Книга: Дочь палача и король нищих
Назад: 4
Дальше: 6

5

Регенсбург, 19 августа 1662 года от Рождества Христова
Глаз таращился на нее, словно стеклянный шарик. Он не моргал, не двигался, не слезился и вообще не выказывал никаких чувств. Иногда Катарине казалось, что глаз этот принадлежал вовсе не человеку, а злобной, демонической кукле, которая наблюдала за ней, как за птичкой в клетке или жуком, что бегает по коробке из угла в угол.
Катарина давно уже позабыла, сколько просидела в этой камере. Пять дней? Или шесть? А может, еще дольше? Никаких окон, куда пробился бы дневной свет, здесь не было. Только люк в двери, через который затянутые в перчатки руки протягивали ей еду, питье и белые свечи, и в него же она передавала ведро с нечистотами. Единственное, что связывало ее с внешним миром, это небольшой, размером с ноготь, глазок. Но разглядеть в него она смогла лишь коридор, тускло освещенный факелами. Временами слух ее улавливал далекую музыку. И мелодия была не такая, которую она привыкла слышать на ярмарках и праздниках, – эта звучала торжественно: с трубами, арфами и свирелью.
Примерно такой Катарина и представляла себе музыку ангелов.
Она уже усвоила, что глаз заглядывал к ней через равные промежутки времени. Иногда его появлению предшествовала шумная возня под дверью, изредка слышались шаркающие шаги или мелодичный свист. Но чаще всего появление его не предваряло ничего. Тогда Катарина чувствовала, как между лопатками начинало вдруг покалывать и чесаться. И когда оборачивалась, глаз уже смотрел на нее, холодно и с интересом.
Женщина давно уже отчаялась дозваться помощи. В первые дни она плакала, бранилась и кричала, пока голос ее не сделался сиплым и тонким. Но осознав, наконец, что все это тщетно и она зря только охрипнет, Катарина, словно больная кошка, сворачивалась клубочком и замыкалась в себе, погружалась в собственные мысли, в которых с недавнего времени сменяли друг друга образы. То были ужасные видения, образы замученных и посаженных на кол, разбитых черепов и мертвых младенцев с выкрученными конечностями, зеленых длинношеих чудовищ, что варили в кипящем масле людские души. Но были среди них и видения сладострастные: обнаженные юноши и прекрасные девы ласкали ее во сне. Чудесные создания брали ее на руки и возносили на Блоксберг, где она сливалась в исступлении с мужчинами и женщинами.
Временами Катарина смеялась и плакала одновременно.
Каждый раз, когда сознание ее хоть немного прояснялось, она пыталась вспомнить, что же все-таки произошло. Она встала за старым Хлебным рынком. С крашеными волосами и в вызывающем макияже, как это нравилось мужчинам, в складчатой юбке, которую достаточно было только задрать, чтобы обслужить очередного клиента. Катарина понимала, что работа ее не лишена опасностей. В отличие от большинства девушек она работала без сводницы. Ее подруги шли под покровительство Толстухи Теи или к кому-нибудь другому, и за это отдавали часть заработка, – но Катарина была сама по себе. Если ее ловили стражники, то сажали в колодки на ратушной площади, а на следующий день розгами гнали из города. Такое случалось с ней уже дважды: первый раз ей только-только исполнилось пятнадцать. Теперь ей шел четвертый десяток, она стала опытной шлюхой и знала, как не попадаться стражникам. А если все-таки попадалась, то и собственное тело служило неплохой взяткой.
Но теперь ее постигло несчастье. Ужасное несчастье, какого она даже в самых страшных снах не могла себе представить.
Человек этот был одет в черный сюртук и прятал лицо под полями шляпы. Голос его звучал чисто и казался приятным на слух. Провонявшие перегаром плотогоны обычно вколачивали ее, словно доску, в ближайшую стену. Но этот был другим. Катарина понимала, что с ним может что-нибудь да выйти. Он завел ее в укромную нишу, достал серебряную бутылочку и дал ей отпить чего-то теплого. На вкус напоминало сладкое вино и, словно мед, медленно втекло в горло. Следующее, что Катарина еще помнила: как упала на кровать в комнате. Мужчина осыпал ее сотнями поцелуев, и нельзя сказать, что ей было неприятно. Напротив, она впервые за долгие годы испытала влечение. Но позже, проснувшись, Катарина лежала в этой камере. Голова раскалывалась от боли, и горло жгло огнем.
Вне всякого сомнения, незнакомец о ней позаботился. В одном углу стояла кровать с белым покрывалом, в другом – ведро, чтобы справлять нужду. На столе Катарину ждали вино, сыр и белый хлеб; серебряные миски и красивые стеклянные кубки. Она еще ни разу не пробовала белого хлеба: вкус был восхитителен, без мякины, песка и жестких зерен. И в последующие дни ей давали белый хлеб и другие вкусности. Колбаса, ветчина, сливочное масло… Одно время у Катарины возникло ощущение, что ее откармливают здесь, как гуся. И все же она продолжала усердно есть – это был единственный способ скрасить однообразие бесконечных часов. Единственная возможность хоть на какое-то время отвлечься от мучивших ее вопросов.
«Где я? Что он хочет сделать со мной?»
По спине Катарины снова пробежали мурашки. Она обернулась и уставилась прямо в глаз.
Он смотрел на нее, и что-то скребло по двери.
Настало время для новой порции.

