Глава 10. Библиотека

Когда я открыла на следующее утро шторы, утреннее небо было чистым. Подсвеченные розовым снизу облака плыли по голубому небу, полному солнечного света и покоя. От вчерашнего разгула стихии не осталось даже следа. Но мне не давали покоя воспоминания о Рое Каммингсе: какая нежность была в его глазах, когда я говорила о своей бабушке, с какой любовью он рассказывал о дяде, как он понимал меня и сочувствовал моей потере…

Выглянув в окошко чуть подальше, я увидела, что внизу, у соседней двери, что-то происходит. Там находилось Историческое Общество Бейкона. Сейчас вся улица была запружена припаркованными машинами, отовсюду текли потоки людей, которые стекались к серой двери дома. Я вдохнула прохладный соленый воздух и увидела мальчишку, который ехал вниз по улице на велосипеде: казалось, он вообще не прилагал никаких усилий, словно сросся с велосипедом и стал с ним единым целым, и я с завистью провожала его взглядом, пока он не исчез из виду. Какой чудесный день для велосипедной прогулки, подумала я. Мне захотелось тоже немедленно сесть на велосипед, и я стала думать, есть ли в городе служба проката велосипедов. Я представляла, как качу по очаровательной проселочной дороге, с камерой на плече, без всяких навигаторов – куда глаза глядят. А потом я вспомнила, что сегодня суббота и что я договорилась о встрече с Лилой Фальк.

Суббота.

О боже, торжественный ужин в честь вручения премии был вчера, а я даже не позвонила Хайдену! Он, наверно, думает, что мне наплевать. И вот я стою тут, мечтаю о велосипеде и… о Рое Каммингсе.

Я схватила телефон, выдернув его из зарядного устройства, и метнулась в ванную. Ну конечно, на экране было «Хайден Крофт: пропущенный звонок». Я опустилась на сиденье унитаза – ноги у меня подкашивались от волнения – и прослушала сообщение: «Эй, Эллен, привет. Уже почти половина второго, я только что пришел домой. Ты много потеряла сегодня – вечер был великолепный. Все о тебе спрашивали. Мне кажется, моя благодарственная речь удалась. Думаю, ты бы мной гордилась».

Я уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза. Чувствовала я себя просто ужасно. Ну конечно, я им гордилась. И конечно, я была уверена, что его речь была замечательная. Я представила себе, как он стоит на сцене и говорит речь свободно, без бумажки, от сердца. А потом он, наверно, обменялся рукопожатием с мэром, рассказал что-нибудь смешное…

На телефоне Хайдена был включен автоответчик, когда я набрала его номер. Я оставила сообщение, такое жизнерадостное сообщение с поздравлениями и заверениями, что я ужасно скучаю и не могу дождаться встречи с ним. И закончила тем, что несколько раз поцеловала телефонную трубку.

И подумала, как же мне повезло с Хайденом. Он такой милый, понимающий, честный. Человек, с которым каждый мужчина почтет за честь дружить, а любая женщина обязательно заметит, хочет она этого или нет. Не говоря уже о том, что его фамилия Крофт. И он собирается на мне жениться.

Так в чем тогда моя проблема? Почему я просыпаюсь и думаю о другом?

Тот другой – он в общем-то очень даже ничего, если не считать странной паранойи по отношению к юристам. И у него есть своеобразный шарм – такой брутальный, свойственным жителям небольших городов. И я должна признать, что он выглядит весьма неплохо. А если честно – он очень привлекателен. Если бы я его не знала и встретила на улицах Манхэттена, то уверена, я бы…

Я крепко сжала телефон в руке.

Нет, нужно это прекратить. Все это звучит так, словно он мне нравится. Но я помолвлена, я люблю Хайдена, я собираюсь выйти замуж. Должны же быть какие-то логические объяснения тому, что Рой пробуждает во мне такие чувства, они же не могли взяться ниоткуда…

Я рассматривала изображение маяка на стене ванной и пыталась анализировать свои эмоции, как всегда анализировала юридический вопрос, расставляя все по полочкам и систематизируя до тех пор, пока все не оказывалось на своих местах.

Я Хайден, наша свадьба. Бабушка, Бейкон, Рой, причал, «Олений рог».

