Глава 4
С утра Мо пек блины: ловко выливал половник жидкого теста на раскаленную поверхность, проворачивал сковороду, как теннисную ракетку, на которой старался удержать мячик, после водружал ее — с равномерно растекшимся блином — на плиту. Выпекаться.
Лана, обычно предпочитающая на завтрак что-нибудь легкое — йогурт или мюсли, — давилась слюной. Вдыхала сладкую смесь запахов из масла, ванили и растопленного шоколада для начинки, и понимала, что съест, наверное, вопреки своим устоям, не один, а, два или три блина. Хорошо, если на трех остановится. Да, сегодня день «прощай, диета». Кто бы знал, что Марио умеет готовить?
— А я вчера долго сидела у моря. Сначала, как вернулась домой, отдохнула, дождалась, пока перестанет болеть голова, а потом вышла на пляж. Ты не представляешь, какое это красивое зрелище — застывшая волна. Чтобы рассмотреть ее в деталях, я улеглась у самой кромки прибоя — песок еще не остыл…
За ее спиной гремела посуда: скребла о края миски ложка, стукнула о поверхность плитки джезва — Марио поставил вариться кофе.
— … Вот если бы у меня был фотоаппарат… Хотя, это ведь надо уметь — разбираться в объективах, линзах, фильтрах, — я бы сделала такой кадр, который видела глазами: прозрачная толща воды и миллион сине-зеленых оттенков. Как хрусталь, как стекло. Как бок выдуваемой мастером вазы.
— Фотоаппарат всегда можно купить, — донеслось до нее, — а в линзах ты разберешься. Запишешься на курс, изучишь основы мастерства, освоишь технику — и вперед.
— Сделать это своей профессией?
— А почему нет?
— Стать фотографом? Разве на этом можно заработать?
— Заработать можно на любом деле, которое любишь.
— Кхм…
С этой точки зрения Лана не размышляла. Действительно. Может, работа — это не всегда сидение в офисе? Не стояние за плитой, не коротание бесконечных часов перед экраном компьютера, не разговор с клиентами по телефону, не… ярмо? Интересная мысль, заманчивая.
— Не думаю, что у меня так просто получится. Когда мир застывает — это непередаваемо. Это тот момент, который мы не успеваем увидеть глазами, который никогда не успеваем рассмотреть. В нем… столько граней.
Ей вдруг подумалось, что, может быть, зря она об этом говорит? Может, Марио испытывает зависть? Ведь это он хотел выпить раствор и уметь то, что теперь умеет она. Может, ему неприятно слушать?
И она смущенно добавила:
— Только удержать это состояние трудно — требуется много усилий. И ходишь потом мокрый.
— Мокрый?
— Вспотевший.
Чтобы ненароком не развить неприятную для хозяина дома тему, она сгребла со стола в ладонь оставленные здесь со вчерашнего дня камни и замолчала.
* * *
В последний раз Марио пек блины около четырех месяцев назад. Раньше такое случалось часто и в охотку, но вставленная в грудь «розетка» намертво убила тягу к прекрасному — так ему казалось.
А сегодня «тяга» вернулась снова. Не тяга даже — надежда. Она вспыхнула, всколыхнулась размашистыми крыльями сверкающей птицы, заворочалась в гнезде и собиралась рвануть в полет. А все благодаря Лане.
«У меня получилось…»
Эти слова сделали его вновь мягким и податливым. Отступила привычная злость, являвшаяся привычной спутницей на протяжении последних недель, поблекла тоска, робко захотелось творить…
«У меня получилось…»
Из-за этих слов он вчера все-таки открыл шампанское и осушил один бокал. Не за победу, но за птицу-надежду — жить с ней было легче. Ее присутствие ощущалось, как присутствие сестры милосердия в палате тяжелобольного: «Все будет хорошо… Все обязательно будет хорошо». Такие слова мечтает слышать каждый. Даже тот, кто в них не верит, не имеет права верить. Все будет хорошо.
Лана буднично перебирала камни, тянулась к ним сама, и Марио благодарил неведомого Создателя за то, что тот послал к нему в помощь правильного человека. Такого, которого не нужно было «прессовать» и «покупать», который не ленился, не шантажировал, не пытался выведать лишние и ненужные ему детали. Человека усидчивого, заинтересованного, адекватного, интересного. И даже красивого.
Свои длинные светлые волосы Лана никогда не стягивала и не закалывала, и Мо часто смотрел на то, как прямые пряди скользят по ее спине. Густые, шелковистые. Он смотрел на них и тогда, когда она, вдруг повернувшись, заметила его взгляд. А, заметив, смутилась и истолковала его совершенно по-женски:
— Да, сосульками. Все никак не могу купить плойку и завить. А так одна и та же прическа и даже одежда… Стыдно, честное слово.
Он вдруг понял, что с момента приезда на Уровень она так и не успела посетить торговый центр. Именно «посетить-посетить», что означало неторопливо пройтись и купить все, что нужно, а не «посетить-пробежаться» — потратить жалкие десять минут на поиски необходимого. И у нее ни одежды, ни нужных предметов обихода, а отсюда смущение. Вероятно, вечером она выстирала и отгладила единственный сарафан, а утром вздыхала, глядя на себя в зеркало. Женщины. Зачастую им не понять, что не прическа, косметика или новое платье создают истинную красоту, но особенное выражение глаз. Нежность, сияние сердца, мягкая полуулыбка.
Марио не стал вдаваться в философию. Вместо этого предложил:
— А хочешь, на обеде съездим в «Амфору»?
— Что это?
— Новый торговый центр — самый большой в Ла-файе.
— Но ведь обед — это от силы час?
