Вниз я шел очень медленно и осторожно. Постарайтесь понять: меня окутывала столь черная Ночь, что тесно было даже душе… вам не приходилось ощущать ничего подобного: я не видел себя самого и думал только о том, что иду наугад и буду идти вечно; в глухой этой тьме иногда мне казалось, что я ступаю не по земле, а опускаюсь в пустоту. Но я скоро исцелился от подобной глупости, для начала ударившись о стоявший торчком камень, а потом споткнувшись о лежачую глыбу; ушибы немедленно напомнили мне, что иду я все-таки по земле, и всякие возвышенные материи более не приходили мне в голову.

Словом, я спускался вниз, лишь в этом находя для себя ориентир. Пребывая в предельной тьме, я проходил милю за час или два, горюя оттого, что не могу свободно идти вперед. Потом я сообразил, что могу чуть освещать себе путь, и время от времени стал раскручивать Дискос, чтобы видеть, что находится у меня под ногами. Запоминая направление внутренней памятью, потом я какое-то время вновь шел наугад, пока желание увидеть благословенный свет не одолевало меня в очередной раз, позволяя снова запомнить путь.

Свет Дискоса казался мне тогда чрезвычайно ярким – настолько чудовищная тьма окружала меня. И я вновь шел вперед, оступаясь и ушибаясь, пока не приходилось вновь осветить путь.

Словом, представьте себе мой путь; несчастный, ничтожный, потрясенный духом, я прошел уже многие испытания и не намеревался более совершать глупостей.

Поверьте, я пользовался светом не чаще, чем этого требовала необходимость, предусмотрительность позволяла мне расходовать силу Дискоса только в крайнем случае.

Через шесть трудных и долгих часов, проведя без сна более двадцати часов, я опустился на Склоне посреди вечной ночи, съел две таблетки и сделал себе воды, внимая тьме и не зная, правильно ли я поступаю.

Ну а поев и попив, я расстелил плащ, закутался в него, положил ранец и кисет под голову – Дискос как всегда, находился возле моего сердца, – а потом быстро уснул, хотя, засыпая, думал о Наани.

Я проспал почти шесть часов и пробудился внезапно, а посему прислушался, опершись на локоть – мне казалось, что возле меня находится нечто непонятное, – а потом взял в руки Дискос, однако тьма не издала даже малейшего звука.

Убедившись, что ничто не собирается причинить мне вред, я сел и потянулся к ранцу, а потом ел и пил, орудуя наугад в предельной тьме. Торопливо покончив с едой, я поднялся на ноги и с Дискосом в руках отправился вперед. Весь день душа моя пребывала в странном смятении, а посему я нередко останавливался, чтобы прислушаться, поскольку не сомневался уже в том, что нечто или некто безмолвно следует за мной. Однако уши ничего не воспринимали, и я спускался вниз – в ночь, царящую над склоном.

Потом – в начале седьмого часа, – поев и попив, я поднялся и шагнул вниз, но, наткнувшись на острый камень, упал самым жестоким образом, поскольку нога моя застряла между камнями. Потрясенный падением, я не сразу поднялся; камень, вне сомнения, разорвал бы мое тело, если бы не панцирь.

Спустя некоторое время, вернув себе силы и крепость духа, я поднялся на ноги и решил, что не стану более идти на ногах, а воспользуюсь для передвижения руками и ногами; поза сия позволяла не столь часто пользоваться Дискосом, хотя я и так не часто включал его, а шел в основном наугад. Полз я весь остаток дня, и горьким было мое путешествие, ибо одолеть мне удалось всего милю.

Когда минуло восемнадцать часов спуска, оставив свои труды, я принялся на ощупь отыскивать во тьме ровное место для отдыха, пришлось только отбросить мелкие камни мешавшие мне. Поев и попив, я отошел ко сну с думами о Наани, не забывая, однако, и о странных опасениях, сопутствовавших мне весь день; опасаясь того, что кто-то действительно находится возле меня во тьме, я дважды поднимался на ноги и прислушивался, но не услышал даже звука; наконец я решил, что все мне показалось, и заснул, однако сон не принес мне отдыха, потому что я прислушивался и во сне.

Проспав шесть часов, я резко пробудился, как и ранее от ощущения того, что кто-то находился возле меня, выхватил Дискос и принялся слушать; тем не менее, уши мои не услышали звука, не сумел этого сделать и дух.

