Часть III. ОН СКАЗАЛ, ЧТО ВЕРНЕТСЯ
Тамара Бибикова. В ожидании
Позволю себе рассказывать не по порядку, так как в памяти возникает то один, то другой эпизод и не хочется искусственно приводить их в какую-то последовательность.
История эта началась очень-очень давно. С того момента, как я пришла работать в Бюро кинопропаганды в 1976 году, у меня была одна заветная мечта: «вытащить» Олега Даля на Кубань. Зимой 1979 года меня послали на семинар в Москву. Директор нашего отделения — Людмила Шпак — перед отъездом посоветовала:
— Ты там Дунаеву как-то потереби насчет Даля. Он сейчас невыездной — ему встречи от Бюро запрещены.
Так что Людмила это прекрасно знала. В Москве я говорила с Ириной Константиновной Дунаевой, которая была не против куда-нибудь отпустить Олега Ивановича, — я ее очень упрашивала, но свое начальство ей не разрешало.
А семинар был для сотрудников-организаторов, и меня стали предупреждать, какой Даль нервный, и какой пьющий, и неконтактный, и какой тяжелый в работе, и вообще:
— Кого ты хочешь на свою голову взять?! Ты организатор — тебе же с ним и работать! С кем ты связываешься?..
Дунаева же, кстати, сразу отнеслась с пониманием:
— Если будет хоть какая-то возможность, мы его к вам сразу пришлем. Первое, куда он поедет, — это Кубань.
Все-таки надо пояснить, о чем все время речь идет.
В конце января 1979 года у Олега Ивановича была запланирована большая творческая поездка от Бюро по Узбекистану — около 20 встреч.
Закончилась она прямо в Ташкенте, после его второго выступления. В тот вечер в зале присутствовали курсанты местной школы КГБ. И один из них простодушно (?!) спросил после рассказа о съемках «Варианта „Омега“».
— Олег Иванович, а в жизни у наших разведчиков часто случается такой же хороший финал, как у Вашего героя?
На что он ответил:
— Ну, что вы… ребята! В такой ситуации они или сразу начинают работать «на два фронта», или их просто «убирают»… Да вы же это лучше меня знаете…
После этого все было немедленно свернуто и отменено. Даля отправили в Москву «за свой счет». А вы представьте расстояние! Потом узбеки забросали московское киноруководство кляузами и доносами. Москва, конечно, приняла «адекватные меры»: его вообще отстранили от любых контактов со зрителями в СССР.
А он ведь тогда в кино не снимался и в театре не работал. Как сам потом говорил: «Не то что поесть денег нет — стакан кипятку не на что выпить…»
Ну а я, не зная всей этой истории, в течение полугода совершенно не могла понять: что за сложности с его приездом на Кубань?..
И вот в октябре 79-го мы получаем «добро»: Даль к нам приезжает. Я тогда была еще совсем молодая (19 лет!) и глупая в вопросах организации. Мне никого не доверяли встречать, я всегда занималась только и непосредственно «творческими контактами». А у нас как раз в это время кто-то уволился, и случайно получилось так, что Олега Ивановича некому было встретить. Вернее, порядок был такой: если приезжает актер «с именем», его встречают директор отделения, организатор маршрута и редактор, то есть все руководство. А тут как-то так получилось, что никого нет: Людмила ушла на какое-то совещание, редактор заболела, а в Бюро осталась секретарша и я, никогда никого не встречавшая. И машины нет… Вызвала я такси и поехала за Далем. Приезжаю в аэропорт и слышу, что рейс такой-то «Ленинград — Краснодар задерживается на два с половиной часа».
А у меня масса дел — и документы, и гостиница… Думаю: «Ну, чего я буду терять время?» И посоветоваться-то не с кем…
Говорю таксисту:
— Слушай, ну что же мне делать?
А он мне отвечает, уже зная, кого надо встречать:
— Давай я тебя в Бюро отвезу, делай свои дела, а через два часа снова заскочу за тобой, и поедем, встретим его.
Тоже любопытно: не был Даль уж каким-то особо прославленным актером и ролей у него немного было, и по театру его мало кто знал, а на гастроли на Кубань он и вообще не приезжал, но узнавали и любили его буквально все — шофер такси, горничные в гостинице, прохожие на улице… Иногда даже знаменитых актеров привозишь: «А это кто? А где он играл-то?» Вплоть до таких имен, что даже неудобно их называть. А его все знали! Все!
