Глава 2

Через два дня сбор винограда завершается, грузовик увозит последние корзины.

– Кто будет есть весь этот виноград? – интересуется Давид.

– Его не будут есть. Его отожмут на виноградном прессе, а сок превратят в вино.

– Мне не нравится вино, – говорит Давид. – Оно кислое.

– Вкус к вину – дело наживное. Пока мы молоды, нам оно не нравится, а когда становимся старше, у нас появляется к нему вкус.

– У меня к нему вкус не появится никогда.

– Это ты сейчас так говоришь. Поживем – увидим.

Обобрав виноградники подчистую, они переходят в оливковую рощу, где раскладывают сетки и с помощью длинных крючьев снимают оливки. Работа эта тяжелее, чем сбор винограда. Он ждет полуденных перерывов, жар долгих дней выносить трудно, он часто отвлекается, чтобы попить или просто восстановить силы. У него почти не укладывается в голове, что всего несколько месяцев назад он работал в порту грузчиком, таскал тяжести и при этом едва ли потел. Спина и руки утратили былую силу, сердце бьется лениво, донимает боль в сломанном ребре.

От Инес, непривычной к физическому труду, он ждал жалоб и ворчания. Но нет: она работает бок о бок с ним дни напролет, безрадостно, однако и бессловесно. Ей не нужно напоминать, что это она решила сбежать из Новиллы и пожить по-цыгански. Что ж, вот она и узнала, как живут цыгане: горбатятся на чужих полях от рассвета до заката, всё ради куска хлеба и нескольких реалов в кармане.

Ну хоть мальчику все нравится – мальчику, ради которого они сбежали из города. После краткой высокомерной отчужденности он вновь прибился к Бенги и его ватаге – даже будто бы стал вожаком. Ибо именно он, а не Бенги, раздает теперь приказы, а Бенги и все остальные смиренно их выполняют.

У Бенги три младшие сестры. Они носят одинаковые ситцевые платья, собирают волосы в одинаковые хвостики с одинаковыми красными бантами и играют во все игры мальчишек. У себя в новилльской школе Давид отказывался иметь дела с девчонками. «Вечно они шепчутся и хихикают, – говорил он Инес. – Глупые». Теперь же он впервые играет с девочками и глупыми их, похоже, совсем не считает. Он изобрел одну игру, в которой нужно забраться на крышу сарая рядом с оливковой рощей и прыгать оттуда на удачно расположенную кучу песка. Иногда он и младшая сестра прыгают, взявшись за руки, скатываются с песочной кучи клубком рук и ног и встают на ноги, фыркая от смеха.

Младшая девочка, чье имя Флорита, ходит за Давидом тенью, куда бы тот ни направлялся; тот никак ее не отталкивает.

Во время полуденного перерыва одна сборщица оливок подначивает ее.

– Ты завела себе novio, как я погляжу, – говорит она. Флорита сумрачно смотрит на нее. Возможно, не знает такого слова. – Как его звать? Как зовут твоего novio? – Флорита вспыхивает и убегает.

Когда девчонки прыгают с сарая, платья у них раскрываются, как лепестки цветов, и открывают взорам одинаковые розовые трусики.

Винограда после сбора все еще навалом, целые корзины. Дети набивают себе рты, а руки и лица у них липкие от сладкого сока. У всех, кроме Давида, который ест по одной виноградине, выплевывает косточки и тщательно моет потом руки.

– Остальные могли бы поучиться у него манерам, – отмечает Инес. «У моего мальчика, – хочется ей добавить, и он, Симон, это видит, – у моего умного, воспитанного мальчика. Совсем он не такой, как эти голодранцы».

– Он растет быстро, – соглашается он. – Возможно, слишком быстро. Мне его поведение иногда видится… – он медлит с этим словом, – слишком авторитетным, чересчур властным. Ну или мне так кажется.

– Он мальчик. У него сильный характер.

Цыганская жизнь Инес, может, и не подходит, и ему она не подходит тоже, а вот мальчику нравится, без сомнения. Он, Симон, никогда не видел его таким подвижным, таким заводным. Он просыпается рано, ест жадно, а потом носится с друзьями весь день. Инес пытается навязать ему кепку, но кепка вскоре теряется и не находится. Когда-то он был бледен, а сейчас загорелый, как желудь.

Не с малюткой Флоритой он ближе всех, а с Майте, ее сестрой. Майте семь лет, она старше его на несколько месяцев. Из трех сестер она самая хорошенькая – и самая заботливая по натуре.

Однажды вечером мальчик исповедуется Инес.