Новый «день» прошел, как и предыдущий, на восьмом часу пути я чуть не свалился в огромную яму, оказавшуюся на моем пути; обнаружив, что лежу на краю обрыва, я отполз в сторону и на ощупь, перебрался вниз, обойдя рытвину по краю. Встревоженный, упавший духом, я не знал, как быть дальше; печалило меня и незнание – окружают ли меня подобные ямы, или же я случайно наткнулся на единственную в округе.

Словом, вы можете понять, что некоторое время я пробирался в кромешном мраке с предельной осторожностью; тем не менее, пришлось придумать способ передвижения, добавивший мне уверенности и скорости; он требовал веревки, а у меня, конечно же, ее не было. Говорят, что без веревки мальчишку нельзя считать настоящим, и разве нельзя ли сказать то же самое и о мужчине? На мой взгляд, пословицы нынешнего дня не утратили своей точности и в будущем.

Тем не менее, я осуществил свой план; для этого мне пришлось снять кисет и ранец, и воспользоваться одной из лямок, длинной и тонкой, прекрасно подходившей к моим намерениям. К концу ее я привязал камень, теперь оставалось бросать его перед собой, не выпуская лямки, и таким образом узнавать, нет ли передо мной обрыва, с которого можно свалиться вниз.

Словом, я на четвереньках – способ весьма утомительный – спускался по склону, но теперь находился в лучшем положении, чем в самом начале Великого Склона, на входе в эту кромешную ночь. В восемнадцатом часу я уснул и вновь странным образом проснулся через шесть часов, как и прежде оттого, что снова ощутил смятение. Впрочем, со мной снова не произошло ничего плохого, и я решил, что могу не беспокоиться. Нечто пряталось возле меня в Ночи, я знал это, но, тем не менее, уже не сомневался в том, что имею дело не с Силой Зла – ведь неизвестное мне нечто за столько времени не причинило мне вреда.

Так целых три дня я без остановки спускался вниз, утомляя свои колени и руки; Дискос был прицеплен к поясу – так я нес великое оружие. К этому времени я провел на Великом склоне шесть дней – в беспредельной тьме, не зная, куда иду, не ведая, какое зло может подкараулить меня, но спускаясь и спускаясь вниз. Однако прежде чем продолжить свою повесть, замечу, что царивший наверху холод начинал оставлять воздух, сделавшийся здесь плотным для моей груди. Вспомнив то немногое, что я говорил о воздухе Ночной Страны и Великой Пирамиды, добавлю, что воздух этих далеких и морозных времен не был похож на наш, он казался разреженным и не поднимался на большую высоту над Ночной Землей, а как бы стелился возле ее поверхности.

Как вы помните из моего рассказа, существовала великая разница между воздухом внутри Могучей Пирамиды и тем, который окружал ее основание; вверху, насколько я помню, дышать внешним воздухом было нельзя, и все верхние города Пирамиды были в известном смысле запечатаны, но была ли она целиком изолирована от внешнего воздуха, я не уверен, хотя едва ли интересовался этим вопросом. Тем не менее, если я правильно помню и ничего не путаю, воздух нам поставляли Подземные Поля. Однако была ли разница между воздухом нижних этажей и Ночной Земли, я не знаю, хотя и жалею, что не обладаю подобными сведениями. Тем не менее, поверьте, что я способен написать сотню томов о том чуде, которое представляла собой Великая Пирамида, не сказав при этом и половины того, что можно поведать о ней. Поэтому у меня и хватает отваги на это дело, ведь я берусь поведать лишь часть всей Великой Повести. Впрочем, о том, что люди верхних городов обладают более объемистой грудной клеткой, знали все обитатели Великой Пирамиды – как в нашем времени известно, что африканцы черны, а патагонцы обладают большим ростом. Любой мог по внешности отличить людей из верхних и нижних городов. Когда обнаружились столь великие различия между жителями городов, едва не приняли решение – о чем свидетельствуют Анналы – перемещать людей вверх и вниз, с этажа на этаж. Однако мера эта не нашла понимания, что следует из природы человеческого сердца.

Здесь должен сказать, что обязательное путешествие молодежи – и юношей, и девушек – по всем городам Великой Пирамиды, занимавшее три года, две сотни и двадцать пять дней, служило укреплению не только ума, но и здоровья. Им приходилось дышать воздухом всех высот, что, быть может, помогало развитию духа и тела. Кроме того, они получали возможность определить, какой воздух более всего подходит им.

