23
Рассказ занял немало времени, к тому же Кристиан поминутно перебивал и задавал вопросы по делу и не очень. Так или иначе, но уже светало, когда мы с Эрвином закончили свою повесть. К тому времени и одежда наша совсем просохла, можно было одеться.
– Да, без этого бочонка такие новости я бы не переварил, – задумчиво сказал Кристиан, а Вернер кивнул. – И ни за что не поверил бы, если бы сам не побывал птицей. А так… ну, фея, ведьма, какая разница? Одинаковая пакость.
– Не скажи, обычную ведьму убить не так уж сложно, – заметил Герхард, поглаживая короткую бородку, – а вот с феей это не пройдет, если я верно понял. Однако способ есть, не так ли, Эрвин?
– Есть, – кивнул он. – Но мы не знаем, получится ли. Попытаться всяко стоит.
– Неужели же сидеть сложа руки, – хмыкнул Вернер, который почти что обрел нормальный голос, но слегка окосел – так рьяно Кристиан подливал ему «лекарство». – Говори, что нужно делать.
– Пока мы можем только ждать, – покачал головой Эрвин. – Марлин считает, что до следующего праздника. Да и деревья говорят, что зимой феи не так сильны, а потому стараются управиться со своими делами до перелома года.
– Что ж, время подготовиться еще есть… если бы еще знать толком, к чему готовиться, – вздохнул Герхард. – Ну да ничего. Пробьемся. А теперь не пора ли нам покинуть этот гостеприимный маяк? Я вижу, буря уже улеглась, а наш добрый хозяин совсем валится с ног…
– Да, идем домой, – кивнул Эрвин и подал мне руку. – Только попрошу вас не шуметь.
– Думаешь, нам не обрадуются? – живо спросил Кристиан, взглянув на свою порванную рубашку и драный камзол.
– Еще как обрадуются, – заверила я, – но кое-кому сильные волнения опасны, поэтому уж постарайтесь вести себя потише, а я тем временем…
– Ты о ком? – не понял Герхард.
– Подозреваю, что о твоей супруге, братец, – сказал Вернер со смешком. – Что ж ты такой тугодум?
– Да, похоже, у нас будет племянничек! – потер руки Кристиан. – И мы сможем научить его плохому, вон как Эрвина…
– А если племянница?
– А какая разница? – пожал тот плечами. – Лет до десяти – точно никакой!
– Эрвин, это что, правда? – неверяще выговорил Герхард.
– Истинная правда, – серьезно отозвался он. – Селеста не сказала тебе, потому что и сама не знала. Это выяснилось, когда они с Марлин оказались здесь.
– Вот так чудеса… – покачал головой Герхард, улыбаясь такой дурацкой улыбкой, что близнецы покатились со смеху. Казалось бы, взрослые мужчины, старше его всего на год, а ведут себя хуже мальчишек!
– Ну, идем, – поторопил Эрвин, и мы отправились в усадьбу.
Да, появление наше было ознаменовано тремя обмороками (одним у Мари и двумя у Анны), бурным восторгом прочей челяди (уж как ликовал старый Ганс, люди Герхарда и близнецов, я и передать не могу!), и просьбы вести себя потише не помогали. Какое там! Не всякий день люди возвращаются из-за горизонта, а уж после этакой ночи… Тут на меня начинали коситься с опаской и уважением, ну так ведь знали уже, что я ведьма, и понимали, кто приложил руку к этим чудесам!
Я, смыв с себя соль и переодевшись, отправилась к Селесте – та всю ночь не смыкала глаз, сказала Анна, так растревожила ее буря, и только под утро забылась сном.
Видно, спала она очень чутко: стоило мне приблизиться, как Селеста открыла глаза, обведенные темными кругами.
– Марлин? Где ты была? – воскликнула она.
– Эрвину взбрело в голову проверить маяк, – пожала я плечами и присела рядом, – а вернуться мы уже не успели, такой разразился шторм. Пришлось заночевать там… Скажу я тебе, это было весьма романтично, хотя и очень страшно!
– Да, Ганс сказал, что вы отправились на маяк, а сам он едва успел добраться до дому с лошадьми… – Селеста поежилась. – Я не могла уснуть: ветер выл в трубах, как голодный зверь, окна содрогались, крыша едва не провалилась, по-моему, так колотил по ней ливень – будто чудовища пытались пробраться внутрь… Такая ужасная ночь!
– Тебе нужно меньше читать всяких глупостей, – сказала я и отложила в сторону какой-то роман, заложенный шпилькой. – Этак вот начитаешься, потом уснуть не можешь, совсем как ребенок после страшной сказки.
– А что там за шум? – спросила она.
– Просто все радуются, что мы вернулись живыми и невредимыми, – пожала я плечами, потому что мы так и не придумали, как бы поаккуратнее сообщить Селесте новости. – Вот и готовят застолье. Вечером-то отпраздновать не удалось, даже костры развести не вышло… Только на маяке огонь и горел.
– Нет, постой, – она схватила меня за руку. – Это чей-то чужой смех… Эрвин смеется совершенно не так, а слуги уж точно не гогочут во все горло! И голоса… слишком много мужских голосов! Я слышала их прежде…
Я вздохнула и смирилась: похоже, все наши идеи не пригодятся!
Селеста же напряженно вслушивалась: там, в гостиной, как раз наступила относительная тишина, а потом заговорили близнецы: их легко было узнать, они часто заканчивали фразы друг за другом, им что-то ответил Эрвин, а потом…
– Герхард… – Селеста сделалась белее мела и вскочила, я не успела ее удержать. – Это же… Герхард!
