13
Через час мы снова неспешно едем по лесной дороге. Вокруг рыщет черный волчище. Княжич беззвучно шевелит губами, перебирая подходящие названия для приобретенной деревеньки. В моей голове роятся воспоминания о ночном визите Водяного.
Значит, Яга и Леший исчезли, и обвиняет Водяной в этом меня. Интересно, винит только на основании высказанных во время разговора догадок или есть более серьезные соображения?
И куда все-таки исчезла эта парочка? Не зная ничего о здешних реалиях, я не могу даже гадать. Хотя Леший жаловался, будто на него ополчился Вий, обидевшись за разгром его свиты, который устроили людишки у Лихониного холма. Но если Водяной такой осведомленный, то наверняка знает об обиде Вия. Однако грешит на меня. А Яга где? Она вроде бы собиралась усмирять Лихоню. Этот персонаж для меня самый непонятный. Я, конечно, слышал про Лихо Одноглазое, но кто оно, что оно, почему и куда – не знаю.
А сколько еще перволюдей ошивается поблизости? Способны ли они вредить друг другу? Судя по мнению Водяного обо мне – способны.
И что это мы, в смысле первочеловеки, за бессмертные души такие, ежели какой-то полоумный Иван способен, сломав иголку, лишить одного из нас жизни? Я, конечно, восстал, но я ли? Вернее, восстал-то я, но Кощей ли я? Да ни фига я не Кощей! Но окружающим это знать не обязательно.
И опять же вопрос: куда мы едем, если Яга с Лешим пропали?
Зря я так с ходу принялся грубить Водяному. Но и он тоже хорош. Мало того что залил костер, так еще и обвинил огульно невесть в чем. Можно сказать, обозвал чудовищем в человеческом облике. Мне, конечно, просто необходима помощь кого-то из перволюдей, но к этой надменной мокрице душа не лежит. То ли дело рыжая милашка Яга. При мысли о ней губы сами собой растягиваются в улыбке. Эх, сейчас бы с ней, да в баньку… Только не под гипнозом.
Кстати, если уж Мирошки теперь принадлежат княжичу, почему нам было не задержаться там и не сходить-таки в баню? А то ведь от устроенной старостой парилки мы не чище, а значительно грязнее стали. Хочу посетовать на нашу общую несообразительность Болтомиру, но в последний момент вспоминаю, что осталось от единственной в деревне бани. Надеюсь, он не предъявит мне счет за погром…
Едущий чуть впереди княжич неожиданно пришпоривает лошадь и несется вперед, обнажая на ходу меч.
Мысль, мгновенно посетившая мою голову, – лесные разбойники. По закону жанра, если герои едут через лес, на них просто обязаны напасть разбойники.
Однако пока что я вижу только, что на кого-то нападает мой спутник. Крепче сжимаю посох и бью кобылу пятками по бокам. О-о нет! Тпр-ру! Натягиваю повод, чтобы снова перейти на шаг. Все-таки наездник из меня никакой. На скаку так бьюсь задницей о седло, что отдается в голове.
А Болтомир уже остановился, спрыгивает с седла и замахивается мечом. Кого это он решил располовинить? Не понял… Он хочет снести голову нашему волколаку? Или это не наш оборотень бьется перед княжичем? И как-то странно он бьется. Будто завис в воздухе и трясется в судорогах.
Болтомир бьет мечом над волчьей головой. Клинок словно ударяется о нечто упругое, прогнувшееся и отбросившее его назад. Ан нет, не отбросившее. Меч будто бы прилип к чему-то, и княжич пытается его оторвать. Упирается сапогом, тот прилипает тоже. Неловко дернувшись, мой спутник теряет равновесие и падает. В падении он машинально отпускает меч и взмахивает руками. Они тут же застывают в воздухе, прилипнув рядом с головой оборотня. И вот уже княжич бьется в видимой теперь и мне гигантской паутине, натянутой меж исполинских елей. Прозрачные нити толщиной с бельевую веревку видны лишь потому, что бьющиеся в них жертвы заставляют играть солнечный свет в усеивающих паутину капельках клея.
