6
Вторник 15 июня 1666 года от Рождества Христова, утро, на Аммерзее
Лодку с такой силой раскачивало на волнах, что Куизль с трудом удерживал внуков, чтобы те не потонули. Несмотря на ясную погоду, над Аммерзее дул сильный ветер, взбивая пенные шапки на воде и, словно мелким дождем, забрызгивая лодку. Малыши визжали от удовольствия, при каждом удобном случае пытаясь выпутаться из крепких объятий деда и выпрыгнуть за борт.
– Ну и мучители они у тебя… Внуки?
Старый паромщик скалился и покачивал корпусом в такт движению весел. Он погружал лопасти глубоко в воду, и обветренное лицо его покраснело от напряжения. Но, несмотря на это, старик засыпа́л палача вопросами. С самого начала, когда они отплыли от Дисена, гребец не умолкал ни на минуту.
– Небось собрался высадить их в Хершинге? – спросил он насмешливо. – Или всучишь там же бродячему лоточнику?
– Если так и дальше продолжится, то я подарю их монастырю вместо толстых ангелов над алтарем. Так они хоть помолчат немного.
Куизль осклабился и усадил внуков под скамью, где малыши, давясь от смеха, начали запутываться в вонючую сетку. Петер стал играть с рыбьей головой, а маленький Пауль принялся вылавливать живых раков в корзине. Так они, по крайней мере, угомонились. Но о том, чтобы спокойно покурить во время переправы, нечего было и думать.
Палач вздохнул и вытер пот со лба. Он в десятый раз уже задался вопросом, действительно ли было хорошей идеей брать внуков в Андекс. Все-таки речь шла о жизни его лучшего когда-то друга, который сидел теперь в подвале за убийство и колдовство. Что ж, по крайней мере, на Святой горе этому безумию придет конец, там Куизль сможет наконец передать малышей Магдалене. Так она хотя бы будет занята и не станет, как это часто бывало, совать нос в дела, ее не касающиеся.
Палач задумчиво оглянулся на тот берег, где стоял Дисен: монастырь становился все меньше и меньше. Колокольня казалась теперь не длиннее собственной руки, а за ней высились холмы Вессобрунна и Хоэнпайсенберг. Палач попросил на время лошадей у богатых Шреефоглей, и вместе с сыном Георгом они ранним утром выехали из Шонгау. Георг отправился с лошадьми домой, а Якоб разыскал лодку в Дисене. Старый паромщик не знал о профессии Куизля, и тем было лучше. Ни один рыбак не принял бы в лодку настоящего палача: моряки считались особенно суеверными. И провожатый Якоба, глядя, как усиливается ветер, не раз уже обращался с молитвой к святому Петру, покровителю рыбаков и мореходов.
– В Андекс, наверное, путь держишь? И малышей прихватил в паломничество? – спросил старый рыбак. Не дождавшись ответа, он ничуть не смутился. – Нам каждый день следует молиться Богородице за то, то мы так близко живем от этого благословенного места! Я уже десять раз на Святой горе бывал. И поверь, реликвий видел больше, чем поместится в эту лодку.
«А люди в озере все равно тонут, – подумал Куизль. – И никакие молитвы не помогают».
Он содрогнулся, вспомнив, как несколько лет назад во время непогоды пошло ко дну судно с паломниками. В живых тогда остались только два ребенка. Люди говорили о чуде, словно могли таким образом смягчить скорбь о тридцати утопленниках.
– Самые почитаемые, конечно, – три святые облатки, – продолжал болтать рыбак, нисколько не смущаясь молчаливостью собеседника. – Их показывают всего один раз в год, на Праздник трех причастий. Но есть также крест Карла Великого, ветка из тернового венца Христа, половина его плащаницы, пояс Марии, подвенечное платье святой Елизаветы, палантин святого Николая и… – Он выдержал паузу и заговорщицки понизил голос. – Крайняя плоть Иисуса, которую проклятые евреи срезали с…
– Ты лучше греби поживее, иначе нам никакие святыни не помогут, – перебил его палач и посмотрел на небо. – А то, я смотрю, снова гроза собирается.
Паромщик вздрогнул и погрузил весла в воду. С запада на озеро и вправду надвигалась темная гряда облаков.
