Так вот почему Думбльдор не глядит ему в глаза! Боится, что из ярко-зеленых они вдруг превратятся в кроваво-красные с кошачьими прорезями зрачков; боится встретиться взглядом с Вольдемортом? Гарри сразу вспомнилась змеиная физиономия, торчавшая из затылка профессора Страунса, и он провел рукой по собственной голове, пытаясь представить, каково это.

Он всей кожей, всем телом чувствовал свою нечистоту – он носитель ужасной болезни, он недостоин сидеть в метро рядом с невинными, чистыми людьми, которые не запятнаны связью с Вольдемортом… Теперь он точно знал, что не просто видел все глазами змеи, но сам был ею…

И тут его посетило поистине кошмарное воспоминание. Оно всплыло на поверхность сознания, и внутренности Гарри зашевелились змеиным клубком.

Поезд, покачиваясь на ходу, проезжал темный тоннель. Оружие – это я, – подумал Гарри, и от жуткой мысли по венам словно заструился яд. Гарри похолодел, его бросило в пот. – Это меня хочет использовать Вольдеморт, вот почему меня так охраняют! Не меня, а от меня, да только без толку, нельзя же круглосуточно наблюдать за мной в «Хогварце»… Это я вчера ночью напал на мистера Уизли, Вольдеморт меня заставил… Может, он и сейчас внутри меня? И слышит все мои мысли?..

– Гарри, детка, что с тобой? – шепотом спросила миссис Уизли, наклоняясь к нему через Джинни, чтобы он расслышал ее за громыханием поезда. – Ты что-то неважно выглядишь. Тебе плохо?

Все внимательно на него посмотрели. Гарри яростно потряс головой и решительно уставился на рекламу страхования недвижимости.

– Гарри, милый, ты уверен, что нормально себя чувствуешь? – обеспокоенно повторила миссис Уизли уже на улице, когда они огибали некошеный травяной пятачок в центре площади Мракэнтлен. – Ты такой бледный… Тебе удалось утром хоть немного поспать? Точно? Как придем, сразу ложись в постель, до ужина еще два часа, ты успеешь отдохнуть, хорошо?

Гарри кивнул. Вот и прекрасно, можно будет избежать разговоров, об этом он и мечтал. Едва отворилась дверь, Гарри мимо ноги тролля, набитой зонтами, взбежал по лестнице в спальню.

И принялся расхаживать по комнате вдоль двух кроватей и пустого портрета Финея Нигеллия. В голове проносились мысли, одна страшнее другой.

Как я превратился в змею? Я что, анимаг?.. Нет, невозможно, я бы знал… Может, это Вольдеморт анимаг?.. Да, решил Гарри, это многое бы объяснило… В кого ему и превращаться, как не в змею… А раз он завладел мной, мы превратились вместе… Но все равно непонятно, как я за пять минут сумел оказаться в Лондоне и тут же вернуться? Впрочем, Вольдеморт – самый могущественный колдун в мире, не считая Думбльдора, конечно; перемещать людей с место на место ему, наверно, раз плюнуть.

И ведь… Какой ужас!.. Накатила острая паника: если Вольдеморт завладел им, значит, в эту самую минуту он видит штаб-квартиру Ордена Феникса, знает, кто в составе Ордена, знает, где прячется Сириус… И вообще, в голове у Гарри столько секретов – в первый же вечер здесь Сириус много чего понарассказал…

Остается одно: немедленно покинуть этот дом. Он проведет Рождество в «Хогварце», без друзей, и тем самым обезопасит их хотя бы на время каникул… Нет, не годится – в школе полно других ребят, есть кого ранить и калечить. Что, если его следующей жертвой станет Шеймас, или Дин, или Невилл? Гарри остановился и воззрился на пустой холст. На душе было очень и очень тягостно. Выбора нет: чтобы защитить от себя колдовское сообщество, придется вернуться на Бирючинную улицу.

Что же, подумал Гарри, раз другого выхода нет, медлить незачем. И, стараясь не думать, какие у Дурслеев будут лица, когда он вернется из школы на полгода раньше срока, Гарри пошел к своему сундуку. Захлопнув крышку, он запер замок и машинально поискал глазами Хедвигу. Потом вспомнил, что сова в школе – вот и хорошо, одной проблемой меньше, – схватил сундук за ручку, потащил к двери, но на полпути услышал чей-то презрительный голос:

– Стало быть, убегаем?

Гарри оглянулся. С портрета, небрежно прислонясь к раме, на него с насмешливым любопытством глядел Финей Нигеллий.

– Нет, не убегаем, – коротко ответил Гарри и потащил сундук дальше.

– Мне казалось, – Финей Нигеллий любовно огладил острую бородку, – что в колледж «Гриффиндор» зачисляют храбрецов? Однако, как я вижу, тебе место в моем колледже. Мы, слизеринцы, бесспорно храбры – но не глупы. И, если выбор есть, прежде всего спасаем свою шкуру.

– Я спасаю вовсе не свою шкуру, – холодно отрезал Гарри и, с трудом одолев особенно бугристый участок траченного молью ковра, подтащил сундук к самой двери.

– А, понимаю, – проговорил Финей Нигеллий, не переставая поглаживать бородку, – это не трусливый побег, но игра в благородство.

Гарри решил не реагировать. Он уже взялся за дверную ручку, когда Финей Нигеллий лениво процедил:

– У меня для тебя сообщение от Альбуса Думбльдора.

Гарри круто обернулся:

– Какое?