Она ринулась из спальни босиком и в одной сорочке, и каким чудом не переломала ноги на лестнице и не сверзилась с нее, не представляю! Хорошо еще, Герхард вышел на ее голос и поймал супругу в объятия.
– Пускай понежничают, – сказал Кристиан, выглянув на шум и увидев, как брат несет Селесту наверх. – Герхард всегда был чудовищно сентиментальным! А я лично хочу только спать…
Я тоже думала, что усну, едва окажусь в постели, но сон не шел.
– Не спится? – негромко спросил Эрвин, и я кивнула. – Дурные предчувствия?
– Не то чтобы дурные, но странные, – подумав, ответила я. – Мне все кажется, что фея пошутила над нами.
– Хочешь сказать, что мои братья – не настоящие? – насторожился он. – Подменыши?
Я покачала головой.
– Не в этом дело. Просто… меня не оставляет чувство, будто фея дала нам ложную надежду. Сейчас мы ликуем от радости, но кто знает, что случится через неделю? А может, она кинула нам подачку и рассчитывает, что мы успокоимся на этом? Что четверо спасенных – это уже много и мы оставим попытки дозваться остальных? Не знаю, Эрвин, как описать это, но мне тревожно…
– Мне тоже, – сознался он. – И, каюсь, я думал о том, что братья могут оказаться поддельными, но… Поверь, никакой подменыш не сумел бы так сыграть отчаяние Вернера. Это… это и человеку не по силам, каким бы гениальным лицедеем он ни был! И уж тем более творению феи – разве они умеют чувствовать, как люди?
Эрвин помолчал, потом добавил:
– Они ведь в самом деле не могут жить друг без друга, и это не шутки. Знаешь, в одном трактате я читал, что в далеких странах есть очень умелые лекари, иногда их приглашают и в наши края, но услуги их стоят безумных денег. Например, случается, что женщина не может сама разрешиться от бремени, скажем, если ребенок очень крупный. Тогда чаще всего погибают оба. Но те лекари могут вынуть ребенка через разрез… правда, мать все равно часто умирает.
– К чему ты заговорил об этом? – нахмурилась я.
– К тому, что эти лекари подробно описывают свой опыт для учеников и коллег, – пояснил Эрвин, – и особенно если это что-то необычное. Так, бывало, им приходилось извлекать сросшихся близнецов. Иногда те лишь немного срастались боками или ногами, и их даже удавалось разделить, пусть даже ценой жизни кого-то из них, а порой у них было одно тело на двоих. Две головы, но, скажем, три ноги и одно сердце… Понятно, что такие могли жить только как забавные уродцы у богатых людей… Ах да, к чему я вел… У тех несчастных было одно тело на двоих. А у Вернера с Кристианом, по-моему, на двоих одна душа. Они ведь понимают друг друга без слов, и ты слышала, как они разговаривают?
– Да, словно и мысли у них общие, – улыбнулась я.
– Они даже болели всегда одинаково, – добавил Эрвин, улыбнувшись. – И если неспелыми сливами объедался только Кристиан, то животами все равно маялись оба. И Вернер вовсе не шутил, когда кричал, что не сможет жить без брата. Он на самом деле не сможет… Или, вернее, выживет пустая оболочка, ущербная половина человека… и всю оставшуюся жизнь он будет искать рядом Кристиана, как, говорят, лишившиеся рук или ног люди годы спустя ощущают конечность на прежнем месте.
– Боюсь, долго он так не проживет, – осторожно сказала я.
– Именно. И поэтому же, скорее всего, они никогда не женятся, – добавил Эрвин. – Даже и на сестрах-близнецах. Просто потому, что никакая женщина не станет им ближе друг друга. Конечно, – добавил он справедливости ради, – жениться-то они могут, но супруги будут видеть их раз в неделю, если не реже. И не факт, что одного и того же – братья те еще затейники…
– Значит, это действительно Вернер вытащил Кристиана, – произнесла я, подумав. – А вот почему тебе достался именно Вернер, а не тот же Герхард и не другие братья?
– Сам не знаю, – пожал он плечами. – Наверно, потому, что именно близнецы с самого раннего моего детства учили меня плохому. С ними было весело, а невзгоды забывались сами собой… Ну а Герхард всегда мне помогал и утешал, у нас же с ним похожая судьба, но… он слишком правильный и серьезный, – усмехнулся Эрвин, – и большой близости с ним я никогда не испытывал. Даже с Мартином мы были ближе, хотя в свое время он меня ненавидел… Андреас – тот же Герхард, только старше и еще серьезнее. Ну а Дитрих, Вальтер и Манфред всегда тянулись к нему, как я – к Клаусу и близнецам. Может, поэтому так вышло?
– Возможно, – согласилась я. – Ну что ж… Осталось придумать, как дозваться прочих братьев! Вам нужно вспомнить что-то еще. Боюсь, попытка будет только одна, и если все не решится на переломе года…
Я замолчала, а Эрвин спросил:
– Ты уверена?
– Я так чувствую, – ответила я после долгой паузы, а Эрвин не стал уточнять. Он доверял мне так, что порою это пугало…
* * *
На время воцарился мир, но чувствовалось, что это затишье перед очередной, на сей раз самой опасной бурей, какие нам только доводилось пережить.
Селеста ни на шаг не отпускала от себя Герхарда, близнецам вполне хватало общества друг друга, а Эрвину – моего. Так мы и коротали дни, разве что братья выезжали на охоту да проверить, как обстоят дела с дорогами.
Дороги подсохли, но засеки никуда не делись: шиповник и ежевичник по-прежнему увивали поваленные деревья, стлался по земле дикий виноград, ловя непрошеных гостей за ноги, непроходимой стеной вставали густые ели, можжевельник и сосны с иглами длиной в ладонь – прежде я таких никогда не видела.
