Глава 20. Добро пожаловать домой, Пловчиха
Я пыталась открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми. Я их терла, и моргала, и снова терла, и снова моргала… Во рту у меня пересохло, а волосы почему-то пахли рыбой. Голова моя покоилась на белой наволочке, а перед глазами, которые упорно не хотели открываться, стоял маленький столик и лампа на нем – и я их не узнавала. На столе лежали мои часы – рядом со стаканом воды. Повернув голову, я поняла, что нахожусь в таком же номере, как и мой – комната номер десять или восемь, или как там Паула говорила, только кровать здесь была не двуспальная, и мебель немного другая, и на комоде стоял кубок с фигуркой человека, который бросал… что? Дротик?! Я снова протерла глаза.
В другом конце комнаты стояла мама в розовом кашемировом свитере. Ее чемодан, раскрытый, лежал на ее постели.
Что я здесь делаю?! Я мучительно пыталась восстановить в памяти события прошлой ночи. Сначала был «Олений рог», и там все танцевали. Хайден и… Талли? Да, Хайден и Талли. А мама… у меня было такое ощущение, что моя мама играла в дартс. Но я постаралась это ощущение поскорее отогнать.
Потом пришел Рой. О боже, Рой. Он мне сказал, что любит меня. И дал мне дворец. Я взглянула на прикроватную тумбочку, ища глазами маленький домик – но его там не было. И тут я вспомнила, что я его не взяла. Отдала Рою обратно. А он отдал мне письмо бабушки. В памяти у меня вспыхнуло воспоминание о том, как мы стояли с ним вдвоем около ателье, как мигал свет…
Так, а потом был Джим. Что я ему там наговорила? Я пила виски – много виски. Скотч. Ради всего святого – скотч! Я же никогда не пила виски. А потом… караоке? Я что, действительно вылезла на сцену и пела?! Пела и… о нет… какого черта я там болтала потом?! Что-то о том, как делаются фотографии. А потом…
Хайден.
Зажав в руке уголок простыни, я зажмурилась так крепко, как только могла. Значит, я действительно разорвала свою помолвку?
Я открыла глаза и уставилась на свою руку. Кольца не было. Точно, я же вернула его Хайдену этой ночью.
– Мам? – позвала я хрипло.
Она уложила в чемодан шелковую пижаму и повернула голову.
– Доброе утро.
Тон у нее был прохладный и официальный.
– Доброе, – я с трудом привела себя в сидячее положение и сделала большой глоток воды из стакана. – Я так понимаю… вчера много чего произошло.
Она начала собирать свою косметику в розовую косметичку.
– Да, это уж точно.
Я натянула простыню до самой шеи.
– А где… все?
Я покосилась на часы на ночном столике – было почти десять.
– Там же вроде как должно было быть интервью и фотосессия, но я была…
– Все уже уехали, – ответила мама, засовывая в косметичку лосьон. – Эти люди из «Таймс» уехали утром – я как раз спускалась выпить кофе.
– А Хайден? – спросила я почти шепотом.
– Хайден тоже уехал.
Мама подошла к моей постели и протянула мне конверт – с символикой «Виктори Инн» и моим именем, написанным от руки. Почерк был Хайдена.
– Под дверь подсунул, – сказала мама и пошла к комоду, достала из ящика бледно-голубую шаль и положила ее в чемодан.
Я открыла конверт, уже понимая, что там. Внутри было письмо, написанное черными чернилами на листе белой бумаги.
«Дорогая Эллен.
У меня в голове сейчас столько мыслей. Я пытаюсь их как-то рассортировать и упорядочить, найти в этом хоть какой-то смысл. Сначала я сел и написал длинный список вопросов, которые хотел тебе задать – тебе и Рою. Я думал, что существует что-то, что я хотел бы понять, и что если я задам все эти вопросы и получу ответы, то смогу сказать тебе, где ты ошиблась и почему это ошибка возникла. И смогу доказать тебе, что это очень плохая идея – остаться с ним, что это безумие и что если ты пойдешь этим путем – ты никогда не будешь счастлива. Но потом я понял, что сейчас не время для сбора улик и доказательств, допросов и протестов. Я имею дело не с правовым вопросом. Речь идет о твоем сердце.
Я не знаю, что происходит у тебя в сердце, Эллен. Думал, что я. И надеюсь, что все-таки я – в каком-то смысле. Я убежден: что бы ты сейчас ни думала о своих чувствах к Рою – это чистое безумие, которое не продлится долго. Может быть, ты нервничаешь перед свадьбой. Может быть, сделать этот последний шаг для тебя труднее, чем ты думала. Для меня это – единственное разумное объяснение происходящего. И я рассчитываю, что как только ты вернешься на Манхэттен – ты снова станешь той Эллен, которую я знаю и которая любит меня.