В общем, приехала я в Бюро, насчет машины спокойна, но решила еще раз проверить, когда рейс. И вдруг слышу в трубке:
— Самолет прибыл полчаса назад.
То есть только мы уехали из аэропорта, как он прилетел. Никого в Бюро нет, что делать — не знаю. Сижу в новом платье, накрашенная — реву и подолом утираюсь. Секретарша ходит вокруг и меня успокаивает. А мне так обид-но-о-о… О его колючем характере-то предупредили, и я чего боялась: развернется он сейчас и уедет. Столько трудов было его заполучить, и вот так, по глупости, по моей нерасторопности все может рухнуть! Он ведь не знает ни гостиницы, ни номера, ни даже телефона Бюро — ничего! Уверен, что мы его встретим. Ну как повернется и уедет? (Кстати, так чуть и не случилось.) Реву ревом. Вдруг звонок из Москвы — Дунаева:
— Что же вы делаете?! Почему Даля не встретили?!
— Где он?!
— В аэропорту! Звонит мне, ругается: «Что это такое?!!»
Быстро набираю номер в аэропорт и сквозь слезы:
— Тетенька, там у вас артист Олег Даль…
— На черта мне твой Даль!!! Шо ты мне холову морочишь?!
— Я вас умоляю, предупредите, чтоб он никуда не уезжал!
Слышу, она объявляет:
— Гражданин Даль, подойдите к окошку справочного бюро!
Хватаю по новой такси и опять туда мчусь. Бегаю, бегаю — нигде его найти не могу! А в нашем аэропорту в углу есть междугородные автоматы. Смотрю — он возле них ходит. Злой. Я зареванная, но как только его увидела — довольная. И к нему:
— Олег Иванович, я из Бюро…
— Ничего себе начало работы!!!
Только одну фразу и сказал. На меня не смотрит и молча взад-вперед ходит. Тут уж слезы мои высохли, и я начала «подыгрывать». Стою, носом соплю — изображаю раскаяние, а в душе уже ликование: слава богу, что он здесь! Главное, что то, чего я боялась, не случилось.
Ходил, ходил. Потом:
— Че ты ревешь?! Успокойся! Никуда я не уехал…
Видит, какая я стою. И уже подобревшим голосом:
— Просто я жене позвонил уже… напугал ее… Сейчас жду очереди еще раз позвонить, а то она волнуется…
Сели потом в машину, я ему рассказала: так, мол, и так все получилось… Отвезла в гостиницу. Он в номер зашел, цветы увидел и совсем успокоился.
И вот что я поняла: он очень требовательный человек. И все эти рассказы о его капризах, грубостях и т. д. по линии Бюро исходили от тех людей, которые не смогли ему организовать нормальные условия работы. За те дни, которые мы с ним отработали, никаких вещей, о которых меня предупреждали, ни разу не произошло. Мы, правда, тоже старались, чтобы, не дай бог, фрагмент задом наперед не пошел или еще что-то подобное не случилось. Были какие-то мелкие конфликты на площадках. Например, в какой-то аудитории из зала крикнули:
— Что ты Конецкого читаешь, ты нас лучше сам насмеши!
Ну, площадки всякие были… А в отношениях с нами никаких трудностей в работе не возникало. Наоборот, он старался нас как-то развлечь, развеселить, рассказать что-то забавное, а в душе, чувствовалось, — ему не до всего этого.
Встречи на маршруте были разные, но очень выделилась из них одна — в кинотеатре «Космос». Это было последнее выступление его в тот день, началось оно в девять вечера и очень долго продолжалось. Представляла его администратор:
— Выступает заслуженный артист республики Олег Иванович Даль.
А он вышел и сказал:
— Я не заслуженный… я просто артист.
Когда в конце зрители вышли за ним на улицу благодарить, кто-то сказал:
— Пусть вы и не заслуженный, но для всех нас вы уже давно народный.
Встреча эта прошла «на ура». Мы таких площадок, вообще-то, боимся: кинотеатр, случайная публика, пятнадцать минут, отведенных перед сеансом или после фильма. А тут он разговаривал с людьми больше часа! Я считаю эту встречу одной из лучших, настолько тонкий контакт был между публикой и им, настолько умные, хорошие вопросы задавали. Разговор получился прекрасный.
