Глава 5
До Перехода ей оставалась всего неделя, когда взялись за нее совсем уж основательно. Подсылали в студию под видом новых учениц слезливых девиц, которые в раздевалке вешались Лане на шею и рассказывали одна другой жальче истории о том, «что стало бы, если бы им вовремя не помогли…», звонили на домашний и спрашивали Кэти. А после о том, что с ней случилось:
— Нет ее? А где она?
— Нет и не будет.
— Что-то случилось? Съехала?
— Я ничего не знаю.
Лана отбрехивалась, как могла.
— Как не знаете, вы же живете вместе? С ней что-то случилось?
— Послушайте, мне нужно идти…
— Вы что-то скрываете?
— До свидания.
— Эй, девушка! Вы что-то знаете о Кэти? Ей плохо? Вы допустили, чтобы ей стало плохо?
Она вешала трубку, а потом по полночи не могла уснуть.
Но хуже всего наседала, делаясь то строгой, то мягкой Патриция, которая то и дело попадалась на пути с работы домой, из дома на работу.
— Милая, вы же понимаете, что могли помочь подруге…
— Уйдите от меня, пожалуйста.
— И не помогли.
Патриция носила длинное бесформенное пальто и туфли с квадратным носком на низком каблуке. На ее очках часто блестела морось от дождя.
— Я пыталась.
Лана стала бояться выходить из подъезда, чертовски жалела об отсутствии черного входа и о том, что они не поселились на первом этаже, — выпрыгнула бы с балкона.
— Вы плохо пытались. Ведь видели, что ей плохо, но не настояли на том, чтобы пойти развеяться.
— Я приглашала ее. Не один раз.
— Но не настояли.
— Я настаивала.
— Плохо настаивали.
— Послушайте, что вам от меня нужно?
— Вы еще можете ей помочь.
— Ей уже не поможешь. Она мертва!
Голос Ланы в такие моменты срывался на крик.
— Вот именно, — собеседница оставалась непробиваемой и равномерно-глухой к чужому мнению. — Но вы можете восстановить добрую память о ней.
— Как? Местью? Разве это добрая память?
— А вам бы не хотелось, чтобы за вас отомстили? Если бы не тот человек, она сейчас уже вернулась бы назад, снова занималась бы в школе, ночевала с вами в одной квартире, ходила бы в кафе и рестораны, жила бы…
— Уйдите от меня, пожалуйста. Отстаньте.
Мольбы получались тихие и слезливые — чувство вины у нее за последние дни зашкалило через край. И Лана, уже не боясь показаться невежливой, ускорялась и убегала от незваной спутницы вперед по улице. Не прощаясь.
Солнце неспешно катилось по небосводу Ла-файи; парковка продолжала пустовать. Теперь Лане хотелось не только пить, но и есть. Но сильнее всего ей хотелось домой — поспать. Воспоминания измотали ее, выпили энергию, осушили до дна. Колыхнулось забытое ощущение «я виновата», и на шее, мешая нормально дышать, вновь затянулась петля. Виновата, что вовремя не помогла Кэти, что не отказалась от шприца. Виновата, что в какой-то момент действительно начала верить, что один укол способен восстановить справедливость, — не тот, который убивает, но тот, который калечит. Временно. Может, Кэти и правда стало бы легче?
Ей что-то подсыпали в чай, который она пила между занятиями. Несколько раз Лана ловила входящую и выходящую из тренерской Милену Славскую, и та всякий раз притворялась, что искала мисс Далински, чтобы спросить, когда можно будет увидеть новое расписание.
Расписание Лана вывесила за два дня до отъезда — уже для нового тренера, — но Милена в тренерскую все равно наведывалась.
После чая Лана становилась апатично-безвольной, но заметила это слишком поздно. Когда уже приняла от Патриции коробку, когда разрешила приложить к своему затылку непонятный прибор.
— Всего лишь на секунду. Это не больно. Тату. Нет-нет, не беспокойтесь — временное. Чтобы активировать процесс восстановления памяти…
Когда к Порталу неслась тонированная машина, а по сторонам мелькали умытые дождем улицы, Лана не слушала про «активацию процесса восстановления» — она мечтала побыстрее оказаться по «ту сторону» баррикады. Как выяснилось — зря.