Единственный совет, который я могу тебе сейчас дать – не спеши. Подумай как следует о том, чего ты на самом деле хочешь. И только потом, если ты все-таки будешь совершенно уверена, всем сердцем, что Рой Каммингс – единственный мужчина, который может сделать тебя счастливой… тогда я сам благословлю тебя.
Хайден».
Я накрылась одеялом с головой.
Как, как я могла поступить так ужасно с Хайденом? Он любит меня, и… да, я тоже люблю его. По-прежнему. Дело ведь не в том, что я больше не испытывала чувств к Хайдену – дело в том, что я испытывала гораздо большие чувства к Рою. Ну как вот такое может быть?! Как я могу любить Хайдена – любить достаточно, чтобы захотеть выйти за него замуж, и вдруг влюбиться в кого-то другого? Что это говорит обо мне? Что я эксцентрична? Что мне нельзя доверять? Что я сама себя не знаю до конца?
Наверно, я сошла с ума, подумала я. Просто потеряла рассудок. Больше никогда не поверю своим собственным рассуждениям о мужчинах. Вот сейчас мне кажется, что я люблю Роя – а если на самом деле это не так? Если Хайден прав и это все только безумное увлечение? Тогда я причиню Рою такую же боль, как Хайдену. Неужели я собираюсь разрушить жизнь их обоих?! Они этого не заслуживают. Нет, ни один, ни другой.
Значит, я не могу так поступить, подумала я. Я уже и так натворила делов. И лучшее, что я могу сейчас сделать – это сбежать, уехать, исчезнуть, вообще забыть о любви. Если я так плохо себя знаю – существует только один выход: закончить историю с Хайденом – и никогда не начинать с Роем. Я должна быть одна. Вот что я должна делать.
– Что пишет Хайден? – осведомилась мама.
Я медленно выползла из-под одеяла. Она стояла в ногах моей постели.
– Он пишет, что ничего не кончено, – сказала я, в горле у меня першило, но это было ничто по сравнению с той болью, которую я доставила ему. – Считает, что это увлечение. Наваждение.
Мама кивнула.
– Говорит, что надеется, что, когда я вернусь на Манхэттен, то стану снова сама собой. Той Эллен, которая его любит.
Мама снова кивнула, вздохнула и пошла к своему чемодану.
– Суть в том, – продолжала я, наблюдая, как она кладет сверток с драгоценностями в уголок чемодана, – что я его люблю. Правда. Просто не…
Она повернулась и выжидающе подняла брови.
– Недостаточно.
Мама посмотрела на меня, и выражение лица у нее стало то самое, которое удавалось ей всегда особенно: на треть огорченное и на две трети – разочарованное.
– Почему ты делаешь такое лицо? – спросила я.
– Меня просто убило то, что ты расторгла помолвку с Хайденом, – сказала она, запихивая в чемодан флакон духов. – Ты приехала сюда на неделю – и перевернула всю свою жизнь с ног на голову. Ты чуть не утонула, потом решила, что влюблена, в какого-то… какого-то плотника, который тебя спас. И ты берешь и расторгаешь помолвку. А теперь я боюсь, что ты еще и работу бросишь, переедешь сюда и будешь печь хлеб или что-то в этом роде.
– Мам, ты чересчур строга ко мне.
– Дорогая, – она подошла ко мне поближе. – Ты знаешь, сколько женщин мечтают о Хайдене Крофте? Об умном, красивом и успешном мужчине, – она села рядом со мной. – К тому же из такой прекрасной семьи.
– Ну, вот пусть они за него и выходят, – буркнула я, вылезая из постели и начиная собирать свою одежду, которую разбросала накануне по всему номеру. – Вся эта свадебная чепуха для тебя всегда значила гораздо больше, чем для меня.
– Что за ерунда! – Мамино лицо вспыхнуло.
– Да нет, это правда. Ты просто не думала об этом, не замечала. А ведь это тебе нужно было превратить эту свадьбу в событие сезона. Тебе и Хайдену.
– Я думала, ты сама этого хочешь, – мама выглядела растерянной. – Не пытайся меня убедить, что это не так.
– Ты права, я хотела. Но только потому, что этого хотела ты, – сказала я. – Все всегда было так, как ты хотела. Все всегда выглядело правильно, все поступали правильно и мыслили правильно. И все благодаря тебе. И от меня ты всегда хотела того же.
