8

ИЗ ДНЕВНИКА ПРОФЕССОРА СЕВИЛЛЫ.

Адамс пятнадцатого сообщил мне по телефону, а Лорример подтвердил семнадцатого письмом, что Комиссия решила ознакомить с результатами моих опытов американскую и международную общественность. В тот же день, семнадцатого, Адамс прилетел из Вашингтона во Флориду, чтобы побеседовать со мной о мерах безопасности, которые необходимо будет принять в связи с пресс-конференцией, назначенной на двадцатое. Чтобы скрыть местонахождение нашей лаборатории, было решено доставить Фа и Би под усиленной охраной на самолете в один из флоридских океанариумов, временно арендованный для этой цели. По моей просьбе аудитория пресс-конференции не должна была на этот раз превышать ста человек, включая персонал телевидения, чтобы не травмировать Фа и Би сутолокой и шумом. По тем же причинам журналистов просили избегать слишком бурных проявлений своих чувств, но, как будет видно, это требование, если и выполнялось, то только лишь вначале.

Адамс предлагал, чтобы во время беседы Фа и Би находились на суше, – по его мнению, в случае необходимости влажные простыни или опрыскивание водой могли бы поддерживать в них бодрость, – но я счел, что такие условия выбьют их из колеи, и отклонил это предложение. Со своей стороны, я предпочитал оставить Фа и Би в привычной для них среде и только наполнить водоем до предела, чтобы дельфины отвечали на вопросы, удобно оперев головы о край бассейна.

Когда пресс-конференция открылась, ни один из журналистов не имел ни малейшего представления, о чем пойдет речь, настолько хорошо сохранялась тайна. Я сам и сотрудники лаборатории вошли одновременно с журналистами, так же как и все, по специальным пропускам и сели в первом ряду амфитеатра, словно мы собирались присутствовать на заурядном ревю с акробатическими номерами в исполнении дельфинов. Та и другая секретные службы были обильно представлены, и Арлетт краешком глаза показала мне на мистера Си, скромно усевшегося в пятом ряду. Он был как раз таким, каким она мне его описывали: круглый, розовощекий, энергичный, с холодными глазами.

Неподалеку от него я увидел «величественную, как природа, но не столь естественную» миссис Грейс Фергюсон, которая, как только мой взгляд остановился на ней, подняла правую руку и, согнув пальцы, начала двигать ими так, как будто постукивала по клавишам рояля. Очевидно, ее супруг, среди прочих вещей, владеет также какой-нибудь газетой, и миссис сумела захватить место какого-то бедняги, получившего приглашение. Она была одета так, как, по ее мнению, приличествовало журналистке: белая плиссированная юбка и белая гладкая блузка без рукавов. Но, я но знаю почему, самые простые вещи выглядели на ней очень дорогими. Прежде чем Лорример предоставил мне слово, она успела передать мне сложенную вчетверо записку, гласящую:

«Дорогой Генри, я так за вас счастлива.

Присутствие самою Лорримера, коротким вступи, тельным словом открывшего пресс-конференцию, свидетельствовало о том, что государственное ведомств намеревалось пожать лавры после участия в опытах, носившего, правда, в основном финансовый характер. Зная, как журналисты должны быть заинтересованы обещанной новостью, о которой им было известно лишь то, что она сенсационна, Лорример позволил себе немного на этом поиграть: он еще раз подчеркнул се значение, но, в чем суть дела, рассказал лишь в заключительной части своей речи, не вдаваясь ни в какие подробности. Это было сделано очень искусно. Он начал с того, что представил дельфинов, моих сотрудников и меня самого. Он подчеркнул, что пресс-конференция будет продолжаться не более часа, так как профессор Севилла опасается, как бы не переутомились дельфины от такой массы народа, вспышек «молний)» фотокорреспондентов и от прожекторов телевидения. Он заявил далее, что для журналистов присутствовать на пресс-конференции подобного значения – особая честь, так как 20 февраля 1971 года, несомненно, останется днем столь же памятным в истории Соединенных Штатов и всей планеты, как дни, ознаменованные взрывом первой экспериментальной атомной бомбы в Аламогардо и первым полетом человека в космос.

Однако, добавил он, профессор Севилла и его персонал не создали никакого нового оружия, не открыли никакого нового вещества или новой комбинации веществ, и на первый взгляд их успехи не столь сенсационны, как победы, одержанные над атомом и пространством. Тем не менее, если было бы возможно распространить на других дельфинов необычайные результаты, которых профессор Севилла добился с Фа и Би, человек в самое короткое время сделался бы абсолютным господином не только поверхности морей, но также их глубин, а это господство становится с каждым днем все более необходимым для защиты свободы и демократии.

В конце своей речи Лорример сказал, что он передает мне слово и просит меня изложить историю моего сенсационного опыта, ибо мне принадлежит честь первого разрешения «проблемы общения человеческого рода с животными посредством членораздельного языка».

Лорример произнес эту фразу так быстро и так внезапно сел, что аудитория была потрясена. Последовали недоуменные возгласы: «Что? Что он сказал? Это еще что за история?» Люди ошеломленно смотрели друг на друга, задавая эти вопросы. Я поднялся, как только Лорример сел, и, стоя спиной к бассейну, где резвились Фа и Би, ни на секунду не удалявшиеся, однако, друг от друга дальше чем на метр, окинул взглядом журналистов. Кое-кто из них имел некоторое представление обо мне благодаря нескольким моим лекциям – о них писали в прессе, но как дельфинолог я был, конечно, значительно менее знаменит, чем доктор Лилли, опубликовавший в 1961 году известный бестселлер. Напомню, что многие, прочитав эту книгу, с некоторой поспешностью пришли к выводу, что доктор Лилли объясняется с дельфином по-английски.

В действительности автор не говорил ничего подобного, но по крайней мере ему можно вменить в заслугу утверждение, что такая вещь вполне возможна. Его книга, написанная в очень живом и даже в несколько задиристом тоне, отлично иллюстрированная многочисленными фотографиями дельфинов, самого доктора Лилли и его жены (бесспорно, очаровательной), полностью, вообще говоря, достойна выпавшего на ее долю успеха. Нашлись все же цетологи (я к их числу не принадлежу), воспринявшие это болезненно, так как им показалось, что книга приносит доктору Лилли славу, на которую его труды еще не давали ему права.

Как видно, кое-кто из присутствовавших журналистов заранее постарался запастись данными о моей биографии, но другие не потрудились этого сделать, и, когда я встал, один рыжий плотный тип лет тридцати спросил у своего соседа почти во всеуслышание: «Что это еще за Семилла?»

Пока я рассказывал историю нашего опыта и о достигнутых нами результатах, я видел, как на лицах все больше и больше отражается изумление. Оно достигло, предела, когда я сообщил аудитории, что Фа

умеет читать. Поднявшийся шум заглушил мои слова, возгласы и вопросы посыпались со всех сторон, несколько человек в разных концах под общий смех спрашивали: «Как же он переворачивает страницы?» Я ответил: «Он мог бы это делать грудными плавниками, так как умеет ими пользоваться с большой ловкостью, но истина вынуждает меня сказать, что он переворачивает страницы языком». Раздались смех и восклицания.