– Вот так дела, – сказала ведьма, когда я навестила ее на дне морском, – не ожидала, что тебе удастся вытащить еще хоть одного, но, видно, королевская кровь слышит, когда ее зовет родня… А вы с Эрвином были вдвоем, и вы давно уже больше, чем просто муж и жена.
– О чем это ты?
– Такое случается, пусть и нечасто, – ответила она после долгой паузы, и даже ручные мурены не решились побеспокоить ведьму в ее задумчивости, что уж говорить обо мне! – Ты сама рассказывала мне о близнецах. Вот и вы с мужем, пусть и родились в разное время… да что там! Ты и не человек вовсе! А все же сошлись вы, как две половинки целого. Я ошиблась тогда, – добавила она. – Никто иной из братьев не подошел бы тебе, ни Клаус, ни Герхард, только Эрвин.
– Ты говорила, что именно ему досталось больше прочих, хоть он и младший, – напомнила я.
– Да, такое случается, – кивнула она. – Недаром сложено столько сказок о младших сыновьях и дочерях…
– Но что делать дальше, тетя? – спросила я. – Снова подниматься на маяк? Сдается мне, фея не позволит этого сделать…
– И мне так кажется, – кивнула ведьма и глубоко задумалась. – А еще, рыбка ты моя, есть у меня чувство, будто на земле тебе с феей не совладать. Земля для тебя все же чужая, не родная, и пускай, ты говоришь, тебе помогают деревья, этого мало.
– А заманить фею в море не выйдет, – покачала я головой, – ты ведь сама говорила, что они сторонятся соленой воды!
– Не выйдет заманить, – серьезно сказала она, – значит, придется затащить. Подальше от берега, да… А уж как ты это сделаешь – вопрос другой. Поразмысли, пока еще есть время!
Мне ничего не шло на ум. Даже если фея появится во плоти, даже если мне хватит сил выйти с ней один на один, как схватить и удержать ту, что способна уйти, как вода сквозь пальцы?
Взгляд мой упал на толстую циновку, которую плела ведьма, совсем как Анна, чтобы не тратить времени понапрасну во время беседы, и я задумчиво сказала:
– Знаешь, тетя, кажется, мне придется немного проредить твои полипы.
– Вот как? – подняла она густые брови. – Что ж… От них не убудет. Делай, что считаешь нужным, тебя они не тронут.
Я кивнула и выбралась из пещеры, обнажая кинжал. Мне нужны были самые молодые, самые цепкие и сильные… На ведьмину пещеру никто не покушается, обойдется зимой без этой защиты, а мне пригодятся ловчие плети…
Наверно, Эрвин страшно перепугался, когда увидел меня за рукоделием. Должно быть, он готовился заново пережить тот кошмар, когда они с братьями вернулись домой и обнаружили сестру за бесконечной работой, безмолвную и сосредоточенную.
– Марлин… – шепотом произнес он и коснулся моего плеча так, будто боялся – я вот-вот исчезну. – Что ты делаешь?
– Не видишь разве – плету сеть, – отозвалась я и кивнула на ворох морской травы, жесткой и прочной, а еще крапивы – тоже жесткой по осени, но еще не растратившей своей силы. – Если хочешь, можешь помочь теребить волокно. Сплести, как нужно, ты все равно не сумеешь, это наши секреты.
– Я думаю, – сказал Эрвин, взвесив на руке пучок травы, – ничья помощь не будет лишней. И если ты скажешь, что задумала…
Я только покачала головой:
– Будто ты не догадался сам.
– Кажется, догадался, – ответил он, и взгляд его сделался колючим. – А раз так, то нечего медлить…
Вот так и вышло, что всеми вечерами, а то и днями напролет мы просиживали на большой кухне, то разминая жесткие стебли (тут помогали мужчины, хотя близнецы и возмущались, что не родились для женской работы), то свивая грубые нити (здесь не было равных старой Берте и Мари), то выплетая сеть. Это уж было моей заботой – даже Берта не знала русалочьих узлов и узоров и только диву давалась, глядя на мою работу. А я следила за тем, как вплетается в простой вроде бы узор нить из моих с Селестой волос, ею спряденная, – для прочности, – а еще тонкая золотая струна с моей руки, из-под самой кожи…
– Уже скоро, – сказала я деревьям, когда сеть была готова, и я отнесла ее на побережье, спрятав на мелководье под камнем. Так было нужно, иначе травяные волокна живо бы высохли и сделались ломкими на воздухе, вдобавок нужно было проделать с сетью кое-что еще. – Час близок.
– Если боишься не справиться, лучше и не берись за дело, – проскрипел дуб.
– Не слушай его! – тут же вспылила яблоня. – Коли рассуждать, как этот твердолобый, так нужно вовсе с места не двигаться, вот как мы… И даже не цвести и не плодоносить – что проку-то, все едино помрем рано или поздно, так или иначе!
– Нет уж, умирать я не собираюсь, – усмехнулась я, – но мне что, я всегда могу уйти на дно морское, куда фее нет ходу! Правда, если и море замерзнет, как в том мире, не долго мне придется наслаждаться вольными волнами… А потому, деревья-защитники, мне потребуется ваша помощь. Знаю, вы подняли всю окрестную растительность на защиту этого края, знаю, как удерживали врага, но… Теперь уже осень.
– К чему ты клонишь?
– Враг должен пройти, – негромко сказала я. – Не люди, нет, еще не хватало отбиваться от воинов Оллемана! Не до того… Но крохотная лазейка для феи должна найтись. Она уже являлась сюда, не иначе, проскользнула с ветерком…
– Это дерево в лесу свалили, она и просочилась, – мрачно сказал дуб. – Не успел шиповник прореху запутать. Но и то, ей едва хватило сил, чтобы околдовать твою подругу.