В «Космосе» так: лестница, лестница, лестница… От сцены до самой верхотуры, и если дверь наверху открыть, то лесенка идет до самого киномеханика. И вот, когда все кончилось, Олегу Ивановичу из первых рядов подарили огромную-огромную охапку цветов — астры и хризантемы. И он бежит с этим малиново-красным букетом по лестнице вверх, ко входу в зал — такой счастливый, радостный. Кидает мне эту охапку:
— Все! Поехали!
Мне кажется, что и он получил от этой встречи самое большое удовольствие.
В Университете встреча прошла по-разному. Были выкрики из зала. В конце прислали ему записку: «Закругляйся, дядя. Гав-гав-гав!». А он отреагировал так:
— Ну, что ж… Закругляюсь… Смотрите фрагменты…
И ушел со сцены.
Потом, в день его отъезда, приходила группа ребят в аэропорт извиняться — это уже когда я его провожала. А он:
— Да что вы, ребята!.. Ладно вам…
И завершение поездки было очень хорошее. Очень тепло с нами расстался, и расцеловались мы с ним, и руки он нам на прощание пожал… А тут еще и ребята эти прибежали. Уезжал он какой-то довольный. Нигде ничего не сорвалось, хотя были и какие-то моменты, из-за которых он переживал. Тот же Университет, например.
Как-то прислали ему записку: «Есть ли у вас дети?» Он ничего не ответил. А в Новороссийске зашел разговор о том, что он очень любит собак. Не с залом, а так, за кулисами Дворца моряков перед выступлением. На следующий день приходит кто-то из работников Дворца и говорит:
— Олег Иванович, у меня есть прекрасный щенок. Очень хорошая собачка. Мы хотим вам ее подарить. Возьмите…
— Что вы, ребята! Это же ТАКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ — живое существо к себе приручить…
И вот когда ему задали вопрос о детях, я подумала: «Боже мой, да если этот человек так относится к животным и не заводит собаку не потому, что не хочет, а потому, что боится не уделить ей чего-то должного, потому что много ездит, живет на колесах…»
Конечно, с другой стороны, все это очень сложно… Но интонация была именно на ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Сотни людей заводят собак просто для антуража, а этот…
Наверное, он все-таки немножко потеплел душой за время, проведенное у нас. Людмила не доверила его никому из организаторов. Только она и я с ним работали на маршруте.
Сама я родом из Темрюка. За ним есть место, где возле Керченского пролива сходятся два моря. Едешь по дороге — с одной стороны Черное, с другой — Азовское. Мы ему рассказывали, и он страшно заинтересовался этим местом. И все говорил, что еще раз приедет:
— Приеду к вам в марте 81-го года. Поедем к твоим родителям… Там у вас Темрюк, Тамань… вино… Вот когда пить начну — сразу сюда… Посмотрю, что там за «два моря»…
Не знаю, был ли он «зашит» в это время, но у нас совершенно не пил.
Разговоры о его следующем приезде шли, еще когда он у нас работал. Потом у Людмилы был, вероятно, и телефонный разговор с ним, потому что я помню, как оговаривались даже сроки его второго приезда, где его поселить, куда его свозить. Почему он говорил о весне 81-го, а не приближающегося 80-го года — ни вспомнить, ни объяснить не могу.
Очень много и смешно рассказывал он о съемках «Плохого хорошего человека». Точнее, об обратной стороне этого дела. Они с Папановым приехали на натуру первые, потом встречали в аэропорту Высоцкого… Очень весело им всем жилось, но недолго:
— Вызвали жен и ставку им платили, чтобы только они нас «оберегали».
А жены их стали по магазинам таскать, и Папанов требовал:
— Найдите мне красную майку! Буду в ней ездить на велосипеде на дачу, чтобы меня машины издали видели!..
Изображал Папанова, но я не могу так передать. Очень похоже! Была какая-то медсестра, с которой Папанов познакомился, и она его снабдила спиртом. Спрятались они вдвоем с Далем где-то, развели его… И Анатолий Дмитриевич все приговаривал:
— Х’лавное на Хейфица не упасть…
Рассказывал Даль о своих «загулах» с Высоцким:
— Сидим на кухне, пьем. Вдруг влетает Марина и говорит: «Алкоголики! А сами… сами пить не умеете!.. Научитесь сначала, а потом пейте!!!» Выдула бутылку водки и пошла спать спокойно…
Кстати, Даль к Высоцкому не «лип», как это делали многие. После Олега Ивановича к нам приезжал актер Борис Хмельницкий, так он с каждой сцены представлялся лучшим другом Высоцкого и рассказывал о нем примерно так:
— Вот приходит ко мне Володя… Помоги, говорит, музыку написать к песне…
Даль, во-первых, со сцены никогда о Высоцком не распространялся. А в наших разговорах отзывался о нем очень уважительно. Да, на вопросы зрителей о нем отвечал, но никакого «друга», никакого панибратства со сцены не звучало.