Не успеваю ни удивиться, ни ужаснуться, как с ветвей срывается мохнатая серая туша и стремительно падает на лошадь княжича. Та пытается отпрянуть, но восьмилапый монстр сбивает ее с ног, и два чудовищных клыка прерывают лошадиное ржание. Тварь припадает к загривку убитого животного и с шумом высасывает кровь. Звук такой, будто выползший из пустыни странник жадно пьет из родника, держа у рта микрофон. Труп лошади на глазах сдувается, превращаясь в высушенную мумию.
Все происходит так быстро, что я только теперь с содроганием передергиваю плечами.
Первая мысль – развернуть лошадь и погнать в галоп куда глаза глядят, забыв о том, что не могу держаться в седле.
Вторая мысль – это какой-то неправильный паук. Правильные пауки должны впрыскивать внутрь добычи какую-то фигню, терпеливо ждать, когда эта фигня растворит ткани жертвы, и только потом высасывать получившуюся бурду.
Пока пытаюсь сосредоточиться на третьей мысли, монстр, отбросив иссушенный труп, в несколько стремительных движений лап обматывает паутиной тела моих спутников, подбрасывает их на паутину повыше и поворачивается ко мне. Вот это харя! Я энтомологией никогда не увлекался, в разных жвалах и хелицерах не разбираюсь, но эти торчащие из пасти и истекающие вязкой слюной бивни наведут ужас на кого угодно. А немигающий взгляд рыбьих остановившихся глаз словно замораживает кровь, заставляя цепенеть от ужаса.
В тот момент я забыл обо всем, даже о боевом посохе и о собственной бессмертности. Единственным нестерпимым желанием было поскорее умереть, чтобы избавиться от охватившего ужаса. Вероятно, такое же желание посетило мою лошадку, ибо ноги у нее подкосились, и она, вскрикнув словно грудной младенец, завалилась на бок, выронив меня из седла.
Придя в себя от удара о землю, вскакиваю и лихорадочно шарю взглядом вокруг в поисках посоха. Ага, вот он! Череп набалдашника торчит из-под хрипящей лошади. Хватаюсь и пытаюсь выдернуть артефакт. Словно помогая мне, в тушу вонзается серпообразный коготь, и мохнатая лапа легко переворачивает ее. От неожиданности опрокидываюсь на спину, но тут же вскакиваю на ноги, сжимая в руках волшебное оружие.
А паук уже с хлюпаньем высасывает соки из моей лошади. Его мохнатое брюхо раздулось вдвое.
Снова почти теряю волю, встретившись взглядом с монстром. Однако с трудом все же отворачиваю голову, продолжая наблюдать за тварью краем глаза, и поднимаю посох, начиная накачивать его силой.
– Уф! – Монстр отбрасывает в сторону опустошенный труп второй лошади и говорит скрипучим человеческим голосом: – Угодил ты мне, Кощеюшка! Славно-то как я отобедал! А я тут, понимаешь, который день сижу и ни единой птички али мышки летучей не поймал. А братец твой рек, будто зверьем здешний лес богат. Оно зверья-то много, это да. Но и светлых первотварей не меньше. А они зверушек от моих тенет берегут, не дают попасться. Распустил их Леший. Правильно ты, Кощей, сделал, что извел его.
Отвешиваю нижнюю челюсть, одновременно опуская руку с шестом. Паук шумно, по-собачьи, почесал лапой брюхо и снова заскрипел:
– Только людишек ты зря мне подсунул. Можешь забрать их себе. Я до каннибализма еще не скатился. Создатель, может, и спит и не зрит за каждым своим творением, а ежели нет? Не простит он такого.
– Ты кто? – Ничего, кроме этой фразы, не приходит в голову.
– Ась? – недоуменно скрипит паучище, перестав чистить передними лапами бивни.
– Ты кто? – повторяю вопрос.
– Я?
– Нет… я.
– Ты Кощей.
– А ты?
– Я Мизгирь.
– Вот видишь, как легко отвечать на простые вопросы!
– Ты про что, Кощей? – Монстр мнется на месте, переступает волосатыми лапами.
