– Ухо осталось на память, – сказал Чарли, когда впервые увидел его. – Теперь, может быть, сделаешь что-нибудь с этими космами?

Он потянул Реджи за длинные спутанные волосы, посылая колючие искры по затылку и вниз по позвоночнику, превращая ее в светящийся провод под током.

Они сидели в деревянном домике во дворе у Реджи и рассматривали планы по его реконструкции, нарисованные ею. Солнце пробивалось через брезент неоконченной крыши, озаряя все вокруг призрачным голубоватым сиянием.

– Тебе нужна основательная стрижка, Редж, – сказала Тара. Она лежала на спине на спальном мешке, но перевернулась набок и достала из потрепанной сумки на затяжном шнурке пачку сигарет, которую стянула у своей мамы. – Сходи к Даун в «Экспресс-парикмахерскую». Она стрижет меня.

Волосы Тары были длинными сзади и ершистыми спереди, выкрашенными в черный цвет со светлыми кончиками. Четыре сережки сидели в ее левом ухе и еще две – в правом. Ее глаза были подведены темным карандашом, но другого макияжа не было. С бледным, худым лицом и подведенными глазами она смахивала на ожившего мертвеца, поэтому другие восьмиклассники называли ее «вампиром».

– Все верно, – говорила она школьным модницам в выбеленных джинсах, носившим жизнерадостный макияж розовых и голубых тонов. – Будете шутки со мной шутить, я прилечу к вам ночью через окно и выпью досуха.

Одноклассники старались держаться подальше от Тары, впрочем, как и от Реджи – чудной одноухой девчонки без отца, которая жила в жутковатом каменном доме. Чарли, нервный и тщедушный паренек, которого все считали геем, тоже был чужаком. Реджи знала его всю свою жизнь – они жили в двух кварталах друг от друга и вместе ходили в подготовительную школу – и знала, что Чарли нравятся девочки. Стоило хотя бы заметить, как он смотрел на Тару: его карие глаза как будто стекленели и были полны томного желания.

Тара закурила сигарету, выдохнула дым через ноздри и стала возиться со своей зажигалкой. Она принадлежала к тем людям, которым постоянно нужно было иметь что-то в руках. Когда она не курила, не тасовала карты или не писала стихи, то играла с маленькой подвеской в виде песочных часов у нее на шее, смотрела, как сыплется розовый песок, потом переворачивала часы и снова смотрела.

Тара носила облегающую черную блузку с V-образным вырезом и длинными рукавами, порванную в нескольких местах, скрепленных английскими булавками. Она рвала почти всю свою одежду, а потом сшивала ее грубыми стежками или скрепляла английскими булавками и даже скрепками. Сейчас она делала вид, что не замечает Чарли, который практически капал слюной, глядя на ее грудь. Она носила лифчик второго размера, в то время как Реджи была такой плоской, что до сих пор надевала нулевой лифчик, если вообще заботилась делать это. Реджи с сомнением посмотрела на свою мешковатую серую футболку, купленную Лорен на какой-то распродаже.

– Можно мне затянуться? – спросил Чарли, что было глупостью, поскольку он вообще не курил. Еще месяц назад он изводил Тару, показывая ей фотографии с черными легкими курильщиков. Его мать была заядлой курильщицей и умерла от рака, когда Чарли исполнилось десять лет. Реджи помнила, как приходила к нему домой, когда его мать была жива, и от нее воняло как из пепельницы. Впрочем, она была приятной женщиной. Она научила Реджи делать «кошачью колыбельку» и готовить разноцветный мармелад. Она была просто кудесницей в этом деле. Однажды, в День президента, она принесла для учеников второго класса мармеладный торт в форме горы Рашмор. Прошло три года после ее смерти, но Реджи по-прежнему сильно тосковала по миссис Бэрр. А если она тосковала, то каково было Чарли?

Тара подтолкнула к нему пачку.

– Можешь взять целую.

Тара никогда не встречалась с матерью Чарли. Она переехала в Брайтон-Фоллс в прошлом году, после развода родителей. Ее отец остался в Айдахо со своей новой подругой, которая, по словам Тары, была вдвое моложе ее матери. Девушка была беременна, и это означало, что у Тары появятся сводный брат или сестра, но ее совсем не радовала такая перспектива.