И тут меня осенило.

Я выхожу замуж через три месяца. Это значит, что вскоре я как бы окажусь вне игры. Никакого флирта, никаких свиданий. Я стану замужней женщиной. Так разве не логично, что я пытаюсь доказать самой себе, что все еще привлекаю мужчин? Что я все еще имею над ними власть? Да, конечно, так оно и есть. Если я и чувствовала эту тягу к Рою, эту искру между нами… то все по этой самой причине. Я просто проверяла, способна ли еще нравиться. Разве это не объяснение? Я покрутила обручальное кольцо на пальце, оно снова сидело свободно.

Ну разумеется, все так и было.

– Что там происходит в соседнем доме? – спросила я Паулу, беря себе на завтрак черничный маффин и стакан апельсинового сока.

Паула заменила пустой кофейник полным.

– Ежегодный пикник. Средства собирают. Там бывают игры, конкурсы, развлечения… благотворительный аукцион, – на ее лице расплылась довольная улыбка. – В прошлом году Трой Бланчад стал владельцем годового абонемента на маникюр и педикюр от «Магии». Ну, знаете – салон красоты?

Я кивнула.

– Да, видела.

– Он сказал, что это для жены, – продолжала Паула, глаза у нее искрились от едва сдерживаемого смеха. – Но Поппи Норвич видела его там, видела, как ему там кутикулу обрабатывали, – она все-таки не выдержала и прыснула. – О, мы ему, конечно, устроили веселую жизнь. Не думаю, что он еще хоть раз там появится теперь!

– Думаю, не появится, – сказала я и откусила от маффина небольшой кусочек. Он был суховат, и черники в нем было явно недостаточно. Зачем называть что-то черничным маффином, если чернику в нем днем с огнем не найдешь? – так сказала бы моя бабушка. Сделав большой глоток сока, я подумала, что уж бабушка могла бы преподать местным кондитерам пару уроков.

Паула положила на стол пачку салфеток и повернулась ко мне.

– Знаете, вам стоит сходить туда, если вы хотите получше узнать Бейкон. У них там в экспозиции много всяких интересных штук.

– Правда? – обрадовалась я.

– Да. Такие, знаете, исторические всякие. А раз уж ваша бабушка родом из Бейкона, то…

Моя бабушка родом из Бейкона… Что-то не помню, чтобы я ей об этом говорила.

На пикнике было многолюдно, все толпились во дворе кучками, болтали с приятелями или наблюдали за тем, как их дети носят в ложках яйца или прыгают в мешках.

Я пробралась внутрь – и была очень довольна, потому что там было тихо и спокойно. Половицы приветливо поскрипывали у меня под ногами, когда я бродила по дому. В одной из комнат была выставка литографий «Кёрри и Ив», и я была приятно удивлена, увидев, что многие здания, запечатленные на фото, до сих пор существуют и чувствуют себя в современном городе весьма неплохо. В другой комнате стояла старинная мебель – очаровательный диванчик, письменный стол и комод вишневого дерева на высоких ножках.

А в последней комнате были выставлены работы местных художников. Самой старой картине было двести пятьдесят лет. Были здесь мирные гавани и жанровые картинки, на которых девушки, подхватив свои пышные платья, трогали ножками воду в океане, были сельские пасторали – поля, леса и фермы, коровки, лениво пасущиеся на мятно-зеленых холмах.

Но перед одной из картин я застыла как вкопанная, сердце у меня бешено заколотилось. На ней было изображено двухэтажное здание, желтое, с белой отделкой вокруг окон. Ступеньки из красного кирпича вели к синей входной двери, на которой можно было прочесть «Непреодолимое черничное искушение», кондитерская и кафе. Розовые розы карабкались по решетке справа от двери почти до самого верха здания, а через окно можно было увидеть посетителей, сидящих за маленькими деревянными столиками.

Я узнала это здание. Оно теперь было не желтым, а белым, и ступеньки теперь были не кирпичными, а деревянными, но я могла поклясться, что это ателье портного, которое я видела в центре города. А еще я узнала художника. Я бы не спутала этот стиль ни с каким другим, а подпись в правом нижнем углу только подтверждала мою правоту: моя бабушка самолично вывела там свою подпись.

