Глава 13

Зачет по чистописанию я сдала только с третьей попытки — не смогла без помарок переписать из учебника указанный текст. Впрочем, арре Оркон, уже не раз указывавший мне на неаккуратность, такому конфузу не удивился. И просто выдал новую стопку бумаги взамен испорченной, ничем не показав, что его огорчила необходимость сидеть в классе лишние полтора часа, дожидаясь, пока я сделаю задание.

Кстати, я до этого ни разу не задавалась вопросом — а что будет, если кто-то из нас вдруг не сдаст еженедельный зачет? Ну, помимо беседы с директором и какого-нибудь несущественного наказания? Нас захотят отчислить, переведут в другой класс, врежут в тело еще какой-нибудь артефакт, чтобы не спотыкались на ровном месте?

Нет, с успеваемостью пока все было в порядке, поскольку «серьги» и впрямь творили чудеса. Но что, если наши навыки все-таки окажутся недостаточными? Что, если даже артефактов не справятся? Ведь, как ни крути, та же Тисса физически гораздо слабее остальных. А я, хоть и гоняла меня бабка Ирша, хоть и обучал письму-грамоте старик Брин, когда она не видела, все же знала и умела много меньше, чем тот же лорд Риер, для которого наши занятия вообще должны были показаться смешными.

Когда я задала этот вопрос арре Оркону, он даже не улыбнулся. Правда, этот худощавый, нескладный, вечно задумывающийся о чем-то своем человек вообще оказался скупым на эмоции. У него даже голос был столь тихим и невыразительным, что мне порой казалось — он говорит не с нами, а с самим собой. И было невозможно догадаться, какие чувства он испытывает. Да и испытывает ли что-то вообще.

— Видите ли, арре, — ответил он, когда я все-таки сдала зачет и уже собралась уходить. — Любое обучение состоит из трех этапов: подготовка, подача материала и закрепление. И в обычных школах ученики последовательно проходят эти этапы на каждом уроке. Сперва им разъясняют основные термины и понятия, чтобы лучше усвоился материал, постепенно готовят базу, на основе которой становится возможным усвоение новых знаний, потом даются сами знания, а дальше требуется еще некоторое время, чтобы у ученика выработалась привычка использовать эти знания без всяких затруднений. Для этого используется повторение, дополнительная визуализация, преобразование и ряд других методик, обучающих, в свою очередь, пользованию только что полученными инструментами. Однако вы, учитывая ценность и острую нехватку Всадников, проходите все эти этапы в ускоренном режиме. Вернее, первый и последний этапы для вас практически не существуют, потому что базу вам создали искусственную… да-да, вы правильно тянетесь к уху, арре… а закрепление здесь практически не требуется. Потому что второй артефакт, который вы носите уже на руке, максимально увеличивает возможности вашей памяти. Изобретение круольцев, кстати. Весьма и весьма дорогостоящее. Так вот… благодаря этому, вы тратите время только на второй этап обучения, что позволяет за один цикл дать вам столько знаний, сколько обычные ученики получают за месяц.

— Но разве нам не требуется время, чтобы привыкнуть к новым… инструментам?

— Оно совсем невелико. И вы уже должны были заметить, что многие новые навыки воспринимаются, как хорошо забытые старые. Более того, вы не чувствуете никакого дискомфорта от их появления. И у вас не происходит отторжения даже абсолютно новых для вас дисциплин.

Я припомнила, как легко начала разбираться в цифрах, и кивнула.

— Меня это поначалу поразило.

— Как раз по этой причине никто из вас в принципе не сумеет завалить зачет, — заверил меня преподаватель. — Вы просто не можете не усвоить нужный материал, арре. Это давно проверено и даже научно доказано, а ваша программа очень тщательно выверена, просчитана до мелочей и включает в себя ровно столько, сколько вы способны усвоить. Конечно, случаются отклонения, поскольку ученики сюда попадают все-таки разные и порой, как в вашем случае, очень сильно отличаются по статусу и даже возрасту. Но для этого существуют факультативы. И вспомогательные артефакты, позволяющие в кратчайшие сроки устранить пробелы в базовом образовании. К тому же, для каждого конкретного курса программа немного меняется, подгоняясь под ваши особенности, однако в целом вы благополучно усваиваете все необходимое. А все ваши ошибки укладываются в рамки простого прилежания, которое, смею надеяться, когда-нибудь все-таки станет для вас достаточно важным, чтобы не портить лишнюю бумагу.

Я неловко потупилась.

