Народ Черного Побережья
Погоня за удовольствиями – дело пустое. Хуже того, это дело опасное, оно может обойтись очень и очень дорого.
Но позвольте: откуда у меня такие мысли? Не иначе, их порождает какой-то пуританский атавизм, что дремлет в разрушающемся мозгу… Сколько себя помню, никогда не пытался учить уроки, которые преподает нам жизнь.
Как бы то ни было, я хочу изложить мою горькую и страшную историю, пока не настал час крови, пока не разнеслись по острову предсмертные вопли.
Итак, нас было двое, я и Глория, моя невеста. У Глории был самолет, она обожала пилотировать; это и явилось причиной наших бед. В тот роковой день я пытался ее отговорить… Богом клянусь, что сделал все от меня зависящее! Но она настояла на своем, и мы, вылетев из Манилы, взяли курс на Гуам.
Моя Глория не боялась ни бога, ни черта, она жить не могла без головокружительных приключений и острых ощущений. Вот так каприз взбалмошной девчонки может решить вашу судьбу и привести к гибели.
По пути к Черному Побережью мы разговаривали мало. Над океаном висел туман, что редкость для этих широт; мы поднялись над ним и заблудились в плотных кучевых облаках. Одному богу известно, как сильно наша машина отклонилась от маршрута. Полет наугад закончился падением в воду. Туман уже рассеивался, и в самый последний момент мы успели заметить землю.
Благополучно пережив катастрофу, мы доплыли до берега и очутились в чуждом запретном краю. От кромки безмятежных вод кверху простирались широкие пляжи, достигая длинного обрыва – матерой базальтовой скалы, вздымавшейся на сотни футов. Пока самолет падал, я успел окинуть взглядом прибрежную территорию. Вроде за этим обрывом есть другие – уступ за уступом, ярус над ярусом. Разумеется, снизу, с пляжа, невозможно проверить, так ли это. Справа и слева виднеются только белая песчаная полоса да однотонная черная круча.
– Выплыть-то мы выплыли, – сказала Глория, для которой, надо заметить, наше новое приключение стало шоком, – но как быть теперь? И куда нас занесло?
– Боюсь, это будет непросто выяснить, – ответил я. – В Тихом океане полно неизученных островов. Вероятно, мы на одном из них. Лишь бы нам в соседи не досталось племя людоедов.
Зря я тогда помянул людоедов, ох, зря! Но Глорию мои слова нисколько не испугали.
– Дикари не опасны, – хмуро произнесла она. – Да и вряд ли мы их встретим.
Я ухмыльнулся, подумав, что мнение женщины – это всегда не более чем ее пожелание. Но слова Глории имели глубокий смысл, в чем я убедился вскоре самым жутким образом. Уж теперь-то я верю в женскую интуицию. Фибры мозга у моей подруги были тоньше, чем у меня, восприимчивей к угрозам, чутче к психическим воздействиям. Но тогда мне было недосуг размышлять над подобными теориями.
– Пойдем берегом, может, отыщется тропинка наверх, вглубь острова.
– Но ведь этот остров – сплошные утесы.
Почему-то ответ меня насторожил.
– С чего ты взяла?
– Не знаю, – смутилась Глория. – Просто сложилось впечатление, что остров – серия ярусов, вроде лестничных ступеней, и каждый из них – голая черная скала.
– Если ты права, – вздохнул я, – значит, нам не повезло. На одних крабах и водорослях не прожить.
Она вдруг громко ахнула.
Я обнял ее и привлек к себе – надо отметить, несколько грубо.
– В чем дело, Глория?
– Не знаю. – Она растерянно смотрела мне в лицо, будто только что очнулась от кошмарного сна.
– Ты что-то увидела? Или услышала?
– Нет… – Ей явно хотелось освободиться из моих объятий. – Ты сейчас сказал… Нет, дело не в этом. Я не знаю, в чем. Может, сон наяву – такое ведь бывает… Да, наверное, это кошмар…
Господи, прости мне мужскую самонадеянность. Я рассмеялся и проговорил:
– Все-таки странные вы существа, девчонки. Ладно, давай пройдемся по берегу вправо и…
– Нет! – воскликнула она.
– Ну, не вправо, так влево…
– Нет! Нет!
У меня лопнуло терпение.
