Глава 21
Я приземляюсь на пустующий участок земли, на котором однажды построят Массачусетскую центральную больницу.
— Шестьдесят секунд, — вскрикивает стоящая рядом со мной Еллоу. — Это все, что у нас есть. Сейчас уже пятьдесят секунд. Вырезай, и мы снова спроецируемся!
— Это безумие, Еллоу, куда ты собираешься проецироваться?
— Сорок пять секунд!
Я выхватываю у нее скальпель.
— Черт с тобой! Давай свою руку и сжимай зубы!
Еллоу упирается ботинками в землю и отворачивает голову.
— Давай.
Я делаю глубокий вдох и вонзаю кончик скальпеля ей в руку. Она судорожно вздыхает, но молчит. Но когда я погружаю его глубже, Еллоу кричит. Ее вопль эхом разносится по всему Бостону. Я делаю ей больно. Я вздрагиваю, но… вот он! Лезвием вытаскиваю из разреза маленький зеленый чип. Рана выглядит гораздо аккуратнее и чище, чем та, что я сделала сама себе. Подходящий медицинский инструмент был бы сейчас совсем не лишним.
— Пять секунд, — тяжело дыша, ошеломленно произносит Еллоу.
— Готово!
Я хватаю ее часы и делаю пол оборота назад. Мои руки испачканы кровью, а ногти стучат по циферблату. Вытираю ладони о платье пожилой леди и настраиваю свои часы.
— Вот и все. Мы проецируемся в одна тысяча семьсот восемьдесят второй год. Прости.
Теперь нас окружает еще меньше зданий, чем до этого. Одна тысяча семьсот восемьдесят второй год. Пытаюсь вспомнить уроки истории. Сейчас все еще идет революция? Черт, неужели мы попали в самое пекло беспорядков? Мне следовало быть внимательнее и осторожнее.
Однако вокруг никого нет. Судя по положению солнца, сейчас очень раннее утро. Позади меня ворчит Еллоу. Она сняла свитер и обвязала его вокруг руки как жгут, но кровь все равно капает на футболку и серую бархатную юбку.
— Очень больно, — задыхаясь, произносит она.
Мне хочется сказать, что в этом лишь ее вина, но я молчу.
— Пошли. — Хватаю ее за плечо и веду через пустующий участок земли в сторону старого здания Капитолия. Нам нужно найти людей.
Еллоу спотыкается и падает на колено. Я поднимаю ее и неожиданно замечаю вдалеке парня, который сидит на лошади, запряженной в повозку. Ему не больше двенадцати — тринадцати лет.
— Помоги! — кричу я ему. — Помоги, пожалуйста!
Мальчик поворачивает голову и, увидев нас, направляет повозку в нашу сторону.
— Держись, Еллоу, он едет. — Она снова спотыкается, но я хватаю ее под локоть и поднимаю.
Чем ближе подъезжает мальчик, тем более удивленным становится его лицо. И это можно понять. На мне измазанный кровью балахон пожилой женщины, а на Еллоу мини — юбка. Одежда явно не в колониальном стиле. А потом он опускает взгляд на руку Еллоу, и у него округляются глаза. Наша одежда моментально отходит на второй план.
— Нам нужен доктор, — говорю я ему.
— Кто вы? — с ужасом в голосе спрашивает он.
— А это имеет значение? — рявкаю я, помогая Еллоу залезть в повозку, а потом запрыгиваю сама. — Пожалуйста, отвези нас к доктору.
Мальчик оглядывается на нас, а потом хватает поводья, и лошадь начинает двигаться в сторону порта.
Еллоу сидит, согнувшись, и баюкает свою руку.
— Как ты? — спрашиваю я.
— Больно, — шепчет она. Должна сказать, Еллоу выглядит лучше и увереннее, чем я тогда. Понятное дело, ведь из ее руки я вырезала маячок аккуратнее, чем из своей. Я была более осторожной. И не задела ни одной артерии в процессе.
Через несколько минут мы проезжаем по улице, на которой однажды будет работать очень много баров, и мимо Общинного центра, очень примитивного варианта Фанел — холла — сложно поверить, что через много лет он станет туристической Меккой. Наконец, мальчик останавливается возле обшитого дранкой двухэтажного дома.
— Здесь живет доктор Хэтч, — говорит он.
Я спрыгиваю с повозки.
— Спасибо. — Помогаю спуститься Еллоу, после чего поворачиваюсь к нашему спасителю. — Доктор дома?
