СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ
Царь Каранни… ты хотел воевать со мной, и ты пришел, напал на Данкуву и опустошил…
(Из летописи царя хеттов Мурсилиса Второго, 1331 г. до н. э.)
— Божественный, отец зовет!
Каранни проводил учения. Рывком повернув коня к верховному военачальнику, он испуганно спросил:
— Что, плох?
— В агонии уже…
Пустив своего буланого вскачь, царевич вихрем понесся к дворцу, что высился на взгорье в самом центре города. «Отец умирает!» — с болью подумал Каранни, и душу его обуял ужас от отчетливого сознания, что он остается совсем один.
Стояла весна тысяча триста двадцать девятого года. Текущий вдоль города Евфрат бушевал половодьем, затопляя все окрест — и малинник, и даже кипарисы чуть не до полствола.
Столица Хайасы раскинулась на каменистом горном плато, неподалеку от глубокой пещеры, разинутый зев которой осеняла раскидистая крона могучего старого кедра с орлиными гнездами на ветвях.
Жрецы утверждают, что именно в этих местах, за три десятка поколений до них, явился предкам-армянам прародитель Гайк, и потому тут и был воздвигнут город Куммаха.
Каранни приоткрыл дверь в покои отца. Мари-Луйс подвела мужа к умирающему:
— Он неотступно зовет тебя.
Жрецы воскуряли в кадильницах ладан.
На высоком ложе тихо угасал армянский царь Уганна.
Каранни, едва ступая, приблизился к постели и опустился на колени.
Отец тут же чуть слышно сказал:
— Встань, сын мой, гордость нации нашей. Победивший страну хеттов даже перед богами не должен опускаться на колени. Подойди ближе, дай поцеловать тебя.
Каранни поднялся, обнял отца, и они долго молчали.
Великий жрец Арванд Бихуни подошел к изголовью умирающего, обложил его маленькими глиняными божками и принялся молиться. Мари-Луйс недобро глянула на него, явно недовольная, что именно он находится здесь в последние минуты земной жизни царя Уганны. Даже голос Арванда Бихуни был ей неприятен, казался неуместно резким и жестким.
А жрец между тем, бормоча свою молитву и поминая при этом злонравного бога Угура, бога Шанта, не думал взывать к армянским богам Мажан-Арамазду и Эпит-Анаит, что опять же выводило из себя Мари-Луйс.
А когда Арванд Бихуни начал как бы изгонять хворь из больного, размахивая над ним жезлом, и попытался еще дать ему какого-то своего снадобья, Каранни отстранил его и взмолился:
— Отойди! Отец испустил уже дух!..
Царевич широко растворил двери покоев умершего и ощутил дыхание вод Евфрата.
Через великую реку по его велению сооружали мост. Одним концом он выходил к пристани у въездных ворот Куммахи, а другим на правый берег, туда, где высится священная гора Мажан-Арамазда, где возводится новый город Ани в честь победы над хеттами.
Каранни отвел там земельные наделы всем армянским родоначальникам из ближних и дальних провинций и приказал каждому построить дворец. Родоначальники пожелали при этом еще и воздвигнуть храмы своих богов, но это им было запрещено.
— В Ани должен быть только один храм! — сказал Каранни. — Храм бога Мажан-Арамазда!
По настоянию Мари-Луйс все наиболее крупные и значительные родоначальники привезли свои семьи в Куммаху-Ани…
Жрецы с подобающими почестями перенесли покойного царя в храм с тем, чтобы, забальзамировав его, оставить до той поры, когда будет воздвигнут новый храм. Каранни решил похоронить отца в новом городе и тем основать усыпальницу их царской династии…
Наступила ночь с ее кошмарами. Каранни лег, не раздеваясь, на кушетку и до утра глаз не сомкнул. Видения, одно мучительнее другого, одолевали его.
Нуар, стоя на коленях у него в ногах, воскуряла ладан. Но ему и от этого не спалось.
Вконец измотавшись от бессонницы, Каранни велел позвать Каш Бихуни.
— Поедем в новый город! — сказал он. — Посмотрим, как там дела.
Они спустились к берегу, сели в колесницу и по мосту, уже почти готовому, переехали на ту сторону Евфрата, откуда хорошо просматривались старинные храмы Куммахи. Над всеми возвышалась златоглавая обитель богини Эпит-Анаит.
Каранни объявил верховному военачальнику свою волю:
— Разрушить все храмы Куммахи, оставив только два из них — храмы Мажан-Арамазда и Эпит-Анаит.
Явно обрадованный, Каш Бихуни ответил:
— Воля твоя будет исполнена, божественный.
Каш Бихуни был лет на двадцать старше престолонаследника, но во всем вверялся ему. Да и к чему лишние заботы, раздумья, считал он. Покой дороже всего.
— Куда править? — спросил Каш Бихуни, с трудом сдерживая коней, впряженных в колесницу.
— Туда, где строится новый храм.
Было удивительно тихо.
«Странно люди устроены, — подумал Каш Бихуни. — Жизнь так коротка, и большую ее часть они расточают на поклонение бездушным идолам. Вон и царица, с богами силой меряется, а мужа отринула. Где это видано? Ну, да и ладно! Какое мне дело до того, что курица не в своем гнезде яйца несет».
Они поднимались вверх по извилистой дороге. Отсюда золоченый купол храма Эпит-Анаит был виден особенно хорошо. «Сияет, как наложница престолонаследника Нуар, — мелькнуло в голове Каш Бихуни. — И зачем только Каранни сохраняет храмы? От них ведь никакого толку…»
Каранни осмотрел крепостные стены и остался доволен: хорошая кладка, надежная толщина, все делается как надо. С внутренней стороны устроены необходимые приспособления, есть и стойла для коней.
Он решил, когда все будет закончено, воздвигнуть на круглой центральной площади нового города статую Мажан-Арамазда. Над ней уже работают. Царевич видел ее, статуя должна быть очень хороша.
Каменотесы и жрецы, работающие над созданием Ани, встречали престолонаследника с почтением. Резали жертвенных бычков и овец у его ног. Несмотря на раннюю пору, появился и Таги-Усак, возглавляющий от имени Каранни все работы по возведению нового города.
— О божественный, город твой день ото дня становится многолюдней. Прибывают на жительство целыми кланами, иные по пятьдесят — шестьдесят человек.
— Вот только ты, Таги-Усак, да брат мой Каш Бихуни никак не обзаведетесь семьями.
— У меня теперь вся надежда на бога зла Угура, — хмыкнув, пошутил верховный военачальник. — Недалек час — явится и приберет меня…
— Выходит, надо его уничтожить, и мы это сделаем! — сказал царевич.
— И Шанта тоже! — воодушевился Таги-Усак. — И еще!.. Кому он нужен, этот сонм богов. Иной раз все перемешаются в голове, не вспомнишь, какого и по какому случаю следует поминать…
Новые поселенцы большой толпой окружили Каранни. Престолонаследник был приветлив с ними.
— Я рад всем вам, новоприбывшим, благословляю вас и освобождаю от податей.
Толпа возликовала:
— Слава царю нашему Каранни!..
— Слава царице нашей Мари-Луйс!..
— Слава, слава!..