– Чертова непогода! – выругался старик. – Нечасто бывает, чтобы за пару недель столько проливалось. Если так и дальше будет, на полях ни одного колоса не останется. Господь гневается на нас. Знать бы только, за что…
– Может, он болтунов наказывает? – пробормотал Куизль. – Может, тебе следует еще раз в Андекс сходить? Там, по крайней мере, не потонешь.
– Зато под молнию попадешь! – Паромщик рассмеялся и сдвинул шляпу на затылок. – Можешь мне поверить, так часто молния больше никуда не бьет. Вот и пару дней назад я видел, как она в колокольню ударила. Можно подумать, башня сама молнии притягивает. Зеленым и синим сверкало, как на Страшном суде, я уж думал, гора целиком вспыхнула. Как по мне, так это все из-за нового настоятеля. Слишком он много за книжками сидит, вместо того чтобы помолиться за спасение наших душ.
Пока рыбак болтал без умолку, как старая клуша, они доплыли до бухты Хершинга по другую сторону озера. Справа от нее располагалось небольшое поселение Вартавайль, откуда паломники начинали свой нелегкий путь к монастырю.
Вода здесь была поспокойнее, и ветер дул уже не так сильно. Куизль насчитал по меньшей мере дюжину лодок, рыбаки на берегу с усталым видом чистили сети. Далее среди буковых лесов высилась Святая гора.
– И как ты собираешься подняться к монастырю с двумя сорванцами? – полюбопытствовал старик. – Дорога-то крутая.
– Уж об этом не беспокойся. Я и не таких парней на молитву за шкирку таскал.
Рыбак взглянул на него сконфуженно:
– Ты это о чем?
– Благодарю.
Куизль вложил ему в руку несколько монет и усадил хнычущего Петера в заплечную корзину, которую затем взвалил на спину. Маленького Пауля он привязал грязным платком перед животом, откуда двухлетний малыш с любопытством разглядывал покачивающиеся лодки.
– Вот, а теперь пора отнести вас к маме, – проворчал палач. – И хватит уже мазать мне рыбьей башкой по волосам!
Куизль отобрал у Петера дохлую рыбину, выбросил ее в воду и зашагал по тропе к пристани Вартавайля.
В скором времени немногочисленные дома остались позади, и палач углубился в тенистый лес, что окружал гору. Он решил идти неприметной окольной тропой, чтобы не встречаться с толпами болтливых паломников. Детям, похоже, понравилась размеренная поступь деда, и они повизгивали от удовольствия. Петер то и дело показывал на птиц или белок, что сидели по веткам у края дорожки и с любопытством смотрели на шестиногое чудище. Мальчишка тем временем выдумывал затейливые названия для зверей и тоненьким голоском напевал детскую песенку:
– Майский жук в вышине, а твой папа на войне. Мать осталась в Померани…
– И чему только тебя мамка учит! – ругнулся Куизль.
Но в скором времени он и сам начал тихонько подпевать, а маленький Пауль тем временем уснул под размеренный шаг и пение.
Стоптанная тропа начала круто забирать вверх. Куизль хрипел и обливался потом; во время подъема он все думал о том, сколько паломников уже поднялись на Святую гору прежде его. Было время, и на одну только Троицу их собиралось более сорока тысяч. Вот и на Праздник трех причастий пилигримов ожидались целые полчища. Палач хорошо представлял себе, как мешал благочестивым делам запертый в монастыре ведьмак. Вероятно, поэтому процесс над его другом Непомуком собирались устроить уже в ближайшие дни.
Якоб решил сократить дорогу и прибавил шагу. Он сошел с узкого серпантина, обвивавшего гору, и стал подниматься напрямик. Время от времени ему попадались старые обрушенные ступени и поросшие мхом булыжники, торчавшие из листьев. Но по большей части палачу приходилось пробираться через доходившие до колен заросли. Далеко впереди несколько скал образовывали круг, точно основание башни. Куизль задрал голову и попытался высчитать, сколько еще осталось до монастыря.
– Смотри, дедуль, ведьма. Ты спалишь ее?
Петер показал куда-то направо: на прогалине стояла особенно высокая, не меньше восьми шагов, скала. На ней росла липа с кривыми ветвями; в тени деревьев она действительно выглядела как сгорбленная старуха.