Что ж, теперь она здесь. По эту сторону — в Ла-файе. Ровно четыре дня. В чемодане шприц, на виллу она вернуться не может, и где-то там за щитом бродит, как оскаленный волк, разъяренный Мо.
Журчал фонтан. Лана ворочала во рту сухим от жажды языком.
* * *
Стоя у раковины, Марио оттирал остатки шоколада с тарелок так тщательно, будто эти грязно-бурые следы были ему глубоко ненавистны. Блинчики. Шоколад. Его гнев улегся еще на пути к дому, осталось лишь недоумение по поводу собственного поведения — зачем сорвался? — и холодная бритвенно-ясная рассудительность.
Лана для него опасна. Возможно. Возможно, сильно, возможно, не сильно, но ее лучше убрать. Заказать? Нет, даже будучи припертым к стене, Кассар никогда не был человеком экстремальных мер, и заказывать он никого не будет. Припугнуть? Изъять шприц, купить билет до дальнего города, пообещать, что, если вернется, будет хуже? Он может так пообещать, что ему поверят.
Камни со стола он убрал. Разложил по коробочкам, постарался забыть, что извлекал их на свет — ничего, справится сам. Без раствора, без умения впадать в «паузу» — выживал ведь как-то до того? Попробует отыскать Химика, достать еще одну ампулу — если нет, выберет наугад, как и в прошлый раз. Оникс — оникс, рубин — рубин. Сапфир он отыщет навряд ли…
С чистых тарелок стекала вода; в раковине лопались мыльные пузыри. Давила тоска. Ему предстояло продумать меру пресечения попытки очередной Серпенты его убить, а вместо этого хотелось лечь, закрыть глаза и забыться.
«Амфора». Он заплатил за платье шестьдесят долларов и пятьдесят центов — оно продавалось со скидкой…
Стояло перед глазами красное от удушья лицо Ланы — «я ничего… не помню…»
Нанять того, кто вправит ей мозги? Проследить, чтобы улетела куда-нибудь далеко и надолго? Приставить «невидимку», чтобы докладывал о ее местоположении?
В какой-то момент, среди холодного тумана ярости, закралась вдруг странная и новая мысль: а что, если она пришла не за ним?
Мо завис.
Да, Серпента. Да, шприц. Но что, если Лану Далински прислали на Пятнадцатый не по его, а по чью-то чужую душу?
Это меняло дело.
Весь следующий час Марио раскладывал в голове различные схемы поворота событий, но от надежды избавиться так и не смог. Женщина, способная убить из мести, являлась для него подвидом мутанта — нелюдем, — и работать с такой не хотелось. Однако потерпеть ее ради нахождения сапфира одиннадцать дней он мог. Даже сквозь ненависть. Долгий опыт в бизнесе научил его держать нейтральное выражение лица и с друзьями, и с врагами, и не высказывать Лане собственного мнения о ее умственных способностях и характере он, если постарается, сумеет.
Сапфир. Стоил ли он всех мучений? Стоила ли сама жизнь всех радостей и горестей, что преподносили ее будни?
Голубел вдали океан, все еще светило солнце. Для него, для других — просто светило, — и он мог его видеть.
Марио отыскал в кармане сотовый и набрал номер. Выждал несколько длинных гудков, затем спросил:
— Фрэнки? Здравствуй. Кассар. Можешь снова отыскать для меня по видеозаписям с уличных камер одного человека? Нет, давай занят ты окажешься в следующий раз…
* * *
Ревел движок мотоцикла; Марио почти в два раза превышал скорость — неделю спустя в почтовом ящике будет дожидаться штраф — и черт с ним…
Фрэнки сообщил странное: твоя мадам добралась на такси — номер такой-то — до пустыря на горе. Да, там, где фонтан. И парковка. И, кажется, больше ничего нет.
Есть. Мо совершенно точно знал, что там есть, — Портал. О нем переставали помнить, если с момента перехода прошло более трех-пяти дней, однако о нем все еще помнила Лана и знал Марио. Знал, потому что однажды ради интереса выяснил его местоположение — заплатил приличную сумму, потешил любопытство. Теперь пригодилось.