– «Оставайся на месте».

– А я и не двигаюсь, – не отнимая руки от двери, сказал Гарри. – Так что за сообщение?

– Я только что его передал, тупица, – любезно ответил Финей Нигеллий. – Думбльдор велит тебе: «Оставайся на месте».

– Почему?! – выпустив сундук, закричал Гарри. – Зачем ему, чтобы я здесь оставался? Что еще он сказал?

– Больше ничего. – Финей Нигеллий поднял тонкую черную бровь, словно удивляясь дерзости Гарри.

В Гарри поднялся гнев – словно змея из высокой травы. Он страшно устал, он совершенно запутался; за какие-то полсуток ему довелось пережить отчаяние, облегчение, снова отчаяние, а Думбльдор по-прежнему не желает с ним разговаривать!

– Значит, вот как?! – выкрикнул он. – «Оставайся на месте»? Когда на меня напали дементоры, все тоже только это и говорили! Сиди тихо, Гарри, пока взрослые все уладят! Тебе, конечно, мы ничего объяснять не будем, твои крошечные мозги не в состоянии это переварить!

– Знаешь, – чтобы перекричать Гарри, Финею пришлось повысить голос, – именно поэтому я ненавидел учительствовать! Молодежь всегда так всецело уверена в своей правоте! А не приходило ли в твою глупую голову, несчастный ты самоуверенный задавака, что у директора школы «Хогварц» имеются очень веские основания не посвящать тебя во все свои планы? Ты так увлеченно переживаешь из-за всеобщей бесчеловечности, но ни на секунду не задумался, что до сих пор, слушаясь Думбльдора, ни разу не попадал в беду. Ты, как все молодые люди, убежден, что лишь ты один наделен способностью думать и чувствовать, ты один умеешь распознать опасность или проникнуть в планы Черного Лорда…

– Значит, это правда? Он что-то планирует, и это связано со мной? – перебил Гарри.

– Разве я это сказал? – обронил Финей Нигеллий, рассматривая свои шелковые перчатки. – А теперь прошу меня извинить. Есть занятия и поинтереснее, нежели выслушивать глупости неблагодарных подростков… Приятного тебе дня.

И он изящно удалился за раму.

– Ну и катись! – заорал Гарри на пустой холст. – И передай Думбльдору спасибо неизвестно за что!

Холст молчал. Гарри, кипя от злости, оттащил сундук к кровати и бросился лицом вниз на изъеденное молью покрывало. Он лежал с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться; тело ломило от усталости, словно он прошел пешком много-много миль…

Невозможно представить, что всего сутки назад они с Чо Чан стояли под омелой… Как он устал… Но спать страшно… хотя непонятно, сколько он сможет бороться со сном… Думбльдор велел оставаться… наверно, это значит, что спать все-таки можно… но страшно… а если все повторится?

Он медленно проваливался в темноту…

В голове будто стояла кассета с фильмом, которая только и дожидалась, когда ее включат. Гарри опять шел вдоль шероховатых каменных стен пустынного коридора к черной двери… Вот, слева, поворот на лестницу вниз…

Гарри дошел до черной двери, но никак не мог ее открыть… Он стоял и смотрел на нее, отчаянно желая проникнуть внутрь… Там, за дверью, что-то очень-очень нужное и важное… Какая-то необыкновенная награда… Если бы только шрам перестал саднить… Тогда он сможет хорошенько все обдумать…

– Гарри, – откуда-то издалека позвал голос Рона, – мама говорит, ужин готов, но, если ты не хочешь, можешь не вставать, она тебе оставит.

Гарри открыл глаза, но Рон уже вышел.

Он боится быть со мной наедине, – пронеслось в голове у Гарри. – Что ж, естественно, после того, что сказал Хмури.

Теперь все знают, чтó у него внутри, и, наверно, никто не хочет, чтобы он здесь оставался…

Он не пойдет ужинать, не станет никому навязываться. Гарри перевернулся на другой бок и вскоре снова провалился в сон. Он спал долго и проснулся ранним утром. Живот сводило от голода. На соседней кровати похрапывал Рон. Гарри, щурясь, огляделся. На портрете темнел силуэт Финея Нигеллия. Видимо, его прислал Думбльдор – следить, чтобы Гарри ни на кого не напал.

Гарри с новой силой ощутил собственную нечистоту. Он жалел, что послушался Думбльдора… Чем так мучиться на площади Мракэнтлен, лучше уж отправиться к Дурслеям.

Следующий день до обеда все, кроме Гарри, украшали дом к Рождеству. Гарри уже и не помнил, когда Сириус последний раз так веселился – по-детски радуясь, что встречает праздник не один, крестный даже распевал рождественские гимны. Его голос доносился снизу, из-под пола холодной гостиной, где прятался Гарри. Он глядел в окно, на стремительно белеющее, набухающее снегопадом небо и с мрачным удовлетворением думал о том, что все, должно быть, сейчас судачат о нем – ну и пожалуйста, ему не жалко. Когда миссис Уизли негромко позвала его к столу, он не откликнулся, а лишь перебрался этажом выше.

Около шести вечера раздался звонок в дверь, и миссис Блэк, как всегда, подняла крик. Гарри, полагая, что это Мундугнус или еще кто-то из Ордена, поерзал, устраиваясь поудобнее. Он сидел у стены в комнате Конькура и, стараясь не замечать собственного голода, кормил гиппогрифа дохлыми крысами. И ужасно испугался, когда вскоре кто-то забарабанил в дверь.