— Простите, арре…

— Ничего, — собрав исписанные мной листы в аккуратную стопку, он свернул их в рулон и убрал куда-то в стол. — Это как раз пустяки. И меня, как преподавателя, такие результаты только радуют. Вам не приходится по сто раз объяснять одно и то же. Не нужно опасаться, что кто-то отвлекся и не услышал половины того, что я сказал. Вы все равно непроизвольно зафиксируете все самое важное. И я не должен заботиться о том, что кто-то из вас вдруг безнадежно отстанет от программы или запутается в терминах. Для вас это невозможно, понимаете? Работать с такими учениками — мечта любого преподавателя, — совершенно неожиданно заключил он. — Поэтому для того, чтобы получить должность в Школе наездников, к лорду-директору выстраиваются огромные очереди.

Ну надо же… никогда бы не подумала.

Я задумчиво посмотрела на свою левую руку.

— Неужели эта штука решает так много проблем?

— Эту разработку привнес в Школу милорд Эреной, — впервые за седмицу улыбнулся господин Оркон. — И еще много других нововведений, сделавших жизнь наших учеников проще и одновременно увлекательнее. Признаться, за те полвека, что он руководит Школой, я не устаю благодарить мудрость императора, вопреки всему пригласившего на эту должность не подданного империи.

— Милорду так много лет? — сдержанно удивилась я. Ничего себе! Полвека только в роли директора!

— У лорда Эреноя несколько большие возможности, чем у простого смертного, — рассеянно пояснил арре Оркон и поднялся из-за стола. — А теперь прошу извинить меня, арре — мне пора на другое занятие.

— Конечно, — спохватилась я. — Извините, что задержала…

На этот раз лорд-директор встретил меня на пороге комнаты для занятий. Окинул рассеянным взглядом, чуть кивнул на мое скомканное приветствие, после чего перехватил прямо в дверях, так же рассеянно взял за подбородок и, мазнув губами по губам, отрешенно бросил:

— Сегодня позанимаетесь сами, арре. У меня дела.

Я, кое-как восстановив дыхание, кивнула: дела так дела. В последнее время он все чаще куда-то уходил, оставляя меня наедине с дурацкой колонной. И совсем перестал контролировать время, которое я проводила в тщетных попытках ее одолеть. Не то чтобы меня это огорчало, просто сам факт вызывал определенное беспокойство: может, со мной что-то не так? Может, лорд-директор все-таки ошибся?

— Милорд, а можно вопрос? — в самый последний момент спохватилась я, сообразив, что если он уйдет, то я еще долго не смогу выяснить одну важную вещь.

— Какой? — отойдя на несколько шагов, он все-таки обернулся.

— Почему в нашей библиотеке нет ни одной книги про «эрья»?

Это сущая правда — кроме тех двух томов, что лорд Эреной дал мне после первого занятия, другой литературы по этой важной теме я не нашла. Стол, сколько я ни пыталась переформулировать запрос, оставался всегда пустым, а в тех справочниках, которые иногда попадали мне в руки по учебе, ни о чем подобном не упоминалось.

Книги милорда я тоже добросовестно прочитала, но содержащаяся в них информация была не той, что я искала. Так, размышления на тему того, что есть разум, чем он отличается от сознания, и почему для любого разумного так важен непрерывный процесс обучения. И я никак не могла взять в толк, для чего мне их все-таки выдали.

На мой вопрос лорд-директор только хмыкнул.

— В библиотеке нет этих сведений, арре, потому, что ни одного учебника по развитию «эрья» не существует. Это искусство передается из поколения в поколение, от учителя — ученику. Уже много и много веков. Но пока никому не удалось придумать систему, которая подошла бы всем без исключения.

— А как же тогда наши занятия?

— Это — простейшее упражнение на достижение внутреннего покоя, арре. Если вы сумеете его выполнить, мы сможем двигаться дальше. Если же нет…

Лорд Эреной многозначительно замолчал, а я огорченно опустила плечи: все ясно — сидеть мне в этой комнате до скончания веков.

— Вам не хватает терпения, арре, — неожиданно сообщил лорд-директор, когда я уже решила, что разговор окончен. — И уверенности в себе. Вас все время что-то тревожит, вы постоянно беспокоитесь и слишком много думаете… а здесь не нужно думать, арре. От вас требуется отстраниться от суеты. Попробуйте хотя бы на минуту обо всем забыть и расслабиться.

Я недоверчиво на него покосилась.

