Конец XIX века
Николай Степанович Завойчинский супругу свою Наташеньку любил сильнее всего на свете. Все ей прощал: характер вздорный; излишний эпатаж в нарядах и поведении; холодное порой отношение к мужу. Закрывал глаза и на многочисленные адюльтеры. Всякий раз, узнав о новом увлечении супруги, находился он на грани погибели, немолодое уже сердце грозилось не вынести таких мук. И все равно винил себя одного.
А ведь еще в юности цыганка предсказала ему смерть от руки той, кого любить станет сильнее жизни.
– Нельзя женщину ставить выше бога. – Цыганка качала головой, всматриваясь в понятные только для нее линии на руке. – Жизнь – самая ревнивая дама. Если любишь кого-то больше, чем ее, отплатит той же монетой.
Неужели теперь предсказание сбывается? Он никогда не верил в магию и подобную чепуху, а тут вдруг задумался.
Когда к нему на прием попросился странный мужик, отказывать не стал, хотя чутье говорило об обратном. Николай Степанович не просто так словцо к нему подобрал, странным тот мужик и был. Вроде старик, а вроде и нет. Седой как лунь, а держится крепко, точно силы в нем ровно что и в парне двадцатилетнем. Глаза узкие, карие с красным отливом. И хватка медвежья. Вошел и сразу к делу. Попросил внука его на службу в доме Завойчинских пристроить. Не попросил даже, потребовал.
– Мне немного жить осталось, – с самым серьезным видом сообщил посетитель. – А внучок один пропадет.
– Любезный, но каким образом я могу посодействовать? – Николай Степанович промокнул платком выступившую на лбу испарину. Эх, нужно было чутье свое слушать, не к добру просьба. – Да и не нужны в моем доме работники. Вам бы не ко мне, а…
Удар могучего кулака по столу прервал его блеяние. Хрупкая столешница едва выдержала.
– Я по совести прошу, помоги! Не хочу старое ворошить, потому и пришел сюда, не к супружнице твоей.
– При чем здесь Наталья Николаевна? – Завойчинский разнервничался, дернул на шее галстук. – Вы что себе позволяете в конце концов?
– Не призналась, значица. – Посетитель огладил бороду. – Другого и ждать не стоило. Долго я тайну хранил, сберегу и теперь. Сроку тебе даю три дня. Когда вернусь, будем иначе разговаривать. Да ты не боись, драться не полезу, без меня уже судьба постаралась. Даже жалко тебя такого.
– Какого такого? – Николай Степанович многое прощал супруге, но не приведи господь кому другому его тюфяком и подкаблучником назвать, порвет, не задумываясь. И пусть мужик втрое его шире и в полтора раза выше. Не таких ломал! – Договаривайте, любезный, коли начали.
– Все уже говорено-переговорено. Она тебя на сколько годков младше-то? Десять? Пятнадцать? – Мужик встал, натянул на голову шапку и сказал всего два слова, после чего вышел, хлопнув дверью: – Три дня.
До самого вечера Николай Степанович пробыл как на иголках. Домой ему нужно. К жене голубушке. Срочно, без промедлений! Да разве можно службу покинуть? Вот и пришлось вечера ждать, точно приговора судебного. Может, помилуют, да вернее всего казнят. За стариком он послал следом проверенного человека, который к утру обещал разузнать о нем все.
В дом Николай Степанович ворвался подобно молодому ветру, едва не снес с ног встречавшего лакея.
– Где она? Наталья Николаевна где, спрашиваю?
– Полчаса как с молодыми хозяйками воротилась с прогулки, – испуганно отвечал тот, одновременно стаскивая с мужчины пальто. – Случилось что, Николай Степанович?
– Вели ужин подавать, – обрубая дальнейшие расспросы, бросил он и направился в спальню супруги. Не ошибся, она там и нашлась. Расчесывала волосы Ольге, старшей их дочери, и пела. Близняшки сидели рядом, слушали голос матушки.
– Папенька! – Завидев его на пороге, Наденька с Верой бросились обниматься, Ольга лишь сдержанно кивнула. Вся в мать пошла. – Мы скучали по вам, папенька! Почему так долго?
Говорить дочерям о том, что со службы вовремя ушел, да почти два часа в кабаке просидел, не решаясь домой поехать, никак нельзя. А он и дольше бы просидел, только коситься на прилично одетого господина начали. Сидит, не заказывает ничего – точно шпион или полицай.
– Дела государственные задержали, – целуя по очереди малышек, сообщил, стараясь дрожи в голосе не допустить. – Дозволите с матушкой тет-а-тет побеседовать? Скоро ужинать будем, а после сладостей получите.