– Вряд ли я вообще увижу ребенка, – говорила Тара. – То есть с чего бы это? Мой папаша смотрит на это, как на второй шанс получить идеальную жену и ребенка. Он едва ли захочет, чтобы я околачивалась поблизости и напоминала ему, какой паршивой была его жизнь.

Она говорила, что ей наплевать, но потом Реджи видела, как она до крови ковыряет кожу вокруг ногтей.

Тара и ее мать снимали крошечную квартиру с двумя спальнями в многоквартирном доме «Грайст-Миллс», где жили в основном инвалиды и получатели социальных пособий. Это был большой и некрасивый трехэтажный дом в форме буквы L, где во дворе было полно битого стекла и окурков, а двое стариков постоянно сидели на скамейке, словно пара горгулий. Тара клялась, что один из них показывал ей свой пенис. Лорен не нравилось, когда Реджи ходила в «Грайст-Миллс», поэтому в редких случаях, когда это происходило, она лгала своей тете.

Первые несколько дней в школе Тара во время ланча сидела в углу одна. Это Чарли пришла в голову мысль пригласить ее за их стол.

– Она выглядит уродски, – пожаловалась Реджи.

– А мы что, нет? – ответил Чарли и пошел поговорить с Тарой, не дожидаясь согласия подруги.

Мать Тары выросла в Брайтон-Фоллс, и ее родственники до сих пор жили здесь. Во всяком случае, так говорила Тара, но Реджи никогда не видела ее тетушек, дядюшек или кузенов и даже не слышала о них. Когда она пристала к Таре с вопросами, та сменила тему. Ее мать работала официанткой в заведении Дэнни на Эйрпорт-роуд. Когда она не работала, то уходила в свою комнату и спала или смотрела телевизор с чашкой кофе, сдобренного бренди. Иногда Реджи, Чарли и Тара ездили на велосипедах в кафе Дэнни, и ее мама давала им бесплатные десерты. Ее глаза всегда были припухшими, с темными кругами внизу, а от кожи исходил сладковатый коньячный запах, словно бренди сочилось через поры.

Тара мало говорила о своем отце, и было непохоже, что он когда-либо звонил ей или писал письма. Однажды Реджи услышала, как мать Тары набросилась на дочь, когда она попросила денег на новые туфли: «О господи, Тара! Почему ты не позвонишь своему неверному отцу и не предложишь ему оказать гребаную отцовскую поддержку, которую он задолжал? Может быть, тогда мы позволим себе раскошелиться на новые туфли. Я уверена, что у его нового малыша уже есть сотня пар обуви».

В конце концов, Тара украла из магазина туфли, которые ей приглянулись. Ее мать постоянно работала или спала, так что не замечала многих загадочных пополнений в гардеробе дочери. Тара могла прийти из торгового центра в одежде, на которой болтались ценники, и мать даже глазом не вела, а только устремлялась к выходу, пихая свой рабочий передник в хозяйственную сумку и бормоча неопределенные пожелания не засиживаться допоздна. Иногда это казалось игрой, как будто Тара нарочно дразнила свою мать и даже хотела, чтобы ее застигли с поличным.

Чарли достал сигарету, щелкнул зажигалкой и начал курить, не затягиваясь. Он набирал в рот немного дыма и тут же выпускал наружу. Его глаза покраснели, из носу потекло. Он носил футболку с принтом «Роллинг Стоунз», которую ненавидел его отец. На принте была фотография обложки альбома «Sticky Fingers» с крупным планом мужского паха. Отец Чарли говорил, что это непристойно и выглядит как наряд гомосексуалиста. Он выбросил футболку в бак для мусора, но Чарли выудил и спрятал ее, а потом надевал сверху другую футболку каждый раз, когда выходил из дома.

Отец Чарли, Стив Бэрр по прозвищу Стю, был дородным полицейским, который выказывал свое разочарование в Чарли, постоянно пытаясь втиснуть его в свое представление об идеальном сыне. Он купил ему силовой тренажер, настойчиво водил на футбол, перестал оплачивать уроки игры на гитаре и заставил сделать армейскую стрижку ежиком, отчего голова Чарли казалась странно деформированной.