– Не понимаю, о чем ты, – она встала, подошла к зеркалу и начала расчесывать волосы.
Я встала около нее… Не могла я позволить ей вот так уйти.
– Я о внешней картинке говорю, мама. О том, как выглядят вещи внешне. Ведь для тебя всегда это было самым важным.
Я чувствовала, как внутри меня что-то разворачивается. Как будто развязывается какой-то тугой узел, слабеет и слабеет. Я посмотрела в зеркало на отражение мамы и мое: два поколения женщин Брэндфорд, которых связывает так много… но что-то для меня изменилось. И изменило меня.
– Для меня внешнее тоже было самым важным, – продолжала я. – Но больше я этого не хочу.
Мама повернулась ко мне:
– Да, это я поняла. Это стало весьма очевидно вчера, когда ты в пьяном угаре распевала караоке с кусками лобстера на туфлях.
– Уж кто бы говорил! Не ты ли вчера играла в дартс? И если память мне не изменяет – несколько «Дайкири» к тому моменту уже плескались у тебя в желудке!
– Разница в том, Эллен, что я, тем не менее, могла себя контролировать. И да, я бросила пару дротиков – и что из этого?
– Бросила пару дротиков?! Мам, ты вообще-то ушла оттуда с кубком, так, на минуточку.
– Ну и ладно, все равно об этом никто не узнает, кроме нескольких жителей Бейкона. Я же не собираюсь делать по этому поводу публичных заявлений, – она вернулась к своему чемодану и положила в него пару белых брюк, на самый верх. – И потом – ну что я могла сделать? Эти люди в пабе… они очень настаивали, чтобы я сыграла. А когда я им сказала, что я твоя мать, они вообще… – она махнула рукой. – Мне кажется, они там сделали какие-то выводы относительно генетики и дартса.
– О чем?
Она пожала плечами и взяла в руки шелковый шарф.
– Я просто вспомнила, как играла в колледже. Вот и все.
– О чем это ты? Что значит – вспомнила, как играла в колледже?!
Она положила шарф в чемодан.
– Дартс, дорогая, дартс, – она повернулась ко мне. – Я была в команде Принстона, – застегнула молнию на чемодане: – И мы победили в национальном чемпионате.
– Ты… что?! – я шагнула к ней. – Да о чем ты говоришь, я не понимаю!
Мама взяла кубок с комода и подняла его кверху с торжествующей улыбкой на лице.
– Ну, ты же не думаешь, что это была просто удача? Когда-то, в свое время, я была очень, очень хорошим игроком.
– Ты меня разыгрываешь, – произнесла я. – Ты точно меня разыгрываешь.
Сев на постель, я уставилась на маму с кубком в руке. А потом начала хохотать. Я хохотала и хохотала, начала икать от смеха, кровать тряслась, мама тоже начала хохотать вместе со мной. А потом упала на кровать рядом со мной, поставив кубок между нами, и мы смеялись до упаду, пока слезы не покатились по нашим лицам.
Я все еще пыталась восстановить дыхание после приступа смеха, когда зазвонил местный телефон. Мама взглянула на меня:
– Ответь, – сказала она, хихикая.
– Нет, ты ответь, – я тоже хихикнула.
Телефон все звонил.
– Ну ладно, ладно, – мама вытерла глаза носовым платком и взяла трубку: – Да? Алло? – последовала пауза. – О'кей. Я ей скажу, – она повернулась ко мне: – Это была Паула. Там внизу какая-то посылка для тебя.
– Посылка? Я ничего не заказывала.
Мама протянула мне платок:
– Ну не знаю, она сказала, что внизу лежит что-то для тебя.
Я поднялась с постели:
– Ладно, схожу, посмотрю.
Плеснув в лицо воды из-под крана, я быстро почистила зубы, кое-как оделась и спустилась вниз. Паула разговаривала в лобби с молодой парой, которая заезжала.
– И мне понадобится ваш бизнес-центр, – сказала жена, у которой на плече болтался брифкейс.
Я взглянула на Паулу и с трудом удержалась от улыбки.
– Я посмотрю, что мы можем вам предложить, – ответила Паула и сунула ручку за ухо, а потом покосилась на меня. И могу поклясться – она мне подмигнула!
Супруги начали подниматься по лестнице, а Паула показала на картонную упаковку у стены.
– Это доставили для вас. Служба доставки.
– Служба доставки… а вы уверены, что это для меня?
– Там ваше имя написано, – ответила она.