– Я знаю, что ты там, – послышался голос Гермионы. – Выйди, пожалуйста. Мне надо с тобой поговорить.

– Ты-то что здесь делаешь? – изумленно спросил Гарри, открывая дверь. Конькур усердно скреб устланный соломой пол в надежде отыскать оброненные куски крыс. – Я думал, ты с родителями катаешься на лыжах.

– Сказать по правде, лыжи – это не мое, – ответила Гермиона. – Так что я решила встречать Рождество здесь. – Она раскраснелась с мороза, в волосах был снег. – Только Рону не говори. Я же ему без конца твердила, что лыжи – это очень здорово, а то он все потешался. Мама с папой, конечно, немного расстроились, но я сказала, что все, кто хочет нормально сдать экзамены, остаются в школе заниматься. Они не обиделись – они ведь хотят мне добра. Ладно, – деловито продолжила она, – пошли в вашу комнату. Мама Рона разожгла там камин и прислала сэндвичи.

Вслед за ней Гарри спустился на второй этаж. В комнате он с удивлением обнаружил Рона и Джинни, сидящих рядышком на кровати Рона.

– Я приехала на «ГрандУлете», – не дав Гарри сказать ни слова, бодро сообщила Гермиона и сняла куртку. – Вчера утром Думбльдор мне сразу рассказал, что произошло, но я не могла уехать, не дождавшись официального окончания триместра. Кхембридж, кстати, в бешенстве, что вы улизнули прямо у нее из-под носа. Хотя Думбльдор ей и объяснил, что он вас отпустил и что мистер Уизли в святом Лоскуте. В общем…

Она села рядом с Джинни, и они обе вместе с Роном уставились на Гарри

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Гермиона.

– Отлично, – буркнул Гарри.

– Ой, Гарри, только не ври, – сказала Гермиона. – Рон и Джинни говорят, что с тех пор, как вы вернулись из больницы, ты от всех прячешься.

– Ах вот как! – Гарри гневно посмотрел на Рона и Джинни. Рон уставился себе под ноги, но Джинни сохраняла невозмутимость.

– Но это же правда! – воскликнула она. – И ты ни на кого не смотришь!

– Это вы на меня не смотрите! – огрызнулся Гарри.

– Видимо, вы смотрите друг на друга по очереди и никак не попадете в такт, – предположила Гермиона. Уголки ее губ дрогнули.

– Очень смешно, – разозлился Гарри и повернулся к ним спиной.

– Ладно, хватит изображать всеми непонятого, – резко сказала Гермиона. – Я знаю, что вы вчера вечером подслушали…

– Неужели? – проворчал Гарри. Он стоял, сунув руки глубоко в карманы и глядя на снегопад за окном. – Значит, разговариваем обо мне? Пожалуйста, мне не привыкать.

– Мы хотели поговорить с тобой, – сказала Джинни, – но ты прятался…

– А я не хотел ни с кем разговаривать, – заявил Гарри, раздражаясь все больше.

– Ну и очень глупо, – сердито ответила Джинни. – Кроме меня, у тебя нет знакомых, в которых вселялся Вольдеморт. Я лучше других знаю, что это такое.

Ее слова так подействовали на Гарри, что он на некоторое время застыл. А потом развернулся.

– Я забыл, – сказал он.

– Тебе легче, – холодно отозвалась Джинни.

– Прости меня, – искренне попросил Гарри. – Но, значит… ты считаешь, он в меня вселился?

– Ты помнишь все, что ты делал? – деловито спросила Джинни. – У тебя бывают провалы, когда ты не знаешь, чем занимался?

Гарри судорожно порылся в памяти.

– Нет, – ответил он наконец.

– Тогда никто в тебя не вселялся, – объявила Джинни. – Потому что у меня были провалы по несколько часов подряд. Я оказывалась где-нибудь, но не помнила, как туда попала.

Гарри едва осмеливался ей верить, однако ему против воли полегчало.

– Но мой сон про змею и вашего папу…

– Гарри, такие сны бывали у тебя и раньше, – вмешалась Гермиона. – В прошлом году ты тоже иногда видел, что делает Вольдеморт.

– Тогда было по-другому. – Гарри покачал головой. – Сейчас я находился внутри змеи. Я как будто был змеей… Что, если Вольдеморт как-то перенес меня в Лондон?..

– Когда-нибудь, – смертельно усталым голосом произнесла Гермиона, – ты прочтешь «Историю “Хогварца”» и, возможно, запомнишь, что на территории нашей школы нельзя аппарировать. Так что, Гарри, даже Вольдеморту не под силу заставить тебя перелететь из спальни в Лондон.

– Ты все время был в кровати, дружище, – сказал Рон. – Пока нам не удалось тебя разбудить, я не меньше минуты смотрел, как ты мечешься.

Гарри снова стал расхаживать по комнате и все думал, думал. Слова друзей не просто успокаивали, но и очень разумно все объясняли… Он машинально взял сэндвич с тарелки на кровати и жадно затолкал его в рот.

Значит, я все-таки не оружие, – подумал Гарри. Его сердце наполнилось ликованием, и в этот миг из-за двери донеслись рулады Сириуса, который поднимался к Конькуру, во всю глотку распевая «Возрадуйтесь, счастливы гиппогрифы». Гарри страшно захотелось запеть вместе с ним.

