Туман редеет, плотное облако садится мерзкими маслянистыми каплями на лицо, одежду, лезет липкими пальцами за шиворот. Видать далеко, шагов на пятьсот, только смотреть не на что. Под ногами плотная шуба мха, блюдца луж местами сливаются в слишком широкие, чтобы их обходить, запруды, и приходится с опаской переходить вброд, ноги проваливаются, хорошо, если по колено. Крестьянский набольший и Унрулия вилами меряют глубину, в иные омуты нельзя ступать вовсе. Следом прёт недоросль и я верхом на нём, широкая ладонь держит крепко за голень, слабо чую, как впились пальцы. Все трое пыхтят, по уши в тине, по пояс в ряске. Только легконогий Эритор скачет с кочки на кочку как кузнечик.

Я достал колечко, на медь наложены нехитрые чары поиска из последней магии оберега.

– Велика ли Гнилая Топь?

– Да нет, не велика, если идти как мы. Но широка в объезд, полдня хорошей скачки посуху. Ползём как черепахи, зато поперёк, выйдет быстрее! – ответил крестьянин делано бодрым голосом.

Там и сям пласты мха пробивают черные пеньки погнивших стволов, дальше и вовсе лес корявых деревьев без листьев обещает твёрдую почву под ногами. На ветках вороны, беззвучно открывают клювы, глядя на нас, но взлетать не спешат, толстые как утки.

– Это что за лесок?

– Не знаю, дальше Проклятой деревни не ходили. Теперь действительно проклятая… – вздохнул набольший.

– Кольцо тянет туда, и сильно!

Мы ступаем меж стволов, вороны взвились лениво и плавно, молчаливые, только шелест крыльев над головами. Закружили в чёрном хороводе, как над падшими, аж жуть берёт. Деревья стоят редко, приземистые, подле стволов круг из лохмотьев коры, ветви гладкие и скользкие. Тянутся в стороны, цепляют соседние, мешая пройти, едва заденешь, ломаются с трухлявым щёлком.

Впереди тёмная гладь, озерцо не большое, не маленькое, посреди крошечный остров с приземистой хибарой, такой же чёрной, как и всё деревянное вокруг. Ввысь от острого конька крыши дымок, серыми завитками из щели над дверью. К берегу острова носом приткнулась лодчонка. Вокруг никого.

– Что за строение? – поинтересовался я у набольшего, слезая, не без помощи, наземь.

– Откуда знать, так далеко не ходили.

– Тянет туда, – заявил я, пряча колечко. – Что-то лодки не видать. Хотя вон она, на том берегу! Есть добровольцы вплавь?

На меня посмотрели как на умалишённого. Только во взгляде Унрулии непонятная тоска.

– Я! Я поплыву!

Унрулия ахнула. Звонкий голос мальчишки режет слух, заставляет кого в смущении отводить взгляд, кого хвататься за сердце.

– Не пущу! С ума сошёл, мало ли что там, в глубине!

Набольший помялся.

– Э-э, уважаемая! Больше некому. Мы, в деревне, плавать не приучены, от старой речки один ручей, – проговорил он, разводит руками. Кивнул на меня. – Колдун наш нынче, того, как топор!

Губы Унрулии задрожали, глаза наливаются влагой, схватила сына за руку так крепко, что Эритор шипит от боли в побелевших пальцах.

– Смелый парень, сразу видно, герой растёт! – попытался я успокоить. Унрулия при слове «герой» вздрогнула всем телом. – Совсем без защиты не отправим, – добавил я, как о деле решённом. Эритор обернулся. – Возьмёшь мой клинок.

Я вытащил нож, хранилище магии – кристалл в рукояти – мёртв. Ищу взглядом что-то твёрдое, слева набольший опёрся на вилы, одежда в разводах сажи, лицо не чище – лопоухий посланец из преисподней. Я вдарил со всех сил рукоятью, аккурат камнем по бронзе зубцов. Кристалл взорвался крошевом, в сверкающую пыль, частицы усыпали серебро клинка. Лезвие потемнело до серой стали, лишь кромка сверкает, как мелкими алмазами посыпана. Эритор принял в ладони благоговейно, точно рыцарь свой первый меч.

– Помни, у тебя один-два удара! После можешь хоть выбросить, толку будет чуть.

Мальчик замедленно кивнул, челюсти сжаты. Унрулия отвернулась и как-то сгорбилась, лицо прячет в ладонях. Эритор приобнял на миг, прижался. Не дождавшись ответа, зашагал к воде. Унрулия дёрнулась вслед, я поймал за рукав, избегая коснуться кожи хоть пальцем.

