ушли на то, чтобы прикормить и выдрессировать робкого поначалу сокола, натаскать с помощью приманки на ворон и других птиц. При мысли, что маленький охотник улетел навсегда, у Агнес комок вставал в горле.

– …И вообще, этот парень тебе не пара, – продолжал тем временем отец, наливая себе вина из оловянного кувшина. – В этот раз Матис, может, и выручил тебя, но в остальном-то он тот еще смутьян. Якшается без конца с Пастухом-Йокелем, этим бунтарем треклятым… О чем он вообще думает? Господь каждому уготовил свое место! Куда мы скатимся, если каждый станет делать то, что ему вздумается? – Он большими глотками выпил вино и грохнул кружкой о каминную полку. – Во времена старого кайзера такого не было. Тогда с молодчиками вроде этих особо не церемонились. Мигом на виселицу отправляли!

– Времена меняются, отец, – возразила Агнес и протянула руки к огню. Дрова хоть и потрескивали в камине, но теплее от этого в просторном зале не становилось. – Матис говорит, что крестьянам день ото дня все хуже. Их дети голодают, а поборы только растут. Так им еще охотиться и рыбачить запретили… Вот и сегодня утром наместник Анвайлера велел повесить троих браконьеров. Один из них был не старше Матиса. Дворянство и церковь прибирают всё…

– Церковь забирает то, что ей дают! – грубо перебил ее отец. – Ведутся же дурни безмозглые на эти индульгенции! Платят попам, чтобы им отпустили грехи, им да еще и предкам заодно… Ха! – он яростно мотнул головой. – Лютер правильно поступил, что обличал подобную чушь. А вот то, что крестьян подстрекает, за это ему трепку хорошую надо задать!

Эрфенштайн со злостью швырнул полено в огонь и запричитал дальше:

– А о нас кто подумает, о рыцарях? Просто позор, как обошлась с нами аристократия! Раньше, при императоре Максимилиане, царствие ему небесное, наше мнение и боевое искусство еще чего-то стоили. Но теперь, когда у власти Карл, его внук, дело решают одни только деньги! Деньги и ландскнехты, которых мы же еще и содержать должны. Только вспомнить, как при Гингате мы с его императорским величеством…

Агнес молчала, и тирады отца лились на нее, как теплый летный дождик. Она хоть и любила его всем сердцем, но выносить перепады его унылого настроения у нее получалось с огромным трудом. С тех пор как император Максимилиан скончался несколько лет назад, империя, по словам Филиппа фон Эрфенштайна, неотвратимо приходила в упадок. После упорной борьбы германские курфюрсты усадили на трон Карла, внука Максимилиана и сына испанского короля. Объединенная с Испанией, Священная Римская империя стала крупнейшей державой Европы. И неважно, что правитель ее находился по ту сторону Пиренеев и ни слова не знал по-немецки.

Скрип двери вынудил Эрфенштайна прервать свой монолог. В зал просунул голову казначей Мартин фон Хайдельсхайм.

Тщедушный мужчина, как обычно, улыбался во весь рот, что никак не сочеталось с его холодным взглядом. Будучи казначеем Трифельса, Мартин фон Хайдельсхайм уже более десяти лет ведал финансовыми делами крепости. Однако бледный, вечно ссутуленный секретарь, очевидно, считал это занятие ниже своего достоинства. В своем небольшом кабинете на верхнем этаже дворянского собрания Хайдельсхайм зачастую сидел, уставившись от скуки в окно, и проводил время в обществе бутылки. Ему едва перевалило за тридцать, но вид у него был довольно дряхлый. И только если на глаза ему попадалась Агнес, он немного расцветал.

– Простите, что помешал, господин, – прошелестел Хайдельсхайм, не сводя глаз с девушки. – Но в списке годовых сборов, который вы мне дали…

– Что там еще? – проворчал Эрфенштайн. Заметив взгляд казначея, он нетерпеливо махнул рукой: – Говорите же, Хайдельсхайм. Моя дочь давно уже не маленькая, можно ее и в денежные вопросы посвятить. Ей все-таки предстоит однажды стать женой здешнего наместника, верно ведь?

Рыцарь подмигнул Хайдельсхайму, и тот громко прокашлялся.

– Так вот, список, – проговорил секретарь через некоторое время. – Он, похоже, неполный. Не хватает подворья Нойнэкер и двора под крепостными полями. Кроме того, сборы с Биндерсбахской переправы в этот раз совсем мизерные.

Эрфенштайн вздохнул и почесал небритый подбородок.

– Крестьянам больше нечем платить, – проворчал он. – Зима выдалась самая суровая на людской памяти. Беднягам даже посевное зерно доедать приходится, много детей на грани голодной смерти… А с тех пор как этот Вертинген, будь он неладен, на переправе взялся бесчинствовать, торговцы ездят другими дорогами. Много там теперь не соберешь.

Точно в безмолвном упреке, Хайдельсхайм вскинул брови.

– Не мне напоминать вам, что герцог требует своей доли. Господа вряд ли обрадуются, если…

– Проклятье, откуда мне взять деньги, если их нет! – злобно перебил его Эрфенштайн. – Может, мне, как Вертинген, в разбойники податься?

Мартин фон Хайдельсхайм ничего не ответил. Он продолжал рассматривать Агнес, пока взгляд его не замер на ее декольте. За последний год грудь у девушки заметно подросла, и казначей, похоже, наслаждался ее формами. Агнес стало неловко, она отвернулась и сделала вид, что греется у огня.

– Я… я поговорю с герцогским управляющим в Нойкастелле, – проговорил наконец Эрфенштайн. – Он не откажет в рассрочке. У других ленников наверняка те же трудности. Крестьяне повсюду ропщут – как бы не взбунтовались, как пару лет назад в Вюртемберге.

– Ну, Лёвенштайн-Шарфенеки, как поговаривают, в этом году даже подарок герцогу преподнесли, – Хайдельсхайм тонко улыбнулся. – Карманные часы, которые с недавних пор изготавливают в Нюрнберге.

– Ха, все знают, что Шарфенеки курфюршеской фамилии родней приходятся в третьем колене. Этим нет нужды крестьян обирать, они со двора в Гейдельберге мешками золото вывозят… – Эрфенштайн с отчаянным видом рассмеялся и выглянул в окно, на подернутые туманом холмы и заходящее солнце. – Эти господа в прошлом году еще перестроили свой замок, а нашему брату только и остается смотреть, как бы им своды на голову не рухнули. Не только крестьянам худо, весь мир по швам трещит!

Мартин фон Хайдельсхайм прокашлялся.

– Позвольте дать вам совет, ваше превосходительство. В арсенале, насколько я знаю, еще сохранилось несколько орудий. Их можно переплавить. Бронза и железо в цене, особенно в эти неспокойные времена. Возможно, удастся выручить с этого неплохие деньги.

– Пе… переплавить оружие? – Рыцарь с ошеломленным видом уставился на казначея. – Вот до чего мы докатились?

Потом он все же кивнул.

– Хотя, возможно, вы и правы, Хайдельсхайм. Все равно у меня не хватит людей, чтобы должным образом оборонять эту крепость. А на вырученные деньги, может, удастся купить досок и кирпичей… Предместье никуда не годится.