Тара выпрямилась и блеснула глазами, посмотрев на Чарли.

– Сигарета, которую ты куришь, отравлена нервно-паралитическим газом. Тебе осталось жить ровно одну минуту. – Она достала подвеску с маленькими песочными часами, перевернула ее и посмотрела на тонкую струйку розового песка. – Тебя может спасти только одно.

– Что? – нервно спросил Чарли. Ответ мог быть каким угодно.

– Ты должен поцеловать Реджи. У нее на губах противоядие.

Реджи в тихой панике покосилась на подругу: неужели Тара догадывалась о ее чувствах к Чарли?

Чарли задумчиво посмотрел на свою сигарету. Он облизнул губы, возможно, пытаясь представить вкус яда. Реджи затаила дыхание в надежде на поцелуй, но в то же время молилась, чтобы этого не произошло. Если он поцелует ее, то, наверное, узнает о ее чувствах. Было так, как будто все ее секреты могли просочиться через губы прямо в его душу. Возможно ли это? Реджи не знала. Ей не приходилось целовать никого, кроме матери и тети.

– Время уходит, – напомнила Тара, глядя на сыплющийся песок. – Что выбираешь – жизнь или смерть?

Чарли тихо, подавленно вздохнул, наклонился и поцеловал Реджи. Его губы были теплыми и пахли дымом, но лишь на мгновение прижались к ее губам. Такой поцелуй мог бы подарить старший брат по настоянию матери, но тем не менее в животе Реджи возникла теплая волна. Сердце билось так сильно, что другие непременно должны были услышать это. Она почувствовала, как покраснело ее здоровое ухо, когда осознание нахлынуло с новой силой: она влюблена в Чарли Бэрра, несмотря на его нелепую стрижку и все остальное.

Тара улыбнулась и отпустила песочные часы. Она прищурилась и посмотрела на брезентовый потолок.

– Так мы собираемся делать настоящую крышу или как? – спросила она. – Из-за этого голубого света мы все похожи на смурфиков. Очень сексуально!

Реджи рассмеялась, – пожалуй, слишком громко и нервно, – довольная переменой темы.

– Определенно, крыша следующая на очереди. Думаю, потом мы займемся мостом.

Деревянный домик был реликтом, оставшимся с детства Реджи: его построил ее дядя Джордж, когда ей было семь лет. Превращение домика в постоянное место для встреч было идеей Тары, и Реджи сразу же приступила к работе, начертив план крыши, стен с окнами и двери, выходившей на подвесной мост, который пересекал двор и вел к маленькому балкону перед ее спальней.

Реджи перерыла библиотеку в поисках книг по строительству и дизайну. Она делала заметки о расстоянии между гвоздями, интервалах между стропилами и о том, как правильно сделать оконный брус. Раньше она не думала о том, как устроены здания, но вскоре оказалась зачарована своей работой; здесь было что-то, выводившее ее любовь к рисованию на совершенно новый уровень. Ее инстинктивно привлекала аккуратность планов и рабочих чертежей, а особенно мысль о том, что можно составить проект на бумаге, а потом воплотить его в действительности с помощью досок и гвоздей. Это казалось почти волшебным.

До сих пор они успели собрать каркас стен и обить их фанерой. Простая скошенная крыша была наполовину крыта фанерой, а другая половина была затянута синим брезентом. Они принесли в домик спальные мешки, колоду карт и коробку из-под фруктов, которая служила столом. В углу лежала стопка настольных игр: «Монополия», «Угадайка», «Жизнь» и старая планшетка для спиритических сеансов, принадлежавшая Вере. Вокруг валялись пустые банки из-под кока-колы, молоток, пила, коробки гвоздей. Чарли припрятал здесь старенькую акустическую гитару. Когда они собирались по вечерам, зажигали церковные свечки в стеклянных банках, и Чарли тихо наигрывал блюзовые мелодии, погружавшие Реджи в глубокую задумчивость; музыка уносила ее в далекое место в воображаемом будущем, где Чарли был знаменитым артистом, говорившим на сцене переполненного театра: «Эта песня посвящена Реджи».

Реджи покосилась на гитару, тщательно избегая смотреть на Чарли. Она почесывала свое новое ухо.