– Всё будет хорошо, верь мне, я обещаю! – сказал я.

Унрулия резко вырвалась, не удостоив взгляда, но замерла. Эритор в воде по пояс, дрожит от холода. Медленно погрузился по шею, плывёт, стараясь не гнать волну, ноги дрыгаются как у лягушонка, руки мерно гребут в стороны, в зубах рукоять кинжала.

То ли в озере зубастого никого, то ли Унрулия так крепко держала кулачки, но Эритор благополучно достиг лодки. Стащил на воду, не привязанную. Сперва лодка плывёт сама, Эритор затаился на дне – прирождённый лазутчик! Но вот показалось весло, лопасть бесшумно двигает воду то с правого борта, то с левого. Лодка ускорила ход, через несколько минут тычется в корягу в десятке шагов от нас. Эритор сияет победной улыбкой.

– А что, молодец! – воскликнул я.

Все хлопают, уже не мальчика – юношу, по плечам, только Унрулия сложила на груди руки и воротит моську. Эритор подошёл, шмыгнув носом, заглядывает снизу в глаза, прижался, обхватил за талию и тыкнулся лбом в живот. Унрулия упрямо пытается сдержать улыбку, но та прорывается в уголках губ. Эритор всё понял по глазам, рассмеялся счастливо.

– Держи кинжал, Виллейн! – проговорил Эритор с сожалением, протягивает клинок.

– Оставь у себя, пригодится больше, чем мне.

Смех затих, оскорблённая было тишина тут как тут. Лодка просела под нашим весом до края бортов, озеро скользит тихо мимо. Я заглянул в глубину. Вода прозрачная до дна, но солнечный свет не в силах пробить толщу, и смотрю как в тёмный колодец. Видны спины рыбёшек, светлая стайка поплыла вверх. Рыбины из белых чёрточек превращаются в метровые брёвна.

Эритор на носу, мы с Унрулией на задней скамейке. Тонкие длинные весла как игрушки в крестьянских руках, островок приближается с пугающей быстротой. Набольший весь в мыслях, глядит под ноги.

Зрачки детины расширились, в больших карих глазах я уловил тень движения. Оглянулся, на покинутом берегу знакомые уроды, пробуют лапами воду. Один залез, циркач, на корягу, покосившийся ствол нависает далеко над водой, конец в лохмотьях коры. Упырь шагнул с опаской, ещё, ногти на пальцах ног как крюки, впиваются в скользкую древесину. Осмелел, шагнул на кору, отгнившая, тотчас сорвалась вниз. Упырь взвыл и рухнул в воду, пальцы лишь царапнули склизкую ветвь. Метнулась белая стая, мощно забурлило, булькнуло сыто и влажно, от упыря грязно-красное пятно на поверхности. Товарищи твари попятились и жалко скулят.

– Утоп, – проговорил недоросль. – Не то, чтобы сам.

– Не, видно, плавать не умеют. Значит, будут стеречь, – высказался набольший. Глянул на меня уважительно. – А магия-то работает!

Я поймал испепеляющий взгляд Унрулии, пожал еле заметно плечами – хорошо, что хорошо кончается.

Лодка чиркнула дном, благополучно застряла на мели. До островка один шаг, спутники торопясь попрыгали наземь, забыли про меня. Под подошвами тех, кто может ходить, тёмный, почти чёрный песок, блестят кусочки слюды и кварца. Я кое-как вылез, зачерпнул мокрую горсть.

– Зачем тебе песок, Виллейн? – спросил Эритор. – Колдовать?

– Нет. Просто красиво. Смотри как сияет! Посижу тут, полюбуюсь!

Я приблизил ладонь, песок из блестящих и чёрных крупинок, чёрные поблёскивают гранями, блестящие налились чернотой изнутри.

– Долго любоваться будем? – грубовато бросил набольший.

– Может, в последний раз, кто знает, что ждёт в хибаре?

Обнадёжив товарищей, я начертил на песке несколько фигурок. Хлопнул, отряхивая ладони, резкий сухой звук подкинул деревенских на ноги.

– Идём!

Островок невелик, несколько шагов и набольший решительно стучит кулаком в дверь. От ударов сыпет мусором со стен. Крыша развалюхи набекрень, свесила драные скаты, бревна вкривь и вкось, готовят побег из венца. Лёгкое шарканье с той стороны, скрип засова, дверь попытались открыть. Остатки мощных петель давно для обмана, створка выпала наружу, зашибив набольшему ступни.