– Не болтай ерунды, парень, – проворчал Куизль. – Это не ведьма, а…
Только потом он понял, что на самом деле имел в виду внук. У подножия скалы Якоб заметил вход в пещеру, подле которого тлел небольшой костер; возле него сидела старая седовласая женщина. Она вдруг медленно поднялась, опершись на палку. Одетая в подпоясанные веревкой лохмотья, старуха с трудом прошаркала босыми ногами к палачу и его внукам. Когда она встала перед ним, Куизль заглянул в ее белесые глаза. Старуха была, по всей видимости, слепой.
– Да сохранит тебя Господь, – пробормотала старуха и вытянула дрожащие руки. – Это ты, брат Йоханнес? Снова приготовил мне кашу из буковых орешков?
– Я… я всего лишь паломник, направляюсь в Андекс, – неуверенно ответил Куизль. – Скажи, почтенная, попаду я этой дорогой к монастырю?
Старуха вздрогнула и лишь через некоторое время овладела собой.
– Большой грех ты на себя принял, – прошептала она. – Страшный грех! Я чувствую это. Чертова гора заманила тебя ко мне, так ведь?
– Чертова гора? – Куизль помотал головой. – У меня нет времени на твои загадки, женщина. Я тут двух малышей несу к матери. Ну так что? Ведет эта тропа…
– Это вход в преисподнюю! – прошипела вдруг женщина и показала на пещеру позади себя. Голос ее зазвучал теперь с твердостью; белки глаз, казалось, осветились изнутри. – Я сторожу его, чтобы сатана не вернулся на землю. Но не властна над ним. Он поет, хрипит, стонет, я слышу его по ночам, когда он волочет свое чумное тело сквозь толщу горы…
Она протянула к палачу чахлые руки, отчего тот невольно отступил с отвращением на шаг.
– Остерегайся, путник! Я чувствую, что ты ступил на тропу Люцифера. Кто ты? Солдат, что приносит несчастья? Сколько жизней на твоей совести? Скажи, сколько?
– Я палач из Шонгау, – проворчал Куизль, почувствовав, как волосы на затылке встали дыбом. – Спроси советников, они ведут счет. А теперь дай пройти, пока я еще кого-нибудь не убил.
Палач отпихнул от себя руки старухи и торопливо обошел ее. Та гневно взмахнула палкой и закричала вслед Куизлю:
– Господь не случайно указал тебе этот путь! Признай истину, палач! Страшный суд близок! Я уже слышу, как роются демоны, как пробираются через землю, разгребают гнилые листья когтями! Скоро они будут здесь, очень скоро! Покайся, палач! Несчастье постигнет тебя!
Дети расплакались, и Куизль не сбавлял шага до тех пор, пока вопли старухи не превратились в отдаленное эхо. Сердце бешено колотилось, и причиной тому был не только напряженный подъем. Старуха что-то расшевелила в нем, нечто темное, кроющееся в глубине души; казалось, что все убитые, запытанные, колесованные, повешенные и обезглавленные одновременно возопили об отмщении. Якоб невольно вспомнил о видениях вчерашнего вечера, о военных воспоминаниях, что кружили теперь у него в голове…
Сколько жизней на твоей совести? Скажи, сколько?
Впервые за долгие годы Куизль по-настоящему испугался.
Он встряхнул головой и поспешил дальше по тенистой тропе. Деревья, казалось, тянулись к нему ветвями, и листья гладили по лицу. Дети плакали и вопили; Петер вцепился палачу в волосы, словно маленький разгневанный гном, и бесился у него на плечах.
Куизль оступился, едва не упав, затем отодвинул в сторону последнюю ветку, и взору его открылась залитая светом прогалина с лужайками и полями, золотистые колосья волновались на ветру. А впереди стоял в ярких лучах послеполуденного солнца монастырь Андекс.
Ужас остался позади.
Палач вдруг в голос рассмеялся. Какая-то старуха несла непонятно что про отмщение и расплату, а он испугался, как дите малое! Что с ним стряслось вообще? Давно пора было передать малышей Магдалене и сосредоточиться на своих делах. Пока сам не превратился в боязливого мальчишку, что пугается бабьих сказок.
Собравшись с духом, Куизль зашагал через поле к монастырю. Но он все-таки решил в эти дни помолиться и попросить отпущения грехов. Не то чтобы он действительно верил во что-нибудь – просто в любом случае это не повредило бы.