Как только ему могла прийти в голову мысль вернуться на Бирючинную улицу? Сириус очень заразительно радовался тому, что дом полон гостей и, главное, что Гарри снова с ним, – от мрачного мизантропа, каким крестный был летом, не осталось и следа. Напротив, он словно задался целью сделать Рождество в своем доме таким же веселым, как в «Хогварце», а то и лучше. Он трудился без устали, убирал, украшал, и к вечеру в сочельник дом стало просто не узнать: все канделябры начищены и увешаны уже не паутиной, а гирляндами остролиста, золотым и серебряным дождем; на вытертых ковриках искрится волшебный снег; огромная елка, добытая Мундугнусом и украшенная живыми феями, загораживает генеалогическое древо Блэков, а на торчащие из стены головы домовых эльфов надеты бороды и колпаки Санта-Клауса.

Рождественским утром Гарри, проснувшись, увидел в ногах горку подарков. Горка Рона была несколько больше, и он ее почти наполовину разобрал.

– Неплохой улов в этом году, – донесся его голос из облака упаковочной бумаги. – Кстати, спасибо за компас для метлы – красота! Получше, чем подарочек Гермионы, – ты прикинь, дневник домашних заданий…

Гарри порылся в своих подарках и нашел сверток, подписанный Гермионой. Она и ему подарила книжечку, похожую на ежедневник, только эта книжечка, если ее раскрыть, изрекала сентенции вроде: «Если в срок дела не делать, то потом придется бегать».

Сириус и Люпин подарили Гарри великолепный многотомник «Практическая защитная магия и ее применение в борьбе с силами зла». Там рассказывалось обо всех видах контрпорчи и заклятий, и каждая статья сопровождалась прекрасной двигающейся цветной иллюстрацией. Гарри увлеченно пролистал первый том; сразу было ясно, что книги окажутся хорошим подспорьем для занятий Д. А. Огрид прислал лохматый коричневый кошелек, очень зубастый, видимо, для защиты от воров, но, к сожалению, Гарри не удалось положить в него ни одной монетки – он рисковал остаться без пальцев. Бомс подарила маленькую действующую модель «Всполоха». Гарри долго смотрел, как крохотная метелка летает по комнате, и жалел, что лишен настоящей. От Рона он получил огромную коробку всевкусных орешков, от мистера и миссис Уизли, как обычно, свитер и сладкие пирожки, а от Добби – какую-то немыслимую картину. Судя по всему, эльф нарисовал ее сам. Гарри перевернул картину вверх ногами, чтобы посмотреть, не лучше ли повесить ее так, и тут с громким хлопком у его кровати появились Фред и Джордж.

– Веселого Рождества, – пожелал Джордж. – Не ходите пока вниз.

– Почему? – удивился Рон.

– Мама опять плачет, – хмуро сказал Фред. – Перси вернул рождественский свитер.

– Без записки, – прибавил Джордж. – Не спросил, как папа, не навестил его, ничего.

– Мы попытались ее утешить, – продолжал Фред, обходя вокруг кровати, чтобы взглянуть на картину. – Объяснили, что Перси – всего лишь навсего разбухшая куча крысиного дерьма.

– Но это не помогло, – закончил Джордж, угощаясь шокогадушкой. – Пришлось подключить Люпина. Так что пусть он сначала ее немного развеселит, а уж потом мы пойдем завтракать.

– А это вообще что такое? – Фред, прищурясь, поглядел на творение Добби. – Похоже на гиббона с двумя фингалами.

– Да это Гарри! – объявил Джордж, тыча в обратную сторону картины. – Вот же написано!

– Точно, вылитый, – ухмыльнулся Фред.

Гарри кинул в него дневником домашних заданий; книжечка ударилась об стену, упала на пол и радостно заголосила: «Ставь точки над “е” и крючочки над “и” – и только тогда за ворота иди!»

Наконец Гарри и Рон оделись и пошли вниз. Отовсюду слышались голоса обитателей дома, желавших друг другу веселого Рождества. На лестнице ребята встретили Гермиону.

– Спасибо за книгу, Гарри, – поблагодарила она. – Я давным-давно мечтала о «Новой теории нумерологии»! А духи, Рон, весьма необычные.

– Ерунда, – отмахнулся Рон и, кивнув на аккуратно упакованный сверток у нее в руках, полюбопытствовал: – А это для кого?

– Для Шкверчка, – вдохновенно ответила Гермиона.

– Надеюсь, не одежда? – разволновался Рон. – Помнишь, что сказал Сириус? «Шкверчок слишком много знает, мы не можем его отпустить!»

– Не одежда, – сказала Гермиона, – хотя, будь моя воля, я бы подарила ему что-нибудь вместо этой его жуткой тряпки. А тут стеганое одеяло – по-моему, как раз подойдет для его спальни.

– Какой еще спальни? – Гарри понизил голос до шепота – они проходили мимо портрета матери Сириуса.

– Сириус говорит, у Шкверчка на кухне в общем-то не спальня, а… каморка, – ответила Гермиона. – Он вроде бы спит в чулане под бойлером.

В кухне было пусто, если не считать миссис Уизли, которая стояла у плиты. Гнусаво, как при сильной простуде, она пожелала всем счастливого Рождества. Ребята отвели глаза.

– Это здесь, что ли, спальня Шкверчка? – Рон прошел к обшарпанной двери в углу напротив кладовки. Гарри ни разу не видел, чтобы эта дверь была открыта.

– Да. – Гермиона явно нервничала. – Эмм… Наверно, лучше постучать?

Рон постучал. Ответа не последовало.