Объездное шоссе пустовало, но изредка приходилось обгонять: то ползущую легковушку со старичками, то тарахтящий мопед курьера, то грузовик с надписью «Лучшие продукты — в каждый дом!». Серпантин на обгонах становился в разы опаснее, но Кассар не сбавлял скорость.
Если Лана впала в панику и совершит обратный Переход, шанс отыскать сапфир растает окончательно. Да, разговор будет сложным: если девчонка все же пришла по его душу, придется убедить ее, что он не убийца — не намеренный убийца. Он найдет слова. Должен.
Если успеет.
Ее, сидящую на траве, он увидел сразу же — яркое розовое пятно на фоне зеленого травяного полотна — сумка у ноги, со ступни сброшена туфля. И испытал колоссальное облегчение — успел! Заглушил мотоцикл, едва успел выставить подножку, как уже бежал в сторону девчонки:
— Лана… Лана!..
Она моментально поднялась на ноги и попятилась назад:
— Не подходи! Я уйду… уйду с Уровня. И ты больше никогда меня не найдешь.
Ее лицо сделалось таким бледным, будто она никогда не выходила из пещеры на поверхность.
— Я уйду, слышишь?
— Погоди, стой! Стой! Да стой же ты!
— Чего ты хочешь? Назад свой аванс? За платье?
«Да засунь ты это платье себе в жопу!» — мысленно выругался Мо.
— Остановись ты. Отдохни. Один диалог — это все, о чем я прошу.
— Я не веду диалогов с убийцами, — Лана остановилась и вновь, как в примерочной, вдруг подобралась, сделалась сильной и злой. Пригрозила:
— Отвали от меня насовсем, слышишь? Или уйду.
— Да подожди ты…
Он сделал еще один шаг вперед и вдруг наткнулся на упругую невидимую стену — уперся в нее сначала шлемом, который держал в руках, затем лицом — будто влип кожей в теплую медузу, — а там и всей грудью.
А через секунду его с размаху отбросило назад.
* * *
Она более не желала с ним общаться — им нужно было расставить все точки над «i». Для нее Мо более не тот Мо, каким она знала его до сегодняшнего полудня. Раньше был человек, теперь — убийца.
«Не подходить… Не дразнить… Не реагировать…»
Кто их знает — маньяков, — какая у них логика? Вчера был нормальным, а сегодня параноик. Не понравится слово, выражение лица, покажется саркастичной улыбка, и сомкнутся снова вокруг шеи руки… Ну уж нет.
— Уходи, мы больше не работаем вместе. Я верну тебе все деньги — вышлю на счет. И за платье тоже. У тебя три минуты, слышишь? Если через три минуты ты все еще будешь здесь, я уйду на Четырнадцатый. Навсегда. А там у меня… влиятельные друзья, там меня защитят…
Она врала неуверенно и жалко и все это время пятилась назад.
— Лана…
Он держал в руке шлем.
— Ты меня слышал. Оставь меня в покое и больше не приближайся.
— Я хотел извиниться…
— Ничего не нужно. Не важно.
И она зашла за будку. Уселась в тени позади облупившейся стены — далеко от него, голоса не слышно — и поняла, что дрожит всем телом. Если не уйдет, ей придется войти в Портал. Назад не хотелось до боли, до застрявшего в горле истеричного крика — она прошла тот этап, прошла и не желает в него возвращаться. Где-то у океана белела колоннами у входа вилла — ее новый дом.
«Уходи. Уходи, пожалуйста. Оставь меня в покое… Оставьте меня все в покое…»
Пусть все наладится. Как-нибудь. И она выльет яд, выбросит шприц, отыщет работу — пусть даже плохую поначалу. Она пойдет в спорт — она любит спорт. Пусть только все наладится…
Какое-то время в тупичке с парковкой и фонтаном было тихо. Уехал? Нет, она бы услышала рокот мотора.
За будкой начинались заросли — плотные, густые.
