12

Пятница 18 июня 1666 года от Рождества Христова, полдень, в Андексе

Ряса ужасно кололась, в ней чесалось все тело, и она провоняла по́том по меньшей мере десятка жирных монахов. И все-таки, приближаясь к монастырю, палач надвинул капюшон на лицо. Он переоделся в доме у живодера и сразу же отправился обратно к Святой горе. Многочисленные паломники, населявшие теперь Эрлинг и окрестности, охотно его пропускали, и лишь некоторые из них задавались вопросом, почему этот странный францисканец бранится так не по-христиански.

Куизль не знал пока, откуда ему начать поиски. Но время поджимало. В Вайльхайме, наверное, уже сегодня начнут допрос. А раз так, то и до костра недолго. Если в ближайшее время не отыскать каких-нибудь следов, которые привели бы к настоящему колдуну, безвинный Непомук умрет страшной, крайне болезненной смертью.

В монастыре готовились к очередной мессе: теперь, за пару дней до праздника, службы проводили по шесть раз за день. К обставленному подмостками порталу церкви уже стекались первые богомольцы.

Куизль с сомнением взглянул на недоделанную крышу и новые стропила колокольни. Если судить по нынешнему, то к празднику с ремонтом явно не успевали. Тем более что строителей одного за другим скашивала эта загадочная лихорадка. Куизль слышал, что рабочих то и дело переправляли со стройки в лазарет.

В церковь вошла группа бенедиктинцев. Палач хотел уже последовать за ними, но понял вдруг, что у него появилась неплохая возможность осмотреть кельи монахов. Быть может, в спальных комнатах или других помещениях монастыря найдется что-нибудь занимательное.

Куизль молитвенно опустил голову и шагнул во двор монастыря, а оттуда – прямиком в восточное крыло трехэтажного строения. Он понятия не имел, где находились монашеские кельи, но, к счастью, почти все внутренние помещения во время мессы пустовали. Лишь престарелый монах подметал, сгорбившись, трапезную, где братья трижды в день принимали пищу. Старик не заметил палача, и тот двинулся дальше по коридорам, монотонно бормоча латинские молитвы.

– Dominus pascit me nihil mihi deerit, in pascius herbarum adclinavit me…

В открытую дверь доносились звуки органа и пение верующих, но по мере того как палач отдалялся от церкви, звуки становились заметно тише.

Монастырь представлял собой массивный прямо-угольник с внутренним двором, Куизль видел его размытые очертания сквозь высокие окна. Палач решил сначала осмотреть первый этаж и потом постепенно подниматься выше – до тех пор, пока что-нибудь не найдет или его самого не поймают. Несмотря на одеяние и молитвы, Куизль не строил иллюзий: если монахи застанут его в одной из келий, потребуются очень убедительные отговорки, чтобы его отпустили.

Между тем Куизль уже наполовину обошел первый этаж, а комнат, где мог бы разузнать что-нибудь, так и не увидел. Он миновал Museum Fratrum, украшенную лепниной комнату с ангелочками на потолке и мягкими кушетками в нишах, где простые монахи могли помолиться и поразмышлять; затем следовала кухня и небольшая библиотека, содержавшая лишь скудное собрание церковных записей.

Когда Куизль готов уже был сдаться и подняться на второй этаж, впереди вдруг показался следующий коридор с небольшими дверцами через равные промежутки. В отличие от роскоши предыдущих комнат здесь царила непривычная простота.

Куизль толкнул первую из дверей: к счастью, она оказалась незапертой. Беглого взгляда хватило, чтобы понять, что чутье его не обмануло и он действительно попал в монашескую келью.

В сводчатой, скудно обставленной комнатушке не было ничего, кроме кровати, сундука и скамейки под грубо сколоченным столом. На столе рядом с оплавленным свечным огарком лежали несколько пергаментных листов. Куизль склонился над документами: в них значились расходы монастыря и были перечислены цены на деревянные балки, гвозди, черепицу. Упоминалась также и повозка камней.

Палач ухмыльнулся. Речь, скорее всего, шла о счетах со строительной площадки. А денежными делами в монастыре обычно ведал келарь. Вскоре Куизль нашел и его подпись на документах.