— Кто тебе такое сказал? Походишь, сколько душе угодно, купишь, что понравится. Самому туда добираться далеко, а я знаю короткую дорогу.
Мо хитро улыбнулся. И пока Лана неуверенно открывала и закрывала в поисках ответа рот, он поспешно добавил:
— И я не буду стоять над душой. Посижу внизу, в кафе, а после прогуляюсь по отделу электроники — давно хотел.
Он не хотел, и он соврал. Но глядя на ее лицо — такое благодарное в этот момент, — он соврал бы о чем угодно.
— Кстати, блинчики готовы, мисс. Тебе сколько? Число меньше трех не называть.
И ему адресовали укоризненный взгляд и задорную улыбку.
* * *
Когда Лана сосредотачивалась на камнях, мир замирал — будто бы темнела комната и пригасал свет за окном, расплывались очертания предметов, — в центре внимания находились лишь они одни — разноцветные стекляшки. Чтобы вплыть в нужный режим, уже не требовалось представлять Марио — разве что на секунду. Разум привыкал к новым ощущениям и почти охотно в них соскальзывал — шаг в сторону, мимо каната, и уже летишь… В ее случае — «висишь».
Висеть тоже с каждым разом становилось все проще: уже не напрягал монотонный гул. Лана даже умудрялась под него размышлять: о тонкой синей рубашке Мо с короткими рукавами, открывавшей расстегнутой пуговицей часть загорелой груди, о количестве времени, требуемом для сжигания калорий после сытного завтрака, о предстоящем визите в «Амфору» — как хорошо, что часть денег она взяла с собой. Но чаще всего она размышляла о том, что получись у нее увидеть то самое нужное «сияние» — увидеть и запомнить, — и не пришлось бы им тратить одиннадцать дней на бесполезное занятие. Она бы просто учила его наизусть — разное, испускаемое разными камнями, как зубрят наизусть параграф книги. Вернулся — повторил. И все.
В перерывах она спрашивала:
— А если бы у меня вышло сейчас — увидеть и запомнить — мы могли бы пойти в комнату сегодня?
— Нет.
— Почему?
— Потому что вход туда будет разрешен только в определенный день.
Хм.
— И потренироваться там тоже нельзя?
— Нет.
— Жаль.
И Лана возвращалась к камням. Для Марио она, наверное, визуально не работала вовсе — посидит какое-то время у стола, а потом вновь выпорхнет на террасу — выпить воды, поговорить или помолчать. Как-то завела развеселивший его разговор о том, что «жаль, что время не останавливается на самом деле. Вот бы уметь в такой момент двигаться!»
— И что? Что бы ты сделала, стань твое тело скоростным?
— Я?
И она потерялась. Не стала признаваться, что пришла к этой идее из постыдного желания пощупать втихаря стальные мужские бицепсы, провести кончиком пальца по шее, узнать наощупь мягкость темной щетины.
— Наверное, отправилась бы в магазин люксовой одежды и все перемерила бы.
— Кто мешает тебе перемерить сегодня?
Логично. Никто не мешает.
— Тогда рассматривала бы людей, наверное. Или перемещалась с одного места на другое, может, шутила бы над кем-то. Безобидно. Сумела бы уберечь кого-нибудь от падения — не знаю…
Ее примеры звучали примитивно, но умей она и в самом деле становиться реактивной, пока другие не видят, придумала бы массу интересных и полезных занятий.
— Мне кажется, — рассуждал тем временем Мо, — что подобное хорошо лишь для воровства. Достал из чужого кармана бумажник, а человек даже не увидел.
Лана наморщила нос.
— Фу, как гадко.
— Гадко, согласен. А все остальное можно проделать и в «обычном режиме».
— Можно. Но ведь философия — это тоже занимательно…
Она возвращалась в комнату, провожаемая полуулыбкой, погружалась в «паузу», зависала в ней то на короткие промежутки времени, то на длинные, но сияния так и не видела. Вздыхала. Соскальзывала в замедленное время вновь, томилась в нем, пробовала думать и не думать, фокусировать взгляд в одной точке или же наоборот полностью расслаблять глаза. Настойчиво желала провалиться глубже — приказывала себе это, — изредка соловела от сонливости, встряхивалась, вновь фокусировалась на самоцветах.
Ничего не помогало. Сияние ей пока не виделось.
* * *
В «Амфоре» они разошлись у ползущего на второй этаж эскалатора, сразу после посещения салона связи, где Лана приобрела мобильник — золотистый, с защитной пленкой на экране, — а Мо вбил в память свой номер.
— Позвони, как устанешь.
— Если час-два, нормально?
— Отдыхай. И два нормально, и три…
Он был добр. Вокруг хаотично кружила толпа: одни вниз — на нулевой этаж к продуктовому супермаркету, — другие наверх. Их то и дело задевали сумками и пакетами.
— Тогда я пойду?
— Конечно.
Он и сам отправился прочь — не вверх и не вниз, но к выходу из молла.
С некоторых пор пребывание в местах скопления людей душило его. Люди постоянно спешили, жадничали до новых впечатлений, силились успеть «куда-то» и сделать «что-то» до того, как… продолжат жить.
Они, в отличие от него, собирались продолжать жить и постоянно строили планы.
— Ты когда возвращаешься домой?
— Через две недели.
— Я приеду к тебе месяца через три, хорошо?
— Приезжай. Мне как раз через месяц обещали повышение по службе, погудим…
Две недели, месяц, два. Через два месяца Марио, может статься, не будет в живых. Все это время он, не будучи ни фокусником, ни акробатом, стоял на невидимом цирковом шаре — пытался держать хрупкий баланс, пытался не улететь вниз. И не мог планировать далее, чем на десять дней вперед.