Что мне ему ответить? Я, конечно, догадываюсь, что передо мной один из тех перволюдей, которые вошли в образ изображаемого чудища настолько, что практически стали им. Но если о тех, кого встречал до сих пор, я хоть что-то слышал, то кто такой Мизгирь, понятия не имею. И вообще, я не ожидал, что перволюдей окажется так много. Ну ладно Яга с Лешим. Ну Лихоня с Вием, которых я еще и не видел. Так они тут, оказывается, на каждом шагу встретиться норовят. То Водяной ночью приперся, разбудил, мути навел и скрылся в тумане. Теперь вот этот мохнатый. Вот фигли он свою сетку тут растянул? Кто ему позволил сожрать наших лошадей? Это ж какой Болтомирову княжеству убыток! Кстати, а сам Болтомир жив ли? Хорошо хоть эта образина есть его отказалась. Он, видите ли, не каннибал. На харю б свою в зеркало посмотрел, прежде чем харчами перебирать! О чем это я? Княжича-то действительно выручать надо. Да и оборотня заодно, хоть и смотреть за лошадьми теперь не требуется.
Пока в моей голове хаотически роятся мысли, паук продолжает молча переступать на месте лапами.
– Мизгирь, – наконец обращаюсь к нему, указывая взглядом на висящие в паутине коконы, – что с моими спутниками? Живы ли они?
– А чего с ними станется? Спят себе. На кой тебе сдались эти людишки? Отпустил бы подобру-поздорову.
– Может, и отпущу, – обещаю неожиданному гуманисту. – И долго они спать будут?
– А хоть тыщу лет. В коконе время останавливается. Ты чего о пустяках вопрошаешь? Будто сам так не можешь!
Кто? Я? Могу такое? Да если б я такое мог в моем мире! Да я бы… Да у меня даже фантазии не хватает. Ладно, помечтаю потом.
– Мизгирь…
– Ась?
– Ты, наверное, слышал обо мне всякое странное?
– А я сразу не поверил, что ты сгинул, Кощей. Не мог какой-то человечишка тебя извести. Я и братцу твоему Вию говорил, чтобы не разевал роток на твои владения.
– А он чего?
– А он: мол, человечишка сам, может, и не осилил, а с помощью Яги и Лешего мог и справиться. Но, мыслю я, Кощеюшка, что-то все же было. И за это ты извел Ягу с Лешим. Ужели совсем их изничтожил? Нешто и правда есть способ уничтожать бессмертные души? Страшно сие. Так страшно, что даже мыслить об этом не хочется.
Смотрю на восьмилапого гиганта, способного в несколько секунд высосать внутренности из двух лошадей, и не могу совместить столь ужасный образ с боязливым брюзжанием, которое слышу. Весь мой недавний смертельный ужас при взгляде на жуткую харю исчез без следа. Более того, сейчас даже испытываю некоторое превосходство перед этим слоноподобным пауком. Кстати, если он может создавать любой образ, может, посоветовать ему отрастить хобот и большие уши? Прикольно будет смотреться. Кто бы мог подумать еще пару минут назад, что я даже мысленно буду насмехаться над этим милым паучком. М-да… Кстати, коль уж он не такой высокомерный, как Водяной, можно попробовать с ним подружиться. А чтобы не вызывать ненужных подозрений глупыми вопросами, можно сыграть роль Доцента из «Джентльменов удачи», типа, тут помню, тут не помню.
– Мизгирь, хватит уже ерунду городить, – старательно изображаю на лице недовольство. – То Водяной всю ночь мне мозги в косичку заплетал, теперь ты пургу гонишь.
– Ась? – Паук выражает недоумение движениями лап. – Зело непонятно ты говоришь, Кощеюшка.
– Я говорю, не трогал я Ягу с Лешим. Сам их ищу. Теперь понятно?
– Как же так-то? Каждая первотварь знает, что, как ты восстал, так Яга с Лешим сгинули без следа. Вий опять же говорил мне: мол, Кощей Лешего извел, теперь в лесу зверья дикого бесхозного тьма осталась, есть не переесть. Ага, я сил лишился, пока добрался, а тут за столько дней ни единой зверушки в тенета не попалось. Кабы не ты…
– Погоди, – прерываю вновь начавшееся брюзжание, – ты можешь просто уяснить для себя, что я не желал зла ни Лешему, ни тем более Яге?