* * *
Магдалену разбудил сиплый кашель пожилого мужчины, лежавшего справа от нее. Старик захрипел и сплюнул на устланный тростником пол зеленый сгусток.
Магдалена брезгливо отвернулась. С прошлой ночи она лежала во флигеле монастыря – бывшей конюшне, которую настоятель предоставил в распоряжение больных. С утра пациентов было всего несколько человек, но за последние часы число их резко выросло. Магдалена насчитала в импровизированном лазарете не меньше двух десятков стонущих, храпящих и причитающих паломников. Они лежали на кишащих блохами койках или на соломенных тюфяках и дрожали, закутанные в тонкие одеяла. Старое и сырое строение пропахло конским навозом и человеческими экскрементами. Снаружи доносились песнопения богомольцев, которые стекались к монастырю, чтобы помолиться за хороший урожай, здоровых детей или просто за спокойный год без войн, голода и болезней.
Магдалена осторожно ощупала пахнущую травами повязку на шее. Рана оказалась неглубокой, необычным выстрелом ей лишь оцарапало кожу. Но усталость и потеря крови не прошли даром, и Магдалена пролежала некоторое время без сознания. Незнакомец, который подкараулил ее возле монастырских стен, по-прежнему вселял в нее страх.
Незнакомец и странная мелодия.
Что, если это тот самый человек, который днем раньше столкнул ее с колокольни?
– Ну, что, вернулась в мир живых? – Над ней с улыбкой склонился Симон и протянул миску с горячей кашей. – Значит, мой отвар из мака пошел на пользу. Уже за полдень перевалило. Ты шестнадцать часов проспала, пару раз всего просыпалась!
– Я… мне это было необходимо, – ответила Магдалена в некотором смущении. – Зато теперь я проголодалась, как волк.
Она с аппетитом набросилась на кашу и, лишь собрав пальцем последние остатки, откинулась со вздохом на кровать, пробормотав:
– Да, неплохо. Очень даже неплохо. Почти как у моего родственника-живодера. – Лицо ее вдруг посерьезнело. – Вообще-то мне бы радоваться, что я еще жива и хоть что-то могу есть, – добавила она тихим голосом.
Симон провел ладонью по ее потному лбу.
– Я наложил тебе повязку с пастушьей сумкой, хвощом и календулой, – сказал он заботливо. – Рана должна хорошо зажить. Но прошлой ночью ты несла какой-то бред. Что там вообще случилось?
Магдалена вздохнула.
– Если бы я только знала!..
И она рассказала Симону об увиденном во время мессы, необычной мелодии и выстрелах из засады.
– И это была мелодия автомата, созданного Виргилиусом? – спросил Симон с сомнением. – Ты уверена?
Магдалена пожала плечами.
– Во всяком случае, звонили колокольчики. И звук шел откуда-то из горы… снизу. – Она вдруг снова содрогнулась. – А что, если этот автомат и вправду убил своего создателя и подмастерья и теперь бродит где-то под нами в поисках новых жертв? Если он превратился… в голема?
– Чепуха, – возразил Симон. – Это простые страшилки, только и всего. Один лишь Господь способен создавать жизнь. Я скорее полагаю, что здесь как-то замешаны эти монахи.
Магдалена торжествующе оскалилась:
– Так, значит, ты тоже считаешь теперь, что Безобразный Непомук невиновен? Я же говорила!
– Имеешь в виду брата Йоханнеса?
Симон протянул Магдалене кружку воды, и женщина осушила ее жадными глотками.
– Даже если он и не колдун, то по-прежнему сидит в старом подвале, – задумчиво рассуждал Фронвизер. – Значит, ночью он в тебя стрелять тоже не мог. А может, это был просто охотник, который принял тебя за отбившегося от стада зверя? Ведь было довольно темно.
– Симон, не смеши меня! Я что, похожа на кабана? – Магдалена покачала головой и вздрогнула, потому что рана снова разболелась. – Это не охотник был, а тот незнакомец! Мне иногда кажется, что ты и вправду держишь меня за сумасбродную бабу.
Лекарь улыбнулся:
– Боже упаси, и не посмел бы никогда! Но вид у тебя сейчас какой-то… ну… усталый.
– Да я уж и не помню, когда так ясно себя чувствовала! – вскинулась Магдалена. – Но если ты еще раз скажешь мне, что я больна, то я и вправду захвораю!