– Дай посмотреть. – Тара потянулась к уху Реджи, держа сигарету в уголке рта. – Оно снимается? – Она легко потянула. Когда Реджи кивнула, Тара потянула сильнее, пока ухо не оказалось у нее в руке.

– Клево! – воскликнула она, щурясь от сигаретного дыма, лезущего в глаза. – Прямо как у мистера Картофельная Голова!

Через несколько месяцев после нападения собаки (о котором в семье Реджи с тех пор говорили только как о «несчастном случае») тетя Лорен отвезла племянницу к врачу в Нью-Хейвене: он изучил ее здоровое ухо и изготовил соответствующий протез. Он был похож на настоящее ухо, но не вполне. Оттенок немного отличался, а клей, державший его на месте, ужасно чесался, поэтому ухо большей частью находилось в ящике Реджи, спрятанное под бельем. В конце концов ее мать и тетя отступились и заставляли ее носить ухо только в особых случаях.

– Твое ухо! – кричали они, когда направлялись к выходу, опаздывая на рождественскую мессу или на выставку школьных рисунков. Реджи бежала наверх, рылась в ящике и прикрепляла ухо, но в автомобиле тайком снимала его и прятала кусок резины в кармане парадного пальто, лишь время от времени щупая его, словно кроличью лапку.

Ее мать тоже была изувечена псом, которого она с тех пор называла Цербером. Пес прокусил мясистую часть ее правой ладони между большим и указательным пальцами, повредив нервы и сухожилия, которые врачи не смогли полностью восстановить. В результате, кроме полукруглого шрама, обезобразившего ее прекрасную руку, Вера еще не могла сгибать указательный палец. Она застенчиво прятала поврежденную руку, держа ее на коленях или сбоку. Когда она появлялась в обществе, носила эластичные, мягкие, как масло, длинные белые перчатки. Средний и указательный палцы левой руки пожелтели от сигарет «Винстон», которые она постоянно курила.

В воображении Реджи пес и в самом деле превратился в трехглавое чудище со змеиным хвостом, которое, по словам матери, было стражем подземного царства. Когда она вспоминала то нападение месяцы и годы спустя, то видела свою мать в белоснежном белье, раскручивавшую в воздухе огромного трехглавого пса, а в ее здоровом ухе звенел крик: «УБЛЮДО-О-ОК!»

Лишь через несколько лет Реджи узнала подлинное значение слова «ублюдок» и поняла, что пес в тот день был не единственным ублюдком. Реджи была ребенком без отца, ублюдком по определению, о чем ей жестоко напомнила в четвертом классе группа пятиклассниц во главе с Дасти Троно.

– Скажи это, – прошипела Дасти, придавив Реджи коленом в песочнице, пока ее подруги смотрели и хихикали. Дасти вцепилась в прядь волос, больно потянула и закрутила.

– Я ублюдок, – проскулила Реджи. Слезы катились по ее лицу, облепленному песком.

– Теперь ешь песок, ублюдок, – велела Дасти и вдавила ее лицо в песочницу.

Осенью, перед переходом в среднюю школу, тетя и мать Реджи убедили ее получить новое ухо. Это будет новый старт, говорили они. Новое, улучшенное ухо было изготовлено из латекса и крепилось двумя титановыми винтами, которые хирург имплантировал в ее височную кость. Назначение уха было чисто эстетическим; укус причинил большой вред, а образовавшиеся рубцы делали Реджи почти глухой на левое ухо. Хирург предложил реконструировать ухо из хрящевой ткани, взятой из грудной клетки с приживленной кожей. Он показал Реджи фотографию пациентки, которая прошла такую процедуру, и ее ухо выглядело как настоящее.

– Польза в том, что мы создадим новое ухо с помощью кожи и хрящевой ткани из твоего собственного тела, – объяснил хирург. – Оно будет выглядеть и ощущаться как настоящее. Для этого понадобятся две операции с интервалом в полгода.

Расстроенная и немного испуганная такой перспективой, Реджи сказала, что какое-то время предпочитает пользоваться съемным латексным ухом. По крайней мере, оно было гораздо лучше предыдущего, обесцвеченного и пахнувшего резиной. Теперь она выглядела почти как обычная девочка.