Стеклянная дверь-вертушка вращалась медленно, и те, кто входил в «Амфору», успевали рассмотреть тех, кто выходил. Мо с интересом разглядывала загорелая шатенка — щупала взглядом темных глаз его фигуру, неторопливо жевала жвачку; на ее упругой груди, свернувшись кольцом, лежал белый провод от наушников. Шатенку устроило увиденное, и спустя секунду она недвусмысленно подмигнула Марио — тот сделал вид, что не заметил. Вышел на улицу под палящее солнце, надел солнцезащитные очки и отправился, куда глаза глядят, — по направлению к тенистому скверу.
Положим, заметил бы он, и что? Напоил бы ее кофе, провел бы ночь — хорошую или плохую, — а после разочарование. Потому что на утро не смог бы ответить ни на один из ее вопросов.
— Мы увидимся вновь?
— Не знаю.
— Ты оставишь мне свой номер?
— Не думаю.
— Позвонишь, если оставлю свой?
— Не уверен.
— Странный ты какой-то…
Не странный — просто раб. И все пустое. Еще и теперь, когда они постоянно сотрудничали с Ланой, Марио окончательно потерял иллюзию свободы и независимости — вдруг ей приспичит работать ночью? Вдруг примчится с самого утра, когда он еще будет в постели с незнакомкой? И вроде бы ничего страшного, вот только чужое настроение — штука тонкая, а свое еще тоньше, и его ни в коем случае нельзя афишировать.
А оно — настроение в эту самую минуту — сливалось вниз, как дождевая вода по водосточным трубам. Люди бурлили жизнью, фонтанировали эмоциями, смеялись. Люди читали рекламные проспекты, выбирали направление для экскурсий, волновались, смогут ли утрамбовать накупленное добро в чемоданы, — люди жили и не боялись. Пока Марио сидел дома, он почти всего этого не видел, имел возможность отвлечься книгой, побыть в тишине, забыться. Если накрывала безнадега, шел в клуб и разбивал в кровь кулаки. Злость — она такая — всегда требует крови. И плевать, своей или чужой.
А теперь даже путь в клуб был ему заказан. Если вернется домой с разбитым лицом, как будет объяснять Лане? Ее нельзя пугать и нельзя настораживать — вдруг заподозрит неладное или растеряет фокус? Вдруг в следующий раз не «погрузится»?
Жаркий шумный полдень почему-то наводил на мысли о бессмысленности существования. Время утекало. Марио брел по расчерченному тенью пальм бульвару, бороздил взглядом урны, клумбы, жмущиеся друг к другу мопеды и думал о том, что больше не успеет, наверное, прогулять по волнам любимую яхту. Не посидит на безымянном острове, не соорудит в закатном свете костерок, не приладит на углях шипящую решетку-гриль с кусочками сочной рыбы …
Взгляд на часы показал, что гуляет он всего двенадцать минут, а Лана будет мерить одежду, возможно, три часа. Шанс на то, что она купит первую попавшуюся юбку и на этом остановится, был минимальным.
Мо, стиснув зубы, шагал вперед.
Улица давила не только толпой, но и жарой, от которой не было спасения даже в мелких лавках, и спустя час Марио вернулся в «Амфору». Отыскал свободное местечко в первом попавшемся кафе, заказал минеральную воду с мятой, принялся читать забытый кем-то на столике журнал «Покупай-ка. Скидки месяца». У бара работал телевизор; вещал, как назло, пятьдесят третий канал — нетипичный для кафетериев — «бизнес-новости»:
— …с тех пор как бывший владелец — Марио Кассар — удалился от дел, какой вы видите намечающуюся тенденцию предложения-сбыта? Настроен ли нынешний рынок на покупку дорогостоящих морских транспортных средств?
— Более чем настроен.
Отвечал Линкольн Дули — тот самый хмырь-миллионер, с которым Мо три месяца назад, скрепя сердце, подписал контракт о временной передаче прав на собственность. Временной, потому что Мо, быть может, собирался вернуться. Однако так не думал Дули.
— Новый управляющий, которого мы наняли, имеет огромный список достижений и побед в бизнес-ареале, это Хью Томсон…
Хью Томсон… Бизнес-ареал…
Хью — напыщенный засранец с огромным гонором, мелким талантом и таким же мелким, судя по огромным амбициям, членом. А «бизнес-ареал» — что за сраное выражение, призванное произвести впечатления на необразованную публику?
Марио, злой, как черт, резко поднялся из-за стола. Бросил на стол пару монет, не стал дожидаться воду, махнул официанту, чтобы тот «не парился» и вывернул из стилизованного под плетень ограждения. Размашисто и быстро зашагал к эскалатору — туда, где ранее приметил «Пиксель» — магазин фототоваров. Этим утром Лана улыбнулась блинчикам. Улыбнется ли она, если он купит ей камеру?
До «Пикселя» он не дошел. Вдруг совершенно случайно увидел сквозь прозрачную витрину стоящую перед высоким зеркалом Лану — Лану в воздушно-розовом платье с пояском и в туфлях на тонкой шпильке. А после разглядел выражение неуверенности на ее лице.
— Вам очень идет! Посмотрите, как подчеркивает талию, грудь… Девушка, у вас отличная фигура.
— Мне кажется, цвет…
— Цвет удивительно нежный — тренд этого сезона.
Сквозь раскрытые проймы входа голоса доносились отчетливо.
Покупательницу обхаживали сразу две продавщицы — науськанные убеждать тигрицы. «Жертва» должна купить, должна осознать, что она неотразима в чем угодно — хоть в ужасно неудобных леггинсах, хоть в шортах на толстых ляжках.