 

Симон с Магдаленой избегали широких улиц и пробирались по лабиринту тесных переулков и тенистых задних дворов, заваленных кучами отбросов и фекалий. Перемазанные в грязи дети и покалеченные войной мужчины провожали их взглядами. Старые ветераны, на костылях или со шрамами и ужасными ожогами на лицах протягивали руки, когда мимо них молча проходили двое незнакомых. Отовсюду на них рычали тощие, паршивые дворняги, десятками населявшие переулки. То была обратная сторона Регенсбурга, грязная, не имевшая ничего общего с чистыми мощеными улицами, красивым Рейхстагом, собором и высокими домами. Здесь господствовали нищета, болезни и каждодневная борьба за выживание.
То и дело Симону мерещилась за углом чья-то тень, словно кто-то преследовал их, чтобы вонзить кинжал под ребра и забрать мешки. Однако нищие и инвалиды странным образом их не тревожили. Симон не сомневался, что дело здесь вовсе не в нем, а в Магдалене. По ее твердой поступи и злобному взгляду возможные воры и грабители понимали, что она – добыча не из легких. Они чувствовали, что Магдалена – одна из них.
– Если этот трактир сейчас не отыщется, я прямо на улице от жажды помру, – ругнулся Фронвизер и вытер пот со лба. Он в который раз уже проклял себя за то, что съел на пристани столько соленых и жирных колбасок.
Тесные переулки изнывали от жары. Уже несколько раз Симон спрашивал у кого-нибудь, более или менее внушавшего доверие, дорогу до «Кита», и каждый раз их направляли в другую сторону. Теперь они находились где-то за собором, и до загадочного трактира отсюда было якобы рукой подать.
– Наверняка осталось совсем недолго, – проговорила Магдалена и показала на широкую улицу впереди, над которой нависли каменные арки. – Должно быть, это и есть те самые своды, про которые нам говорили. Значит, повернем направо – и мы на месте.
По пути Магдалена вкратце рассказала, какая участь постигла ее отца. И двух слов хватило, чтобы лекарь погрузился в раздумья. Неужели кто-то и вправду устроил Куизлю ловушку? И если да, то почему? Предложение палача обшарить дом Гофмана в поисках улик Симона не особенно воодушевило. При мысли, что сегодняшней ночью им предстоит влезть в дом цирюльника, у него сосало под ложечкой. Что, если их застукают? Тогда их запрут, скорее всего, в камеры по соседству с палачом и, как соучастников, вместе с ним отправят на эшафот. Но молодой лекарь знал, что Магдалену от этой идеи уже не отговорить. Если уж она вбивала себе что-то в голову, то назад пути не было.
Наконец они выбрались из лабиринта тесных переулков и свернули направо, на широкую мощеную улицу, над которой нависли каменные арки. Вскоре перед ними выросло перекошенное двухэтажное строение, примостившееся между двумя сараями. Судя по его виду, стояло оно здесь с самого начала времен. Над входом болталась ржавая жестяная табличка с китом, из пасти которого выпрыгивал мужчина.
– Иона и кит, – проговорил Симон и кивнул. – Видимо, пришли.
Магдалена попыталась заглянуть в закоптелое окошко, но внутри было темно, как в могиле.
– Особым гостеприимством не отличается, – пробормотала она.
– Да хоть бы и так. – Симон взялся за бронзовую рыбку, служившую дверным молоточком. – Этот управляющий из порта, похоже, знает свой город. Слова его, видимо, имеют здесь вес, так воспользуемся этим. Нам и вправду нужно жилье подешевле. Моих сбережений хватит максимум на несколько дней.
Он решительно постучал в дверь. Довольно долго им никто не открывал. Симон собрался уже предложить Магдалене поискать другое прибежище, как дверь вдруг приоткрылась, и за ней показалось курносое лицо. Принадлежало оно худой женщине преклонных лет, с длинными локонами и впечатляющим запахом изо рта.
– Что хотели?
– Мы… нам бы остановиться на неделю, – ответил нерешительно Симон. – Нас отправил сюда Карл Гесснер, здешний начальник порта.
– Ну, если Гесснер отправил, то ладно, – проворчала старуха и зашаркала обратно, оставив при этом дверь открытой.
Симон осторожно заглянул в общий зал. Под низким потолком висело чучело сома и таращило на лекаря злобные глазищи. В углу, несмотря на летний зной, пылала изразцовая печь с приколоченной вдоль стенки скамьей. Стулья и столы в трактире стояли старые и обшарпанные. Кроме Симона с Магдаленой, других посетителей, судя по всему, пока не было. Но вот что молодого лекаря поразило больше всего, так это полка у противоположной стены: то, что на ней хранилось, в заведении, подобном этому, он увидеть никак не ожидал. Книги. И не две или три, а несколько десятков. Все в кожаных переплетах и превосходно сохранившиеся.
Вслед за Магдаленой Симон переступил порог и прошел к полке. И сразу понял, что это место ему по душе.
– От… откуда они у вас? – спросил он старуху.
Хозяйка уже проковыляла за стойку и теперь протирала стаканы грязной тряпкой.
– От мужа покойного. Добрый Йонас был писцом на пристани. Грамоты составлял для рабочих, пока на мне не женился. Книг собрал целую кучу, так ему все мало было… – Она подозрительно глянула на лекаря. – Да ты и сам такой же книжный червь, признайся. Мне вашего брата и одного здесь хватает.
– Не… не понял… – смутился Симон.
Хозяйка досадливо кивнула на скамью перед печкой. Только теперь Симон с Магдаленой заметили, что там кто-то спал и, как нарочно, громко всхрапнул, привлекая к себе внимание. Незнакомец одет был в широкие штаны и залитую красным вином оборчатую рубашку с кружевами, поверх которой поблескивал серебряными пуговицами пурпурный приталенный сюртук. Вытянутые над столешницей ноги обуты были в начищенные сапоги с отворотами, доходившими чуть не до самых подошв.
«Будь я проклят, эта одежда стоит целое состояние, – подумал Симон. – И сапоги те самые, о которых я всю жизнь мечтал».
– Спросите у венецианца, – проворчала хозяйка. – Он ради книг сюда и приходит. Ну, и за вином да девками, конечно.
Симон присмотрелся к человеку на лавке. На голодранца-выпивоху он явно не походил – напротив, вид у него был весьма ухоженный, даже бородка аккуратно подстрижена. Черные, длинные до плеч волосы витыми локонами разметались в стороны, ногти были ухожены, и на щеках проступил нежный румянец. Симон начал уже отворачиваться, но в то же мгновение венецианец открыл глаза: черные и немного грустные, словно успели уже прочесть немало драм.
– Ah, ma che bella signorina! Sono lietissimo! Che piacere! – пробормотал он чуть сонливо, выпрямился и разгладил сюртук.
Симон собрался было поклониться, но понял, что обращался венецианец не к нему, а к Магдалене. Он поднялся со скамьи и коснулся губами ее руки. Девушка невольно хихикнула. Она глазам своим не могла поверить, но человек перед ней был еще ниже, чем Симон. И тем не менее каждый дюйм в этом коротышке излучал гордость и благородство.
– Позвольте представиться, – сказал он уже по-немецки и почти без акцента. – Сильвио Контарини из прекрасной Венеции. Я, должно быть, немного задремал.
Он слегка поклонился, и Магдалена заметила с удивлением, что волосы его съехали немного на лоб. Мужчина, по всей видимости, носил парик.
– Распутничали вы и в кости до утра резались, – проворчала хозяйка из-за стойки. – Два галлона моего лучшего муската со своими дружками выдули.
– Perdonate! Этого хватит? – венецианец катнул по стойке несколько блестящих гульденов, и хозяйка жадно сгребла их в ладонь. Магдалена раскрыла рот от удивления. Мужчина заплатил за вино примерно столько, сколько они всей семьей тратили за неделю.
– Вы любите книги? – спросил он Магдалену и показал на книжную полку позади себя. – Слышали, может, про Шекспира?
– Мы больше тяготеем к работам по медицине, – вмешался Симон.
Сильвио Контарини в изумлении обернулся, словно только сейчас заметил лекаря.
– Простите?
– Ну, например, Шультет, Парэ, Парацельс. Но, полагаю, это вам мало о чем говорит… – Он взялся за свой мешок и повернулся к хозяйке. – Можно нам теперь комнату посмотреть?
Не дожидаясь Магдалену, Симон поплелся по узкой лестнице наверх. Сильвио удивленно взглянул на собеседницу.
– Ваш друг всегда такой… грубиян? О, Мадонна, эти синяки на лице… Он, видно, не прочь подраться, да?
Магдалена улыбнулась.
– Вообще-то, нет. Он любит книги, как и вы. Просто сегодня ему, видимо, многовато пришлось пережить. Мы сюда издалека приехали, должна вам сказать.
Венецианец улыбнулся в ответ.
– Полагаю, не дальше моего. Ma che ci vuoi fare? Что привело вас в Регенсбург?
– Мой… отец, – нерешительно ответила Магдалена. – Мы приехали из Шонгау. Здесь живет моя тетя, вернее, жила… мы хотели навестить ее, но… – Она махнула рукой. – Слишком все сложно, чтобы в двух словах рассказать.
Сильвио кивнул.
– Тогда, может, в другой раз, за стаканом вина.
Он вдруг полез в карман, вынул маленькую книжечку и протянул ее Магдалене.
– Если вам будет угодно, вот, почитайте пока. Это стихи некоего Уильяма Шекспира, я сам перевел их на немецкий. Просто скажите, как они вам понравились.
Магдалена в изумлении приняла переплетенный в кожу томик.
– Но с чего вы взяли, что мы снова увидимся?
Сильвио снова улыбнулся.
– Увидимся, не сомневаюсь. Я здесь часто бываю. Arrivederci.
Он изысканно поклонился и прошествовал к выходу.
Некоторое время Магдалена озадаченно смотрела ему вслед, затем поднялась по узкой лестнице и прошла в комнату. Симон уже улегся на одну из кишащих блохами кровать и уставился в потолок. Магдалена усмехнулась.
– Неужто приревновал меня?
Симон фыркнул.
– Приревновал? К этому гному?
– Точно. Вы с ним одного роста.
– Да он совсем карлик, – проворчал Симон. – И если ты не заметила, он накрасился, как женщина. И парик напялил!
Магдалена пожала плечами.
– Ну и что? Я слышала, при французском дворе сейчас многие мужчины так делают. Смотрится не так уж и плохо.
Симон приподнялся и взглянул на Магдалену так, словно разговаривал с маленьким и упрямым ребенком.
– Магдалена, поверь мне, я знаю подобных типов. Это все показное! Нарядные одежды, изысканные речи, но внутри пусто!
Девушка со вздохом улеглась рядом с Симоном и прижалась к нему.
– Странно, – прошептала она. – Кого-то мне это напоминает.