Реджи смотрела, как Тара вертит в руках ее новое ухо.

– Просто жуть берет, как оно похоже на настоящее, – сказала она. – Черт, оно даже на ощупь как настоящее!

Она приложила ухо к щеке и закрыла глаза. Реджи немного поежилась от этого странно интимного жеста.

Чарли погасил свою наполовину выкуренную сигарету.

– Из латекса делают разные игрушки для секса, и некоторые выглядят очень похоже, – сообщил он.

Тара рассмеялась.

– Так ты у нас эксперт по сексуальным игрушкам?

Чарли покраснел.

– Я просто сказал. – Он потянулся за своей гитарой и извлек несколько аккордов. Его пальцы были длинными и гибкими, ногти – квадратными и коротко обрезанными. Он всегда выглядел увереннее, если держал в руках гитару. Лишь в таких случаях он полностью расслаблялся и опускал плечи, а его тело словно обнимало инструмент и сливалось с ним. Иногда Реджи приходила одна в деревянный домик и держала его гитару. Она ложилась с ней на спальный мешок, обнимала полый корпус и гладила стальные струны, но не осмеливалась перебирать их.

Тара вернула ухо Реджи, которая поставила его на место.

– Думаю, у нас в гараже есть материал для крыши, – сказала Реджи. – Там лежат два листа фанеры и коробка черепицы. Нам понадобятся трос для моста и прочные болты с проушинами. Еще хомуты, в которых нужно будет закрепить петли на концах троса.

Чарли перегнулся над гитарой, посмотрел на сделанный Реджи чертеж деревянного домика и нахмурился.

– Не думаю, что это будет держаться, – сказал он, указывая на подвесной мост, ведущий от деревянного домика к маленькому балкону перед окном ее спальни.

– Конечно, будет, – возразила Реджи. – Просто нам понадобятся болты с проушинами и немного металлического троса. Мы прикрепим деревянные планки между двумя нижними тросами, а верхние будут перилами.

– Ничего не выйдет, – Чарли покачал головой и отодвинул чертеж.

– Люди всегда строили подвесные мосты, – настаивала Реджи.

– Может быть, – сказал Чарли. – Но чтобы мы смогли построить такой длинный мост… нет, это невозможно.

– В нем будет лишь двенадцать футов. А если мы…

– Это невозможно, – пренебрежительно отозвался он и вернулся к своей гитаре, наблюдая за тем, как пальцы танцуют по струнам и заставляют гитару петь.

– Что делать, если тебе нравится какой-то человек, а ты ему не нравишься? – спросила Реджи свою маму. Они ждали своей очереди в «Экспресс-парикмахерской». Вера листала последний выпуск журнала «Variety», который достала из своей сумочки. Она носила большую кожаную сумочку, больше похожую на кожаную сумку, и набивала ее разными вещами. Чтобы достать ключи или помаду, ей приходилось извлекать наружу пачки рецептов, записки, вырванные из маленьких блокнотов, картонные пакетики со спичками, высохшие ручки, щипцы для загибания ресниц, ножницы в виде серебряной птички, купоны, баночки с кремом, пустые сигаретные пачки, оторванные пуговицы и чайные пакетики (Вера не пила чай, но клала влажные пакетики на глаза как средство от морщин).

– Откуда ты знаешь, что не нравишься ему? – спросила Вера, державшая журнал рукой в белой перчатке, так что Реджи могла видеть только глаза матери. На ее ресницах было столько туши, что Реджи гадала, как ей вообще удается держать глаза открытыми.

Был вечер воскресенья, и очередь по записи заканчивалась на Реджи. Другие парикмахерши сметали волосы в маленькие кучки, промывали расчески в дезинфицирующем растворе и подсчитывали чаевые. Даун заканчивала хлопотать над пожилой дамой с персиковыми волосами.

Вера носила алое платье и такие же туфли на высоком каблуке. Для Реджи это была особенность ее матери: она всегда одевалась так, будто собиралась на вечеринку. Она тщательно наносила макияж перед визитом в булочную и говорила: «Никогда не знаешь, кого можешь встретить. Мир построен на связях, Реджина. Не только на твоих знаниях, но и на том, что знают они. Это огромная сеть, где все взаимосвязано, и все дергают друг друга за ниточки».

