ПАСХАЛЬНАЯ ТАЙНА ЦЕРКВИ

Явление Христа с самого начала было осуществлением надежды, с самого начала евангельская история связана для нас с катастрофой, из которой рождается победа; разочарование, упадок, уныние, растерянность — и вдруг неожиданное действие чудесной силы Божией.

В этом удивительное отличие христианства и жизни на земле самого Христа от всех священных событий и историй мира. Потому что здесь было восхождение, казалось бы, к какому–то венцу, и вдруг провал и катастрофа полная, так что ученики, Его оставивши, бежали, так что один Его предал и отказался, другие никак не хотели Ему помочь и Церковь с самого начала была подавлена. И римский историк Тацит, один из первых внехристианских свидетелей, изображая историю возникновения христианства, писал, что основатель этого суеверия был некто Христос, распятый при Понтии Пилате, и подавленное на время суеверие, однако, все равно вспыхнуло.

Христианство было тем, что было подавлено в зародыше, но вспыхнуло и воскресло. Вернее, я здесь говорю неточно — это не христианство, а Христос, они неотделимы. Ибо как человек, явившийся в мир, Он вошел в мир, выражаясь по–человечески, с риском испытать все самое худшее, что есть в этом мире. Этот риск был почти фатальный, потому что мир таков, что он обращается против доброго всеми своими сокрушительными силами. Поэтому Боговоплощение было почти наверняка богостраданием. И вот здесь Христос не только повторил судьбу гонимых пророков, но Он как бы сошел на самое дно, в самый ад уничижения тем, что дело Его казалось совершенно разрушенным.

Он не был поддержан церковными властями, у Него не оказалось множества последователей, те последователи, которые были, оказались очень слабы, робки и растерянны. Все было против Христа, и, когда Он был ведом на Голгофу, Он был брошен всеми — это было самое последнее поражение, которое себе только можно представить. Ничего более глубокого, в смысле неудачи, изобразить было невозможно. Не только не было последователей, но даже женщины шли вдалеке, близкие женщины, евангелист прямо говорит: они издалека следили, следовали за Ним, близко не было никого, только Симон Киринейский, который нес Крест. А близко были торжествующие архиереи, тупые палачи, которым было все равно, которые делили Его одежду; и поистине можно было сказать — в корне задавлено только что начавшееся движение. Год или, может быть, три года — это очень мало для того, чтобы создать мировую религию. Мы знаем, что Будда проповедовал до глубокой старости и обходил очень много дорог. Христос прошел как молния, сверкнул на историческом горизонте — молодой, не получивший ни в ком опоры и никаких санкций.

Таким образом, Его историческое уничижение было полным — настолько полным, насколько полной была Его внезапная победа. Можно сказать, что христианство есть религия смерти, которая тут же сменяется жизнью. И слова апостола Павла, которые он впоследствии говорил о себе и о Церкви, как бы показывали, насколько исполнилась жизнь Христа в жизни Его учеников: «Нас почитали мертвыми, но вот мы живы». Это он говорил уже тогда, и это повторялось постоянно. Постоянно в истории Церкви были невероятные разочарования, и она много раз, казалось, была подавлена, но силой Божией воскресала столько раз, сколько торжествовали над ней ее враги, внешние и внутренние.

Причем внешних врагов было, оказывается, гораздо меньше, чем внутренних. Когда читаешь Послания апостола Павла, видишь, какие страсти, какие споры, какие распри раздирали Церковь изнутри, какие трудности были в общинах, что иногда сам апостол приходил в отчаяние. И замечательно, что, когда он умер и когда прошло некотое время после его проповеди, апостол был забыт, и в тех городах, в которых он основал Церкви, уже его не помнили и Церковь исчезла. Многие из городов, где были основаны Павлом первые общины, впоследствии ничего не дали для христианства. Он проповедовал в основном в Греции, между тем первоначальное христианство не дало знаменитых центров в Греции; апостол Павел не проповедовал в Египте, а там развилось христианство более интенсивное. Мы знаем, что самыми великими Церквами послеапостольской эпохи были александрийская, египетская, антиохийская, иерусалимская, но у последней было особое положение; а в Малой Азии, куда апостол Павел вложил все свои силы, куда апостол Иоанн вложил все свои силы, Церковь дала меньше, но потом она снова воскресла. Вот из этого пепла явились новые учители Церкви. Из Капподакии, о которой тогда говорили, что там живут люди самого низкого уровня, о ней говорили, что змея укусила одного капподакийца и подохла, вышли Василий Великий, Григорий Нисский и другие святители. В Малой Азии возникали большие духовные движения — как бы на пустом месте христианство постоянно воскресало.

Когда христианство ослабевало в греческих странах, оно внезапно начинало давать свои плоды в странах славянских языков; когда Римская империя была внезапно разрушена варварами, слово Церкви стало проникать именно в среду этих самых варваров; когда самые драгоценные наследия Римской империи — право, правовое сознание, были разрушены вторжением гуннов, готов, Церковь Римская сохранила правовое сознание, была оплотом, замком среди бушующих вод, несущим это римское право, римское понятие о единстве, о порядке. Когда на Церковь наступали еретики, бывали моменты, когда казалось, что все будет разрушено. В начале IV века, когда выступил Арий, дошло до того, что почти все епископы перешли на сторону ариан, и только дьякон Афанасий держался на стороне православия — и потом православие вновь торжествует.