 

Поздно вечером стражник Йоханнес Бюхнер шагал по переулку и с наслаждением вдыхал мягкий прохладный воздух. Время от времени он подбрасывал в ладони кожаный мешочек с гульденами, и монеты звенели, словно бубенчики. Начальник караула приберег эти деньги до сегодняшнего воскресенья и направлялся теперь в трактир «Черный слон», где они с коллегами договорились поиграть в кости. Большие ставки, большие выигрыши – все как любил Бюхнер.
Несмотря на сгущавшиеся сумерки, быть ограбленным он не боялся. Он, как-никак, был начальником стражи при воротах Святого Якоба, и его знал здесь каждый ублюдок. Нищие, воры и шлюхи уже усвоили, что с Бюхнером шутки плохи. Для большинства стражников служба у ворот была лишь досадливой обязанностью, которую им как жителям города время от времени приходилось исполнять. Бюхнер, в отличие от них, был обученным солдатом на городском жалованье. К тому же тот, кто осмеливался напасть на стражника, рисковал закончить свои дни на виселице и с выпущенными кишками. Но прежде беднягу взяли бы в оборот коллеги Бюхнера. А уж после них единственным для несчастного ублюдка желанием было бы помереть поскорее.
Дорога вела от ратушной площади в сторону реки, к Винному рынку. Бюхнер не без удовольствия перебирал в уме события напряженной недели. Ловушку этому баварцу устроили выше всяких похвал! Когда человек возле ворот завел с ним разговор, Бюхнер сразу смекнул, что дело сулит немалую прибыль. Хотя поначалу он и удивился, с чего бы столь влиятельному человеку возиться с каким-то палачом. Но потом и это перестало его волновать. Денег заплатили немало, а человек тот ясно дал понять, что лишних вопросов не потерпит.
Своего имени тот человек не назвал, но Бюхнер, конечно же, знал, кто перед ним стоял. За долгие годы службы он усвоил, кто хозяйничал в этом городе. Йоханнесу пообещали целый кошель гульденов всего лишь за то, что он арестует палача из Шонгау и на следующий день выпустит в условленное время. За ним незаметно должен был следовать вооруженный отряд: в доме цирюльника их поджидал приятный сюрприз. Выяснив после, что это за сюрприз такой, Бюхнер преисполнился уважения к своему нанимателю. С таким человеком враждовать явно не стоило.
Посвистывая, Йоханнес свернул в тесный проулок и несколькими пинками разогнал стайку бродячих собак; те с визгом разбежались. За углом стояла ярко накрашенная тощая шлюха, она подмигнула стражнику. Бюхнер подумал даже, не спустить ли ему свой легкий заработок вместо вина на женщин, но потом все-таки передумал. С тех пор как несколько недель назад в Регенсбурге начали пропадать продажные девки, выходить на заработки решались одни только старые уродины.
– Проваливай, пока я тебя по тощим ляжкам не выпорол, – прорычал Бюхнер и сплюнул.
Шлюха захихикала и напоследок показала ему голый, усеянный волдырями зад. В скором времени Бюхнер снова остался один. Внезапная тишина показалась ему вдруг зловещей.
«Стареешь, Бюхнер, – подумал он. – Шлюхи какой-то испугался. Вот опрокинешь кружечку вина или даже…»
Вдруг он почувствовал движение за спиной. Развернулся, чтобы показать возможному карманнику, кого тот собрался обчистить. И тогда воришка, скорее всего, тут же забудет о своих намерениях.
– Что за смельчак решил связ…
Охотничий нож ударил его под левую руку, рядом с кирасой, и пронзил сердце. Изо рта у Бюхнера хлестнула кровь, а сам он недоуменно уставился на своего убийцу.
– Но… почему…
Ноги перестали ему повиноваться, и он повалился на мостовую – словно марионетке подрезали нити. Дернулся в последний раз и затих. Мешочек с монетами выскользнул из онемевшей ладони.
Убийца склонился над стражником и пощупал пульс, затем для уверенности перерезал еще и горло. К завтрашнему утру, а может, и раньше, сослуживцы обнаружат своего старшего товарища, павшего жертвой разгульного грабежа. Довольный собой, он вытер нож о плащ Бюхнера, забрал мешочек с деньгами и пошел, напевая, своей дорогой. Он просто не мог допустить, чтобы его замечательный план провалился из-за болтливого стражника. Тем более теперь, когда объявилась еще и эта девчонка… Никто и предположить не мог, что она станет разыскивать своего отца в Регенсбурге. И что же теперь с ней делать?
Он решил, что это дело может еще подождать. Дочь палача ему пока не мешала, и для начала следовало замести еще кое-какие следы. По очереди, один за другим.
Он улыбнулся и поиграл огнивом в левом кармане. Очень скоро все его страхи и заботы рассеются вместе с дымом.