Парень пожимает плечами. Судя по выражению лица, он нас боится. Мальчик отводит взгляд, хватается за вожжи и трогается с места.
Еллоу отодвигает свитер, чтобы осмотреть рану.
— Кажется, кровотечение замедлилось.
Она права. Кровь все еще течет, но уже не льется как до этого. Да и Еллоу выглядит вполне нормально и вроде не собирается падать в обморок, в отличие от меня. Но, наверное, использовать кашемир как жгут было не самой лучшей идеей. Крохотные пушистые ворсинки теперь смешались с кровью.
— Может, оставить как есть? — спрашивает она.
Я снова смотрю на ее руку и качаю головой.
— Порез слишком глубокий, — говорю я и стучусь в дверь. — Он не заживет без швов.
Еллоу кивает.
Через несколько секунд дверь открывается, и перед нами появляется невысокий мужчина. Он практически одного роста с Еллоу. На нем белая рубашка с широкими пышными рукавами, коричневые шорты, белые гольфы и черные туфли с большими пряжками.
— Вы доктор Хэтч? — интересуюсь я.
— Да. — Он внимательно осматривает Еллоу с головы до ног отстраненным, недоверчивым взглядом.
— Нам нужна ваша помощь, сэр. Мою подругу… ударили ножом. В руку. Вы не могли бы зашить порез?
Доктор еще раз осматривает Еллоу, задерживая взгляд на ее суперкороткой юбке.
— Нет. — С этими словами он делает шаг назад и захлопывает перед нами дверь.
Я потрясенно отступаю. Не могу в это поверить. А как же клятва Гиппократа? Это что, ерунда? Я смотрю на Еллоу, ожидая увидеть на ее лице такое же отвращение и ужас, но она только грустно качает головой.
— Доктор Хэтч! — кричу я, начиная тарабанить в дверь кулаком. — Доктор Хэтч, сейчас же откройте! Вы должны помочь нам.
Через несколько секунд дверь открывается, и перед нами снова предстает доктор Хэтч, с сузившимися от гнева глазами.
— Я знаю, кто вы, — сквозь зубы произносит он. — Вы обе. Я не помогаю обычным шлюхам. Я богобоязненный мужчина.
С этими словами он снова захлопывает перед нами дверь. У меня округляются глаза. Я правильно его расслышала? Шлюхи. Этот придурок только что назвал меня шлюхой.
Я разворачиваюсь и смотрю на Еллоу.
— Это из-за нашей одежды, — говорит она.
Я знаю, но мне наплевать. Поворачиваю дверную ручку и открываю дверь. Передо мной предстает гостиная. В камине в противоположной стороне комнаты горит огонь. Между мной и доктором Хэтчем стоят несколько деревянных стульев и обеденный стол. Увидев меня, мужчина вскакивает.
— Что вы делаете? Убирайтесь из моего дома!
— Нам нужна помощь, — повторяю я, подчеркивая каждое слово. — Я знаю, что вы думаете о нас, но это ошибка. Мы не… те, за кого вы нас принимаете. Мы просто две потерявшиеся девушки… из Филадельфии.
Мне не следовало говорить это. Филадельфия очень далеко от Бостона. Как, черт возьми, две молодые девушки могли приехать одни в Бостон, когда на улице бушует революция? У меня всегда плохо получалось врать с лету, поэтому и оценки по практическим занятиям были низкими.
— Из Филадельфии? — удивленно переспрашивает доктор.
— Да, наши отцы… у них дела в Бостоне… с… — Я только делаю все в десять раз хуже. Мне стоит просто заткнуться. Но вместо этого я пытаюсь вспомнить из уроков истории, кто жил в революционном Бостоне. — С Полом Ревиром!
Еллоу кривит лицо.
— Пол Ревир? — шепчет она одними губами, а потом поворачивается к доктору.
— Сэр, пожалуйста, я порядочная христианка. — Еллоу протягивает руку к горловине футболки и вытаскивает маленький золотой крестик. Но внимание мужчины привлекает подвеска в виде совы.
— Что это? — спрашивает он, показывая на часы Стража.
— Подарок от отца. — Еллоу открывает крышку и показывает циферблат. У доктора мгновенно загораются глаза.
— Я наложу вам швы, но вы отдадите мне часы. Я хочу их в качестве оплаты.
