– Иди, иди! Не останавливаться!

Кончик меча упирается в дряхлую шею, прокалывает кожу, тонкая струйка крови промочила ворот гномьей рубахи.

– Но ты ведь отпустишь, правда?

Старик выворачивает шею, на скуле огромный кровоподтёк, но это от рукояти меча.

Я похоронил Роуди в коротком штреке, что подле проклятой пещеры, в ярости круша кувалдой по стенам, по крепям, пока не начал рушиться низкий потолок. В кармане сапфир – прощальный подарок, на память о жадности и безрассудстве, дружбе и предательстве.

Я долго брёл, всхлипывая и коря, что так и не поговорили, так и не сказал «прощаю» на содеянное ещё тогда, в Лесу Тролля. Брёл по бесконечным туннелям поселения, мимо разорённых комнатушек, полных сгнившего скарба. Штольни расходятся веером от посёлка, я шёл наугад, кругами в подземном лабиринте, пока на шиворот не кинулся безумный дед. Только его заточенные точно иглы зубы привели в себя, оставив аккуратную линию дырок на загривке.

– Конечно! На кой ты сдался. Вот выведешь на поверхность – гуляй куда хочешь! – соврал я, не моргнув глазом. Ненависть заставляет кривиться губы, покатилась упругой волной к пальцам, в них дрожит рукоять. Усилием воли остановил руку, готовую разить.

Старик перестал шаркать, в шаге некая упругость. Я насторожился, повёл носом – спереди тянет свежим воздухом.

Мы подошли к приоткрытым дверям, деревянные створки погнили, рассыпаются от малейшего толчка. За дверным проёмом бессчётное число ступеней вверх. Старик притормозил, чувствительный укол в шею заставляет топать дальше.

Поднялись в знакомой архитектуры гномьей башне, полой изнутри до самого верха, в крыше ярким пятном люк без крышки, под подошвами сапог с треском лопаются остатки стёкол. Открыть секретный ход изнутри куда проще – рука деда потянула рычаг.

Сперва безуспешно, но вот каменная дверь рухнула куда-то вниз под пол. Дед мигом припустил, но ловкая подсечка – и дряхлый гном гремит костями в пыль у подножия башни.

– Куда собрался?…

Щурясь от яркого солнца, я вышел на расчищенную поляну вокруг башни. Чем поливали гномы, какой дрянью, останется загадкой, но деревья боятся переступить незримую грань, жмутся друг к дружке ровной линией в полусотне шагов.

– Дык, это, отпустил же, да? – протараторил старик, вставая, ощерился заточенными зубами.

Я вытянул меч острием к гному.

– Поговорим?

– О чём… господин?

– О подземелье, конечно. О тварях, о ловушке и о приманке для жадных кладоискателей!

Я выудил камень. Взгляд древнего гнома метнулся к сапфиру, прежде чем совладал с лицом, я отметил миг узнавания.

– Здесь, в лесу, прокурор – медведь, судья – меч. Как-то так говорят. Медведь – это я.

Гном бухнулся на колени, пополз, руки протянуты в мольбе.

– Пощади!!! Что мне оставалось делать? Меня бросили, заперли в шахтах!

– Что ты брешешь? Мы выбрались легко!

– Я говорю правду! – сверкнул глазами старик. – Это было давно, двери сгнили сами по себе, прежде чем смог выбраться… но зачем выходить? Столько лет прожив в подземелье, жрякая змей, я возненавидел всех, кто ходит по поверхности!

Старика как прорвало, слова лились неудержимым потоком.

– Те людишки искали жилы. Я бросился на колени, умолял забрать с собой, но они лишь насмехались, заперли все двери – вновь оставив подыхать. Тогда я решил губить всякого, кто сунется в шахты, в поселение! Да! Да, это я, я придумал ловушки, прикормил тварей, запрятал амулеты, что гасят свет. И дураки пёрли, не часто, но один за другим. От них не оставалось и косточки! Ха-ха-ха!

Старого гнома затрясло, то ли в хохоте, то ли в рыдании.

– Отпусти! Я больше никому не причиню вреда! – взмолился старик. Поймав мой взгляд, запричитал пуще: – Нет, не-ет! Я уйду, уйду куда глаза глядят, найду гномов. Или нет, просто уйду, буду помогать, найду семьи погибших… не-ет!!!

– Ты даже не знаешь, как их звали!

Гном заскулил, из глаз катятся горошины слёз.

– Как твоё имя? – спросил я.

Старик помотал упрямо башкой. У меня во рту горечь, отступил на шаг.

– Гнома, что ты погубил, я знал как Роуди.

– А-а-ргх!

Старик бросился на меня, во взгляде совершенное идеальное безумие. Отработанным в подземелье движением я вывернул кисть и позволяю мечу принять тело. Удар старика был так силён, что отбросил на шаг. Старый гном завалился в пыль, глаза быстро подёрнулись мутью, на острых зубах оседала красная пена. Я упёрся ступней в плечо, лезвие легко выходит обратно, кровавое. Вытер с отвращением об одежду мертвеца.

