29
Пытаясь отвлечься от мыслей о посещении дачи, пристаю к Вию и Лешему с требованием научить меня еще чему-нибудь. Те в ответ лишь недоуменно переглядываются и пожимают плечами. Тогда, пытаясь конкретизировать просьбу, рассказываю им, как чуть не истратил всю жизненную энергию, пуляясь ей направо и налево. Собеседники долго сокрушенно охают и ахают, выражая сочувствие и сожаление по поводу моей некомпетентности в элементарных вопросах, после чего принимаются нудно и запутанно объяснять элементарные, по их мнению, вещи.
Оказывается, любой предмет, находящийся в продолжительном контакте с первочеловеком, заряжается энергией. Особо большой объем энергии могут накапливать предметы из плотной древесины и некоторые виды камней. Металлы же, наоборот, почти не способны к такому накоплению. Таким накопителем энергии у Кощея, то бишь у меня, являлся посох, который я, кстати, где-то посеял. Соответственно, я мог метать молнии, не тратя собственную силу, а высвобождая из посоха ту, что в нем накопилась за сотни, а может, и за тысячи лет.
Естественно, заряженные артефакты используются не только для метания молний. Вернее будет сказать, для метания молний они практически не используются. Их предназначение – выполнять роль волшебной палочки. Конечно же, взмахнув посохом, я не смогу сотворить накрытый яствами стол или кровать с обнаженной красоткой, но, например, смогу одним прикосновением превратить водную гладь в твердь, по которой можно пройти, или испарить кусок каменной стены, преграждающей мне дорогу. Ну, о таких мелочах, как подпалить сложенные для костра дрова, и говорить не стоит.
И вот еще примечательный момент. Оказывается, заряженными первочеловеком артефактами могут пользоваться обычные колдуны. Не в полной мере, конечно. Но вот как раз примитивно метать молнии им по силам. Оттого-то, надо думать, Ледень так стремится завладеть моим посохом. Теперь даже не знаю, стоит ли дарить ему этот посох, если он отыщется? Думаю, следует подзарядить какую-нибудь другую палку. Вряд ли оборотню для колдовских фокусов понадобится много энергии.
От ликбеза по магическим вопросам отвлекает донесшийся из открытого оконца возбужденный голос Болтомира.
– Пойду гляну, чему там княжич радуется, – говорю собеседникам, выхожу из избы и вижу приветливо машущего мне княжича.
– Оцени добычу, друже Георг! – указывает он на лежащий перед ним тюк светло-серого полотна. – Цельных пять паучьих тенет!
– Да ты че! – восхищаюсь я, с притворным интересом осматривая тюк.
– Ага! – широко улыбаясь, кивает хозяйственный Болтомир. После чего, несколько смутившись, указывает на топчущегося чуть позади Леденя, перед которым лежит тюк несколько меньших размеров. – Он две тенеты в твою долю забрал. Но, ежели что, я не против, ты не думай, Георг.
– Да я не думаю, – отмахиваюсь, усмехнувшись хитрости оборотня. Не сдержав любопытства, интересуюсь: – Как удалось добыть-то? Они ведь, должно, насмерть к камню приклеены были.
– Ага, – продолжает улыбаться Болтомир. – Насмерть. Токмо силушка силу ломит. Молот и клин из хорошего железа любой камень осилит. Благо Маймун помог. У Леденя силенок маловато, а один я, поди, до вечера колотился бы. Мы с макуртом каменюки пооткалывали, к которым тенета прочной нитью прикреплены были, а тут и Ледень сгодился, уговорил симурана те нити перегрызть. Не то пришлось бы волочить вместе с камнями.
– Ловко! – якобы восхищенно качаю головой. – Я бы так не догадался. Я бы сразу упросил летуна нити перегрызть, дабы не крошить скалу попусту.
– Ну дык… – лучась интеллектуальным превосходством, разводит руками княжич. Однако тут до него доходит смысл сказанного мной, и он, растерянно отвесив челюсть, переводит взгляд на Леденя. Тот до сих пор с трудом сдерживал усмешку, а теперь, не выдержав, натужно закашлялся. Укоризненно покачивая головой, княжич сетует на него: – Экий же ты умишком-то убогий, одначе. Нешто не мог сразу догадаться?