 

Симон с Магдаленой дождались наступления ночи, темной, как толща Дуная, и спустились в общий зал «Кита». После долгих сомнений молодой лекарь согласился с намерением Магдалены обшарить дом цирюльника и найти доказательства, которые могли спасти палача.
Спустившись по скрипучей лестнице, Симон с удивлением отметил, что пустой всего несколько часов назад общий зал теперь забит был под завязку. Всюду за столами сидели кряжистые плотогоны, дымившие трубками ремесленники, и среди них было немало зажиточных горожан в дорогих нарядах. Смех и болтовня сливались в единый гомон, по столам стучали игральные кости. Вино лилось ручьями, и тощая хозяйка едва успевала подносить подносы с полными кружками. Табачный дым густым серым облаком нависал над посетителями. Кое у кого на коленях сидели ярко накрашенные женщины, хихикали, хватали своих кавалеров между ног и слизывали с губ красные капли вина.
В дальнем углу, на прежнем своем месте сидел, прислонившись к печке, венецианец и мечтательным взором озирал хаос вокруг себя. Временами он подносил к губам стакан с вином. Стакан был из свинцового хрусталя, и во всем трактире похвастать таким мог один лишь Контарини.
– А, la bella signorina и ее отважный защитник! – поприветствовал он Симона и Магдалену, когда они прошли мимо него. – Покинули любовное гнездышко, дабы предаться утехам ночи? Присаживайтесь ко мне, signorina, и поведайте, что вы успели прочесть из той маленькой книжки! Я… come si dice… сгораю от нетерпения выслушать ваше суждение.
Симон сдержанно покачал головой.
– Сожалею, но на сегодня у нас намечено кое-что другое.
Сильвио подмигнул им обоим.
– Но ведь для этого можно было и наверху остаться, я прав?
Магдалена с улыбкой прошла мимо его стола.
– Ваша мама разве не учила вас, что совать нос в чужие дела нехорошо? Так что в следующий раз. Пейте свое вино.
– А что с моей книгой? – крикнул он ей вслед. – Стихи! Vi piacciono questi versi?
– Зад я себе подотру твоей книгой, сегодня же ночью, – вполголоса проворчал Симон и закрыл за собой двери.
В ту же секунду их окутала тишина, и только слышался сквозь окна приглушенный хохот. Теплый ветер доносил до них болотный запах с реки.
– Симон, Симон, – Магдалена с наигранной строгостью покачала головой. – Можно бы и поучтивее. Иначе я всерьез подумаю, что ты ревнуешь.
– Вот еще! – Фронвизер зашагал по переулку. – Просто я терпеть не могу, когда кто-то пытается привлечь женское внимание такими дешевыми уловками.
– Дешевыми? – Магдалена усмехнулась и догнала лекаря. – Во всяком случае, ты мне стихов пока не дарил. Но можешь не беспокоиться, этот венецианец для меня слишком уж мал.
Они обошли стороной большую Соборную площадь и поспешили по тесным зловонным улочкам к западу от трактира. В это время на город опускалась такая тьма, что без фонаря не было видно даже собственных рук, вытянутых перед собой. Из «Кита» Симон прихватил с собой небольшой светильник и теперь прятал его под плащом. Тусклый свет указывал путь на пару шагов вперед – дальше светить не решались. В столь поздний час выходить из дома давно уже было запрещено. Если они попадутся стражникам, то угодят, скорее всего, за решетку, а весь следующий день простоят у позорного столба, что на площади перед ратушей. Кроме того, свет привлекал грабителей и убийц, которые с большой долей вероятности поджидали в темных нишах и подворотнях пьяных гуляк, чтобы присвоить их кошельки, серебряные пуговицы, а при случае и начищенные ботинки.
Как и в полдень, Симону за каждым углом мерещилось по грабителю. Один раз ему послышалось, как позади них, всего в нескольких метрах, скрипнули камешки на мостовой, в следующий раз он готов был поклясться, что уловил едва различимый звук шагов. В одном из тесных закоулков, где дома едва не смыкались друг с другом, безногий нищий схватился за юбку Магдалены, но дочь палача ловко отпихнула его ногой. Временами навстречу им попадались пьяные, но, кроме них, никто больше не беспокоил.
Примерно через четверть часа – хотя для лекаря каждая минута шла за две – они добрались наконец до Кожевенного рва. Впереди высился во мраке дом цирюльника, тихо журчала вода в канале, что тянулся от Дуная. Перед дверью стоял усталый стражник, держась за алебарду; казалось, в любую минуту готов был рухнуть на землю.
– Что теперь? – прошептал Симон. – Может, попросимся у часового войти внутрь и осмотреться?
– Болван! – прошипела Магдалена. – Странно ведь, что дом до сих пор сторожат. Убийство-то случилось давным-давно… – Она ненадолго задумалась. – Посмотрим, может, через задний двор можно влезть. Там нас никто не заметит.
Симон крепко схватил ее за рукав.
– Магдалена, подумай еще раз! Если внутри нас кто-нибудь застукает, то нас четвертуют вместе с твоим отцом! Ты этого хочешь?
– Можешь подождать снаружи.
Дочь палача высвободилась и крадучись двинулась по узкому проулку, отделявшему купальню от соседних домов. Симон вздохнул и последовал за ней.
Они перебрались через осклизлую кучу помоев и нечто зловонное, оказавшееся при ближайшем рассмотрении трупом свиньи. Вокруг нее копошилось с десяток крыс. Через несколько метров справа в стене обнаружилась дыра, за которой и вправду показался задний двор.
Симон окинул взглядом изъеденный плесенью чан, бесформенные обломки и недавно отстроенный колодец. К нему примыкал небольшой садик, в котором ровными рядами стояли кадки с землей. Низкая дверца вела во флигель купальни.