Однако Симон снова погрузился в раздумья и, казалось, даже не услышал ее.
– Монахи и вправду ведут себя очень странно, – продолжал он неуверенно. – Все эти разговоры о богохульных экспериментах Йоханнеса и Виргилиуса… Что они этим подразумевали? И что понадобилось настоятелю с графом и приором в часовне на ночь глядя? Так ты говоришь, что Маурус Рамбек был очень взволнован во время службы…
– Как и молодой наставник, – перебила Магдалена. – Он был весь какой-то заплаканный и получил нагоняй от приора. И этот жирный келарь сторожил на галерее… По мне, так они скрывают какую-то тайну и боятся, что про нее узнают.
– Но граф Вартенберг? – нахмурился Симон. – Как, черт возьми, связан со всем этим Виттельсбах?
– Келарь говорил, что у Вартенберга хранится третий ключ.
– Третий ключ? – Симон покачал головой, встал и потянулся. – Все становится еще запутаннее. При этом у меня здесь еще дел по горло. Эта проклятая лихорадка, она как эпидемия…
Он показал на дверь: два пилигрима как раз втащили нового больного. Одетый в льняную рубаху крестьянин был бледнее покойника, его приглушенные стоны слились с хрипами и причитаниями прочих пациентов.
– И вообще все это паломничество превращается в средоточие эпидемии! – проворчал Симон. – Мы сколько лет с твоим отцом твердим, что люди не от испарений из земли заболевают, а друг от друга заражаются! В эти дни люди тысячами стекутся в Андекс, а потом разнесут заразу по своим городам и деревням. Им бы дома молиться…
– Слишком поздно, мастер Фронвизер. Теперь можно позаботиться лишь о том, чтобы они вернулись здоровыми.
Симон обернулся и увидел Якоба Шреефогля: он нес на руках больного ребенка. По лбу мальчика катились бусинки пота, глаза были закрыты.
– Родители считают, что достаточно будет помолиться сотню раз и пожертвовать свечку, чтобы ребенок выздоровел, – выругался советник. – К счастью, мне удалось уговорить их хотя бы на время обедни передать мальчика под вашу опеку. Просто стыд какой-то!
Он осторожно положил мальчика на соломенный тюфяк в углу низкого строения и устало улыбнулся лекарю.
– Всякий раз, когда я вижу больных детей, вспоминаю, как вы вылечили тогда мою маленькую Клару. Надеюсь, что и этому мальчику вы сумеете помочь. Каждый ребенок есть дар Божий.
Молодой советник снял с пояса и бросил лекарю звенящий мешочек.
– Вот, возьмите. Вообще-то я собирался пожертвовать деньги на большую свечу и новую исповедальню, но решил, что здесь монеты принесут куда больше пользы.
– Спа… спасибо, – пробормотал Симон и взвесил мешочек в ладони. В нем было не меньше тридцати гульденов. – Я испрошу у настоятеля разрешения купить на них лекарств и чистого белья.
Шреефогль отмахнулся.
– Лучше займитесь этим сами. У настоятеля сейчас других забот хватает. Слухи об этом ужасном убийстве разошлись по всей округе. Кроме того, по монастырю якобы бродит какой-то оживленный автомат… Если Маурус Рамбек не примет мер, то к празднику здесь соберется стадо запуганных овец. – Он подмигнул Магдалене, и она приподнялась в постели. – Но, зная вас, могу предположить, что вы и так знаете гораздо больше моего.
– Если мы что-нибудь выясним насчет убийств, то вы узнаете об этом первым, обещаем. – Магдалена потянулась в последний раз и встала. Ее немного пошатывало, но в целом она казалась здоровой. – А теперь прошу простить нас. Мне хотелось…
Она резко замолчала, когда на лицо ее легла тень. Что-то большое встало в дверях и загородило солнце. Это был широкоплечий мужчина в черном плаще и с посохом в мозолистых руках, а голову венчала шляпа, скрывающая лицо. Гигант наклонился и осторожно поставил на пол двух маленьких ребят, которые с визгом заковыляли к Магдалене.
– Я так смотрю, и Пауль наконец ходить выучился, – пробормотал палач. – Давно пора. Я уж думал, он до турецкой пасхи будет, как червяк, по дому ползать.