— Ни за что, — усмехнувшись, произношу я. — Дайте мне иголку и нитку, и я сделаю это сама. — Это безумие. Я не имею понятия, как это делать. Но могу попытаться.
— Хорошо, — отвечает Еллоу. — Я соглашаюсь на ваши условия.
Я хватаю ее за здоровую руку.
— Ты сошла с ума?
Не обращая внимания на мои слова, Еллоу снимает подвеску и передает ее доктору. Он берет ее и, внимательно рассмотрев, сжимает в кулаке.
— Я сейчас вернусь. — С этими словами он исчезает за дверью задней комнаты.
— Зачем ты это сделала? — спрашиваю я Еллоу.
Она пожимает плечами.
— Мне все надоело. Хронометрическая аугментация. Стража времени. Меня тошнит от этого. Я всегда считала, что мне стоило родиться в другом времени.
— Ты собираешься остаться здесь? Навсегда?
— А почему нет? Мы в одна тысяча семьсот восемьдесят втором году. Я могу сесть на корабль и направиться в Англию. Через несколько лет начнется эпоха Регентства. Мне всегда нравилась Джейн Остин. Кто знает, может, я буду жить в поместье и влюблюсь в графа. Это было бы неплохо.
У меня отвисает челюсть. Я закрываю ее, но он снова падает.
— Ты сошла с ума? Мне стоило знать, что ты одна из тех девушек, которым нравится Джейн Остин только потому, что они прочитали «Гордость и предубеждение» на уроке английской литературы.
В этот момент лицо Еллоу предает ее, и она начинает смеяться.
— Я шучу, дурочка. Но отдать ему подвеску было самым быстрым способом получить помощь. Мы не можем терять время. Каждый час, который мы проводим здесь, соответствует четырем дням в настоящем. Нам нужно убираться как можно скорее. Поэтому, пока меня зашивают, ты иди на улицу, обойди дом, заберись в него с другой стороны и укради подвеску. Поняла?
Дверь открывается, и входит доктор Хэтч. Я качаю головой. Она разыграла меня. Отлично сработано, Еллоу. Если бы я не ненавидела ее так сильно, мы могли бы подружиться.
Доктор несет неглубокий поднос, на котором лежит огромная игла, в которую запросто можно продеть бечевку. Я не слабонервная, но, глядя на эти совершенно примитивные медицинские инструменты, мне становится плохо. Я поворачиваюсь к Еллоу, которая выглядит бледной, как привидение. Тем не менее, она смотрит мне в глаза и дергает головой в сторону задней двери.
— Я подожду на улице, — говорю я, как только доктор берется за иглу. Еллоу устраивается на одном из обеденных стульев и сжимает зубы.
— Не выносите вида крови? — спрашивает мужчина, откручивая крышку с простой стеклянной бутылки, заполненной янтарной жидкостью и вручая ее Еллоу.
— Типа того, — бурчу я, оставляя папки и записную книжку на столе рядом с ней.
— Выпейте, — приказывает доктор.
Еллоу поднимает бутылку и внимательно осматривает ее содержимое.
— Что это?
— Виски. Самое сильное, что у меня было. Вам оно понадобится.
Еллоу отставляет бутылку на стол.
— Со мной все будет в порядке. Просто наложите мне швы, пожалуйста.
Доктор прижимает к руке Еллоу иглу, и я тут же вылетаю на улицу и закрываю за собой дверь, но толстое дерево не может заглушить крик, который вырывается у моей соратницы по несчастью. Сначала она стонет, как будто пытаясь сдержаться, а потом начинает громко вопить: «А — а — а — а — а!». Да, ей придется несладко.
Я прижимаюсь спиной к кирпичной стене, чтобы собраться с мыслями. Еллоу издает еще один вопль. Я напрасно трачу время. Нужно действовать. Захожу за угол дома и вижу окно и дверь, которую я пытаюсь толкнуть, но она оказывается заперта. Черт возьми. Это же колониальная Америка. Разве люди не должны быть доверчивыми?
Придется воспользоваться окном. Я пробую поднять стекло, но она не поддается. Боже, какая же я дура. Сейчас одна тысяча семьсот восемьдесят второй год. В то время окна не открывались, мне придется разбить его. Но сначала я прижимаю лицо к стеклу и, заглянув внутрь, вижу маленькую кухню с камином, который также выполняет роль плиты, несколько оловянных ложек и медных кастрюль, которые висят на стене. И все. Кухня совсем крошечная, а в углу находится самая узкая лестница из всех, что я видела. Она ведет на второй этаж.