Ну, здравствуй, брат Экхарт! Ты же не против, если я тут осмотрюсь немного?

Палач еще раз бегло просмотрел бумаги, но, кроме счетов и отчетов, ничего больше не нашел. Потом он занялся сундуком: крышка, к великой его радости, была не заперта. Правда, содержимое его оказалось малоинтересным: сменная ряса, запачканная Библия и плеть, к металлическим подвескам на шелковых шнурах присохла кровь. Палач с отвращением повертел плетку в руках; в Шонгау он подобным орудием гнал из города всевозможных висельников, повторно пойманных, и представить, что кто-то добровольно подвергал себя этой болезненной процедуре, Куизль мог с трудом. Это какие же фантазии посещали жирного келаря, что приходилось искоренять их поркой? Хотя палач слышал, что некоторым подобные истязания доставляли удовольствие. Правда, у себя в камере пыток он таких пока не встречал.

Куизль разочарованно вернул плеть на место, осторожно затворил сундук, вышел в коридор и шагнул к двери в соседнюю келью.

Она тоже оказалась незапертой. Палач вошел внутрь, прикрыл за собой дверь, чтобы не смущать случайных прохожих, и с любопытством огляделся. Убогая комната оказалась обставлена в точности как предыдущая. Правда, на столе, кроме свечи, пера и чернильницы, ничего не было.

Правда, сундук в этот раз оказался запертым. Куизль с невозмутимым видом полез в карман под вонючей рясой. Он предвидел подобные препятствия и потому выпросил у Михаэля Греца несколько железных прутков.

Сомкнув губы, палач принялся ковырять в замочной скважине, пока не раздался тихий щелчок. Весь процесс занял не более двух минут. Куизль с улыбкой поднял крышку и вынул из сундука очередную рясу. На него повеяло легким, едва уловимым ароматом розового масла.

Под рясой лежала тонкая книжечка под авторством некоего Овидия. Размашистые строфы поучали, согласно заглавию, не иначе как Ars amatoria, искусству любви. Куизль ничего не слышал ни об авторе, ни о его творении, но, пролистав латинские строки, сразу понял, что это стихи эротического содержания. Палач хорошенько обнюхал и рясу, и книгу, но запаха духов, который он учуял до этого, они не источали. Тогда Куизль, точно пес, сунулся в сундук и потянул носом. Запах совершенно точно шел оттуда, он словно впитался в древесину. Или же…

Палач вдруг насторожился. Он взглянул на сундук снаружи, потом снова заглянул внутрь. Вне всякого сомнения, сундук был не таким глубоким, каким казался со стороны. Куизль вставил один из железных прутков в щель между днищем и задней стенкой, и деревянное основание с легкостью отошло. В тайнике лежали письма, связанные по дюжине шелковыми лентами. Они-то и источали интенсивный аромат роз.

«Смотри-ка, милый монашек, – мрачно подумал Куизль. – Какую бы тайну ты ни скрывал, теперь это уже не тайна».

Палач внимательно прислушался, не шел ли кто по коридору, но единственное, что он услышал, это приглушенное пение богомольцев, произносивших Символ веры. Значит, до конца мессы оставалось еще минут пятнадцать.

Куизль кончиками пальцев вынул одно из писем и развернул его. Это было любовное письмо, полное страстных признаний и клятв. И адресованное, ни много ни мало, наставнику Лаврентию. Палач пробежал взглядом строки, пока не наткнулся на подпись.

Всем сердцем любящий тебя Виталис…

Куизль задумчиво повертел в руках надушенное письмо. Действительно, подручный Виргилиуса! Судя по всему, Виталис и наставник были в более близких отношениях, нежели полагалось целомудренным бенедиктинцам. Может, брат Лаврентий убил своего любовника, потому что тот решил выдать его? И похищение часовщика тоже его рук дело? Как бы то ни было, письма из тайника могли стать смертельным ядом в руках человека, готового использовать их самым бессовестным образом. Куизль сам хоть и не казнил еще монахов-содомитов, но по другим случаям знал, что беднягам этим грозил по меньшей мере костер, если не погребение заживо.