Эрфенштайн направился к двери, ведущей в жилую башню.

– Подождите тут немного, я сейчас же переговорю с орудийщиком. Пусть в ближайшие дни проведет с вами ревизию.

Агнес оцепенела. Если казначей со стариком Райхартом устроят ревизию арсенала, то наверняка узнают о краже! Она стала судорожно соображать, как отговорить отца от этой идеи, но тот уже скрылся за дверью. Зато Мартин фон Хайдельсхайм уставился на нее, не мигая. Некоторое время тишину нарушало лишь потрескивание огня в камине.

– Хорошо, что нам хоть ненадолго можно побыть наедине, – начал Хайдельсхайм льстивым голосом. – И вообще нам бы следовало больше времени проводить вместе, не находите?

Он подошел ближе и уселся с хитрой улыбкой на скамью подле Агнес. Девушка невольно отодвинулась. От Хайдельсхайма неизменно пахло вареным луком и плесенью.

– Мы… мы так давно знаем друг друга, – продолжил он неуверенно и провел языком по тонким губам. – Я еще помню, как вы маленькой девочкой то и дело выпрашивали у меня сладости… Помните?

Агнес молча кивнула. Раньше она действительно временами захаживала к Хайдельсхайму, потому что знала, что он держал у себя в сундуке сладкую пастилу. Казначей, пользуясь случаем, всегда гладил ее по голове, а иногда и пониже спины. Уже тогда его запах и неопрятный вид вызывали у Агнес отвращение.

Хайдельсхайм подмигнул ей:

– Ну, вы с тех пор повзрослели. Созрели. И отец ваш все чаще мне… хм, намекает…

– На что намекает? – Агнес напряглась. – Извольте объясниться, Хайдельсхайм!

Ее отвращение к казначею росло с каждой секундой, но она все же старалась держать себя в руках.

Мартин фон Хайдельсхайм пододвинулся к ней и доверительно положил ладонь ей на колено. Пальцы его, как проворные пауки, поползли вверх по бедру.

– Подумайте, Агнес, вам уже шестнадцать, почти семнадцать. Другие в вашем возрасте давно уже замужем. Вам тоже стоило бы поскорее подыскать… хм… видного мужчину. Мне есть что предложить… – Он двусмысленно ухмыльнулся.

Агнес резко вскочила. Все тревоги по поводу арсенала и краденой аркебузы словно улетучились. Неужели отец и вправду мог сосватать ее Хайдельсхайму без ее же ведома? Не секрет, что он давно подыскивал дочери подходящего жениха. До сих пор Агнес молча сносила его старания, хоть и понимала, что долго противиться браку не получится. Эрфенштайн надеялся найти достойного, а главное, состоятельного преемника для своих владений. Но не мог же он при этом иметь в виду Хайдельсхайма… Или все-таки мог?

– Вы, кажется, забываетесь, казначей! – прошипела Агнес. – То, что когда-то вам дозволено было гладить меня по головке, вовсе не значит, что теперь я стану запрыгивать к вам на колени.

Внешне девушка сохраняла бесстрастный вид, но голова ее разрывалась от круговорота мыслей. Она поверить не могла, что Хайдельсхайм только что сделал ей предложение. Не исключено даже, что с согласия отца. Положение было до того нелепое, что ей хотелось просто выбежать из зала.

Казначей примирительно вскинул руки. Отповедь Агнес привела его, очевидно, в замешательство.

– Вам… вам ведь не нужно вот прямо сейчас решаться, – пролепетал он. – Может, через месяц… Да по мне, хоть через полгода.

– Забудьте об этом, Хайдельсхайм. Я за вас никогда не выйду. Секретарь – это ниже моего достоинства!

Во взгляде казначея проявилось вдруг что-то жесткое, даже грозное. И без того восковое лицо его стало мертвенно-бледным.

– Следите за тем, что говорите, Агнес фон Эрфенштайн! – прошипел он. – Я вам не кто-нибудь, я происхожу из уважаемого семейства в Вормсе! Мы владеем землей и лесом. И если вы дочь наместника, это еще не дает вам права обращаться со мной, как… как с грязью.

Казначей встал и с вызовом посмотрел на Агнес:

– И как же вы, заносчивые вельможи, не поймете, что ваше время миновало! Посмотрите хоть на своего отца! Господин над двумя десятками безмозглых крестьян, с которых он даже подать собрать не может… – Он насмешливо рассмеялся: – Эта крепость превратилась в замшелую груду камней, и все, что остается Эрфенштайну, так это давно забытые сражения и турниры!

Казначей схватил Агнес за руку. Пальцы у него были холодные и цепкие. Он заговорил неожиданно тихо и доверительно:

– Агнес, вам следует решить, по какому пути следовать: в прошлое или будущее. Через пару лет на старую деву вроде вас никто и не позарится. Другие девушки гораздо раньше выходят замуж. Люди уже болтать начали, они считают вас, – он издал робкий смешок, – малость чудаковатой. Ну, так что?

Агнес вырвалась и одарила Хайдельсхайма враждебным взглядом. Ее трясло от злости и отвращения.

– Как… как вы со мной разговариваете? Я вам не девка какая-нибудь! Я расскажу отцу, что вы мне тут наговорили. Тогда уж вам несдобровать!

Хайдельсхайм отмахнулся и злорадно рассмеялся:

– Что с того? Вы всерьез считаете, что ваш отец найдет нового казначея, который согласится вшиветь в этой дыре? В крепости, которая того и гляди рухнет, которую герцог давно списал? Я знаю, Эрфенштайн ждет, что какой-нибудь рыцарь или барон возьмет вас замуж. Но поверьте мне, наместнику повезло, что у него есть я и что я положил глаз на его бесприданницу-дочь. – Взгляд его неожиданно исполнился мольбы: – Как вы не понимаете, Агнес? Я ведь хочу как лучше!

Хайдельсхайм шагнул к ней с распростертыми объятиями, но девушка резко отстранилась.

– Поищите себе другую девку в постель, казначей, – ответила она холодно. – Вы для меня не интереснее ваших балансов.

Агнес собралась уже покинуть зал, как вдруг почувствовала на шее цепкие руки Хайдельсхайма. Казначей с силой притянул ее к себе. Платье разорвалось с противным треском, под лифом показалась нижняя сорочка и грудь. Агнес начала вырываться и закричала, но Хайдельсхайм зажал ей рот. Казалось, ее сопротивление доставляло ему удовольствие. Они вместе повалились на пол, а обе гончие заскулили от изумления. Казначей склонился над Агнес и заскользил губами по ее грудям. В нос девушке ударило его зловонное дыхание.

– Агнес! – шептал он. – Поймите же! Я… я люблю вас. Я всегда вас любил, даже когда вы были ребенком!

Скованная ужасом, Агнес почувствовала, как казначей забрался ей в промежность правой рукой и принялся судорожно поглаживать. Слуха ее достигали обрывки слов, но все, что она слышала, – это бешеные удары собственного сердца. Резкий запах лука и пальцы между бедрами едва не лишали ее сознания. Влажный, шершавый язык, точно улитка, скользил по шее. Когда казначей на мгновение приподнялся, чтобы повыше задрать ей платье, Агнес высвободилась в мгновенье ока и бросилась к лестнице, ведущей на кухню.