Мне нужно чем — то обернуть локоть, чтобы приглушить удар. Я оглядываюсь, но не вижу ничего подходящего для этой цели. На улице стоят еще несколько домов, но никто не сушит белье, которым я могла бы воспользоваться, чтобы вломиться в дом соседей. Ужас. Как жаль, что я предусмотрительно не забрала свитер Еллоу, хотя, наверное, подойдет и мой балахон. Я быстро снимаю его через голову и оборачиваю вокруг локтя.
Ну же, Еллоу, закричи снова. Я стою в одном лифчике и грязных старых плавках. Уверена, в это время за подобное сажают в тюрьму.
— А-а-а-а!
Не медля ни секунды, я ударяю локтем по стеклу, и оно трескается. Я ударяю снова, смахивая осколки, чтобы не пораниться, когда буду пролазить. Меньше всего мне нужно порезаться еще сильнее.
Делаю шаг назад и надеваю платье. Одна рука застревает, и я сильно дергаю его, чуть не порвав. Посмотрев на окно, а потом на закрытую дверь, которая ведет в гостиную, я приподнимаюсь и пролажу через окно.
Пол усыпан осколками стекла, поэтому я не могу спрыгнуть. Я сижу на корточках на оконной раме и опираюсь ладонями в стену, чтобы не потерять равновесие. Мне все же придется это сделать. Жду, когда Еллоу снова закричит. Сколько времени нужно для того, чтобы зашить руку?
Но Еллоу молчит. Я теряю время! Сделав глубокий вдох, отталкиваюсь от окна и с согнутыми ногами приземляюсь на пол. Мягко, но не слишком тихо, с глухим стуком. Задержав дыхание, смотрю на дверь. Громко или нет?
— А-а-а-а!
Я подпрыгиваю. Прямо в воздух. Сердце колотится так сильно, что я прикладываю к груди руку, будто пытаясь удержать его на месте. Развернувшись, осматриваю маленькую кухню. Подвески не видно, а мест, чтобы ее можно было спрятать, тут не слишком много. Это же не полностью оборудованная современная кухня с кучей шкафчиков. Она едва ли больше, чем чулан. Доктор, должно быть, отнес подвеску наверх.
В доме все тихо и спокойно. Я поднимаю ногу на первую ступеньку. Она не издает ни звука. Поэтому я отрываю вторую ногу и ставлю ее на следующую ступеньку. Тишина. Медленно начинаю подниматься по лестнице, но когда мне остается преодолеть всего несколько ступенек, раздается СКРИП!
Я закрываю глаза. Ну почему на любой лестнице всегда есть хоть одна скрипящая ступенька? Поворачиваюсь и смотрю на кухню. Скрип был очень громким. Доктор не мог не услышать его. Сейчас он ворвется в дверь и увидит меня.
— Сара! — раздается из гостиной его голос. — Возвращайся немедленно в кровать!
Сара? Кто, черт возьми, такая Сара? Я поворачиваю голову обратно и чуть не падаю. На верхней ступеньке лестницы стоит ребенок и пристально смотрит на меня. Ей не больше четырех лет, но она худая, как палка. Ее тощее тело облегает мокрая ночная рубашка, а к ярко — красным щекам прилипли тонкие каштановые волосы. Каждый сантиметр ее тела, не спрятанный под одеждой, покрывает сыпь.
— Кто вы? — тихим и слабым голосом спрашивает она. Девочка явно больна. Я пытаюсь вспомнить уроки истории. Скарлатина? Желтуха? Какая — то лихорадка?
— Сара! — снова кричит доктор.
— Ответь отцу, — шепчу я ей. — Я здесь, чтобы помочь тебе. — Меня охватывает чувство вины за то, что я обманываю ее.
— Хорошо, сэр, — отвечает Сара. У нее такой слабый голос, что я даже не уверена, что доктор ее услышал. После этого она поворачивается и идет по коридору. Я следую за ней.
В коридоре всего две двери и еще одна лестница в самом конце. Сара заходит в первую комнату. Это ее спальня. Крохотная, едва ли больше, чем кухня. В ней находится маленькая кровать, рядом с ней шатающийся деревянный столик, размером едва ли больше, чем стул. На нем лежат травы, лекарства и металлические инструменты, которые выглядят еще хуже, чем те, которые доктор Хэтч сейчас использует на Еллоу.