«А что, если щит пропустит его? Случайно. Даст сбой…»
От этой мысли Лану тошнило. В паре метров от ее ноги росла трава — высокая, стрельчатая и колючая на вид, — дальше живописная, но крайне плотная растительность — в такую лезть себе дороже. Все плохо, везде крайности — спаси ее, Создатель, помоги принять верное решение…
В этот момент в ее сумочке зазвонил телефон.
Она не сразу поняла, что это звонок сотового — никогда раньше не слышала его. Подпрыгнула на месте, удивилась, откуда играет мелодия, даже огляделась вокруг. А после нехотя извлекла на свет жужжащую трубку. Долго держала ее на ладони и мысленно молилась — пусть Марио найдет слова. Абсурд, они ей не нужны, но пусть он их найдет. Какие-то нужные, правильные, такие, которым она поверит, чтобы мир, который треснул по швам, вдруг сросся назад и расцвел. Ведь так бывает — как в сказке? Ей отчаянно хотелось в это верить.
— Алло.
Она и сама не поняла, зачем ответила.
— Лана…
Прямо перед собой она смотрела стеклянным и безжизненным взглядом — знала, что Марио волшебных слов не найдет. Не заставит ее выйти из круга и сесть к нему на мотоцикл, даже если заплатит еще полмиллиона, ни за что не принудит захотеть его снова обнять. Никогда. Никогда-никогда-никогда.
— Ты душил меня.
— Я…
И тишина. Долгая, вязкая, бесконечная. Они молчали оба. Наконец, хриплый голос:
— Я сорвался. Прости.
— Как такое можно простить?
— Лана…
— Нельзя… душить… людей.
Ей хотелось плакать — в эту минуту ей было настолько жаль себя, что она готова была явиться с повинной к Патриции и заявить, что та была права. Мужики — козлы. Бывают ими.
— Твое тату…
— Что — мое тату? Думаешь, я пришла за тобой?
— А ты…
«… не пришла?» — он не договорил, но она услышала.
— Пришла, да! — заорала зло, уже сквозь слезы. — Но не собиралась тебя убивать. Я вообще никого и никогда не собиралась убивать!
— А она это сделала, — слова кое-как пробились через крик, и, расслышав их, Лана осеклась.
— Та девушка, — ровно добавил Мо, — с такой же татуировкой, как у тебя. Она убила Тома — моего друга. А я не успел его спасти.
Лана молчала почти минуту, переваривая, утрамбовывая новые пласты информации — те, которые не желала переваривать и утрамбовывать. Неужели? Кэти… все-таки… Нервно сглотнула:
— Что ты сказал? Повтори.
— Она убила Тома…
— Какого цвета были ее волосы?
Тишина. Короткий выдох:
— Рыжими.
— Ее звали…
Марио довершил фразу сам:
— …ее звали Кэти Саймон.
Чтобы выяснить черту, где невидимый барьер врастал в землю, Мо швырнул в него ошметком кокосовой кожуры и теперь сидел рядом с ним спиной к будке. Смотрел на синевшую у горизонта полоску океана, на звук шагов даже не обернулся. Теплый ветер колыхал волосы на его макушке; отблескивало в лучах солнца поднятое стекло на мотоциклетном шлеме. Шлем напоминал отрубленную голову инопланетянина — пустую пластиковую оболочку.
Лана опустилась на траву в паре метров от кокосовой кожуры. Тихо попросила:
— Расскажи.
— Рассказать что?
— Расскажи… все. Про Тома. Про…Кэти. Что с ней стало?
Голос Марио прозвучал спокойно и глухо — голос человека, обреченного извечно сознаваться в непоправимом.
— Она душила меня. Когда я пытался спасти его.
— Душила. Тебя?
— Да, шнуром от лампы.
— Разве может женщина…
— …удушить мужчину? Может. Если эта женщина невменяемая.
Лана знала, что такое невменяемая женщина, — Кэти была такой. Злой, почерневшей и одержимой.
— Она… Я…
Слова булькали в горле, как густая жижа, — пытались пробиться на поверхность, но их было слишком много. Предложения не складывались, и Марио недослушал:
— Я всего лишь хотел оттолкнуть ее. Кое-как размотал удавку, а после ударил ее — хотел отключить. Но она упала… Неудачно.