– А уж от крапивы она живо удрала, – захихикала яблоня. – Знай наших!
– Вот такая лазейка мне и нужна, и даже побольше, чтобы фея смогла появиться во плоти. Иначе… иначе не знаю, сколько еще придется ждать, – произнесла я и повторила свою мысль: – Ожидание – хуже всего, у всех уже терпение на пределе, кровь у братьев горячая… И неизвестно, что случится, если не бросить вызов прямо сейчас!
– Сделаем, – ответил за всех дуб, помолчав. Видно, деревья советовались по-своему, безмолвно. – На сам перелом осени?
– До полуночи, – ответила я, подумала и поправилась: – За два часа до заката. Если мне не хватит этого времени, то…
Они шумно вздохнули, но промолчали.
– Тебе, кажется, нужно что-то еще, – произнес вдруг орешник. – Оружие? Но оно у тебя уже есть!
– Да, но… не совсем такое, как мне хотелось бы, – сказала я и приложила руку к его коре. – Не хочу говорить вслух…
– А, – ответил он спустя минуту. – Это можно. Ради такого дела не жаль!
Толстая ветка, хрустнув, обломилась у самого основания, и я взяла ее. Убрать эти вот сучки…
– Не убирай, – предостерег меня орешник. – Видела рогатины, с которыми охотятся на вепрей и медведей? Там непременно есть перекладина, иначе зверь может насадить себя на рогатину и добраться до охотника!
– И верно… – прошептала я. – Рыбина-то этак не выпрыгнет… Спасибо вам, деревья. Не знаю, свидимся ли снова, но… берегите эту землю. Берегите Эрвина и его братьев. А я, если стану морской пеной, непременно прольюсь над вами хорошим дождем!
– Погоди ты загадывать, – проворчала яблоня. – Рано помирать-то собралась… Совсем еще росток зеленый, только расцвела, даже завязи не дала, а туда же!
– Засуха не спросит, так здесь говорят? – улыбнулась я и пошла прочь, крепко сжимая в руке ровный ореховый стволик. Ну и пучок крапивы заодно: у меня совсем закончилось волокно!
* * *
Время вновь полетело вскачь: вот только что сад был зеленым, а вот уже гроздья калины налились рубиновым цветом, а рябина давно уж стояла огненно-рыжей, как лисица зимой… Заалели листья дикого винограда, особенно яркие на фоне темной хвои сосен и можжевельника, и только шиповник еще цвел – его первые ночные заморозки, казалось, вовсе не трогали. Цветы стали мельче, только и всего, зато запахли тоньше и нежнее, не так оглушительно-сладко, как летом.
Море тоже дышало зимой. Закаты сделались пронзительно-яркими и холодными, даже те, что предвещали ясную погоду, а от дыхания уже порой поднимался парок, будто в холода.
– Уже скоро, да? – спросил Эрвин как-то поутру.
Он стоял у окна, глядя вдаль, на маяк, а я расчесывала волосы. Это было делом долгим, но я привыкла, а ему нравилось наблюдать за мной. Только не сегодня, сегодня мужу не сиделось на месте, и я чувствовала – его снедает какая-то странная, непонятная тоска…
– Да, – ответила я и вздрогнула, услышав далекий птичий крик – на побережье собирались последние стаи, им давно уже пора было отбыть за море на зимовку, а эти что-то припоздали.
Эрвин дернулся, как от удара, поежился и с треском затворил окно.
– Я боюсь… улететь за ними, – сказал он, не глядя мне в глаза. – Когда я слышу эти крики, внутри что-то сжимается, и я вспоминаю небо, высоту… И братья рядом со мною, и все еще живы… Не знаю, как бороться с этим. А если не бороться, я, чего доброго, однажды снова очнусь в вышине и думать забуду о том, что был когда-то человеком…
Я подошла и обняла его за плечи.
– И братья боятся, – продолжил он. – Близнецам не так страшно снова сделаться птицами, как расстаться, поэтому они и неразлучны днем и ночью. А Герхард не отходит от Селесты, но не потому, что так уж тревожится за нее. Ему кажется, что она сумеет его удержать, если вдруг…
– А ты думаешь, не сумеет?
– Не знаю, – покачал он головой. – Сейчас она больше думает о ребенке, чем о муже, так мне кажется. Кто разберет…
«Кого она выберет», – закончила я его мысль. Что ж, мне не хотелось бы оказаться на месте Селесты.
– Послезавтра, – проронил он, а я кивнула, потому что не было смысла тратить слова попусту.
Мы давно уже сказали друг другу все, что могли сказать…
Послезавтрашнее утро выдалось ясным и ветреным, и небо было лишь едва заметно подернуто тонкими перистыми облаками.
«Быть буре, – задумчиво произнесла старая Берта, потом пожевала губами и добавила: – Но не сегодня. Или сегодня? Вот ведь, селедка старая, не могу разобрать!»
До заката было еще далеко, а Эрвин вдруг сделался беспокоен.
– Что с тобой? – спросила я, видя, как он мечется по кабинету, словно зверь в клетке.
– Не знаю, – встряхнул он головой. Черная челка упала ему на глаза, и он отбросил ее таким привычным, таким родным жестом… – Я все время слышу лебединый клич, но ведь этого не может быть, Марлин, верно? Окна закрыты, ветер не в нашу сторону, так откуда… Почему мне кажется, что это братья зовут меня? Нет, не просто зовут, просят о помощи!