Сара забирается на кровать, а я поднимаю со стола глиняный горшок и нюхаю его содержимое. Какая гадость! Из него пахнет тухлыми яйцами.
— Кто вы? — снова спрашивает меня Сара.
— Медсестра, — отвечаю я, ставя горшок на место.
— Кто такая медсестра? — Смерть — вот, что крутится у нее на языке. Вся спина девочки, как клубника, усеяна крохотными белыми прыщиками.
— Я здесь, чтобы помочь тебе, — повторяю я, осознавая, что это правда. Я должна помочь Саре. Этот ребенок умирает. Но сначала нужно найти подвеску Еллоу.
На столе ее нет, а кроме него в комнате стоит только маленький закрытый шкаф. Судя по всему, доктор спрятал подвеску в своей комнате.
— Я скоро вернусь, — шепчу я Саре. — Ложись и веди себя, как хорошая девочка.
У нее нет причин слушаться меня, но она делает так, как я сказала, и закрывает глаза. Наверное, ей тяжело держать их открытыми. У меня замирает сердце. Интересно, сколько она уже болеет и сколько еще протянет? Опомнившись, я качаю головой. Сначала подвеска.
— А-а-а-а!
Мне хочется зажать руками уши, чтобы не слышать Еллоу. Но я не могу. Я пробираюсь в коридор и на цыпочках иду ко второй комнате. Дверь закрыта, и я медленно и осторожно поворачиваю ручку. Что если в комнате находится кто — то еще? Что если у доктора есть жена?
Дверь открывается, и заглядываю внутрь. В комнате стоит чуть большая по размеру заправленная кровать и рядом с ней маленькая деревянная люлька. Пустая. Я облегченно выдыхаю и открываю дверь пошире. Возле стены, рядом с дверью, стоит комод, и на краю лежит подвеска. Я хватаю ее и засовываю в карман платья. Это было просто. Хотя, разве сложно найти что — то в негусто обставленном доме размером примерно в пятьдесят квадратных метров?
Я закрываю дверь в спальню доктора и на цыпочках крадусь в комнату Сары. Она слышит, как я вхожу, и открывает глаза. В них читается смесь грусти, страха и смирения. Сара понимает, что умирает. Мое сердце разбивается на мелкие осколки. Я должна ей помочь, но не знаю, что можно сделать здесь, в одна тысяча семьсот восемьдесят втором году.
— Я умру? — спрашивает Сара. Она кашляет так, что трясется все ее тело.
Я молчу.
— Сначала умерла мама, — шепчет она. — А потом Бен. Папа не говорит, но я думаю, что тоже умру.
— Нет, не умрешь.
— Я закончил, — раздается голос доктора на первом этаже.
Это плохо.
— Я достану лекарство, — шепчу я Саре, бросая взгляд на миску с травами рядом с ее кроватью. — Настоящее лекарство. Оно поможет тебе.
На кухне открывается дверь.
— Что это? — кричит мужчина, заметив разбитое стекло. — Сара! — Он начинает подниматься по лестнице, и я вылетаю из комнаты. Подбежав ко второй лестнице, быстро спускаюсь по ней.
— Кто здесь? — уже на втором этаже раздается голос доктора.
Еллоу, откинувшись, сидит в том же самом кресле. Она очень бледная, и от нее несет виски. На полу стоит ведро, наполовину наполненное рвотой. Пытаясь сдержать тошноту, я достаю из кармана цепочку и, сделав два полных оборота на часах, бросаю их Еллоу.
— Я их настроила. Пошли! И забери папки!
Пока я вожусь с собственными часами, Еллоу надевает цепочку на шею и засовывает папки за пояс. Она пытается встать, но теряет равновесие и падает на пол.
— Цепочка! — со второго этажа ревет доктор. — Она украла ее!
Он начинает спускаться по лестнице. Я бросаюсь к Еллоу, хватаю ее подвеску и закрываю крышку, а потом проделываю то же самое со своими часами.
Мы проецируемся во времени. Я слышу, как кричит Еллоу. Мы приземляемся на улице. Еллоу оглядывается, и на ее лице появляется узнавание.
— В каком мы году?
— В одна тысяча восемьсот девяносто четвертом. — Я опускаю голову, хватаю ее за руку и тяну в переулок, потому что из — за угла появляется полицейский.
Еллоу смотрит на здание из красного кирпича, нависшее над нами и, прислонившись к нему спиной, опускается на землю.