– Да что на тебя нашло? По-твоему, нам весь день тут торчать? Надо найти проход через скалу, осмотреть остров. Ты же не дура, должна понимать, что я прав!
– Не ругай меня, – попросила Глория с несвойственной ей кротостью. – Ты веришь в передачу мысленных волн? Такое чувство, будто чья-то мысль стучится в мое сознание, но никак не удается ее понять.
Я опешил. Никогда не слышал таких речей от своей невесты.
– Думаешь, кто-то телепатически посылает тебе мысли?
– Нет, это не мысли, – рассеянно прошептала она. – По крайней мере, не то, что я привыкла считать мыслями. – И вдруг, словно резко выйдя из транса, потребовала: – Ступай, разыщи проход наверх, а я подожду здесь.
– Глория, мне не нравится эта идея. Пойдем вместе. Или давай подождем, пока ты не почувствуешь, что можешь идти.
– Сомневаюсь, что это когда-нибудь случится, – печально ответила она. – Иди. Здесь хороший обзор, я буду наблюдать за тобой и не потеряю из виду. Как же черны эти скалы, я и не подозревала, что такие бывают. Читал стихи Тевиса Клайда Смита? «Длинный черный берег смерти…» Как-то так; я точно не помню…
От ее слов меня пробрал легкий озноб, но я отринул сомнения и сказал, пожав плечами:
– Поищу тропу, а заодно и что-нибудь съестное. Может, моллюски попадутся или краб.
– Не надо крабов! – содрогнулась Глория. – Я их всю жизнь не могла терпеть, но только сейчас это поняла. Вроде они падалью питаются? Знаю, дьявол – на вид чудовищный краб.
– Как скажешь, – уступил я. – Жди здесь, я скоро вернусь.
– Поцелуй, прежде чем уйдешь, – попросила она с такой тоской, что у меня защемило сердце.
Гадая, чем вызвана эта грусть, я нежно обнял Глорию. В юном гибком теле вибрировала жизнь, горела любовь. Невеста закрыла глаза, когда я ее целовал. Откуда у нее эта бледность?
– Не уходи далеко, нужно, чтобы я тебя видела, – сказала Глория, когда я ее отпустил.
Кругом хватало больших и грубых камней, очевидно, упавших с кручи. На один из них и опустилась Глория.
Обуреваемый тревожными мыслями, я зашагал по пляжу. Держался поближе к скале, которая черным чудищем вздымалась в небесную синь, и спустя некоторое время набрел на россыпь особенно крупных валунов. Возле них оглянулся: Глория сидела там, где я ее оставил. Милая моя, отважная девочка! Помню, как потеплело на сердце, когда я в последний раз смотрел на эту стройную фигурку.
Вскоре, пробираясь между валунами, я потерял из виду песчаный пляж. Как же часто спрашивал я себя потом, почему не внял последней мольбе невесты? Мужской мозг состоит из более грубых веществ, чем женский, мы не столь чувствительны к внешним воздействиям. Но подозреваю, уже тогда мой разум прощупывала сверхъестественная чуждая сила…
Так вот, я брел по берегу, поглядывая на громадную кручу; она как будто гипнотизировала, зачаровывала своей зловещей аурой. Эти уступы – груди богов из немыслимо древних эпох. Они столь высоки, что, кажется, проломили небосвод. Жалким муравьишкой, ползущим под Вавилонской башней, – вот кем я себя ощущал…
Впрочем, если кому-нибудь доведется прочесть эти строки, пусть он не сочтет мое описание Черного Побережья хотя бы отчасти верным. Ни зрение, ни иные чувства не способны воспринять мрачную суть острова; не проникнут в нее и мысли, ею же и вызванные. Понимание таких вещей приходит исподволь, когда ты вовсе не думаешь о них. Что-то слегка будоражит сознание, будто коготки царапают самый дальний краешек бездействующего разума.
Но эта истина открылась мне позже. А тогда я брел точно во сне, меня и впрямь заворожила монотонная чернота созданной природой твердыни. Временами я встряхивался, промаргивался, оглядывался на океан, силился сбросить морок. Даже на водах, казалось, лежала тень великой стены.
Чем дальше я уходил, тем более грозно выглядели утесы. Логика убеждала, что они не обрушатся на мою голову, но некий инстинкт, таящийся где-то в недрах мозга, твердил иное.