– Может быть, не кажется? – шепнула я, но Эрвин услышал и замер на месте.
– Что же делать?
– А ты будто не помнишь, какой нынче праздник? – спросила я.
– Именно потому я и опасаюсь выйти из дому.
– Нечего бояться, – сказала я ему и обняла крепко-крепко, так, что хрустнули ребра. – Как вы, люди, говорите, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Иди, Эрвин, и позови братьев. Если кто-то и сумеет дозваться их сегодня до заката, то это только ты.
– Но как я это сделаю… без тебя? – беспомощно спросил он.
– Так же, как и прежде, – ответила я, хотя до смерти боялась выпустить его из рук, словно Эрвин сию секунду мог сделаться птицей и улететь неведомо куда, за тридевять морей…
Что там! Случись такое, я знала, я не отступилась бы, пока не отыскала бы его где угодно, в любом обличье!
– Эрвин, ты слышишь? – заглянул в гостиную Кристиан. Удивительно, я никогда не путала их с Вернером, чему всегда поражался даже Эрвин. – Лебеди кричат! Мы едем на побережье, ты с нами?
– Да, – ответил он, помолчав, и до боли сжал мои руки. – Я с вами. Прикажи оседлать коня и мне, я иду. Марлин…
– Я буду следом, – шепотом ответила я на невысказанный вопрос. – Но не торопитесь. До заката еще есть время.
Эрвин кивнул, потом, помедлив, поцеловал меня так, будто прощался навсегда, резко повернулся и вышел.
Что ж, если не удастся задуманное, так тому и быть, и встретятся однажды на закате сотканная из морской пены русалка и белоснежный лебедь…
Все приготовления давно были завершены, и я вышла следом за мужем, и успела еще увидеть, как мелькнули за поворотом всадники – четверо, они уехали без слуг.
В тревожно-багровом небе, сулившем не просто бурю, а что-то пострашнее давешнего шторма, с жалобными криками кружили птицы. Казалось, они не понимают, куда им лететь, не помнят пути, и теперь боятся остаться на этом берегу навсегда…
Когда я пришла на берег, она уже была там. И братья – все четверо – они смотрели в небо, которое звало их, манило, и они наверняка уже чувствовали, как расправляются за спиной сильные крылья, а ветер влечет за собою, и все еще живы, все рядом, можно окликнуть – Михаэль! Клаус! Андреас! – и получить ответ…
Она стояла на прибрежном камне, выбрав такой, который волны не обдавали бы пеной, и тоже смотрела в небеса.
– Вот ты и пришла, – произнесла она, наконец, когда я вдосталь налюбовалась ее спиной, и повернулась ко мне.
Я будто в зеркало погляделась – у нее было мое лицо, мои длинные золотистые волосы, стелющиеся по ветру, моя фигура, стройная и гибкая, но вовсе не хрупкая. Только глаза оказались чужими. У моря не бывает такого цвета – непроглядно-черного, непрозрачного, мертвого, – оно всегда изменчиво, и даже у штормовой темноты предостаточно оттенков.
Глаза феи были холоднее льда из умершего мира и чернее самой черной ночи. Обсидиан – и тот светлее.
– Да, пришла, – согласилась я, подходя ближе. Босые ноги стыли на мокром песке, а сердце замерзало в груди, но мне нужно было идти.
– Славно было играть с тобой, смелая русалка, – обронила фея. – Ты развлекла меня. Простые смертные давно мне наскучили, но ты…
Она едва заметно улыбнулась и повторила:
– Ты развлекла меня, а за это, пожалуй, я выполню одно твое желание.
Я открыла было рот, но она предостерегла:
– Не проси сохранить жизнь своему супругу и его родне. Тебя это вовсе не должно касаться – ты кровь от крови моря, ты пришла из него и уйдешь, чтобы стать морскою пеной. Оставь людям – человеческое, а мне… – она усмехнулась, показав мелкие острые зубы, – моё.
Воцарилась тишина, только ветер посвистывал в расставленных на просушку снастях и путал мне волосы.
– Хорошо, – сказала я. – Я знала, что мне не тягаться с тобою. Я всего лишь русалка, а ты… не знаю, что ты такое, но хорошо, что тебя интересуют лишь люди!
– А тебя будто нет? – шире улыбнулась она.
– Почти все юные русалки влюбляются в людей, – развела я руками, – и некоторым даже удается выйти на сушу, но… Земля слишком жестока. Я изведала это сполна. Должно быть, мне стоит благодарить все высшие силы, какие только существуют, за то, что я еще жива! Если мне удастся вернуться на дно морское, я до старости буду рассказывать малькам о том, как скверно на земле…
– Я все еще не услышала твоего желания, – оборвала фея. – Поторопись. После заката будет уже поздно.
– До него еще достаточно времени, – сказала я, обходя ее по широкой дуге, чтобы приблизиться к воде. – Скажи, что ты сделаешь с братьями? Ты так старалась извести их, что мне не уснуть спокойно, если я не узнаю, в чем тут дело!
– Все просто, славная русалка, – улыбнулась она. – Этой крови не место на земле. Только вот кровь эта слишком сильна, и просто так избавиться от нее не выходит… Не выходит даже у меня! Она противится всеми силами…
– Значит, это вовсе не ты обратила их в лебедей?
– Нет, это вышло случайно, – с досадой произнесла фея. – Все-таки одиннадцать человек королевской крови – это много, а уж когда они вместе… проще своротить голыми руками тот вон утес, чем уничтожить всех одновременно! Они так и выворачиваются, находят лазейку в каждом заклинании…
«Феи вовсе не так сильны, как говорится о них в легендах», – подумала я.