Затем приходит новая опасность умерщвления христианства, совершается роковое: императоры становятся христианами. Может быть, для нас это роковое, для тогдашних людей все иначе выглядело. Я помню, как после войны люди с восторгом встречали открытие церквей; я думаю, с неменьшим восторгом встречали дело Константина христиане Римской империи. Но роковым было то, что Константин не дал свободы вероисповедания, а дал Церкви статус государственной религии, вернее, сначала он дал свободу вероисповедания, но постепенно все свелось к этому, что было закреплено потом другими императорами и его преемниками. Началось ужасное обмирщение Церкви. Если раньше быть христианином значило подвергаться дискриминации, быть иногда даже в опасности, испытывать что–то трудное в своей жизни, то теперь, чтобы стать царедворцем, надо было быть христианином, даже еще ревностным, и люди в погоне за чинами, за наживой, за милостью императора стали креститься, посещать храмы, жертвовать на базилики, воздвигать алтари вокруг мощей и т. д.

И казалось бы, тут–то могут торжествовать язычники, Церковь задохнется под тяжестью собственного здания — и именно тогда в Церкви появляются борцы против этого обмирщения, беспощадный Иероним, бичующий с желчью даже римское общество, Иоанн Златоуст, монах на престоле византийских патриархов. И борцы эти, которые часто гибнут в неравной битве, приостанавливают это движение, сохраняют в Церкви то русло, по которому течет здоровая кровь. А те, что не могли бороться, уходили в пустыню — монашество создало тот ковчег, который сохранил дух Церкви в момент затопления ее мирскими силами. А потом приходят императоры–иконоборцы, императоры–цезарепаписты, которые пытаются задушить Церковь.

Сколько раз бывали случаи, когда уже полностью можно было ожидать крушения, и каждый раз Бог посылал своих пророков и спасал свой народ. И наконец, мы подходим к рубежу нового и средневекового мира. Здесь процессы идут очень сложные и интересные. Остановимся на них.

Наступает поворотный момент, рубеж XV–XVI веков. Поддержанные народом иерархи обретают самостоятельность. Но церковные деятели не понимают того, что люди вступают в новые фазы развития. Только отдельные представители духовенства, монашества, вожди Церкви понимают это. Это чувствовали Савонарола, Ян Гус, Мейстер Экхарт, преподобный Сергий и другие, кто возрождали русскую Церковь, они ощущали, что наступает новая пора. В целом же иерархи «не узнали часа посещения Божия», не поняли, что мир вступает в иную сферу, и тут наступает драма, катастрофа, отпадение христианства в языческий Ренессанс. Язычество становится более привлекательным, чем христианство.

Но и тогда неожиданно Господь не дает погибнуть Церкви. На Западе Он воздвигает реформаторское движение, которое, несмотря на все свои крайности, играет существенную роль, возрождает дух, силу веры. На Востоке тоже происходят серьезные поиски, но опять приходят темные времена — ХVII–XVIII века, когда царит разум, возведенный в степень божества, когда люди вместо духовного ищут материальных оснований для мира, ищут формулы для мира — машины, этим заражается сознание и мыслителей, и широких масс. Тем не менее на фоне материализма, просветительства, энциклопедизма, революций Церковь потихоньку начинает находить новые источники жизни. Незаметные, пока еще как ключи. Святой Серафим Саровский в России и его современник кюре Дарс во Франции параллельно находят эти ключи, ключи начинают бить.

Вольтер, выступая в одном из домов Парижа, говорил: через сто лет Библию найдут только у антикваров как памятник глупости предшествующих поколений. Проходит сто лет. Именно в этом здании, по иронии судьбы, было основано всемирное Библейское общество, которое распространяло Библию в сотнях, тысячах экземпляров по всему миру. В то время, когда это общество было основано, немецкий поэт Генрих Гейне писал: слушайте голос органа — это вздохи умирающего католицизма. Между тем многие теперь уже забыли о поэте и о «вздохах умирающего католицизма», а западная Церковь живет и действует, действует настолько смело и решительно, что не боится вводить свой корабль в самые узкие проливы, проводить над самыми острыми камнями, вызывая самые резкие потрясения своего корабля, только корабль, управляемый надежным кормчим, способен проходить через такие проливы.

Все думали, что первый Ватиканский Собор окончательно опорочит Западную Церковь в глазах всего мира. И действительно, слово «католицизм» в эпоху Бисмарка считалось ругательным, считалось ультрамонтанством, т. е. суеверием. «Ультрамонтанство» означает веру в папу, живущего за горами. И именно после этого, казалось, позора, когда Пий V издал свой силлабус, в котором он показал себя мракобесом и человеком, не понимающим духа времени, — именно после этого Бог посылает католической Церкви таких пап, как Лев XIII, Пий X, Пий XI, которые сразу возвращают ей почти тот авторитет, коим она обладала в Средние века.