– Куды ж мне, сирому, – сквозь рыдающий кашель говорит оборотень.
– Ну, не горюй, – покровительственно хлопает его по плечу Болтомир. – Помни главное: будешь подле нас с Георгом держаться, не пропадешь.
В конце концов отправляю спутников в сопровождении того же Маймуна на поиски моего посоха, предположив, что он потерян там, где на меня напал Мизгирь, а сам возвращаюсь в избу, где ставлю перед соплеменниками вопрос о дальнейших действиях. Те, как обычно, не сразу соображают, что я имею в виду. Приходится пояснить:
– Мыслю я, братцы, надобно нам скорее отыскать Ягу и Мизгиря, дабы прояснить все непонятные моменты.
– Зачем? – приподняв правую бровь, вопрошает Вий.
– Что значит – зачем? – переспрашиваю я. – Ты не хочешь узнать, с какой целью кто-то распускает слухи, будто я уничтожаю своих соплеменников, в том числе тебя, Лешего и Ягу?
– Но ты же не уничтожаешь. Так зачем мне что-то узнавать? – пожимает плечами братец.
– А я хочу ведать! – вмешивается блондин. – Хочу ведать, пошто меня в тенета без моего на то согласия замуровали!
Сдерживаюсь, чтобы не напомнить ему поговорку: мол, не рой другому яму, и киваю Лешему.
– Вот я и говорю, надобно отыскать Ягу с восьмилапым, дабы прояснить ряд вопросов. Ты, Леший, можешь предположить, где эта парочка находится в данный момент?
– Яга, мыслю, к Лихоне отправилась. Да и Мизгирь, полагаю, при ней.
– Лихоне звякнуть можешь?
– Ась?
– Ну, – двигаю к блондину шайку с водой, – призвать Лихоню можно?
– А чего ж нельзя-то? – Леший простирает ладонь над шайкой, и через пару мгновений в застывшем водном зеркале появляется круглая физиономия красноносого, бородатого и ко всему еще лопоухого циклопа.
Моргнув огромным, почти во весь лоб, глазом, циклоп раздвигает губы в радостной улыбке, обнажая желтые, редкие, по-лошадиному крупные зубы.
– Рад лицезреть тебя, брат Леший! Пошто вспомнил обо мне? Может, желаешь на забаве присутствовать? – Циклоп кивает на происходящее за его спиной побоище. – Вишь, как знатно молодцы тешатся?!
В небольших просветах между краями шайки и головой бородатого одноглаза действительно проглядываются фрагменты отчаянного месилова, слышится ор, конское ржание и звон металла.
– Это что ж, – двигается ближе к шайке Леший, – привел-таки царевич Илюха дружину воевать с царем Мудромыслом за нанесенную царевичем Иваном обиду?
– Ага, – широко улыбаясь кивает циклоп, – привел. Токмо не довел малость.
– Это как?
– А так. Яга ко мне давеча явилась и, не поверишь, совестить принялась: мол, негожее дело я творю, в ссору смертоубийственную людишек втравливая.
– Отчего ж не поверю-то? – со вздохом качает головой блондин. – Я надысь сам таких терзаний душевных от нее наслушался, что и помыслить сложно. Так что в твоих словах, Лихоня, не сумлеваюсь ни на иголочку еловую.
– Ты глянь! – удивленно поднимает густую бровь одноглазый, отчего большие, просвечивающие уши оттопыриваются еще сильнее. – И что енто с ней такое приключилося?
– Виною за Кощеевы страдания Яга тяготится, вот малость и двинулась оттого рассудком, – поясняет Леший.
– А-а-а, так молва идет о том, будто Яга Ивана на Кощея натравила, верно? Вона че, а я не верил. Оно ж слухи были: мол, Кощей востал да тебя с Ягой изничтожил. Я было поверил, ибо ни тебя, ни ее призвать не мог. А тут она сама объявилась.