– Постойте же, Агнес! Вы должны мне поверить, я… я позабочусь о вас. Вы совершаете ошибку!

Мартин фон Хайдельсхайм вскочил на ноги и кинулся следом, но девушка захлопнула дверь прямо перед его носом. Казначей, к ее великому удовольствию, взвыл от боли. Она сбежала вниз по лестнице, промчалась мимо кухарки Хедвиг и озадаченного слуги и выбежала во внутренний двор. Ослепленная яростью, прошагала мимо амбара и ветхих сараев, пока не оказалась на краю утеса – словно нос корабля, он узким клином указывал на ближайшие холмы. Прохладный ветерок трепал волосы, глубоко внизу шелестели дубы и буки.

Агнес затравленно оглянулась, но Хайдельсхайм за нею не последовал. Сердце бешено колотилось, к горлу подступила едкая желчь. Агнес прикрыла глаза, чтобы успокоиться, и попыталась осознать все произошедшее. Она стыдливо прижала разорванное платье к груди, холод забирался под материю. Следовало рассказать отцу о неудавшемся изнасиловании? Хайдельсхайм будет, наверное, утверждать, что неудачно споткнулся и увлек ее за собой. А все прочее Агнес сама выдумала, взбалмошная девчонка… Все ведь знали о ее временами буйном воображении. Она подумала о словах, произнесенных казначеем в пылу гнева.

Агнес сглотнула и попыталась сдержать слезы. Ей то и дело вспоминались проворные, холодные пальцы Хайдельсхайма, она ощущала его влажный язык на своей коже… Невозможно, чтобы отец хотел выдать дочь за такого вот монстра! Хотя возможно, что Хайдельсхайм прав. Эрфенштайну повезло, что нашелся хоть один казначей, готовый следить за этими развалинами. Получив лен еще от императора Максимилиана, за последние двадцать лет отец не проявил ни малейшей способности к ведению хозяйства. Сражаться, пить и рассказывать о былом – все это он умел превосходно. Но для низменных управленческих дел ему неизбежно требовался смышленый казначей вроде Хайдельсхайма. Не исключено, что отец закроет на все глаза или в худшем случае возложит вину на нее. Кроме того, Хайдельсхайм утверждал, что Эрфенштайн и так подумывал о ее браке с казначеем. Агнес невольно вспомнила, как наместник заговорщически подмигивал Хайдельсхайму. И все-таки она до сих пор не могла поверить, что Филипп фон Эрфенштайн выдаст дочь за вонючего, тощего секретаря. Раз уж брака ей не избежать, так пусть же это будет благородный рыцарь или хотя бы низший дворянин. Но уж точно не казначей Трифельса! Все равно в мечтах и во время бессонных ночей Агнес думала лишь об одном человеке, который мог ласкать ее и целовать…

Но он был для нее одновременно и близок, и недосягаем, как звезда в небе.

Агнес зябко поежилась, обнаженные руки покрылись гусиной кожей. Белое платье с узким корсетом, которое она надела в угоду отцу, чтобы умилостивить его, теперь лохмотьями развевалось на ветру. Она села на поваленную балку и уставилась в полумрак. В тусклом свете уже зашедшего солнца вырисовывались другие крепости. Древними великанами они венчали близлежащие холмы: Нойшарфенек, Майстерзель, Рамбург и сразу за ним Шарфенберг и Анебос… Прежде, когда здесь пребывали короли и императоры, все они были вспомогательными крепостями Трифельса. Но те времена давно прошли.

Временами Агнес чувствовала, как что-то сотрясалось и рокотало глубоко в недрах Трифельса, словно крепость пробуждалась на миг ото сна. Казалось, кто-то взывал к ней тихим голосом. В такие моменты Агнес чувствовала себя очень одиноко, потому что знала, что она ощущала это беспокойство.

Погруженная в раздумья, девушка сидела на гнилой балке и смотрела в сгущавшийся мрак. Внезапно она уловила еще один звук, очень тихий, и все же узнала его мгновенно. Агнес взволнованно поднялась и обвела взором поля и леса, погруженные в темноту.

Это был любимый сердцу клич сокола.

Сжавшись, как загнанная в угол собака, Матис стоял посреди кузницы, а отец тряс перед ним мешочек с порохом. В горне слабо тлели угли, и в затянутое тонкой кожей окно едва проникал свет, но его все же хватило, чтобы Ганс Виленбах разглядел содержимое мешочка.

– Как ты посмел входить с этим в мой дом? – кричал он на сына. – В кузницу!.. Ты хоть понимаешь, что произойдет, если он загорится? Понимаешь?

Отец занес руку для удара. Матис пригнулся, но увернуться не смог: крепкая ладонь наотмашь хлестнула его по щеке. Он стиснул зубы и потер мигом покрасневшую щеку. Затем выпрямился и упрямо воззрился на отца. Недалек тот день, когда он сможет ударить в ответ.

– Разве я не говорил, чтобы ты прекратил палить этот чертов порошок? Разве я не говорил, что не потерплю его здесь? Отвечай!

– Оставь его, Ганс, – послышался мягкий голос матери.

Вместе с маленькой Мари она стояла чуть поодаль у наковальни и устало терла красные от дыма глаза. И мать, и дочь одеты были в грязные, запачканные пеплом фартуки. За две голодные зимы лицо у восьмилетней Мари побледнело и осунулось. И это несмотря на то, что Агнес время от времени приносила ей и Матису немного мяса. При этом Виленбахам жилось даже лучше, чем остальным крестьянам.

– Он ведь без злого умысла, – пыталась успокоить мужа Марта Виленбах. – Правда же, Матис? Ты, видно, где-то нашел этот порох.

– Да ну! Сам он его смешал, как всегда! Нас всех могло на куски разнести. И он знал об этом!

Ганса Виленбаха трясло от злости. Он так и не опустил мешочка с порохом. Лицо у кузнеца было угрюмое от тяжелого труда и горестей, его избороздили глубокие морщины, и выглядел Ганс Виленбах намного старше своих лет.

Матис упрямо молчал. Во время суматохи на поляне он спрятал небольшой мешочек за пазухой, чтобы не потерять. На изготовление пороха у него ушло несколько недель. Ночами Матис тайком выбирался из спальни и соскребал грязь под отхожим местом, чтобы получить из пропитанной мочой глины бесценную селитру. Затем раз за разом смешивал порошок с уксусом и высушивал, чтобы порох стал зернистым. Разве мог Матис оставить в лесу плоды такого кропотливого труда? Он спрятал мешочек под рубаху и отправился домой. И угодил прямо в руки отца.

Кузнец широко размахнулся для второго удара. Маленькая Мари заплакала и прижалась к матери.

– Папа, не надо! – взмолилась она. – Не бей!

В этот раз Матис решил не уворачиваться. Те дни, когда он с ревом убегал от отца, остались в далеком прошлом.

– Ты хоть знаешь, что станет со мной и матерью, если тебя поймают с этим порохом?