– Майте попросила меня показать ей мой пенис.

– И? – говорит Инес.

– Она говорит, что, если я покажу ей свой пенис, она покажет мне свою штучку.

– Тебе надо больше играть с Бенги, – говорит Инес. – Не стоит все время играть с девочками.

– Мы не играли, мы разговаривали. Она говорит, что, если я засуну пенис в ее штучку, у нее будет ребенок. Это правда?

– Нет, неправда, – говорит Инес. – Вымыл бы кто-нибудь этой девочке рот с мылом.

– Она говорит, что Роберто ходит к женщинам в комнату, когда они спят, и засовывает пенис в штучку ее маме.

Инес бросает на него, Симона, беспомощный взгляд.

– То, что делают взрослые, иногда кажется странным, – вмешивается он. – Когда вырастешь – поймешь лучше.

– Майте говорит, что мама заставляет его надевать воздушный шарик себе на пенис, чтобы не было ребенка.

– Да, все правильно, некоторые люди так делают.

– А ты надеваешь на пенис шарик, Симон?

Инес встает и выходит.

– Я? Шарик? Нет, конечно, нет.

– Тогда, раз ты не надеваешь, у Инес будет ребенок?

– Мой мальчик, ты рассуждаешь о половом акте, а половой акт – дело людей женатых. Мы с Инес – не женаты.

– Но ты же можешь делать половой акт, даже если вы не женаты?

– Да, можно совершить половой акт, если ты не женат. Но иметь детей, когда не женат, – скверная штука. В целом.

– Почему? Потому что такие дети – huérfano?

– Нет, ребенок, родившийся у незамужней женщины, – не huérfano. Huérfano – это нечто другое. Где ты нашел это слово?

– В Пунта-Аренас. Многие мальчики в Пунта-Аренас – huérfanos. А я сам huérfano?

– Конечно, нет. У тебя есть мама. Инес – твоя мама. А huérfano – это ребенок, у которого вообще никаких родителей.

– Откуда берутся huérfanos, если у них нет родителей?

– Huérfano – это ребенок, у которого родители умерли и оставили его одного на белом свете. Или иногда у матери нет денег на еду, и она отдает ребенка другим людям, чтобы они за ним присматривали. За ним или за ней. Вот так получается huérfano. Ты – не huérfano. У тебя есть Инес. У тебя есть я.

– Но вы с Инес – не мои настоящие родители, значит, я huérfano.

– Давид, ты прибыл на корабле, как и я, как и все люди вокруг нас – те, кому не выпала удача здесь родиться. Скорее всего, Бенги, его брат и сестры тоже приплыли на кораблях. Когда переплываешь океан на корабле, все воспоминания смываются, и ты начинаешь совершенно новую жизнь. Вот так все устроено. Никакого «прежде» нету. Никакой истории. Корабль причаливает в порту, мы сходим по трапу – и оказываемся здесь и сейчас. Отсюда начинается время. Ход часов. Ты – не huérfano. Бенги – не huérfano.

– Бенги родился в Новилле. Он мне сам сказал. Он никогда не плавал на корабле.

– Хорошо, если Бенги, его брат и сестры родились здесь, тогда их история тоже начинается здесь, и они не huérfanos.

– Я помню время до того, как оказался на корабле.

– Ты мне уже говорил. Многие люди говорят, будто помнят жизнь, какая была у них до того, как они пересекли океан. Но с такими воспоминаниями есть неувязка, а поскольку ты умный, я думаю, ты понимаешь, в чем она состоит. Неувязка состоит в том, что нам никак не определить, настоящие ли это воспоминания или же придуманные. Потому что иногда придуманные воспоминания кажутся такими же настоящими, как настоящие, особенно когда нам хочется, чтобы они такими были. Например, кто-то желал бы быть царем или благородным господином до того, как пересек океан, и так сильно он этого хочет, что убеждает себя, будто он и впрямь был царем или господином. Однако такая память, скорее всего, ненастоящая. Почему? Потому что цари – штука довольно редкая. Лишь один человек на миллион становится царем. И потому, если кто-то помнит себя царем, это, скорее всего, выдумка, а сам человек забыл, что все придумал. То же и с другими воспоминаниями. И никак не проверить, настоящее у человека воспоминание или ложное.

– Но я разве родился у Инес из живота?