– Погоди, – прерывает Лихоню блондин, – ежели Илюха войско до Мудромыслова царства не довел, то кто с кем сейчас ратится?
– А иди сюда, поведаю. Не то через тебя я и сам забаву просмотрю.
– Твори призыв, – соглашается Леший и поднимается со скамьи. – Токмо я не один. Со мною Вий и Кощей.
– Кощей? – удивляется циклоп и, узрев меня через шайку, восклицает: – И верно восстал? Значит, не лгала Яга, когда сызнова Ивана на битву с тобой отправляла?
– Опять?! – в три голоса восклицаем мы, на что Лихоня, состроив смешную физиономию, пожимает плечами.
Через минуту мы переправились к одноглазому через развернувшийся возле крыльца портал.
Теперь я более подробно рассмотрел легендарное Лихо Одноглазое. Фигура довольно несуразная. Ростом высок, даже в сравнении с высокорослыми перволюдьми, поболее двух метров, не иначе. Брат Лешего худой, но не изможденный. Наоборот, длинные жилистые руки и лопатообразные ладони внушают уважение и не вызывают желания поручкаться. А вот плечи невероятно узкие. И на них сидит опять же невероятно большая круглая голова. Ну, про один-единственный огромный немигающий глаз говорить не стоит. Жесткая, торчащая во все стороны борода плавно переходит в такую же жесткую, торчащую во все стороны шевелюру. Лопоухим, словно локаторы, грязновато-розовым ушам до чебурашкиных пропорций далеко, но все равно впечатляют. Красный в черную крапинку картофелеобразный нос в центре улыбающейся физиономии довершает портрет. Одет Лихоня в грязную длиннополую полотняную рубаху, подпоясанную обрывком веревки. За веревку заткнут большой топор с зазубренным лезвием. Из-под грязных портов торчат босые ноги размером явно за сорок пятый.
Пока я разглядывал Лихо Одноглазое, мои спутники увлеклись созерцанием сражения, развернувшегося на берегу то ли моря, то ли еще какого безбрежного водоема. Зрелище, надо сказать, действительно было эпическое. Я не мастак на глаз определять количество сбившихся в одну свалку людей, но думаю, их здесь не одна сотня. И это не считая коней. Помните, у классика: «Смешались в кучу кони, люди…» Так вот, сейчас передо мной как раз именно такой случай. Я вообще не понимаю, как в такой свалке можно отличить своего от врага? Такое ощущение, будто каждый тупо колет и рубит всех, кто попадается под руку. Я бы на месте одного из предводителей дерущихся вывел своих воинов из схватки и подождал в сторонке, пока враги в суматохе сами себя порубят.
Однако, понаблюдав чуть дольше, начинаю различать противников по доспехам.
Я в разных там колонтарях и прочей средневековой амуниции не разбираюсь, поэтому определяю противников просто как рыцарей и витязей. Витязи облачены в кольчуги и остроконечные шлемы, а вооружены мечами, топорами, булавами и короткими копьями. Рыцари, как положено, в железных панцирях и с рогатыми ведрами на головах. Вооружены все длинными мечами, которыми владеют довольно виртуозно.
На чьей стороне перевес, пока не определить. Надо ли кому-то помочь, тоже не известно. Потому обращаюсь за разъяснением к одноглазому: мол, кто такие и что не поделили?
– Дык Илюха с штрейхбрехелем устляндским ратится, – не отводя искрящегося азартом глаза от месилова, поясняет тот. – Нешто сам не зришь?
– А-а, – протягиваю многозначительно. – А чего не поделили?
– Дык спорят, кому первому Мудроград грабить.
– Ясно. А что еще за Мудроград?
На этот раз Лихоня отрывает взор от битвы и удивленно смотрит на меня. Приходится Лешему сообщить ему о моих проблемах с памятью после возрождения. Далее Леший поясняет мне, что Мудроград является главным и единственным городом царства Мудромысла, отца того самого Ивана-царевича. А вот с какого перепуга устляндский штрейхбрехель делит с царевичем Ильей право на грабеж столицы соседнего царства, блондину и самому интересно.
