Настоящим ударом для меня стала рецензия на «Демгородок» Александра Аронова в одном из декабрьских номеров «МК». «Поляков не желает воспринимать людей во всей их сложности и перепутанности, а упрощает… Признаюсь, трудно было дочитать недлинный текст до последней странички. Но если зажать ноздри, а позднее принюхаться – все-таки можно», – писал мой бывший старший товарищ, озаглавивший свою рецензию вполне определенно: «Замок из дерьма».

Это был тот самый Аронов, который печатал меня, начинающего поэта, в «МК» и даже посвятил моему стихотворению «Сон. 21 июня 1941 года» восторженную статью в «Вечерке». А я перепечатывал на машинке (он сам писал только от руки) его стихи и составлял первый сборник Аронова «Островок безопасности», а позже оказался единственным из круга его подопечных, кто написал об этой книжке сочувственную рецензию. И вот теперь… «Замок из дерьма». Увы, политика в тот год навсегда развела по разные стороны баррикад не только нас. Помню, я столкнулся с Ароновым примерно через полгода после выхода его брезгливой заметки. Он был пьян и буквально набросился на меня:

– Юра, что с тобой? Ты что теперь – красно-коричневый?

– А вы?

– Мы все сделали правильно!

– И Белый дом расстреляли правильно?

– Правильно!

– Почему?

– Потому что они бы нас повесили!

– Кто? Я бы вас, что ли, вешал?

– Нашлись бы…

Больше мы не общались. Вскоре Аронова настиг инсульт, и остаток жизни он провел в сумерках, а когда умер, то былые соратники по борьбе за общечеловеческие ценности этого почти не заметили. Зато «Литературная газета» часто обращается к его творчеству: он был крупным и не оцененным по достоинству поэтом:

В начале 1994 года полная версия «Демгородка» вышла отдельной книжкой в издательстве «Инженер». Обложку я придумал сам: на ней изображены знаменитые дюреровские Адам и Ева, наполовину обнаженные и наполовину одетые в арестантские робы. Помог выпустить повесть мой давний товарищ по комсомолу Вячеслав Копьев. Я знал его еще секретарем Красногвардейского РК ВЛКСМ, общался с ним постоянно, так как жил в Орехове-Борисове и вел литературную студию в киноцентре «Авангард», подшефном райкому. Копьев, кстати, выручил меня, когда в 1982 году бдительный студиец, стихам которого я, видимо, дал нелестную оценку, просигналил куда надо, мол, на занятиях пропагандируется белогвардейская поэзия. А я всего лишь цитировал Ходасевича, Георгия Иванова, Гумилева…

Вдруг меня срочно вызвали к первому секретарю Красногвардейского РК ВЛКСМ Вячеславу Всеволодовичу Копьеву. Я вошел в кабинет. Навстречу поднялся мой ровесник – рослый (выше меня), спортивный, черноволосый. Он улыбнулся с той ничего не значащей аппаратной приветливостью, после которой мог последовать жесточайший нагоняй. Я в ту пору напечатал свои первые визитные карточки, извещавшие, что вы имеете дело не только с членом Союза писателей СССР, но и кандидатом филологических наук. Он прочитал, посмотрел на меня с уважением и тоже протянул визитку: кандидат физико-математических наук. Теперь и я посмотрел на него с уважением.

– Ну как там у вас дела в «Авангарде»? – спросил Копьев.

– Ищем таланты. Обсуждаем. Спорим.

– О чем?

– О литературе.

– И об антисоветской? – В его глазах блеснул огонек дознавателя.

– Почему вы так думаете?

– Сигнал был.

– Это неправда! – твердо полусоврал я.

– А как же Ходасевич?

– Его стихи недавно опубликовали в «Сельской молодежи»!

– Да вы что? Как же я пропустил… – Ему явно полегчало. – Так это же меняет дело! Ну тогда успехов вам в поиске талантов. Но поаккуратнее. Люди-то вокруг разные.

Я подарил ему свою книжку стихов, и мы расстались довольные друг другом.

В момент развала СССР Копьев был вторым секретарем ЦК ВЛКМ, а в начале 1990-х стал одним из руководителей Всероссийского инженерного общества. Он-то на свой страх и риск профинансировал выпуск крамольного «Демгородка» в ведомственной типографии. Впрочем, сверху отреагировали оперативно: в книготорговую сеть поступило указание не принимать издание к распространению. Но контролировать выполнение всех своих указаний демократическая власть еще не умела, да и потом не научилась. А в конце 1994-го в издательстве «Республика», бывшем «Политиздате», вышел том моего избранного с «Демгородком». На супере был изображен, причем без штанов, адмирал Рык, очень похожий на генерала Лебедя, который тогда едва промелькнул в большой политике. Почему художнику пришла в голову мысль придать Рыку сходство с Лебедем? Не знаю… Когда же во время президентской гонки 1996 года генерал в качестве кандидата на высший пост встречался с писателями, я подарил ему «Демгородок». Он с удивлением глянул на суперобложку, потом на меня и спросил своим незабываемым голосом, напоминавшим сирену воздушной тревоги:

– Не понял?

– А вы, Александр Иванович, посмотрите на год издания.

– Тем более не понял! – Он уставился на меня тяжелым взором усмирителя русской смуты.