Посылка была большая, где-то три на пять футов, но почти плоская – всего несколько дюймов высоту. Спереди сверху у нее было написано «Королевская курьерская служба доставки», а в центре кто-то написал мое имя.
– Эй, – окликнула меня Паула. – Пока вы не ушли…
Она что-то подвинула мне по лакированной поверхности стойки.
– Это сегодняшний «Бейконский Вестник», – объяснила она. И ткнула пальцем в большую цветную фотографию на первой странице. – Могу поклясться, эта леди очень похожа на…
– Мама! – взвизгнула я.
Да, это была она – со стеклянным взглядом и резиновой улыбкой на лице, волосы взлохмачены, а в руках – кубок в два фута высотой, который она держит под углом в сорок пять градусов. О Боже, они и имя ее напечатали, прямо в заголовке! «Синтия Брэндфорд из Коннектикута заняла первое место на ежегодном турнире “Оленьего рога” по дартсу!»
Я начала смеяться. Ничего не могла с собой поделать. Это все было так замечательно! Паула слегка откинула голову назад и уставилась на меня. И впервые за все время, что я ее знаю, она не нашла, что сказать. Я подвинула газету ей обратно и показала на фото своей матери:
– Знаете, – посоветовала я ей. – Думаю, если вы попросите – она вам оставит автограф.
Все еще хихикая, я поднялась на третий этаж.
– Что в посылке? – спросила мама, глядя, как я втаскиваю упаковку в номер и водружаю ее на кровать.
– Не знаю, – ответила я. – Но тут вроде как есть сопроводительная записка или счет.
Открыв приложенный конверт, я вынула из него белый листок бумаги, исписанный от руки. Наверху стояло вчерашнее число.
«Э.
Я договорился, чтобы все картины твоей бабушки отправили в Коннектикут, по адресу твоей матери – все, кроме этой одной, которой я хочу сделать тебе сюрприз. Не могу дождаться твоей реакции. С любовью, Х.»
Значит, он написал это прямо перед нашим походом в «Олений рог». В этом был весь Хайден: спокойно и умело решить сложный вопрос с правом собственности на картины и организовать доставку…
Я закусила губу, чтобы не расплакаться.
Мама подошла ко мне:
– Что там? Что случилось?
Я молча протянула ей записку, молясь про себя, чтобы она не произнесла «а я тебе говорила».
– О, моя дорогая, – мама прочитала записку и обняла меня.
Я освободила картину от картонной упаковки и осторожно сняла с нее тонкую упаковочную пленку. Положив на кровать, я внимательно ее рассматривала. В центре холста был изображен белый фермерский дом, а рядом с ним – красный сарай. Около сарая стоял одинокий дуб, а за ним – стайка более молодых дубков, и дальше, фоном – акры черничных кустиков. На переднем плане поросшая зеленой травой лужайка бежала к грязной проселочной дороге, а на краю лужайки, который был одновременно обочиной дороги, стояла табличка с надписью от руки: «ЧЕРНИКА».
– Это Кенлин Фарм, – сказала я. У меня перехватило горло. – Это место, где вырос Чет Каммингс.
Мама стояла у меня за спиной, совершенно потрясенная.
– Моя мать действительно была великолепным художником, да? – Я слышала в ее голосе гордость. – А я ведь и понятия не имела, – она подошла ближе: – Прекрасная картина. Только посмотри на все эти оттенки… – она показала на желтые, зеленые, коричневые мазки, которыми была нарисована трава. – Можно даже почувствовать запах. И черника. Ты видишь вон там отражение солнца? А на крышу сарая взгляни! Как она смешала краски! – Выражение лица у мамы стало задумчивым, как будто она встретила старого друга, имя которого вертится на языке, но она никак не может его вспомнить. – Тут внизу что-то написано, вот тут, – она показала на небольшое пятнышко в траве. – Не могу прочитать. Эллен, что там написано?
Я пригляделась к тому месту, куда она показывала. Там действительно что-то было написано почерком бабушки.
– Здесь написано «НАША» ферма.
– Наша ферма… – повторила мама, поворачиваясь ко мне.
– Значит, она должна была быть их общей, – сказала я. – Чета и бабушки. Наверно, после того, как они поженятся, – я прислонила картину к стене и отступила на шаг. – Они собирались стать ее владельцами, управлять ею вместе. Это была их большая мечта. Но потом бабушка уехала в колледж и встретила Поппи и…
– Ну, что было потом – я знаю, – перебила меня мама.