– Ты вынуждаешь меня повторяться. Я могу сказать либо «Да, ты родился у Инес из живота», либо «Нет, ты родился не у Инес из живота». Ни тот, ни другой ответ не приблизит нас к истине. Почему? Потому что, как и у всех, кто прибыл на корабле, ты не можешь этого вспомнить – и Инес не может. А раз не можешь вспомнить, значит, и ей, и тебе, и всем нам остается лишь придумывать истории. Например, я могу тебе сказать, что в свой последний день прежней жизни я стоял в огромной толпе, ждущей отправления, такой громадной, что пришлось вызвать по телефону капитанов и лоцманов в отставке, чтобы они прибыли в порт помогать. И в той толпе, мог бы я сказать, я увидел тебя и твою маму – собственными глазами. Твоя мать держала тебя за руку, у нее был встревоженный вид, она не понимала, куда податься. И тут, мог бы я сказать, я потерял вас обоих из виду, в толпе. Когда наконец пришла моя очередь взойти на борт, я увидел тебя – одного, ты цеплялся за леер и кричал: «Мама, мама, ты где?» Я подошел, взял тебя за руку и сказал: «Пойдем, дружочек, я тебе помогу найти маму». Вот так мы и познакомились… Вот такую историю я мог бы рассказать – как впервые увидел тебя и твою маму – как запомнил.

– Но это правда? Это настоящая история?

– Правда ли это? Не знаю. Такое чувство, что да. Чем больше я ее себе рассказываю, тем правдивее она кажется. Ты кажешься правдой – ты цепляешься за леер так крепко, что приходится отлеплять тебе пальцы; толпа в порту кажется правдой – сотни тысяч людей, все потеряны, как ты, как я, с пустыми руками и тревожными глазами. Автобус кажется правдой – автобус, который доставил старых капитанов и лоцманов в порт, на них были темно-синие мундиры, которые они вынули из сундуков у себя на чердаках, от них все еще пахло мазутом. Кажется правдой от начала и до конца. Но, быть может, все это кажется правдой, потому что я очень часто себе это повторял. У тебя есть чувство, что это правда? Ты помнишь, как тебя разлучили с мамой?

– Нет.

– Нет, конечно, не помнишь. Но ты не помнишь, потому что этого не случилось или потому что забыл? Мы никогда не узнаем наверняка. Так все устроено. С этим нам приходится жить.

– Думаю, я – huérfano.

– А я думаю, ты просто так говоришь, потому что это кажется романтичным – быть на белом свете одному, без родителей. Ну так позволь тебе сообщить, что Инес для тебя – лучшая мама на свете, а раз у тебя лучшая мама на свете, ты точно не huérfano.

– Если у Инес родится ребенок, он мне будет братом?

– Братом или сестрой. Но у Инес не будет ребенка, потому что мы с Инес не женаты.

– Если я засуну свой пенис в штучку к Майте и у нее родится ребенок, он будет huérfano?

– Нет. У Майте не родится никакой ребенок. Вы с ней еще маленькие, чтобы рожать детей, – и слишком маленькие, чтобы понять, почему взрослые люди женятся и совершают половой акт. Взрослые люди женятся, потому что у них друг к другу страстные чувства, а у вас с Майте таких нету. Вы с ней не можете испытывать страсть, потому что еще слишком маленькие. Поверь на слово и не проси меня объяснить, почему так. Страсть невозможно объяснить, ее можно лишь пережить. А точнее, ее приходится испытать внутри прежде, чем она станет понятна снаружи. Важно вот что: вам с Майте нельзя совершить половой акт, потому что половой акт без страсти бессмыслен.

– Это будет ужасно?

– Нет, не ужасно, просто неумно делать такие вещи – неумно и распущенно. Еще вопросы?

– Майте говорит, что хочет за меня замуж.

– А ты? Ты хочешь жениться на Майте?

– Нет. Я никогда не женюсь.

– Ну, ты еще успеешь передумать, когда придут страсти.

– А вы с Инес собираетесь жениться?

Он не отвечает. Мальчик трусит к двери.

– Инес! – кричит он. – Вы с Симоном собираетесь жениться?

– Цыц! – сердито откликается Инес. Она возвращается в общежитие. – Хватит болтать. Тебе пора в постель.

– У тебя есть страсти, Инес? – спрашивает мальчик.

– Тебя это не касается, – отвечает Инес.

– Почему ты никогда не хочешь со мной разговаривать? – спрашивает мальчик. – Симон вот со мной разговаривает.

– Я с тобой разговариваю, – говорит Инес. – Но не о личном. А теперь – чистить зубы.

– Не будет у меня страстей, – объявляет мальчик.

– Это ты сейчас так говоришь, – отзывается он, Симон. – А когда вырастешь – увидишь, что у страстей своя жизнь. А теперь быстренько чисти зубы, и, может, мама почитает тебе на ночь.