Реджи знала, что после стрижки мать отвезет ее домой, а потом отправится на репетицию. Она участвовала в постановке пьесы в Нью-Хейвене – в какой-то мрачной фантазии, с помощью которой местный драматург надеялся создать себе имя. Режиссером был человек, которого Вера называла Кроликом, – непостоянный ухажер матери, который обладал артистическим темпераментом и, по словам Веры, был ублюдком и в то же время гением. Реджи ни разу не встречалась с ним, но слышала бесчисленные истории о скандалах, которые он закатывал на репетициях, и о его связях.

– Он знает всех и вся, – говорила Вера с гордой улыбкой на губах. – У него даже есть кузен в Голливуде, который работал с Мартином Скорсезе.

Мать произносила имена знаменитых людей приглушенным, заговорщицким тоном, словно они были волшебными существами, о которых не пристало говорить вслух.

Вера продолжала смотреть на Реджи над верхним обрезом журнала, ожидая ответа. Девочка закусила губу.

– Потому что ему нравится кто-то другой, – наконец выдавила она.

Вера понимающе кивнула.

– А он нравится этому «другому»?

Реджи немного подумала.

– По-моему, нет. В любом случае, не так сильно.

Вера улыбнулась.

– Тогда дай ему знать о своих чувствах. Я сама так сделала, чтобы подобраться к Кролику. Он заглядывался на ту блондиночку, пока я не убедила его. – Она довольно улыбнулась.

– Но я не могу так сделать!

Это было глупо. Она не обладала красотой и обаянием своей матери. Вера могла очаровать любого мужчину. Реджи была долговязой и неуклюжей девчонкой с плоской мальчишеской грудью. Только на прошлой неделе, когда она была с матерью на рынке Ферраро, парень у входа не мог отвести глаз от Веры.

– Можно помочь вам отнести покупки в машину? – спросил он. – Или это сделает ваш сын?

Вера не стала поправлять его.

– Спасибо, мы сами справимся, – только и сказала она.

Реджи поморщилась, когда вспомнила этот случай.

– Есть другие способы, Реджина. Но помни, ты не можешь изменить человека. Ты можешь лишь помочь ему открыть глаза.

Женщина с персиковыми волосами направилась к выходу. Даун позвала Реджи, и та поспешила к своему креслу, а Вера вернулась к изучению журнала.

– Как будем стричься сегодня? – спросила Даун и подошла ближе, застегнув пластиковую накидку. От нее пахло сигаретами и ментоловой жвачкой.

Реджи посмотрела в зеркало. Ее волосы были длинными и спутанными, торчавшими во все стороны.

– Я готова сменить стиль, – ответила Реджи.

Даун кивнула.

– Я знаю, какая стрижка тебе нужна. – Она вымыла и расчесала волосы Реджи, затем принялась за работу: ножницы деловито щелкали, волосы падали на пол большими прядями, смешиваясь с крашеными персиковыми кудряшками.

Реджи долго после нападения пса носила длинные волосы, когда они были белокурыми и кудрявыми. «Волосы херувима», – говорила Лорен. Это был цвет волос ее матери – единственная черта, которую они разделяли друг с другом. Реджи росла, кудряшки превращались в волны, а цвет постепенно темнел – как будто доказательство ее родства с Верой год за годом отступало на второй план. Сейчас, когда Реджи сидела в парикмахерском кресле, они были каштановыми. Она посмотрела на мать, которая переключилась на журнал «People» и брезгливо хмурилась, глядя на певцов и кинозвезд, словно спрашивая себя: «Да кем они себя считают?». Ее платиновые волосы мягко сияли в отраженном свете.

– Держи голову прямо, милая, – попросила Даун.

Реджи повернулась к своему отражению и испытала странное ощущение, как будто видит в зеркале другую девочку. Ее лицо без растрепанных прядей, падавших на лоб, казалось более удлиненным. Лицо было узким, веснушчатым, с темно-голубыми глазами и заостренными эльфийскими чертами, отчего она казалась моложе своих тринадцати лет. Она смотрела, как аккуратно парикмахерша работает ножницами вокруг ее искусственного уха, ничем не выдавая, что оно отличается от другого.