– Не все, мама. Ты знаешь далеко не все, – сказала я, не сводя глаз с солнечных бликов на дубовых листьях и не понимая, как бабушка могла их нарисовать такими живыми. – Когда Чет услышал об их помолвке, он уехал из Бейкона. Он не хотел оставаться там, где все… ну ты понимаешь, где все напоминало ему о бабуле. Он ведь любил ее по-прежнему.
– Куда он уехал? – спросила мама.
– В Вермонт. И еще куда-то, я не знаю точно, но его не было довольно долго. И поскольку он покинул Бейкон – его родители вынуждены были продать ферму.
– Эту ферму? Ту, которая на картине?
– Да, кивнула я. – Кенлин Фарм. И я думаю, что это мучило бабушку больше всего. Она понимала, что значила эта ферма для Чета. И считала себя виноватой в том, что эта семья потеряла ферму.
Мама смотрела на меня, склонив голову набок.
– А ты откуда все это знаешь?
Я разглядывала фермерский дом и маленький прилавок, на котором стояли корзины с черникой.
– Потому что Чет писал бабуле – уже после того, как она порвала с ним. Он писал ей на протяжении нескольких месяцев, но она отправляла его письма обратно не распечатывая, – я опустилась на постель. – Рой их нашел, мы читали их вместе вчера.
Мама присела рядом со мной, некоторое время она молчала, не говорила ни слова. Только смотрела на картину.
– Что ж… – произнесла она наконец после долгой паузы. – Факт в том, что спустя все эти годы она думала об этом. И это что-то невероятное, – она взглянула на меня увлажнившимися глазами. – И очень печальное, – мама легко вздохнула. – Она вспоминала всю свою жизнь – и думала именно об… – голос ее прервался.
Я теперь разглядывала пол – грубые доски с занозами и трещинами.
– Да, – сказала я. – И главный урок, который можно вынести из всего этого, такой: не жди, пока тебе исполнится восемьдесят, чтобы оглянуться на свою жизнь и задуматься, а правильный ли выбор ты сделала когда-то и какой могла бы быть твоя жизнь, если бы ты тогда приняла другое решение.
Солнце било в окна, солнечные зайчики разбегались по всему покрывалу кровати. Я думала о бабушке, о том, как она умерла – и перед смертью просила меня доставить письмо. Я представляла ее юной девушкой, под дубом вместе с Четом Каммингсом, там, на ферме. И невольно спрашивала себя – какой бы могла быть ее жизнь, если бы она осталась в Бейконе. Но удивительное дело: теперь подобная перспектива не представлялась мне такой уж однозначно гиблой и ужасной, как неделю назад. Напротив – встающие у меня перед глазами картинки были, как на подбор, полными жизни и радости. И возможностей.
Мама отвела упавшую мне на лоб прядь волос.
– Иногда я забываю, что ты уже мудрая, взрослая женщина и что я должна уважать те решения, которые ты принимаешь, даже если они не совпадают с моим мнением, – она обняла меня. – Я просто бываю очень категоричной и упрямой, Эллен… и я прошу у тебя за это прощения, – она прижала меня к себе и прошептала: – Я люблю тебя.
Я положила голову ей на плечо.
– И я люблю тебя, мам.
Мы сидели так, в окно дул легкий ветерок, он раскачивал занавески и наполнял комнату запахом моря. А где-то выбивал по дереву свою вечную песню дятел…
Когда я выехала на Дорсет-Лейн, я вжала педаль тормоза в пол и услышала, как взвизгнули шины. При виде дома Роя у меня похолодели руки и вдруг стало пусто и холодно в животе. На подъездной дорожке стоял грузовик, а вот «Ауди» исчезла. Значит, Рой уехал. Я уронила руку на руль, не в силах совладать с разочарованием, и случайно нажала на клаксон.
А может быть, он все-таки еще здесь, подумала я, ну и что, что нет «Ауди»?
Выехав на подъездную дорожку, я неловко выбралась из машины и побежала к крыльцу, взлетела по ступенькам и несколько раз сильно постучала в дверь.
– Рой, Рой, это я, Эллен! Ты дома?
Ответа не было. Только малиновка пела где-то в поле за домом.
– Рой, открой, пожалуйста. Ты дома? Рой! Ро-о-ой!
– Он уехал из города.
Резко обернувшись, я увидела соседку Роя, стоящую в футе от крыльца. Она была в розовом спортивном костюме, а в руках держала гантели.
– Я как раз совершаю пробежку, – сообщила она мне, слегка запыхавшись. – Обычно пробегаю две мили в день.
Я подошла к краю крыльца.
– Что вы сказали? Он уехал?
