Конец XIX века
Решение далось Алене ой как не просто. Три ночи она не спала, молодая хозяйка на нее гневалась, когда она, задумавшись, начинала драть той волосы, слишком глубоко запуская гребень, или лила чай мимо чашки, а то и соли сыпала заместо сахара. Перед внутренним взором все всплывала ночь, когда она увидала своего любимого Ивана, тащившего что-то на плече. И даже не зная, насколько та ноша страшна, плакала, ощущая в груди темную пустоту.
Утром, не найдя в спальне одну из молодых хозяек, Алена подняла крик. Про Ивана и пруд не обмолвилась и словечком, побоялась за него. Может, она еще и ошиблась, зачем наговаривать? Не ошиблась. Всплыла барышня на четвертый день. Ольга, самая старшая из сестер, рисовала пейзаж на берегу, когда увидела белую ночнушку, полощущуюся у самого берега. Она сперва решила: кто-то из челяди белье потерял и подошла, чтобы подобрать. Вода в пруду и днем чернее дегтя, потому она не рассмотрела ничего больше. Потянула, тут Надино лицо и показалось. Ох и крику было! Ольгу потом еще часа два горячим чаем отпаивали.
Надю похоронили, и тем же днем велела Наталья Николаевна пруд засыпать, а на его месте разбить розарий в память о младшей дочери.
Алена бродила чернее тучи, зная, что полюбила убийцу, и тут же оправдывать его пыталась. Надя с Верой очень плохо поступили, когда на ярмарке его дурачком выставили при всем честном народе. Ивана избили так, что доктор, приходивший его смотреть, велел к худшему готовиться. А для кого хуже? Для молодых хозяек или для самой Натальи Николаевны, ни чуточку его не любившей и принявшей по ведомой ей одной прихоти?
Неужели Иван из-за того случая мог поступить так жестоко?
Он пришел к ней через неделю после похорон Нади. Алена боялась смотреть в его глаз, страшилась увидеть в нем не раскаяние, но удовольствие от свершенного.
– Хозяйку молодую в пруду нашли, – тихо сказала она, сидя с ним на лавочке в саду, отмахиваясь от назойливых комаров.
– Поделом, – зло бросил Иван. – Хоть бы их всех перетопили, как котят.
– Что ты такое говоришь?
– То и говорю, что за грехи каждому воздается.
Больше она той темы не касалась, думая, как быть. К полицаям идти страшно. Теперь уже и за себя, авось примут за помощницу. Хозяйке сказать, так она розгами отходит, что потом и не сядешь. Сразу надо было говорить, теперь уж придется держать язык за зубами. Так думала Алена, пока в одно утро не обнаружили в зимнем саду, в крыле со спальнями молодых хозяек вторую сестру – Веру.
Алена корила себя, ненавидела за молчание, унесшее еще одну жизнь. Был бы пруд до сих пор, утопилась бы в нем. Вместо этого она собралась и пошла через лес в избушку, где жил Иван. Она бывала там раньше и знала дорогу. С той разницей, что в прошлый раз он вез ее туда в бричке, пока еще жил при хозяйском доме, а теперь пришлось самой добираться. Путь занял почти половину дня, и, добравшись до избушки, Алена с ужасом поняла, что обратно придется идти затемно.
Дом встретил ее тишиной. Никого внутри не оказалось. Но Алена уже твердо решила – дождется Ивана и все ему выскажет. Мол, знаю о твоих злодеяниях, лучше сам сдайся, если тебе любовь наша дорога. Думала и опять его жалела. Сошлют ведь на каторгу, он там и сгинет. Ой, лишенько! Как же быть? Как поступить, чтобы все правильно вышло?
Она прождала Ивана долго, пока в окошко не заглянула полная луна. И не заметила, как ее сон сморил. А когда глаза открыла, дома уже не было. Вместо него поляна круглая, а посреди поляны – медведь косолапый. Не обычный, какие в здешних местах встречаются: крупнее и шерсть седая, точно лунь. Сама она в платье ситцевом до пят, белом, будто бы подвенечном. Медведь смотрит на нее умными глазами, а она и не боится совсем. Пошла к нему сама да присела подле. Зверь морду ей на плечо положил, тяжестью придавил и шепчет на ухо…
Как проснулась, выскочила за дверь и бежать. Прихватила только то, что медведь во сне нашептал.