– Господи, отец! – крикнула Магдалена и бросилась к детям, которые на ней тут же повисли.
Она рассмеялась с облегчением. Во всем этом переполохе женщина и думать забыла про письмо, которое еще вчера отправила через посыльного в Шонгау. И теперь, когда отец и дети оказались рядом, она почувствовала, что теперь все обернется к лучшему.
– Маму не убейте там, сорванцы, – проворчал палач и с наигранной строгостью пригрозил пальцем. – Чего доброго, задушите еще. Никто и не поверит, что до этой минуты они с меня не слазили.
– Маму даже лучший в мире дед не заменит.
Симон с улыбкой подошел к тестю и протянул руку. Когда Куизль пожал ее, лекарь почувствовал, как в пальцах что-то хрустнуло. Сила палача не переставала его изумлять.
– Хорошо… что вы приехали так быстро, Якоб, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Правда, мы думали, что без детей…
– От вас и такого можно ждать, – резко перебил его Куизль. – Оставить больной бабушке двух крикунов, а самим прохлаждаться где-нибудь… Не выйдет, пусть Магдалена сама присматривает за своими сорванцами.
– Мама заболела? – Подняв детей на руки, Магдалена с обеспокоенным видом подошла к отцу. – Но почему ты тогда…
– Так мне что теперь, бросить друга в беде? – Палач угрюмо отмахнулся. – К тому же там, как мне кажется, ничего серьезного. Всего лишь дурацкий кашель, им половина Шонгау сейчас мучается. Я хотел остаться, но… – Он замолчал на мгновение, а затем продолжил резко: – Мать твоя упрямая до чертиков! Она меня чуть ли не пинками погнала, когда узнала про Непомука.
– Непомук? Друг? – Шреефогль все это время молча стоял рядом с Куизлями и теперь растерянно взглянул на палача. – Боюсь, я не совсем понимаю. И вообще, Якоб, что вы делаете в Андексе? Или палач решил податься в паломники?
– Хм… это долгая история, господин советник, – вмешалась Магдалена. – Я все расскажу вам в другой раз. А пока у меня к вам просьба.
– И какая же?
Магдалена показала на хрипящих и ноющих больных:
– Не могли бы вы один часок присмотреть за пациентами Симона? Нам нужно кое-что обсудить с семьей.
Патриций растерянно взглянул на нее:
– Я? Но я даже не знаю как…
– Да там все просто. – Магдалена вручила Шреефоглю тряпицу и ведро чистой воды. – Вытирайте им пот со лба, меняйте иногда компрессы и делайте при этом серьезный и начитанный вид. Поверьте мне, большинство врачей делают все то же самое.
Она взяла детей за руки и вместе с Симоном и палачом вышла из зловонного лазарета, а Якоб Шреефогль с раскрытым ртом смотрел ей вслед.
Они все вместе поднялись по мощеной улице к церкви, чтобы отыскать спокойное место для разговора, но быстро поняли, что это не такая уж простая задача. Навстречу им после обедни шли бесчисленные прихожане. Магдалена заметила, что по сравнению со вчерашним днем паломников стало заметно больше. До Праздника трех причастий оставалось еще пять дней, но на улицах вокруг монастыря людей было уже столько, сколько собиралось лишь на Кирмес.
Казалось, что паломники были всюду. Магдалена слышала множество диалектов, из которых различала только швабский и франконский. Она разглядывала группы богомольцев из разных деревень, которые всегда держались кучкой. Там были и бедно одетые батраки, и порядочные ремесленники, и толстые патриции, которые, задрав штанины, брезгливо обходили кучи конского навоза. То и дело кто-нибудь затягивал церковную песню, и остальные подхватывали.
Ступайте, грешники, смотрите
На истинного сына Божьего.
Симон и отец усадили детей на плечи, чтобы легче было протискиваться сквозь толпу. Магдалена чувствовала, как успокаивают и умиротворяют ее песни и молитвы вокруг. В воздухе стоял запах фимиама, жареной рыбы и дорожной пыли. Где-то завывал ребенок в поисках матери.
– Как ты вообще нашел нас среди этой толпы? – спросила вдруг Магдалена, пока они продирались сквозь толкотню к церкви.
– Я побывал у родственника Греца, – проворчал палач. – Сначала там был только немой рыжий дуралей. Но потом приехал наконец Михаэль и сказал, что милосердный зять мой выхаживает в Андексе больных.