– Да, где-то с полчаса назад. На пару недель уехал, – она наклонилась, чтобы поправить шнурки розовых кроссовок. – Я позабочусь о его коте, мистере Пудди, – она выпрямилась. – Знаете, он очень расстраивается и мяукает, как будто плачет, когда остается один, но со мной ему хорошо. Рой говорит, у меня прямо волшебный дар, – она подняла гантели и побежала по лужайке на улицу. – Увидимся.
– Да, увидимся, – машинально ответила я.
Набежавшее облако закрыло солнце, по траве пролетел резкий порыв ветра. Я медленно пошла к машине.
Соседка, которая была уже в паре домов от меня, обернулась и крикнула:
– Кажется, вы разбили ему сердце!
И унеслась.
Мне нечего было ответить. Когда я села в машину, глаза у меня защипало. Я взглянула на дом Роя последний раз – на окна, в которые я кричала «мистер Каммингс, эй, мистер Каммингс!», на лестницу сбоку, на лавочку, где мы сидели с Роем и читали письмо бабушки…
А потом я настроила навигатор на Манхэттен.
Я уже почти свернула с Бидвелл-роуд на Роуд 20, ведущую к хайвею, как вдруг вспомнила, что не сделала для своей бабушки еще одну вещь. А может быть – не для бабушки. Может быть – для себя.
Мне нужно было бросить ее письмо в океан. Рой правильно сказал: нужно было покончить с этим и двигаться дальше. Может быть, именно так у меня и получится сделать это.
Я развернулась и поехала обратно в город.
Минут через десять я уже была на подъезде к городу, показался океан. Соленый воздух наполнил машину, а я восторгалась кобальтовой синью воды и белыми пушистыми меренгами – барашками на верхушках волн, и прозрачным небом, в котором кружили чайки, и думала о том, как все это можно было бы красиво снять.
Я ехала по дороге между пляжем и магазинами, мимо закусочной «Три пенни», мимо «Тиндалл и Гриффин» и галантереи, мимо того места, где когда-то располагалась кондитерская «Черничное искушение», запечатленная на бабушкиной картине. Проехав через весь город, я наконец, добралась до поворота на Пейджет-стрит – где строился новый дом.
И была поражена тем, как тут все изменилось по сравнению с тем днем, когда я только приехала в Бейкон. Крышу уже доделали и покрыли, а всякий мусор, который валялся вокруг, включая чипсы и окурки, а также километры проводов, которые мешали ходить, куда-то исчезли.
Перед домом были припаркованы белый минивэн и коричневый джип, а за ними – за ними стояла зеленая «Ауди»! Машина Роя! Значит, он еще не уехал!
Я выскочила из машины и бросилась к черному ходу дома. И столкнулась с одним из рабочих, когда заворачивала за угол – он выронил банку, которую нес с руках, и сотни гвоздей разлетелись в разные стороны.
– Ой, простите, – задыхаясь, я стала помогать ему собирать гвозди и складывать их обратно в банку. – Скажите, Рой Каммингс здесь?
Рабочий посмотрел на меня, взгляд его карих глаз оживился:
– Эй, а вы не Пловчиха случайно?
– Да, – кивнула я. – Да, да, я Пловчиха. Это я. Но пожалуйста, мне очень нужно увидеть Роя Каммингса как можно скорее!
– Кажется, он где-то там, – рабочий пожал плечами, а я побежала дальше. В доме было человек двадцать рабочих, они устанавливали кухонные шкафы, клали плитку в ванной, монтировали розетки. Я прошла все комнаты одну за другой, но Роя нигде не было. Тогда я спустилась вниз и вышла на задний двор. И увидела.
Старого причала больше не было. На его месте теперь стояла совершенно новая конструкция: сломанные доски, отсутствующие перила и гнилые опоры сменились новыми, плотно подогнанными и крепкими. А перед причалом красовались новенькие черные литые воротца с необычным орнаментом в виде завитков. А когда я посмотрела вдаль, на тот конец причала – я увидела, что там стоит человек.
Это был Рой.
Я помчалась по песку, вскочила на платформу и рывком открыла воротца. Рой смотрел, как я бегу по причалу, мои каблуки звонко стучали по доскам. Добежав до конца причала, я резко остановилась.
– Привет, – выдохнула я.
Он окинул меня взглядом с головы до ног.
– И тебе привет. Что ты здесь делаешь?
– Я… я везде тебя искала, – сказала я. – Я думала, ты уехал!
– Еще нет, – ответил он. – Уезжаю чуть позже. У меня встреча в другом штате, по работе.
О нет, нет, подумала я. Он собирается найти работу в другой строительной компании и уехать из Бейкона!