Девочки склонились в реверансах и хохоча убежали. Ольга вышла молча, даже не посмотрев в сторону отца. Копия матери!
– О чем поговорить хотел, Николаша? – Наталья дождалась, когда он сам к ней подойдет и сядет рядом. – На службе неприятности какие?
Николай Степанович задрал лицо к потолку, сделав глубокий вдох, и лишь после этого смог посмотреть супруге в глаза. Не глаза – озера хрустальные! Как утонул он в их глубине почти двадцать лет назад, так и не выплывет с тех пор. С годами красота ее не увяла, напротив, расцвела дивным очарованием. А ведь он давно уже старик. Прав был его сегодняшний гость, зря разозлился только. На правду ведь злился.
– На службе. – Может, ну его черта белобрысого? Придет снова, велит Николай Степанович его с лестницы спустить и всего делов. Так от такой простой мысли вдруг хорошо стало на душе, что развеселился он, обнял супругу, прижал покрепче да к устам припал. – На службе, счастье мое. Все пустое, лишь бы ты со мной рядом оставалась. Пойдем к столу, девочки наверняка уже ждут.
– Ты ничего от меня не скрываешь, Николаша? – Наталья подошла к трюмо, взяла пуховку, но, подумав, отложила. – Знаешь ведь, я тебя всегда чувствую. Не зря говорят: муж и жена – одна сатана.
– Все как есть сказал, душа моя. Народ идет с бедами своими: жалуется, просит. Но всем ведь не помочь.
– Не помочь, ненаглядный Николаша. – Женщина вздохнула, рассматривая свое отражение в зеркале. – Тебе не кажется, будто я постарела?
Николай Степанович от негодования едва дар речи не потерял.
– Как ты можешь говорить подобное, радость моя? Мне порою кажется, само время тебя полюбило и вспять пошло, только бы красоту твою сохранить и любоваться ею. – От избытка чувств мужчина встал на колени и как есть на коленях подполз к супруге. Взял ее руку в свою и приложил к губам.
– Полно, Николаша, – Наталья Николаевна звонко рассмеялась, – не заставляй меня краснеть. Вставай же.
– Буду на коленях стоять, пока не скажешь, что любишь меня. – Николай Степанович ощутил болезненный укол ревности. Ведь кто-то, как и он, может наслаждаться этим кристально-чистым смехом, целовать шею лебединую. – И как бывало не раз, тут же стал спорить мысленно с собою: «Вздор! Сплетни! Быть того не может! Супруга верна ему одному!»
Ах, если бы он действительно смог поверить в подобные мысли, жизнь стала бы куда ярче.
– Люблю, Николаша. – Женщина наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб. – Пойдем же. Не будем заставлять дочерей ждать.
После ужина они не разошлись по разным спальням, как было заведено после рождения близняшек, уединились в общей.
На следующий день Николай Степанович уехал по срочному производственному вопросу в столицу и думать забыл про мужика, угрожавшего ему в кабинете. Да и зачем думать о подобных мелочах, когда в дом его снова счастье вернулось? Наташенька будто прежней стала. Не иначе морок колдовской с нее спал.
«Вот же сказал – морок!» – досужие выдумки. Осталось еще в предсказание цыганки поверить и можно гроб примерять.
Он знал, что дом встретит его уже ставшей привычной тишиной. Давно уже его дочки не оглашают старые стены криками игры, не топочут по длинным коридорам, пугая своим задором прислугу. У них нынче другие интересы. Ольга вон замуж собралась, Наташенька обмолвилась о готовившемся сватовстве, но пока суд да дело. Пусть бы готовили подольше, проволочка ему сейчас только на пользу. Верочка с Надюшей еще папенькины лапочки, но и они имеют теперь свои секреты, которые с одной только маменькой обсуждать желают.
Николай Степанович задумался: видимо, старость все же одолела его. Стал он излишне сентиментальным, все больше живет прошлым, нежели думает о будущем. Сколько времени оставлено зря в бестолковой ревности и сожалениях. Сколько счастливых минут отнял он сам у себя, подозревая Наташеньку в грехах. Ведь обвинить ее – все равно что ангела небесного крыльев лишить, тот ничего не скажет, примет смиренно новую участь, а вот у тебя камень на душе осядет и будешь его влачить до самой смерти. А что на Страшном суде говорить станешь? Как оправдаешься? То-то же. Вот и решил Николай Степанович жизнь заново запустить, начать все с чистого листа. Прошлое вымарать беспощадно и саму память о нем запретить себе хранить.
Однако, прежде чем пойти с женой поздороваться после долгой отлучки, нужно было еще кое-какие дела порешать. Николай Степанович проследовал через сени в людскую, где ожидал его поверенный человек. Они условились на этот самый час встретиться, и поверенный прибыл точно в назначенное время.