До кромки леса остаётся десяток шагов, когда от стволов отделилось гибкое тонкое тело. Я узнал и русые волосы поверх острых кончиков ушей, и сперва надменный, затем удивлённый и любопытный взгляд. Руки скрещены на груди, на поясе сабля, за спиной короткий лук, изогнут изрядно. Вернулась в чащу леса, нашарила что-то тяжёлое. Швырнула в пыль у моих ног.

– Это уже не понадобится, верно? Где товарищ? Если это он пускает кровь в пыль, то весьма постарел!

– Он погиб, – сухо ответил я. – И мню я, вы знали, что нас ждало!

Эльфийка вздёрнула нос, в миндалинах глаз возмущение.

– Ничего мы не знали! Я уж точно! Просто надо было открыть шлюзы, кому если не гному? Что случилось? – зачастила она. Я не ответил. Добавила неуверенно: – Так что, мы в расчёте?

По синеватой стали обуха гномьи письмена, даже руны. Со вздохом подобрал и чуть не выронил – какая тяжёлая!

– На этой поляне прозвучала пара имён, и оба с печалью, – начала девчонка. – Добавим радости. Я – Натаэль, запомни, чужак!

И уставилась в ожидании. Пальцы мнут изящный поясок с вышитыми синим цветочками.

Я молча отсалютовал и зашагал на запад не оглядываясь.

Горы близко, вершины шапкой поверх невысоких деревьев, солнечный диск катится по склону того самого пика. Тени гор от светила прочь, гигантскими стрелками отмеряют срок до падения Талисмана.

Проклятый лес растёт густо, слишком густо даже для мелкинда. Стволы толщиной в руку как волоски гигантской щётки. Я буквально продираюсь, меняя клочки одежды на кусочки светлой коры. Ветви хлещут по лицу, исцарапали руки, меч и секира цепляются рукоятями, осаживая назад.

Впереди светлеет, пробираюсь к опушке. Вырвался из сучковатых лап, и вовремя! В лиге пути давешний отряд рыцарей, я узнал стяг, втягивается в ворота большого города.

В воротах движение в одну сторону, путники спешат под укрытие стен. Солнце не успело сесть, последние лучи касаются верхушек высоких башен, золотят шпили, но поодаль от стен уже шастает всякая нечисть. Издалека великаны не производят впечатления, на вид обычные мужики, пока не подвернулся несчастный крестьянин или дурная корова, только тогда понятен рост. Из-за покрова леса, вполне безопасного днём, огоньки глаз ночных хозяев уставились пристально и жадно на людское поселение.

Стража скрестила подозрительные взгляды на свёртке за плечом. Сержант сделал знак, и из караулки шагнули ещё двое.

– Меч, секира, одёжка с чужого плеча – похож на дезертира! Что скажете, ребята?

– Похож! Мелкий только.

– Точно похож!

Я промолчал, но выудил монету, бросил небрежно. Брови служаки домиком при виде золота.

– С другой стороны, кто прогонит знатного воина? Нам в Дециаре ой как нужны!

Я кивнул с надменным видом наследника в путешествии инкогнито и поспешил убраться. В животе мощно урчит на запахи из таверн, полдюжины заведений невысокого пошиба в двух шагах от восточных врат. Я спешу мимо, на оставшийся золотой можно и купить половину кабака, и отправиться с проломленной головой в тупичок – как повезёт.

На кривой улочке полно народу, прут в центр, навстречу стража на стены, бдеть до утра. Здесь ночь продержаться – деяние, жизнь прожить – подвиг. Тролли лезут из болот поживиться у деревень, те похожи на крепостцы за частоколом. Великаны пробираются холмистыми равнинами шуровать на окраинах, ловить путников возле торных трактов. Велеты спускаются с гор, редко и всегда по одному, но такие мощные, отрядом латников не совладать. Гарпии, несыти, горное лихо – не перечесть, и все как на праздник.

Улица оборвалась у пустыря, земля под ногами вытоптана до твёрдости камня, вокруг – глухие стены высоких домов, поверху узкие окна-бойницы. В проёмах окон не видно зрителей, но они там, прячутся за богатыми занавесками. В центре пустыря готовится любимое зрелище местного люда – колдунью уже вяжут к столбу. Люди с кривыми от ненависти лицами тащат хворост, взрослый, старик, ребёнок – у каждого хотя бы ветка. Я протискиваюсь к центру, щурю глаза рассмотреть привязанную.