Я подошла поближе к картине и дотронулась до рамы, пальцами проведя по резному орнаменту. Потом я коснулась холста, синей двери и вывески над ней, представляя себе, как бабушка смешивает краски, добиваясь нужного оттенка, как набирает краску на кисть, как кладет краску на холст…

Мне даже не верилось, что я обнаружила еще одну ее картину. Теперь их было две. Бейкон делился со мной своими тайнами, и я с трепетом им внимала. Я внимательно рассмотрела каждую деталь картины: тщательно прорисованные лепестки у роз, прожилки на листьях, отражение роз в стекле витрины, яркая синева двери… Потом я прочла табличку на стене:

«Кафе “Черничное искушение”, автор Рут Годдард. Картина заняла первое место на Фестивале искусств Бейкона в 1950 году».

Фестиваль искусств Бейкона. Первое место. Просто фантастика. Бабушка должна была этим очень гордиться. Но что за Фестиваль искусств Бейкона? И где остальные картины? Я нашла две – но их должно быть явно больше. Где-то они должны быть. Если бабушка рисовала так хорошо, если она получала первые призы на конкурсах – значит, должны быть еще картины.

Я направилась к женщине, у которой на свитере был стикер «ВОЛОНТЕР», и спросила ее, есть ли у них информация о художнике.

– Это моя бабушка, – объяснила я, показывая на картину и внутренне раздражаясь, что эта женщина, судя по всему, вовсе не разделяет моего возбуждения.

– Ой, это вам надо поговорить с Флинном, милая.

– Кто это – Флинн?

– Флинн Суини, – повторила она. – Директор. Он знает.

Она привела меня к высокому мужчине с комплекцией Шалтая-Болтая и носом-картошкой, который склонился над длинным столом. Табличка перед ним сообщала: «Негласный аукцион». На столе лежали кучи разных вещей, включая керамическую вазу, руководство по ремонту жилых домов, лоскутное одеяло, рыболовные принадлежности, лодочные весла, коробку с явно неоднократно просмотренными дисками с научно-популярными фильмами и восемь стаканов с физиономией Дональда Дака. Я невольно подумала, есть ли в этой куче сертификат на маникюр и педикюр от «Магии».

– Эту картину нарисовала моя бабушка. Ту, которая «Непреодолимое черничное искушение», – сказала я.

– О, правда? – Он взглянул на меня своими глубоко посаженными карими глазами, очень похожими по цвету на орех пекан, и передвинул набор ножей для мяса с одного конца стола на другой, как будто размышляя, где же они смотрятся лучше. – Она ее нарисовала, серьезно?

– Да, ее звали Рут Годдард, и…

– Она здесь выросла? – перебил он меня, склонив голову и отступив от стола на пару шагов, чтобы посмотреть на него с некоторого отдаления.

– Да, она родилась и выросла в Бейконе.

– Эта кондитерская принадлежала семье Чепменов, – сказал он, вернув набор ножей на прежнее место, рядом с сиденьем от велосипеда. – Много лет подряд один Чепмен сменял другого. Сестра, брат, дядюшка или кто там еще… а потом они закрылись. Думаю, лет так… – он подумал секунду, – двадцать тому назад.

Я нетерпеливо кивнула.

– Да, я хотела бы узнать, может быть есть еще какие-то картины моей бабушки. Насколько я знаю…

– Вот очень жаль, что они закрылись, – продолжал он, передвигая металлическое кольцо на дальний конец стола. – У них были великолепные черничные маффины. В наше время уже никто не делает таких черничных маффинов.

– Да, это точно, – не могла я не согласиться. – Очень жалко терять места, где готовят по-настоящему вкусно. Но как вы думаете, у вас могут быть еще какие-нибудь ее картины? Моей бабушки, то есть Рут Годдард. Знаете, я не из этого города и приехала сюда, чтобы…

– Вы не местная, да?

Я кивнула.

– Да, я…

– А знаете, эта маленькая кондитерская была знаменита среди туристов. Люди выстраивались в очередь утром, до открытия, чтобы купить маффины только из духовки. Вы никогда в жизни не пробовали ничего подобного, точно могу вам сказать.

– Да-да, – подхватила я. – Я тоже в этом уверена. Но есть ли у вас другие работы моей бабушки?