Ладонь со звоном хлестнула Матиса по левой щеке, но тот лишь едва заметно дрогнул.

– Нас повесят, как пить дать повесят! – не унимался отец, и очередной удар снова пришелся по лицу Матиса. – Именно сейчас, когда весь мир на грани бунта, а крестьяне в каждой деревне болтают о каком-то равноправии, мой сын разгуливает по улице с мешком пороха! Ты, неблагодарный…

Он снова размахнулся, но Матис в последний момент перехватил и удержал руку отца. Ганс Виленбах в замешательстве остановился, по его широкому лбу покатились бусины пота, а Матис сантиметр за сантиметром, словно тяжелое бревно, отводил его руку в сторону. Примерно одного роста, они стояли, глядя друг другу в глаза.

– Если это… действительно… так! – прохрипел Матис. Лицо у него покраснело от злости и напряжения. – Крестьянам собственные башмаки есть приходится, а попы в монастырях живут в свое удовольствие! Разве это не справедливо – забрать то, что принадлежит нам по праву? Если потребуется, силой!

Силы, казалось, в одно мгновение покинули кузнеца, крепкая рука его обмякла, и он растерянно уставился на Матиса. Его сотряс приступ сильного кашля. В последнее время такое случалось все чаще, особенно когда он волновался. Тяжелый труд у горна брал свое. Уже не раз болезнь приковывала отца к постели, и он не мог работать.

– Так… значит, это действительно ты стрелял в лесу, верно? – просипел наконец старый кузнец. – Наверное, со своими мятежными дружками, вечно ты с ними ошиваешься…

Он покачал головой и отступил на шаг.

– Мой сын примкнул к мятежникам, льет кровь и жжет округу! Уже небось убили кого-нибудь… И до этого вы докатились?

– Проклятье, все… все не так было!

Больше всего Матису хотелось надавать себе по шее. Зря он заговорил с отцом о крестьянах и церкви. И надо же старику вечно так распаляться! Постоянно вынуждал его говорить то, где лучше было бы придержать язык.

– Прекратите сейчас же! Как два петуха!

Марта Виленбах встала между ними и прижала к себе сына.

– Ты слишком строг к нему, Ганс! Как он, по-твоему, осознает проступок, если ты забьешь его до полусмерти? К тому же немного гордости за сына тебе не помешало бы. Ему только семнадцать, а в кузнечных делах он побольше твоего понимает. Да и мастер, что в прошлом году колокол в Ойссертале отливал, тоже его хвалил. Матис здорово ему помог в работе.

– Ха, в литейном деле он, может, и разбирается. Да и в самопалах всяких, – проворчал отец, немного успокоившись. Он смахнул со лба редкие рыжие волосы и осторожно взвесил в мозолистой руке мешочек с порохом. – Порох парень смешивает, как какой-нибудь алхимик чертов. Но вот сумеет ли он хороший меч выковать? Нет, на это он не способен!

– Потому что скоро в мечах никакой надобности не будет! – упрямо проговорил Матис и кивнул на перепачканный глиной мешочек: – Этот порошок изменит мир! Кому нужны рыцари, арбалеты и копья, когда сотни фунтов пороха хватит, чтобы в любой стене брешь пробить?

– Смотри, при наместнике такое не сболтни, – предостерегла его мать и потрепала за плечо. – Отцовские побои ничто по сравнению с тем, что тебе тогда светит. Чтобы рыцарей не осталось, ха! – Она покачала головой: – Глупости какие! Никуда рыцари не денутся. Дворяне, рыцари, крестьяне и духовенство – так уж мир поделен. Смотри лучше, как бы Агнес твоих бунтарских речей не услышала… Как она поживает, кстати? Я сто лет ее не видела.

– Да! Где Агнес? – выпалила маленькая Мари. – Хочу поиграть с нею в куклы! Она уже давно к нам не заходила.

– Мы… мы были с ней сегодня в лесу, – ответил Матис неуверенно. – С ее соколом.

Он решил не рассказывать родителям о стычке с разбойниками. Состояние и без того было у всех напряженное.

Мама улыбнулась:

– Рада за вас. Вы с Агнес столько времени раньше проводили вместе. А в последние месяцы…

– Они давно не дети, Марта, – перебил ее муж. – Будет лучше, если каждый пойдет своей дорогой. Агнес – дочь наместника, а Матис – простой подмастерье. Что из этого выйдет?

Матис гневно уставился на отца.

– У каждого из нас по две руки, две ноги и голова, чтобы думать! – возразил он, неожиданно возвысив голос, как проповедник. – В каждом из нас бьется сердце! Господь всех нас создал по образу своему! Так что же, если она дочь наместника, то чем-то лучше нас?

– Ха, ты только послушай, Марта! – воскликнул Ганс Виленбах. – Такие вот словечки и нашептывает ему этот дрянной пастух. Тот самый горбун из Биндерсбаха, вечно выступает с крамольными речами…

У матери вырвался стон.

– Прекратите оба! На кухне уже битый час каша на огне стоит. Мари проголодалась. А ты, Матис… – Она забрала у мужа мешочек с порохом и вручила его сыну, понизив при этом голос: – Высыпешь его где-нибудь на поле, чтобы никто про него не вспомнил. Обещай мне. Только отойди, ради бога, подальше от кузницы!

Мать посмотрела ему глаза, и Матис неуверенно кивнул. Затем она хлопнула его по спине и закрыла за сыном дверь.

После жаркой кузницы прохладный, напоенный влагой воздух ледяными брызгами пахнул в лицо. Но внезапная тишина и уединение пришлись Матису по душе. Все лучше, чем лишняя минута в обществе буйного и упрямого отца.

Матис поморгал, чтобы глаза привыкли к полумраку, и двинулся в путь. Кузница располагалась к востоку от крепости, прямо под внешней стеной. Грязная тропа вела вдоль стены и затем сворачивала налево, откуда к полям круто спускались сходни. Стояла середина марта, но на вспаханных полях еще лежали широкие пятна снега и призрачно мерцали в сгущавшихся сумерках. Сразу за пашнями чернел лес.

С мешочком в руках Матис побрел по тропинке вдоль пашни и после свернул к лесу. Он задумчиво взвесил в руке кулек с драгоценными черно-серыми крупинками. Может, всего разумнее было бы сдержать данное матери обещание и выбросить порох? Матису вдруг вспомнились крики, брызги крови и изуродованное туловище разбойника. Сегодня он впервые увидел, на что способна смесь серы, селитры и угля.

Еще мальчишкой Матис был на ярмарке в Анвайлере и увидел, как артисты запускали в небо ракеты. С тех пор порох не покидал его мыслей. В библиотеке Трифельса он тайком листал книги об огнестрельном оружии и при помощи ярких иллюстраций самостоятельно, с большим трудом, учился читать. Его Библией стали такие книги, как «Искусство войны и пушки» или труд по артиллерии «Орудия войны». Поначалу Агнес помогала ему в трудных местах. Позднее Пастух-Йокель вручил ему тонкие, плохо отпечатанные листки. В них говорилось о притеснениях бедняков и храбром профессоре теологии Мартине Лютере, который выступал против папы и императора, и о крестьянах, которых столетиями, точно послушный скот, отправляли на эшафот.