Однако диктатора из генерала не получилось, наоборот, его употребили в большой политической игре, как «салагу», воспользовались его авторитетом, чтобы сохранить у власти еще на четыре года разлагающегося прямо на глазах Ельцина. А потом Лебедя услали в Красноярский край, где он и погиб при странных обстоятельствах. Я же в 1996 году решил, что спасением для страны может стать возвращение к власти коммунистов, которые сделали вывод из перестройки, отказались от моноидеологии и признали многоукладную экономику при государственном контроле. Кстати, через это прошли почти все страны социалистического лагеря, наверное, потому там и не было такой растащиловки, «банкирщины» и «олигархщины».

Владимир Меньшов делал в рамках избирательной кампании фильм о Зюганове и пригласил меня в качестве ведущего. Вопрос о гонораре даже не стоял. Работали за идею. И рисковали, наверное. Снимали в квартире главного коммуниста на Лесной улице, где до своего президентства жил и кандидат в члены Политбюро Ельцин. Фильм вышел отличный, душевный, так «папу Зю» – в кругу любящей и дружной семьи, с женой, взрослыми детьми, – еще никогда не показывали. Обычно его подавали на экране в каком-нибудь уродском ракурсе, наводя резкость на бородавку. Да еще попутно шел глумливый закадровый комментарий. В эфир наша работа должна была пойти в последний день агитации на Первом канале и вполне могла перетянуть на сторону коммунистов пару миллионов замороченных либеральным агитпропом избирателей. Однако Эрнст в последний момент снял ленту из сетки вещания, разумеется, согласовав акцию с Кремлем. Самостоятельно наши телемагнаты могут снимать только сериалы про страдающего русского миллионера, влюбившегося в юную разносчицу телеграмм. Мне позвонил взбешенный Меньшов.

– Вы представляете, Юра, – кричал он, – я ему говорю: Геннадий Андреевич, созывайте пресс-конференцию, звоните в посольства, поднимайте народ, мировое мнение, покажите, что вас зажимают! Какая, к черту, у нас демократия! Люди поддержат, выйдут на улицу…

– А он? – спросил я.

– Он говорит, что я многого не понимаю, он не может рисковать партией. Власть все равно не отдадут, а кровь прольется… Понимаете? Они не хотят рисковать. А кто же берет власть без риска?..

Тогда Зюганов якобы проиграл с небольшим отрывом, а через пятнадцать лет сквозь зубы признались: выиграли коммунисты, но голоса подсчитали как было приказано. В те дни я вспоминал БМП из моего «Апофегея» и удивлялся, насколько точно проинтуичил характер этого человека. Тогда же мне удалось в эфире бросить фразу, которую потом часто повторяли: «Если Господь хочет наказать народ, он заставляет его выбрать между Горбачевым и Ельциным».

Едва президент пошел на второй срок, как сразу выяснилось, что он тяжко болен, ему срочно необходима операция по аортокоронарному шунтированию, он даже расстался с ядерным чемоданчиком – впрочем, всего на сутки. Но и после операции Ельцин выглядел все хуже, иногда появлялся в эфире в таком состоянии, что даже полупарализованный Брежнев был в сравнении с ним огурчиком. Однако «царь Борис» успевал как перчатки менять премьер-министров, не сработался даже с Евгением Примаковым, спасшим страну после дефолта. Ну а результат известен: «Я ухожу…» И сам отдал вожжи, когда копыта погоняемой им птицы-тройки оказались занесены над мусорной бездной.

«Владимир Владимирович, берегите Россию!» – напутствовал он преемника, едва ворочая языком.

Эпизод прощания с Кремлем показали все каналы. Смешно и страшно: «Берегите Россию…» Это как, передавая ключ от сгоревшего дома, сказать: «Не забывайте поливать цветы на подоконнике!» А Путин стоял худенький, серьезный, почтительный, и никому не приходило в мозг, что это явился НО – Избавитель Отечества…

С 1993 года «Демгородок» много раз переиздавался, правда, в отличие от других моих сочинений, не переводился на иностранные языки. Видимо, сюжет слишком связан с российской политической историей. В начале нулевых режиссер Александр Горбань поставил одноименную инсценировку в Театре имени Рубена Симонова, где на аншлагах шел мой «Козленок в молоке». Правда, он решил передать сатирический пафос книги через буффонаду и фарс, сократив текст и сделав главным героем спектакля ассенизационный агрегат, которым управляет Мишка Курылев. Спектакль шумного успеха не имел, хотя и продержался в репертуаре несколько лет. Зрителей все-таки больше интересовало ехидное слово писателя, нежели извивавшаяся на сцене гофрированная кишка.

В 2015 году Горбань должен был ставить в Театре сатиры мою эсхатологическую комедию «Чемоданчик», где я через 25 лет вернулся к эстетике прямой политической сатиры. Мы обсуждали с ним будущий спектакль, и я предостерегал его, как умел, от ошибок, допущенных с «Демгородком». Кажется, он все понял, но накануне обсуждения макета декораций Горбань, забыв дома слуховой аппарат, пошел на рынок через железную дорогу и попал под электричку. Нашли и опознали его лишь через неделю… В итоге комедию поставил Александр Ширвиндт.

Вот и все, что я хотел рассказать о том, как построил «Демгородок». Надеюсь, это сооружение еще постоит в отечественной литературе. Должен с гордостью сообщить, покойный Сергей Михалков ставил мою «Выдуманную историю» чуть ли не вровень с Булгаковым и Салтыковым-Щедриным. Преувеличивал, конечно. Добрый был дедушка, потому и дожил почти до ста лет.