Он взглянул на меня так, словно мой вопрос его сильно удивил.

– Есть ли у нас другие картины вашей бабушки, – повторил он, беря в руки кувшин из молочно-белого стекла. – Если они есть – то они должны быть в экспозиции.

– А записи? – не теряла я надежды. – Ведь есть же какие-то записи, где я могла бы поискать какую-нибудь информацию о ней? Какие-то архивы?

Он вернул кувшин на место.

– Не знаю, кто его пожертвовал, – пробормотал он. – Стикер оторвался. Плохо.

Я подождала, пока он как следует осмотрит этот дурацкий кувшин. Наконец он обратил на меня внимание.

– Хммм… ах да, записи… – он поскреб подбородок. – Вся информация, что у нас есть, написана на табличке рядом с картиной.

– И это все?! – воскликнула я. – Только то, что на карточке? Но там написано только то, что она победила в каком-то конкурсе. Получила первое место на Фестивале искусств Бейкона.

– А, да, – кивнул он. – Когда-то он проводился каждый год, – он уставился на меня. – Вы сказали, она победила в конкурсе?

Я кивнула.

– Что ж, тогда вам надо попытать счастья в библиотеке. Посмотрите старые выпуски «Бейконского Вестника» – может быть, они писали об этом что-нибудь.

«Вестник». А это была великолепная идея.

– Да, точно, – сказала я. – Спасибо за совет.

– Просто полистайте подшивки за июнь, июль и август, – добавил Флинн. – Этот фестиваль обычно проходил летом.

Он отвернулся и стал тереть кувшин, словно тот был лампой Алладина, и он надеялся, что сейчас из него появится джинн.

– Лето… – вздохнул он. – Летом бывает свежая черника, – забормотал он себе под нос. – Чепмены. Вот кто умел печь настоящие черничные маффины. Конкурсы, говорите? Да они выигрывали все конкурсы, каждый день каждой недели, каждую неделю каждого месяца, каждый месяц каждого…

Я не стала дослушивать и поспешила удалиться, лишив себя возможности стать обладательницей карманного зеркальца, настольной игры «Мыши и сыр» и серебряной рамки для фотографий со слегка обломанным уголком.

Городская библиотека Бейкона представляла собой белое здание в колониальном стиле, обнесенное забором из штакетника и стоящее в переулочке чуть в сторону от центра. На табличке на двери было написано «1790». Я пошла по указателю, который привел меня к стойке библиотекаря в залитом солнцем читальном зале, где несколько человек читали, сидя за столами и в креслах.

За стойкой стоял мужчина в круглых очках и беседовал с пожилой женщиной.

– Ладно, Молли. Я разрешу им взять их на дом… еще разок. Только давайте договоримся, что вы сдадите их вовремя, хорошо?

На столешнице стопкой было сложено с десяток книг по орнитологии. Библиотекарь упаковал их в пакет для покупок, и женщина удалилась. А он повернулся ко мне.

– Чем могу помочь? – Он приветливо улыбнулся. – Вы тоже хотите сдать просроченную книгу и извиниться?

– Нет, – ответила я. – Я ищу старые подшивки «Бейконского Вестника».

– Насколько старые?

– Лето 1950-го, – уточнила я. – Не уверена насчет месяца.

Очки сползли ему на нос, и он пальцем отправил их обратно на переносицу.

– Ого, действительно старые.

Я испугалась, что он сейчас скажет мне, что такого у них нет.

– Ваши архивы хранят такие старые материалы? – спросила я.

Он задумался, оглядывая меня с головы до ног. Потом кивнул.

– Да, конечно, но они наверху. Мне придется за ними сходить, – он открыл ящик конторки и достал связку ключей. – Мардж, – позвал он женщину, которая пыталась всунуть бумажную папку в ящик, в который ничего уже всунуть было нельзя, настолько он был переполнен. – Я пошел в архив, вернусь через минуту.

Он дал мне знак следовать за ним, и мы пошли по залам с книгами и местами для чтения, оборудованными уютными диванчиками и креслами. Поднялись по лестнице с полированными перилами красного дерева. На втором этаже он открыл дверь в небольшое помещение. Сквозь круглое окно пробивался солнечный свет, в котором пляшущие в воздухе пылинки казались золотыми.