Очень он хвалил Олега Анофриева:
— Чрезвычайно талантливый актер, но не реализуется до конца. Не дают ему… Пьет, а из-за этого тормозят везде… И получается… получается обратная реакция.
И очень переживал, что в «Земле Санникова» пел Анофриев, а ему не дали петь самому. Актеры, кстати, тоже такие бывают: «тот плохой, этот еще хуже» — хают друг друга почем зря. А тут ни о ком подобных разговоров не было. Единственное — об администрации «Ленфильма». С такой досадой говорил, что «вообще уже достали».
О Михаиле Боярском говорил так:
— Он пошел по водевилям, а какой у него голос хороший! Парень — талантливый певец!.. Жалко, что и в комедиях частит… Он — серьезный актер.
Хвалил Камбурову. Она ему нравилась и как актриса, и как певица:
— Хорошая она женщина, хоть и песню у меня забрала…
Это про «Женю, Женечку и „катюшу“» — «Капли датского короля».
И сквозь все эти разговоры — тоска, такая тоска! По дороге ехал — шутил. Хотя невзначай бросил — как бы невзначай:
— Заставляют делать не то, что хотелось бы…
В Новороссийске только-только открылось варьете, и он нас с Людмилой все подначивал:
— Тэ-э-эк. Сейчас пойдем советское варьете смотреть!..
Всегда сидит на переднем сиденье рядом с шофером, повернется к нам (особенно если дорога дальняя) — и через плечо:
— Ну, че скисли?.. Повеселить вас? Байки порассказывать? Мм?..
И начинает такое выдавать!.. Он чувствовал, что мы к нему всей душой, и платил нам тем же. А потом въезжаем в Новороссийск и Людмила его спрашивает:
— Ну что, пойдем в варьете?
— Нет, девчонки… В другой раз. Сейчас приду в номер, разденусь полностью, лягу на холодный пол… Мне так легче…
С такой тоской…
В Новороссийске он себя чувствовал плохо — физически плохо, мы тогда это видели. Видно, и сердце побаливало. Но жаловался он все время на то, что очень болит нога, сильно травмированная на спектакле в «Современнике». Потирал колено и рассказывал, как все это произошло. Говорил, что боль была жуткая, когда это случилось. Зашла речь о «Современнике», и он много вспоминал о старых своих временах в этом театре, о временах, когда он только пришел туда.
— А потом стали зариться на зарплату… И на должности…
Были ли у него мечты? Да, были. Во-первых, поставить фильм. И рассказывал нам сюжет этой задумки:
— Есть такой анекдот… О том, как одному мужику кирпич на голову упал. Кто-то на него уронил, перепугался и отнес мертвое тело к железной дороге, положил там поперек рельсов. Поезд идет, машинист думает: «Ах! Я человека зарезал!». Остановил состав, мужика — под мышки и на автостраду кинул… Шофер едет: «Боже! Я человека задавил!» Ну и так далее… Вот по этому анекдоту комедию бы поставить…
Но мне тогда показалось, что он немножко в шутку все это нам рассказывает.
Часто задавали ему вопрос о том, почему он переходит из театра в театр:
— Играть хочется в театре, но опять же…
И я сама его спрашивала:
— А в каком?
— Ну, все не то… Вот собрать бы из всех театров актеров, которых я люблю и ценю. И с ними сыграть спектакль… Впрочем, это у меня уже «звездные мечты»…
Очень расстраивался, когда разговор заходил о закрытых фильмах — «В четверг и больше никогда» и «Утиной охоте». С такой горечью, рукой резко вниз — р-раз:
— Не могу больше! В корзину работаю!!! Все в корзину уходит…
Это был совершенно неожиданный момент. Он сидел с нами — такой веселый, и вдруг все это прорвалось.
Во время своей поездки он выступал все-таки во многих залах. Две встречи прошли в «Космосе». Одна прошла в Доме офицеров — ни шатко ни валко. Мы приехали туда прямо из Новороссийска; публика пришла вся утренняя, чопорная. Но все было абсолютно забито — сплошная молодежь: люди и в проходах стояли, невозможно было протиснуться. Даже я не могла к киномеханику пробраться. То же самое повторилось и в ДК Завода измерительных приборов.