Как он себе это представляет, интересно? Да я даже на миг расслабиться не могу, потому что все время жду, когда же ему приспичит напиться. Или он считает, что мне так просто потом отвернуться и забыть? Так легко не думать, что совсем недавно его губы касались моих? Я не наивная и не слепая, чтобы не замечать, что одного глотка в день ему катастрофически мало. Я каждый вечер вижу этот непроходящий голод в его глазах; чувствую мимолетное усилие, которое ему приходится прикладывать, чтобы отстраниться. Со временем я научилась даже угадывать миг кратковременного колебания, когда он размышляет, взять ли ему еще или же стоит отложить на следующий раз. Поэтому никак не могу не думать о том, что однажды лорду-директору может захотеться большего.

Рэн, правда, заверил, что в любом случае сумеет его остановить. И что амулет не позволит милорду забрать у меня слишком много. Но все же, все же… аппетит, как говорится, приходит во время еды. А очень часто еще и возрастает. И я опасалась, что мои возможности однажды могут не поспеть за растущими потребностями оставшегося без донора инкуба.

— У вас есть два часа, арре, — сказал напоследок лорд-директор, поняв, что вопросов к нему больше нет. И быстрым шагом двинулся прочь, оставив меня любоваться своей необычной прической.

Проводив мерно покачивающиеся косы настороженным взглядом (отпил-то он сегодня некачественно — я даже ходить нормально могу, так что вдруг вернется?), я сперва с облегчением убедилась, что он действительно ушел, а уже потом закрыла дверь, придвинула ногой табуретку и, привычно усевшись на нее, добросовестно уставилась на свое персональное наваждение.

Ну что, начнем, пожалуй…

Конечно, сидеть просто так было скучно. И невесело. Еще бы — в полной тишине, да в почти в кромешной тьме… что тут веселого-то? Но особых эмоций по этому поводу я, вопреки тому, что сказал лорд Эреной, уже не испытывала. Это поначалу мне было некомфортно. Я действительно к чему-то прислушивалась, присматривалась, беспокоилась, ерзала. Переживала, что он вскоре вернется. Ждала, как удара, очередного глотка. Расстраивалась от мысли, что ничего не получается. Много думала, копалась в причинах, нервничала. Потом начала раздражаться, злиться, отчаиваться, потому что результатов как не было, так и появилось. После этого сидела уже из чистого упрямства, часами сверля неподвижный камешек сердитым взглядом. Затем устала и сидеть, и даже сверлить. Еще чуть позже устала даже от разочарований. Наконец, в какой-то момент поняла, что и то, и другое, и третье — совершенно напрасная трата времени, и в последние дни как-то незаметно успокоилась. Зря лорд-директор говорит, что у меня не получается.

Получается. Только недолго. Самое главное — вовремя настроиться и достаточно долго удерживать внимание на чувстве обреченной необходимости.

Надо сидеть — значит, буду. Толку, конечно, с этого никакого… вон, даже ему надоело ждать результатов… но от клятвы ни меня, ни его никто пока не освобождал. Так что пусть он делает вид, что учит, а я взамен буду притворяться, что это действительно так. И буду пытаться выполнить задание, пока что-нибудь и в самом деле не получится или же пока меня не выгонят отсюда поганой метлой.

Через какое-то время сидеть с открытыми глазами мне надоело, поэтому я без угрызений совести их закрыла и, вспомнив наставления милорда, постаралась максимально расслабиться. Потерять от этого ничего не потеряла — колонна все равно стояла перед глазами, как живая — но вот сидеть так стало определенно легче. Да и время, если честно, летело гораздо быстрее.

Через какое-то время я, кажется, задремала. Сгорбилась на табуретке, как больная старушка, но не пожелала выпрямиться. Потом, как уже не раз бывало, тело от неудобной позы затекло, одеревенело, кожу, особенно на ягодицах, закололо множеством крохотных иголочек. Но я и тогда не отреагировала, потому что уже по опыту знала — если я шевельнусь, скоро все повторится вновь. И мне опять придется или менять позу, или же терпеть это отвратительное ощущение. А если замру и сделаю вид, что ничего не происходит, минут через двадцать все пройдет, и я смогу хоть все два часа просидеть в таком положении, не чувствуя вообще ничего.

Правда, потом придется разминать поясницу и заново разгонять застоявшуюся кровь, в усиленном режиме переживая и иголки, и мурашки, и всю роскошную гамму ощущений, положенных затекшему до отвращения тела. Но это будет потом. А сейчас я просто хотела побыть одна и, как советовали, попробовать в кои-то веки ни о чем не думать.