Мы ворвались, детина тащит меня под мышки. Эритора оставили позади, пацан сопит недовольно, пальцы на рукояти ножа, тянет шею рассмотреть из-за спин. В хибаре полно чада, в центре единственной комнаты очаг, выложен камнем прямо в земляном полу. На треноге булькает варевом котёл, запах отвратный. Старая ведьма забилась в угол, на скамейке вдоль стены кто-то лежит, тело укрыто обширной дерюгой.

– Вот и свиделись, милок! Спасибо за ключик!

Ведьма висит на стене, костлявые лапы с когтями растянуты в стороны, кожаные верёвки глубоко врезаются в пергаментную кожу. Ноги крепко связаны повыше ступней, пальцы царапают пол. Седые патлы обрезаны криво, лежат неопрятными прядями подле ног. Старое тело высохло, давно не грудь, а пустые мешки закрывают, как шторы, впалый до спины живот.

– А ну, говори, чем опоила племяшку! – проорал набольший, рукой утирает капли со лба.

– Ха-ха-ха-а! Ах-ха-ха! Ми-илок! И-ии! – воет ведьма, пена клочьями на остром подбородке, мутные глазки лезут прочь из глазниц.

– Тьфу на тебя!

Набольший швырнул вилы наземь, от алых кончиков зубьев дымок, шипят жирком, остывая. На животе ведьмы четыре следа, палёная кожа мерзко воняет, кровь запеклась в неглубоких ранах.

– Ничего не добьёмся от сумасшедшей! Расспрашивай сам, колдун! – рявкнул крестьянин, повернувшись ко мне.

– Разве не предлагал с самого начала? Пойди к остальным!

Крестьянин толкнул дверь, забыв про сломанные петли, ругнулся, приставил створку обратно. Ведьма толкает в спину издевательским хохотом. Я сижу на земляном полу, ноги вытянуты в сторону очага. Позади на лавке племянница набольшего, судя по росту – вполне взрослая. Холстина, которой укрыта, вздымается высоко при вдохе, под грубой тканью очертания грудей таких размеров, как если сама мать сыра земля избрала воплощением! Зад под стать, узкая скамья неспособна вместить, и роскошное тело лежит как собака на заборе.

Я глянул на вилы и поморщился.

– Всё, хватит мычать, поговорим как коллеги.

– Нечего мне сказать, хоть на части режьте!

– Сказать, может, и нечего, – согласился я, – а вот предложить есть!

– Мне? Вам? – удивилась ведьма.

– Да-да, тебе, нам. Ведьмин дар!

– Ах ты… откуда про дар вызнал?!

– Книжки читал, – скромно ответствовал я. – Старая ты, совсем с умом попрощалась, сил молодиться нет – а всё никак не окочуришься! Ты бы и рада, думаешь, не знаю, каждый день как мучение? Но передать дар некому! Потому зазывала детей, потому опоила племяшку, – я выдержал паузу. – Без толку, насильно дар не передашь, человек в сознании должен быть и сам согласен. Скажешь, не прав?

Лапы, бывшие когда-то руками, натянули верёвки, сыромятная кожа врезалась в запястья так глубоко, что вот-вот оставит культяпки. Под облепившей кости кожей видна каждая мышца, дёргаются в общей судороге.

Неимоверным усилием ведьме удалось совладать с телом.

– Прав ты, – прохрипела ведьма, – помоги, помоги передать дар! Девку разбудить просто, на полке третье слева снадобье, одну каплю дашь. Только не больше, а то издохнет. Видишь, я помогаю, помоги и ты, милок!

С трудом подцепив меж зубцов вил, я добыл склянку. С края повисла тягучая капля смолянистой жидкости, пала меж губ в приоткрытый рот девахи, и сразу – вторая!

– Проклятье!!!

Сперва ничего, девичье лицо остаётся спокойным. Я невольно залюбовался. Веснушки над носопыркой, сочные губы и золотистая коса – крестьянская девушка, кровь с молоком, таких сотни. Нос прямой, высокие скулы и выразительная бровь – переодеть да сделать причёску – сойдёт за леди.