И тишина вновь повисла над газоном, забытой богом парковке и над будкой Портала, из которой никто не выходил.
— Они осудили меня.
— Кто?
Мо не оборачивался. Лана рассматривала его напряженную фигуру со спины — темную футболку, мощные плечи, сложенные локтями на согнутых коленях руки.
— Комиссия. Меня осудили и дали «розетку». Теперь раз в месяц для того, чтобы жить, я должен входить в комнату и выбирать камень. Если повезет — камень обеспечит меня существованием больше, чем на месяц. А если не повезет, то до следующей комнаты я не доживу.
— Что такое «розетка»?
Когда Марио поднялся с травы и обернулся, Лана разглядела на его усталом, будто постаревшем лице залегшие под глазами тени и глубокие морщины. И еще тоску — ту самую, которая все это время пряталась в глубине глаз.
— Вот эту.
Он резким движением стянул через голову майку и остался стоять перед ней с голым торсом. А Лана задохнулась от шока и удивления — в человеческую грудь был впаян блестящий медальон. Красивый и одновременно зловещий, в центре которого матово поблескивал черный камень. Четыре лепестка, словно крест, словно клешни краба, утопали в живой плоти.
Она не нашлась, что сказать, — открывала и закрывала рот, с ужасом изумлялась тому, что такое вообще возможно — изуродовать человека подобным образом.
— Что это… как…
Марио хмыкнул коротко и невесело. Почти равнодушно.
— Я расскажу тебе эту историю один раз — всю по порядку. И чтобы не быть голословным…
И он принялся чертить в воздухе Жест Правды.
Слова текли из Мо ровно, без запинки, как река в давно отвоеванном у земли русле, — не пугал его даже висящий перед лицом светящийся знак.
А Лана беззвучно плакала. Не слушала историю, но смотрела страшный, разворачивающийся перед глазами фильм и утирала слезы. Кого жалела — себя за трусость? Кэти за отсутствие ума? Тома за неудачно встреченную судьбу? Марио? Вот Марио она жалела точно. Потому что между строк этот сильный некогда мужчина тоскливо просил о помощи — скупо, немо, стараясь не глядеть в глаза тому, перед кем сделался рабом, пал в силу обстоятельств на колени.
Нет, он не пал. Даже в беде остался стоять на ногах, и по тону его голоса, по интонациям Лана знала, если откажет ему — он будет пытаться сам. Привык все сам.
Она вышла из круга — ступила в невидимый барьер и преодолела его, — когда история иссякла. Все еще висел перед мужским лицом, отбрасывая на кожу оранжевые блики, суровый символ; Лана опустилась на траву.
— Не бойся. Я не причиню вреда.
— Я знаю.
Даже если бы он не клялся в «не причинении ущерба» под зорким оком Жеста Правды, она все равно знала бы — не причинит. Вдруг до малейшей реакции ей стало понятно поведение Марио в примерочной — ход его мыслей, слова и действия. Действительно не хотел и действительно сорвался. А она, будучи в том же положении, не сорвалась бы?
Он вдруг стал ей глубоко небезразличен — этот крепкий, но в этот момент придавленный невидимым грузом изнутри мужчина, не потерявший в тяжелой жизненной ситуации ни спокойствия, ни рассудительности.
— Мы должны отыскать сапфир, так?
— Не должны. Но мы можем попытаться.
— Мы его найдем. Попытаемся.
Когда-то она не сумела помочь Кэти, но всей душой теперь желала помочь Марио — исправить хотя бы что-то, переписать грядущий трагичный конец.
Солнце, совершив привычный круг по небосводу, устало катилось вниз; купался в закатных лучах далекий океан.
— У этой истории есть и другая часть. Моя. И я расскажу ее тебе, только… отвези меня домой.
Еще недавно она отсекла бы себе руки, лишь бы не держаться ими за сидящего рядом человека, а теперь чувствовала, что обнимет его спокойно, без внутреннего сопротивления. Возможно, обнимет теснее, чем нужно.
— Ты, наверное, хочешь есть?