Но платье Лане шло, и Мо, сам не зная, для чего, вдруг завернул внутрь. Остановился позади своей знакомой, обласкал взглядом точеную фигурку — стройные ножки, округлые бедра, белокурые волосы — и мягко произнес:
— Тебе идет.
— Правда?
Лана ему обрадовалась — он спас ее от неуверенности.
— А цвет?
Продавщицы, почуяв присутствие хищника куда более влиятельного, нежели они сами, тактично отступили, притихли.
— Цвет исключительно для блондинок.
Щеки у отражения в зеркале смущенно расцвели, сделались в тон платью.
— Думаешь, стоит купить?
— Стоит. В таком хоть днем на прогулку, хоть вечером в бар. А если заколешь волосы…
И Лана, не дослушав и стоя спиной к Марио, ловко скрутила белокурую копну в жгут, приподняла, застыла в позе статуи, держащей на голове кувшин.
— Так хорошо?
Он не слышал слов. Он вдруг увидел на ее шее то, от чего в его сознании тяжелой стремительной портьерой пала алая пелена, — татуировку в виде змеи.
Дальше он себя не осознавал. Стоя уже в примерочной, прижимал ее затылком к хлипкой стенке и сжимал пальцы на тонкой шее с пульсирующей жилкой. Хрипел, тряс Лану так, что затылок последней стучал о перегородку кабинки:
— Я ведь знал, жопой чувствовал, что они пришлют еще одну. Суку! Но чтобы ТЫ?! Серпента… я ведь верил…
Девчонка задыхалась — не то от нервов, не то не хватало воздуха — Мо едва контролировал захват. В его воображении неслись чередой страшные картины: умирающий друг, визг обезумевшей Кэти, удар локтями по ее ребрам, падение, глухой звук падающего на пол тела…
— Когда ты собиралась свершить правосудие, когда?! — шипел он гневно, ощущая грохот молота в висках: — Ведь уже подобралась… Я — идиот, думал, что совпадение… У тебя ведь тоже есть шприц?
При этих словах в глазах напротив мелькнула паника, и Марио нырнул в бурлящую пучину ярости.
— Стерва! Убийца…
— Я… не… — она пыталась ему что-то сказать, выдавливала из себя хрюканье-всхлипы. — Я ничего… не помню…
— Не помнишь? Какая жалость. Забыла, что нужно приложить к татушке пальцы, чтобы вспомнить? Ведь вы так переносите с собой закрытую информацию. Думаешь, я не знаю? Я все узнал…
— Уйди от меня! Убери от меня свои мерзкие пальцы… Психопат!
Стоя на волоске от края пропасти, Лана вдруг сделалась болезненно-сильной, почти каменной. Бордовая от напряжения, сумела отстегнуть от своего горла его пальцы, отпихнула — разрушенного и сгорбленного — назад, прохрипела:
— Уйди! Не лезь ко мне… Не приближайся!
Мо стоял застывший, как изваяние, — потерянный, черный изнутри, опасающийся в этот момент самого себя.
— Мудак… Псих!
И она пронеслась мимо — вылетела из примерочной, из закутка, из магазина. Как была, в новом платье.
— Девушка! — верещали двумя сиренами вслед продавщицы. Схватился за ширящую рацию охранник, приготовился к погоне за воровкой.
Шатающийся Марио вышел на середину торгового зала и взмахнул дрожащей рукой. Просипел:
— Я заплачу. Она со мной, не трогайте. Я заплачу.
* * *
В салоне машины Лана мерзла так, как будто на Ла-файю пала морозная северная ночь, — вокруг жара, а внутри стыло. Клацали друг о друга зубы, ногти впились в ладони до крови. Жал на газ получивший команду «Езжай быстрее!» таксист. Он был мужиком огромным и толстогубым, похожим на бритого боксера, и на пассажирку зыркал подозрительно — та напоминала ему наркоманку: тряслась, выпучившись, смотрела исключительно перед собой, изредка дергалась и в панике оборачивалась назад. У горловины платья болтался не срезанный ценник.
— Украла что ли?
Ему не отвечали.
Таксисту хотелось девку высадить — ну ее. Вдруг после проблем не оберешься? Но стоило ему сбросить скорость, как тут же раздавалось шипение — «Вперед. Скорее!», — и он почему-то поддавался. Правда, бычился.
— Куда едем-то?
— Вперед пока. Просто вперед.
— Адрес хоть назови.
— Не знаю… Не знаю… Позже скажу.
Он боялся, что ему не заплатят.
Куда едем…
Если бы она знала, куда ехать.
На виллу? А безопасно ли после случившегося возвращаться в собственное жилище? Не ввалится ли туда следом Мо, не начнет ли снова орать про убийц?
С чего она вообще решила, что знает его?
Разительная перемена, произошедшая с ним в магазине, потрясла ее до самого основания — до проходящей через позвоночник оси, зовущейся «стабильность мира». Как мог Марио — тот Марио, каким она знала его еще этим утром, — вдруг стать бешеным?
Тату на шее… Убийца…
Она… убийца?
Лане хотелось рыдать в голос. У нее действительно на шее тату? Хотелось повернуться затылком к водителю, задрать волосы и заорать — посмотри, оно там есть? Правда есть?! Но тогда ее моментально высадили бы…
Машина неслась прочь от «Амфоры» — Лана глотала слезы.