Открыла глаза, чёрные зрачки во всю радужку сузились, уступив голубому, дерюга полетела прочь. Племянница набольшего, в чём мать родила, вышибла дверь, унеслась. Снаружи вскрик, топот ног. Спустя несколько минут набольший с детиной ведут под руки обратно, недоросль старательно отводит взгляд от колыхания шаров грудей. Усадили насильно, я подал дерюгу.

– Ой, где это я?

Я сделал крестьянам знак выйти.

– Ой, а вы кто? – спросила девушка, поджала ноги коленями к подбородку, натягивает дерюгу повыше.

– Ты в логове ведьмы. Вот она, на стенке висит.

Девушка вздрогнула, взгляд заметался по хижине в поисках выхода.

– Ой, настоящая ведьма! Как в сказке бабули!

– Ты не бойся, привязана крепко. Да и сил нет совсем. Я вас оставлю ненадолго, послушай, что скажет. Решать тебе, не захочешь – не надо! Всё поняла?

– Ой, а как же я одна здесь останусь? Ой, я боюсь!

– Кричи, если что.

– Не будет кричать, чай, не дурная. Правда, детка? – встряла ведьма.

Я кликнул детину, вместе вылезли наружу, если держать под плечи, уже могу переставлять ноги. Солнце к закату, диск растянут в стороны красным блином, надоевший туман снова предъявляет права на болото. Издалека то протяжный вой, то влажный чмок.

– Ну что там? – набросился дядя девушки.

– Беседуют по душам. Ты не бойся, ведьма беспомощна. Договорятся, будет у вас ведунья в деревне. Нет – так нет.

– Слыхал от дедов про такое, но и подумать не мог, что с племянницей приключится.

– Что такое, о чём вы? – заинтересовалась Унрулия. Они с сыном на бревне у стены. – Почему нас не пустили?

– Вот и хорошо, что ушли. Не дело мальчишке на пытки смотреть. На голых баб тоже рано!

Эритор зарделся и сразу насупился. Я продолжил:

– Дело в ведьме, ей передать дар ведьмовской зело надо. Пока не отдаст, сама не издохнет. И нам не вырваться с острова, упыри на её силу идут, слышите вой? Кругом обложили.

– Почему бы не убить? – спросил Эритор, поигрывает ножом. – Это проще!

Унрулия ахнула, я покачал головой.

– Проще, да неправильней. Ведьма не всегда во зло. Пока молода и сил полна, помогает людям, животным, даже растениям. Край, где обитает ведьма, узнаешь всегда – в нем как-то всё ладно, и стада тучны, и волки сыты, колосья с лишним зерном, от рыбы тесно в ручьях.

– Не очень похоже на эти места и существо на стене, – заметила Унрулия.

– В этом суть ведьмовства. Если здесь хорошо, в десятке иных мест плохо, хуже обычного, будто невидимой рукой стянули удачу в одну точку. Вечно так продолжаться не может, сила иссякнет, природа возьмёт своё, даже больше. Благодатные края высохнут пустынями, покроются болотами, – пояснил я, указывая на топь. – Добрые ведуньи превращаются в мерзких старух, кровожадных монстров.

– Значит, и ты, Виллейн, превратишься в кого-то плохого? – спросил Эритор.

– Я не ведьма! Чтобы превратиться в противоположность, надо сперва кем-то стать, – ответил я, но не Эритору, Унрулии, глядя в глаза.

– И каждый стремится заполучить свою удачу, наплевав на соседей, на будущее чужой земли, – горько произнесла Унрулия.

Я пожал плечами:

– Таковы люди. Можно забивать ведьм камнями, но что это даст, кроме потехи толпе?

– Люди? Не только люди, но и гномы, и эльфы, кто угодно! Разве мелкинды исключение?

– Конечно нет! – ответил я. Добавил, блеснув улыбкой: – Исключение – я!

Дверь хижины упала как подъёмный мост замка перед атакой рыцарской конницы. Мы замерли в ожидании, в клубах очажного дыма ступила молодая девушка, на руках высохшее тело ведьмы. Не обращая на нас внимания, идёт к озеру. У кромки воды руки разжались, тело кануло с тихим плеском, и камнем на дно. Девушка обернулась. Ладонь Унрулии прикрыла глаза Эритору, тот завертел моськой подглядеть.

– Одежда найдётся? – спросила девушка, глубокий женский голос чарует, бросает в жар. Крестьяне не могут оторвать взгляд от зовущего тела. – Зовите меня Рилайной!

От холода соски на ядрах грудей заострились, нацелены в жертву. Девушка улыбнулась:

– Но ты можешь звать Рилей, милок!