Иван навестил ее вскорости сам. Принес букет цветов полевых и к ногам бросил. Будь, говорит, моею женой, люблю тебя больше жизни.
Алена стоит ни жива ни мертва, а он ей уже ленту атласную протягивает. Лента струится между пальцами, холодит шелковым ручейком. А сердечко так и заходится.
– Согласная я, – шептала Ивану Алена, – только исполни мою просьбу. Раз уж решила я тебе чистоту свою отдать, пусть по-моему все будет.
Иван обрадовался, подхватил ее на руки, закружил.
– Сегодня ночью я дверь в подвал открытой оставлю. С той стороны, где зимний сад. Приходи к полуночи, не опаздывай.
Она сделала все, как велел ей медведь. Как только Иван перешагнул порог подвала, посыпала специальной травкой приступок.
«Так он убежать не сможет. Дух, что в нем сидит, должен будет из тела выйти, если человек траву заговоренную перешагнет. Но он не допустит, больно уж тело для него удобное, податливое», – прозвучали в голове слова медведя.
Разлила по чашкам чай специальный.
«Иначе дух почует, когда решишь его уничтожить».
Рубаху скинула, оставшись совсем нагой.
«Нужно нить сплести между вами прочную».
Иван не стал медлить, накинулся на нее с жадными ласками. И когда все случилось, девушка потянулась к ножу, чтобы вонзить его в любимого, навсегда освободив от влияния зла.
«Только жертвой можно изгнать из тела дух. Убей его, а потом и себя!»
Не успела. Иван сам вогнал клинок себе в грудь по самую рукоятку. Глаза на медвежьей морде вспыхнули, наливаясь кровью, и тут же потухли.
Иван, корчась и выгибаясь немыслимо, страшно закричал:
– За твое предательство я найду тебя! Не успокоюсь, пока не отомщу!
Алена осела, стыдливо прикрывая наготу, а из-под земли поднялось ревущее пламя, окружив парня крутящимся вихрем, сдирая заживо кожу, оголяя красное мясо, а за ним и кости.
И когда все стихло, перед ней оказалась кирпичная стена, которой раньше здесь не было. Алена знала, стена эта станет его тюрьмой, до того дня, пока кто-то с такой же черной душой не найдет его обугленные кости.
* * *
Алиса открыла глаза. Она находилась в больничной палате. Рядом, на стуле, сидела зареванная Нинка. Увидев очнувшуюся подругу, та обрадовалась и кинулась с объятиями.
– Что я здесь делаю? – не сразу вспомнив произошедшее, спросила Алиса. – Почему я в больнице? У меня ничего не болит.
– Лежи, – велела подруга, – врачи сказали ничего серьезного, но ты потеряла много крови. Тебе нужно восстанавливаться.
– Нина, – запоздало удивилась Алиса, – ты как здесь оказалась?
– Это я вызвала полицию и «Скорую» в усадьбу, куда тебя отвез Гриша.
– Выходит, ты все знала?
– Ничего я не знала, – потупилась Нина, – догадывалась просто. Я и подумать не могла, что отец лечился таким варварским способом. Все препараты в его лаборатории имели в основе человеческую кровь. Медицинский центр закрыли, сотрудники арестованы и дают показания.
Алису вдруг пронзила ужасная догадка. Она боялась спросить у Нины про Соболева, но подруга как-то сама догадалась о ее мыслях.
– Андрей твой в соседней палате. Вчера его перевели в общую из реанимации.
– Вчера? Сколько я здесь нахожусь?
– Сегодня четвертый день, – вздохнула Нина. – Ты просто спала и никак не хотела просыпаться. Я очень за тебя испугалась.
– А где Виктор?
– Он жив, если тебя это интересует. – Нина нервно мерила шагами палату. – Лучше бы умер, честное слово.
– С Соболевым точно все в порядке? Ты не скрываешь от меня ничего?
– Зачем мне скрывать что-то от тебя? – Молодая женщина остановилась у окна, рассматривая унылый больничный двор. – У него в кармане находился камешек какой-то. Он сказал, что ты обронила, а он подобрал и сунул в карман. Нож на камешек наткнулся и лезвие ушло в сторону, пройдя в паре миллиметров от легкого. Врачи сказали, в рубашке мужик родился.
Алиса устало прикрыла глаза, откидываясь на подушку. Камешек она действительно потеряла и очень переживала, ведь он был подарком Виталика. Выходит, он спас жизнь Соболеву.