Он придет за ней — Мо. Явится. Потребует назад деньги — ведь их он платил просто Лане, а не Лане-Серпенте. Кто такие, черт возьми, эти Серпенты? Почему, ну почему она не восстановила память до того, как случилось непоправимое? Ведь хребтом чувствовала же…
«Я не убийца, — хотелось шептать ей, — не убийца. И не воровка».
Вот только убежала из магазина, не заплатив.
— Куда едем, девушка?! — возмущался водитель — он жег бензин, как ему казалось, напрасно.
— Сейчас… сейчас…
Не на виллу — нет, — небезопасно. Знакомых нет, друзей нет. Отелей вокруг пруд пруди, но сложно ли отыскать в случае необходимости и при наличии денег нужного постояльца? Нет. У Марио связи. И вдруг, словно вспышкой света, память высветила услышанную при выходе из Портала фразу: «Доступ на территорию Переходной зоны будет разрешен на срок — пауза — пять дней. Для корректировки, для уточнения данных, для возврата…»
— Мы едем, — у Ланы сбилось дыхание, — на гору…
— Куда?
— Там еще парковка для машин… пустая.
— Адрес!
— И фонтан в виде дельфина. Вы знаете этот фонтан?
Водитель угрюмо молчал. Но на следующем повороте он вывернул руль влево, а через пару минут уверенно повел машину по объездному шоссе.
Портал видели не все, но лишь те, кто недавно переходил или собирался переходить. И зона его охранялась энергетическим полем. Это поле — упругое и наэлектризованное — на секунду облепило Лану, как прозрачный спрут, — прощупало, заглянуло внутрь до самых потрохов и… пропустило внутрь.
Аккуратный газон; позади белая будка с единственной коричневой дверью и без окон. В конце пустой парковки фонтан в виде дельфина — все, как ей помнилось.
Это было четыре дня назад. Всего четыре дня…
Тогда она стояла здесь, счастливая до неприличия, предвкушала, как вскоре увидит белоснежную виллу — свою личную резиденцию, — сжимала в руках чемодан… Чемодан с тикающей внутри картонной коробки бомбой.
«— Мразь… убийца!..»
Перед глазами всплыло перекошенное от ярости лицо Мо с черными и страшными, как два дула пистолета, зрачками. Лана, шатаясь и хромая — один из каблуков сломался, когда попал в выбоину на асфальте, — сделала вперед пару шагов и почти повалилась на траву. Повернулась, неуклюже приняла сидячее положение и почувствовала, что по щекам, будто открыли краны, полились горячие слезы.
Ей было жаль себя. Себя, этого чудесного города, который вдруг перестал быть беззаботным курортом и стал для нее опасным, как оцепленная после череды разбойных нападений территория. Кто-то, как и прежде, ворочался на лежаках, выдавливал лосьон для загара на обгоревшую кожу, обтирал мокрые после купания волосы полотенцем, а Лана теперь сидела здесь и боялась выходить «из круга». Возможно, поле на самом деле вовсе не было круглым и даже куполообразным, а было прямоугольным или квадратным, но его все равно не было видно, и потому она прозвала его именно так — «круг».
Куда теперь? На виллу она не вернется — побоится. Мо — сумасшедший, и ей почему-то казалось, что он обязательно придет за ней. Особенно теперь, когда она выпила его раствор. Отомстит…
Назад? Почему-то ей разрешили совершить Переход назад, хотя обычно он был запрещен. Почему? Неужели и правда — миссия?
Слово страшно и чужое.
Кто же она на самом деле такая — Лана Далински? Какие ужасы хранит ее память, какие тайны? Почему в Ла-файю она пришла не как полагается — налегке, — а с ужасным грузом в виде прикованного к ноге прошлого-гири, зловещего шприца и непонятной записки. И еще тату…
Своей шее она боялась касаться панически — так боится трогать сутки назад образовавшуюся опухоль больной.
Что там — внутри ее головы? Неужели на виллу теперь никогда?
На газон падали густые тени от пальм. Белела позади будка; царапал кожу ярлычок розового платья. Привычно пустовала парковка — странно, что на ней вообще когда-то нашлось такси, — тихо журчал фонтан.
Трясущимися руками, словно безвозвратно переступала невидимую черту, после которой пропасть, Лана дотронулась подушечками пальцев до кожи на шее под кромкой волос. Тату не ощущалось.
Она прижала пальцы плотнее, закрыла глаза, напряглась и приготовилась ждать.
Поначалу ничего не происходило, и Лана, сбросив туфли, принялась жалеть о том, что никогда не носила в сумке бутылку с водой — пусть маленькую, хоть на пару глотков. Где-то за ее плечами осталась куча дерьма, совершенного на Четырнадцатом, и думать о том, как его разгребать, сидя на островке безопасности, ей предстояло с першащим от жажды горлом.
К фонтану никто не подходил, им никто не любовался — здесь вообще не было прохожих — зачем его построили?
Слушая равномерное журчание, она ощущала себя непривычно пустой — незнакомкой самой себе — кто же она, чем занималась в прошлом? Действительно ли являлась тем, кем оклеймил ее Марио, — убийцей? Мысль об этом отдавалась в теле холодом. Ее голова — черный бездонный мешок — где-то в недрах хранила ответы на вопросы, но память оживать не спешила, и Лана грешным делам начала верить, что Мо ошибся — тату не работает. Это просто совпадение, злая шутка — просто змея, просто рисунок…
Стоило к напряжению подмешаться облегчению, как кожа на затылке вдруг принялась зудеть. А после, словно пробудившиеся от долгого сна и всплывшие на поверхность, замелькали под закрытыми веками картины…
* * *
— Два шприца на выбор. В обоих яд. Но в одном сильный — он убьет обидчика, в другом — слабый — лишь парализует ему на время нижнюю часть тела.