– Рыщет небось где-нибудь наверху, – сказал Рон и недолго думая потянул дверь на себя. – Фу-у!

Гарри заглянул внутрь. Большую часть чулана занимал огромный старинный бойлер, но внизу, под трубами, Шкверчок устроил себе гнездо. На полу валялись вонючие тряпки и одеяла, усеянные засохшими хлебными крошками и огрызками заплесневелого сыра. Посередине, где Шкверчок спал, была небольшая вмятина. В дальнем углу поблескивали монетки, валялись разные вещички, спасенные Шкверчком от Сириуса, в том числе семейные фотографии в серебряных рамках, которые Сириус летом выкинул. Стекла побились, но черно-белые фигурки смотрели на Гарри свысока, и он, чуть задохнувшись, узнал темноволосую женщину с тяжелыми веками, которую судили в Думбльдоровом дубльдуме: Беллатрикс Лестранж. Судя по всему, ее фотография была у Шкверчка любимой – он поставил ее перед другими и, как умел, склеил стекло колдолентой.

– Пожалуй, я оставлю подарок здесь. – Гермиона аккуратно положила сверток в ложбинку и притворила дверь. – Он придет и найдет его.

Из кладовки вышел Сириус с огромной индейкой в руках.

– Кстати, кто-нибудь вообще в последнее время видел Шкверчка? – спросил он.

– Я не видел с тех пор, как мы сюда приехали, – отозвался Гарри. – Ты еще приказал ему выйти вон из кухни.

– Точно… – нахмурился Сириус. – Знаешь, по-моему, я тоже его с тех пор не видел… должно быть, где-то прячется.

– А он не мог уйти? – спросил Гарри. – Вдруг, когда ты сказал: «вон», он подумал: «вон из дома»?

– Нет-нет, эльфы не могут просто так уйти. Только если получат одежду. С домом их связывают очень крепкие узы, – сказал Сириус.

– Если очень хотят, то могут, – возразил Гарри. – Добби два года назад ушел от Малфоев, чтобы предупредить меня. Естественно, ему пришлось себя наказать, но он тем не менее смог.

Сириус растерялся, но потом ответил:

– Я его попозже поищу. Наверняка рыдает где-то наверху над какими-нибудь панталонами моей мамаши. Конечно, он мог забраться в вытяжной шкаф и умереть… но не будем радоваться раньше времени.

Близнецы и Рон засмеялись; Гермиона, наоборот, оскорбилась.

После рождественского обеда все Уизли, Гарри и Гермиона в сопровождении Шизоглаза и Люпина собирались в больницу навестить мистера Уизли. Мундугнус пришел к пудингу и бисквитному пирогу. Он каким-то образом исхитрился «взять напрокат» машину – метро в праздник не работало. Автомобиль, позаимствованный, вероятнее всего, без согласия владельца, расширили изнутри с помощью того же заклинания, которое использовалось для незабвенного «форда-англия». Снаружи машина выглядела как обычно, но в салоне спокойно разместились десять пассажиров. За руль сел Мундугнус. Миссис Уизли долго колебалась – неприязнь к Мундугнусу боролась в ней с отвращением к немагическим путешествиям, – но в конце концов холод на улице и мольбы детей победили, она сдалась и охотно уселась на заднее сиденье между Фредом и Биллом.

Улицы были пусты, и до св. Лоскута они доехали быстро. По безлюдной улице к больнице с оглядкой плелись немногочисленные колдуны и ведьмы. Все вылезли из машины, и Мундугнус отъехал за угол, чтобы подождать там. Остальные, будто прогуливаясь, добрались до витрины с манекеном в зеленом нейлоне и по очереди прошли сквозь стекло.

Приемный покой выглядел празднично: светящиеся хрустальные шары, теперь красно-золотые, превратились в гигантские блестящие украшения; дверные проемы увили остролистом, а по углам стояли белые рождественские елочки, усыпанные волшебным снегом и льдинками и увенчанные мерцающими золотыми звездами. Народу было гораздо меньше, чем в прошлый раз, хотя посреди зала Гарри чуть не сбила с ног какая-то ведьма, стремглав летевшая к справочному столику с японским мандарином в левой ноздре.

– Семейное недоразумение? – ухмыльнулась пухлая блондинка. – Вы сегодня третья… Порчетерапия, пятый этаж.

Когда они вошли, мистер Уизли сидел в постели с подносом на коленях и доедал индейку. По его лицу блуждала робкая улыбка.

– Ну как ты, Артур, нормально? – спросила миссис Уизли мужа, когда все поздоровались и вручили ему подарки.

– Нормально, даже отлично, – преувеличенно пылко заверил мистер Уизли. – Вы случайно… э-э… по дороге не встретили знахаря Смешвика, нет?

– Нет, – насторожилась миссис Уизли, – а что?

– Ничего, ничего, – помотал головой мистер Уизли и стал разворачивать подарки. – Ну а как вы? Хорошо провели день? Кому что подарили? О Гарри – это же просто чудо! – Мистер Уизли только что развернул его подарок: моток легкоплавкой проволоки и отвертки.

Миссис Уизли была явно не удовлетворена ответом мужа и, когда тот принялся жать Гарри руку, внимательно поглядела на бинты под ночной рубашкой.

– Артур, – в ее голосе явственно послышался щелчок захлопнувшейся мышеловки, – тебе сменили повязку. На день раньше, Артур! Они должны были сделать это завтра.