– Они еще даже до границ Мудромыслова царства не дошли, – удивляется он.
– Дык я ж говорил, – пожимает узкими плечами одноглазый, – Яга ко мне явилась и совестить принялась: мол, негоже государства друг на друга из-за пустяка натравливать. Ну, я ей и дал обещание, что остановлю армии. Вот и остановил. Зришь паруса? То принц Хасан Елдыевич спешит присоединиться к штрейхбрехелю Вульфберу. А из-за во-о-он того холма скоро появится первая сотня тумена, который ведет откликнувшийся на зов Ильи юный Сектым Бурдюк. Так что, други, самое интересное еще впереди, – с сухим шорохом потирает лопатообразные ладони Лихоня. – А там и старшие сыны Мудромысла с дружиной подтянутся из-за леса, дабы ворога на подходе к рубежам встретить. Так что чаяния Яги исполнятся – никто мирные города и веси не тронет, все туточки и полягут.
– Ага, – хмыкает Вий, – ежели не считать, что те города и веси без мужиков останутся, которые тут на твою, Лихоня, забаву полягут.
– А ить неча было меня будить! Ты, Виюшка, и не ведаешь, какие сладкие сны мне снились. Да и тебе ли сетовать? Чай, бабы без мужиков в иную ночь и макурта в постель пустят. Вот и прибудет лесного народца.
– А сам зачинщик-то, Иван-царевич, где? – вопрошает Леший. – Прибудет ли с братьями?
– Экая ты деревяха глухая, – качает головой Лихоня, отчего оттопыренные уши касаются узких плеч. – Сказано – пень, пень ты и есть. Говорено же было, что Иван по наущению Яги отправился сызнова Кощея бить. Яга к нему ряженых в видоков перехожих анчуток подослала с вестью о том, что Кощей-де восстал и желает возвернуть Василису.
– Гребаный зоофил! – возмущаюсь я, испытывая некоторое облегчение от того, что рядом нет Болтомира, ибо неизвестно, как этот новоиспеченный друид воспринял бы такую весть.
– Это кто? – нацеливает на меня глаз Лихоня.
– Где? – не понимаю я.
– Ну, ентот грибной зоофил.
– А-а, зоофил-то? Да так в народе зовут любителей целоваться с лягушками.
– Куда зовут? – продолжает любопытствовать одноглазый.
– Куда-куда? – раздраженно передразниваю я. – Со мною биться, куда ж еще? Кто зовет – спрашивать будешь?
– Не-э, – простодушно мотает тот головой, поднимая ушами небольшой сквознячок, – я ведаю, что Яга.
– А сама она где? – спрашиваю, горя желанием поймать и хорошенько расспросить рыжую бестию… в бане…
– А вслед за Иваном и отправилась. Кошенька, говорит, без памяти восстал, морок на своих владениях не восстановил. Потому, ежели Ванюша узрит вместо черного замка голые скалы, то по простоте ума мимо проедет и заплутает в лесу дремучем.
– А ты-то чего, жердина одноглазая? – подступает к нему Вий. – Ладно людишек друг с другом стравливаешь, но Яге-то пошто позволил козни супротив моего братца строить?
– А чего я? – моргает невинным глазом Лихоня. – Кощей раз восстал – и другой раз восстанет. Бессмертный, чай. Да и Яга лишний раз позабавится. Глядишь, в разум вернется, скисла девка совсем за последние-то века.
– Хороши ж у вас забавы, – укоризненно качает головой братец.
– А Мизгирь при ней был? – вспоминает о восьмилапом Леший.
– Не-а. Давненько ентого пройдоху не видал. Мне тут для одной забавы моточек его нити потребен. В другой раз мыслю призвать мохнатого.
– Смотри, а то сам в этих ниточках замурован окажешься так, что даже уши торчать не будут, – предупреждаю одноглазого.
– Чегой-то? – прищуривается тот.
Однако мои мысли уже сплетают план дальнейших действий по поиску и поимке коварной рыжей бестии, потому о непонятной роли Мизгиря в последних событиях Лихоне рассказывает его собственный братец.