Магдалена кинулась к ней и осторожно потянула. Дверь была заперта.
– Что теперь? – прошептал Симон.
Магдалена указала на окно слева от себя, выходившее, видимо, из самой купальни. Ставни были немного приоткрыты.
– А дядюшка мой, как я посмотрю, не слишком осторожничал, – проговорила она вполголоса. – Или же кто-то побывал там до нас.
Девушка распахнула скрипучие створки и полезла внутрь.
– Давай скорее, – шепнула она Симону и скрылась в темном проеме.
Симон забрался вслед за ней, и в свете фонаря взорам их открылась просторная комната. Она тянулась до самой входной двери и была разделена на отдельные ниши. В каждой из них находилось по деревянной бадье, на полках лежали стопки полотенец и стояли бесчисленные баночки с ароматными маслами.
Вдруг Магдалена остановилась как вкопанная. Бадья справа от них до сих пор была полна воды, по полу растеклись темные пятна. Магдалена наклонилась, провела пальцем по одному из пятен и поднесла к свету: кончик пальца окрасился бледно-красным.
– Здесь, значит, их и убили, мою тетушку с дядей… – Она вытерла клейкую массу о юбку. – В кадке с водой. Отец так и сказал. Смотри, вот еще капли.
Магдалена приблизилась к другому окну, выходившему на задний двор, и кивком подозвала Симона. Лекарь посветил фонарем и разглядел на подоконнике кровавый след от ладони.
Ладонь принадлежала человеку среднего роста. Это точно не лапища Куизля – таких огромных ручищ, как у него, Симон еще ни у кого не видел.
Лекарь пожал плечами.
– Отпечаток мог оставить кто-нибудь из стражников, когда выносили трупы.
– Ага, через задний двор тащили? – язвительно возразила Магдалена. – Глупости! Убийца влез в окно, убил обоих и скрылся тем же путем. По размеру ладони ясно видно, что это был не мой отец!
– Суду ты этим все равно ничего не докажешь, – ответил Симон и принялся дальше обследовать комнату. Постепенно любопытство его пересилило страх.
Через некоторое время он показал на дверь, скрытую в нише и потому с первого взгляда незаметную.
– Вот, видимо, дальше проход.
Симон толкнул дверь и оказался в комнате с громадной кирпичной печью. Возле нее стояли покрытые пятнами медные котлы, размерами не меньше, чем бадьи в купальне, и рядом – куча дров, которой хватило бы, чтобы спалить ведьму. Узкая лестница вела в верхние комнаты, потолок был черным от копоти.
– Топка, – проговорила Магдалена и одобрительно кивнула. – Тетя Элизабет не преувеличивала, когда писала отцу, что их купальня чуть ли не самая большая в городе. Если нагреть столько воды, можно весь городской совет разом выкупать. Смотри.
Она показала на круглое отверстие в полу, обнесенное каменной стенкой. Над ним висело на цепи сырое деревянное ведро.
– Собственный домашний колодец! – вздохнула Магдалена. – Я бы все что угодно отдала, чтобы и у нас в Шонгау был такой же. И не пришлось бы больше таскать ведра с реки!
Она вытянула из кучи дров длинную ветку, затем, обвязав ее хворостинами, соорудила на скорую руку факел и при свете его принялась обследовать топку. Симон тем временем поднялся по лестнице на верхний этаж: там располагались еще две комнаты. В одной из них – вероятно, спальне – стояла широкая кровать, а рядом с ней – раскрытый сундук. Лекарь заглянул в ящик и понял, что кто-то в нем уже рылся. На куче поношенного тряпья и мятых выходных нарядов лежала пустая кожаная папка. Как рассудил Симон, в ней хранились документы цирюльника, которые конфисковали для расследования стражники.
Юноша прошел в следующую комнату и замер у порога. Выглядела комната так, словно в ней недавно похозяйничал какой-нибудь демон. Всюду по усыпанному пахучим тростником полу валялись пучки засушенных и уже истоптанных трав, среди них поблескивали стеклянные осколки от банок. Одна из двух полок была опрокинута, на второй одиноко стояла бронзовая ступка. Все остальное кто-то в спешке смахнул на пол. На массивном дубовом столе, занимавшем всю ширину комнаты, в тусклом свете фонаря Симон увидел ужасную неразбериху из порванных пергаментов, растерзанных книг, изрезанных мешочков и раздавленных пилюль.
Лекарь взял одну из них и понюхал. Она источала резкий квасцовый и смолистый запах. Здесь наверняка был процедурный кабинет Андреаса Гофмана: будучи цирюльником, он мог также залечивать мелкие болячки своих посетителей.
Симон нахмурился. С чего бы стражникам, будь они прокляты, устраивать здесь такой беспорядок? Что они такого искали?
«Или после них сюда заходил еще кто-нибудь?»
Он поднял с пола одну из разорванных книг и полистал. Это был обычный травник с нарисованными травами и различными злаками. Страницы с изображениями колосьев пшеницы, ржи и овса были подогнуты и отмечены красным.
– Симон, спускайся скорее! Я нашла кое-что!
Приглушенный окрик Магдалены вырвал Симона из раздумий. Лекарь отложил книгу и поспешил вниз. Девушка уже влезла по пояс в колодец и возбужденно показывала вниз.
– Посмотри, тут железные ступеньки вниз идут! Не думаю, что дядюшка мой за водой по ним спускался. Значит, там есть что-то.
Она полезла вниз и скрылась во тьме.
– Там, наверху… – начал Симон, но Магдалена снова перебила его удивленным возгласом:
– И точно, здесь проход! Всего через несколько ступенек! Спускайся уже!