– Что? – испуганно переспросил мистер Уизли и повыше подтянул одеяло. – Нет, нет… это так… это… я…

Под пронзительным взглядом миссис Уизли он, казалось, стремительно съеживался.

– Но… Молли, только не нервничай… У Огастэса Оя появилась одна идея… Это ординатор, ты его знаешь, милый такой мальчик… Он увлекается… ммм… нетрадиционной медициной… потому что… некоторые мугловые методы очень и очень… а это, Молли… это называется швы, они дают великолепные результаты при лечении ран… у муглов…

Миссис Уизли издала очень страшный звук, не то вопль, не то рык. Люпин отошел от койки и направился к оборотню – у того не было посетителей, и он с завистью смотрел на гостей мистера Уизли. Билл пробормотал что-то насчет чая и ретировался, а близнецы, ухмыляясь, вскочили и бросились вслед за ним.

– Ты хочешь сказать, – с каждым словом голос миссис Уизли становился все громче: казалось, она не замечает, как все разбегаются в страхе, – что связался с мугловой медициной?

– Не связался, Молли, дорогая, – умоляюще произнес мистер Уизли, – а просто… просто мы с Оем решили попробовать… только, к несчастью, с моими ранениями… короче говоря, вышло не так, как мы рассчитывали…

– То есть?

– Ну… Не знаю, представляешь ли ты, что такое… швы?

– Насколько я понимаю, вы пытались зашить кожу, – с безрадостным смешком проговорила миссис Уизли, – но даже ты, Артур… даже ты не мог так сглупить…

– Пожалуй, я бы тоже выпил чаю, – сказал Гарри, поспешно вскакивая.

Он, а вместе с ним Гермиона, Рон и Джинни вылетели из палаты. Дверь за ними с размаху закрылась, но они еще успели услышать вопль миссис Уизли: «ЧТО ЗНАЧИТ “МЫ ДУМАЛИ”?!»

Они зашагали по коридору. Джинни, покачав головой, сказала:

– Папа в своем репертуаре. Швы… Я вас умоляю…

– Честно говоря, при немагических ранениях они и правда помогают, – заметила Гермиона. – Просто, наверно, этот яд их растворяет… Слушайте, а где тут вообще буфет?

– На шестом этаже, – ответил Гарри, вспомнив путеводитель.

Пройдя по коридору, они сквозь двойные двери вышли на лестницу и зашагали вверх по скрипучим ступенькам. Стены здесь тоже были увешаны портретами грозных знахарей. Знахари что-то кричали визитерам вслед, ставили непонятные диагнозы, предлагали зверские способы лечения. Какой-то средневековый колдун во всеуслышание объявил Рону, что у него очень запущенная ряборылица. Рон ужасно оскорбился, но колдун не отставал, а портретов шесть бежал за ним, распихивая постоянных обитателей.

– Ну и что это за гадость? – свирепо спросил Рон.

– Весьма тяжелый кожный недуг, молодой господин, из-за него ваше обличье обретет еще более изъязвленный и ужасающий вид, нежели теперь…

– У самого у тебя ужасающий вид! – Уши Рона сильно покраснели.

– …есть только одно лекарство – возьмите печень жабы, в полнолуние крепко привяжите ее к горлу, обнажитесь, встаньте в бочку с глазами угря…

– У меня нет никакой ряборылицы!

– Но, молодой господин, неприглядные пятна на ваших ланитах…

– Это веснушки! – истерично заорал Рон. – Оставь меня в покое! Вали на свою картину!

Он повернулся к остальным. Те изо всех сил пытались сохранять невозмутимость.

– Какой этаж?

– По-моему, шестой, – сказала Гермиона.

– Нет, это пятый, – возразил Гарри, – нам на следующий…

Но тут он оказался на площадке и застыл в изумлении: перед ним были двойные двери, которые, согласно вывеске, вели в отделение порчетерапии, а в дверях – окошко, откуда, прижимая нос к стеклу и широко, бессмысленно улыбаясь, пристально смотрел голубоглазый белозубый мужчина с золотистыми кудрями.

– Батюшки мои! – воскликнул Рон, уставившись в свой черед на кудрявого блондина.

– Мамочки! – воскликнула и Гермиона, задохнувшись от удивления. – Профессор Чаруальд!

Бывший преподаватель защиты от сил зла изящно распахнул дверь и направился к ребятам. На нем был длинный лиловый халат.

– Здравствуйте, здравствуйте! – бодро воскликнул он. – Вы, я полагаю, ко мне за автографами?

– Надо же, ничуть не изменился, – шепнул Гарри на ухо Джинни, и та усмехнулась.

– Э-э… как поживаете, профессор? – поинтересовался Рон слегка виновато: в свое время Чаруальд лишился памяти и оказался в Лоскуте из-за барахлившей волшебной палочки Рона. Впрочем, Чаруальд тогда хотел стереть память и Гарри и Рону, поэтому Гарри сейчас не очень-то ему сострадал.

– Прекрасно, даже восхитительно, благодарю вас! – с чувством ответил Чаруальд и достал из кармана изрядно потрепанное павлинье перо. – Ну-с, сколько вам автографов? Я, знаете ли, выучился писать без отрыва!

– Эмм… Спасибо, но сейчас нам автографы не нужны. – Рон, повернувшись к Гарри, поднял брови.

– Профессор, – сказал Гарри, – вам, наверное, не следует ходить по коридорам? Вам нужно бы вернуться в палату.

Улыбка Чаруальда постепенно увяла. Он внимательно поглядел на Гарри, а затем спросил:

– Мы с вами, случайно, не встречались?