– Ты, сама того не ведая, оказала мне огромную услугу, когда вызвала из межвременья своего мужа и его братьев, – продолжала она. – Так, когда они не парят бестелесными духами там, куда нет хода никому, даже мне, с ними сладить куда проще… И теперь уж, – острые белые зубы сверкнули в улыбке, – я не стану тратить силы на волшбу и ждать, пока лебедей подведут крылья. Море примет их кровь… Их и прочих братьев… До заката еще далеко, но ты ведь позовешь их для меня, милая русалка? Тогда я не просто выполню твое желание, которое ты так и не загадала, я оставлю тебя в живых! Иначе зачем оно тебе, сама посуди?
– Но как мне их позвать? – удивилась я. – Я сама не понимаю, что у меня вышло с этими троими, а прочих я не знаю вовсе!
– Просто встань рядом с этими и зови, как в тот раз, на маяке, – велела фея, – а я уж заставлю их вспомнить…
– А потом ты отпустишь меня? – уточнила я. – Не обманешь?
– Ты мне не нужна, – сказала она. – Что с тебя взять? Горсть морской пены? Получишь свое желание, а потом отправляйся обратно в море и не появляйся больше! Но сперва сделай, как я говорю!
Я кивнула и подошла к Эрвину. Он даже не вздрогнул, когда я взяла его за руку, все так же смотрел в небеса, не мигая…
Распев – дело не быстрое. А уж особенный распев – тем более. Хорошо, если фея не знает разницы…
Море тяжело вздохнуло, будто там, у самого горизонта, пробуждался великан. Волна плеснула на песок.
– Вспоминайте! – приказала фея братьям, а я прикрыла глаза, чтобы провалиться в чужие воспоминания.
«Вам не шестнадцать лет! – Рослый молодой мужчина со шрамом на брови прохаживается взад-вперед. – Вы давно уже взрослые, а ведете себя хуже малолеток…»
«О, снова пошел воспитывать, – тяжело вздыхает Кристиан, а Вернер вторит: – Хватит уже, папочка, Михаэль нас достаточно пропесочил! Заказ мы выполнили, а если по пути заглянули… кое-куда, так что с того? Сам говоришь, мы давно уже взрослые!»
«Да я же беспокоюсь о вас, глупые… – серьезно говорит Андреас (а это он), кладет руки им на плечи и привлекает к себе. – Случись что с вами, как нам жить?»
«Ничего, нас и так более, чем достаточно, – бурчит Кристиан, а может, Вернер, и тоже обнимает старшего брата, неуклюже и крепко. – Брось, нам ничто не угрожало! Пока мы вдвоем, нас голыми руками не возьмешь!..»
Снова вспышка.
«Почему я должен смотреть за ними? – возмущается юноша, очень похожий на Эрвина, но с более резкими чертами лица. – Почему не могу отправиться с вами?»
«Это дело для взрослых, – серьезно говорит ему Герхард. – Вам рано еще… А ты, Дитрих, я знаю, уследишь за братьями, на тебя можно положиться. Эрвин что – уткнется в книжку, только его и видели, а вот Вальтер с Манфредом… Рассчитываю на тебя! И постарайтесь не разнести дом!»
«Хорошо, – мрачно цедит Дитрих, но, стоит Герхарду исчезнуть, опрометью бросается в другую комнату с криком: – Старшие ушли! Кто со мной в порт?»
«Идем!» – откликаются еще двое, а третий, в котором легко узнать Эрвина по взлохмаченным волосам и задумчивому взгляду, со вздохом откладывает книгу.
«А ты оставайся, – великодушно говорит ему Вальтер. – Тебе там все равно скучно, верно ведь?»
Эрвин с облегчением кивает и снова углубляется в толстый том, а братья его, смеясь и толкаясь, устремляются куда-то навстречу приключениям…
Должно быть, я видела кусочки их жизни там, за морем, еще до того, как они принесли с собой Элизу – себе на горе.
Горестный птичий крик в вышине стал громче, захлопали крылья, и…
– Четверо, – улыбнулась фея, глядя, как пытаются подняться на непослушные ноги братья, как озираются в недоумении и замирают, увидев остальных. – Раньше бы мне использовать тебя, русалка! Надо же, какая сила! Жаль, мне она не подвластна…
– А Элиза тебе не нужна? – спросила я.
– Элиза? – нахмурилась она. – А, та девчонка… Ее нет больше. Она свою службу сослужила. У трона есть наследник – ее сын, а она… – Фея развела руками: – Люди слишком слабы. Она и так слишком много взяла на себя: шутка ли, попытаться избавить сразу одиннадцатерых от моего проклятия… И ведь почти получилось! Будь их вдвое меньше, она совладала бы… Королевская кровь! – добавила она не без уважения.
– Так она все-таки сестра им?
– Да, она дочь Лауры, – кивнула фея. – Ты догадалась?
– А король знал? – ответила я вопросом на вопрос.
– Конечно же, знал, иначе не оставил бы ребенка при себе! Лаура давно ходила в его фаворитках: жены были вечно беременны, а она… – фея улыбнулась, – она, несмотря на возраст, могла дать фору любой юной красавице!
– И ты посулила ей трон для Элизы, если она…
– Да, в обмен на крохотную услугу. – Фея по-прежнему улыбалась, но улыбка эта казалась нарисованной. – Уже вторую. Сперва Лаура захотела стать супругой Стефана и стала ею, ну а дальше – больше…
– Люди не умеют останавливаться вовремя, – ввернула я.
– Именно. Ну что ж… – Она взглянула через плечо, на разгорающийся закат. – Тебе пора, моя услужливая русалка. Но ты все еще не назвала своего желания, я жду! Хочешь снова обрести рыбий хвост?