Каш Бихуни обратил особое внимание на то, что царь освободил новоприбывших от податей. «А ты хитроумен, царь наш! — подумалось ему. — Хочешь, чтоб побольше народу сошлось в твой новый город. Хочешь, чтобы твой Ани сделался более грозной и могучей цитаделью, чем Хаттушаш у хеттов!»
Каш Бихуни улыбнулся, довольный, извлек из кармана своего хитона горсть любимых жареных бобов и стал потихоньку от Каранни крошить их зубами. Дела, конечно, разворачиваются небывалые, но ему-то что с того…
* * *
В новой части столицы, в Ани, поднялся храм Мажан-Арамазда и рядом с ним усыпальница, под сенью которой будут покоиться останки царя Уганны.
Все, что связано с распоряжениями относительно похорон, Каранни поручил Мари-Луйс. Он уже смирился с тем, что жена стала ему чужой, но боль еще жила в душе. И сейчас Каранни хотел лишний раз дать ей понять, что высоко ее чтит и не собирается отстранять от своих царских дел.
Мари-Луйс объявила о дне похорон. Весть тотчас разнеслась в Куммахе и в Ани.
И вот день этот наступил.
Еще с утра площадь у храма заполнили женщины, стремящиеся первыми лицезреть царя Уганну. Все заходились плачем и причитаниями. Иные в экстазе доводили себя до того, что теряли сознание. Две юные жрицы, опоив себя дурманным снадобьем, отошли в мир иной прямо на плитах у входа в храм. Узнав об этом, Мари-Луйс послала туда воинов из своей охраны, приказав оповестить, что она запрещает самопожертвования.
А на площади старого города тем временем объявился облаченный в царские одежды безумец, называющий себя воскресшим по воле богов царем Уганной. Самозванца схватили, догола раздели, сняли с него накладные волосы, краску, коими он подделался под царя, и вывели напоказ толпе. Толпа вмиг забила его камнями до смерти.
Среди людей на площади рассеялись храмовые жрецы. Они гундосили свои заклинания, молили смерть, чтоб, унеся их царя, она впредь обходила бы стороной всех армян.
— Царь наш Уганна был справедлив! — твердили и жрецы, и толпа. — Предки его тысячелетия жили в горах, там, где гнездятся орлы. А мать его понесла от вод великого Евфрата. Когда новорожденный появился на свет, его колыбелью стала купель из камня, а вскормлен он был орлиными яйцами!..
Шестеро рабов несли к храму носилки, на которых восседал великий жрец Арванд Бихуни. Увидев это шествие, Каш Бихуни выплюнул изо рта недожеванные бобы.
Похоронная процессия вышла из храма Мажан-Арамазда. И впереди, и замыкая ее, шли сотни жрецов. Все они трубили в рожки, а жрицы стенали, плакали, что-то выкрикивали. С ними голосили и горожанки.
Овдовевшие жены царя Уганны, которых было много, шли за катафалком простоволосые, растерзанные. За ними следовали наемные плясуньи и плакальщицы.
Обряд погребения начался ритуальным песнопением и плясками. Затем приближенные почившего царя мужчины обрезали свои бороды и в кровь себя исцарапали. А великий жрец тем временем возносил молитвы и, причитая, все поминал жизнь и деяния Уганны.
Царевы слуги подносили людям вино. Каждый отпивал один-два глотка…
В выложенной камнем усыпальнице стояла колесница.
Каранни с грустью взглянул туда. Страшно подумать: отец уходит навсегда.
Жрецы окурили маслами и ладаном усыпальницу, затем осадили на колени коней, впряженных в последнюю земную колесницу царя, и всадили им ножи в голову.
Сделав все это, они сняли забальзамированное тело покойного и опустили на колесницу в усыпальнице. Жрецы посыпали его сухим красноземом и покропили священной водой. Царевы жены, обрезав волосы, положили их на грудь умершего. Все оружие царя Уганны, кроме его боевого щита, уложили вокруг колесницы. А щит и серьги царя вручили сыну Каранни на памятное хранение.
— О государь наш! Избранник богов! — заголосил Арванд Бихуни. — О великий царь Уганна, возвернись! Возвернись к нам!
Вдовы истошно выли, в кровь царапали руки и лица.
Но вот усыпальницу накрыли большой плитой тесаного, резного камня.
Великий жрец шепнул на ухо Мари-Луйс:
— Позволь хоть одну из вдов принести в жертву! Хоть одну, божественная? Ведь так принято!..
— Запрещаю! — решительно и строго сказала царица. — Слышишь, запрещаю!
— Разреши принести себя в жертву той, которая захочет этого добровольно, божественная! Сделай милость!
— Запрещаю!!!
— Ну, хоть раба можно?..
Мари-Луйс так взглянула на великого жреца, что он наконец испуганно попятился назад.
Царевы жены раздали всем ритуальные сладкие лепешки и снова принялись стенать и причитать.
Жрецы зарезали жертвенных козлят.
Когда обряд погребения был завершен, Арванд Бихуни, обращаясь к царице, сказал:
— А теперь, божественная, назови, кому из жрецов ты поручаешь быть хранителем царской усыпальницы.
Мари-Луйс вздрогнула от неожиданности. Деваться было некуда, собравшись с силами, царица проговорила:
— Жрецом-хранителем царской усыпальницы объявляю астролога Таги-Усака. — Тяжело вздохнув, она добавила: — Пора уже ему целиком посвятить себя служению богам и общению со звездами.
Арванд Бихуни с опаской сказал:
— Божественная, но Таги-Усак ведь не обращен в жречество?..
— Все в нашей воле. Не обращен, так обрати!
Мари-Луйс явно торжествовала, что приняла такое решение.
Таги-Усак молча проглотил слюну. Она была горькой.
Солнце село. Все разошлись.
Вечером Мари-Луйс вошла в спальню Каранни. В руках у нее была золотая царская корона, усыпанная алмазами.
— Прими, царь мой, корону своего отца, знак величия и власти!
Мари-Луйс опустилась на колени, протянула ему корону и добавила:
— Прими, Каранни, царь армянский!
Он приподнял руку:
— Неужели у моей жены нет для меня более дорогого дара, чем эта неодушевленная красота?
— Прими корону, Каранни! — твердо сказала. — Больше мне нечем тебя одарить.
Каранни взял у нее корону.
Царица ничем не обнаружила своей душевной боли: все как бы так и должно было быть.
Она вышла. И почти у самой двери столкнулась с хмурым, уже обритым Таги-Усаком.
— И ты теперь тоже умер для меня, Таги-Усак, — сказала Мари-Луйс, тяжело вздохнув. — Как много в моем окружении живых трупов!..
Таги-Усак покорно опустил перед ней голову. Он давно ждал от Мари-Луйс любой жестокости по отношению к себе, вплоть до убиения. Но такого — что обратит его в жрецы — не предполагал.
Не поднимая головы, Таги-Усак тихо, чуть внятно проговорил:
— Желаю тебе обрести успокоение, мое божество! Свет моей души угас. Истаяли свечи, светившие мне…
Мари-Луйс ощутила вдруг тайный страх. Вчера еще мужественный и прекрасный, в этой новой для него хламиде Таги-Усак казался сейчас чем-то средним между мужчиной и женщиной. Обритый череп выкрашен, на лице ни волоска.
— Каков будет конец, Таги-Усак? Что произойдет завтра?
— Завтра — это сегодня. Должное уже свершилось.
Царица задрожала от негодования.
— Я спрашиваю, что будет завтра?