Тут я решил сократить свое сообщение и сделать его как можно короче, поскольку. мне не терпелось узнать, как поведет себя Фа перед такой многочисленной аудиторией. Но беспокоился я напрасно. У дельфина такая извилистая линия губ и такая выдвинутая вперед челюсть, что достаточно ему ее открыть, как он сразу приобретает вид смеющегося весельчака, а Фа открывает рот поистине непрестанно. У Фа очень общительный характер. Непоседа, болтун, хвастун, задира, он с восторгом выставлял себя напоказ, казался польщенным, когда его ответы вызывали смех, и выпрыгивал из воды всякий раз, когда ему аплодировали.

Что касается задававшихся ему вопросов, то они были такими, каких и следовало ожидать: некоторые серьезные, но большинство претендовало на комический эффект. Все пресс-конференции походят одна на другую, это ужасная мешанина, лучшее здесь соседствует с худшим. Как в этом легко убедиться, журналисты не всегда учитывали разницу между первым дельфином, научившимся говорить на человеческом языке, и кинозвездой, прославившейся перипетиями своей личной жизни. По правде говоря, Фа, не желая того, способствовал такому смещению планов своими откровенными ответами и игривостью мысли.

Я должен еще отметить, что меня приятно поразила Би во время пресс-конференции. В ее поведении не осталось и следа прежней робости, так затруднявшей сближение с нею. Полгода назад, когда она, может быть по настоянию своего супруга, заговорила, эта робость начала исчезать. В результате ею овладел дух соревнования с Фа, и она была так прилежна, что вскоре сравнялась с ним в овладении речью и превзошла ею в произношении. Она проявила тот же спортивный дух и на пресс-конференции. Не выставляя себя все время напоказ, как это делал Фа, и ни разу не попытавшись отвечать вместо него, она очень хорошо поняла, какие преимущества дает ей знание всего связанного с морем, и в надлежащий момент очень танке сумела этим воспользоваться.

ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ ДЕЛЬФИНА ИВАНА И ДЕЛЬФИНКИ БЕССИ 20 ФЕВРАЛЯ 1971 ГОДА

(Буквой «Ж» я обозначаю, не располагая большими сведениями, различных журналистов, задававших вопросы.)

Ж. Фа, сколько вам лет?

Фа. Пять лет.

(Резкий, крикливый, с носовым оттенком голос Фа несколько поразил аудиторию, хотя профессор Севилла в своем докладе предварительно особо подчеркнул, что Фа производит звуки не ртом, а своим дыхалом.)

Ж. Би, сколько вам лет?

Би. Я не знаю.

Ж. Почему?

Фа. Би родилась в море.

Ж. Фа, почему вы отвечаете вместо Би?

Фа. Би – моя жена. (Смех.)

Ж. Фа, вы родились в бассейне?

Фа. Да.

Ж. Скучаете ли вы без моря?

Фа. Я его не знаю.

Ж. Море очень просторно, там хорошо плавать.

Фа. Би говорит, что море опасно.

Ж. Это правда, Би?

Би. Да.

Ж. Почему?

Би. Там есть животные, которые могут напасть на нас.

Ж. Какие животные?

Би. Акулы и косатки.

Фа. Мать Би была убита акулой.

Ж. А как поступили вы, Би?

Фа. Вы хотите сказать, в тот момент?

Ж. Фа, дайте ответить Би.

Фа. Да, конечно, простите, сэр, простите. (Смех.)

Ж. Би, ответьте, пожалуйста.

Би. Нельзя было ничего сделать. Я бросилась прочь. Акул отгоняют только большие самцы.

Ж. Фа мог бы убить акулу?

Би. Не знаю.

Фа. Дайте мне ее сюда, тогда увидите. (Смех.)

Ж. Би, что вы думаете об акулах?

Би (взволнованно). Это грязное животное, у него грязная шкура, акулы глупы, акулы подлые твари.

Ж. Вы говорите, грязная шкура. Почему?

Би. Мы гладкие и нежные. Акула шершавая. Когда ее кожа прикасается к нашей, она пас больно царапает.

Ж. Фа, а ваша мать еще жива?

Фа. Моя мать – это Па. (Смех.)

Ж. Я говорю не о вашем отце, а о вашей матери.

Фа. Я вам и отвечаю. Моя мать – это Па.

Проф. Севилла. Я хотел бы объяснить вот что: животное считает своей матерью первого, кого оно видит около себя, когда рождается. Для Фа я, следовательно, его мать. (Смех.) Это просто из уважения к человеческим обычаям я приучил его называть меня Па.

Ж. Мистер Севилла, я слышал, как ваш дельфин называл Ма кого-то из вашего персонала. Кто же Ма?

Проф. Севилла. Моя ассистентка и сотрудница Арлетт Лафёй.

Ж. Теперь я не понимаю, кого же из двоих Фа считает своей матерью, вас или мисс Лафёй?

Проф. Севилла. Обоих. (Смех.) Я должен сказать, что у дельфина чаще всего две матери. Одна настоящая, а другая, так сказать, добровольная, которая помогает первой.

Ж. А в данном случае кто же настоящая мать? Вы или мисс Лафёй?

Проф. Севилла. Ваш вопрос только на первый взгляд кажется абсурдным. Но поскольку в первые недели жизни соску Фа давал я, то я считаю, что я его настоящая мать, а мисс Лафёй – мать добровольная.

Ж. Не могла бы мисс Лафёй встать и повернуться к нам лицом? Мы хотим на нее посмотреть.

(Арлетт Лафёй встает и поворачивается лицом к публике. Ее наружность вызывает комментарии и движение в зале. Вспышки «молний» фотографов.)

Ж. Мисс Лафёй, у вас французское имя, вы француженка?

Арлетт. Нет, я американка, моя семья родом из Квебека.

Ж. Что вы думаете о генерале де Голле?

Ж. Вы одеваетесь в Париже?

Ж. Не хотели бы вы сниматься в кино?

Ж. Кто ваш любимый киноактер?

Ж. Знакомы ли вам секреты французской кухни?

Арлетт. Я не француженка, откуда же мне их знать?

Ж. Мисс Лафёй, можно, я буду звать вас Ма?

Арлетт. Пожалуйста, если вы считаете, что достаточно молоды для этого. (Смех.)

Ж. Ма, собирается ли Па на вас жениться?

Арлетт. Профессор Севилла не делал мне предложений такого рода.

Ж. А если бы он их сделал, как бы вы решили?

Арлетт. Я подожду, пока он их сделает, и тогда уже буду решать.

Лорример. Господа, я понимаю и разделяю вашу живейшую симпатию к мисс Лафёй, но разрешите напомнить, что вы здесь для того, чтобы интервьюировать дельфинов. (Смех.)

Ж. Фа, считаете ли вы для себя повышением то, что овладели языком людей?

Фа. Я не понимаю, что значит повышение.

Проф. Севилла. Можно, я сформулирую этот вопрос вместо вас?

Ж. Конечно.

Проф. Севилла. Фа, ты гордишься тем, что говоришь с нами?

Фа. Да.

Ж. Почему?

Фа. Я приложил много труда, чтобы научиться.

Ж. А почему вы приложили гак много труда?