В отношении воздуха Ночного Края скажу, что в земле этой нет летающих существ, потому что воздух над ней сделался очень тонким. Однако Анналы свидетельствуют, что прежде существовали чудовищные летающие твари, на могучих крыльях парившие над землей, но это было давно, и мы не верили в то, что история говорит правду. Тут я хочу вам сказать, что когда Монструваканы узнали, что я намерен выйти в пределы Ночного Края, чтобы найти Наани, некоторые – не от большого ума – советовали мне взять маленький летучий корабль – из тех, что хранились в музее среди моделей крупных кораблей. Бесспорно, путешествие на этой машине было бы весьма удобным, корпус ее был сделан из того же серого металла, что и Великая Пирамида, который не могла уничтожить никакая сила. Но я не умел управлять им, да и корабль не поднимался в воздух более сотни тысячелетий. Никто не владел более этим искусством, нуждавшимся в постоянном упражнении, чтобы не упасть и не погубить машину, как утверждала Книга Полетов. Потом, как я уже говорил, воздух Ночного Края сделался слишком жидким, чтобы поддерживать тяжесть летучего корабля, что, по моему мнению, и заставило людей Пирамиды прекратить полеты, вкупе с неотступным страхом перед Ночью.

Но даже если бы у воздуха хватило силы, а у меня искусства, чтобы взлететь, я все равно обнаружил бы предельную дурость, явив себя всем Злым Силам Ночной Земли, способным увидеть меня.

Даже если бы я мог подняться высоко, машина шумом своим возмутила бы тишину и спокойствие вечной Ночи. Но я уже устал от описания свойств воздуха тех времен; воистину мое повествование превратилось в лекцию по химии, и я более не буду обращаться к этому вопросу. Однако следует занести на бумагу еще кое-какие наблюдения, чтобы покончить с ними, пока вы еще сохраняете терпение; ведь без подробностей рассказ мой превратился бы в праздную басню.

Меня удивляет, почему Создатели Дороги, Обитатели того далекого Будущего, что предшествовало веку Могучей Пирамиды, не опустились по воздуху из внешнего мира в глубины Великой Долины, но построили Дорогу.

Возможно, что воздух верхнего мира уже тогда сделался тонким, и они забыли, что некогда человек воистину умел летать. Но даже если у них были необходимые для этого машины, страшно опускаться на крыльях на сотню великих миль, не зная, сумеешь ли ты подняться из бездны.

Кроме того, расположенный на дне Великой Долины нижний мир был полон чудовищ, о чем свидетельствовала маленькая металлическая книга. Чудовища эти были весьма жуткими, чуждыми всему миру и никогда не объявлялись за пределами долины, которая образовалась, когда расторглась земля. Катастрофу эту сочли Концом Света, в который верили многие Народы. Впрочем, так и было на самом деле: мир взорвался и раскололся, океаны хлынули на сушу, повсюду горел огонь, лили дожди, и хаос царил на земле. Многие решили тогда, что настал Конец. Однако катастрофа стала началом Новой Вечности. Конец превратился в начало, а смерть – в жизнь, как бывает всегда.

Однако все это не относится к моему вопросу. Быть может, вы уже поняли, почему люди не стали опускаться в Долину в летучих машинах.

Возможно, иные искатели приключений и рисковали, бросаясь в пропасть с помощью подобных парашюту приспособлений. Те, кто сверху следил за прыжком, провожали их взглядом миль десять, а то и двадцать, а потом они навсегда растворялись во мраке, навсегда исчезнув из памяти рода людского.

Но когда народы превратились в Создателей Великой Дороги и неторопливо направились вниз в чудовищные глубины Великой Долины, они пришли вниз всеми миллионами, обладая достаточной силой, чтобы сражаться с чудовищами. После этого они и построили летающие корабли, до сих пор хранившиеся в Музее Великой Пирамиды, и возобновили основы Древней Цивилизации!