— Дай мне руку — узнаешь.
Мари-Луйс машинально спрятала руки в складках своей одежды.
Таги-Усак усмехнулся.
— Вот и свершилось твое желание. Отныне твой удел — покаяние и воздержание за былой грех.
— Моя жизнь давно уже стала сплошным воздержанием, жрец Таги-Усак! — раздраженно бросила царица. — Уйди от меня. И немедленно…
Таги-Усак поспешил удалиться.
Он был уверен, что провожающие его глаза царицы полны слез. Он был уверен в этом.
* * *
Арбок Перч вместе со своим отрядом добрался до высей Тайка и там, в горах, раскинул лагерь.
Дав людям немного отдышаться, он приказал воинам построиться на лесной поляне и, стоя перед шеренгой, мрачный, вооруженный, точно к бою готовый, произнес:
— Вы были свидетелями того, как я отказался от должности властителя Нерика, предложенной мне царем Каранни. Были?
— Да, свидетели!..
Арбок Перч рванул серьгу из уха — подарок Каранни — и бросил в кусты.
— Отказываюсь и от этого дара царя. Сейчас, когда мы сами себе властители, я спрашиваю вас, свободные люди, хотите вы впредь оставаться со мной?
— Хотим, хотим! — ответили все хором.
Ерес Эпит, которая была единственной женщиной в отряде мятежников, с гордостью взирала на своего супруга и испытывала к нему все большую и большую преданность и любовь. Только теперь, только с ним она вдруг поняла, что всю жизнь боялась лишь богов и царей…
Места тут, в Тайке, хорошие. С вершин просматривается весь горизонт. Воды много, леса богатые. И становище надежно укрыто в их чаще от недоброго глаза и слуха.
Минул первый день, затем еще и еще.
Арбок Перча почему-то тревожила безмерная кротость и нежность Ерес Эпит.
— Может, тебе горько здесь, на чужбине, жена моя? Может, нежеланный я? Если так, только скажи, я готов сам доставить тебя в дом твоего отца, дать тебе свободу! Нет для человека ничего более святого, чем свобода.
Ерес Эпит кинулась ему на шею:
— Я счастлива с тобой, Арбок Перч! Боги тому свидетели!
— Счастье — это игра богов. Нам, смертным, оно перепадает редко. Да и то порой лишь для того, чтоб обернуться бедою. Человек — сам себе бог и собою держится в мире.
Ерес Эпит погладила ему руки.
— О Арбок Перч, супруг мой, ты удивительный, необыкновенный человек.
Она обернула свои длинные косы вокруг его шеи, как ожерелье, и, нежно ластясь, сказала:
— Я осмелюсь спросить у тебя: разве нельзя жить свободным и независимым?
— Как тебя понимать?
Ерес Эпит, видно, не знала, как выразить то, что занимало ее мысли. Она не робела, нет. Просто не находила слов.
— Вот ты восстаешь против богов, против царей. Так ведь?
— В этом смысл моей жизни.
— Выходит, этим ты связываешь себя с ними, снова сковываешь цепями свою свободу. Выходит… Нет, не могу я никак выразить. Понимаешь, мне ясно одно: вот ты отказался служить царю, но свободы у тебя все равно нет, ты связан враждою с недругами, зависим от этой вражды, от их воли и действий?..
О боги, о чем вещают эти нежные уста, созданные для жарких лобзаний!..
— Человек извечно в оковах, — продолжала Ерес Эпит. — Да, да, в оковах. Причем по своей воле, сам их на себя надевает. А вот мне хотелось бы жить по-настоящему свободной, как птица, как звери в священную пору любви. Но пойми, любимый, это невозможно. И желаемое тобой тоже невозможно. Как найти то, чего нет, чего не может быть? Человек от рождения обречен быть рабом оков, не всегда видимых, но извечных для каждого. И хлеб и вода, их добывание — тоже оковы. Нету и не может быть для человека полной свободы и независимости. Нету…
Ерес Эпит продолжала свои раздумья вслух и словно бы уже не мужу, а себе все внушала. Она даже не сразу заметила, что Арбок Перч, опустив голову к ней на колени, заснул. Прекрасное мгновение. Только в такие минуты, только во сне человек поистине свободен и предоставлен сам себе. Благословение уснувшим навеки. Неужто над нами есть неосязаемая высшая сила? Нет! Есть жизнь, есть земля и их несчастные создания… Отнюдь не боги управляют миром. Рождение и смерть никем не предрешаются. Никем…
Прошел день, а за ним чередой и другие. Душа Арбок Перча горела жаждой мести. Как он ни силился, Нуар не забывалась.
Приказав своим людям разрушить в окрестностях всех каменных богов-идолищ, все молельни и источники священной воды, Арбок Перч принялся муштровать своих воинов. Всякого, кто осмеливался возражать ему и сопротивляться, он тут же уничтожал: кого вешал на деревьях, кого сжигал на костре. И во всполохах пламени ему мерещилась Нуар.
— Да прости, Нуар! Да прости!..
Слух о нем разносился повсюду. К нему стали прибиваться беглые рабы, безземельный люд, все обделенные и гонимые. Шли, чтоб отдаться в полную власть, веруя в него как в бога.
Время летело, а Каранни все не слал карающего войска, что удивляло Арбок Перча. Очень уж он ждал. Невтерпеж ему было сразиться с царем за их богиню Нуар. И, коли суждено, пусть пал бы в этом бою, убедился б, что есть она — вера. Не желал он жить в безверии.
* * *
Арбок Перча среди ночи вырвали из объятий Ерес Эпит.
— Каранни прислал к тебе гонца! — сказали ему.
Он вышел из шатра. Царевым гонцом был жрец. В длинном хитоне, через плечо перекинуты какие-то ритуальные принадлежности.
Арбок Перч глянул на него, потянул носом воздух, и почудилось, что пришелец пропах храмовым духом.
Кликнув воинов, Арбок Перч приказал:
— Убейте этого вонючего жреца, разорвите на куски!
Воины схватили посланца, но тот вдруг одним махом отбросил их и навис над Арбок Перчем.
— Предатель ты, и люди твои изверги. Пропадаешь из-за несчастной женщины.
Предводитель мятежного воинства занес тяжелую палицу, готовый размозжить голову дерзкого пришельца, но рука вдруг, как по мановению волшебства, ослабла, и он, пылая гневом, закричал:
— Ты Таги-Усак, оборотень треклятый?
— То-то и оно. На друга руку поднимаешь!..
— Я никогда не был тебе другом. Ты слуга властителей, презренный и бесславный. Тебя вот уж и в жреца обратили…
— Не то говоришь! — вскипел Таги-Усак. — Позволь лучше напомнить тебе: творящий правое дело должен убить гонца, не выслушав, с чем он к тебе явился. Такой человек, как ты, может быть свободным.
Арбок Перч несколько поостыл. Попросил жену накормить Таги-Усака, дать отдохнуть и затем снова привести к нему. Он и впрямь был озадачен: как же вести себя с бывшим другом и как действовать дальше? Куда заведет его путь, по которому он пошел: к погибели или к спасению?..
Только через три дня предводитель разбойных мятежников Арбок Перч пожелал видеть Таги-Усака. Уселся на самодельный деревянный неструганый стул и велел ввести царева гонца. По обе стороны от него стояли вооруженные воины, понимающие все его желания и намерения с полуслова.