– Ты уезжаешь? Насовсем? – спросила я. В моем голосе слышалась паника.
Рой поднял голову и скосил глаза в мою сторону:
– Что?
– Ты собираешь поступить на работу в другую строительную компанию?
– Другая строительная компания… – он покачал головой. – Да нет, я… Эллен, что ты вообще здесь делаешь?
Я посмотрела на новые доски у меня под ногами. Они были такие крепкие, такие надежные. Потом я перевела взгляд на пляж, где какой-то мальчик играл в мяч с ретривером. И только потом я взглянула Рою в глаза.
– Я… не буду выходить замуж за Хайдена.
Он смотрел на меня с непонятным, слегка смущенным выражением лица.
– Не будешь?
Я покачала головой.
– Нет, – подняв левую руку, я продемонстрировала ему пальцы: – Кольца нет, видишь?
Он взял мою ладонь и повернул туда-обратно. Потом отпустил:
– А что случилось?
Я вспомнила «Олений рог» и караоке, и свою пьяную речь…
– Ты знаешь, у меня никогда не было проблем с алкоголем в Нью-Йорке, а тут… тут все совсем по-другому. Я вчера вечером немного перебрала в «Оленьем роге».
Рой ухмыльнулся:
– Да ладно. Ты этого не сделала.
– О, боюсь, что сделала.
– Ты снова играла в Мертвых президентов, Чемпион? Или на этот раз это был степл-чейз?
– Ни то ни другое. Я вообще не играла в дартс, – ответила я. А потом вспомнила про кубок: – А вот моя мама играла и выиграла ваш ежегодный летний турнир! Понятия не имею, как ей это удалось.
У Роя брови полезли на лоб:
– Твоя мама? Вау. Я думаю, тебе стоит узнать ее получше.
– С удовольствием, – сказала я и улыбнулась. Он поймал мой взгляд, и мы смотрели друг другу в глаза несколько мгновений. Потом он спросил:
– Так что случилось?
Я рассказала ему о караоке и о моем исполнении песни «Наша любовь останется здесь».
– Гершвин, наверно, вертелся в своем гробу как сумасшедший, но слушателям понравилось. Хотя, возможно, они просто поддерживали меня, чтобы я не слишком расстраивалась. Поддержали лузера.
– Они поддержали Пловчиху, – уточнил он.
– В общем, не знаю. Суть в том, что все время, пока я пела эту песню, я думала о тебе. И мне хотелось, чтобы ты был там. А потом я начала говорить все эти жуткие глупости о фотографии и… не знаю. Как-то само так получилось, что в конце прямо там, в «Оленьем роге», на виду у всех, я объявила Хайдену, что свадьбы не будет.
Я слышала, как волны плещут о сваи причала.
Рой переваривал услышанное.
– А почему ты это сделала? – спросил он спустя некоторое время.
Я глубоко вздохнула.
– Потому что… я не могу вернуться к тому, что у меня было раньше. Я приехала сюда, ожидая одного – а получила совсем другое. Все изменилось. Я изменилась. И я не могу выйти замуж за Хайдена, потому что… потому что я люблю тебя.
Рой резко поднял голову:
– Что ты сказала?!
– Я сказала, что все изменилось, и я не могу вернуться к…
– Нет, я о том, что ты сказала потом.
Я взяла его за руку и набрала в грудь побольше воздуха:
– Я сказала, что… люблю тебя.
Он переплел свои пальцы с моими.
– Но как же все то, что ты мне говорила вчера вечером? – он опустил глаза – Ты сказала, что не любишь меня.
Я покачала головой.
– Я просто боялась. Боялась правды. Правда иногда все здорово усложняет и путает. Я сделала очень больно Хайдену. Я знаю это – и мне как-то надо с этим жить дальше. Но я ничего не могу поделать с тем, что люблю тебя.
– А как же Нью-Йорк и твоя карьера? Как насчет того, что ты скрипишь зубами во сне?
Я засмеялась.
– Знаешь, мне кажется, что я ни разу не скрипела во сне зубами с тех пор, как приехала в Бейкон, – я подумала о бабушке и о тех огромных деньгах, которые она мне оставила, а еще я подумала о Кенлин Фарм и о том кустике черники, который я нашла там. – И знаешь… у меня вдруг появилось необъяснимое, но непреодолимое желание стать владелицей черничной фермы. Я буду продавать вкуснейшие черничные маффины и черничные пироги… и… – я взглянула на пляж, на город, на статую Черничной леди. – Кстати, ты никогда не думал, почему никто никогда не пробовал черничных круассанов? Может быть, их я тоже буду печь и продавать. Я слышала, тут неподалеку продается старая черничная ферма.