– Старая периодика у нас здесь, – сказал библиотекарь, показывая на деревянные шкафы по периметру комнаты. Он провел рукой по полкам сверху вниз и достал одну из переплетенных газетных подшивок – переплет у них был благородного бордового цвета. Убедившись, что том представляет собой подшивку за 1–15 июня 1950-го года, он положил его на стол, стоящий в центре комнаты.

– Я бы начал отсюда, – сказал он. – Если не найдете то, что вам нужно, можете двигаться дальше, – он показал на пять таких же точно томов, представляющих собой архив за все лето. – Это все оригинальные газеты, единственные экземпляры, раритет… – добавил он тихо, словно сомневаясь, стоит ли это говорить. – И они… очень хрупкие.

– Не беспокойтесь, – заверила я его. – Я буду очень осторожна.

Он внимательно посмотрел на меня, а потом, очевидно удовлетворенный увиденным, вышел из комнаты.

Я же открыла первый из июньских томов и поразилась, настолько желтой и хрупкой была газетная бумага. Я провела рукой сверху вниз по первой странице – ощущение было очень странное, но несомненно приятное. Очень осторожно, медленно, едва дыша, я начала переворачивать страницы подшивки, боясь повредить или порвать их. Передо мной была живая история Бейкона. И очень трудно было поверить, что все эти экземпляры «Бейконского Вестника» были напечатаны аж шестьдесят с лишним лет назад, когда меня и в проекте-то не было.

Я и предположить не могла, что чтение газет шестидесятилетней давности может быть таким увлекательным. Я как будто оказалась в машине времени. Здесь была статья о первой удачной трансплантации органа, которая произошла в Чикаго. Началась Корейская война, и президент Трумен направлял в зону конфликта военно-воздушные силы и флот. Состоялась премьера телешоу «Твой хит-парад» на NBC, а в кинопрокат вышел фильм «Энни, возьми свое ружье».

Рекламные объявления и фотографии были тоже умопомрачительными. Женщины в приталенных костюмах с узкими юбками-карандашами ниже колен… Серые фланелевые костюмы – кажется, они были обязательным предметом одежды для мужчин. И у каждого мужчины – шляпа. А еще тогда можно было купить дом за восемь тысяч долларов и машину за семнадцать сотен.

То, что я искала, нашлось в августе, пятнадцатого. Заголовок гласил: «Школьница выиграла в городском конкурсе!» И была фотография бабушки в свитере, длинной вязаной юбке, с жемчугом на шее. Она стояла рядом с мольбертом, на котором располагалась картина. С другой стороны мольберта стоял мужчина в костюме и галстуке. Он держал в руках наградную доску. Кажется, фотографию сделали на Пейджет-стрит, в самом центре города – я видела парапет набережной и океан на заднем фоне и даже часть скульптуры той леди, которая держит ведро с виноградом.

«Рут Годдард, 18 лет, из Бейкона, улыбается, принимая награду за победу в Фестивале искусств. Картина мисс Годдард «Кафе “Непреодолимое черничное искушение”» была признана лучшей на выставке. Мисс Годдард, которая в этом году получила стипендию от Художественного училища Чикаго, начнет учебу в колледже в следующем месяце. Поздравляем нашу победительницу!»

Художественное училище в Чикаго. Я уставилась на пожелтевшую газетную страницу. Именно об этом говорил старик из фотомагазина «Брюстер»: что бабушка получила стипендию. Но это же какая-то бессмыслица. Она всегда говорила о Стенфорде – и заканчивала она Стенфорд. Она никогда даже не упоминала о Художественном училище в Чикаго. Ни словечка. Но вот же – газета лежит прямо передо мной…

У меня появилось довольно неприятное ощущение, что на самом деле мы почти ничего не знали о бабушке. Я перечитала заметку еще раз и внимательно рассмотрела фото. Потом отнесла подшивку вниз и очень аккуратно положила нужной страницей вниз на стекло копировального автомата и опустила несколько монеток. Ксерокс стонал и охал, но все-таки через некоторое время на пол спланировал листок бумаги с копией заметки и фотографии. Я подняла листок и, глядя на фото, мысленно спросила себя: «Кто же эта девушка на снимке?»