Фа. Чтобы видеть Би и чтобы доставить удовольствие Па.

Ж. А у животных есть свой язык?

Фа. У дельфинов – да. Я не знаю, говорят ли другие животные в море. Я их не понимаю.

Ж. С тех пор как вы стали говорить по-английски, считаете ли вы себя разумным существом?

Фа. Я был разумным и до того.

Ж. Но вы не могли этого проявить.

Фа. Я не мог этого так хорошо проявить.

Ж. Теперь, когда вы стали говорить, считаете ли вы себя дельфином или человеком?

Фа. Я дельфин.

Ж. Говорят, что дельфины очень дружественны по отношению к людям. Правда ли это, Фа? Вы любите людей?

Фа. Да, очень (он повторяет с воодушевлением), очень.

Ж. Почему?

Фа. Они добрые, они гладкие, у них есть руки, и они умеют делать вещи.

Ж. Вы хотели бы, чтобы у вас были руки?

Фа. Да, очень.

Ж. Для чего?

Фа. Чтобы ласкать людей. (Смех.)

(В этот момент произошел инцидент, доставивший журналистам удовольствие и дополнительный материал. Один из них, по имени В.С.Дэмби, рыжий, плотный, представлявший газету из Джорджии, внезапно с яростью вскочил и обрушил на аудиторию неудержимый поток слов.)

Дэмби. Довольно шуток! Они дурного вкуса, и я их больше не потерплю. Я не желаю своим молчанием потакать отвратительному мошенничеству! Никогда я не поверю, что рыба способна изъясняться на английском языке, как христианин, отпускать неуместные шутки и намереваться нас ласкать! Это позор! Вы увидите, что сейчас этот дельфин станет просить у мистера Лорримера руки его дочери… (Смех.) Смейтесь, смейтесь, а меня, позвольте вам это сказать, меня тошнит! Я возмущен, что тащился сюда, во Флориду, чтобы попасть в этот бесстыдный балаган для дураков. Ясно, что Семилла – чревовещатель! Это он говорит с самого начала, а не его рыба. (Смех и шум.)

Проф. Севилла. Позвольте мне внести некоторые уточнения: во-первых, меня зовут Севилла, а не Семилла; во-вторых, я не чревовещатель; в-третьих, Фа не рыба, а китообразное животное.

Лорример. В-четвертых, у меня нет дочери.

Дэмби. Шуточками мне рта не заткнут! Ради чего государственное ведомство ввязывается в это прискорбное жульничество, я не знаю. Но, во всяком случае, меня не проведешь! Если Семилла хочет доказать свою правоту, пусть он удалится из бассейна вместе со своими пособниками и оставит нас одних со своими животными.

Проф. Севилла. Я это охотно сделаю. (Он встает с места и направляется, сопровождаемый своими ассистентами, к выходу из бассейна).

Фа (кричит, выскочив почти наполовину из воды). Па, куда ты? (Смех.)

Проф. Севилла (оборачиваясь). Отвечай на вопросы, Фа, я вернусь через пять минут.

(Длительная тишина. Фа смотрит на аудиторию.)

Фа. Ну хорошо, кто начнет? (Смех.)

Ж. Вы сказали, что хотели бы стать человеком, потому что у людей есть руки и люди умеют делать вещи. Какие вещи, Фа?

Фа. Например, телевизоры. Телевидение – это великолепная вещь!

Ж. Вы любите телевидение?

Фа. Я его смотрю каждый день. Оно дает мне много полезных знаний.

Ж. Я должен сказать, что считаю вас большим оптимистом! (Смех.)

Ж. Какого рода фильмы вам нравятся?

Фа. Про ковбоев.

Ж. Вы не любите фильмы о любви?

Фа. Нет.

Ж. Почему?

Фа. Они целуются, и на этом кончается.

Ж. Вы хотите сказать, что кончается слишком рано?

Фа. Да. (Смех.)

Ж. Раз уж мы заговорили о кино, кто ваша любимая кинозвезда?

Фа. Анита Экберг.

Ж. Почему?

Фа. Она так сложена, что может быстро плавать. (Смех.)

Ж. Хотели бы вы погладить Аниту Экберг?

Фа. Да, конечно. Она, наверное, очень гладкая. (Смех.)

Один из журналистов (громко, обращаясь к Дэмби). Ну что, Дэмби, теперь вы убедились?

Дэмби. Я убедился, что мы присутствуем при упражнениях очень искусного чревовещателя, вот мое убеждение! Если чревовещатель не Семилла или один из его ассистентов, то, значит, кто-нибудь другой. (Смех и протесты.)

Ж. Дэмби, не хотите ли вы сказать, что подозреваете одного из ваших коллег?

Дэмби. Не заставляйте меня говорить то, чего я не говорил: здесь не только журналисты.

Лорример. Что касается меня, то я с сожалением должен сказать, что лишен всякого таланта чревовещателя. (Смех.)

Дэмби. Я не имел вас в виду.

Лорример. Спасибо, мистер Дэмби. (Смех.) А теперь, если все согласны, я предлагаю положить конец этой интермедии и позвать профессора Севиллу.

(Профессор Севилла и его ассистенты под аплодисменты занимают свои места в первом ряду.)

Ж. Мистер Севилла сказал нам, что вы умеете читать. Это верно?

Фа. Да. Би тоже.

Ж. Что вы читаете?

Фа. «Маугли».

Ж. Читаете ли вы и другие книги, кроме «Маугли»?

Фа. Нет.

Ж. Почему?

Проф. Севилла. Можно мне ответить на этот вопрос? Издать книгу для Фа и Би стоит очень дорого. Нужна специальная бумага: хотя книга кладется на пюпитр, снабженный поплавками, она неизбежно намокает.

Ж. Почему вы выбрали «Маугли»?

Проф. Севилла. Есть некоторая аналогия между положением Маугли и Фа. Оба живут среди существ, к роду которых они сами не принадлежат.

Ж. Поскольку из-за необходимых расходов вы могли издать только одну книгу, почему вы не выбрали библию?

Проф. Севилла. Библия – слишком сложная книга для Фа.

Ж. Фа, я собираюсь задать вам важный вопрос: есть ли у дельфинов религия?

Фа. Я не понимаю, что значит «религия».

Ж. Я задам вам более простой вопрос: любят ли дельфины бога?

Фа. Кто такой бог?

Ж. Это довольно трудно выразить в двух словах, но я попробую: бог – это кто-то очень добрый, кто все знает, все видит, кто повсюду и кто никогда не умирает. После своей смерти хорошие люди попадают к нему в рай.

Фа. Где рай?

Ж. На небе. (Молчание).

Фа. Почему хорошие люди умирают?

Ж. Все люди умирают, хорошие и плохие.

Фа. О, я не знал, я не знал. (У Фа глубоко потрясенный вид. Молчание).

Би. Можно мне сказать? (Живой интерес в зале).

Ж. Говорите, Би. Мы будем очень счастливы услышать, что вы скажете.

Би. Я хочу объяснить одну вещь. Очень-очень давно мы жили на земле, мы ели вещи, которые растут на земле, и мы были счастливы. Потом нас прогнали с земли, и нам пришлось жить в воде. Но без земли нам плохо, мы о ней всегда думаем, вот почему мы любим плавать около берега, смотреть на людей.