Укрывшись в примыкающем к кузнице сарае, Матис долгие часы сидел над листовками и разбирал слова одно за другим. Это были памфлеты на немецком языке, вроде «Reformatio Sigismundi». Их отпечатывали в огромных количествах на новомодных печатных станках по всей Германии и распространяли среди народа. Многое из описанного было Матису давно знакомо: нищета, голод и каждодневные притеснения. Больной, плюющийся кровью отец и тощая сестра были наглядным примером того, как нужда и тяжелый труд могли погубить человека. В то же время другие жили в свое удовольствие. Ему в который раз уже вспомнился бьющийся в петле мальчишка… Утром на лобном месте на краткий миг могло показаться, что крестьяне готовы поднять мятеж. Но затем страх и поголовная тупость взяли верх.

Погруженный в раздумья, Матис шагнул в темнеющий к западу лес и достал мешочек. Горбатый Пастух-Йокель рассказывал, что скоро настанет новое время. Время, когда на дворян и духовенство обрушится гнев Господень, а крестьяне и простые люди заживут свободной жизнью. Матис задавался вопросом, коснется ли это все Агнес и ее отца. Филипп фон Эрфенштайн был добрым и справедливым наместником, хоть временами и вспыльчивым. А с Агнес они вместе выросли, она была ему как сестра. На большее Матис не мог рассчитывать, она все-таки дочь наместника, а он – сын простого кузнеца.

В свои уже семнадцать лет Матис был весьма хорош собой. Но невесту из города он так и не выбрал. Спешные объятия в каком-нибудь сарае, поцелуи – дальше дело не заходило. На свадьбу у Матиса просто-напросто не хватало денег. Кроме того, ни одна здравомыслящая девушка не согласилась бы переезжать в крепость и жить у продуваемых всеми ветрами, богом забытых руин.

И было еще кое-что: всякий раз, когда Матис прикасался к девушке, он видел перед собой Агнес. Это было как проклятие! Вот и сегодня, когда он увидел ее после долгой разлуки, у него засосало под ложечкой. Ему нравились ее светлые, непослушные волосы, бесчисленные веснушки и тонкие морщинки возле носа, если ее что-то злило или она забывалась над книгой. Еще мальчишкой Матис не переставал удивляться, как легко ей давалось чтение и письмо. Для него же буквы всегда были непоседливыми духами, не желающими складываться в слова.

Матис встряхнул головой и глубоко вдохнул. Невозможно, чтобы Йокель, когда говорил о свержении господ, имел в виду и Агнес с Эрфенштайном. Курфюрстов и епископов – это да. Может, еще и толстого настоятеля Вейганда из монастыря Ойссертале. Но никак не его Агнес!

Матис запустил руку в мешочек, пахучее содержимое которого несло сегодня смерть и разрушение. Черные с серым оттенком крупинки, словно маковые зернышки, пересыпа́лись в ладони. Он мрачно уставился в темноту леса, как вдруг где-то поблизости раздался птичий крик.

Это был клич сокола.

Матис внимательно прислушался, и крик повторился. Может, это Парцифаль вернулся? Он бесшумно спрятал мешочек обратно за пазуху и углубился в лес. Данное матери обещание исполнить можно и потом, а сейчас следовало разыскать сокола. Если Матис вернет Агнес ее Парцифаля, это наверняка поднимет ей настроение. Тогда, быть может, все снова станет как прежде.

Он крался на цыпочках в ту сторону, откуда доносился крик. Земля местами была скользкая и покатая, но Матис старался не наступать на сломанные сучья и сухие ветки. Агнес рассказывала, что балобаны были особенно пугливы. Даже незначительного шума достаточно, чтобы спугнуть сокола. Снова раздался высокий, чуть ли не жалобный выкрик – в этот раз гораздо ближе. Теперь Матис мог разобрать и знакомый звон бубенчика. Значит, он на правильном пути!

Матис раздвинул низко висящие ветви и увидел посреди деревьев Агнес в эльфийском обличье. Она стояла на небольшой прогалине, выступающем плато: далее склон отвесно спускался в долину. В свете луны она походила в своем белом платье на волшебное существо, про которое мать часто рассказывала в детстве. На кожаной перчатке Агнес держала трепещущего сокола и тихим, успокаивающим голосом напевала ему на незнакомом, приятном на слух языке:

– Abril issi’ e mays intrava, e cascus dels auzels chantava…

– Агнес, – прошептал Матис и шагнул вперед. – Так вот ты где. И как же я сразу не подумал…

Агнес вздрогнула и только через мгновение облегченно рассмеялась:

– Ну и напугал же ты меня, Матис! Я уж думала, люди фон Вертингена снова бродят по лесу. – Она осторожно подняла маленького сокола, который с явным удовольствием восседал на перчатке. – Ты только посмотри, Парцифаль вернулся! Я даже с Танцующей скалы услыхала, как он клекотал.

– Я его тоже услышал, потому и оказался здесь. – Матис погладил сокола, голову птицы закрывал кожаный колпачок, и она не выказывала никакого беспокойства. – Ты говорила с ним непонятными словами. Что за язык такой?

– Так, пара фраз на окситанском, древний язык бардов и королей. Вычитала их из книг в нашей библиотеке. Мне кажется, Парцифалю это нравится. Они его успокаивают. Слова и колпак.

Агнес с улыбкой погладила сокола по кожаному чехлу, который придавал ему сходство с фигуркой рыцаря.

– Пришлось надеть его, потому что Парцифаль прямо вне себя был, – пояснила она тихим голосом. – Бедняга! Должно быть, выстрел загнал его далеко в долину… Ты посмотри, два хвостовых пера сломаны! Придется вставить ему новые.

Агнес внимательно осмотрела перья сокола в поисках других повреждений и неожиданно замерла.

– А это еще что такое?

Она ощупала правую лапу Парцифаля и сняла с когтя что-то блестящее. Матис не сразу понял, что это кольцо. В бледном свете луны оно поблескивало золотом, словно дукат. С лицевой стороны на нем имелось уплощение с выгравированным рисунком. Матис взял кольцо и поднес его к прищуренным глазам.

– Это перстень, – предположил он. – Только печать какая-то странная. Бородатый профиль, и больше ничего. Где именно ты его нашла?

Агнес забрала у Матиса кольцо и задумчиво потеребила пальцами.

– Оно было надето на коготь, и довольно плотно. Это не может быть совпадением. Как по мне, так кто-то намеренно его там закрепил.

Матис рассмеялся:

– Намеренно? Прошу тебя, Агнес! Есть куча воришек, которые могут стянуть кольцо с пальца. Но чтобы вор нацепил золотое кольцо на сокола? Про таких я пока не слыхивал.

– Болван! – прошипела Агнес. – Я и без тебя знаю, что это звучит странно. Может, предложишь другое объяснение? Вряд ли Парцифаль сам надел на себя кольцо.

– Может, он женился? Неплохая, во всяком случае, партия.

Матис ухмыльнулся, но заработал лишь гневный взгляд Агнес.

– Очень смешно. Вместо того чтобы надо мной смеяться, лучше подумай, что все это значит.