– Да… встречались, – подтвердил Гарри. – Вы были у нас учителем. В «Хогварце», помните?

– Учителем? – слегка встревожился Чаруальд. – Я? Правда? – А затем его лицо с пугающей внезапностью вновь расцвело улыбкой: – Я ведь научил вас всему, что вы знаете, не так ли? Ну-с, так как же автографы? Дюжины, я полагаю, будет довольно? Подарите их своим друзьям-приятелям, чтобы они не чувствовали себя обделенными!

Тут из двери в дальнем конце коридора показалась чья-то голова, и раздался крик:

– Сверкароль, проказник, куда ты опять удрал?

Немолодая знахарка с добрым лицом и елочным дождем в волосах торопливо дошла до двери и заулыбалась ребятам.

– Ах вот что, Сверкароль! У тебя гости! Как это мило, и к тому же в Рождество! Знаете, к нему ведь никто не ходит, к бедняжке! Ума не приложу почему, он у нас такой зайчик… Правда, лапушка?

– Мы пишем автографы! – с лучезарной улыбкой сообщил Сверкароль знахарке. – Им надо много-много! Отказы не принимаются! Надеюсь, мне хватит фотографий…

– Только послушайте, – с нежностью сказала знахарка, улыбаясь Чаруальду как шаловливому двухлетнему малышу, и взяла его за локоть. – Пару лет назад он был известной личностью, и мы очень надеемся, что его страсть раздавать автографы – признак, что память возвращается. Вы не зайдете? Понимаете, у нас закрытое отделение, он, должно быть, улизнул, пока я вносила рождественские подарки, обычно-то мы дверь запираем… Не подумайте, он не опасен! Но, – она понизила голос до шепота, – бедняжка, храни его небеса, может сам себе навредить… Он же не помнит, кто он такой, уйдет куда-нибудь, а дорогу назад найти не сможет… как замечательно, что вы зашли его навестить.

– Э-э, – Рон показал наверх, – мы вообще-то… э-э…

Но знахарка выжидательно улыбалась, и слова Рона «хотели выпить чаю» как-то растворились в воздухе. Ребята беспомощно посмотрели друг на друга и вслед за Чаруальдом и знахаркой пошли по коридору в отделение.

– Только давайте недолго, – шепнул Рон.

Знахарка указала палочкой на дверь палаты им. Яна Вотжедуба и пробормотала: «Алохомора». Дверь распахнулась, и она, не отпуская Чаруальда, первой ступила через порог, подвела больного к его койке и усадила рядом в кресло.

– Это палата для хроников, – негромко проговорила она. – Для неизлечимых. Конечно, при современных зельях и заклинаниях – и известной доле удачи, разумеется, – можно рассчитывать на некоторое улучшение. Сверкароль, например, явно начинает понимать, кто он такой; у мистера Дода тоже наблюдается улучшение и речь восстанавливается. Мы, правда, никак не разберем, что он говорит… Ладно, ребятки, я еще не всем раздала подарки, так что я вас оставлю, поболтайте пока.

Гарри осмотрелся. Да, сразу видно, что в этой палате пациенты живут постоянно; там, где лежит мистер Уизли, личные вещи никто не копит. Стена у койки Чаруальда сплошь увешана его портретами – все они зубасто улыбаются и приветливо машут. Многие подписаны Чаруальдом для себя, детскими печатными буквами. Сейчас, как только знахарка усадила его в кресло, Сверкароль придвинул к себе свежую стопку фотографий, схватил перо и со страшной скоростью начал ставить автографы.

– Можете раскладывать по конвертам, – сказал он Джинни, одну за другой швыряя подписанные фотографии ей на колени. – Видите, меня не забыли, я постоянно получаю кучу писем от поклонников… Глэдис Прэстофиль пишет каждую неделю… Знать бы еще зачем… – Он озадаченно замер, но затем вновь просиял и с удвоенной энергией взялся за автографы. – Полагаю, дело в моей внешности…

На койке напротив лежал очень печальный мужчина с нездоровым цветом лица; он что-то бормотал себе под нос и не замечал ничего вокруг. Через две койки от него находилась женщина с головой, обросшей густой шерстью; Гарри вспомнил, что нечто подобное случилось во втором классе и с Гермионой – к счастью, ее случай оказался излечим. Две самые дальние койки были отгорожены цветастыми занавесками, чтобы посетители могли спокойно пообщаться с больными.

– Вот видишь, Агнес, – весело обратилась знахарка к женщине с меховым лицом, передавая ей небольшую горку рождественских подарков. – И тебя не забывают! И сын твой прислал сову, что вечерком забежит. Замечательно, правда?

Агнес несколько раз громко гавкнула.

– И, Бродерик, смотри, тебе прислали цветочек в горшке и чудесный календарь. Вот, тут на каждый месяц – новый красивый гиппогриф! Все веселей будет, правда? – Знахарка подошла к бормочущему человеку, поставила на тумбочку малопривлекательное растение с длинными вислыми щупальцами и с помощью палочки повесила на стену календарь. – И… ой, миссис Лонгботтом, вы уже уходите?

Гарри круто обернулся. Цветастые занавески были раздвинуты, а по проходу между койками к двери шли посетители: грозная старуха в длинном зеленом платье, побитой молью лисьей горжетке и остроконечной шляпе с чучелом ястреба и – Невилл. Он уныло брел по пятам за бабушкой.