– Узнал, о чем просил тебя? – Сделал жест рукой, велев мужчине не подниматься с лавки, откуда тот вскочил, едва завидев вошедшего Завойчинского. – Только быстро давай, я с дороги. Еще даже с женой не повидался.
Ох и сладким было предвкушение. У них с Наташенькой почитай второй медовый месяц начался. Николай Степанович и сам не меньше десятка годков с себя скинул, точно полоз старую кожу.
– Как не узнать, – угодливо ответил поверенный, отправленный еще третьего дня за просителем, что явился к Завойчинскому на службу с требованиями. – Да вот толку с тех знаний, что с козла молока. Ты уж прости, Николай Степанович, ничего мы против того мужика сделать не сможем.
– Ты поперек батьки в пекло-то не суйся, – сверкнул очами Завойчинский. – Выкладывай, чего узнал, дальше я думать буду.
– Шаман это, – выпалил мужчина, – знахарь по-нашему. Живет в лесу, травами людей лечит. Безобидный, что телок на выпасе. Один внука воспитывает.
– И что же, ты не можешь со знахарем справиться? Отправь его туда, откуда он меня своими жалобами не достанет.
– Не могу, Николай Степанович. – Мужчина поднялся на ноги и, подойдя к Завойчинскому так близко, чтобы только он и мог его слышать, сообщил: – Говорят, супруга губернатора нашего благодаря ему понесла. Да ты не смейся, – мужчина потряс в воздухе кулаком, – вылечил он ее. Врачи говорили – пустая баба, а он возьми да вылечи.
– Н-да, – протянул Николай Степанович, потирая подбородок. – Думаешь, совсем никак не решить? Он ведь угрожал мне. Помнишь?
Мужчина кивнул, не спеша отвечать.
– Ладно, – сдался вдруг Завойчинский, – чего я в самом деле взъелся. Пусть ведет своего внука, найду ему работу. Толковый хоть парень-то?
– Вот здесь и загвоздка. – Мужчина замялся, не зная, с какой стороны подступиться к имеющейся у него информации. – Может, он и толковый, да только страшный, как смертный грех. Вот те крест, Николай Степанович, я дурным делом решил, сам дьявол ко мне из преисподней вышел, когда увидал его.
– Не мели чепухи, олух! С лица воды не пить и дочерей к нему не сватать.
– Ты не понял. – Мужчина, до этого успевший вернуться на лавку, опять вскочил с нее и, наклонившись к уху Завойчинского, страшным шепотом доложил: – Урод он. Чудище, каких свет не видывал. Не иначе как в огне горел, да вот смог выбраться как-то и весь теперь в струпьях да ожогах. Такого ночью увидишь, богу душу отдашь. Он же тебе весь двор распугает. А уж о дочерях и Наталье Николаевне молчу.
– И как же мне поступить? Срок, знахарем твоим отпущенный, еще вчера истек.
– Ой, не знаю, Николай Степанович. – Мужчина покачал головой. – Может, и не придет он больше. Пока ты отсутствовал, все тихо было. Он и носа не совал. Может, передумал?
Хотел бы и Завойчинский быть таким же уверенным. Не мог тот мужик передумать. В его глазах он считал тогда уверенность такую, что и рота солдат на него пойдет, не остановит. Знахарь, значит! Может, действительно чего может, раз самого губернатора себе в приятели заимел. Можно, конечно, и урода на работу позвать, не беда, если уж на то пошло. Не этого он боялся: слова старика в голове набатом били, покоя не давали. Даже теперь, когда у них с Наташенькой снова все наладилось. Особенно теперь!
Что седой сказать пытался, когда спрашивал у него про дела давно минувших дней? Чего знает такого, что ему самому неизвестно? И знает ли? Если бы только его одного касалось, пусть. Так ведь черт седой про Наташеньку намекал.
– Ты вот что, – закончив размышлять, велел Николай Степанович, – завтра, ежели он явится, веди сразу ко мне. Постарайся сделать так, чтобы никто другой его по дороге не заметил. Не мне тебя учить. Справишься!
– Как скажешь, Николай Степанович. Только ты уж с ним поаккуратней. С губернатором все же на короткой ноге. А сейчас сам понимаешь, время тяжкое. Ты-то со своими связями везде пригодишься. Мне же геройствовать не с руки.
– Больно ты стал пуглив, как я погляжу. – Завойчинский взял мужчину за плечи и несколько раз встряхнул. – Страх хорош до того момента, пока в трусость не перейдет. Запомни мои слова и прими за науку.