— Надолго?
— Примерно на полгода, год.
Год. Долго. Лане не хотелось выбирать — ей были чужды мысли о мести, но стоящая перед ней тетка — худосочная строгая женщина в очках и с пучком на затылке — неодобрительно поджала губы.
— Он убил Кэти, вашу подругу. Неужели вы хотите оставить это безнаказанным?
Хотела ли Лана? Не хотела. Наверное. Она и приходить сюда не хотела, но воззвало чувство долга — накануне ей принесли письмо, в котором содержалась просьба явиться по указанному адресу с пометкой «срочно».
— Мы подготовили для Кэти все, что она просила, — документы для ложного Перехода, шприц, раствор. И правосудие свершилось, однако этот человек…
С блеклого в темной комнате экрана на Лану смотрел незнакомый тогда человек — темноволосый, в костюме, с чуть скошенным от давнего удара носом. Приятный, как ей показалось, интеллигентный — хотя, что она знала об интеллигентах?
— …загубил человека. Женщину. И он должен быть наказан. Вам все равно скоро переходить, так?
— Так.
— Тем проще. Не понадобятся поддельные документы.
Губы Ланы не слушались и почему-то сохли, их приходилось постоянно облизывать. В это старое, стоящее на окраине города здание она приходила лишь единожды — уболтала подруга. А теперь снова сидела на единственном стуле в затемненной комнате и слушала не знакомую ей тетку, которая рисовала в мозгах словами страшные сцены, жестко жестикулировала, увещевала, взывала, как она сама говорила, к логике…
— Их таких — сотни. Тех, кто над нами издевается. Унижает, подставляет, насилует. Убивает. Яд лишит его этой способности.
— Но как же Комиссия?
— А куда она смотрит — эта ваша Комиссия? Где они, когда нам — слабым и беззащитным — требуется помощь? Почему едва ли не каждый день очередная жертва домашнего тирана сбегает от побоев на улицу голышом, стынет на улицах в одном белье, ночует под мостами?
Рассказываемое казалось Лане страшным и чужим — в ее мирок подобные сцены не входили. О них иногда рассказывали в новостях, да, но не в официальных, а все больше в «желтых», призванных напугать и эпатировать впечатлительную публику. Тогда росли вместе с аудиторией цены на рекламу…
— Вы хотите, чтобы я нашла этого человека и каким-то образом его уколола?
— Я хочу? Вы этого хотите. Ведь Кэти Саймон не была вам чужой?
Была — сглотнула Лана и промолчала.
Была.
Это слово зловеще колыхалось в воздухе призраком неживого более человека.
На столе на выбор лежали два шприца — оба с ядом: один с сильнодействующим, но оставляющим право на жизнь, второй — с жидкой смертью внутри. А на стене висел гобелен с вытканным на нем изображением — стоящей на дыбах змеей с раззявленной пастью. Ниже значилось единственное слово — «Серпенты».
* * *
Мо не ошибся.
Теперь Лане хотелось пить так, что она была готова выбраться из «круга» и нырнуть с головой фонтан. Ей хотелось охладиться, остыть, смыть с себя пыль, которую она принесла с собой в Ла-файю из той комнаты.
Серпенты. Общество мстящих женщин.
Но пыль въелась под кожу, в каждую клетку, пропитала прогорклым вкусом и мысли, и кровь.
Зачем она снова сунулась в то здание? Зачем согласилась взять шприц, к которому не хотела даже прикасаться? И нет — она не убийца. Не была и не будет ей — здесь Марио ошибся. Тату — да, коробка — да, но Лана не собиралась никого убивать и чужие вещи с собой взяла лишь для того, чтобы позже избавиться от них.
Но они пришли проверять — баба в очках. Прямо перед Переходом.
— Вы уверены, что надежно все упаковали?
— Да. Но если найдут…
Ее страшила сама мысль, что теперь, когда безымянная дама безотрывно следовала по пятам, шприц все же придется взять с собой, и тогда Лана преступит закон.
— Мы отвезем вас к Порталу.
Черт, вот же прилипала…
— У нас машина, мы позаботимся о вашей безопасности.
— Но мне ничто не угрожает.
— Мы чтим тех, кто чтит законы женщин.
Какие законы женщин — подлые? Кэти сама выбрала свою судьбу, сама.
Но они действительно везли ее до самой будки, и от картонной коробки с запиской «восстанови память», которую Лана нехотя нацарапала под ледяным взглядом странной женщины, избавиться так и не удалось.
* * *
К фонтану она все-таки пробралась. Рысцой и постоянно прислушиваясь к далекому гулу с дороги. Окунаться в него целиком, равно как и пить из чаши, не решилась, но облила прохладной водой лицо и шею. Ополоснула руки.
А после снова вернулась в круг, миновала упругий барьер и устало опустилась на траву.
Как хорошо, что она не вколола этот шприц себе…
И да, она была права, когда не торопилась вытягивать из грязи ведущую в прошлое цепь. Вероятно, интуитивно ощущала — не стоит. Помучилась бы еще несколько дней выбором — «делать/не делать», после вылила бы раствор в сточную канаву, шприц закопала или сожгла, про записку забыла бы. Малодушно? Быть может, но так было бы верно.
А теперь перед глазами стояло лицо с вздернутым носом, рыжеватыми бровями-домиками, пухлыми губами и медной челкой.
Кэти.
И Лана обреченно и безвозвратно все вспомнила.