Таги-Усак вошел, придерживая руками свой жреческий хитон, чтоб не волочился.
— Приветствую тебя, наш господин, вольный человек Арбок Перч! — сказал он, склоняясь перед ним.
— Чему и кому я господин? Издеваешься?..
Таги-Усак, кланяясь еще ниже, проговорил:
— Как же иначе, Арбок Перч? Если ты восседаешь, как на троне, и по обе стороны от тебя стоят покорные и бесправные люди, а брат твой перед тобой на коленях, значит, ты господин, царь, властитель, правитель и между нами нет равенства.
— Мне ненавистны всяческие правители! — гневно воскликнул Арбок Перч. — Против них и восстал!..
— Мне тоже не в радость мои правители, — сказал Таги-Усак. — Но и ты-то ведь стал правителем. Один решаешь судьбы людей своего отряда, решаешь, что им делать, как жить. Похоже, стремишься, чтобы и тебя обожествили.
Арбок Перч внутренне негодовал: «Что же это он так, или не верит в возможность своей погибели?..» И снова ощутил себя скованным, несвободным. А свободный-то вот он, стоит перед ним в жреческом балахоне, прежний его друг, собрат по оружию. Стоит и смело говорит то, что думает, никого не боясь.
Грубо сколоченный стул, на котором восседал Арбок Перч, был под ним как горячие угли.
— Ну, если не я, брат мой, — по возможности спокойнее заговорил Арбок Перч, — так кто-то же должен вести людей вперед? Это неизбежно?..
— Да, — согласился Таги-Усак. — Так и порождается власть одного над другим. Так возникают правящие и подвластные.
Арбок Перч резко повернулся к нему.
— Ну ладно, кончай свою проповедь! Говори, чего хочешь!
— Ясно, чего хочу. Ты бессилен изменить существующее положение вещей, как комар бессилен изменить направление ветра.
— Но я хочу освободить человека от оков!..
— Освободить его от оков — это значит уничтожить его.
Арбок Перч предложил своему собеседнику треногий стул против себя и сказал:
— Все — суета сует. Я это понимаю, Таги-Усак. Но ты, умный, всезнающий звездочет, укажи верный путь. Растолкуй.
— А его нет, того пути, которого ты ищешь. Этот безумный мир каким создан, таким и будет вечно. Так и будет через тяготы и смуты тщетно метаться в поисках света. Если допустить, что возможно иссушить все источники рек, тогда можно допустить, что и желаемое тобою тоже возможно. Нет, другого пути нету.
— Но укажи хоть малую возможность облегчить существование человека!
— Нет ее…
Речи Таги-Усака бросили в дрожь людей Арбок Перча. Заметив это, предводитель поспешил сменить тему разговора.
— Однако приехавший по повелению своего властелина Каранни, ты так пока и не изложил, чего он хочет.
— Скорее, я прибыл сюда по желанию царицы. Она, которая ценит тебя, считает зятем, советует тебе вновь присоединиться со всем отрядом к цареву войску.
— Этому не бывать! — решительно воскликнул Арбок Перч. — Я верю в свою силу.
— Понятно, — сказал Таги-Усак. — Будь я на твоем месте, мой ответ был бы таким же. Однако царица жалеет и тебя, и свою приемную дочь Ерес Эпит. Она удерживает царя, не дает ему выслать войско против тебя. Но гнев Каранни велик.
— Я понимаю.
— Тогда будь здоров.
— Счастливого пути. Больше тебе сказать нечего?
— Есть, пожалуй, — проговорил Таги-Усак. — Пожалей свою жену. Я приметил, она в ожидании. На этом прощай.
— Прощай. Но, может, тебе есть еще что-то сказать?
Таги-Усак улыбнулся.
— Как видишь, я теперь жрец. Если попадешь в беду, можешь рассчитывать на меня.
С этими словами он вышел.
Арбок Перч долго смотрел вслед своему собрату и мысленно пожалел его: наверняка однажды падет от руки Мари-Луйс или сам покончит с собой из-за нее, непременно так будет…
* * *
После коронования Каранни властители земель и провинций заспешили восвояси.
Но Каранни под тем или иным предлогом все не отпускал их. Новый город был удивительно веселым. Каш Бихуни расквартировал Драконов полк неподалеку от бань, в длинном приземистом строении. Там же поставил и лошадей. Воины без устали острили в адрес посетителей бань. Особенно доставалось молодицам.
— Э-эй, красавица, отчего твое лоно пустует?
— Из-за таких бесталанных, как ты, — смеясь, отвечали девушки. — Вы разве мужчины?
— Не отдалась еще храму?
— Жду твоего приглашения, черный бычок!..
Большое оживление царило на базарах, в лавках, где торговали дорогими диковинными товарами. Всему этому покровительствовала царица. Она радовалась восшествию супруга на трон. Но это только внешне. Душа ее была опустошенной, лишь печаль гнездилась в ней. Царя обрела ценою потери мужа, какая уж тут радость…
В день коронования Мари-Луйс дала понять Нуар, что ей не следует присутствовать в храме на торжественной церемонии. Неприязни к Нуар она не испытывала, но теперь уже боялась, как бы та сама не заполыхала ненавистью к ней. И при этом горевала. Горевала, вспоминая, что сама, своими руками перекрыла источник, утолявший жар ее души. Но ни о чем не жалела. И ни на минуту не забывала слова Каранни о том, что он прощает ей грех, если она его и допустила. «Все это не так, супруг мой, — мысленно не раз твердила Мари-Луйс. — Чтоб привести тебя к победе, я бы и на большее пошла. Но я не требую расплаты…»
Царица не желала видеть и Таги-Усака. Воспоминание о нем леденило душу. И он для нее мертв. С ее небосвода исчезли две звезды — сияющая и отчаявшаяся. Нет их больше.
Таги-Усак, как вол в упряжке, исполняет теперь обязанности жреца в царском доме и при усыпальнице почившего Уганны. Часто можно видеть его на ступенях нового храма. Воззрившись в небеса, он вещает толпам собравшихся о том, как бог-драконоборец Ваагн поборол злое чудище Вхнука, подосланного коварным Белом убить божественного прародителя армян Гайка, когда тот впал в дрему, отдыхая под раскидистой пальмой. И всякий раз он заканчивает словами:
— Да будет вечно хранителем царя нашего бог Ваагн и спасет он его от всех чудовищ!
Народу послушать Таги-Усака собирается видимо-невидимо. Особенно много в толпе жрецов и жриц. Последние все трутся среди воинов, пытаясь при этом завлечь их своими чарами.
— Э-эй, глянь на меня, может, я — твоя судьба!..
— Нет у меня судьбы, красотка, — парирует воин…
Жрицы хохочут, зазывно подрагивая телесами, воины со смехом отбиваются от них…
Толпа ликует и развлекается.
* * *
Начиналось лето.
Обычно двор перебирался в прохладные выси Бюракна, прежде чем в долине Евфрата воцарится изнуряющая жара. Но на этот раз повеления на выезд в Бюракн не последовало, хотя зной уже давал знать о себе.
Мари-Луйс попробовала сказать Каранни, что придворные ропщут. На что он, внимательно глянув на нее, спросил:
— Ты тоже ропщешь?
Она почувствовала оттенок холодного недовольства в его вопросе.
— Я твоя тень, царь армян.