На этом я остановлюсь, потому что кто сможет точно сказать, чем руководствовались тогда люди, а я не могу дать сколько-нибудь обоснованного ответа. Тем не менее, как вы знаете, все идет по кругу, и со временем люди Великой Пирамиды забросили воздушные полеты – уступив обстоятельствам, как сказали бы мы сейчас. Но так бывало и будет всегда, как может отметить всякий, кто размышлял об истинных путях и обычаях Жизни. Однако я должен продолжить свое повествование и записать то, что воспринял и ушами, и пальцами; я уже упоминал, что, спускаясь по Великому Склону, ощутил перемену воздуха; воистину я оказался в новых, неизведанных глубинах, лежавших ниже тех, на которых располагался Великий Редут. Я находился внизу, окруженный кромешной тьмой, и воздух здесь был плотнее, напоминая воздух нашего времени. Впрочем, я не знаю, в какой именно мере, и ориентируюсь на чистую догадку.

Воздух действительно сделался плотнее и активнее, потому что вода, когда я разводил ее на склоне, вскипала в чаше и даже выплескивалась из нее. Мысль сия о многом говорила моему рассудку, пока я готовился к трапезам посреди вечной ночи, царящей на Великом Склоне.

Словом, вы уже знаете о том, что приходило мне в голову, о больших и малых чудесах, случавшихся со мной, и тем самым разделяете и мои открытия, и мои тревоги. К этому времени, как я уже говорил, мой спуск длился уже шесть дней; мне казалось, что я уже погрузился в самые недра мира, ибо пути моему не было конца.

И когда я был готов окончательно поверить в это, передо мной замаячил слабый и неровный свет. Не знаю, способен ли я передать на бумаге свое великое ликование и надежду; душа моя уже истосковалась по благословенному свету; и я все время надеялся, что спускаюсь не в полный мрак.

Поднявшись на колени, я поглядел, напрягая зрение: и вот – внизу был свет. Но вдруг мне показалось, что надежда и фантазия одурачили меня и что нет его. Но, поглядев снова, я убедился в том, что вижу огонь. О! Меня разрывало желание броситься вниз, пробежать остаток пути, и я покорился ему. Но, не успев сделать и нескольких шагов, споткнулся, ощутив жестокую боль. Пришлось покрепче стиснуть зубы, прежде чем боль оставила меня.

После этого я вновь опустился на четвереньки; так прошло более часа, я часто глядел вдаль, и свет сделался более очевидным, однако он не прекращал мерцать самым странным образом. Через шесть часов я уже решил, что приблизился к источнику света. И о! Чувства мои обманулись: свет колыхался где-то вдалеке, и мне пришлось идти до него еще три часа. Все это время я спускался вниз, но склон сделался теперь не столь темным.

Наконец я остановился и поднялся на ноги, чтобы лучше видеть свет, и о! в этот же самый миг услышал далекий звук – словно некое странное чудовище трубило в ночи. Я немедленно опустился на четвереньки и попытался вжаться в землю между камней, чтобы приближающийся неведомый зверь не заметил меня.

Однако я ничего не увидел и еще час спускался по склону, а звук тем временем становился все сильней и сильней.

Когда же наконец я воистину приблизился к источнику света, еще скрытому огромными скалами, то повернул налево и шел половину мили. Свист же становился все громче и громче, и теперь казалось, что сама земля изрыгает дикий вопль. Я старался идти осторожнее, а потом, преклонив колена между трех скал, принялся рассматривать дальнейший путь.

Тут я понял, что нахожусь в огромном ущелье; левая сторона его находилась далеко от меня, и я видел ее лишь когда пламя вспрыгивало повыше. Справа оно с постоянной яркостью освещало откос ущелья, уходивший вверх, в вечную ночь. Передо мной маячила цепочка далеких и неясных огней. Словом, я наконец достиг окончания Великого Склона, однако ущелье уводило в глубины более далекие.

Наконец я возобновил путь, и скалы передо мной расступились, как говорят моряки, открывая синее пламя, извергавшееся из земли, посреди великих утесов, похожих на собравшихся на поклонение гигантов.

Сие пламя не слишком озадачило мой рассудок – успевший увязать далекое зарево со свистом и ревом. Однако порожденное природой удивительное зрелище потрясало чувства; пламя плясало, иногда съеживаясь до какой-нибудь сотни футов, а потом с оглушительным ревом взмывало к предельным высотам, образуя ослепительный факел, футов, должно быть, в тысячу ростом, который освещал тогда стены ущелья, и я мог видеть его во всю ширину – на семь, примерно, великих миль, удивительно ясно и четко, тогда-то становился заметным и откос горы, составлявшей правую сторону ущелья во всей ее погруженной в ночь беспредельности.