В это мгновение из коридора донеслись шаги. Палач быстро сложил письма в сундук, вернул на место второе дно и запер крышку. Но когда хотел уже выскочить в коридор, понял, что опоздал. Шаги почти поравнялись с дверью, теперь послышались и обрывки фраз. Вероятно, подходили двое мужчин. Куизль встал возле двери в надежде, что они пройдут мимо.

Они, как нарочно, остановились прямо перед дверью.

– И чего тебе вздумалось уводить меня на разговор во время мессы! – услышал палач хриплый голос. – Советую придумать что-нибудь поумнее, Лаврентий, почему мне пришлось пропустить святое причастие.

Ему ответил мягкий, плаксивый голос:

– Брат Бенедикт, я больше не знаю, кому довериться. Я ведь уже рассказывал тебе про эту мелодию.

– Ну и что? – последовал резкий ответ.

– Я снова ее слышал, на том же самом месте! Эта кукла, она где-то там, внизу! – Он настолько понизил голос, что Куизль едва мог его расслышать. – Она ищет нас, Бенедикт! И она знает о наших преступных деяниях.

Куизль вздрогнул. Если он не ошибся в именах, то перед дверью стояли библиотекарь Бенедикт и наставник Лаврентий! Палач затаил дыхание и взмолился, чтобы им не вздумалось войти в келью.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил брат Бенедикт. – К тому же давно уже доказано, что убийства суть дело рук брата Йоханнеса. Сплетню про голема мы распустили, чтобы во время праздника никому не взбрело в голову спуститься туда. А теперь ты сам же в нее поверил, дурак!

– А как же облатки? – Брат Лаврентий издал отчаянный смешок. – Может, брат Йоханнес выкрал их, протянув руку из подвала? Говорю же тебе, это был голем, этот проклятый автомат Виргилиуса!

– Брехня! – огрызнулся библиотекарь. – Может, у Йоханнеса есть сообщники, мне почем знать? В любом случае преступник есть, и ладно. Облатки уж и вовсе не проблема. Мы просто поменяем их на другие и спокойно продолжим наше дело.

– Ты забыл про дароносицу. Ее тоже украли, а люди знают, как она выглядит.

Куизль хотел удостовериться, что люди за дверью те самые, о ком он подумал. Он наклонился к замочной скважине и сквозь узкую щель действительно увидел старого библиотекаря: тот как раз задумчиво потирал губу подагрическим пальцем.

– С дароносицей и верно возникнут кое-какие трудности, – пробормотал он. – Точно такую же мы за это время сделать не успеем. Но я уверен, в праздничной суматохе никто и внимания не обратит.

– Как можно оставаться таким бесчувственным! – Куизль разглядел теперь и наставника: тот расхаживал, ломая руки, взад-вперед по коридору. – Убиты два человека, может, даже три, а где-то под нами бродит этот монстр! Вообще не надо было нам использовать этот подвал… Теперь все всплывет на поверхность!

– Ничего не всплывет, если ты успокоишься, – прошипел брат Бенедикт. – И с нами тоже ничего не случится. Мы с братом Экхартом собственными руками закрыли вчера вход в катакомбы тяжелой плитой. Для уверенности. Теперь ничего оттуда не вылезет, что бы там ни скрывалось.

– Ты сам знаешь, что есть и другие входы, – со страхом заметил наставник. – Они отмечены на плане. Может, мы их тоже запрем?

Библиотекарь пожал плечами:

– С этим будет сложнее. Планы пропали.

– Пропали? – Брат Лаврентий воздел руки к небу, лицо у него побелело. – Бога ради, как они могли пропасть?

– Проклятие, мне откуда знать? – рявкнул Бенедикт. – Я держал их у себя, посреди множества книг и прочих документов. Вчера, когда я хотел на них взглянуть, их там не оказалось! Я уже начал подозревать кого-то из вас или, может, Мауруса…

– Господи… Думаешь, настоятель раскрыл наши замыслы?

– Если и так, то скрывает он это хорошо. Но может быть и так, что все эти события до того его отвлекают, что ему просто не до наших дел. Тем лучше для нас. А теперь послушай меня.