А Каранни вдруг отчетливо ощутил, что в нем уже нет прежнего расположения к жене, прежней теплоты.
— Ты ведь сама все решила. Сама наложила запрет и отстранила меня?..
Царицу больно поразило то, каким чужим он был в эту минуту. И голос его и взгляд. В ней взыграло оскорбленное женское достоинство.
— Я верна своему обету, божественный. Если тебе неугодно мое присутствие в твоем доме…
Каранни движением руки прервал ее.
— В таких случаях лучше молчать, моя царица!.. — и в голосе его прозвучало уже явное неудовольствие. — Объяви изнеженным придворным, чтобы и думать забыли о Бюракне. Я поеду туда один.
У Мари-Луйс сердце сжалось. Один или с Нуар? Казалось, земля уходит из-под ног.
Ничем не могла она подавить в себе горечь отчаяния. Но вслух царю своего подозрения не выскажешь. Власть ее, похоже, поколеблена, и воздвигнутая ею преграда в их отношениях становится бездонной пропастью.
Последнее время она вновь и вновь убеждалась, что Каранни уже не любит свою царицу. Рушилось все: и верность, и чистота. В замутненном зеркале жизни Мари-Луйс видела рядом с собой лишь бестелесный лик Таги-Усака.
Грозная буря взбушевалась в ее душе.
Вскоре Каранни, попрощавшись с царицей и двором, вместе с Нуар и в сопровождении Драконова полка отбыл в летнюю резиденцию. Все происходило, как подобало по ритуалу, с посещением храма с молебствием. Но Мари-Луйс отчетливо видела, как царь спешил прочь из Куммахи, прочь от нее.
С отъездом мужа обида в душе Мари-Луйс обернулась безысходностью. В бреду отчаяния она желала смерти Таги-Усаку, Нуар и всем-всем. Часами мысленно разговаривала то с Таги-Усаком, то с Каранни. Молила последнего не покидать ее, не порождать в ней неизбывной злобы. Корила, что забыл о силе ее чар, что не знает и знать не хочет того, что это она бросила к его ногам царя Мурсилиса. Только она, и никто другой!
В такой муке она проводила день за днем, лишь изредка приходя в себя и пугаясь того, что становится рабыней чувственности, как последняя храмовая жрица.
Жизнь стала непереносимой. Черные мысли, черные думы, душа полна яда…
Каранни отбыл в летнюю резиденцию, и город словно вымер.
Он отбыл вместе с Нуар.
Царица приказала не зажигать вечерами огня в ее покоях и отгородилась от всех и всего, как в клетку замуровалась.
* * *
Мари-Луйс сообщили, что верховный жрец Арванд Бихуни строит новый храм неподалеку от столицы, в провинции Тил.
Царица взъярилась:
— В честь кого воздвигается?
— В честь бога Солнца и богини Нуар.
В свое время она разрушила храм бога Солнца и богини Нуар. И что ж, теперь снова?..
— По чьей воле возводится этот храм? — спросила она.
— По воле царя Каранни.
«Как же она околдовала его, эта Нуар! О боги, не зря я решила уничтожить вас!..»
Мари-Луйс стала необычно раздражительной, резкой. Часто просто впадала в ярость, говорила так, что трудно было понять, что ей по нраву, а что — нет. Часами простаивала перед зеркалом, вела споры со своим отражением. Кто бы подумал — да и самой ей прежде и в голову бы не пришло, — что отчуждение супруга может так ее потрясти.
Мари-Луйс не призвала к себе верховного жреца, ждала, пока сам явится. И тот пришел, не заставил себя долго ждать.
Царица пригласила для участия в беседе несколько человек из придворных. Арванду Бихуни она предложила сесть дальше всех, на последнюю подушку. И он понял, что ему придется солоно, но, не подавая виду о своей догадке, сел и довольно спокойно заговорил.
— Великодушная богиня Нуар добра и щедра к нам! — сказал он. — Ее волею полнятся воды Евфрата, наливаются колосья наших нив!..
— Что это ты вдруг стал возносить хвалу преданной забвению Нуар? Есть особая нужда?.. — спросила Мари-Луйс.
— Да, великая царица, есть нужда. В народе толки всякие. Люди боятся, как бы наше забвение не прогневало богиню Нуар. Неровен час, обезводит Евфрат, погибнут на корню и хлеба…
Мари-Луйс согласно кивала, слушая его ответ, и это воодушевило верховного жреца.
— Вот потому, — спеша выложить все, продолжал Арванд Бихуни, — внимая мольбам народа, я решил возвести храм в провинции Тил и тем возродить былое почитание богини Нуар!..
— А тебе, великий жрец, известно, что решать о том, возводить ли новый или восстанавливать некогда разрушенный храм, вправе только цари?
— Ну конечно! — угодливо расплываясь в улыбке, сказал Арванд Бихуни. — Я испросил на то разрешения у царя нашего, божественного Каранни, да будут вечно милостивы к нему боги небесные!
Сказал и пожалел об этом. Раскрыл великую тайну. Ведь только через дочь Миная Нуар ему удалось упросить царя дать согласие на строительство храма в Тиле. А Нуар он побудил к этому, запугав ее тем, что низвержение богов грозит царю большими бедами. Нуар в страхе за жизнь и благополучие царя давно уже молит Каранни не трогать богов. Вот и согласилась содействовать верховному жрецу. А Арванд Бихуни радовался удаче, считая это своей большой победой в тайном противоборстве с враждебной ему царицей.
Мари-Луйс всю внутри перевернуло. Дело ясное. Ее супруг во власти чар и потому воскрешает богиню Нуар, вознося тем свою Нуар.
Тяжело дыша, царица спросила:
— Значит, храм ты воздвигаешь в честь Нуар, верховный жрец?..
— В честь богини Нуар.
— А не в честь Эпит-Анаит, нашей единственной всеславной богини?..
— Но…
— Я запрещаю тебе говорить! — грозно прервала его Мари-Луйс — Слушай меня и исполни приказ. Все, чем ты располагаешь для задуманного тобою строительства — в камень, и лес, и прочее, — завтра же передашь властителю Куммаха-Ани. И мастеров тоже. Всех до единого.
Великий жрец попытался что-то сказать, но Мари-Луйс предостерегающе подняла свой жезл.
— Слава Эпит-Анаит! Проклятье Нуар! Того и гляди, хетты снова подберутся к нам, осквернят воды священного Евфрата. Надо строить крепость на реке. Мы назовем ее Ериз. Надо заранее предотвратить возможность новой беды. Вот так-то!..
Она пристально посмотрела на него и велела рабыне подать гостям вина. Верховному жрецу послабее — разбавить водой.
Арванд Бихуни тяжело вздохнул:
— Но, божественная?..
Царица опять подняла посох.
— Все то, что я тебе сейчас приказываю, Арванд Бихуни, проистекает не только из нынешних обстоятельств. Так поступали наши предки, царившие до нас. Богиня Нуар была порочна. Она низвергнута. И так будет!..
Обращаясь уже ко всем присутствующим, царица несколько спокойнее сказала:
— Надо вырвать языки у всех, кто совращает царя армян Каранни. Стране нужны крепости, а моего супруга склоняют строить новые и новые храмы, обители предательств.
