Мне было тогда тридцать пять лет. Однажды я мылась в душе и обнаружила на своем теле что-то странное. Я еще раз ощупала это место. Действительно, на груди появилось какое-то уплотнение. Я провела очень неспокойную ночь, уговаривая себя, что это, скорее всего, игра моего воображения, а не злокачественная опухоль. Настало утро, но уплотнение не исчезло. Следующие несколько дней я ездила по разным клиникам и сдавала анализы.

Когда я услышала диагноз, у меня внутри все перевернулось. Никто в моей семье не болел раком. Доктора удивлялись не меньше меня. Несколько дней я провела, как в тумане. Меня бросало в крайности: я то дрожала от страха, то говорила себе, что это ошибка. Но потом я примирилась со своим диагнозом и с новыми реалиями.

В первую очередь мне надо было заняться лечением, которое требовало больших душевных и физических сил. Я хотела понимать, с чем имею дело, поэтому пошла в медицинскую библиотеку, чтобы выяснить все о злокачественных опухолях на начальных стадиях развития. Я набрала научных книг и журнальных статей, отксерокопировала их и стала подробно изучать три метода лечения, которые предлагали врачи: операцию, химиотерапию и лечение радиацией.

Чтобы не утонуть в море информации, я решила сперва сконцентрироваться на операции: как она происходит и в каких случаях ее делают. К тому моменту, когда я зашла в операционную, я была подготовлена к любому исходу, который мог ждать меня в будущем.

Через несколько недель после операции я пережила шок, увидев свое покрытое шрамами тело в зеркале. Оно было похоже на сшитое из лоскутов одеяло. Моя душа тоже казалась лоскутным одеялом, сшитым нитками любви и поддержки моих родных и друзей.

После операции я начала изучать вопросы химиотерапии и лечения радиацией. Я проштудировала достаточно информации и была готова к серьезному разговору с врачом. Я согласилась на химиотерапию, но отказалась от радиации, которая «убила» бы часть легких и сердца. Я хотела сохранить возможность жить активной жизнью, пусть даже она окажется не такой долгой.

Первый сеанс химиотерапии произвел на меня сильное впечатление. В нос ударил сильный запах химикатов, и я с удивлением увидела большой зал с шезлонгами для пациентов. Я представляла себе все совсем по-другому. Процедуры проводили, не запирая пациентов в отдельных комнатах, а собрав их вместе в одном пространстве. Ряды шезлонгов и лежащие на них люди напоминали молочную ферму с рядами коров, которых присоединили к доильным аппаратам. Я старалась не смотреть в глаза лежащим под капельницами пациентам и уперлась взглядом в спину медсестры, которая вела меня в дальний конец процедурного зала.

Медсестра предложила мне лечь на шезлонг, стоящий между двумя мужчинами. Они о чем-то оживленно беседовали. Рядом с каждым пациентом стояли капельницы, наполненные красными или синими растворами, поступавшими им в вены. Пациенты не обращали на капельницы никакого внимания. Я заняла свое место между двумя джентльменами и извинилась, что я нарушаю их беседу. Эти господа спокойно отнеслись к моему появлению и втянули меня в разговор. Они сообщили мне свои диагнозы и поинтересовались, какой диагноз поставили мне. Я поняла, что моя болезнь – просто цветочки по сравнению с формами рака, которыми страдали мои соседи. «Как я могу жалеть себя, если людям приходится гораздо хуже, чем мне?» – подумала я.

Приблизительно через час оба моих соседа задремали. Потом я узнала, что сонливость – побочный эффект лечения химиотерапией. Я вынула свои распечатки и начала их читать. Позже я стала воспринимать эти сеансы как возможность отключиться, заснуть, мечтать или видеть сны о чем-то совершенно не связанным с реальностью. Сны и грезы скрашивали часы, проведенные под капельницей.

В следующие шесть месяцев я привыкла к химиотерапии и проходила ее на автомате – ложишься в шезлонг, лежишь под капельницей, выходишь в туалет и снова возвращаешься на место. В те дни, когда самочувствие было нормальным, я занималась домом и даже ходила на работу.

Лечение растянулось на несколько месяцев, и я очень ослабла. В это время я научилась принимать помощь. Если кто-нибудь изъявлял желание приготовить мне обед, я с радостью соглашалась. Прибраться у меня дома? Конечно, буду очень обязана! Купить мне продуктов? Спасибо большое. Я даже не представляю, в каких безднах отчаяния могла бы оказаться без поддержки и помощи близких людей.

Мой психический и душевный настрой имел такое же огромное значение, как и физические факторы лечения. Я читала и перечитывала отрывки из Библии, в которых рассказывается об исцеляющем прикосновении Господа.

Я фантазировала, что по моим венам носится Pac-Woman и поедает злокачественные образования. Я представляла себе, что мое тело постепенно очищается от злокачественных клеток. Эти мысли придавали мне сил и помогали позабыть о боли и страданиях.

Знакомые пациенты говорили, что у меня уйдет минимум год, чтобы физически окрепнуть и снова начать нормально мыслить, а не пребывать в тумане. В один прекрасный день я проснулась и почувствовала себя сильной и энергичной, как и до болезни. Я начала жить полной жизнью – заводила новые знакомства, путешествовала и радовалась.

Мой характер и привычки сильно изменились. Сейчас я могу проехать девять часов на автомобиле, чтобы увидеть в лесу редкую птицу. Я готова идти по кишащим опасными змеями джунглям Южной Америки в поисках редкого вида орхидеи. Когда мне предлагают попробовать странное и экзотическое блюдо, я никогда не отказываюсь. «Почему бы и нет? – думаю я. – Козлиные потроха – это же наверняка что-то вкусное!»

Каждый из нас, находящихся в тяжелой кризисной ситуации, должен найти из нее свой выход. Конечно, если бы у меня был выбор, мне бы хотелось избежать той страшной болезни, которую я пережила. Но то, что я переболела и выздоровела, научило меня по-новому смотреть на жизненные возможности, на личностное развитие и получаемый опыт. Во мне появилось больше жажды жизни и сострадания. И я благодарна за каждый новый день, который мне предстоит пережить, независимо от того, что он несет и чем будет наполнен.