— Хочу. И пить, и есть. И еще я очень хочу выпить.
Он понял. Не стал комментировать — просто поднялся с травы и подал ей широкую теплую ладонь.
Когда дошли до мотоцикла, светящийся символ, надзирающий за тем, кто его вызвал, наконец, растворился в оранжевом вечернем воздухе.
Более всего она была признательна, что он взял заботы по добыче провизии на себя. Пока оставленная на вилле Лана принимала душ, Мо сходил в ближайший магазин и вернулся с тяжелым пакетом. Она как раз вытирала волосы полотенцем, когда он принялся выставлять на стол: запечатанный в пластик салат, вареный картофель, банку соленых огурцов, палку колбасы, хлеб…
— Водка?
— Я подумал, что сегодня она подойдет лучше всего.
Водку Лана ненавидела, но роптать не собиралась. Действительно: шампанское пьют в праздник, вино для удовольствия, коньяк тянут под хорошие истории, виски под плохие. Но чтобы извлечь на свет истории ужасные, требуется тяжелая артиллерия — и водка в самый раз.
— У меня нет стопок.
— У тебя есть кружки.
— Это ужасно… как в студенческой общаге.
Марио хмыкнул.
Он более не казался ей чужим — наоборот, своим в доску. Удивительно… «свой» — орудующий, как у себя дома, здоровый высокий мужик. Красивый мужик. Лану завораживала цепочка на его шее и тату на бицепсе.
За стол они сели, когда солнце лизнуло край воды у горизонта; сквозь кухонные окна лился тусклый розовый свет.
Она напивалась незаметно и неотвратимо — так набирают скорость несущиеся с заснеженной горы санки. Сначала кажется, что ты управляешь ими, и вот уже они управляют тобой. Ее не перебивали, слушали внимательно, и не ручеек, а целый фонтан из слов вдруг пробился на поверхность — гейзер, растопивший и смущение, и стыд. Прорвалась застарелая плотина печали, и Лана вдруг осознала, что ей не просто нужно — ей жизненно необходимо выговориться. Обо всем. Она прикладывалась к стопке, морщилась, долго отфыркивалась, пригубив, затем тщательно жевала огурец и продолжала изливать душу. Мо пил тоже; неспешно исчезали с тарелок бляшки колбасы, кусочки желтого сыра, все просторнее становилось в аквариуме-банке, где раньше теснились корнишоны, а теперь на дне плавал только один, а остальное — водоросли из укропа.
Водка общению способствовала. Под нее удивительно ясно вспоминались и пережитые эмоции, и совершенно ненужные подробности — Лана рассказывала про свои занятия, про учениц, про город, который оставила позади… Тяжело давались слова про Кэти, еще тяжелее про себя и Патрицию; легко про остальное.
Когда гейзер иссяк, она ощутила себя пустой, почти что невесомой и очень пьяной, избавившейся от груза. Они с Марио сидели по одну сторону стола, лицом друг к другу, и Мо, сложив руки на коленях, дослушав, долго молчал. Затем не выдержал, спросил:
— Зачем ты взяла этот шприц?
И покачал головой.
Лана икнула.
— Боялась.
— Чего?
— Что меня снова осудят. Скажут, что не хотела помочь ей тогда, не помогаю и теперь…
— Но месть — это не помощь.
— Поэтому я и не мщу.
Они снова замолчали. Сложились кубики-детали, встали на место недостающие элементы, и им обоим вдруг стало ясно, что они совсем друг другу не враги.
За окном стемнело; загрохотала басами ближайшая дискотека. Шелестел прибой.
Лана чувствовала себя пьяной-пьяной. И еще напуганной. Почему-то весь смысл совершенных в прошлом поступков и допущенных ошибок дошел до нее только теперь — здесь, в Ла-файе, на этой кухне.
— Я боюсь, Мо.
И она, не задумываясь, подалась вперед, положила голову ему на плечо — под веками стало темно, а внутри тепло.
— Чего?
— Того, что они придут за мной. Решат проверить, выполнила ли я задание.
— Не придут, — его низкий голос звучал у самого уха; Марио не подался вперед и не отстранился. — Пока я рядом, я сумею тебя защитить.