В голове у Арванда Бихуни возникла почти безумная мысль. Намек царицы был откровенным и опасным. Подняв кубок с вином, он неожиданно для всех сказал:
— Все сущее в руках божьих, великая царица! Божьим велением должен объявить, что наш царь Каранни — сын богини Нуар и сам — бог! И мы, кто знает это и благословляет, преисполнены вечной благодарности всеславной богине Нуар, дарительнице счастья!..
При всем внутреннем негодовании Мари-Луйс старалась быть сдержанной.
— Я жена Каранни, и мне ведомо его происхождение. Ты все это придумал, Арванд Бихуни.
— Я же сказал, царица, боги внушили мне сие. Неужто кровь твоя не говорит тебе этого, о великая царица? Нельзя не верить богам!..
Терпение Мари-Луйс иссякло:
— Верховный жрец, ты оставил без ответа мое требование. Приказываю безотлагательно остановить начатые тобою работы, разрушить то, что успели построить, и приступить к строительству крепости! Ты слышал меня?!
— Да будет так, великая царица. Я исполню твой приказ! — ответил Арванд Бихуни, а про себя лишний раз подумал о том, что желает ее гибели, но пока он бессилен. Однако и бессилие может родить силу…
Выпроводив всех присутствующих, Мари-Луйс снова осталась со своими мрачными думами. «Нет, то, что я впитала в себя чуть не с молоком матери, должно свершиться. Сонм богов должен быть низвергнут. Не уповайте на богов, люди. Они способны только усыплять дух несбыточными мечтами. Вон ведь и Каранни совратили чарами мерзкой Нуар…»
В столице стояла нестерпимая жара, и Мари-Луйс в сопровождении своей свиты покинула Куммаху. Надо проехать по провинциям страны.
Подальше от мест, где все напоминало о былом счастье.
* * *
Куда бы ни прибывала Мари-Луйс, везде первым долгом интересовалась, уничтожены ли идолища многочисленных богов, как это было приказано. Были места, где еще не успели исполнить повеление, но в основном народ, особенно мастеровой и весь подневольный люд, с удовольствием отрекался от бесчисленного множества богов и предавался поклонению только одному богу Мажан-Арамазду и его супруге богине Эпит-Анаит.
Среди осколков побитых идолов царица с радостью видела и то, что некогда являло образ порочной богини Нуар. И про себя решала быть столь же непреклонной в отношении дочери Миная.
В некоторых провинциях царице поведали, что жрецы порушенных храмов присваивали себе все, что в них было, всю утварь и ценности. С такими она была беспощадна: им просто сносили головы.
Обращаясь к народу, Мари-Луйс сказала:
— Слушайте, люди! Не я это, а сама судьба покарала вороватых жрецов. Теперь они мертвы и безопасны. Но вы, живущие, тем не менее будьте начеку. Ничтожные жрецы так себя возвысили, что и цари им были нипочем. И все это от многобожия. Почитайте отныне только Мажан-Арамазда!
Народ с воодушевлением внимал речам царицы и исполнял ее волю. А она теперь видела смысл своей жизни только в разрушении.
И еще: где бы ни находилась, всюду прислушивалась, что говорят о Каранни. Не подает ли он голоса, не зовет ли ее?.. Но нет… Видно, все врата надежды закрылись для нее навсегда.
Изредка объявляясь возле царицы, Арванд Бихуни, казалось, воодушевлял ее, соглашался с содеянным, но про себя считал, что все творимое ею направлено против него, к его гибели. Однако это его не очень пугало. У царя Мари-Луйс поддержки не получит. Он сейчас весь во власти своей Нуар. А царица? Она, конечно, обезумела оттого, что у нее отняли мужа, с ее же, между прочим, помощью. Но женщину обвести не трудно, считал верховный жрец. И он всякий раз при встрече с Мари-Луйс плел свои сети, считая, что вполне преуспевает.
— О великая царица! — завел он свою песнь и на этот раз. — В день, когда ты родилась, в нашей стране случились необыкновенные явления: воды Евфрата окрасились в золото, а восход настал раньше обычного, и первый луч его упал к подножию каменного изваяния бога Мажан-Арамазда в осчастливленном доме твоего отца. И еще в этот день с гор спустились лани и сами отдались в жертву храму Эпит-Анаит. И сама она, богиня, явилась людям в небесах. И теперь, о великая царица, твоими устами глаголет сама Эпит-Анаит! Ты свято исполняешь ее волю!..
Мари-Луйс горько усмехалась, внимая его пустозвонству, и делала вид, что верит в его искренность.
— Ты прав, верховный жрец. Я знаю, чем начинаются дни человека и чем они оканчиваются. Мажан-Арамазд благословил меня, когда я принесла ему жертву на берегу Евфрата…
Мари-Луйс больше уже ничего и никого не боялась, ничего и ни от кого не ждала. Правда, частенько сама себя подбадривала: «Я строю для далекого будущего. Умирая, люди оставляют все потомкам. Ведь в мире рождаются дети. Так было и так будет извечно…»
Мари-Луйс прибыла в провинцию Тил проверить, исполнил ли Арванд Бихуни ее приказ, прекратил ли строительство храма богини Нуар.
Послушался, прекратил. Выходит, есть в ней сила. Народ подчиняется ее желаниям и приказам.
И здесь, в Тиле, царица не удержалась от проявления своего презрения к жрецам, собравшимся на площади. Она осудила и осмеяла их.
Жрицам велела всем иметь детей. Всем, кого природа не обделила детородностью. Тех, кто станет уклоняться от этой своей обязанности, повелела карать смертью.
В толпе Мари-Луйс вдруг увидела Таги-Усака, жреца царского двора. Он подошел к ней и тихо промолвил:
— Будь хоть немного помилосердней, царица!..
Она засмеялась в ответ. Только засмеялась.
Довольная собой, Мари-Луйс вернулась в Куммаху-Ани.
* * *
Каждое утро по приказу царицы Таги-Усак являлся к ней с докладом о том, что делает и чем живет двор. Он был лаконичен и почтителен. Старался не встречаться с ней взглядом.
Царица хотела знать в подробностях обо всем происходящем при дворе и в городе. И конечно, в тайне души каждый день ждала, что Таги-Усак вдруг сообщит о царе. Мол, возвращается или шлет привет. Ждала и того, что сам о чем-нибудь спросит ее касательно супруга! Но он хранил молчание.
Вот и сегодня Таги-Усак прибыл с докладом.
Не ответив на его приветствие, Мари-Луйс ни с того ни с сего закричала:
— Я люблю своего мужа, слышишь, жалкий человек! Я люблю его!..
Таги-Усак остался глух и безучастен к ее волнению. И это привело царицу в полное отчаяние. Не удержавшись, Мари-Луйс разрыдалась от сознания своего бессилия. Никак она не может окончательно отринуть этого человека. О Эпит-Анаит, спаси!..
С трудом взяв себя в руки, царица сказала:
— Не смотри на меня, как жертва перед закланием. Я презираю жалких. Впредь я буду с тобой холодна. И не удивляйся, если вдруг открою тебе в небесных далях новых богов. Слышишь, не удивляйся?
— Слышу, божественная. Не удивлюсь никогда.
Мари-Луйс вдруг почудилось, что Таги-Усак весь пронизан светом. Она ужаснулась: не то ли это видение, что ночами является ей в белом одеянии, с красными глазами! О, сжалься, Эпит-Анаит! «И зачем он постоянно при мне?» — обозлилась на себя царица. Но в глубине души не могла не признать, что не может и без него. Он, как рок, вечно с ней, и вечно душа ее в борьбе между презрением и влечением к нему.