И вдруг на глаза попались выброшенные океаном на берег обломки досок. Впору было кричать от радости: это же по крайней мере напоминание о том, что человечество существует, что есть целый мир вдали от черных угрюмых скал, нежданно-негаданно заполонивших вселенную!
На одной деревяшке я обнаружил длинный кусок железа и оторвал его. Для человека обычного сложения – слишком увесистая дубинка, но меня Бог не обидел ростом и силой.
В ту минуту я решил, что пора поворачивать назад: Глория уже давно скрылась из виду. Торопливо возвращаясь, я заметил на песке следы и преизрядно удивился. Отпечатки формой похожи на те, что оставляет краб-паук, но где вы видели краба величиной с лошадь, а то и побольше?
Наконец я добрался до того места, где оставил Глорию. Добрался – и увидел лишь голый пляж.
А ведь я не слышал ни зова, ни испуганного возгласа. Как раньше, так и сейчас меня окружала глухая тишина. Я стоял возле камня, на котором недавно сидела Глория, и в панике озирал береговые пески. Вот глаз зацепился за нечто маленькое и белое; я подбежал и упал на колени. Женская рука, отсеченная по запястье! И кольцо, которое при помолвке я сам надел любимой на безымянный палец!
Тотчас мое сердце превратилось в сухой мертвый комок, а небо – в черный океан, поглотивший солнце.
Не знаю, как долго я просидел в оцепенении, точно раненый зверь, возле жалкого фрагмента человеческого тела. Время будто умерло – но в свои последние минуты успело родить вечность. Для разбитого, опустевшего сердца часы, дни, годы – ничто. И при том каждый миг бытия – невыносимая пытка.
Наконец я встал и побрел к воде, прижимая к груди руку Глории. Солнце успело спрятаться за горизонтом, луна и яркие белые звезды из космических далей смотрели на меня насмешливо и презрительно.
Снова и снова я прикасался губами к холодному обрубку. А потом опустил в океанскую волну, чтобы та унесла узкую женскую кисть далеко-далеко, в чистые глубокие воды. Будь же милостив, Господь, и упокой светлую душу моей невесты в Твоих вековечных морях, которым ведомы все горести и беды рода людского.
Волны набегали на берег с печальным шорохом, словно океан оплакивал мою потерю. А сам я не смог пролить ни слезинки. Но дал клятву Всевышнему, что пролью кровь – реки крови!
Точно пьяница или лунатик, я ковылял по песку; девственная белизна пляжа казалась жестокой насмешкой над моим горем. Я шагал, и бредил, и оглашал воплями берег. Громадная черная гора холодно и неприязненно взирала на муравьишку, жалко пищащего у ее подножия. И как будто прошли бессчетные века, прежде чем я рухнул в изнеможении и лишился чувств.
Солнце уже стояло высоко, когда ко мне вернулось сознание. Оказывается, на пляже я теперь не один!
Я уселся на песке. Со всех сторон меня окружали крайне необычного и жуткого облика существа. Если вам удастся вообразить краба-паука покрупнее лошади, то это уже будет не краб-паук, верно? Это будет чудовище. Не только из-за разницы в размерах. Помимо нее, хватало и других отличий между крабом и обитателем Черного Побережья – скажем, как между атлетически сложенным европейцем и африканским карликом-бушменом. Те «крабы», что окружали меня, были куда крупнее любого белого человека.
Они молча наблюдали за мной. Я тоже пребывал в неподвижности, не зная, чего ждать от них – и постепенно холодея от страха. Нет, это не был страх перед свирепой расправой. Я понимал, что «крабы» способны в мгновение ока растерзать меня, но совсем по другой причине душа ушла в пятки.
В буравивших меня очах светился разум – вот отчего леденела моя кровь. И этот разум был несравнимо сильнее моего. Паче того, он имел совершенно иную природу. Такое трудно осознать и еще труднее объяснить. Просто поверьте на слово: я смотрел в глаза чудовищ и понимал, что за этими глазами в черепе скрывается могущественный мозг, и трудится он в других, высших сферах, в измерениях, недоступных нам, людям.