Ж. Би, у меня очень важный вопрос: время от времени мы узнаем, что стаи дельфинов или китов выбрасываются на побережье и, когда их сгоняют в воду, они упрямо возвращаются на землю, чтобы умереть. Почему они так делают?

Би. Если мы умираем на земле, то тогда мы живем на земле после нашей смерти.

Ж. Если я правильно понял, земля – это ваш рай?

Би. Да.

Ж. А человек? Это ваш бог?

Би. Я не знаю. Я еще не очень хорошо понимаю слово «бог». Человек и земля для нас – это одно и то же. Мы любим человека очень-очень.

Ж. Почему?

Би. Фа это уже сказал: он добрый, гладкий, у него есть руки.

Ж. Вы говорите, что человек добрый. Но иногда он ловит вас и убивает.

Би. Мы знаем, что он убивает нас, чтобы взять на землю, вот почему мы на него за это не сердимся.

Ж. Фа, кажется, вы были очень поражены, когда узнали, что человек умирает?

Фа. Я не знал. Это меня очень огорчает.

Ж. Нас тоже. (Смех.)

Фа. Почему они смеются, Па?

Проф. Севилла. Чтобы забыть.

Фа. И ты, Па, тоже умрешь?

Проф. Севилла. Да.

Фа (смотрит на него с тоской). Это меня очень огорчает.

(Выражение глаз Фа поразило аудиторию, и наступила тишина, проникнутая настроением, довольно необычным для пресс-конференции.)

Ж. Би, я хотел бы вам задать еще один вопрос: если дельфины выбрасывались на берег, надеясь попасть в рай, почему они не выбрасываются все?

Би. Нужна смелость, чтобы умереть. Мы любим плавать, ловить рыбу, играть и ласкать друг друга,

Ж. Вы очень привязаны к Фа, не так ли?

Би. Да.

Ж. Что бы произошло, если бы у вас его отняли?

Би (в крайнем волнении). У меня отнимут Фа!

Проф. Севилла (встает), Я вас прошу, не задавайте подобного рода вопросов.

Ж. Би, я не говорил, что у вас собираются отнять Фа. Я только спросил у вас, что было бы, если бы у вас его отняли.

Би. Я умерла бы.

Ж. Как?

Проф. Севилла. Не задавайте таких вопросов.

Би. Я не стала бы ничего есть.

Проф. Севилла (с настойчивостью в голосе). Би, никто у тебя не отнимет Фа. Никогда. Это я, Па, говорю тебе!

Би. Это правда, Па?

Проф. Севилла. Это правда. (К аудитории.) Я хочу объяснить, почему я вмешался. Эмоциональная восприимчивость и воображение у дельфинов значительно живее, чем у нас. Кроме того, они не делают такого отчетливого различия, как мы, между реальным и возможным. Для них осознать возможность события или действительно пережить его – почти одно и то же. Вот почему нужно быть особенно внимательным. Вы можете задать вопросы, которые вы сочтете безобидными, но на самом деле они окажутся жестокими без всякой к тому надобности.

Ж. Я в отчаянии. Я не хотел расстраивать Би.

Ж. Разрешите мне задать вопрос, который, конечно, не будет жестоким. Фа, у французов есть поговорка: счастлив как рыба в воде. Что вы об этом думаете?

Фа. Я не рыба. Я китообразное животное. Сколько раз должен я это повторять? Вы видели когда-нибудь рыбий глаз? Он круглый и глупый. А теперь взгляните-ка на мой! (Фа поворачивает голову в сторону и хитро подмигивает аудитории. Все смеются.)

Ж. Я согласен, что у вас глаз не круглый и не глупый. Но мой вопрос не об этом. Ответьте, пожалуйста, счастливы ли вы в воде?

Фа. Без воды моя кожа очень быстро сохнет, и я не могу жить долго.

Ж. Вы отвечаете уклончиво. Я вас опрашиваю: счастливы ли вы в воде? Вы хотите дать мне ответ?

Проф. Севилла. Я вас прошу, не наседайте на него так. Дельфин не привык к такой агрессивности.

Ж. Почему он не хочет ответить на мой вопрос?

Фа. Я хочу ответить, но я не понимаю. Где я еще могу жить, кроме воды?

Ж. Фа, раз вы смотрите каждый день телевидение, я предполагаю, что вы не так уж несведущи в международных делах?

Лорример. Господа, я с сожалением должен вам сказать, что мы уже превысили на десять минут выделенное нам для этой пресс-конференции время. (Протесты.) Я напоминаю вам сказанное мною вначале: профессор Севилла полагает, что вспышки «молний», прожекторы и вопросы на этой пресс-конференции представляют собой тяжелое испытание для его воспитанников, и он считает, что нежелательно продолжать ее свыше часа.

Ж. Мистер Лорример, у меня еще три вопроса, позвольте мне их задать.

Лорример. Хорошо, задавайте ваши три вопроса, и они будут последними.

Ж. Фа, что вы думаете о Соединенных Штатах Америки?

Фа. Это самая богатая и самая могущественная страна в мире. Она защищает свободу и демократию. Американский образ жизни лучше всех других.

Ж. Что вы думаете о президенте Джонсоне?

Фа. Это добрый человек, который хочет мира.

Ж. Что вы думаете о Вьетнаме?

Фа. Оттуда нельзя уйти. Это означало бы поощрение агрессии.

Ж. В случае войны, Фа, взялись бы вы за оружие, чтобы сражаться за Соединенные Штаты?

Лорример. Это уже не три вопроса, а четыре. И если вы мне позволите, я сам отвечу на ваш четвертый вопрос. Фа не может взяться за оружие, потому что у него нет рук. (Смех.) Господа, я благодарю вас за ваше любезное внимание и предлагаю, чтобы мы все выразили свою благодарность профессору Севилле и его воспитанникам Фа и Би за их великолепные достижения. Поистине я горжусь тем, что был здесь вместе с ним, вместе с ними, вместе с вами в этот исторический день. (Длительные аплодисменты.)

В те дни, когда, подобно разорвавшейся бомбе, весть о состоявшейся 20 февраля пресс-конференции потрясла США, югославский философ Марко Ллепович находился в США по приглашению Калифорнийского университета и был поражен странным состоянием эйфории и возбуждения, царившим тогда в США, и так писал о нем одному из своих друзей, врачу в Сараево:

«С великими достоинствами американского народа уживаются, словно в противовес им, отдельные небольшие недостатки, среди которых я назову тенденцию к самодовольству (selfsatisfaction) и склонность к выпячиванию своей моральной правоты (righteousness). И то и другое в особенности заметно сейчас, когда читаешь газеты, слушаешь радио – и телепередачи, ведешь частные беседы. Самовосхваление достигает в настоящий момент той степени, до которой оно редко доходило даже в дни выдающихся успехов в космосе. Что касается до righteousness, то оно тоже приобретает самые неожиданные формы. Если попытаться сформулировать их как можно проще, то рассуждения сводятся примерно к следующему: „Если мы, американцы, первыми научили говорить дельфинов, то это произошло потому, что мы этого заслуживаем“.