— Оставь меня! Уйди! — крикнула Мари-Луйс, указав на дверь.
Таги-Усак поспешно вышел вон. Глядя ему вслед, царица вспомнила, как некогда предсказатель Чермак предрек ей: «Ты примешь смерть от того, кого любишь больше всех».
На следующий день, внимательно выслушав доклад Таги-Усака, Мари-Луйс, словно вызывая его на бой, проговорила:
— Ты сгинешь бесславно, и я первая возрадуюсь этому!
Оба пристально поглядели друг на друга: она с трудом скрывая свое буйство, а он — со смиренностью жертвы.
— А почему ты желаешь мне бесславной гибели?
— Потому что я тебя ненавижу!
Таги-Усак усмехнулся.
— Ты не высказала того, что у тебя на сердце, царица. Но я благодарю тебя. Твоя ненависть делает мне честь, возлюбленная дщерь богини Эпит-Анаит. Она равнозначна любви.
— Несчастный, ты не стоишь любви! — выкрикнула она предательски дрожащим голосом.
— Я не принимаю на свой счет твоих обид, божественная! Ведь это все от слабости твоей, не от силы.
Оба остались при своем мнении.
Спустя два дня после этой стычки пришло известие от царя. Он сообщал, что выезжает из Бюракна на Гегамское озеро и там проведет золотую осень.
В этот день Мари-Луйс не вышла из своих покоев и категорически запретила кому бы то ни было, и Таги-Усаку в том числе, являться к ней.
* * *
Утро начиналось тревожно. Царица не приняла Таги-Усака, но он все же прорвался к ней через заслон служанок.
— В храме на острове в море Наири принесли в жертву человека, божественная!..
— Как так? — вскричала Мари-Луйс. — Нарушили царский запрет? Ну и ну! Дьявол действует незримо?.. Немедленно подними мою свиту и воинов охраны. Я еду в Васпуракан.
Таги-Усак поспешил исполнить ее приказ.
Вскоре явился верховный жрец Арванд Бихуни. После долгого вступления он наконец сказал то, зачем пришел.
— Дорога предстоит дальняя и тяжелая, а ты, божественная, как мне кажется, не очень здорова. Может, изменишь свое намерение и не сама отправишься в Васпуракан, а пошлешь туда людей, чтоб наказали виновных?..
— Вон отсюда! — воскликнула в гневе Мари-Луйс — Не иначе как ты сам причастен к этому святотатству! Я выясню. И если это так, велю тебя четвертовать! А сейчас вон!..
Мари-Луйс ехала в крытой двуконной колеснице. Воины-телохранители сопровождали ее на конях. Мчались галопом, царица спешила как можно быстрее добраться до берега моря Наири.
Показались вершины Сифана и Немровда. На них лежал снег, хотя лето еще только клонилось к исходу и в полях едва управились с жатвой ячменя.
Прекрасна земля Васпуракана.
Въехали в лесистое горное ущелье, и царица приказала остановиться. Сверху сбегал рокочущий ручей. Скалы в лучах заходящего солнца отбрасывали длинные тени. И тени эти тянулись к воде, словно драконы к водопою.
— О люди, как прекрасен мир! — воскликнула Мари-Луйс, оглядевшись вокруг себя. — Да будь благословен превеликий Мажан-Арамазд, дарующий нам эту красоту!
Вокруг было множество больших и малых пещер. Для царицы выбрали ту, что поудобнее.
Разожгли очаг в пещере, расселись отдохнуть, перекусить. И тут к царице подошла старушка. Низко поклонившись, она поцеловала ей руку и сказала:
— Твое имя любимо богами, о Мари-Луйс, о царица армянская! Благодарение судьбе и богу Ванатуру, что ты освятила своим приездом мое жилище!..
Царица совершила омовение в водах ручья, переоделась.
Старушка временами посыпала огонь ладаном и приговаривала:
— Одним богам ведомо, кто станет поддерживать огонь этого очага, когда я уйду в мир иной… Не стой босая на камнях, царица, не то бог камня Торк прогневается. Их у нас, этих богов, больше, чем годов в моей долгой жизни. И жрецы вот велят еще камню поклоняться. Беда, да и только…
— Остерегись, бабуля, не говори такое, — улыбнулась царица, — у богов уши длинные.
— Всех не убоишься, великая царица.
Старушка помешала кочергой огонь в очаге, чтобы лучше горел, и спустилась по ступенькам вниз, видно, что-то ей там понадобилось.
Мари-Луйс подумала, что вот и в народе, оказывается, думают так, как она. Все ощущают тяжкое бремя многобожия.
— Слышишь? — высунувшись из подземелья, спросила старушка.
Мари-Луйс прислушалась. Снизу доносилось журчание воды.
— Да, слышу, что там?
— Родник здесь. Сюда жрецы приводят нерожающих женщин, будто для совокупления с богами, чтобы понесли. Вранье все это…
Старуха принесла в садке несколько рыбин.
— Вот рыба тут водится. Но это уже моя доля добычи.
Она положила в огонь большой камень, чтоб раскалился. Выпотрошила и почистила рыбу и испекла на горячем камне.
Царица незаметно задремала под безумолчный рокот старушечьего говорка.
Уже светало, когда в пещеру вдруг заглянул чужак. Старуха-то его знала и потому испугалась: это разбойничий предводитель Арбок Перч, что ему надо?..
Мари-Луйс проснулась отдохнувшая, успокоенная. Явлению своего бывшего раба не удивилась. Присев поближе к очагу, сказала:
— Доброе утро, Арбок Перч.
Через плечо у него был перекинут подстреленный олененок. Он снял его и положил к ногам царицы. Она засмеялась.
— Никак, всю ночь стоял тут со своей ношей?
— Нет, божественная, я только что пришел. Прими этот небольшой подарок.
Мари-Луйс, не без удивления рассматривая его в необычном облачении, спросила:
— Выходит, в этих местах обитаешь, предводитель Арбок Перч?
— Не только в этих. Я всюду, где во мне есть нужда, где страждут люди.
Старуха была явно обеспокоена. Не с дурным ли намерением явился к царице этот человек? Царица ведь гостья, она должна уберечь ее.
Мари-Луйс поднялась.
— Я не вижу такой силы, которая могла бы помочь страждущим, облегчить их существование. Если только смерть…
— У меня иная цель, царица. Я борюсь против разного рода властителей, военачальников, жрецов. Против…
— Против царя и царицы? — прервав его, спросила Мари-Луйс — Ты это хотел добавить?
— Да, ты права, божественная. Именно это.
Царица погрела над огнем руки и поднесла их к лицу, затем снова присела.
— Я понимаю тебя, заблудший человек, — сказала она, глядя ему в глаза. — Понимаю больше, чем ты думаешь. Тебе хочется уничтожить властвующих над тобою, чтоб самому стать властелином. Не сомневаюсь в этом… Ты не согласен?.. Говори, не молчи. Разве не затем ты стремишься уничтожить моего царственного супруга, чтоб отнять у него Нуар?.. Отвечай же, будь откровенен.
— Не отрицаю, этого я тоже хочу, — без увиливания ответил Арбок Перч.