– Зачем же утруждать тебя? – ответила я. – Я и сама могу вернуться на дно морское… Я попрошу тебя только об одном.
– Ну же?
– Не мучай моего мужа перед тем, как убьешь его, – попросила я. – И сделай это после того, как я уйду. Я привязалась к нему и…
– Хорошо, – после паузы сказала фея. – Он умрет быстро. Первым, чтобы не увидел, как станут умирать его братья. Это тебя устроит?
Я кивнула.
– Тогда убирайся, да поживее. Видишь, кровь заката уже струится в воду… – Острый язычок облизал тонкие губы. – Пора!
– Позволь, я возьму лодку, – попросила я. – Вплавь будет дольше, а зелье, которое превратит меня обратно в русалку, припрятано во-он там, за дальним мысом!
– Бери, – отмахнулась она и повернулась к братьям, когда я со всех ног бросилась прочь.
Вновь прибывшие, казалось, не могли взять в толк, как оказались на этом берегу, почему остальные молчат и не отвечают…
Лодку я оставила не так уж далеко, будто чувствовала, в какое место фея приведет братьев. Старая крепкая посудина Берты лежала на песке, и я одним движением столкнула ее на воду, подняла весла и двинулась обратно вдоль берега.
– Ты еще здесь? – обернулась фея, услышав плеск. – Я ведь велела тебе убираться!
– К мысу отсюда выгребать ближе, – пожала я плечами, оставила весла и встала во весь рост. – Да и до тебя недалеко.
– О чем ты? – нахмурилась фея.
Лицо ее, подсвеченное закатным солнцем, все равно оставалось мертвенно-белым, лишь глаза полыхали багровым огнем, а волосы стелились по ветру сухой соломой.
– Не смей прикасаться к тому, что тебе не принадлежит, – негромко произнесла я. – Это говорю тебе я, русалка, кровь от крови моря… и Короля-чародея!
Кажется, она еще успела ахнуть, когда я метнула короткий гарпун – ореховое древко и длинное обсидиановое лезвие, примотанное к нему жгутом из крапивы и морской травы.
Ждать было некогда – я выпрыгнула на мелководье, волоча за собой сеть, – и бросилась к рухнувшей на песок фее. Вот где пришелся кстати совет орешника – она и впрямь могла бы насадить себя на древко, чтобы добраться до меня, да сучки мешали!
– Ты пойдешь со мной, хочешь ты того или нет! – оскалилась я, глядя в жуткое белое лицо, уже ничем не напоминающее человеческое, и стараясь не наступать на залитый черной кровью песок.
Силы мне не занимать, и как ни пыталась пронзенная почти насквозь, но все еще живая фея отползти прочь, я накрыла ее сетью, сплетенной из морской травы и крапивы, моего волоса и волшебной нити, окропленной королевской кровью и соленой водой… и облепленной ядовитыми полипами. Они недаром дожидались своего часа в садке на мелководье – я оставила им сеть, чтобы обжились как следует!
От страшного крика феи птицы снялись со скал и заполошно заметались в небе, а я проволокла добычу по песку, бросила на дно лодки, запрыгнула следом и схватилась за весла.
Нужно было избавиться от этой мерзости, что корчилась у меня под ногами, исходя визгом, истекая черной ядовитой кровью, но не умирая… Оставить бы ее так на веки вечные, но вдруг рано или поздно сеть изотрется, а какой-нибудь любопытный выдернет кинжал из груды костей? Что-то подсказывало мне: она сумеет возродиться и станет только злее прежнего! И утопить ее не выйдет – этак она отравит половину океана!
Вот и дальний мыс, последние рифы, те самые, где Берта когда-то повстречала ведьму.
Я выгребла на открытую воду и снова встала в лодке во весь рост, глядя на кровавый закат. Оборачиваться я не хотела. Если у меня выйдет задуманное, то братья будут жить. Эрвин по-прежнему станет мерить шагами свой кабинет, замирать на ходу, задумавшись, смотреть на небо – когда оно отражается в его глазах, они кажутся то синими, то голубыми, то зелеными, если над ним смыкают листву деревья, а то превращаются в звездную полночь, и крохотная луна дрожит у самого зрачка… Пускай без меня, но он будет жить. Может быть, когда он придет на берег и опустит руку в волны, я морской пеной коснусь его пальцев, таких теплых и чутких…
Я уже распевалась сегодня, но нужно было сделать это снова. Негоже приветствовать Хозяина Глубин чужой песней. Даже если он и не откликнется, все равно может осерчать!
Волны по моей воле несли лодку все дальше и дальше в открытое море, а я пела, все громче и громче, так, что фея на дне лодки изошла на визг, не будучи в силах хотя бы зажать уши. Это бы ее не спасло – только от простеньких любовных песенок моряки могут избавиться, заткнув уши воском, но когда звучит настоящий голос русалки, не детское мурлыканье, он проникнет даже сквозь стальные заслоны, сквозь толщу скал, в самые морские глубины…
Такой молодой русалке, как я, не под силу призвать Морского Хозяина, и я знала об этом, но не могла не попытаться. И даже не удивилась, когда мой голос подхватили, вплетая в него свою мелодию, сестры и братья. А за ними – другие русалки, еще и еще… Казалось, все кругом поет, и даже воздух вибрирует от этого небывалого призыва…
Что там! Я узнала голоса отца и даже бабушки – не ожидала, что и она решится подняться из глубин и спеть с непутевой внучкой!
Взбурлила вода, и глубокая, мощная нота зазвучала над морем – это сама ведьма, давным-давно не выбиравшаяся на поверхность, присоединилась к неслыханному хору.