– Мне кажется… – начал Матис, но замолчал на полуслове.

Где-то в стороне заржала лошадь. Затем до них донеслись приглушенные голоса нескольких мужчин.

«Только не это! – пронеслось у него в голове. – Господь милостивый, неужели это фон Вертинген со своими дружками отомстить вздумал?»

Матис стиснул руку Агнес и прижал палец к губам. В том, что всадники даже с наступлением темноты продолжали путь, не было ничего необычного. Вот только шум доносился из леса, а не со стороны дороги, ведущей к Трифельсу. Что могло понадобиться путникам в этих зарослях? Сердце забилось чаще.

Он молча показал на заросшую колючей ежевикой промоину. Агнес поняла его жест, и вместе с соколом они забрались в сырую яму. Вскоре послышался топот копыт.

Не прошло и минуты, как показались силуэты полудюжины мужчин. Они вели лошадей под уздцы. То были крепкие пони, нагруженные всевозможными инструментами, но в темноте Матис не смог толком их разглядеть. Мужчины тоже практически сливались во мраке. Они возбужденно перешептывались между собой, пока кто-то на них не шикнул. Это был человек, замыкающий группу. Он единственный из всех остался в седле. Здоровый вороной под ним нервно перебирал копытами. Мужчина был в плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.

– Да замолчите вы, черт бы вас побрал! – прошептал он. – Недолго еще. Нужно только…

В это миг сокол Агнес вскрикнул.

Короткий вскрик, но и этого хватило, чтобы мужчины прислушались. Тот, что шел впереди всех, остановился и оглядел поляну. Он стоял всего в шаге от ямы, Матис отчетливо слышал его напряженное дыхание. Парень в ужасе взглянул на Агнес: она шевелила губами в беззвучной молитве и гладила сокола по голове.

– Проклятье, что это было? – проворчал мужчина прямо над ними. – Вы тоже слышали? Кричал кто-то под землей, точно говорю.

– Да-да, тут вся земля вокруг Трифельса заколдована, – отозвался второй, стоявший сразу за ведущим. – Может, это злобные карлики хотят утащить тебя в пещеру? Или даже сам Барбаросса? – Мужчина захихикал, а первый ткнул его локтем:

– Может, это ты его разбудил, а?

– Дьявол, прекрати живо! Довольно и того, что мы тут посреди ночи зады морозим. Так тебе еще эти страшилки надо рассказывать… – Мужчина пожал плечами: – Черт с ним! Сыч, наверное, какой-нибудь. Причем…

– Что там впереди стряслось? – прошипел человек в седле, который, судя по всему, был среди них главным. – Пошевеливайтесь! Живо! Или мне вам пинка дать?

Группа ворчливо пришла в движение и в скором времени скрылась из виду. Только их предводитель еще на мгновение задержался на поляне и медленно огляделся. Матис увидел, как буквально сверкнули глаза под капюшоном. Потом незнакомец ударил коня пятками и стал нагонять остальных.

Некоторое время они, словно оцепенев, еще лежали в яме. Затем Агнес осторожно поднялась.

– Кто или что это было? – просипела она.

– Понятия не имею. – Матис выбрался вслед за ней и принялся выдергивать колючки из жилета. – Может, Ганс фон Вертинген со своими людьми? Слишком темно было, я не разобрал. Но, судя по голосу, тот, что в капюшоне, был у них за главного. К тому же лошадь тоже черная.

– Всерьез думаешь, что Вертинген осмелится так близко подобраться к крепости отца? – изумилась Агнес.

– Во всяком случае, мы здорово ему насолили. Может, он решил проверить, хорошо ли крепость охраняется по ночам и можно ли взять ее штурмом? – Матис понизил голос: – Как бы то ни было, ты должна рассказать обо всем отцу.

– Ну, и что я должна ему сказать? – возразила Агнес и насмешливо сморщила лоб. – Что я после наступления темноты отправилась с тобой в лес, хотя он настрого мне это запретил? И это после того, как ты стащил одну из его ар…

Она замолчала и хлопнула себя по лбу.

– Что такое? – растерянно спросил Матис.

– Аркебуза! Я и думать про нее забыла… Хайдельсхайм хочет, чтобы Райхарт показал ему арсенал. Еще вечером отец поручил ему выбрать орудия на продажу! – Агнес прикусила губу. – Если они заметят, что одной аркебузы не хватает, то лишних вопросов нам не избежать. У отца и так есть подозрения, что ты опять возился с порохом.

– Не у него одного. – По лицу Матиса пролегла тень. – Твой отец, мой отец, старина Райхарт, а теперь еще и пустомеля-казначей! Похоже, весь Трифельс против меня сговорился… – Он яростно пнул по поваленному, поросшему грибами стволу. – Проклятье, черт меня дернул взять эту ржавую железяку!

– А если б не взял, то я оказалась бы в руках фон Вертингена. И мой отец в пылу ярости сжег бы, наверное, половину Пфальца… – Агнес погладила его по щеке, и Матис почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Мне следует поблагодарить тебя, Матис. Немало храбрости надо иметь, чтобы в одиночку встать против четверых головорезов.

– Чепуха, – проворчал Матис. – Любой… любой другой поступил бы так же. К тому же…

Он замолчал и взглянул на платье Агнес. Только теперь ему бросился в глаза порванный корсаж.

– Что с тобой сталось? – спросил он. – В зарослях запуталась?

– И… именно. – Глаза у Агнес на мгновение вспыхнули. – Жаль, конечно. Но платье-то зашить можно, чего не скажешь о другом… – добавила она мрачно и увлекла за собой Матиса. – Идем уже домой. А завтра можно будет обо всем поломать голову.

Матис пошел следом за Агнес. Поравнявшись с ней, он почувствовал вдруг тяжесть мешочка, по-прежнему спрятанного за пазухой.

Неожиданно для себя Матис решил пока его не выбрасывать. Слишком уж дорог был этот порох, чтобы рассыпать его по ветру, как песок. Он закопает его за домом, так, чтобы отец никогда не нашел.

Кроме того, порох еще мог ему пригодиться.

Спустя полчаса Агнес лежала в кровати у себя в комнате и смотрела в дощатый потолок.

Сначала она отнесла все еще беспокойного Парцифаля в вольер, устроенный во дворе. Сокол кричал и рвался с кожаного ремешка. Только когда Агнес дала ему большой кусок голубиного мяса, он немного угомонился. Ей же самой, особенно после сегодняшних событий, о спокойствии оставалось только мечтать.

Агнес бросила тревожный взгляд на дверь. После ужасного происшествия с Хайдельсхаймом она на всякий случай заперлась на засов. Комната ее была обставлена довольно просто: грубо сколоченный сундук для одежды, скамья и одна из немногих печей, которые еще топились в крепости. Но зимой в окна тянуло ледяным холодом: стекла еще несколько лет назад пошли трещинами. Конюший Радольф наскоро затянул их кожей – на новое стекло не хватало денег. Единственное имущество Агнес составляли несколько книг, которые она хранила в сундучке под кроватью и ревностно оберегала.