Разумеется, установление полностью основанного на членораздельной речи общения с животным видом представляет собой факт величайшего значения, и американцы вправе этим гордиться. Но меня беспокоит то, что этот значительный научный прогресс, или, как они выражаются сами в историко-военных терминах, «это завоевание новой границы» (the conquest of a frontier), в их глазах дает им право претендовать на лидерство в мировом масштабе. Когда они говорят с вами об этом исключительном праве наперед, они охотно упоминают об огромных мечтах, которые они вкладывали (и только они один могли их вкладывать) в десятилетние опыты над дельфинами. Но одновременно сам факт успеха представляется им своего рода подарком всевышнего, который отметил таким путем наиболее достойный народ. Заставив говорить американских дельфинов, небо тем самым благословило Соединенные Штаты и утвердило их в той мировой миссии, которая, как они полагают, для них уготована.

Так обстоит дело в интеллектуальной среде, а на уровне несколько более низком с горечью и даже отвращением приходится констатировать, что этот сенсационный научный поворот в истории мира тотчас же сводится к разговорам о могуществе и возможной военной победе над другими странами. Шофер такси, который вез меня вчера в университет, заявил в самом же начале разговора: «Теперь, когда наши дельфины говорят, я готов поспорить с вами на десять долларов, что ни одна из этих проклятых русских подводных лодок не посмеет приблизиться к нашим берегам, чтобы закидать нас своими погаными ракетами». Я спросил у него, считает ли он, что русские действительно могут на него напасть. Он ответил: «Еще бы! И русские, и китайцы, и вьетнамцы, и французы, и вся эта грязная клика!» Когда подумаешь, что в атомных арсеналах США вполне достаточно содержимого, чтобы обратить в пыль и прах не только всех своих врагов, но всю планету, и в том числе самих себя, поражаешься, как прочно сидит в самом могущественном на земле народе мания преследования и какие бредовые формы она принимает. И это тоже очень тревожный Симптом, ибо идея необходимости войны, даже агрессивной войны, в один прекрасный день будет легко воспринята населением, выдрессированным в таком духе, достаточно лишь представить эту войну в качестве предупредительной против врага, который готовится нанести внушительный удар».

Справедливо будет, однако, добавить к замечаниям Марко Ллеповича, что конференция от 20 февраля вызвала у американского народа и реакции, где проявились гораздо более симпатичные черты его характера: энтузиазм, юмор и склонность к умилению. Не прошло и дня, как слава Фа – по крайней мере достигшая популярности Линдберга после его первого перелета через Атлантику – захлестнула всю Америку.

Но мало назвать это популярностью. Пожалуй, вернее говорить о любви и даже обожании, настолько порыв, устремивший сердца людей к двум дельфинам, был могуч и единодушен. Двести миллионов трепетали от переполнявших их чувств при одних только именах Фа и Би. На следующий день после 20 февраля пресса торжественно именовала их первыми животными, наделенными разумом. Любовь к животным смешалась в сердцах американцев с культом рационального, и в результате получилась смесь почти взрывчатая. Наблюдатели почувствовали, как бьется пульс этого великого народа, и поняли, куда может увлечь его избыток нежности. От одного конца огромного континента до другого Фа был одновременно любим как pet, окружен восторгами как супервундеркинд и осыпаем милостями и лаской как национальный герой.

Бейсбольная команда «Львы» отказалась от своего названия и решила отныне именоваться «Дельфины». С каждым днем увеличивалось число «Фа-Фан-клубов», в особенности среди молодежи, и многие популярные певцы выпустили специальные пластинки с дельфиньей, насвистываемой музыкой. Одна из песенок, произведшая фурор, состояла всего лишь из слов I love you, Bi, повторенных на всех регистрах и на всех тонах, и пауз, заполняемых посвистываниями, то страстными, то медлительно-томными. В Миннесоте появился новый танец «дельфин-ролл». Партнеры, прижавшись друг к другу, топтались на месте, держа руки за спиной в знак отсутствия этих конечностей у дельфинов. За три недели «дельфин-ролл» полностью покорил Соединенные Штаты, Латинскую Америку и Западную Европу.

Начали открываться и возникать повсеместно «Би-клубы», женские варианты «Фа-Фан-клубов», имевшие успех в особенности среди четырнадцати—пятнадцатилетних учениц лицеев. В основе этих обществ лежало стремление девочек-подростков идентифицировать себя с Би, и уставы в отдельных случаях включали в себя такой неистовый культ Фа, что психологи обеспокоились и приступили к тайно проводившимся обследованиям. Они обнаружили, что на некоторых из parties, своего рода таинствах, происходивших ночью в частных бассейнах для купанья, подростки в обнаженном виде плавали, усевшись верхом на резиновых дельфинов, и распевали негритянские псалмы, где имя господа бога было заменено именем Фа. Жаргон подростков также претерпел изменения. О мальчике девочки говорили: «О, дорогая, он – Фа», или наоборот: «Он – жуткий анти-Фа», в зависимости от того, нравился он или нет. Обследователи отметили, что, по их мнению, эмблема «Би-клубов» – дельфин, изображенный вертикально выскакивающим из воды, – представляет собой в действительности фаллический символ.

Эта необычайная популярность начала очень скоро подвергаться коммерческой эксплуатации. Пластинка, воспроизводящая наиболее сногсшибательные фрагменты пресс-конференции от 20 февраля, разошлась за несколько недель в количестве 20 миллионов экземпляров. Одна из фирм безалкогольных напитков стала изготовлять dolphin’s drink, воздействие которого на нервы и мускулатуру шумно рекламировалось. Поступил в продажу крем «Дельфиночка»: «он снабжает витаминами вашу кожу, эффективно отфильтровывает вредоносные солнечные лучи, и ваша эпидерма становится такой же нежной и гладкой, как у новорожденного». Бриллиантин «Дельфин» (на экстракте лаванды) обеспечивал мужской шевелюре безупречною элегантность. Без которой невозможно преуспеть в жизни. Магазины были завалены всевозможнейшими предметами, на которых фигурировали Фа и Би. Нарисованных, литографированных, выгравированных или вытисненных, их можно было видеть на зажигалках, портсигарах, сервизах, галстуках, пепельницах, настенных часах, вешалках, подносах, графинах и даже на дверных ручках (которые, однако, ни в чем не напоминали стилизованных дельфинов, служивших для той же цели во Франции в XVIII веке).

Афиши Бродвея сообщили о двух ревю, посвященных дельфинам. В одном из них шестьдесят танцоров, изображавших волны, носили на руках по сцене шестьдесят девочек, одетых дельфинками, но гвоздем спектакля был, несомненно, брачный танец, во время которого чета дельфинов-людей грациозно извивалась в гигантском аквариуме на крайней грани эротического экстаза.

В царстве игрушек дельфины – из самой гладкой резины, со смеющимся ртом, с подвижными глазами и дыхалом, способным издавать звуки «па» и «ма» при простом нажатии спинного плавника, – вытеснили медведей. А с наступлением лета другая надувная непотопляемая модель в натуральную величину заменила на пляжах надувные матрацы. Выпущенный крупной фирмой, располагающей огромными средствами, надувной дельфин красовался на рекламных плакатах, установленных на автострадах: на них можно было видеть мальчишку, скачущего верхом на дельфине среди разъяренных волн, а подпись гласила: You should not go to sea without a porpoise.