Вполне естественно, что я довольно долго глазел на это чудо и успел хорошенько осмотреться. Вокруг меня лежала пустыня. И на всем многомильном протяжении своем она была покрыта унылыми камнями. Передо мной простиралось великое ущелье, то тут, то там освещенное далекими огоньками, как бы выплясывавшими каждый свою пляску.

Вновь хорошенько приглядевшись к Великому Пламени, я не заметил возле него признаков жизни, а потому отправился дальше. Долго шел я в свете синего огня; нередко передо мной ложилась длинная тусклая тень, а потом, о! внезапная вспышка вдруг озаряла ущелье восхитительным светом, и тень моя густела и укорачивалась.

Я часто поворачивался, чтобы поглядеть на пляску огромного пламени, величавую и для глаз, и для моего духа… пламени, знающего Великую Вечность. Я даже попытался представить себе те несчетные века, в течение которых огонь вершил свою пляску у подножия Великого Склона, не имея и единого зрителя. Поймите же и вы все уныние и запустение того края, попытайтесь ощутить глубину моего одиночества.

Спускаясь вниз, я слышал неумолчный рев, доносившийся уже из-за моей спины; горы отражали звук, посылая следом за мной странное и полное тайн эхо. Холодный пронзительный свист нередко преображался в достойное чудовища бормотанье, и я пригибался, чтобы спрятаться среди булыжников и валунов… как знать, не собралась ли какая-нибудь тварь наброситься на меня.

Шесть часов шел я вперед, иногда припадая к земле в припадке внезапного испуга.

Но прошло время, и рев превратился в трубный глас, тот – в свой черед – обрел громкость свиста, но отголоски все еще преследовали меня в ночи. Ну а потом настала тишина, извечно царившая в этом ущелье, если забыть про рев газового фонтана. Надеюсь, вы поймете меня. За время своего спуска по Великому Ущелью, я миновал четыре огня, которые видел от подножья Склона; первый, второй и четвертый оказались голубыми, третий же был зеленым; причудливая пляска их бросала дрожащие тени на ложе ущелья. От них исходил то посвист, то негромкий и странный стон, словно бы газ встречал преграду на своем пути. Факелы эти я миновал без приключений, не увидев ничего нового. Далекие отблески огромного газового фонтана я увидел в первую треть седьмого дня моего пути вниз по Великому Склону, после чего в тот день прошло уже шестнадцать часов. И как вы догадываетесь, я вовсе не ел после того, как увидел свет, потому что уже привык к голоду, но прошло девятнадцать часов после моего пробуждения, и все это время я провел в трудах.

И я огляделся, чтобы найти надежное место для сна, которое отыскалось почти сразу: вокруг были только скалы и камни, и я скоро заметил нишу между двумя огромными валунами.

Тогда я съел четыре таблетки – столько, сколько положено, лишняя не прибавила бы сил, а потом сделал себе воды; она забурлила, но я успел заметить, что из хорошей щепотки получается большая кружка, факт сей я объясняю густотой воздуха, которая придает химии дополнительную силу. А потом заснул, устроившись привычным образом с Дискосом на груди, но, засыпая, с лаской думал о Наани, как делал сотню раз после того, как приблизился к дарующим надежду огням ущелья.

В ту ночь мне приснилось, что Слово Власти затрепетало в ночи; однако я не проснулся и поэтому не знаю, был ли то сон или нет.

Проснувшись через семь часов, я вспомнил об этом, но мог быть уверен лишь в том, что уцелел во время сна; голова моя и конечности отяжелели, призывая к дальнейшему отдыху, но было уже довольно.

Поев и попив, я надел снаряжение и прицепил к поясу Дискос, потому что пробираться по россыпи огромных камней можно было только пользуясь обеими руками. А потом восемнадцать часов шел сквозь сумрак, царивший в огромном ущелье, сделав остановки на шестом и двенадцатом часу, чтобы поесть.

И когда закончился восемнадцатый час, я остановился, чтобы поесть и отдохнуть, и скоро уснул среди скал. В тот день я миновал двадцать три пляшущих огня, пять из них извергали белое пламя, остальные были синими или зелеными. Они дергались, излучая странный и неровный свет, но лучи его были истинными, и дух мой пребывал в покое.