— Сумеешь? И через одиннадцать дней тоже?
— Если буду жив. А если нет, твое задание будет считаться выполненным.
Чтобы проверить, действительно ли он улыбается, Лана отклонилась назад. И убедилась — улыбается той самой улыбкой, в которой нет места веселью.
— Дурак!
Выдала в сердцах и ощутила, что ей одинаково сильно хочется его обнять и ударить.
* * *
— Если не получится с первого раза, мы попробуем еще раз. И еще… Будем ходить туда каждый месяц, пока не получится.
— Но действие раствора длится всего три недели.
— Мы купим новый.
— Химика нет.
— Отыщем Химика. И все заново.
«Мы… мы… мы…»
— Зачем тебе все это?
— Чтобы ты жил.
— Я чужой тебе человек.
— Уже нет.
— Чужой, Лана. Это все порыв… Водка.
— Не водка. И ты не чужой!
Она злилась.
— Мы справимся, слышишь? Не сдавайся. Мы сможем…
На щенячий энтузиазм Ланы Марио смотрел со снисходительной грустью.
* * *
А потом он предложил дельное — избавиться от шприца, и она отправилась в спальню грохотать чемоданом. Чувствуя себя не то шпионом, не то спецагентом из фильма, вернулась шатающаяся и непривычно серьезная, протянула ему коробку.
— Вот.
Под сенью наступившей ночи выбрались во двор.
Яд Марио вылил под корни здоровой пальмы, на замечание «Теперь точно сдохнет» он не обратил ровным счетом никакого внимания. Пустой шприц многократно обмотал бумагой и полиэтиленовым мешком, после чего сунул себе в сумку.
— У меня дома есть дробилка. Потом сожгу.
— Не касайся его только.
— Не коснусь.
Они стояли у края бассейна, и вода из-за подсветки в нем казалась неестественно голубой, как кусок забытого дневного неба. Прогретая плитка нехотя отдавала тепло, грела ступни. Газон там, где горели ночники, зеленел, а дальше терялся во мраке; южные ночи падали на Ла-файю тяжелой плотной бахромой.
Мо пора было уходить, но он почему-то стоял — ничего не ждал, но и не торопился.
— Не везет тебе с покупкой одежды, да?
Лана нервно хихикнула.
— Ну, почему же… Сегодня я поживилась новым платьем с ценником у горла и туфлей.
— Одной?
— У второй сломался каблук.
— Мда. Великий день великих покупок.
Кажется, он улыбался.
— Завтра с утра съездим снова, и ты пройдешься по магазину по-человечески.
— Без маньяков в примерочных?
— Без.
Его глаза сделались серьезными.
— И… прости.
Лана перебила:
— Проехали. Все хорошо, правда.
А потом, повинуясь вдруг порыву, попросила:
— Покажи.
Марио напрягся. Но спорить не стал — вновь поднял майку, развел локти в стороны, застыл. Вздрогнул, когда к лепестку «розетки» прикоснулись пальцами.
— Больно?
— Больно. Душе.
— А телу?
Тишина.
— Я подойду, ладно?
— Конечно. Заеду за тобой завтра в десять, как обычно.
И Мо, бесшумно обогнув стоящие рядом кресла и столик, скрылся на ведущей к калитке дорожке.
Завтра.
Завтра отсчет пойдет уже на часы — осталось десять дней.
Помаргивали в вышине звезды; застыли в отсутствии всякого ветра резные верхушки пальм. Неожиданно для себя Лана ощутила, что все хорошо — вопреки всему и несмотря ни на что. Она просила о том, чтобы все наладилось? И оно наладилось. Из врага Мо вновь превратился в друга — чудо. Он приедет утром, чтобы отвезти ее на завтрак, а после они вновь займутся камнями…
От этой мысли ей почему-то сделалось хорошо.
Прежде чем уйти спать, она не удержалась — задрала край юбки, опустилась на окаймляющую бассейн дорожку и сунула в теплую, как парное молоко, воду ноги. Спокойно вдохнула, выдохнула и зажмурилась от удовольствия.