Спать ей не хотелось, поэтому она достала одну из книг и стала ее листать. Это была старинная книга сказаний, Агнес совсем недавно взяла ее из библиотеки Трифельса. Больше всего ей нравился рассказ об английском короле Ричарде Львиное Сердце, который когда-то томился здесь в плену и сложил несколько окситанских баллад. Кроме того, она с удовольствием перечитывала легенды о безвестно пропавших сокровищах, и в первую очередь о нормандских сокровищах.

Однако ее любимой книгой была копия знаменитого трактата о соколиной охоте, написанного императором Фридрихом II. Год назад Агнес получила его в подарок от своего духовника, отца Тристана. Почти всю зиму священник проводил в монастыре Ойссерталь и помогал вести дела недееспособному настоятелю Вейганду. Но как только становилось теплее, он возвращался в Трифельс, где заботился о библиотеке, проводил воскресные службы или обхаживал больных и увечных крестьян. Агнес никогда у него не спрашивала, как эта книга попала к нему в руки. Скорее всего, настоятель не распознал ее ценности и отдал своему помощнику. При этом иллюстрированный, переплетенный в кожу труд когда-то стоил, наверное, больше, чем крестьянин мог заработать за целую жизнь. Но в течение долгих десятилетий книга покрылась плесенью, страницы пожелтели и обтрепались по углам…

Агнес осторожно достала из-под кровати потрепанный фолиант и стала перелистывать толстые пергаментные страницы. Цвета на многочисленных рисунках успели уже поблекнуть, на даже теперь нарисованные соколы, ястребы и орлы выглядели настолько живыми, что, казалось, вот-вот вспорхнут со страниц. Вместе с ними на картинках теснились старомодно одетые короли и преклонившие колена сокольничие, зайцы и косули, совы и цапли. А кроме них, еще и лошади, крепости и даже плывущий по морю человек. И нарисовано все на удивление правдоподобно.

Обычно книга всегда ее успокаивала, но сегодня девушку не оставляло какое-то напряженное состояние. Сердце билось с такой яростью, что отдавало болью в груди. В конце концов Агнес отложила книгу и попыталась уснуть. Ей не давали покоя мысли о сегодняшнем взрыве, о домогательствах Хайдельсхайма, о странных людях и навьюченных лошадях в лесу. И о кольце.

В первую очередь о кольце.

Оно лежало на сундуке прямо возле кровати, твердое и холодное. Агнес взяла его и снова внимательно присмотрелась к печати. Одна лишь голова бородатого мужчины, и больше ничего. Никаких имен или инициалов, даже датировки не было. Золото тускло поблескивало, поверхность его испещряли мелкие царапины, словно кольцо это сменило не одного владельца. Именно эта простота делала его таким странным. Агнес даже показалось, что в руках у нее одно из тех заколдованных колец, о которых она читала в старинных легендах и сагах.

Как же оно могло попасть к Парцифалю?

Агнес не сомневалась, что кто-то надел его соколу на коготь. Вот только зачем? Какой смысл надевать кольцо на лапу залетной птицы? Да к тому же золотое, которое наверняка стоит кучу денег.

Агнес взволнованно поднялась с кровати. А что, если кто-то хотел с помощью кольца о чем-то ей сообщить? Вот только о чем?

Кольцо было приятным на ощупь, как маленький зверек, золото скользило в ладони. Агнес надела его на палец, и оно подошло, как родное. Так, как если бы его сделали специально для нее.

Девушка со вздохом опустилась на подушку, подтянула теплое одеяло до подбородка и закрыла глаза. Под кольцом пульсировала кровь, и Агнес постепенно успокаивалась. Сердце билось все медленнее, и через несколько минут она забылась тревожным сном. Во сне вокруг нее носились соколы и вороны, гремели взрывы, и кровь ручьями стекала по платью. Затем все эти видения вдруг рассеялись. Агнес бормотала во сне и хваталась за кольцо. Ее волнами захлестнули новые образы и повлекли к берегам дальней страны. Никогда еще ей не доводилось видеть столь ясных и выразительных сновидений.

В эту ночь Агнес впервые пережила…

Агнес вскрикнула и проснулась. Лоб и сорочка взмокли от пота. Она не сразу поняла, где находится. Это ее комната, она в крепости своего отца, в Трифельсе. Все утопало во мраке, тишину нарушали лишь отдаленные крики сыча. Должно быть, перевалило за полночь.

Агнес тряхнула головой, чтобы вернуться в действительность. Это был далеко не первый раз, когда ей снилась крепость. В детстве такое случалось особенно часто, тогда она тоже видела рыцарей и фрейлин. Потом сновидения стали реже. Но в этот раз сон был настолько живым, что Агнес буквально чувствовала запахи людей. Их пот, аромат смолы, даже дым из камина – так, словно ей стоило лишь спуститься по лестнице, чтобы все это увидеть.

Агнес со вздохом улеглась обратно. Почему нельзя было жить в те времена, столь богатые яркими историями, как этот сон? Почему крепости больше не были такими, как прежде? Порой жизнь казалась ей серой, как поблекший рисунок в старой потрепанной книге. Как загадочная монограмма с пергаментных листов, которые так усердно переписывали монахи. Ничего не происходило, все словно замерло.

Но потом Агнес вспомнила, что ей довелось пережить прошлым днем. Она подумала о кольце. Может, оно ей тоже только приснилось? Девушка взволнованно коснулась пальца и нащупала кольцо. Только тогда она закрыла глаза и провалилась в глубокий сон, в этот раз уже без сновидений.

Поэтому она не слышала скрежет лопат и удары молотков, которые доносились из стороны леса и проникали в ее открытое окно.

Люди в лесу взялись за дело.

Примерно в тридцати милях, в епископском городе Шпейер, секретарь Йоханнес Майнхарт до поздней ночи корпел над актами в городской канцелярии.

Оставалось лишь переместить в архив несколько закрытых судебных процессов, а почерк у помощника оказался до того ужасным, что половину протокола Майнхарту пришлось переписывать заново. Секретарь тихо вздохнул, а перо все царапало по тонкому пергаменту. Молодой и честолюбивый, он усердно взбирался по карьерной лестнице. Поговаривали, что в скором времени Высший суд Германии снова переедет в Шпейер. А у того, кто метил на высокую должность, сверхурочная работа должна войти в привычку. Кроме того, Майнхарт не скрывал, что ему даже нравилось задерживаться здесь после наступления темноты. В это время, кроме него, в канцелярии никого не оставалось: только он, куча старых пергаментов да свеча бодро разгоняет тьму. Дома его ждали лишь сварливая жена и пятеро плаксивых детей. Шелест бумаги был куда приятнее.

Майнхарт как раз склонился над особенно сложным участком документа, как тихий шум прервал его работу. Он выпрямился и прислушался. Звук повторился: скрип и треск, как если бы ветер распахнул окно в соседней комнате.

Секретарь почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом. В соседнем особняке Ретчер всего пару дней назад объявились призраки: служанка патриция Ландауэра услыхала на верхнем этаже какой-то стук, но, поднявшись в комнату, ничего не обнаружила. Что, если привидения явились теперь в городскую канцелярию?

– Кто там? – просипел Майнхарт, и голос его прошелестел не громче бумаги.