Нью-Йоркский дом моделей создал новые модные платья «Нью-Лук Дельфин» и устроил в «Астории» их демонстрацию. Девушки были одеты в некое подобие мешков из гладкой блестящей ткани. Талия не была обозначена, и платье, сужавшееся в бедрах, заканчивалось сзади на уровне колен вставкой-клином, которая, несомненно, должна была изображать хвостовой плавник. Диктор рекомендовал покупательницам выработать плавную и чуть колышущуюся походку, что должно было создавать иллюзию плавною движения в воде.

В ежедневной прессе, в еженедельниках, в ежемесячниках, в научно-популярных журналах, особенно в чрезвычайно многочисленных в США ревю, избравших своей постоянной темой природу и животных, дельфины стали господствующей темой. В большинстве статей, первая партия которых, исходившая от специалистов, была подана с максимальным блеском, авторы придерживались объективного тона (по факту на фразу), что, однако, не исключало то там, то здесь искорки юмора и сентиментальной ноты, придававших живость повествованию.

В более легковесных изданиях львиную долю, разумеется, отхватили себе шутки и карикатуры. В очередном номере «Плейбоя», вышедшем после 20 февраля, был опубликован на обложке фотомонтаж, где Анита Экберг в купальном костюме сжимала в своих объятиях Фа. Подпись гласила: «Он сказал, что она сложена, чтобы стремительно плавать».

Карикатуристы набросились на дельфинью тему с неутомимой жадностью. Можно было бы составить не один, а несколько огромных альбомов из рисунков, наводнивших прессу. На одном из таких рисунков был изображен дельфин-учитель (в очках). Он читает наполовину погруженным в воду дельфинятам книгу, лежащую на пюпитре с поплавками. На первом плане один дельфиненок, не скрывая недовольства и отвращения, с подчеркнутым безразличием не обращает никакого внимания на учителя, в то время как двое других учеников обмениваются такими репликами:

– What’s wrong with him?

– He says he wants to learn Russian.

На другой карикатуре изображена сцена во флоридском океанариуме, где как раз перед самым началом представлении публика толпится у входа, а дельфины дефилируют перед своими встревоженными наставниками, потрясая плакатами, на которых можно прочесть:

more fish!

more water!

and less work!

Даже когда Фа еще не достиг вершин популярности, дельфины уже появились в комиксах на страницах «Нью-Йорк геральд трибюн», обязанные этим знаменитому Лилу Абнеру. После же 20 февраля, само собой разумеется, число посвященных им комиксов возрастало с каждым днем. Одна из таких историй, может быть самая характерная, называлась «Билл и Лиззи» и рассказывала о приключениях супружеской пары. Билл, своего рода супердельфин, был наделен широчайшей грудью и плавал с невероятной скоростью, в то время как Лиззи, значительно меньшего роста, с более округлыми формами, кокетливо моргала ресницами. История содержала массу захватывающих дух перипетий и, в частности, похищение Лиззи неким негодяем, которого звали Карский (у него было славянское имя, но азиатские черты лица, так что художник предоставлял читателям простор для интерпретаций). Карский, завладев Лиззи и спасаясь вместе с ней бегством на мощной моторной лодке, желал тем самым вынудить Билла перейти на службу к иностранной державе (тоже не уточненной), но Билл остался верен своим американским друзьям. Во главе команды атлетически сложенных дельфинов он настиг Карского после безумной погони в открытом океане, ускользнул, уйдя под воду, от пулеметного обстрела, вместе со своими товарищами опрокинул лодку и, ударом хвоста оглушив Карского (не убивая его), проделал обратный путь со своим потерявшим сознание пленником на спине и передал его в руки властей.

Хор прославлений и любовных излияний, возносившийся к дельфинам после 20 февраля, не был единодушным. То там, то здесь раздавались недовольные голоса, и печать тотчас же уделила им немалое место из потребности в противоречии, которая дремлет в человеческой душе. Некто Т.В.Мейсон, оптовый торговец скобяными товарами, бывший кандидат на сенаторское кресло от одного из южных штатов, в нашумевшей речи задал несколько гневных вопросов. «Почему, – спросил он, – нашего дельфина зовут Иваном? Профессор Севилла – коммунист? Если да, то как можно объяснить, что государственное ведомство доверяет коммунисту обучение наших дельфинов? У меня двое малолетних детей, – продолжал Мейсон с волнением, – мальчик и девочка, я надеюсь, что со временем они, подобно их отцу, станут хорошими американцами, но ни за что на свете, и даже за миллион долларов, я не согласился бы, чтобы коммунист учил их азбуке!»

По просьбе Адамса, считавшего, что такой выпад нельзя оставить без ответа, Севилла объяснил в специальном коммюнике, что накануне рождения Фа он смотрел кинофильм, называвшийся «Иван Грозный» («Ivan le Terrible»). На следующий день, когда родился дельфиненок, один из ассистентов заметил, что новорожденный проявляет «жуткую» (terrible) подвижность: «Ну что же, в таком случае, – сказал профессор Севилла, – назовем его Иваном». Возможно, что это не первоклассная острота, но, во всяком случае, здесь нет оснований бить тревогу. Кроме того, говорилось в коммюнике, обвинения, выдвигаемые Т.В.Мейсоном, лишены оснований, поскольку Иван известен публике не под именем Иван, а под именем Фа, которое он дал себе сам.

В конгрессе живой обмен мнениями произошел между сенаторами Сэйлсбери и Спарком, прозванным «римским сенатором» за пристрастие к латинским цитатам. Сенатор Сэйлсбери предложил конгрессу учредить стипендии, которые позволили бы советским дельфинам посетить американские океанариумы, чтобы наши ученые могли сравнить советских дельфинов с их американскими братьями. В красноречивых терминах Спарк выступил против этого предложения. Он заявил, что, если бы даже русские подарили США всех своих дельфинов, он не советовал бы конгрессу принимать этот подарок. «Timeo Danaos, – провозгласил он, – et dona ferentes». Он отвергал а fortiori, непоколебимо идею пригласить в США за счет американских налогоплательщиков дельфинов, которые займутся подрывной деятельностью. Он назвал предложение сенатора Сэйлсбери «непристойным и безответственным».

Пол Омэйр Парсон (по прозвищу П.О.П. и еще более фамильярно именуемый близкими друзьями просто Поп) пошел гораздо дальше, чем Т.В.Мейсон, по пути отрицания и обрушился на сам принцип обучения дельфинов. Поп стал известен широкой публике после печальных инцидентов, которыми ознаменовалось выдвижение его кандидатуры на пост губернатора одного из южных штатов. Это был грубоватый, атлетического сложения детина, охотно скидывавший пиджак перед произнесением своих речей, его колоритный и крепкий язык доставлял живейшую радость журналистам.

«Моя голова, – воскликнул он, произнося речь в Атланте перед своими политическими единомышленниками, – не способна понять, почему конгресс тратит наши деньги на просвещение дельфинов. Мы были уже достаточно безумны, когда решили учить грамоте наших негров, и теперь у нас с ними неприятностей хватает. Зачем же нам еще сажать себе на шею дельфинов? Пусть дельфины остаются на своем месте, в море, а мы – на своем, и так будет лучше для всех.