Соболев лежал с закрытыми глазами. Ему не хотелось просыпаться, во сне он видел Алису. Только волосы у нее были светлые и вьющиеся, а глаза нежно-зеленые. Она что-то недовольно ему высказывала, щурясь, сделавшись похожей на рассерженную кошку. Взять бы ее в охапку, сжать в объятиях, чтобы она не распускала больше коготки, и поцеловать… в нос. Он не знал, почему именно в нос. С него в конце концов можно было начать, а уж дальше он разберется, куда целуют сердитых кошек, чтобы те успокоились. И вот когда он уже потянулся к ней губами, девушка вдруг шлепнула его по щеке ладошкой и голосом Кости пробасила:
– Соболь, ты спишь или притворяешься?
Ну какого черта? У него во сне уже все шло, как надо. Иначе и быть не могло.
– Так даже лучше, – продолжая бесцеремонно влезать в стройный видеоряд, бухтел Костян, – мне проще говорить с тобой спящим. В общем, Соболев, мне надоело скрываться и прятаться. Я долго готовился к разговору, и когда уже созрел, ты взял и свинтил. Даже не предупредил меня, между прочим. А я просил тебя подождать, тогда мы поехали бы вместе. И сейчас ты не лежал бы на этой койке с перебинтованной грудью.
– А может, я счастлив лежать на этой самой койке, – открывая глаза, усмехнулся Соболев, – и тебе теперь станет неудобно со мной разговаривать, но знай – это моя месть за прерванный сон.
– Надеюсь, хотя бы эротический? Иначе мелковато для мести.
– Бери выше друг, бери выше.
– Ну вот, не мог ты продолжить притворяться спящим, Соболь? Давай, закрывай глазки. – Костя встал, подошел к Андрею и натянул тому одеяло до самого подбородка. – Хочешь я спою тебе колыбельную?
– Костян, посмотри, я едва живой, – Соболев попытался изобразить голос смертельно больного, – а ты предлагаешь меня добить?
– Злой ты, уйду я от тебя. – Костя сложил руки на груди и отвернулся, изображая крайнюю степень обиды.
– Да кому ты нужен?
– Меня твой тесть переманивает, – сменив ироничный тон на деловой, выдал Константин. – Золотые горы сулит.
– А ты?
– А я приехал просить твоего совета и…
– И? – не томи. Я могу умереть, так и не узнав твою тайну.
– Андрюх, надеюсь, ты меня поймешь. В общем, я хочу, чтобы ты отпустил Татьяну.
– В каком смысле отпустил? Я ее и не держу.
– Она беременна, – Костя произнес это так, будто открыл великую тайну.
– Я знаю. Сам ездил с ней к гинекологу.
– Ты не понял. Она от меня беременна.
– Костян, скажи честно, ты пьян?
– А что, твоя жена может заинтересовать только конченого алкоголика? – Костя оскорбился.
– Не перевирай мои слова. Я, честно говоря, в ступоре, но если все так, то совет вам и любовь.
– Шут! – огрызнулся Константин.
– Я серьезно, Костян. Хотя, пока не отойду от лекарств, которыми меня пичкают, не уверен в собственной адекватности.
– Ладно, выздоравливай, друг! – Костя поднялся, упираясь руками в колени. – Кто-то в реанимациях прохлаждается, а кому-то приходится работать.
Анохин вышел, прикрыв за собой дверь. Соболев же, осмотрев себя на предмет капельниц и прочих подключенных к нему приборов, остался доволен, не обнаружив оных, и осторожно спустил ноги на пол. Холодный. Тапочек в палате не оказалось, пришлось идти босиком. Он выглянул в пустой коридор и прошлепал к соседней двери.
Алиса лежала, вытянув тонкие руки поверх одеяла. Глаза закрыты, дыхание ровное. Соболев подкрался на цыпочках и, наклонившись, чмокнул девушку в нос. Она распахнула глаза, уставившись на него, как на приведение, и испуганно спросила:
– Что вы делаете, Андрей Владимирович?
– После того, что между нами было, уже можно переходить на «ты», – со всей возможной серьезностью ответил Соболев. – И я тебя целую, вот что делаю.
Он снова наклонился и поцеловал ее уже в губы. Алиса не сопротивлялась, медленно прикрыв глаза.
«Зеленые», – подумал Соболев.