— Это мое время.
— Что?
— Мое время, — говорит она. — Мы все специализируемся на разных эпохах. Я — на конце девятнадцатого века. Здесь я чувствую себя, как дома.
— Вот только мы не собираемся тут оставаться. — Я протягиваю руку, чтобы помочь ей встать, но она отказывается. — Чему равноценен каждый час, который проходит здесь?
— Что — то около двенадцати часам в настоящем.
— Значит, если мы останемся здесь на два часа, то потеряем целый день. Мы не можем себе этого позволить.
— Ну а я не хочу снова проецироваться, — вздыхает Еллоу. — Посмотри. Посмотри, что он со мной сделал. — Она вытягивает руку, и я в ужасе отшатываюсь от нее. Половину ее предплечья охватывают грубые швы, сделанные толстыми черными нитками. — Я не смогу сейчас проецироваться. Физически. Мне нужно отлежаться хотя бы ночь. Мне наплевать, сколько дней или недель я потеряю. Если я снова попробую спроецироваться, то могу умереть.
Я закрываю лицо ладонями. Перед глазами проносится вся моя жизнь. Когда я вчера покидала настоящее, был ноябрь. Не знаю, сколько точно прошло времени, но в настоящем, наверное, уже промелькнула неделя, а то и месяц.
Я могла бы оставить Еллоу здесь. Мне изначально не хотелось, чтобы она тащилась за мной. Я опускаю на нее взгляд. Она сидит, вытянув перед собой ноги с порванными колготками и испорченной футболкой. Ее юбка покрыта пятнами крови. Из — за меня. Еллоу предпочла покинуть Стражу времени и помочь мне. Я не могу отказаться от нее. Это все равно, что оставить раненого умирать на поле битвы. Есть вещи, которые просто нельзя делать.
Я поднимаю указательный палец.
— Одна ночь. Мы разработаем план дальнейших действий и придумаем, как разоблачить Альфу. А теперь скажи мне, мисс Девятнадцатый век, тут есть какой-нибудь отель или ночлежка?
— «Паркер — хаус». Это лучший отель в Бостоне. Я много раз ела у них в ресторане, но ни разу не останавливалась, хотя всегда хотела.
Я морщу нос.
— И как мы за него заплатим? — Когда я убегала, то даже не подумала о том, что мне придется за что — то платить. У меня нет денег. И я не ела весь день. Подумав об этом, я сразу же поняла, что умираю от голода. И очень хочу пить. Такое ощущение, что эти потребности были временно блокированы адреналином в моей крови.
— Нам нужно поесть, — говорю я, положив руку на живот. — У тебя есть деньги?
Еллоу вытаскивает из кармана двадцать долларов и смотрит на них.
— Этого хватило бы на номер и ужин, но у нас могут быть неприятности. — Она поворачивает банкноту и стучит пальцем по нижнему правому углу, на котором отпечатано «год выпуска 2008».
— Значит, у нас нет денег, — вздыхаю я.
— К тому же на тебе балахон, а на мне вельветовая мини — юбка.
— Ты уверена, что не сможешь спроецироваться?
— Уверена.
— Хорошо. — Я перевожу взгляд на браслет на запястье. Подарок на Хануку от семьи Эйба. Мне так не хочется этого делать, но иногда приходится принимать непростые решения. — Мы можем продать это, — говорю я, тряся запястьем.
Еллоу качает головой.
— Нет, мы не будем его продавать. Это ведь подарок от твоего парня.
— Откуда ты знаешь?
— Когда ты только появилась в Страже времени, то сказала мне, что это подарок. Ну а я предположила, что от парня.
Не могу поверить, что Еллоу помнит то, о чем я когда — то просто упомянула.
— Мы продадим их, — говорит она. — Или, по крайней мере, одну из них. — С этими словами Еллоу снимает бриллиантовую сережку и кладет мне ее на ладонь. — Они стоили пять тысяч долларов каждая. Сделай это сама, потому что, если мне дадут за сережку сто пятьдесят долларов, боюсь, я упаду в обморок.
Еллоу ведет меня по Вашингтон — стрит и останавливается возле двери, над которой висит вывеска: «Шрив, Крамп и Лоу».
— Собери волосы вверх и притворись парнем. Тогда они дадут тебе более высокую цену.
— На мне балахон в цветочек. Они подумают, что я сумасшедшая.
— Точно. Ну, тогда удачи.