Библиотекарь ткнул кривым пальцем в грудь наставника, так что брат Лаврентий испуганно отступил.

– Тебе всегда перепадало что-нибудь с нашей маленькой тайны. И гнездышко вы там с Виталисом себе соорудили, и при дележе каком ты с пустыми руками не оставался. Так что теперь держи рот на замке. Что бы там ни сидело внизу, скоро оно или с голоду помрет, или через какую-нибудь дыру сбежит. Запомни, колдун у нас уже есть, и зовут его Йоханнесом! Совсем скоро запылает костер, паломники разойдутся, и мы сможем все продолжить, как прежде. Но только в том случае, если ты перестанешь полошиться. Понял? Только если ты успокоишься!

Наставник нерешительно кивнул:

– Я… понял.

– Тогда ступай в свою келью и немного отдохни. Потом, вот увидишь, и эта мелодия смолкнет.

– Быть может, ты и прав. Я… я устал. Для меня это все как-то уж слишком.

Куизль с ужасом увидел, как повернулась дверная ручка и дверь чуть приоткрылась. Он отскочил к стене и встал сбоку от дверного проема. Голоса стали заметно громче.

– Я сейчас вернусь в церковь и скажу, что тебе нездоровится, – сказал библиотекарь. – А потом мы спокойно…

Он резко замолчал, и палач слишком поздно заметил, что правая его нога торчала из-за косяка.

– Что за… – начал брат Бенедикт.

Но в этот момент лицо ему припечатало дверью. Монах с криком осел на пол и схватился за окровавленный нос. Наставник тоже шарахнулся назад. Он прижался спиной к стене и расширенными от ужаса глазами уставился на гиганта, что выскочил из его кельи и устремился к выходу.

– Держи его! – завизжал библиотекарь. – Держи этого мнимого францисканца! Я с самого начала знал, что ему нельзя верить. Это дьявол в человеческом обличье!

Брат Лаврентий сделал несколько нерешительных шагов, однако слова Бенедикта нагнали на него еще больше страха. Наставник упал на колени, перекрестился и проследил, как одетый в черное великан скрылся в дверях.

После встречи с настоятелем в удивительном саду Магдалена поспешила с детьми в лазарет. Разговор с братом Маурусом, его рассказы о древних богах и скрипучих автоматах занимали теперь все ее мысли. Ей необходимо было поговорить с Симоном. Быть может, у него найдется свободная минутка, чтобы пройтись немного, а детей она пока вверила бы Маттиасу.

Добравшись до бывшей конюшни, женщина сразу заметила, что больных заметно прибавилось. Среди них лежали и несколько каменщиков из Шонгау; они метались со стонами на койках, а Якоб Шреефогль в это время ходил от одного к другому и прикладывал холодные компрессы. Советник за последние дни просто преобразился. Его некогда опрятный жилет теперь был запачкан грязью, а брюки, тоже грязные, порвались. И, несмотря на это, шагая между рядами коек, Шреефогль казался едва ли не счастливым человеком. Он поднял голову и бодро взглянул на дочь палача.

– А, Магдалена! – воскликнул он. – Вы, наверное, ищете Симона. – Показал куда-то через плечо кружкой дымящегося отвара. – Он там, смешивает какие-то снадобья. Боюсь только, времени у него найдется не так уж много.

– Это мы еще посмотрим, сколько у него на жену времени найдется, – процедила Магдалена, и слова ее прозвучали слишком уж злобно.

Она взяла детей за руки и обошла несколько коек. Симон сидел за столом в дальнем углу сарая, взвешивал на маленьких весах перемолотые травы и высыпал их в горшок. Вид у лекаря был крайне сосредоточенный, глаза сощурены, брови нервно подергивались. Он как раз насыпал на весы зеленоватый порошок с ложечки.

– Симон, нам нужно поговорить. Настоятель… – начала Магдалена.

Лекарь вздрогнул от нежданного шума и рассыпал порошок по столу.

– Проклятие, Магдалена! – выругался он. – Разве можно так людей пугать? Смотри, что ты наделала. Мне теперь хоть заново все начинай! Сама же знаешь, как трудно корень дудника отыскать.