Над поверхностью океана пролетела летучая рыба, шлепнувшись о воду, она выбросила фонтан серебристых брызг. Рой смотрел на меня и улыбался.
– Я думаю, ты сумасшедшая, Эллен Брэндфорд. Но я люблю тебя, – и он потянул меня к себе.
– Подожди, – остановила я его. – Мне нужно кое-что сделать.
Достав бабушкино письмо из кармана, я развернула листок, разгладила его и последний раз посмотрела на строчки, написанные рукой моей бабушки. А потом подошла к краю причала и выпустила листок из рук. Его подхватил ветер и понес на воду.
Рой подошел и встал около меня.
– Может быть, она, наконец, обрела покой.
– Надеюсь.
– Я думаю, она бы тобой очень гордилась.
– Правда?
– Конечно. Я же горжусь.
– Спасибо, – сказала я. Мы постояли немного у перил, глядя, как ветер играет с волнами.
– Меньше всего я ожидал увидеть тебя сегодня здесь, на этом причале, – признался Рой.
Я улыбнулась.
– Ну а я вот она. И этот новый причал, кстати, мне нравится куда больше прежнего.
Рой засмеялся.
– Нравится?
– Очень. Он прекрасен.
– Ну, думаю, владелец испугался, что на него подадут в суд. Та женщина, которая со старого причала свалилась.
– А, да, точно, – кивнула я. – Эта адвокатша. Как ты думаешь – она подаст иск?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Возможно. А может, и нет. Это может быть… конфликт. Конфликт интересов?
Я покачала головой.
– Нет, я так не думаю. С чего бы тут быть конфликту интересов?
– Ну, она только что заявила владельцу, что любит его.
– Ничего я не… подожди-ка… Что?!
Рой улыбался во весь рот.
– Ты – хозяин?! – пораженно спросила я. – Ты?!
– «Строительная компания Роя Каммингса», позвольте представиться, – он протянул мне руку для рукопожатия.
Я понимала, что выглядела весьма глупо. Он изо всех сил старался не смеяться.
– Ты хочешь сказать, что этот причал твой?
– И причал, и дом. Они как бы вместе, помнишь? Я их владелец с тех пор, как приобрел их в собственность. Я знаю, ты думала, что я плотник. И я и есть плотник, но только еще я генеральный подрядчик. Владелец компании.
Я окинула взглядом причал и новый дом – теперь, когда я знала, что это все появилось здесь только благодаря Рою, я смотрела на них иначе, и они были восхитительны.
– Ты умеешь произвести впечатление, Рой Каммингс.
Он лукаво улыбнулся.
– Ну, вот как раз с этим связана встреча, которая меня ждет. Я должен поговорить кое с кем о проекте. Такой приличный кусок земли с озером, и они хотят… впрочем, ладно, давай не будем сейчас о делах. Сейчас мне есть о чем подумать – о чем-то куда более приятном.
Он заглянул мне в глаза, взял меня за руку и привлек к себе. Внутри у меня все затрепетало, как будто я вдруг стала клеткой для крошечной птички, которая расправляла свои крылышки и собиралась взлететь.
– Знаешь, – сказал он, – может быть, это прозвучит безумно, но мне кажется, что я полюбил тебя с самой первой минуты, как только увидел. Когда ты тонула.
Я отпрянула.
– Когда я – что?
– Когда ты тонула, – сказал он твердо.
Я уставила руки в боки.
– Я не тонула, Рой Каммингс! Я никогда не тонула.
– Ну конечно, – он пытался спрятать улыбку. – А тогда что же ты болталась там в воде с перепуганным видом? Или ты просто пыталась таким образом привлечь мое внимание?
– Никогда в жизни у меня не было перепуганного вида, – я дернула плечом. – Особенно когда дело касается плавания. Когда я была в Эксетере…
Рой снова привлек меня к себе.
– Ну да, ну да. Ты участвовала в национальном чемпионате.
У меня не было шанса возразить – его руки уже обвились вокруг меня, он поцеловал меня в лоб, я слышала, как бьется его сердце, чувствовала запах его лосьона после бритья, когда он потерся своей щекой о мою щеку – запах полевых цветов с нотками зреющей черники…
Он коснулся губами кончика моего носа, а потом накрыл своими губами мои. И все вокруг – доски под ногами, дыхание океана, глубокая синева неба – все, до последнего атома, что не было частью Роя и меня, куда-то подевалось…