Мужчина за стойкой ювелирного магазина скептически осматривает меня с ног до головы, но как только я достаю бриллиантовую сережку, тут же пересматривает свое отношение. Он пытается задурить мне голову, но в конце концов мы соглашаемся на ста семидесяти пяти долларах. Признаться, я не имею понятия, хорошая ли это цена или меня все — таки надули, но тут уж ничего не поделаешь.
Получив деньги, мы с Еллоу заходим в маленький магазинчик одежды и покупаем платья и обувь хорошего качества, но вышедшее из моды как минимум десять лет назад. Во всяком случае, так говорит Еллоу. После этого мы направляемся в «Паркер-хаус».
При виде вестибюля отеля у меня перехватывает дыхание даже в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году: из мраморного пола к кессонному потолку устремляются множество массивных коринфских колонн, а над головами висят несколько десятков куполообразных люстр. Мы подходим к стойке администратора с готовыми легендами: Еллоу и я — дочери иностранного сановника. Отец послал нас зарегистрироваться в самом лучшем отеле в Бостоне. Но мужчина за стойкой, ничего не спрашивая, передает нам металлический ключ от номера 303. И все.
Наконец-то. Хоть что-то у нас получилось легко.
Комната оказывается маленькой, с комодом, прикроватным столиком и двумя кроватями. Еллоу падает на одну из них.
— Эй, вставай. Я умираю с голода. К тому же, нам нужно придумать план. Отдохнем потом.
Еллоу ворчит, но встает. Я хватаю папки и записную книжку Альфы, и мы спускаемся в ресторан, который уже забит, несмотря на то, что сейчас всего пять часов вечера.
Когда мы устраиваемся за столиком, я оглядываюсь, вроде для того, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, но главным образом для того, чтобы посмотреть, где носит этого чертового официанта с булочками. Как только я кладу записную книжку Альфы на стол, Еллоу сразу же хватает ее.
— Она принадлежит Альфе?
— Да. — Я стучу пальцами по столу и снова оглядываюсь. — Я забрала ее из его кабинета. У меня пока не было возможности изучить ее. — Еллоу уже листает записную книжку. — Предстоит еще столько всего узнать. Я только не понимаю, зачем Альфа хотел, чтобы Ариэль Стендер умер?
— Кто такой Ариэль Стендер? — продолжая листать страницы и даже не глядя на меня, спрашивает Еллоу.
— Он изобрел это, — отвечаю я, показывая на часы, которые висят у меня на шее. — Я же говорила тебе.
Я опять оглядываюсь. Где, черт возьми, этот официант?
— Да, но кто он такой? Он входил в состав первоначальной Стражи времени?
— Нет, и Ариэль Стендер все еще жив. Он… он дедушка моего парня.
Еллоу, наконец, отрывает взгляд от записной книжки Альфы и удивленно смотрит на меня.
— Альфа приказал тебе убить дедушку твоего парня?
Я киваю.
— И ты согласилась?
— Нет! Я бы никогда…
В этот момент к нашему столу незаметно подходит официант. Слав богу! Еллоу снова опускает голову и листает записную книжку.
— Добрый вечер, леди. — С этими словами он ставит на стол маленькую корзинку с булочками. Мне приходится сдерживать себя, чтобы не наброситься на них. — Вы уже изучили меню?
Я даже не открывала его, так же, как и Еллоу.
— Я буду зеленый черепаховый суп и филе говядины, — не поднимая головы, отвечает Еллоу. — С кровью, пожалуйста. Ах да, еще утку, фаршированную трюфелями в желе.
Я моргаю. Большая часть из того, что она сказала, просто отвратительна на слух. Быстро смотрю в меню, и мне сразу становится тошно. Нашпигованная чем-то поджелудочная железа, почки, баранина, язык. Я бы не смогла жить в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году.
Официант откашливается.
— Мне тоже филе говядины, — говорю я ему. Кажется, это единственная съедобная вещь во всем меню. — Средней прожарки, пожалуйста. — Слишком розовое с кровью… сырое мясо вызывает у меня рвотные позывы.
Официант удивленно поднимает бровь.
— Средней прожарки? Я не понимаю.
Я поворачиваюсь к Еллоу, и она быстро качает головой. В одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году люди ничего не слышали о средней прожарке?
— Просто не с кровью. Немного прожаренное.