И еще одна очень интересная встреча была в «Нефтегеофизике» — это небольшой институт в Краснодаре. Там зальчик всего на 50 мест, а людей было вообще 10–15 человек.
Эта аудитория у нас была на частном договоре, но устроитель встречи с их стороны была страстной пропагандисткой кино. Мы как увидели эту горстку людей — сразу к Далю:
— Олег Иванович… Ну, может, минут десять с ними поговорите?.. Что-то расскажете…
А он долго выступал — очень хорошо все прошло.
В Новороссийск мы приехали поздно — у нас по дороге была встреча в Доме культуры станицы Северской. У Даля там было на редкость хорошее настроение. Хотя с микрофоном на сцене что-то происходило: музыка какая-то врывалась.
В конце встречи он ждал окончания фрагмента и должен был выйти на сцену и сказать пару слов на прощание, а затем ехать дальше. Он приоткрыл чуть-чуть дверь в кулисах (шел фрагмент из «Не может быть!» по Зощенко, где его партнершей была Крючкова) и говорит в сторону экрана:
— Ну, давай, Светочка, закругляйся, закругляйся!.. Быстрее заканчивай, нам ехать пора…
Потом выскочил на сцену, раскланялся, получил цветы и был очень доволен.
В Новороссийске было несколько встреч. Одна, дневная — в СПТУ-7. Там были в основном подростки 15–17 лет. Им он читал Конецкого. А нам потом рассказывал о Конецком в жизни. Но в основном это были зарисовки о том, как его теща переживает, что он пьет, и общается на этот предмет со своим соседом по подъезду — Виктором Конецким:
— Она у меня петербурженка… А я от нее, бывало, убегу к Конецкому и спрячусь!
О своей жене он не рассказывал, но она все время в его разговоре проскальзывала:
— Заботится, опекает… Пить не дает — здоровье мое хранит…
Он упоминал о ней с таким чувством, как говорят о матери.
Рассказывал он и о своих близких — родителях, брате — капитане дальнего плавания. Считал, что все они очень хорошие люди.
Там же, в этом ПТУ, он рассказал ребятам, что сам хотел стать летчиком, но играл в баскетбол и сорвал сердце — не прошел по здоровью комиссию.
Говорил, что очень хочет работать в сказках, но:
— Даже у Кошеверовой сказки стали сейчас совсем не те, как раньше. Хочу сыграть в хорошей сказке, но кто такую снимет?..
Рассказывая о своих любимых фильмах, прежде всего называл «Женю, Женечку и „катюшу“» и «Старую, старую сказку». Кстати, он привозил свои ролики с фрагментами из фильмов — они все были склеены из маленьких-маленьких кусочков. Обычно же актер привозит ролик из какого-то одного фильма, в крайнем случае, из нескольких. А у него шли фрагментики из многих-многих работ, очень хорошо смонтированные им самим.
Потом, уже после приезда Даля, я показывала «Хронику пикирующего бомбардировщика» немецким студентам. Очень мне было интересно посмотреть, как они среагируют на эпизод, когда Даль — Соболевский говорит:
— Я хочу посмотреть в глаза этому Гансу, чтобы понять, что он чувствует, когда убили его лучшего друга…
Сижу я и думаю: как они этот фильм воспримут — немцы все-таки… А зальчик такой маленький — на 20 мест всего. Сидели молча, полная тишина. Встали, поклонились мне и ушли без единого слова.
По-моему, у Даля это был первый сильный фильм. Не по-актерски, а чисто по-человечески. И один из немногих правдивых фильмов о войне. Без всей этой дури «ура-вперед-в-атаку!»
Как возникла звукозапись встречи Олега Даля? Во-первых, мы с Людмилой хотели записать его просто для себя. У Витольда Витольдовича Яцкевича — директора ДК моряков в Новороссийске — была очень хорошая аппаратура, он и раньше записывал некоторых актеров. И когда зашла речь о том, где Даля записать, решили, что лучше всего, конечно, в Новороссийске: там все отлажено, там хорошие ребята радисты. И мы сразу с Витольдом договорились, чтобы нам сделали фонограмму. Долго и часто мы слушали ее потом, когда Олег Иванович умер… Я оттуда переписала его стихи, которые он читал по памяти. Нам он говорил, что у него вообще много стихов. А это стихотворение прочитал, кстати, всего один раз: на второй встрече во Дворце культуры моряков Новороссийска — ее мы и записали.