С щемящим чувством Симон полез вслед за ней и уже через пару метров обнаружил широкий лаз в стене. Лекарь вскарабкался в него и оказался в низкой комнатушке, вдоль оштукатуренных каменных стен стояли бочки, ящики и ветхие мешки. В свете фонаря Магдалена уже развязала некоторые из них и с разочарованным видом достала несколько сушеных яблок.
– Чтоб его! Это всего-навсего кладовка! – прошипела она.
Симон пробил кинжалом дыру в одной из бочек и сунул в нее палец. Попробовал и по сладковатому привкусу определил крепкое вино.
– Мальвазия, – сказал он, причмокнув. – И притом не из дешевых. У нас такую позволить могут себе только господа бургомистры. Может, и нам бочонок с собой…
– Скотина! – ругнулась Магдалена. – Мы здесь, чтобы отцу моему помочь, а не вино хлестать!
– Да и так уж портиться начало, – заметил Симон и посветил фонарем в другую часть комнаты.
Один из мешков в углу прогрызли мыши. Вдоль стены тянулся тонкий белый след, рядом стояло еще несколько мешков с размолотым зерном. Мешки были простые, из серого полотна и с черными завязками. Симон наклонился и провел пальцем по мучной пыли. И внезапно насторожился. Порошок был с синим оттенком и противно-приторным на запах. Вероятно, мука уже начала плесневеть.
Симон прошел по мучнистому следу и остановился возле стены перед мешком, распоротым вдоль. В кучке муки лежало штук шесть мертвых мышей со вздутыми животами. Видимо, зверьки объелись до смерти. Лекарь поддел сапогом один из трупиков и заметил вдруг на муке следы ботинок.
Они резко оканчивались перед стеной. И один из них…
Внезапно что-то громыхнуло. Симон вздрогнул, звук явно доносился из комнаты над ними. После короткого замешательства лекарь бросился к лазу в стене и выглянул в колодец. Полумрак наверху показался ему вдруг еще темнее, чем прежде. Затем что-то заплескалось, словно кто-то наливал воду в один из больших котлов.
– Что там такое? – прошептала Магдалена и выронила яблоки.
– Скоро узнаем, – ответил Симон и полез по ступенькам наверх.
Он врезался головой во что-то жесткое. Оправдались его худшие опасения: кто-то поставил на колодец один из котлов и теперь наполнял его водой.
Симон отчаянно толкнул в медное дно, однако котел стал уж слишком тяжелым и не двигался с места. А вода все заполняла безразмерную емкость. Затем плеск вдруг прекратился и вскоре сменился тихим потрескиванием. Сквозь щели в колодец потянулись тонкие струйки дыма.
– Пожар! – закричал Симон. – Кто-то поставил котел на колодец и поджег дрова в топке! На помощь! Помогите же нам кто-нибудь!
Он отчаянно барабанил по котлу, хотя и понимал, что никто их отсюда не услышит.
«Никто, кроме поджигателя».
Тонкие струйки становились тем временем гуще, и едкий дым постепенно заполнял колодец. Симон закашлялся и уперся в котел плечом. Но тщетно: на скользких ступеньках ноги не находили опоры, и он то и дело съезжал с них. При этом он едва не сорвался на самое дно – случись такое, увлек бы за собой и Магдалену. Она как раз лезла к нему по тесному тоннелю.
– Черт! – крикнула она. – Бесполезно! Нам его и вдвоем не сдвинуть! Лучше спустимся вниз и посмотрим, может, под водой проход есть. Может, он связан с колодцем во дворе!
– А если нет? – просипел Симон, он почти скрылся в клубах дыма. – Тогда потонем, как крысы! Нет, нужно что-то другое придумать!
Он еще раз уперся в медную преграду, но с тем же успехом мог бы сдвинуть и дом. Вот если бы воды в котле не было…
«Воды?»
В голову ему пришла неожиданная мысль. Он выхватил кинжал и с силой, без замаха, попытался вонзить его в котел. Металл был очень твердым, но через некоторое время Симон сумел пробить в нем крошечную щель. Из нее тонкой струйкой брызнула вода. Симон продолжал колотить, и струя становилась шире. Теплая вода ливнем хлынула на него и Магдалену. Лекарь снова уперся плечом, и котел едва заметно качнулся. Симон не отступался, на висках его вздулись вены, дым сдавил горло, и тяжелый сосуд с оглушительным лязгом скатился наконец в сторону. В колодец тут же повалил густой дым.
– Уходим! – крикнул Симон и преодолел последние ступеньки.
Вслед за ним, задыхаясь от кашля, выбралась Магдалена. В котельной от едкого дыма уже ничего не было видно, и Симон, как слепой, несколько раз врезался с разбегу в стену, пока не отыскал наконец дверь в купальню. Он повернул ручку и вскрикнул от боли – на раскаленном металле остались шипеть кусочки кожи. Исполнившись от отчаяния сил, молодой лекарь вышиб дверь и выбежал в просторную комнату, где уже полыхали бадьи и деревянные перегородки. Кто-то опрокинул банки с маслами; всюду растеклись блестящие лужи, и в них плескались языки пламени по пояс высотой. Симон ринулся было к входной двери, но Магдалена схватила его за плечо.
– Там наверняка заперто! – просипела она. – К тому же там до сих пор, наверное, этот стражник стоит. Через окно идем, как вошли!
Легкие готовы были разорваться от боли, глаза слезились от дыма. Окно, к счастью, оказалось не заперто. Симон вылез в проем и жестко приземлился на кучу мусора. Правую щиколотку пронзила боль. Рядом охнула Магдалена. Они встали и пустились прочь со двора, по тесному переулку, подальше от пылавшего за спиной ада. Симон начал сильно прихрамывать – в довершение ко всему еще и ногу, видимо, подвернул… Оглянувшись напоследок, он увидел, что пожар добрался уже до чердака. С треском начали рушиться стропила, языки пламени потянулись к соседним домам.
Где-то поблизости надрывно зазвонил колокол.