Он поднялся и собрался уже проверить, все ли в порядке, как дверь в его кабинет распахнулась, да так резко, что со стола сдуло все пергаменты. При виде незваного гостя Майнхарт сдавленно пискнул.

Ему, вне всякого сомнения, явился дьявол.

Секретаря бросило в пот. Не могло у человека быть такой черной кожи! В дрожащих отсветах она лоснилась, как полированное эбеновое дерево, и глаза белели на ее фоне. В остальном же облик у вошедшего был вполне человеческий. Одет он был в штаны и камзол, а поверх него – дорогой, подбитый мехом плащ, который стоил, наверное, дороже, чем весь гардероб Майнхарта. Кроме того, гость не хромал, и серой от него не воняло. Майнхарт боязливо отступил на шаг. Пусть этот чернокожий незнакомец и не дьявол, но он явно не так прост. И в городской канцелярии в такое время делать ему нечего.

– Что… что вы хотели? – выдавил Майнхарт хоть и с трудом, но сдержанно.

Незнакомец отвесил ему легкий поклон.

– Простите за позднее вторжение, господин секретарь, – проговорил он с необычным акцентом, но при этом вычурно, как благородный вельможа. – Не смог прибыть раньше, дорога из Цвайбрюкена заняла много времени. У меня к вам письмо от герцога.

Плавным движением он извлек из-под плаща запечатанный конверт и протянул его Майнхарту. Секретарь сломал печать и прочитал письмо. После чего поднял на гостя растерянный взгляд:

– Предоставить вам доступ ко всем актам?

– Уверен, городской совет не откажет герцогу в столь ничтожной просьбе. К тому же мне и нужно-то несколько совершенно определенных документов.

Странный незнакомец поправил плащ таким образом, что Майнхарт заметил под ним изогнутую саблю; обычно такие носили язычники-мусульмане. Откуда, черт возьми, взялся этот человек?

– В сущности, мне нужна лишь информация об одном месте, – пояснил гость. – В Васгау есть старая крепость под названием Трифельс. Вы что-нибудь знаете о тех местах?

Майнхарт нахмурился. Этот старинный лен давно уж никого не интересовал. Поговаривали, что от крепости остались одни развалины, а наместником ее был запойный оборванец. Так с чего бы незнакомцу понадобились сведения о ней?

– Ну, когда-то Трифельс был чем-то вроде центра Германии, – неуверенно начал Майнхарт. – Громадный замок, окруженный целым рядом вспомогательных крепостей. Там короновались некоторые из императоров. Там часто бывал кайзер Барбаросса, и именно оттуда его сын, Генрих, выступил в поход против норманнов. Но те дни давно в прошлом. – Секретарь позволил себе осторожно улыбнуться. – Хотя некоторые и поговаривают, что старый Барбаросса до сих пор спит где-то в недрах крепости и проснется, когда над империей нависнет опасность.

– В самом деле? Это… очень интересно.

Незнакомец на мгновение задумался, а затем продолжил:

– Мне нужна любая информация об этой крепости. О ней самой, о ее славном прошлом, о местности вокруг. Деревни, города – все, что удастся найти… Прямо сейчас.

Майнхарт покачал головой в изумлении:

– Но это невозможно! Документы рассортированы не лучшим образом. Кроме того, уже поздно, и моя возлюбленная супруга…

– Вы забыли приказ герцога? – Чернокожий гость почти вплотную шагнул к Майнхарту, так что ноздри защекотал сладковатый, экзотический аромат вроде ладана. – Сомневаюсь, что городской совет будет в восторге, если узнает, что какой-то секретарь ослушался приказа имперского князя. Шпейер могуществен, но настолько ли?

Майнхарт кивнул, словно одурманенный сладким ароматом.

– Я… посмотрю, что там можно сделать.

– Сделайте, и побыстрее. Или мне для начала известить герцога?

Незнакомец устроился в кресле за письменным столом и нетерпеливым жестом отослал Майнхарта.

Напуганный до смерти, секретарь скрылся в соседнем архиве и принялся судорожно обыскивать полки. Так ему хотя бы не пришлось находиться рядом с этим странным чернокожим, который явился если и не из ада, то уж точно из страны, очень близкой к преисподней.

Прошло без малого три часа, пока Майнхарт не отыскал все, что более-менее касалось Трифельса и его окрестностей. Сведений оказалось гораздо больше, чем он мог ожидать. В прежние времена эта крепость и вправду играла в империи далеко не последнюю роль. Майнхарту попались заметки о так называемых сокровищах норманнов, с которыми император Генрих VI вернулся в Трифельс из похода против Сицилии. Кроме того, имелся список Имперских инсигний – священных атрибутов императорской власти, хранившихся когда-то в крепости. Некоторое время Майнхарт провел за изучением актов, посвященных кельнскому епископу Бруно фон Зайну, которого пленником держали в Трифельсе. Епископ был сторонником Вельфов, которые наряду с Гогенштауфенами составляли одну из могущественнейших правящих династий Германии. В борьбе за корону Вельфы и Штауфены противостояли друг другу в течение долгих поколений. И Трифельс всякий раз оказывался предметом споров между двумя родами.

Приободренный и довольный собой, Майнхарт вернулся в кабинет с кипой документов под мышкой. Незнакомец по-прежнему восседал там, как черный истукан. Он прикрыл глаза, но, заслышав секретаря, резко их открыл:

– Ну? Есть успехи?

Майнхарт радостно закивал:

– Эта крепость много интереснее, чем я предполагал. Даже жалко, что нынешний наместник так ее запустил. Если верить печатям, то влиятельнейшие из правящих династий с давних времен лелеяли это место. Салическая династия, потом Штауфены, Вельфы, Габсбурги… У меня вот только вопрос…

– Оставьте при себе ваши вопросы, мне от вас нужны только сведения. Благодарю за старания.

Незнакомец выхватил у растерянного секретаря документы и направился к выходу.

– Но это ценные документы! – воскликнул ему вслед Майнхарт. – Вы не можете просто взять их и уйти. Дайте мне хотя бы расписку!

Незнакомец обернулся, и губы его растянулись в ослепительной улыбке.

– Полагаю, в этом нет необходимости, – ответил он. – Или вы уже позабыли о приказе герцога? Я действую исключительно в его интересах.

Он скрылся, точно привидение, и Майнхарт задумался, уж не повстречался ли ему один из тех призраков, о которых сейчас толковали по всему Шпейеру. Но потом взгляд его упал на оставшееся на столе письмо от герцога. Что ж, если это и призрак, то отправили его хотя бы из высших кругов.

Майнхарт снова пробежал глазами по торопливо набросанным строкам. Затем взглянул на сломанную печать, на которую до этого в страхе даже не обратил внимания.

С нее на секретаря смотрел мавр с высунутым языком.

Крепко выругавшись, Майнхарт бросился к окну и выглянул во мрак. По площади в сторону собора скользнула тень и скрылась между домами. Секретарю послышался даже тихий, едва уловимый смех.

Секретарь с трепетом запер окно и решил, что последние несколько часов ему только приснились.

Так ему хотя бы не придется отвечать на множество неудобных вопросов.