* * *
Они не были подругами, нет. Коллегами. Обе работали в одном и том же месте — школе танцев «Блик», — преподавали гимнастику и пластику на пилоне. Кэти пришла раньше и уже утвердилась в роли преподавателя со стажем, Лана была новичком — захотела испробовать себя на новом поприще сразу после курсов — была — не была, — и неожиданно осталась. Понравилось. Ежедневная, уже необходимая телу, как доза наркотика, физическая нагрузка, общительные ученицы, гибкость графика, сносная зарплата… Денег не хватало лишь на собственное жилье, вот тут и нашлась Кэти — предложила поселиться вместе, разделить траты за съемную жилплощадь пополам.
Так и поступили.
Отыскали по объявлению квартирку неподалеку от трехэтажного здания школы — на соседней улице, — подписали договор, принялись обустраиваться: совместные походы в магазин, совместный выбор посуды, новых штор, коврика в коридор…. Хотелось, чтобы нравилось обеим. Спорить почти не спорили, легко уступали друг другу. Нет, они не сошлись характерами, как сходятся закадычные в будущем друзья, — они сошлись, как два взрослых человека со схожими интересами — после работы частенько захаживали в кафе на бульвар, выбирали столик по центру, заказывали по чашке ароматного чая и болтали по часу. О новой программе для учениц, о вреде или пользе того или иного упражнения, охали по поводу растянутых мышц, зарекались брать нагрузку сверх нормы — что, директор опять настаивает на притоке средств? Пусть наймет еще одного инструктора.
Книги по анатомии, учебники по диетологии, видео уроки — все было общим. Читали одно и то же, смотрели одно и то же, дышали одним и тем же. Разве что вставали по-разному — Лана выходила на работу с самого утра, а Кэти предпочитала нежиться в постели до обеда. А растяжка? Успеет — есть сорок минут перед занятием…
Так, спокойно и тихо, они проработали бок о бок два размеренных и устойчивых месяца — без сюрпризов и без неприятностей.
А потом, словно спустился на сверкающем шаре с неба волшебник, из ниоткуда явился Том.
И Кэти будто подменили. Она бредила им, как бредят божеством-полубогом, молилась на него, тряслась возле него, постоянно повторяла: «Том, Том, Том… Том позвал меня на ужин… Он такой… удивительный… У Тома руки, как ковши экскаватора. Большие, красивые…»
Женщина не должна проваливаться в мужчину так, как провалилась Кэти, — нервничала, Лана, — та потонула в новом ухажере, словно в трясине, — не осталось на поверхности и пучка волос.
«Красивая ведь, удивительно эффектная, рыжая, длинноногая, грудастая. Почему не ценишь себя?»
Она задавала этот вопрос и вслух, но Кэти будто не слышала. Я? Удивлялась. Для себя она была обычной — серой мышью — не снаружи, но внутри, — а Том расчертил ее невзрачные будни яркими всполохами прожектеров.
— Он предложил нам съехаться!
И танец по комнате.
— На следующей неделе мы вместе едем на озеро Риолан!
Блестящие от предвкушения глаза.
— Мы будем вместе, Ланка. Вместе с ним навсегда-навсегда…
Трясущиеся руки, пятна на щеках и нервный флер, клубящаяся темными страхами аура — лишь бы что-нибудь не пошло не так, лишь бы не пошло.
Лана за Кэти боялась.
Беда грянула спустя месяц, когда в опустевшую квартирку возле школы вдруг привезли кучу картонных коробок.
— Он меня… выселил.
Кэти сидела посреди комнаты, смотрела на свои платья — рядом лежали статуэтка обнимающейся пары, магниты на холодильник с надписью «мой навсегда», фарфоровая кружка, блестящие туфли на высоком каблуке…
— Он собрал все мои вещи. Все до единой. Все. Даже пыль за мной…
— Кэти…
Она не слышала. Дрожащими руками перебирала открытки с плюшевыми мишками на лицевой стороне и рукописными признаниями в любви на внутренней, слепо сканировала фотографию, где они с Томом сфотографировались в парке, — оба нарядные, улыбчивые, красивые вместе.
— Все здесь… Даже пластиковые баночки для мочи новые. Я собиралась в больницу, сдавать анализы…
«Ты больна?» — хотела спросить Лана, но вместо этого ужаснулась:
— Даже контейнеры для мочи?
Только маньяк или совершенно больной человек, по ее мнению, мог столь скрупулезно отнестись к выбрасыванию вещей своей «бывшей». Больной или тот, кто хотел сильно наотмашь ударить.
— Да.
По щекам Кэти катились крупные слезы. Она снова стала для себя серой мышью.
В тот вечер она вернулась домой пьяной. Вопреки ожиданиям не ревела, не размазывала сопли, не зарывалась лицом в подушку. Шатающаяся, пахнувшая сигаретами и перегаром, Кэти вдруг стала мягкой снаружи, но стальной внутри — одеревенела от горя.
— Я отомщу ему…
Лана хлопала сонными глазами — за окном стемнело, с утра на занятия.
— За что? Люди сходятся, люди расходятся.
— Он говорил, что любит.
— И что?
— Но не доказал.
— А зачем доказывать?
Кэти слышала только саму себя — тот голос, что вещал внутри:
— Упрекал, что я постоянно ревную, что слежу за ним, что шагу не даю ступить. А я… Я не ревновала… Я просто хотела быть с ним — всегда, везде. Разве это плохо, когда любишь? Когда двое любят…
— Может, он не любил?
— Он мне врал. Мне.
Рыжие волосы, давно не видевшие плойки, качались в такт подрагивающей голове. В свете ночника Лана увидела, что два длинных розовых ногтя сломано, на остальных облупился лак.
— Кэт, оставь это. Переживется. Ты красивая…
— Контейнеры для мочи…
И следом горький смешок.
— Он больной. Некоторые мужики больные.