 

Старый сторож Себастьян Демлер пожара пока не видел, но уже чуял его. Едкий запах, поначалу едва заметный, все ощутимее резал ноздри и горло и пробуждал самые недобрые предчувствия. Во время войны Демлеру довелось пережить крупный пожар; да и страшного пожара, который наблюдал еще мальчишкой, он до сих пор не забыл. Тогда в пепел превратились целых два квартала, и огонь едва не перекинулся на собор. Крики людей, выскакивавших из объятых пламенем домов, крепко засели у него в памяти.
И теперь, когда Демлер уловил запах гари, безошибочное чутье, отточенное за долгие годы службы, подсказывало ему, что где-то снова загорелось. Он свернул за угол и уставился на дом убитого цирюльника, пылавший, как огромный факел. Огонь уже охватил и три соседних строения, и вблизи пожарища было светло, как в пасхальную ночь. Демлер почувствовал, как жаром оплавило волосы на обнаженных предплечьях. Он отступил на несколько шагов и принялся звонить в небольшой колокольчик.
– Пожар! – закричал он. – Пожар в Кожевенном рву! На помощь! На помощь!
Тем временем зазвонили и колокола расположенной неподалеку Шотландской церкви. Со всех сторон начали доноситься крики. На глазах у Демлера люди выбегали на улицу, хватали ведра, кадки и целые бочки, полные воды, и спешили к объятой пламенем купальне. Перед входом лежало безжизненное тело стражника, заваленное горящими досками. Соседи отчаянно пытались спасти от огня собственный кров и выплескивали ведра на стены домов. Но вода тут же испарялась белым облаком, едва только соприкасалась с поверхностью.
Демлер не переставая звонил в колокольчик и зажимал рот полой грязного плаща, чтобы не вдыхать слишком много дыма. И где только возятся стражники с западного квартала? Давно пора прикатить сюда ту новую тушильную установку с насосом! Хотя по меньшей мере пять домов было уже не спасти. В августе достаточно одной-единственной молнии, чтобы вокруг разразился настоящий ад. Когда загорались крыши, укрытые сухим камышом или дранкой, огонь в считаные минуты добирался до нижних этажей. Старый сторож повидал немало домов, вспыхнувших словно факелы.
И только теперь Демлер осознал, что грозы в этот час не было. Его от природы не слишком расторопное мышление принялось перерабатывать эту мысль, а сам он, не прекращая трезвонить, наблюдал за тушением. Опять кто-то неосторожно растопил очаг? Но ведь стояла ночь, и стряпать явно никто не собирался. Что же тогда могло вызвать пожар?
Вот так, размышляя, Демлер и заметил, как от купальни по переулку тенью скользнул чей-то силуэт. Закутанный во все черное, неизвестный сливался с окружающим мраком. В следующий миг он скрылся за поворотом, так что сторож не успел ничего толком разглядеть. Не прошло и минуты, как из того же переулка проковыляли еще два человека. В этот раз Демлер присмотрелся внимательнее. Мужчина и женщина: мужчина низкого роста, опрятной наружности, в широких брюках и приталенном сюртуке, столь любимых теперь молодыми пижонами. В отсветах пламени Демлер разглядел черную бородку и черные волосы. Взглянув на женщину, он невольно сглотнул. Вне всякого сомнения, она была невероятно красивой; но в простой серой юбке, перепачканном сажей корсаже и с черным от копоти лицом она выглядела как прислужница дьявола.
«Дьявола?»
Себастьян Демлер особой набожностью не отличался, но треск пожара, пляшущие отсветы пламени и эта перемазанная копотью ведьма пробудили в нем самые скверные фантазии. И, кроме того, не про дьявола ли сказано, что он низкого роста, хорош собой и слаб к женщинам? Сторож затрясся и вжался в стену дома, а странная парочка всего в нескольких шагах от него свернула на другую улицу. Он постарался как можно точнее запомнить их лица и, прежде чем они скрылись во мраке, заметил, что мужчина хромал.
«Хромота дьявола! Пресвятая Дева Мария, не покидай меня!»
Сторож перекрестился и поклялся поставить в церкви сотню свечей, если только сатана сейчас не приберет его к рукам. В последний раз донесся до него хрип и кашель, и наступила тишина. Сердце выпрыгивало из груди, и Демлер решил утром же доложить обо всем начальнику караула. Он во всех подробностях опишет, как выглядели дьявол и его спутница. Хотя сам Демлер сомневался, что из этого описания выйдет какой-нибудь толк. Князь тьмы к тому времени наверняка уже сменит внешность.

 