А вот первая была не очень удачная — какие-то городские ветераны пришли… Чувствовалось, что они его раздражают. Людмила сидела вся в напряжении, как на ножах, и все боялась, что он сейчас сорвется и что-нибудь этакое скажет всем этим «первым рядам»… Яцкевич тоже метался меж двух огней: и Даля любит, и честь своего Дворца блюдет.
Так что, первая встреча в «моряках» была неудачная — это в 20 часов. Не записали мы ее, скорее всего, потому, что просто что-то не было еще готово с аппаратурой.
После этой встречи нам в кулуарах выражали свое недовольство городские дамы преклонного возраста — бывшие морячки:
— Что это за актер?.. Вышел в своем пиджачке, сел за стол и бубнит что-то себе под нос!
А он в Новороссийске не мог долго стоять на сцене из-за ноги и читал им Конецкого, сидя за журнальным столиком.
Даль мгновенно почувствовал этот зал и то напряжение, которое в нем царило. В Новороссийск мы поехали почти сразу — на следующий день после его приезда, по-моему. В этот же день была только одна встреча где-то в Краснодаре. А во Дворце моряков первое выступление было вечернее, а второе дневное, на следующий день.
Очень смешно он шутил со сцены на одной из встреч:
— Вы думаете, у меня случайно фамилия Даль? И дар мой поэтический не случаен! Владимир Даль был лечащим врачом Пушкина, так что я в себе еще и пушкинское чувствую. И способности к сочинению стихов у меня из того времени!
На одной из встреч его попросили почитать стихи. Он читал и Пушкина, рассказав о недавнем телефильме со своим участием, и Лермонтова:
— Я вам прочту одно из своих любимых стихотворений…
И прочел «Наедине с тобою, брат…»
Тишина в зале была жутковатая…
Но даже на этой встрече были какие-то выкрики из публики, и мы бегали, суетились, хотя, в принципе, он мог спокойно «держать зал» и без нас:
— В зале всякие люди бывают… Но это мелочи все… отвечу. Если надо будет, и одерну сам.
И в Университете с запиской «закругляйся» тоже совершенно спокойно отреагировал. Кстати, когда мы вышли из Университета, к нам подошла Маша Лебедева — корреспондент «Комсомольца Кубани» — и просилась подсесть в машину для разговора с Олегом Ивановичем. А Людмила была вся заведенная после этой записки, и эта Маша ей чем-то не понравилась: подошла какая-то девочка, вся из себя, и показалась ей несерьезной. Но, если я не ошибаюсь, где-то Маша потом все-таки подходила к Далю с вопросами.
…Только потом, когда Даль умер, меня поразило сходство его и лермонтовской судеб. Только потом я поняла, что Судьбу не остановить: ведь и там и тут рядом были люди. Много людей… Как же они могли допустить эти Смерти? Почему?!! А в 1979 году у меня просто сердце сжималось: настолько я понимала, что абсолютно бессильна ему чем-то помочь. Я даже так и не решилась сказать ему напоследок то, что хотела: какой он талантливый, как он себя беречь для людей должен… Не шли у меня эти слова — и все! Потому что настолько щемяще больно было на него смотреть: шутит, весел — и вдруг ему так плохо! Хочет играть, хочет что-то делать и — ЗАДЫХАЕТСЯ в этом мире. Преждевременный человек, не вписавшийся в наше общество. И сердце-то защемило отчего? От предчувствия. Нет, не сможет он, наверное, долго жить такой двойственной жизнью! А наша суета земная раздваивала его постоянно.
И вот от этого ощущения полного бессилия рядом с таким человеком становилось ужасно тоскливо. Даже сказать ничего не можешь, потому что любые слова будут фальшивы рядом с его страданиями. И, страдая, он, сам того не зная, уже ничего не может сделать.
Сколько еще всего хорошего мог бы он создать, если бы ему давали работать! А сколько работ шло «в корзину»!
Он страшно переживал из-за того, что трудится, надрываясь, а до зрителей это не доходит: «Что ж вы так мало работаете?»
А вот сейчас он, по-моему, вообще бы ничего не делал — ушел бы от всех дел. Я его, действительно, совершенно не представляю в нашем нынешнем разброде, когда пошла вся эта лавина бог знает чего на экран. Судьба, действительно, «располагает»: сегодня он измучился бы еще больше. Одна отдушина нам и осталась — его старые фильмы…
Краснодар, 4 апреля 1991 г.