Мы живем в мире безумцев, трусов и предателей, – продолжал Поп с яростью, – но пока у меня будет хоть капля крови в жилах, я буду восставать против безумия, трусости и подрывной деятельности. (Аплодисменты.) Что касается меня, то, как всякий американец, достойный этого имени, я люблю животных, в особенности моего пса Роукки, но я считаю, что роль моего пса Роукки состоит в том, чтобы следовать за мной, когда я гуляю, и ложиться у моих ног. когда я сажусь, а не дискутировать со мной о так называемых преимуществах интеграции. (Смех.)

Что же касается дельфинов, я считаю необходимым выразить здесь раз и навсегда свое мнение, – продолжал он, дубася огромным кулаком по стоявшему перед ним пюпитру. Он сделал драматическую паузу и произнес, еще более повысив голос: – Я считаю, что рыбе место в моей тарелке, а не рядом со мной за столом, где я должен буду слушать ее неуместные замечания. (Смех и аплодисменты.)

Вы еще увидите, – воскликнул он в заключение, – что дельфины вскоре потребуют у нас гражданских прав!» (Продолжительные аплодисменты, сопровождаемые насмешками и враждебными выкриками, направленными против дельфинов.)

Опасения, выраженные Попом, нашли трагический отголосок вблизи одного из самых достопримечательных мест в США. 22 февраля мистер и миссис Фуллер, преподаватели среднего возраста, совершавшие свадебное путешествие к Ниагарскому водопаду, покончили с собой, приняв снотворные таблетки в номере отеля. Они объяснили свой поступок в записке, приколотой к подушке. «Сообщения, – писали они, – о том, что дельфины говорят, привело нас в отчаяние, в этом известии нам послышался похоронный звон по господству человека в мире».

Суд в своем приговоре приписал случившееся временному умопомешательству, вызванному усталостью от путешествия и нервным перенапряжением у довольно пожилых людей во время медового месяца.

Американскому народу делает честь, что как раз в то время, когда проявились эти отрицательные умонастроения, люди доброй воли уже выступили в защиту прав дельфинов и потребовали улучшения условий их существования.

Группа психологов добилась от государственного агентства разрешения побеседовать несколько часов с Фа и Би, доставленных для этого во флоридский океанариум. Затем были проведены наблюдения в раз личных океанариумах над их немыми собратьями (their inarticulate brother). Психологи опубликовали отчет, выжимки из которого, доведенные печатью до сведения общественности, произвели глубокое впечатление. «Из наших бесед с Фа и Би, – отметили ученые, – мы вывели заключение, что эти два дельфина располагают словарным запасом, знаниями и интеллектом среднего американского подростка, с той разницей, что они не прибегают к жаргону и говорят на правильном английском языке. Мы нашли, что отношения „человек—дельфин“, какими бы хорошими они ни казались в океанариумах, должны развиваться в направлении большего равенства. Привязанность, которую дрессировщики и обслуживающий персонал испытывают к дельфинам, неоспорима и нередко трогательна, но она содержит оттенок снисхождения, что свидетельствует о непреодоленности комплекса „человек—животное“ и связанных с ним предрассудков. Напротив, у профессора Севиллы отношения „человек—дельфин“ безупречны. Весьма вероятно, кстати, что именно благодаря глубокой человечности и полному отсутствию у него предрассудков профессор Севилла достиг с Фа и Би своих замечательных результатов.

Во всех бассейнах, которые мы посетили, – говорилось далее в отчете, – дельфинов кормят очень хорошо. Медицинское обслуживание также находится на должном уровне. Но тем не менее нельзя признать условия их жизни абсолютно безупречными; то, что они постоянно находятся в ограниченном пространстве, должно в конечном счете отразиться на их душевном равновесии. В связи с этим мы хотим подчеркнуть, что ни в коем случае бассейны не должны быть круглыми, так как дельфины приобретают в них отупляющую привычку непрестанно двигаться по кругу, привычку, аналогичную беспрерывному хождению взад и вперед, наблюдаемому у хищников в клетке. Было бы лучше предоставлять в их распоряжение прямоугольные бассейны, одна сторона которых достигала бы ста метров, то есть минимальной длины, необходимой для плавания с быстротой, дающей по крайней мере иллюзию свободы. Однако лучшим средством от «комплекса заточения», принимая во внимание исключительную лояльность дельфинов по отношению к их человеческим друзьям, было бы разрешать им время от времени свободное пребывание в открытом море, подобно побывкам, на которые отпускают солдат».

«Ассоциация американских матерей» опубликовала почти тотчас же свод мнений, звучавших примерно так же. «Поскольку дельфины говорят, – заявляли матери, – никто не может обращаться с ними как с животными. Поэтому какое право имеет доктор Лилии или любой другой ученый погружать электроды в мозг этих существ? Какое право имеют директора океанариумов заставлять их работать бесплатно и без нормированного времени, подобно цирковым животным? И почему директора бассейнов навязывают дельфинкам их партнеров, в то время как на воле, в естественной среде, дельфинки выбирают их свободно, по собственному вкусу?»

Что же касается реакции различных церквей, то ее следует отнести к самой возвышенной по духу и самой глубокой по сути затронутых вопросов, поскольку от них зависел будущий статус дельфинов в человеческом обществе. Первым поднял этот вопрос пастор-евангелист Линд в наделавшей много шума статье «Долг Ионы». Лиид призывал обратить внимание на то, что дельфин относится к cetcea, подобно киту (или, вернее, кашалоту), который проглотил Иону. Разве не примечателен уже тот факт, что кит (говоря традиционным языком) не искромсал Иону своими ужасными челюстями? Он не превратил его также в кашицу с помощью мышц и соков своего желудка. Чрево кита оказалось для Ионы убежищем, а не могилой. И по истечении нескольких дней кит отпустил Иону на волю целым и невредимым, сохраненным для ожидающих его деяний. Таинственное и провиденциальное единение китообразных и человека!

Линд говорил, что эти мысли возникли у него при чтении стенограммы конференции 20 февраля. Ему показалось, что человек еще не уплатил своего долга признательности по отношению к китообразным, поскольку последние отмечены с древнейших времен печатью провидения, как совершенно особые для человека существа. Линд писал, что он был глубоко потрясен, когда в ответ на вопрос одного благонамеренного журналиста Фа спросил со свойственной ему откровенностью и непосредственностью: «Кто такой бог?» Какой христианин, вопрошал Линд, не был бы охвачен горестным чувством перед лицом такого неведенья? Конечно, журналист ответил как мог, но единственным действительным ответом – Линд не боялся этого произнести – было бы приобщить дельфинов к слову божьему. Ибо вопрос «Кто такой бог?» продиктован не банальной любознательностью, которую человек способен удовлетворить своим ответом, истинным или ложным, в зависимости от отвечающего. Этот вопрос: «Кто бог?» – уже сам по себе есть духовное томление. Если Фа, как все об этом свидетельствует, разумное существо, он способен причаститься к таинствам веры.