Не особо внятное объяснение, но официант забирает меню и уходит. Я хватаю корзинку и откусываю сразу половину булочки, даже не заморачиваясь тем, чтобы намазать ее маслом или вспомнить о приличных манерах. Булочки еще теплые, и я запросто могла бы съесть штук семьдесят.
— В общем, понятно, что Альфа что — то задумал. Наша задача — выяснить что и остановить его. Это будет трудно, учитывая то, что я, судя по всему, нахожусь в розыске. Есть идеи?
Еллоу никак не реагирует на мой вопрос. Она с головой ушла в чертову записную книжку.
Я прочищаю горло и хватаю еще одну булочку.
— Эй, я спросила, есть ли у тебя идеи?
Наконец Еллоу поднимает взгляд и озадаченно смотрит на меня.
— Ты читала это?
— Нет, — бурчу я с набитым ртом. Надо было заказать что-нибудь на закуску. — Когда бы я успела? Когда вы охотились за мной? Или когда я очнулась в больничной палате и минуту спустя появилась ты? Или когда я вломилась в дом, чтобы вернуть твою цепочку? А? Когда у меня было время, чтобы сесть и насладиться чтением?
Еллоу качает головой.
— Не стоит быть такой грубой, — произносит она, поворачивая ко мне записную книжку. — Вот записи о наших миссиях. Обо всех. Мне кажется, что Альфа продавал их на сторону.
Я наклоняюсь и вырываю записную книжку у нее из рук. Она открыта на записи, сделанной пятого июля прошлого года.
JL
7.5
— И что навело тебя на такую мысль? — сморщив нос, говорю я.
— Дата. Пятое июля. Я помню эту миссию. Мы с Грином поспособствовали изменению постановления Верховного суда по поводу какого — то закона о перевозках, а потом он попытался облапать меня перед тем, как мы спроецировались, и я хорошенько ударила его по яйцам. Поэтому мне никогда не забыть тот день.
— А что такое 7.5? Разве это имеет какое-то отношение к деньгам?
Еллоу забирает у меня записную книжку и перелистывает в самое начало.
— Вот, смотри. — Она поднимает ее и показывает на страницу с записями.
RF
$5.75
BB
$2.8
KP
$3.0
— Он практически сразу перестал использовать знак доллара. Наверное, потому что это делало все совершенно очевидным, — говорит Еллоу.
Я беру в руки записную книжку и пролистываю несколько страниц. Она права. Знак доллара есть только на первой странице. Я снова возвращаюсь к записи, обозначенной как JL.
— Так что означает 7.5? Семь с половиной миллионов?
— Нет, — качает головой Еллоу. — Тут сотни, тысячи записей. Альфа не может получать по несколько миллионов долларов с каждой миссии. Тогда бы он уже был миллиардером. А у него точно нет таких денег. Может, семь с половиной тысяч долларов? Или семьсот пятьдесят баксов?
— А кто такой JL?
Еллоу пожимает плечами.
— Полагаю, что зашифрованное имя человека. Сомневаюсь, что это инициалы. Альфа слишком умный для этого.
Еллоу кладет на колени салфетку и протягивает к корзинке руку.
— Ты съела все булочки? — потрясенно вскрикивает она.
Но я едва слышу ее. Я пролистала записную книжку до практически последней страницы и теперь смотрю на записи. Бостонская бойня. Некий КА заплатил за нее $50.0. Или пытался заплатить. Я провалила миссию, о чем свидетельствует жирный синий крест на цифре.
Пятьдесят тысяч долларов. Еллоу права. Сумма скорее всего исчисляется в тысячах. Альфа получил бы за нее пятьдесят тысяч долларов.
Миссия в Вашингтоне, связанная с сенатором Маккарти, тоже в списке. Ее купил ОО всего лишь за три тысячи долларов. Копейки. А вот и миссия в музее. Эта стоила один миллион долларов. Черт возьми.
Я перелистываю записную книжку в самое начало. Судя по всему, Альфа начал продавать миссии с начала одна тысяча девятьсот девяностых годов. А это означает…
Я пролистываю еще несколько страниц и чувствую, что булочки начинают проситься наружу.
Вот она. Вот эта запись. Альфа знал о миссии, связанной с Джоном Ф. Кеннеди. Он была согласованна. Кажется, Альфа подставил моего отца.
Я пристально смотрю на запись. Альфа должен был получить десять миллионов долларов за убийство Джона Ф. Кеннеди.
Но в тот день произошло два убийства.