– Могу. – Приседание паука, вероятно, означает кивок. – Однако ж каждая тварь в лесу знает, что, как ты восстал, так Яга с Лешим и сгинули…
– Более того, – повышаю голос, не в силах скрыть раздражения, – я ищу Лешего, чтобы помочь ему уладить разногласия с Вием. И Ягу я тоже ищу, чтобы она помогла мне восстановить память. Уяснил? И забудь про первотварей, которые возводят на меня напраслину!
– Да понял я, понял, – примирительно отступает Мизгирь. – Токмо и братец твой Вий рек: мол, Кощей Лешего извел, лес теперича бесхозный, зверья в нем тьма…
– А-а-а, йо… кэ… лэ… мэ… нэ! – ору во весь голос, не в силах сдержать гнев, и выпускаю заряд из посоха в попавшийся на глаза огромный пень.
Пень оказывается трухлявым и взрывается огромным облаком рыжей пыли и щепок. Отпрянув и задержав дыхание, пережидаю, пока вся эта муть осядет. Мало ли какие болезнетворные бактерии таились в трухлявом пне? Я хоть и бессмертный, но вечно загибаться от какой-нибудь чахотки тоже мало радости.
Наконец щепки перестают сыпаться, а мелкую взвесь прогоняет дующий меж стволов ветерок. Оглядываюсь. Покрытый трухой обалдевший Мизгирь припал животом к земле. Вот он слегка приподнимается, встряхивается, словно собака, и мелко семеня лапами, разворачивается, подобно танковой башне, на сто восемьдесят градусов, направляя глаза на свою ловчую сеть. Та теперь хорошо видна, ибо густо покрыта рыжей пылью и облеплена щепками. Монстр пару секунд оценивает случившееся безобразие и снова разворачивается в мою сторону.
– Чего это было, Кощеюшка? Пошто испортил мои тенета?
Набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, считаю до десяти и только после этого отвечаю:
– Наоборот, я их замаскировал.
– Как же замаскировал-то, – Мизгирь разворачивается головой к паутине, – ежели их теперь видно?
– Вот именно. Вот ты эту елку видишь?
– Как же не видеть-то? Само собой, вижу.
– А ты ее боишься?
– Чего ж ее бояться? Она же елка.
– Вот и паутина твоя, став зримой, опасения никому внушать не будет.
– Оно и понятно.
– А теперь следи за логикой…
– За кем?
– За моей мыслью.
– Где она? – Мизгирь разворачивается на триста шестьдесят градусов, ища взглядом мысль, за которой нужно следить.
Опять задерживаю дыхание и считаю до десяти. Пытаюсь вспомнить, что хотел доказать пауку. Вспомнил. Говорю внушительным тоном, делая паузы после каждого слова:
– Если опасная вещь не вызывает опасения, значит, ее можно считать замаскированной. Понял?
– Оно и понятно, – соглашается монстр. – А про какую такую вещь ты говоришь?
Пока пытаюсь сообразить, что ответить, он делает очередной разворот в сторону паутины и, изумленно вскрикнув, подпрыгивает на месте.
– Кощеюшка, посмотри, что стало с моими тенетами! Их же теперь видно!
Задерживаю дыхание. Раз, два, три…
В подобном русле разговор продолжается не менее часа. Я начинаю ненавидеть Вия, который послал сюда этого мохнатого обжору.
Но одно важное открытие с помощью Мизгиря я все же сделал, когда после его очередного тупого замечания решил поинтересоваться – что будет, если я долбану по нему из посоха? Напрямую спрашивать все же не решился. Для начала поднес к его восьми глазам посох и спросил:
– Что это такое, Мизгирь?
– Деревяшка, – не задумываясь ответил паук и, переступив лапами, добавил: – Кленовая.
– И все? – Продолжаю держать перед его глазами посох.
– А что еще?
– А вот это, – выпускаю из посоха на этот раз несильный заряд в ствол ближайшего дерева, выжигая приличный кусок коры.
– Что вот это? – с недоумением спрашивает монстр.
Думая, что он вновь принялся тупить, начинаю злиться. Однако поясняю суть вопроса:
– Как простая деревяшка может выпускать молнии?