И не было в этом взоре дружелюбия или симпатии, сочувствия или понимания. Не было даже страха или ненависти. Клянусь, это нестерпимая пытка, когда вас вот так разглядывают! Даже в глазах убийцы, за миг до своей гибели, вы прочтете понимание и признание родства, при условии, что убийца – человек. Эти же демоны рассматривали меня, как ученые – червя, которого собираются расплющить на предметном стекле микроскопа. Они не понимают людей, их мозг просто-напросто не способен распознавать и измерять наши мысли, печали, радости и устремления. Точно так же и мы не можем проникнуть в думы и эмоции «крабов». Мы абсолютно непохожие существа! И никакие войны между человеческими племенами и народами не сравнятся по жестокости с бесконечной войной между разными биологическими видами. Считается, что все живое на свете произошло из одного источника. Но я более не способен в это верить.
Итак, твари, что не сводили с меня холодного взора, обладали разумом, но тщетны были мои попытки этот разум понять. Во многих отношениях он превосходил человеческий интеллект, однако эволюция краболюдей шла по отличным от наших путям. Пожалуй, это и все, что я могу сказать о жителях Черного Побережья. Их логика остается для меня тайной за семью печатями, большинство их действий выглядит бессмысленными. Но все же я догадываюсь, что этими действиями руководит ясный, хоть и нисколько не похожий на человеческий, ум, возникший на уровне развития столь высоком, что неизвестно, поднимется ли туда однажды род людской.
Так вот, я сидел на песке, и в моей голове рождались все эти мысли. С неистовой силой на меня обрушивались создаваемые чуждым мозгом волны. Наконец я не выдержал натиска и вскочил на ноги: такой же дикий подсознательный страх охватывает зверя при первой встрече с людьми. Я сознавал, что окружен существами, во многом меня превосходящими. И пусть они омерзительны, пусть я ненавижу их до дрожи – немыслимо бросить вызов столь опасным врагам.
Мы не имеем обычая раскаиваться, случайно наступив на жука или червяка. Сварить суп из курицы – тоже невеликий грех. Другое дело – поднять руку на человека, за это на Страшном Суде по головке не погладят. Точно так же и лев не пожрет сородича, а благородно отобедает буйволом или туземцем. Повторюсь, природа наиболее жестока, когда стравливает разные биологические виды.
И вот эти мыслящие «крабы» смотрят на меня то ли как на добычу, то ли как на загадку природы, и одному Богу известно, зла они мне желают или добра. А я наконец-то нахожу в себе силы разорвать паутину страха. Самый большой крабочеловек, сидящий прямо передо мной, теперь взирает как будто неодобрительно, если не сказать сердито. Похоже, ему не понравилось мое ментальное сопротивление. Так ученый со скальпелем в руке наблюдает свысока за корчами червя.
Во мне загорается гнев, и страх, точно ветер, раздувает это пламя. Отчаянный прыжок к ближайшему монстру – и сокрушительный, смертельный удар. Перекатываюсь через корчащееся тело – и бегу прочь.
Но убегаю недалеко. Вспоминаю, что поклялся отомстить за смерть Глории. И кому же мстить, если не этим тварям? Ох, неспроста вздрогнула невеста, услышав от меня проклятое слово «краб». И неспроста предположила, что дьяволу подошло бы крабье обличье. Уже тогда, наверное, нечисть подкрадывалась к нам, щекотала чуткие фибры женского мозга своими гнусными психическими волнами.
Я повернул назад и с занесенной над головой дубиной сделал несколько шагов. Тотчас твари сгрудились, как завидевшее льва стадо скота. Но при этом они грозно воздели клешни, и на меня обрушились жестокие мысленные эманации, да еще какие плотные – я словно налетел на глухую стену.
И все же было понятно, что краболюди устрашились. Твари медленно отступали к утесам, ни одна не посмела напасть.
Обстоятельства вынуждают меня поскорее закончить рассказ. С того дня я веду яростную и беспощадную войну против расы, чья культура и интеллект безусловно превосходят человеческие. Встретившиеся мне существа, судя по некоторым признакам, были учеными. Но случайно погибла Глория или стала жертвой очередного мерзкого эксперимента – об этом я могу лишь догадываться.
Вот что мне удалось выяснить. Остров имеет форму ступенчатой пирамиды: уступ за уступом, и последний ярус, невесть который по счету, – венчающий ее город. Но с пляжа невозможно увидеть постройки, их заслоняет кромка нижней террасы. Чудовища спускаются на берег по тайной тропе; обнаружить ее мне удалось только что. Они охотятся на меня, а я – на них.