Жертва кажется невысокой, светлые волосы растрёпаны, измазаны засохшей кровью, когда били, как водится, схватив по навету. Совет Шестерых регулярно проводит рейды, ищут одарённых, упрямых, усердных. Судьба их печальна, более умелые отправляются продлить деньки в Цирк Магикус на развлечение знати, остальных – на потеху толпе попроще. Вот и эта, колдунья, с позволения сказать, отшила поди богатого соседа или ещё чем не угодила. И сразу – донос. И врываются тёмной ночью Десять-в-масках, в руках зловещие крюки чёрной стали, на шеях мощнейшие амулеты защиты – им-то можно. Несчастную волокут, обязательно за ноги, кидают в застенок. Пара дней самой жути, и костёр покажется избавлением.

Сумрачный взгляд несчастной скользит по толпе равнодушно, губы плотно сомкнуты, запеклись кровью. Я стою невдалеке, единственный без печати мерзкой радости и предвкушения, но и меня гложет чёрное любопытство. Взгляд обречённой выхватил меня из толпы, веки затрепетали, словно узнала и забрезжила надежда. Но нет. Несчастная опустила очи долу, голова вниз, подбородком поверх ключиц, те трогательно выпирают, как у ребёнка.

В Магикус не взяли, значит, не колдунья, и это должно быть ясно каждому на площади, стоит задуматься. Но кто захочет испортить такую потеху? Я огляделся, человек под боком добротно одет, на вид способен если не думать сам, то пересказать внятно чужое.

– Эй, почтенный! Не знаете, почему колдунья не в Цирке?

Бюргер смерил с головы до ног, взгляд зацепился и за подозрительный свёрток и за драную куртку.

– Так упорствует она! Люди бают, за допрос пристрастный ни разу не колданула, шкуру спасая. Какой с неё толк в Магикусе?

– Может, не колдунья вовсе?

– Точно колдунья! Приятель свояка слышал – хватали. Шум, огонь, молнии, трёх дециматоров пожгла! – возразил бюргер, добавил почти шепотом: – Чтоб им, окаянным!

Быстро глянул по сторонам, на меня. Я бровью не веду.

– Я вот что скажу. Зря они всё это…

– Что зря? – делано удивился я.

Бюргер сник.

– Да не, не, это я так… Я всем сердцем против проклятых колдунов! Ура, ура великой Шестёрке!

На последней фразе голос сорвался на фальцет, тотчас тонет в слитном рёве: «Ура! Ура!!!».

Помощник палача отправился проверять крепость пут, а бюргер уставился жадно, не выглянет ли острая грудь из разорванного от ворота до причинного места платья.

От подножия столба повалил дым, кто-то ругнулся, выхватывая сырые дрова из огня. Дым пропал, жаркое пламя лижет кончиками ноги несчастной. Толпа замерла, притихла. Из задних рядов крик: «Гори, ведьма! Жги!». Сотни глоток грянули как по команде: «Жги! Жги! Жги!!!». Слитный рёв накатывает резкими волнами, бьёт по ушам в злодейском ритме. Я вдруг осознал, как тогда с Унрулией, что вишу над площадью. Люди колышутся как травинки, в центре пожар, что вот-вот сожжёт души.

Колоссальный, но незримый груз, чувство, знакомое прежде – тут как тут, ринулось мять и давить. Но я наготове, непонятным самому усилием направляю незримые силы, мощь течёт вокруг и через меня, туда, затушить смертельный костёр.

Меня вбило обратно в тело, как в доску гвоздь, нутро вибрирует от призрачного удара. Вокруг крики, мелькнула перекошенная харя бюргера. Я повернулся. В центре пустыря пламя до небес и дымит так, будто разом сожгли всё мокрое сено в округе. Люди мечутся, круг яростного пламени всё шире, пожирает тела тех, кто в беспамятстве.

Удушливый серый дым валит вверх и в стороны, катится волной к краям площади. Нас подхватило волной обезумевших людей, вокруг кашляют, только мне нипочём с мелкиндской толстокожестью ко всяким отравам. Обернулся и жадно высматриваю, что с колдуньей. Возле столба прояснилось – нет столба, как и колдуньи нет. Чёрная яма, такая от удара небесным камнем, веером десятки неподвижных тел, дальше – сотни, но ещё шевелятся. Мне стало дурно, едва не пал на колени, но толпа сжала локтями, плечами и несёт к одному из проходов.

Бюргер держится рядом, глаза выпучены, палец с обгрызенным ногтем, подушечка в чернильных пятнах, указывает на меня. Кричит, зовёт кого-то, а палец всё тычет. На выходе с площади ждут два отряда – децимарии в чёрном.

– Он, это он виноват! Держите, хватайте! – захрипел бюргер, но тронуть побаивается. Децимарии благоразумно отступают на боковые улицы и уже там встают железной стеной.

Я двинул бюргеру рукоятью меча в зубы, поднырнул под молодецкий удар справа. И на прорыв! Позади крики и ругань, шум доброй драки. Вылетел из толпы, сразу в проулок, десяток шагов и спиной в дверную нишу. Дышу часто, а перед взором сожжённые мертвецы.