– Прости, что заговорила с тобой, я ведь всего лишь твоя жена, – съязвила в ответ Магдалена. – Просто подумала, что у сударя найдется немного времени, чтобы прогуляться с детьми. Если он, конечно, знает, что у него есть дети. – Она демонстративно вывела мальчиков вперед. – Вот, познакомьтесь, ваш отец.

Симон уставился на них с растерянным видом. Казалось, он уже витал где-то в своих мыслях.

– Прогуляться? – пробормотал наконец лекарь. – Ты вообще в курсе, чем я тут занят? Если я не вылечу графского сына, то погулять нам с тобой вряд ли уже доведется, потому что меня тотчас вздернут. И сейчас жизнь мальчика, а вместе с ним и моя, висит на волоске.

– Симон, – попыталась Магдалена более мягким голосом. – Ты не думаешь, что все для тебя как-то уж слишком? Отцовские хлопоты, колдуны, убийства, толпа больных, а теперь еще и графский сынок! Такая прогулка могла бы…

– Когда все это закончится, я с вами хоть на луну отправлюсь. – Симон взглянул на нее покрасневшими глазами. – Но до тех пор придется вам обходиться без меня. Прости, у меня тут еще куча дел.

По лицу его скользнула улыбка.

– Кстати, я книгу этого Джироламо Фракасторо временами еще читаю. Жуть как интересно! И похоже, я скоро выясню, в чем тайна этой болезни. Знать бы только…

– Мастер Фронвизер, быстрее! У нас тут еще больные!

Симон развел руками и поспешил к дверям, Шреефогль как раз заводил под руку престарелую женщину. Та едва держалась на ногах и бубнила молитвы, срываясь то и дело на приступы кашля.

– Ведите ее сюда, Шреефогль! – крикнул Симон. – Вот, здесь освободилось место, прошлой ночью кто-то умер.

Поджав губы, Магдалена смотрела, как Симон взбил грязные, набитые соломой подушки, после чего вернулся к столу и принялся заново взвешивать травы.

– По три унции барбариса и вахты, две унции дудника… – забормотал он, даже не оглянувшись. О жене лекарь, казалось, уже и думать забыл.

Магдалена молча стояла рядом. Она до того стиснула им ладони, что малыши в скором времени захныкали. В итоге женщина развернулась и повела мальчиков к выходу.

– Пойдемте, – произнесла она глухим голосом, уставившись перед собой. – У папы сегодня нет времени. Ему снова вздумалось помогать чужим. Посмотрим, может, Маттиас поиграет с вами.

А в Вайльхайме между тем намечалась пытка.

В полдень стражники открыли люк над ямой Непомука и спустили вниз лестницу. Поначалу монах думал просто не повиноваться и не лезть наверх. Но тогда его, наверное, гнали бы плетьми до самого верха. Поэтому он решил подчиниться и добровольно вскарабкался по запачканным кровью и нечистотами ступенькам к дневному свету.

Непомук зажмурился в лучах яркого солнца, пробивавшегося в очистную башню сквозь маленькие окошки. Когда глаза его привыкли к свету, монах увидел перед собой четверых стражников и мастера Ганса. Палач убрал со лба белые волосы и оглядел аптекаря с головы до ног, словно оценивая, сколько боли способен вынести подозреваемый.

– Судье хочется решить это дело как можно скорее, – проговорил он приятным голосом, столь чуждым для этого светловолосого изверга. – Тем лучше для меня, деньги быстрее получу. Ведите.

Мастер Ганс махнул одному из стражников; тот держал в руках двухметровую жердь, снабженную на одном конце шипастым кольцом. Непомук никогда еще не видел подобного инструмента.

– Раз уж ты, как сказали в монастыре, обвиняешься в колдовстве, то мы сделаем все, чтобы ты у нас не шевелился, – кратко пояснил палач.

Он расстегнул железное кольцо на конце жерди, приложил усеянный шипами хомут к шее Непомука и осторожно застегнул. Шипы впились в кожу, и вскоре по иглам потекли первые капельки крови. Непомук понял: при малейшем же сопротивлении шипы вонзятся в плоть и раздерут ему горло, как тонкий стебелек.