…Далеко-далеко за горизонтом, куда падало и никак не могло упасть кроваво-красное солнце, вдруг поднялась гигантская волна.
Должно быть, таких не видали здесь с тех самых пор, как взорвалась огненная гора, и страшные шторма погребли старую столицу на дне морском.
Она шла совершенно бесшумно, без рокота и грохота, и даже ветер унялся, даже птицы перестали кричать.
Мир словно застыл, застыла и я, видя, как поднимается надо мной сверкающая громадина. На гребне ее, должно быть, можно было выстроить целый город, и я подумала, что если волна обрушится на берег, то сметет не только рыбацкие деревни, но и усадьбу… И никто не выплывет!
Ушли на глубину мои родные, даже ведьма исчезла. Я осталась один на один с гигантской волной.
В пене, скатывающейся с ее гребня, в переливах воды мне почудилось суровое лицо, седая борода и пронзительно-синие глаза, и я протянула руки к Хозяину Глубин.
– Великий седой океан, – беззвучно прошептала я. – Помоги… Вот этому, – тут я вздернула фею, нанизанную на мой гарпун, – нет места на земле. Не знаю, примешь ли ты такую жертву, но если скажешь, что нужно сбросить ее в жерло огненной горы, я найду такую гору!
Фея корчилась так, что едва не сорвалась с гарпуна. Я видела ее искаженное ужасом лицо, но не испытывала даже тени жалости. Даже пронзенную гарпуном акулу можно пожалеть: ведь она просто охотится ради пропитания, и ей нет дела, сильно ли страдает жертва перед смертью, было бы брюхо набито! Кого угодно я могла пожалеть, но только не это существо, наслаждавшееся чужими страданиями!
Миг – и ее не стало. Прозрачная волна слизнула ее, а меня подняла, отбросив пустую лодку, как скорлупку, и понесла куда-то вверх, вверх… Наверно, так чувствует себя крохотная букашка, когда человек берет ее на ладонь и поднимает, чтобы рассмотреть поближе.
Мне не было страшно. Наоборот, такого спокойствия я не испытывала уже давно, и если бы все закончилось теперь, я не стала бы роптать. Вот только… как же Эрвин?
– Знатная добыча для юной русалки… – пророкотала волна, и мне показалось, будто клочья пены обрисовали улыбку в густой седой бороде. – Я возьму ее. Чего ты хочешь взамен?
– Оставь мне жизнь, – прошептала я.
– Ты и так жива, – был ответ. – А я не пожираю своих детей… без большой на то нужды. Ну же, проси, чего хочешь!
Я вдохнула – кажется, воду, но разницы не заметила – и попыталась собраться с мыслями. Чего я хочу? Братья живы, а теперь, когда феи нет, должны прийти в себя… С прочим они разберутся сами, меня не интересует престол и прочая мишура! Мне нужен только…
– Я хочу… – начала было я, но осеклась. Потом подумала, кивнула собственным мыслям и продолжила уверенно: – Я хочу, чтобы Эрвин всегда был со мной. Всегда, навечно… Так, чтобы даже смерть не разлучила нас. Ничья, ни моя, ни его!
– Охо-хо… – пророкотал Хозяин Морей. – Ты хотя бы понимаешь, о чем просишь, капелька? Ты представляешь себе, что такое вечность?
– Конечно, – ответила я, глядя в сине-зеленую глубину. – Вечность – это ничтожно мало.
– Ну что же… – прогудела волна. – Всей вечности обещать не могу, но то, что в моих силах, ты получишь, капелька… Отправляйся назад, да смотри, не возвращайся раньше срока!
– Что? – опешила я.
– Тут за тебя просят, – гулко усмехнулся Хозяин Глубин, и по его седой бороде вдруг скользнула ко мне незнакомая русалка, сотканная из пены морской.
Незнакомая?!
– Мама?.. – едва сумела выговорить я, когда невесомые руки погладили меня по лицу, попыталась удержать ее, но куда там! – Мама…
Мелькнула еще одна русалка – я узнала ту, другую бабушку и одного из дядьев, ушедших за горизонт, а потом клок пены оторвался с гребня волны и сделался белой птицей… Нет, не одной – их было трое.
– Клаус… – я протянула к нему руки. – Михаэль, Мартин… Ваши братья живы, они там, на берегу, летите к ним!
– Уж будто они не видят, – пробурчал Хозяин Глубин. – Ну, довольно… Солнце наполовину село, пора мне. Не желаешь переменить своего решения, капелька? Учти, после уже не выйдет!
– Только в одном, – сказала я, помолчав. – Пускай Эрвин сможет уйти, если не пожелает больше быть со мной. Так будет честно.
– Ну что ж… – глубоко вздохнул он. – Будь по-твоему… До встречи, капелька!
И прозрачная волна поглотила меня, смыла мои горести и страхи и мягко вынесла на берег, а потом откатилась обратно в океан, оставив деревню и усадьбу нетронутыми.
Солнце скатилось за горизонт, будто только того и ждало, и наступила темнота…
– Марлин! Марлин! – Я чувствовала, что меня тормошат, но не могла пошевельнуться. – Марлин…
На лицо мне упала горячая капля – одна, другая… Ох уж эти люди, чуть что, так в слезы!
– Перестань солить море, оно и без того соленое, – сказала я и открыла глаза, чтобы встретиться взглядом с Эрвином.
– Марлин…
И тогда, на холодном осеннем берегу, обнимая мужа, который хватался за меня, как утопающий за соломинку, будто не верил, что я жива, что мы оба живы, я подумала, что Хозяин Глубин мог бы и не переспрашивать. Я не изменю своего мнения: вечность – это ничтожно мало.