До Гарри вдруг дошло, кого они навещали, и его бросило в жар. Лихорадочно озираясь, он искал, чем бы отвлечь остальных, чтобы Невилл вышел из палаты незамеченным, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы. Но Рон, услышав фамилию Лонгботтом, тоже поднял глаза и, не успел Гарри его остановить, позвал:

– Невилл!

Невилл вздрогнул и весь сжался, будто чудом увернулся от пули.

– Это мы, Невилл! – обрадовался Рон и вскочил со стула. – Ты видел?.. Тут Чаруальд! А ты кого навещаешь?

– Это твои друзья, Невилл, деточка? – любезно проговорила бабушка Невилла, нависая над ребятами.

Невилл явно готов был провалиться сквозь землю. По его лицу ползли темно-багровые пятна, и он упорно отводил глаза.

– Ах да. – Вглядевшись в Гарри, бабушка сунула ему морщинистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. – Да-да. Разумеется, я вас знаю. Невилл отзывается о вас с большим уважением.

– Э-э… спасибо. – Гарри пожал протянутую руку. Невилл упорно не поднимал глаз, и его лицо все гуще багровело.

– А вы, двое, конечно же Уизли, – продолжала миссис Лонгботтом, царственно предлагая руку Рону, а затем Джинни. – Я знакома с вашими родителями – не очень близко, разумеется, – но это прекрасные люди, прекрасные… А вы, должно быть, Гермиона Грейнджер?

Гермиона, изумленная тем, что миссис Лонгботтом знает ее по имени, обменялась с ней рукопожатиями.

– Невилл много о вас рассказывал. Вы его не раз выручали, не так ли? Он хороший мальчик, – она с суровым одобрением поглядела на внука, – но, боюсь, не унаследовал отцовского таланта. – И миссис Лонгботтом кивнула на койки у дальней стены. Ястреб на шляпе угрожающе покачнулся.

– Что?! – поразился Рон. Гарри хотел наступить ему на ногу, но оказалось, что в джинсах проделать это незаметно довольно трудно. – Там твой папа, Невилл?

– Что это значит, Невилл? – грозно осведомилась миссис Лонгботтом. – Ты не говорил друзьям о своих родителях?

Невилл сделал глубокий вдох, поднял лицо к потолку и потряс головой. Гарри никогда и никого не жалел так, как сейчас Невилла, но не знал, чем ему помочь.

– Здесь нечего стыдиться! – сердито воскликнула миссис Лонгботтом. – Ты должен гордиться, Невилл, гордиться! Не затем они пожертвовали своим здоровьем и рассудком, чтобы их стыдился единственный сын!

– Я не стыжусь, – еле слышно отозвался Невилл. Он по-прежнему избегал встречаться взглядом с друзьями. Рон привстал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть родителей Невилла.

– Но ты избрал странный способ это показать! – заявила миссис Лонгботтом. – Мой сын и его жена, – она величаво повернулась к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, – потеряли рассудок под пытками приспешников Сами-Знаете-Кого.

Гермиона и Джинни зажали рты ладонями. Рон, перестав выгибать шею, пристыженно замер.

– Они были аврорами, и их очень уважали в колдовской среде, – продолжала миссис Лонгботтом. – Это были чрезвычайно одаренные люди. Я… Алиса, деточка, что такое?

К ним боязливо, бочком, подошла мама Невилла, одетая в ночную рубашку. От круглолицей счастливой женщины с фотографии первого Ордена Феникса не осталось ровным счетом ничего. Лицо постарело, щеки ввалились; глаза казались чересчур большими, а всклокоченные, абсолютно белые волосы – мертвыми. Она не хотела – или не могла – говорить, но, глядя на Невилла, как-то странно топталась, робко протягивая ему что-то на ладони.

– Опять? – устало вздохнула миссис Лонгботтом. – Спасибо, Алисочка, спасибо. Невилл, возьми, что там у нее?

Но Невилл и так уже подставил руку, и его мама уронила туда фантик от взрывачки Друблиса.

– Какая прелесть, – с деланым восторгом похвалила бабушка Невилла и похлопала невестку по плечу.

А Невилл тихо и серьезно сказал:

– Спасибо, мамочка.

Алиса, напевая про себя, заковыляла к своей койке. Невилл обвел всех вызывающим взглядом, словно говоря: только попробуйте засмеяться! Но Гарри в жизни не видел ничего менее забавного.

– Что же, нам пора, – вздохнула миссис Лонгботтом, натягивая длинные зеленые перчатки. – Очень приятно было познакомиться. Невилл, выбрось эту обертку, у тебя их столько, что комнату можно оклеить.

Но, глядя им вслед, Гарри заметил, что Невилл тайком сунул фантик в карман.

Дверь палаты закрылась.

– Я не знала, – со слезами в голосе произнесла Гермиона.

– И я, – хрипло отозвался Рон.

– И я, – еле выдохнула Джинни.

Они посмотрели на Гарри.

– Я знал, – хмуро проговорил он. – Мне Думбльдор сказал. Но я обещал никому не говорить… За это Беллатрикс Лестранж и посадили в Азкабан – за применение пыточного проклятия. Она пытала родителей Невилла, пока они не сошли с ума.

– Беллатрикс Лестранж? – в ужасе переспросила Гермиона. – Это которая на фотографии в каморке у Шкверчка?

Повисло долгое молчание, которое нарушил возмущенный Чаруальд:

– Слушайте, для чего я, спрашивается, учился писать без отрыва?