Задыхаясь от кашля, Симон с Магдаленой ввалились в трактир «У кита» и замерли под растерянными взглядами трех дюжин посетителей. Еще секунду назад в общем зале царило безудержное веселье, играла музыка, разносился смех и звон ударяемых друг о друга кружек. Но в следующий миг стало вдруг тихо, как на кладбище.
Лекарь обеспокоенно оглядел себя и Магдалену в поисках признаков заразной болезни. И только сейчас с ужасом осознал, что оба они с головы до ног были покрыты сажей. Его с утра еще белая рубашка стала теперь цветом напоминать горелое полено, и дыр прожжено было столько, что одежда на нем едва не разваливалась на части. К спутанным и местами опаленным волосам Магдалены хлопьями пристал пепел, и лишь глаза сверкали на черном от копоти лице. Никто из посетителей так и не проронил ни слова.
– Там… пожар в Кожевенном рву, – с трудом проговорил Симон. – Мы пытались помочь, но огонь слишком уж сильный. И мы…
Остальных слов в наступившей вдруг суматохе никто уже не слышал. Изрядно пьяные гости повскакивали с мест и принялись гомонить в один голос. Некоторые пытались одновременно протиснуться в дверь, где стояли еще Симон с Магдаленой. Толпа вытеснила их обратно на улицу, и они вместе с остальными уставились на зарево пожара к западу от трактира. Отовсюду доносился колокольный звон, и шум показался Симону гулом сотен рассерженных пчел. Только через некоторое время он понял, что так сливались в один крики множества людей.
«Господи, неужели это и есть пожар, что разгорелся в купальне? – подумал он. – Сколько же там теперь домов горит?»
Он потянул Магдалену за рукав.
– Пойдем лучше воды немного раздобудем. По нашему виду теперь любой решит, что мы к этому пожару руку приложили.
Магдалена кивнула. Она в последний раз окинула растерянным взглядом огненное зарево над ночным городом и последовала за лекарем. В трактире почти никого не осталось. В углу, все так же привалившись к печи, каким они видели его пару часов назад, сидел венецианец. Сильвио Контарини явно выпил больше, чем следовало; черный парик с волнистыми волосами съехал ему на лоб. Возле него дремали трое мужчин, уронив головы на карты, разбросанные на столе и залитые вином.
– А! La bella signorina и ее отважный спутник! – прошелестел Контарини. – Что случилось? Вид у вас такой, будто вы только-только с костра соскочили…
– Нам… просто не повезло, – угрюмо отозвался лекарь и подтолкнул Магдалену. – Теперь если вы не возражаете, то мы с удовольствием немного отмылись бы.
– Вам бы и изнутри не помешало отмыться, – венецианец ухмыльнулся и придвинул к ним по столу кувшин вина. – Прохладная мальвазия. Ополоснет копоть с вашего горла.
– В другой раз. Дама устала.
Симон снова подтолкнул Магдалену и уже шагнул было к лестнице, но замер под ее злобным взглядом. В тот же миг он понял, что допустил ошибку.
– Дама пока что может и сама решить, что ей делать, – прошипела Магдалена. – Господину, может, и угодно отказаться от предложенного вина, а вот мне глотнуть для успокоения очень даже не помешает. – Она вывернулась от него и улыбнулась венецианцу. – Глоточек вина – это то, что нужно, благодарю вас.
– Certo!
Венецианец, недолго думая, пихнул одного из храпевших мужчин, и тот, не просыпаясь, свалился со скамьи на пол.
– Лучшего лекарства вы во всем Регенсбурге не найдете, – продолжал Сильвио. – Да и лучшего места, чтобы забыться, – тоже. – Он показал на освободившееся место.
Магдалена уселась за стол и налила себе. Уже с первым глотком она почувствовала живительное и в то же время успокаивающее действие алкоголя. После покушения, пожара и отравления дымом стакан вина был ей просто необходим.
– Но… – Симон решился еще на одну попытку, однако блеск в глазах Магдалены заставил его замолчать. Лекарь пожал плечами и поднялся наверх.
– Теперь ваш piccolo amico на меня рассержен? – спросил Сильвио, когда смолкли шаги на лестнице, и подлил девушке вина. – Мне жаль, если я чем-то его обидел.
Дочь палача помотала головой.
– Да ладно, скоро успокоится. – Она взяла короб с игральными костями и принялась им потряхивать. – Кто проиграет, платит за следующий кувшин. По рукам?
Венецианец улыбнулся.
– D’accordo.

 

Уже брезжил рассвет, а Куизль все не находил себе места. Воспоминания окутывали его клубами ядовитого дыма. И как палач ни старался, разогнать их не мог. Поэтому он прикрыл глаза и унесся в прошлое…

 

…запах пороха, крики раненых, незрячие глаза убитых. Якоб с двуручным мечом шагает по полю битвы, усеянному телами. Вот уже десять дней они стоят лагерем под Магдебургом. И сегодня Тилли отдает приказ штурмом взять город. Инженеры соорудили насыпи, и теперь с них не умолкая гремят орудия. Огромные каменные ядра с грохотом врезаются в стену, пока не проламывают в ней брешь. Якоб и другие ландскнехты с криками врываются в город, заполняют улицы и рубят любого, кто попадется на пути. Мужчин, женщин, детей…
Мальчишка Якоб на войне повзрослел. Он стал солдатом на двойном жалованье и получает теперь по десять гульденов в месяц за то, что бьется за Тилли в первом ряду. Полковник выдал ему грамоту мастера длинного меча, но в основном Якоб сражается кацбальгером, коротким мечом, который обычно вонзали противнику в живот и проворачивали, чтобы рассечь внутренности. Двуручник Якоб носит за спиной, чтобы вселять страх во врагов и внушать уважение собственным людям.
Уже ни для кого не секрет, что Якоб – сын палача. Это создает вокруг него магический ореол. Даже товарищи считают палача колдуном, странником между мирами. Когда Якобу нужны деньги, он продает отрезки с висельных веревок, отливает пули, всегда бьющие в цель, и мастерит амулеты, дарующие своим владельцам неуязвимость. Ему восемнадцать лет, он силен, как медведь, и полковник уже повысил его до фельдфебеля. Потому что Якоб убивает лучше остальных: быстро, без лишних слов, без тени сомнения. В точности как научил его отец. Собственные люди его боятся, исполняют любой его приказ, опускают голову, когда он проходит мимо, и восхищаются им, когда он словно одержимый первым устремляется в атаку.
Но после боя он, бывает, стоит посреди затянутого дымом поля, окруженный скорченными и окровавленными телами – и плачет.
Жнецу тому прозванье – Смерть…
Якоб сбежал из Шонгау, чтобы не обучаться кровавому ремеслу палача. Чтобы не стать подобным своему отцу.
Но Господь вернул его на уготованный ему путь…

 

Из раздумий палача вырвал внезапный шум. Куизль потерял всякое чувство времени, но по щебету птиц мог предположить, что снаружи уже наступило утро. Дверь в камеру со скрипом отворилась, и на пороге возник мужской силуэт. Со спины на него падал дрожащий свет факела, закрепленного на стене, и тень, которую отбрасывал гость, казалось, заполнила собой все пространство.
Пришедшему даже говорить ничего не требовалось, Куизль и так знал, кто к нему пожаловал.
Назад: 4
Дальше: 6