Новая тактика вскоре дала свои плоды: иголочки действительно исчезли, и вот тогда мне стало совсем хорошо. Ничто и нигде не мешало, не сдавливало, не требовало моего внимания и не напоминало о времени. А после того, как я перестала чувствовать вообще что бы то ни было, ко мне, наконец, пришло ощущение блаженного покоя. Неописуемого чувства безмятежности. Когда никто и ничто не имеет значения. Когда не существует тревог, мыслей, эмоций. Когда тебя уже не волнует, упадет проклятый камешек или нет, вернется ли инкуб за вторым глотком или обождет до завтра. И когда, паря в невесомости, вдруг откуда ни возьмись появляется удивительное чувство раздвоенности. Словно тебя уже нет, но при этом ты становишься всем вокруг.

Невероятное чувство. Непривычное. И совсем для меня новое. Которое обычно длилось всего несколько жалких секунд, а сегодня вдруг охватило меня целиком, заставив отдаться ему без остатка.

Растворившись в пространстве, я бездумно парила, равнодушно изучая привычный и знакомый до последней трещинки пейзаж. Пустые стены, гладкий пол, тускло горящий светильник под потолком… что за нелепость? Пусть угаснет — нельзя так грубо нарушать хрупкую красоту мрака и разрывать его чуждым для этого места светом… да, вот теперь хорошо. Так мне больше нравится. Мне здесь вообще теперь нравится. Даже та небрежно выстроенная конструкция из камней, в которой, тем не менее, есть своя определенная гармония.

Впрочем, нет. Композиция не закончена — верхний камушек почему-то лежит не на месте. Структура сложенной на полу пирамиды… а то, что это именно пирамида, сомнений нет… такова, что для достижения совершенства последний элемент должен не лежать в углублении наверху, а невесомо парить над ним. Всего на ладонь.

Вот так.

Со стороны изменения почти незаметны, но восстановленная гармония рождает где-то в глубине души чувство глубокого удовлетворения.

Так правильно… так и было задумано, ведь совершенство — единственное, к чему имеет смысл стремиться.

Теперь все идеально… строго на своих местах… как и должно было быть.

Как хорошо… работа завершена… дело сделано… теперь можно и насладиться тишиной… Ведь тишина — это та же гармония… совершенство звука… как тьма есть совершенство света, а свет — совершенство тьмы…

Мгновения абсолютной гармонии умиротворяют.

Безупречная тишина убаюкивает.

Безмятежный покой кажется безграничным… но ничто, даже он, не бывает вечным.

Совершенство невероятно хрупко, его очень легко разрушить. А человеческий разум не в силах долго выносить безупречную идеальность линий и неподвижную красоту застывшего времени. Он все еще нуждается в движении. Ему не нужен полный покой. Он не желает мира. Поэтому, застыв лишь на мгновение перед открывшимся чудом, вскоре сбрасывает навеянное им наваждение и спешит дальше.

Вперед. В хаос.

К чему-то новому, непознанному и неосвоенному…

Миг абсолютного всеведения стал для меня воистину откровением. Вот только в обычном мире совершенство, увы, и впрямь встречается редко. Я поняла это в тот самый момент, когда не ведающая высоких устремлений старенькая табуретка неожиданно не выдержала нагрузки и накренилась. А затем, отчаянно громко скрипнув, внезапно развалилась на части, будто высохший от времени глиняный черепок.

Больно ударившись копчиком, я враз утратила волшебство понимания. Каменный пол встретил меня весьма неласково, а впившиеся в затекшее мягкое место деревяшки и вовсе одарили черной неблагодарностью. Священную тишину комнаты грубо нарушила грязная ругань, подслушанная как-то по случаю на торговой площади в Криме, а затем ее дополнило жалобное постанывание, сменившееся громким кряхтением и звуком раскатившихся по полу деревяшек.

— У-у-у-у… — чуть не заплакала я, с трудом поднявшись на одеревеневшие ноги. — Прокляла бы тебя, предательница, но ты свой век уже отжила… я тебя лучше в саду каком-нибудь посажу… из вредности… выращу в деревце, дождусь первоцвета, а потом ка-а-ак наговорю гадостей….

Утерев рукавом невольно выступившие слезы, я кое-как доковыляла до выхода, прихрамывая сразу на обе ноги. Оперевшись на косяк, какое-то время тихо шипела, пережидая, пока к ним вернется чувствительность. Подумала о том, что, несмотря на очередной провал, смогла сегодня сделать чуточку больше, чем вчера. Наконец, уже переступила порог, напоследок кинув назад обиженный взгляд…

И только тогда поняла, что свет в комнате больше не горит. А последний элемент проклятой пирамиды больше не покоится в углублении наверху, а лежит совсем рядом, прямо у меня перед носом, загадочно поблескивая серыми боками и нахально щурясь продолговатой трещиной, в которой почему-то чудилась подозрительно знакомая усмешка.