Проспав шесть часов, я проснулся, не желая вставать, но заставил себя подняться, а потом ел и пил; и, надев на себя снаряжение, направился вниз по ущелью. А на шестом часу после того, как ел и пил, пришел к месту, где уже не было высоких пляшущих языков пламени, и тьма снова наложила свою лапу на этот край. Тем не менее, я шел не во тьме: то тут, то там на земле трепетал огонек, крохотные язычки вспыхивали и исчезали, появляясь в другом месте. Словом, свет здесь то рождался, то умирал между камней, и над унылым ущельем как бы висело светлое марево.

Отправившись дальше, я ощутил повисший в воздухе тяжелый запах. Здесь из земли со странным пыхтением вырывались опасные газы. Огненные язычки сотнями тысяч выпрыгивали между камней, а потом исчезали и снова возникали по обе стороны от меня; мне то казалось, что я иду в самом сердце страны огня, а потом я вдруг оказывался в глубинах вечной ночи. Странное, ни с чем не сравнимое ощущение.

Ядовитые газы все более и более докучали мне, они уже покушались на мое здоровье; мне казалось, что я вот-вот задохнусь от запаха очередной струйки, сочившейся между камней.

Вспыхивая, погасая и взмывая, огоньки хлопали – словно камешки, плюхающиеся в тихий пруд, тем самым только подчеркивая царивший в ущелье вечный покой.

Но я преодолел это место… попытайтесь представить себе мою одинокую фигуру среди камней ущелья. Наконец настал восемнадцатый час, и я нашел место, пригодное для сна, ел, пил и быстро погрузился в сон. Здесь я должен сказать, что, находясь в этом ущелье, не испытывал страха перед силами Зла. Я ощущал, что живое существо не может обитать посреди этих безмолвных скал. Наверно, ущелье не видело живой души целый миллион лет. Так мне казалось, и я надеюсь, что вы поймете настроение моего сердца; тем не менее, засыпал я всегда со сладкими и тревожными думами о Деве.

Долгие и усердные труды мешали моему сердцу горевать о ней, однако меня влекло к Деве всем существом, и я часто с лаской думал о Наани. Попытайтесь представить себе, каким опасностям я подвергал себя ради нее.

Через шесть часов я проснулся и с трудом заставил себя подняться; сонливость одолевала меня, и я с трудом полностью стряхнул ее. Сперва я видел в этом влияние более густого воздуха, но скорей всего такое воздействие оказывал на мои легкие наполнявший ущелье газ. Если бы у меня был спутник, он смог бы заметить, что стало теплей; прикосновение к камням сделалось приятным, а уют и отдых склоняют человека ко сну.

Наконец последние газовые огоньки остались позади и, поглядев вперед, я увидел перед собой серые сумерки, над которыми в черноте ночи маячили красные отблески. Гадая, что еще ожидает меня впереди, я заторопился среди валунов.

После, поев и попив на шестом и двенадцатом часу и продолжив свой путь, я оказался у крутого поворота; ущелье уходило налево, и вдали горел яркий красный огонь. Удивившись всем сердцем, я устремился к этому месту, так хотелось мне узнать, что производит такой свет. Сам я находился тогда в густом мраке возле крутой и высокой стены ущелья. Лишь вдалеке было видно, что ночь сделалась красной.

Я шел вперед очень быстро и наконец обнаружил второй поворот направо, и на семнадцатом часу вступил в него. Со всей осторожностью пробираясь между камней, я попытался увидеть этот сильный источник красного света.

Наконец, обогнув выступ горы, я увидел внизу перед собой Страну Великих Морей и горящих вулканов, высившихся посреди вод и наполнявших окрестности багровым светом. Представьте же, с каким чувством, в каком в безмолвном удивлении смотрел на этот удивительный свет я – единственное живое существо во всей оконечности Ущелья, на мгновение поверив, что действительно приблизился к Малому Редуту. Тем не менее, я немедленно понял, что это не так. Ведь сама Дева говорила мне, что обитает в Стране Тьмы. Получалось, что мне предстояло еще совершить среди морей и огромных вулканов удивительный и страшный путь. Словом, мне подумалось, что скитаниям моим не будет предела. Вот какие тревожные думы одолевали меня при виде удивительного и странного великолепия этой огромной Страны.