Паук топчется, сопит, чешется и, наконец, выдает:
– Не понимаю я тебя, Кощей. При чем тут деревяшка, если молнии мечешь ты сам? Просто пропускаешь их через нее. Но это фокусы для людишек.
– Как это мечу сам? – настает моя очередь удивляться.
– Вот так. – С бивня Мизгиря срывается разряд и прожигает приличное углубление в стволе на том месте, куда несколько секунд назад угодила моя молния.
– Не понял…
Перебрасываю деревяшку в левую руку, концентрирую заряд в правой кисти и стреляю им в многострадальный ствол. Все происходит гораздо быстрее и легче, чем если бы я пропускал энергию через шест. Продолжая экспериментировать, перехватываю шест и стреляю теперь из левой ладони. Интересно, а как у Мизгиря, изо рта, получится? Хотя это будет выглядеть неэстетично, поэтому пробовать не буду. Попробую другое. Концентрирую сгусток энергии в воздухе перед собой и выстреливаю им. Выстрел получается неточным, рикошетит от края выбранного в качестве мишени ствола и прожигает кору на соседнем. Да и формирование заряда потребовало гораздо больших усилий. Думаю, затруднение связано с ассоциативным восприятием владения оружием с помощью рук. Поэтому стрельба из рук легко получилась с первого раза. А из посоха и вовсе научился стрелять непроизвольно, так сказать, на волне эмоционального всплеска.
М-да, неужели посох действительно не магический артефакт, а обычная палка? Даже как-то не верится.
– Мизгирь, – как можно более уважительным тоном обращаюсь к монстру, который, игнорируя мои эксперименты, ползает по своей паутине, пытаясь очистить ее от трухи, – я понимаю, тебе бесполезно рассказывать, что я после некоторых событий частично потерял память, ибо ты сам с собственной головой находишься на очень длинной ноге, однако, может, просветишь меня, почему я таскаю эту палку, если она не обладает никакими особыми свойствами?
– Я не все понял, что ты молвил, Кощеюшка, – паук задумчиво свешивается на нити, – но эту палку ты таскаешь с собой с тех пор, как обрядился в морок злобного старца.
– Типа, для антуражу, что ли?
– Куда? – слегка спускается на нити Мизгирь.
– Проехали.
– Кто?
– Скажи, милый друг, а ты можешь скинуть с себя паучий морок? А то я уже забыл, какой ты на самом деле.
– О чем ты, Кощеюшка? – удивляется монстр и спускается на землю. – Уже много веков минуло с тех пор. Мне нравится быть таким. Таким меня никто не обижает. Я не помню, каким был раньше. Мыслил я, будто и ты забыл свой изначальный образ. Однако зрю, помнишь.
Время переваливает далеко за полдень, когда заканчивается эта бесконечная беседа. Я чрезвычайно устал от бестолковых разговоров с этим давно уже не первочеловеком. Думаю, ему подобным подойдет определение «первомонстры». Испытывая собственное терпение, в течение получаса втолковываю ему, чтобы отнес коконы с моими спутниками подальше от своих кошмарных тенет. Не тащить же их мне самому. Заодно навьючиваю на него всю поклажу, которую везли лошади. Потом практичный Болтомир разберется, какой посильный груз взять с собой.
И вот на облюбованной мною поляне, недалеко от берега реки, мы с Мизгирем прощаемся. Напоследок я советую ему перебраться в Африку, где много больших диких питательных слонов. Не знаю, есть ли в этом мире континент с таким названием, но это не мои проблемы.
Когда монстр скрывается между гигантских стволов, достаю нож и приступаю к вскрытию коконов. Ага, не тут-то было. Острое лезвие скользит по плотным нитям, не оставляя даже царапин.
– Эй! – вскакиваю и кричу в сторону, куда убежал восьмилапый монстр. – Мизгирь! Погоди!
Долгую минуту жду ответа. Напрасно. Этот, казалось бы, медлительный паучара передвигается в буквальном смысле стремительно. Пока мы шли сюда, он постоянно нарезал вокруг меня круги. Иначе я попросту не успевал бы за ним. Сейчас же, двигаясь по относительной прямой, он наверняка успел убежать на значительное расстояние.