И еще я открыл истину, справедливую как для людей, так и для этих бестий. Чем выше развита психика народа, тем слабее его физические возможности. Я, безусловно проигрывающий крабочеловеку в интеллекте, так же опасен для него в рукопашной схватке, как горилла – для безоружного профессора. Сила, ловкость, острое чутье – вот мои козыри. О такой координации движений, как у меня, островитянин может только мечтать. Короче говоря, все перевернулось с ног на голову: они – развитые и цивилизованные, я – дикарь, одержимый жаждой мести.
Я не прошу и не даю пощады. Что для них мои желания и надежды? Не погуби они мою подругу, я бы никого из них даже пальцем не тронул. Орел не нападает на человека, если тот не пытается разорить гнездо. Краболюди отняли жизнь у Глории и разрушили мою жизнь. Так ли уж важно знать, что их толкнуло на душегубство, обыкновенный голод или стремление развить какую-то бесполезную теорию?
Один-единственный волк способен перерезать целое стадо овец. История знает случаи, когда лев-людоед пожирал целую деревню. Я волк, я лев для народа – если можно этих тварей назвать народом, – обитающего на Черном Побережье. Пищей мне служат моллюски; еще ни разу я не заставил себя отведать «крабьего» мяса. Охота не прекращается ни днем, ни ночью; я и при свете звезд рыскаю по пляжу, устраиваю засады среди камней и взбираюсь на обрыв, насколько удается. Борьба изнуряет меня, и вскоре я буду вынужден признать поражение. Враг сражается ментальным оружием, против которого я беззащитен. Непрестанные атаки чужой воли ослабляют и тело мое, и душу. Бывает, я целый день тщетно подстерегаю одного-единственного монстра, а назавтра убиваю нескольких. Но все равно конец предопределен.
Психическая сила, главное оружие краболюдей, намного превосходит человеческий гипноз. Поначалу мне не составляло труда прорваться через тугие мысленные волны и прикончить островитянина, но сородичи павших вскоре выявили слабые места в моем мозгу. Не понимаю, как им это удалось, но факт есть факт: мне все труднее даются победы, каждая схватка – это сущий ад. Враждебные мозговые излучения то хлещут в череп струями расплавленного металла, то задувают ледяным ветром, выжигая, вымораживая не только рассудок, но и саму душу.
Я лежу в укрытии, и когда появляется крабочеловек-одиночка, набрасываюсь на него. Убить врага нужно быстро – льву несдобровать, если он не справится с охотником, прежде чем тот возьмет его на мушку.
Не всегда удается выйти из схватки физически невредимым. Вот не далее как вчера агонизирующий недруг дотянулся клешней и отсек левую руку по локоть. Однако он не убил меня – а значит, я проживу достаточно долго, чтобы свершить возмездие. Там, на верхнем ярусе, среди облаков прячется город краболюдей, обиталище ужаса; я проберусь туда и устрою ад! Мне так и так осталось жить недолго, я видел мысленным взором, что за смерть меня ждет – есть у здешнего невероятного оружия еще и такое свойство. Но левая культя надежно перевязана, я не истеку кровью. Разрушающийся мозг продержится до самого конца, правая рука здорова, и при мне верная железная дубина. Я заметил: на рассвете краболюди норовят укрыться на верхних уступах. А то, что в это время их очень легко убивать, обнаружилось уже давно. Простая логика подсказывает, что их вожди на утренней заре тоже вялы и заторможены.
Эти строки я пишу при свете низкой луны. Скоро в предрассветной мгле я по тайной тропе поднимусь в облака, а там найду город демонов. И едва порозовеет восток, начнется бойня. Я буду разить, крушить, мозжить! Навалю гору вражьих трупов! А потом умру сам. Хорошая, достойная смерть. На тот свет я уйду с чувством выполненного долга.
Милая Глория, луна клонится к горизонту, близится заря. Не знаю, следишь ли ты из царства теней за кровавыми подвигами твоего жениха, но пока я сражаюсь, не столь тяжко страдает моя осиротевшая душа. В конце концов, мы и эти твари принадлежим к разным биологическим видам, и таков уж суровый закон природы: разные виды никогда не будут жить в мире.
Краболюди отняли у меня нареченную. За это я отниму у них жизнь.