У многих пасторов-евангелистов, так же как и пасторов других сект, смелый тезис Линда, однако, не преминул вызвать отпор и возражения. «Конечно, – писал по этому поводу пастор-баптист Д.М.Хоторн, – животные занимают свое место в мире божьем. Как и человек, они творения Бога, поскольку – от самого великого до самого малого – он извлек их всех из Небытия. Но Бог поставил их на более низкое место в иерархии существ и подчинил человеку. Бог не дозволил им любить Его, благоговеть перед Его таинством и вкушать награду в Его царствии небесном. Я согласен допустить вслед за Линдом, – продолжал Хоторн, – что дельфин Фа являет собой разумное существо. Но, к сожалению, душа и разум не синонимы. Есть ли у дельфинов душа? Вот в чем вопрос. Чтобы быть в этом уверенными, необходимо не менее чем божественное откровение или по крайней мере знамение, неоспоримое и несомненное. Обращение дельфинов к христианскую веру было бы великодушным деянием, но оно, возможно, открыло бы путь прискорбным вольностям, поскольку мы должны были бы отступить от текстов писания, данных нам Богом, чтобы мы строго им следовали. Имеем ли мы право, – спрашивал Хоторн в заключение, – изменить одновременно букву и дух Священного писания и сказать дельфину, наставляя его в вере, что искупитель умер на кресте во имя его спасения?»

Именно в этот момент в полемике раздался голос преподобного отца Шмидта. Родившийся во Франции, вероятно еврей по происхождению, Шмидт, получивший воспитание в Канаде и США, был иезуитом широкого и универсального ума. Доктор теологии, доктор биологических наук, этнолог, социолог, нумизмат, археолог, он знал, кроме двух своих родных языков (английского и французского), итальянский, испанский, немецкий, румынский и чешский (на котором он говорил, по уверениям чехов, без акцента, что весьма редко среди иностранцев). Он находился в переписке с Тейяром де Шарденом, лордом Бертраном Расселом, Гюнтером Андерсом и философом-марксистом Гароди, На седьмом десятке он взялся за изучение русского языка, «чтобы, – говорил он, – читать Толстого в подлиннике».

Шмидт обрушился на тезис Хоторна, проделав это энергично и талантливо. Он плох, во-первых, уже тем, говорил Шмидт, что такой взгляд означает поддержку религией отвратительной и смехотворной речи, произнесенной П.О.П.’ом в Атланте. В этом заключена большая опасность, от которой Хоторн первый бы предостерег, заметь он ее своевременно. Христианство, если оно не хочет себя дискредитировать, не может казаться связанным с отсталыми политическими доктринами. Оно должно, напротив, стараться сохранить контакт с эволюцией, происходящей в мире, ассимилировать прогресс мысли и стремиться включить в себя тем или иным образом наиболее важные открытия науки. Хоторн, несомненно, прав, находя различие между душой и разумом. Но в данном случае на что опирается он, утверждая, хотя бы косвенно, что у дельфинов нет души? Что такое в действительности душа, как не способность того или иного существа ощутить метафизическую гнетущую неудовлетворенность своим земным жребием я освободиться от нее в порыве веры? Религиозные верования дельфинов, продолжал Шмидт, в том виде, в каком они предстают в описании Би (пресс-конференция 20 февраля), наивны и упрощены; это не мешает им, однако, содержать в себе основные элементы религиозного чувства: понятие о потерянном рае: дельфины были согнаны с земли в отдаленную эпоху; понятие о потустороннем мире: земля – рай, куда они попадают после смерти; понятие о самопожертвовании: они готовы отдать жизнь, чтобы быстрее и вернее достичь вечного блаженства; понятие о вызывающем обожание совершенстве: они испытывают живейшее чувство любви к человеку, воспринимаемому (ошибочно) как существо абсолютно доброе и всемогущее. Французский писатель Веркор прав, продолжал Шмидт, утверждая, что единственный подлинный критерий человеческого начала – это не физический облик, не язык, не даже разум, это – религиозное чувство.

Вопреки тому, что думает Хоторн, нет необходимости ожидать божественного откровения, ибо откровение как раз именно в том и состоит, что сегодня уже можно думать о приобщении дельфинов к христианской вере, имея возможность его осуществить. Знамение неоспоримое и несомненное, которого требует Хоторн, нам уже ниспослано, – это чудесное появление дара речи у дельфинов.

Антропоцентризм, развивал Шмидт свои мысли далее, подобно геоцентризму, отжил свой век. Человек больше не один на планете. Отныне животным, отвечающим тем критериям, согласно которым сам человек определяет свою сущность, он должен относиться как к равным себе. Преодолев консерватизм ревнивых умов, можно понять, что человек и дельфин – это одно и то же существо, называемое разными именами. Не будет абсурдным поэтому сказать дельфину, что Христос умер на кресте, чтобы его спасти, ибо под Человеком необходимо будет отныне подразумевать всякое существо, наделенное религиозным чувством и могущее быть наставленным в истинной вере с помощью членораздельного языка.

Еще раз, возвращался Шмидт в заключение к своему любимому тезису, обнаруживается, что нет действительной антиномии между наукой и религией. Наука, напротив, приводит нас к расширению понятия «человек», что открывает перед нами захватывающие перспективы: благодаря науке мы «можем теперь добиться того, что слово Христа проникнет до самых глубин океанов.

После появления этой статьи многие священники, принадлежащие к различным церквам, обратились к Лорримеру, испрашивая разрешения получить доступ к Фа и Би для наставления их в вере. Они натолкнулись на вежливый отказ. Комиссия, отвечал Лорример, понимает, сколь высокими побуждениями были продиктованы эти просьбы, но в настоящий момент она не видит возможности их удовлетворить, поскольку место, где профессор Севилла обучает Фа и Би, приходится держать в секрете по вполне понятным причинам, связанным с обеспечением безопасности. С официальной точки зрения проблему приобщения дельфинов к христианской вере нельзя считать достаточно назревшей.

Совсем иная проблема привлекла внимание Белого дома и показалась ему требующей немедленного решения. Было решено, что недостаточно обучить одного пли двух дельфинов. Если дельфинам предстояло стать столь ценными помощниками для военно-морского флота США, то следовало незамедлительно принять все меры для обеспечения их массового рекрутирования. Настропаленный своими советниками, президент Соединенных Штатов не терял времени: он действовал. На помнив, что 25 сентября 1945 года президент Трумэн принял историческое решение, аннексирующее континентальный цоколь США, – решение, которое отодвинуло подводные границы страны далеко за пределы территориальных вод, – правительство США провозглашало, что оно считает отныне принадлежащими США дельфинов, косаток, кашалотов и других китообразных, чей район спаривания и выведения детенышей заключен в границы континентального цоколя Соединенных Штатов. Вследствие этого уничтожение, поимка и ловля вышеназванных китообразных запрещается для всех кораблей, катеров и лодок, для всех рыбаков, групп рыбаков и рыболовецких предприятий какой бы то ни было национальности и входит исключительно в компетенцию военно-морского флота США.

Этот текст имел, однако, значение, выходящее за рамки тех практических соображений, которыми руководствовались его авторы. По существу, он вносил в историю человечества компонент огромной важности: впервые возникло понятие «дельфина-американца».