И что теперь делать? Как разрезать коконы?
Так, пора прекращать мыслить возможностями простого смертного! Я нынче кто? А не кто иной, как ужасный колдун по прозвищу Кощей Бессмертный. Ну и что? А вот что…
Направляю в зажатый в руке нож небольшой поток энергии, так что кромка лезвия начинает слегка искриться. Легко провожу им по кокону, и оболочка распадается.
В первом коконе оказывается Ледень. Он в человеческом облике. Странно, в сети-то попался в образе волка. Вторым освобождаю княжича. Оба в бессознательном состоянии. Но видно, что живы – дышат. Однако приходить в себя не спешат. Погруженный в раздумья, жду не менее часа. Поняв, что сегодня уже никуда не пойдем, отправляюсь собирать дрова.
Вернувшись на поляну, вижу поднявшегося Болтомира с мечом в руке, озирающего окрестности. Мельник сидит и усердно трет кулаками глаза.
– Георг, – радостно восклицает княжич, – ты жив?
– А почему я должен быть мертв? – с напускным равнодушием бросаю на землю охапку сухих веток. – Может, твой слуга возьмет на себя обязанности по приготовлению ужина?
– А где паук-великан? – продолжает озираться парень.
– Прогнал, – сообщаю, как о чем-то незначительном.
Мельника это не удивляет, а вот Болтомир округляет глаза.
– Как прогнал?
– Врезал меж рогов, – показываю толстый конец посоха, – он и убежал.
– Меж рогов? – еще больше удивляется княжич.
Теперь и оборотень смотрит на меня с интересом.
– Ну, там были у него такие маленькие рожки. Их только вблизи видно. Я промеж них врезал, а он как ломанется!
– А мы как тут оказались? – продолжает недоумевать Болтомир.
– Паук и притащил. Он это, лошадей сразу сожрал, а тебя с Леднем в коконы упаковал про запас. А тут я ему посохом промеж рогов. Он вас подхватил и бежать. Кабы брюхо лошадятиной не набил, да в чистом поле, так и убежал бы. А тут промеж елок я малость шустрее оказался. Догнал и давай его по заднице посохом лупасить. Аккурат на этой поляне он и бросил вас, и вплавь на тот берег метнулся. Я уже дальше гнаться не стал, вас из коконов освободил и пошел по дрова.
Опешившие от рассказа слушатели некоторое время молча изучают валяющиеся оболочки от коконов.
– Это ж настоящие сокровища, – бормочет княжич. – Да за одну такую можно цельное княжество купить.
– Во сколько дворов княжество? – подкалываю парня.
– Дворов не менее десяти, – серьезно отвечает он.
Вспоминаю рассказы о древних кавказских царях. Там вроде бы тоже в каждом селении был свой царь, и соответственно, каждое село считалось царством.
– А где ты соленый лед взял? – снова удивленно обращается ко мне княжич.
– Какой лед? – Я окидываю поляну недоуменным взглядом.
– Тенета паука-великана обычная сталь не берет. Их только льдом из морской воды резать можно.
– Да? – искренне удивляюсь. – А я и не знал. Знал бы, не смог бы разрезать. Чего, кстати, такого ценного в этих оболочках?
– Ну как же? – не устает удивляться моей дремучести Болтомир. – Ежели покрыть тенетами доспехи, их не пробьет ни стрела, ни копье, ни меч не разрубит. Ежели завернуть в них снедь, она сохранится сколь угодно долго. Рану они не залечат, но ежели на нее их наложить, то и кровь остановят, и мертвый огонь не впустят, покуда знахарь раной не займется. А в одежде из тенет паука-великана ни жар, ни мороз лютый не страшен. Но такой одежды нет ни у кого, ибо столь много тенет никому до сих пор добыть не удавалось.
Тут княжича отвлекает мельник, разбирающий сваленную в кучу поклажу. Болтомир подходит и озадаченно смотрит на гору вещей.
– Георг, ежели паук сожрал лошадей, как здесь оказались вьюки и седельные сумки?
– Ну… он их отрыгнул. Да. Вот прямо тут коконы с вами бросил, все неудобоваримое отрыгнул – и нырь в реку!