— Не хотел, чтобы я там осталась. Хоть как-то. Хоть что-то от меня. Козел… Я найду способ, слышишь? Я найду… Я любила и доказывала ему это, — по щекам сидящей на краю кровати Кэти вдруг полились тщательно сдерживаемые слезы. — А он говорил, что любил. И врал.
Вероятно, Том любил Кэти — ту Кэти, которая не была им одержима. Но она, к сожалению, была. Вляпалась в партнера так, что превратилась в тень, слилась и переплелась с ним, перестала ощущать, где свои органы, а где его. А Том потерю свободы ощутил.
Лане было жаль обоих.
Так иногда случается. Когда у одного занижена самооценка, а другой слишком красив и хорош, чтобы быть с тобой, когда кажется, что все слишком здорово, «чтобы быть правдой», придвигается край пропасти. Любовь — штука хитрая. Если у обоих она неоднородной консистенции, то химическая реакция выйдет не та, которую ждешь.
Кэти своей любовью отравилась. Не любовью — одержимостью.
Бледное лицо, неразговорчивость, потеря интереса к работе — все это было грустно, предсказуемо и понятно.
И когда спустя пару недель подруга вдруг ожила, Лана обрадовалась так, как радуются пришедшему после затяжных дождей теплу. Процесс заживления пошел! Скоро все наладится, и вновь появятся в жизни кафе, книги на двоих, румянец на щеках, новые видео уроки. А то ведь Лана соскучилась по общению, столько всего перелопатила, составила совершенно новую программу тренировок, а поделиться не с кем.
— Пойдем! — пригласила ее Кэти непонятно куда, без объяснений. — Я кое-кого нашла, познакомлю тебя.
— Пойдем, — радостно согласилась Лана.
Новый парень? Это хорошо, это даже лучше, чем она могла предполагать.
Но отыскала Кэти, как выяснилось, не парня…
* * *
— Здесь никого не оставят в беде. Никого и никогда. Запомните, мои хорошие, это ваш новый дом. Дом, в котором всегда открыты двери, в котором всегда понимают, в котором всегда помогут.
Худощавая женщина говорила красиво и правильно, но Лане отчего-то не нравилась.
— Знаете, сколько несчастных приходило сюда? Зареванных, оплеванных, оскорбленных? А ушли все иными — сильными, гордыми, отстоявшими свою честь.
Честь?
Они с Кэти сидели на соседних стульях и слушали похожую на проповедь речь. Речь пламенную, заряженную, призванную воспламенять дух; человек, который ее произносил, верил своим словам непоколебимо.
Безымянный дом стоял на краю города — улица, а дальше пустырь. На подъезде ни вывески, ни номеров квартир — захолустье. Лестничные пролеты, как часто бывает, не пахли ни облитыми мочой углами, ни жареными котлетами — они пахли бетонной пылью. Чем-то нежилым. В комнате стоял вытянутый, похожий на парту, стол, а за ним пространство «для чревовещателя» — так Лана назвала его мысленно. Специальный промежуток, в котором можно эффектно расхаживать; на стене экран.
Фильмы они тут что ли смотрят? Для поднятия настроения?
Лампы на потолке горели тускло. Слева висел гобелен с вытканной змеей. Слово «Серпенты» наводило на мысли не то о музее рептилий, не то о новой компьютерной игре.
— Вы ведь пришли за помощью?
У женщины на кончике носа висели очки в квадратной оправе. Глаза за ними казались бесцветными, но при этом пронзительными, как сканер, встроенный в голову киборга.
— За помощью. И вы обязательно ее получите!
Громогласно заявила «чревовещательница», и Кэти до боли сжала горячей рукой холодные пальцы Ланы.
* * *
— Не ходи туда, не надо!
— Они помогут мне.
— Не помогут. Это какая-то секта…
— Это дом Помощи! Патриция сказала мне, что Том ушел — ушел на Пятнадцатый. И что я смогу пойти за ним…
Патриция — это глава странного заведения?
— Одно дело, если бы они помогали тебе психологически. Беседами.
— Не нужны мне беседы, — Кэти моментально покраснела лицом и зло сверкнула глазами. — Нахрен мне беседы! Мне нужен он!
— Но для чего? Оставь это. Оставь в прошлом, переживи. Перешагни и иди дальше!
— Для того чтобы он понял…
— Он и так уже все понял.
— Он… ошибся. Урод.
Глаза стоявшего напротив человека горели таким яростным огнем, что Лана вдруг поняла, что совсем не знает Кэти. Она знала Кэти-инструктора по танцам, Кэти-соседку, Кэти-повара по выходным. Но она никогда не знала Кэти-женщину. Женщину сколь страшную, столь же и жалкую. Пустую, несчастную, обиженную до самых кончиков волос.
— Кэт… Кэт… послушай меня… Мы начнем гулять по вечерам. Ходить на концерты, в парк на прогулки, в бары, если хочешь. Мы увидим много новых ребят. Том… забудь его, ладно? Он просто человек, и он, возможно, ошибся. Прости его.
— Я прощу.
Прозвучало обреченно и глухо.
Тогда Лана не знала, что означали эти слова на самом деле — «Я прощу его позже. После».
А в тот момент обрадовалась, что ей ответили положительно.
— Вот видишь! А прогулки и бары — это дело. Просто дай себе время…
И она обняла ссутуленные плечи, провела рукой по длинным рыжим волосам с секущимися кончиками.
— Хочешь, сходим в парикмахерскую? — предложила дельную мысль. — Хочешь?
— Хочу.
— Молодец.
Подруга вновь захотела быть в форме, и это обнадеживало.