– Так, значит, Грец знает, зачем вы приехали? – спросил Симон с тревогой. – Быть может, пока будет лучше…
– Ты за идиота меня принимаешь? Для Греца я теперь паломник, он так сразу и решил. Думает, наверное, мне в этом толк есть. – Куизль нетерпеливо хлопнул в ладоши. – Но хватит болтать уже! Скажите лучше, что сталось с Непомуком и как вы, черт возьми, с этим связаны.
Он злобно огляделся.
– Толкотня проклятая. Теперь мне ясно, почему меня никогда не тянуло к паломничествам.
– Думаю, я знаю одно место, где нам никто не помешает, – отозвалась Магдалена с ухмылкой.
Она знала, что отец терпеть не может больших скоплений людей; одним лишь этим публичная казнь вселяла в него ужас.
– Идемте! – воскликнула она. – Я все равно хотела показать вам кое-что.
Она пересекла переполненную площадь, минуя груды камней и мешки с известью, и направилась к маленькой калитке, которую обнаружила прошлой ночью; остальные следовали за ней. Узкая тропа по ту сторону стены привела их в скором времени к часовне в лесу. Шум толпы постепенно затих, и навстречу им попался лишь угрюмый лесоруб, после чего они остались наконец одни. Дети стали лазить по обломкам стены, и Симон дал им несколько шишек и буковых орешков для игры.
– Здесь-то я и услышала эту мелодию, – сказала тихим голосом Магдалена.
– Что за мелодия, дьявол ее разбери? – проворчал Куизль. – Говори уже, пока я выпытывать не начал.
Магдалена уселась на поваленный ствол рядом с часовней и стала рассказывать, что им с Симоном довелось пережить в эти три дня. Она упомянула о двух убитых, о кровавой сцене в мастерской часовщика, об исчезнувшем автомате и его бесследно пропавшем создателе. Не забыла она и про два покушения на свою жизнь.
– Кто-то стрелял в меня возле стены, – закончила Магдалена. – Но вот что странно: я не слышала никаких выстрелов, только свист какой-то.
– Свист? Может, это арбалет был…
Отец ее задумчиво осмотрел ближайшие деревья. Возле одного из буков палач вдруг остановился и что-то выковырял пальцем из коры. И показал с хмурым видом свинцовую пулю.
– Свежая еще, – пробормотал он. – И калибр немалый. А ты точно уверена, что не слышала выстрела?
– Отец, я, может быть, и упрямая, но уж точно не глухая.
– Занятно. – Куизль повертел в мозолистых пальцах деформированную пулю. – Вообще-то есть одно ружье, только оно и приходит на ум. Но оно очень редко встречается. На войне я видел такое лишь однажды.
– Значит, это все-таки Непомук! – взволнованно перебил Симон. – Он же был солдатом и…
– Вздор! – Куизль пренебрежительно сплюнул. – Непомук в это время уже сидел в подвале, вы сами об этом сказали. Так что будь добр, не выдумывай. Эти святоши просто хотят найти козла отпущения, вот и всё! Если они сами к этому всему руку не приложили.
– И все-таки, – заметил Симон, – ваш друг Непомук что-то от нас скрывает. Он, по всей вероятности, проводил какие-то эксперименты с часовщиком Виргилиусом, пока тот не исчез.
Якоб задумчиво потер свой большой нос.
– Тогда мне, видно, следует поговорить с ним по душам.
– И как ты хочешь это сделать? – спросила Магдалена. – Думаешь, раз ты палач Шонгау, то можешь просто постучаться и попросить немного попытать заключенного и послушать, что он скажет? За Андекс отвечает судья из Вайльхайма, не забывай. Если добрый господин узнает, что ты распоряжаешься в его округе, то и ты сам скоро окажешься на дыбе.
– Я что-нибудь придумаю, – проворчал палач. – Я всегда что-нибудь придумывал. А теперь идемте уже к Михаэлю. – Он направился к калитке. – Дети проголодались, да и я тоже. Вот увидите, с полным животом и трубкой думается лучше всего.