– Пошли, – сказал мастер Ганс и с грохотом захлопнул люк в яму. – Клещи, должно быть, уже докрасна раскалились.

Стражник тихонько потянул жердь, и Непомук потерял равновесие. Он едва не упал на шипы, но выровнялся и зашагал за остальными, точно вол в упряжке. Его потащили по длинному темному коридору, из-за дверей, мимо которых они проходили, доносились стоны и плач. Один раз Непомуку даже показалось, что через решетку высунулась искалеченная рука с тремя пальцами.

Мастер Ганс шагал рядом с узником, глядя перед собой. Он напевал старую и известную пехотную песню, знакомую Непомуку по прошлой жизни.

– Прежде, на войне, я был профосом, – прохрипел монах, едва волоча ноги. – Сам немало дезертиров повесил и как-то раз одну ведьму. Старую сумасшедшую женщину, я так и не поверил, что она колдунья… – Он с надеждой повернул голову к палачу. – Взгляни на меня! Ты и в самом деле думаешь, что я ведьмак?

Мастер Ганс пожал мускулистыми плечами:

– Какая разница, что я думаю? Главное, что высокие господа верят. И я буду пытать тебя до тех пор, пока ты сам в это не поверишь.

Между тем они спускались уже по витой каменной лестнице, и Непомук увидел в окно холмы и леса близ Вайльхайма, зеленые буки и дубы покачивались на летнем ветерке. Тюрьма с очистной башней к западу от городской стены. Слева взору монаха открылись Альпы. День был прекрасный и ветреный, из тех, что дают ощущение возможности объять необъятное. Окно осталось позади, и лестница повела дальше, в глубь крепости.

– Я родом из ройтлингских палачей, – снова заговорил Непомук. – Семья Фолькмар. Так что не исключено, что у нас в жилах течет одна кровь.

Он попытался ухмыльнуться, но с шипастым кольцом на шее это оказалось задачей непосильной.

– Все-таки мы, палачи безродные, все в нескольких поколениях родством повязаны. Верно, добрый родственник?

Мастер Ганс в этот раз даже не посмотрел на него. Он просто остановился и схватил Непомука за причинное место, да так, что монах заскулил и скорчился. Голос палача шелестом разнесся вдоль каменных стен.

– Послушай, палач, можешь тут реветь да вопить, можешь доказывать мне, что ты невиновен… да хоть проклинай меня, – прошипел Ганс. – Но Господа ради, прекрати мне мед по рылу размазывать. Мне без разницы, со мной ты родством связан или с метлой какой-нибудь. Мне нужно семью кормить, и я коплю деньги. Крейцер за крейцером, геллер за геллером, чтобы однажды купить гражданские права. Так что не жди от меня сочувствия.

Мастер Ганс выпустил Непомука и знаком велел стражникам двигаться дальше. Аптекарь и разогнуться не успел, а палач уже загибал задумчиво пальцы.

– За пытку твою я заработаю гульдена три, – подсчитывал он. – За костер получу десять. А если прежде кишки тебе выну, то совет мне еще что-нибудь подкинет. Кровь твоя, пальцы и глаза тоже уйдут за хорошую цену. Я смелю их в порошок, который защищает от любых видов колдовства, и люди неплохо за него заплатят. – По его лицу скользнуло даже некое подобие улыбки. – Ты для меня золотая жила, колдун, понимаешь? – прошептал он. – Мне такие раз в несколько лет попадаются, так что заткнись и пошевеливайся. И прекрати уже навязываться мне в друзья, родственник!

Палач сплюнул на пол, после чего отворил тяжелую, усиленную толстыми поперечинами дверь в конце лестницы и перешагнул порог.

– Бо́льшая часть из всего этого тебе должна быть знакома, – сказал он безжалостно. – Как удачно выпало, что пришлось пытать собрата по ремеслу… Не придется объяснять все тысячу раз.

Непомук огляделся, и его затрясло. Он стыдливо почувствовал, как по ногам побежала теплая струйка.

Они вошли в камеру пыток.