— А еще ты стремишься разделаться со мной и посадить на престол Ерес Эпит, что была моею рабыней. Ты — царь, она — царица! Таково ведь твое желание.
Арбок Перч в душе пожалел, что сверх меры разоткровенничался. Он обалдело уставился на царицу. Ерес Эпит денно и нощно молит всех богов о благополучии этой своей названой матери и его все уговаривает. «Не держи, — говорит, — зла против нашей царицы, Арбок Перч. Жалей ее». Вот ведь и сюда он явился по настоянию жены, умолявшей его быть почтительным с царицей, что бы ни случилось… Да, очень, видно, ожесточилась Мари-Луйс в своей печали, если на ум ей лезут такие мысли…
Арбок Перч вдруг подумал: и впрямь, кто станет царем, если бы ему удалось уничтожить Каранни?.. И он неожиданно выпалил:
— Проживем и без царя!..
— Но это невозможно! Всяк сущий должен иметь над собой властелина. Телом правит голова.
Она поднялась, сорвала с себя красный плащ, бросила его на землю, выхватила из ножен свой заветный кинжал и вышла из пещеры. Арбок Перч последовал за ней. Онемевшая от страха старушка зашевелила губами, шепча молитвы.
Немного пройдя, Мари-Луйс остановилась. Внизу у ручья рабы мыли и чистили лошадей. Царица окликнула одного из них. Тот подошел, гремя кандалами. Она велела ему принести воды из источника, что бьет в подземелье старушечьего пещерного жилища. Раб быстро исполнил ее приказ. Она еще и еще давала ему новые поручения, и он поспешно исполнял их.
— Видишь, — сказала Мари-Луйс, обращаясь к Арбок Перчу, — этот раб — человек. У него есть душа, он способен чувствовать, есть тело, есть голова. Видишь?
— Вижу, царица.
— Его действиями управляет голова. Она же дает ему возможность дышать, чувствовать, получать удовольствие. Все его существо живо головою. А теперь посмотрим, может ли тело жить без головы.
Мари-Луйс приказала рабу повернуться к ней спиной. Тот смиренно подчинился. Она рубанула его кинжалом по шее, голова раба слетела и покатилась. Тело рухнуло, рванулось в конвульсии и недвижно застыло.
Царица засмеялась словно безумная.
— Э-эй, безголовое тело, поднимись! Встань, человек! Живи и действуй!.. — Она обернулась к Арбок Перчу: — Видишь, мятежник, тело недвижно. Оно умерло, потому что обезглавлено. Так и те, о ком ты печешься, — народ, отдельный человек. Без царя, без властителя, без мудрых и отважных правителей твой народ — что это безголовое тело — мертв и бездушен.
И сам неробкого племени, Арбок Перч тем не менее был потрясен жестокостью примера, преподанного ему царицей.
— Но мы желаем, царица, чтобы в руках у тебя, нашей правительницы, был бы не разящий кинжал, а чаша добра и дружбы.
— В таком случае разящий кинжал оказался бы в руках этого обезглавленного раба, и уже не я, а он поступил бы со мною так, он бы снес мою голову с плеч. Так уж устроено, один другому несет смерть. И если ты, Арбок Перч, не хочешь, чтобы и твоя голова слетела, тебе следует удалиться. Уйди и знай, что я продолжаю доверять тебе, как и твоей красавице жене. Но советую, впрягись в свою упряжь, иначе рано или поздно и ты падешь от моей руки.
Царица дважды ударила в ладоши, и все ее воины, словно того и ждали, тут же окружили свою повелительницу. Старуха затряслась: неужто и с Арбок Перчем сейчас расправятся? Но Мари-Луйс уже совсем другим голосом спросила своего бывшего раба:
— Как поживает моя приемная дочь Ерес Эпит? Все так же прекрасна?
— Да, царица, так же прекрасна.
Мари-Луйс попросила подать ей сброшенный плащ и, протягивая его Арбок Перчу, сказала:
— Отвези ей от меня в подарок. Пусть носит и радуется пока… Думаю, что скоро твоей жене понадобится другая одежда. Доброго тебе пути.
— С добром оставайся, царица.
Арбок Перч ушел.
Мари-Луйс приказала готовиться в путь.
* * *
Предосеннее солнце горело нежарко.
Мари-Луйс и ее свита подъехали к морю Наири с юго-восточной стороны. Вода в море от отраженного в нем заходящего солнца казалась кровавой. Невдалеке виднелся остров Ктуц с небольшим круглокупольным храмом в центре.
С приветствием к царице явился властитель провинции. Расстилаясь перед ней в низком поклоне, он не без страха в голосе затянул:
— От всей провинции, от всех наших сел и обиталищ приветствую тебя, божественная царица, и благодарю судьбу, что привела тебя к нам! Приказывай, царица, я жду и рад исполнить любое твое желание!
Мари-Луйс прошлась по берегу. У пристани к ней вышли навстречу люди.
— Да принесет тебе отдохновение поклонение нашим святыням!..
«Оказывается, считают, что я приехала в Ктуц на поклонение?» — подумала царица.
Она первая ступила в лодку, за ней последовали все остальные.
Плыли до цели не больше четверти часа. Толпящиеся на острове жрецы оживленно приветствовали царицу.
У входа в храм полыхали костры в честь высокой гостьи. В небо вздымались пахучие ладанные дымки. Один из жрецов, выйдя из общей толпы, воздел руки и громко возгласил:
— Приветствуем тебя, божественная царица наша! Да будет благословенным твоей приезд! Велико наше счастье и ликование, и тому свидетель наш бог, бог Арег!
Царица насторожилась: здесь признают и почитают бога Арега, а она-то ведь отринула его.
В молельне храма высилось изваяние бога Арега. Было тут и еще какое-то идолище, изображенное в схватке с быком.
Мари-Луйс остановилась под куполом храма.
— Где ваш главный жрец? — спросила она.
— Он молится, божественная! — ответил приветствовавший ее храмовник.
— Приведите его сюда!
Приказание ее исполнили немедленно.
— Это ты принес в жертву человека?
— Я, — бабьим голосом отозвался главный жрец.
— Пренебрег запретом своего царя?
— У нас давний обычай ежегодно приносить в жертву нашему богу Арегу человека. Цари не вправе вмешиваться в наши дела, особенно когда это касается почитания богов…
Царица взъярилась:
— Наш царь, правя страной, правит и жрецами, тебе бы следовало знать это, осел! Сейчас ты ощутишь его право своей собственной шкурой!
Толпу жрецов обуял страх.
Царица подала знак своим воинам. Они выдворили всех из храма.
На острове собралось большое количество народа из прибрежных сел и особенно из города Биайнили-Ван.
На глазах у толпы воины умертвили всех жрецов, посадили их на кол.
Мари-Луйс наблюдала за расправой над ослушниками. В душе копилась страшная боль. Обращаясь к народу, она сказала:
— Вот какова участь, каков конец тех, кто пренебрегает царскими указами! Берегитесь гнева царей, люди!
По приказу царицы храм был подожжен.
Уже отплывая от острова, Мари-Луйс объявила властителю провинции, что освобождает их на этот год от подати царскому дому.
— За счет этих средств постройте на острове храм бога Мажан-Арамазда. А жрецов для него я пришлю из Куммахи-Ани.
Отсветы полыхающего пожара стелились по морю вслед отплывающим.