* * *
Они вернулись на площадь, еще полную народа. Рабочие тем временем отгородили веревками пространство у южного крыла церкви, чтобы никто не мешал им работать. Паломники с беспокойством взирали на дырявую обугленную крышу; некоторые недовольно ворчали, так как вход в церковь тоже ненадолго загородили. Симон взглянул на группу недовольных богомольцев, собравшихся перед порталом.
– Я целую неделю из Аугсбурга сюда тащился! – ругался пожилой мужчина. – Целую неделю! А меня теперь даже в церковь не пускают. Срам, да и только!
– Молиться надо, чтобы монастырь хотя бы к празднику в былом великолепии засверкал, – добавил с тревогой в голосе богато одетый патриций. – Пока что-то не похоже. Нам что, причащаться среди камней и мешков с раствором? За что я вообще десятину плачу?
– А мы уже думаем, не возвратиться ли обратно в Гармиш, – отозвалась старушка дрожащим голосом. – Сначала лихорадка разразилась, а теперь еще и монстр где-то в монастыре бесчинствует.
– Монстр? – спросил старик возле нее, явно напуганный. – Что еще за монстр?
– Ну, говорят… – начала старуха.
Но она резко замолчала, так как из бокового портала церкви показалась процессия бенедиктинцев. Некоторые несли дымящие кадильницы и раскачивали их под громкие песнопения. Толпа опустилась на колени, и монахи с высоко поднятыми головами прошествовали мимо. Симон узнал среди них настоятеля, толстого келаря, наставника, а также носатого приора Иеремию. Прежде чем они вошли в главное здание монастыря, лекарь заметил, с каким отвращением косился на него приор. Затем святые отцы скрылись за дверью.
Симон задумчиво почесал лоб. Настоятель и приор, да и остальные члены совета, казалось, что-то от него скрывали. Но как узнать, что именно? Монастырь этот был как заколдованный, и лишь немногие избранные могли входить в него. Так как же ему попасть в обитель? Он тихо выругался.
Раздумья его были прерваны, когда вслед за остальными мимо них прошагал еще один монах, высокий и в надвинутом на лицо капюшоне. На мгновение Симону показалось, что он увидел собственного тестя в рясе бенедиктинца. Потом понял, что это всего лишь брат Мартин, столяр, который вчера застал его и Магдалену в мастерской рядом с трупом послушника.
Внезапно Симона осенила мысль.
Лишь немногие избранные…
Он невольно ухмыльнулся. Похоже, нашлась наконец возможность побольше разузнать о монахах и об их тайнах. Требовались, конечно, кое-какие приготовления, но потом уже ничто не могло помешать его задумке.
Правда, Симон сомневался, что тесть его будет в восторге от такой идеи.
* * *
После того как трое шонгауцев удалились, он еще долго провожал их исполненным ненависти взглядом.
Он подслушал их из укрытия и в конце концов смешался с толпой на площади. Взглянув из-под капюшона на высокого широкоплечего мужчину, он вдруг содрогнулся. Этот неотесанный гигант был не таким глупцом, каким казался. Он, по всей видимости, распознал оружие и вопросы задавал исключительно верные. За ним нужно будет последить. Он тихонько прошмыгнул обратно за калитку – точно земляная жаба, что выбралась ненадолго на поверхность, чтобы погреться на солнышке. И только в тенистом лесу долины почувствовал себя в безопасности. Но его по-прежнему терзало чувство страха, что все его планы могут провалиться.
Теперь дознавателей в монастыре стало трое! Если не принять мер, то скоро за ним половина Андекса будет охотиться. Эта девка уже дважды от него ускользнула. В третий раз ей это не удастся, уж он-то об этом позаботится! Просто в следующий раз нужно действовать более осмотрительно. Быть может, яд или бесшумный клинок в ночи, послание, которое заманит ее в ловушку… Возможностей масса.
В следующий раз нужно будет покрепче втолковать подручному, насколько это важно, чтобы девчонка исчезла. Просто парень был иногда слишком чувствительным. Но чувства, они как ядовитые испарения – окутывают тебя, а когда осознаешь всю опасность, становится уже поздно. Он и сам знал, на что способны чувства. Слишком часто они оставляли рану в душе, которая не могла уже затянуться.
Послышалась отдаленная и родная уже мелодия. Начала возвращаться прежняя уверенность. Ничто его не остановит, даже эта шайка из Шонгау.
Еще каких-то пять дней, и мечта его воплотится наконец в жизнь.