Православная Церковь с XVIII века находится под пятой самодержавного государства, которое делает все для того, чтобы эту Церковь растлить, унизить, сделать своим ручным псом, отравить ее. Главой Церкви объявляется император. Екатерина II пишет, что отныне она является главой Церкви, священники становятся платными чиновниками государства, тайна исповеди нарушается: они обязаны доносить о том, что говорится на исповеди, если это касается государства. Дети духовенства не допускаются ни в какие учебные заведения, кроме семинарий. Разрушается вера, потому что насаждается насильно.В ХIХ веке у лучших людей России все это вызывало крайнее отрицание, и такие явления, как Лев Толстой, были не случайными. И только очень тонкие люди, подобные Достоевскому, могли увидеть, разглядеть под этими развалинами подлинный дух Церкви, увидеть там свет. Но мало того, государство, некоторое время внешне еще державшееся христианской формы, потом сбросило ее и предстало в своем подлинном виде без христианской оболочки, и открыто объявило Церкви войну, сказав, что ее не должно быть на земле. И Церковь должна была умереть, потому что перед этим ее слишком долго пытали, подобно тому как Христос умер на кресте так рано( Пилат даже удивился), так как Его распятию предшествовало бичевание, муки и пытки.

Вековое унижение Церкви не позволяло, по–видимому, ей перенести всех этих ударов, и она должна была рухнуть. И тем не менее, когда все было истреблено, когда все было оплевано, осмеяно… Я вспоминаю журналы того времени, с чудовищными кощунственными карикатурами, сделанными людьми, которые когда–то ходили в храмы и были верующими; с садистским наслаждением они топтали святыню, как только могут делать люди, которые были причастны к святыне, такие художники, как Моор и другие делали что–то невообразимое.Вспомним о карнавалах, которые устраивали в церковных облачениях, когда в филонях и митрах плясали на эстрадах( впоследствии это было запрещено).А были времена, о которых свидетельствует и наша литература, когда ходили по улицам, распевая похабные песни, с кадилами, наполненными навозом, и в митрах катались на коньках — все это не могло не разрушать Церковь. Более того, стремление лучшей части духовенства реформировать Церковь привело к обновленчеству с его уродливыми формами и с уродливой установкой. Конфликты между церковными юрисдикциями (русская Церковь распалась на несколько враждующих между собой юрисдикций), поносящими друг друга, совсем уронили ее авторитет. Внутри все разрушалось, снаружи все уничтожалось: были закрыты все духовные учебные заведения, постепенно закрывались почти все храмы, Церковь была изгнана из школ, не было ни литературы, ни просвещения, прекратились издания Священного Писания и религиозной литературы, всякая активная проповедь каралась сурово и беспощадно — земля была выжжена, гроб был готов, камень завален и стража была приставлена.

Но удивительно то, что после этого Церковь снова ожила. Я помню, как это происходило после войны, когда всего 100 храмов было на территории всего Союза, но только разрешили открывать храмы, как сразу подали заявления 25 тысяч общин. Помню толпы народа, которые повалили в Елоховскую церковь, в Лавру, в которой в это время находились какие–то учебные заведения, общежитие. Один храм открывали — вся площадь была запружена народом. Люди стремились к Богу, хотя иерархи, духовенство в это время не могли ничего дать им: ни подготовленных священников, ни достаточно подготовленных епископов — ничего не было, просто были открытые храмы, где совершалась литургия.

На Западе была другая опасность: материализм практический, погоня за комфортом, шум, треск, взбесившаяся цивилизация, которую вы можете себе представить, посмотрев посмертный фильм Ромма «И все–таки я верю», кажется, он так называется. Эта взбесившаяся цивилизация является также существенной опасностью. И вот именно там, где цивилизация больше всего торжествует, возникают новые движения — католических пятидесятников, движения Сынов Божиих, Учеников Иисуса, Джизус Революшен, — все время возникают очаги новой духовности. Каждый раз, когда гроб закрыт, завален и опечатан, — новый взрыв и спрашивает Ангел: «Что вы Его ищете среди мертвых? Он восстал, Его здесь нет».

К этому дню, Пасхе, мы все готовились в силу своих возможностей, готовились воздержанием, молитвой, чтением, в общем, старались это время использовать для углубления своей духовной жизни. К сожалению, иногда бывает так, что с наступлением праздника усилие ослабляется и потом невольно катимся назад.

Но не нужно забывать, что Пасха — не конец, а только начало, начало призыва: Господь потом призывает учеников, приближается праздник Пятидесятницы, Духа Божия, которого Он посылает на каждого из нас. Значит, к нему мы тоже должны готовиться, готовиться к дню Пятидесятницы не менее серьезно. Если в это время нет строгих правил, пищевых и т. д., то должны быть введены усиленные молитвы, чтения, упражнения, совместные беседы для подготовки к празднику Пятидесятницы.