Примерно тогда же мне вдруг позвонил Сергей Станкевич. С ним я познакомился в той же поездке в Чикаго на встречу «Восходящих лидеров»: я был секретарем комитета ВЛКСМ Союза писателей, а он, кажется, секретарем комитета ВЛКМ Института общей истории АН СССР. По возвращении из США Станкевич вдруг стал одним из руководителей Народного фронта, потом вице-мэром Москвы, затем советником президента. У меня сложилось такое впечатление, что колониальную администрацию и компрадорскую буржуазию стали готовить загодя, до того, как развалился СССР. Встреча «Восходящих лидеров» была чем-то вроде смотрин. К нашей группе писателей американцы прикрепили даму по имени Наташа с хорошим русским языком и с еще лучшей выправкой. После моего выступления на круглом столе она потеряла ко мне всякий интерес, а вот Юрий Щекочихин ее, наоборот, заинтересовал.

Позвонив, Станкевич предложил встретиться для серьезного разговора в спортклубе у метро «Октябрьская», рядом с французским посольством. Прежде там был оздоровительный центр, выстроенный на излете советской власти каким-то богатым оборонным заводом. Но центр приватизировали и переоборудовали, превратив в то, что теперь называется SPA. На фронтоне еще виднелась аббревиатура завода-изготовителя, полуприкрытая ярким названием вроде Sunny beach. Я долго ждал на ступеньках, продуваемый зимним ветром, пока не подъехал черный «Мерседес» в сопровождении джипа охраны. Из машины устало вылез Станкевич в длинном кашемировом пальто песочного – по тогдашней моде – цвета.

– Извини, президент задержал… – хмуря государственные брови, сообщил он.

С мороза мы вошли в клуб, там зеленели пальмы и хищно цвели орхидеи. Не помню насчет колибри, но зато юные девы в коротких, вроде туник, халатиках порхали во всех направлениях. Кресла, столики, шторы – все укладывалось в ныне забытое советское слово «фирма» с ударением на последнем слоге. Когда в СССР снимали кино про зарубежную жизнь, даже совместными усилиями бутафоров «Мосфильма», «Ленфильма» и Студии имени Довженко не удавалось воссоздать атмосферу и обстановку этого капиталистического комфорта. А тут – на тебе! Станкевич у стойки предъявил свою золотую членскую карточку, а за меня, как за гостя, заплатил пятьдесят долларов одной бумажкой. Мое сердце сжалось от классового недоумения.

– Энергетические коктейли пить будете? – спросила девушка с нежно-предупредительной улыбкой, неизвестно откуда взявшейся в нашей стране, которая еще недавно славилась тотальным хамством в сфере обслуживания.

– Будем, – кивнул Станкевич и отдал еще полсотни баксов.

Сердце мое заболело от классовой обиды. Напомню: сто долларов в месяц я получал в «Гражданине России», считая себя богачом в сравнении с резко обнищавшими писателями-патриотами. Не заметив моей оторопи, он повел меня в раздевалку. Я глянул на Станкевича, облачившегося в радужный адидасовский комплект и кроссовки стерильной белизны, и почувствовал себя в советском «тренике» крестьянским ходоком, забредшим в высший свет. Мы уселись на велотренажеры с дисплеями и стали накручивать километры, оставаясь на месте. Станкевич рассказывал мне о сложном политическом моменте, о назревающем конфликте между президентом и Верховным Советом. Он задумал выпускать газету «Ступени», у него имелись свои виды на будущее России, но ему нужен был главный редактор с именем, чтобы раскрутить новое издание. Из его осторожного рассказа стало ясно: амбиции бывшего комсорга простираются много дальше должности советника президента. Девушка в тунике грациозно принесла высокие стаканы с энергетическим коктейлем, очень похожим на обыкновенный яблочный мусс, который давали нам в детском саду.

– Если ситуация в этой стране будет и дальше развиваться так, как сейчас, надо сваливать… – задумчиво молвил Станкевич, хлебнув чудо-напитка.

Я чуть не рухнул с велотренажера. Один из тех, кто затевал в стране бучу, приведшую к развалу и одичанию, один из тех, кто обещал, убрав от власти коммунистов, превратить страну в цветущий сад наподобие спортивно-оздоровительного клуба, один из тех, кто сулил рыночное изобилие, теперь собирался сваливать из «этой страны», не оправдавшей его доверия. А Станкевич уже говорил о саботаже со стороны старых кадров и вероятности введения в России диктатуры во благо демократии. М-да, изнасилование как способ полового просвещения – это вполне в духе российских либералов…

Накрутив положенное количество километров, мы поплавали в бассейне, потом он предложил позагорать и повел меня в солярий, где стояли «вафельницы», похожие на капсулы для межгалактического сна из фильмов Стенли Кубрика. Одна «вафельница» медленно открылась, и оттуда вылез, позевывая, узнаваемый член межрегиональной группы, водивший шахтеров стучать касками на Горбатом мосту у Белого дома.

«Эге, – подумалось мне. – Шахтеры теперь о лаву головами стучат, а этот в Sunny beach загорает».

– Чуть не заснул – так хорошо! – улыбнулся он, потягиваясь.

Если бы горняки увидели его здесь в таком виде, то прикончили бы на месте отбойными молотками.

Станкевич улегся в «вафельницу». Я же не рискнул, с детства опасаясь замкнутого пространства. Мне захотелось выпить пива – от впечатлений и энергетического коктейля во рту пересохло, но, заглянув в меню и увидев, сколько стоит кружка, я ограничился водой из-под крана. Потом я снова плавал в голубом бассейне, размышляя, что, вероятно, обещанный после реформ скачок уровня жизни населения не может произойти сразу, сначала возникнут оазисы благополучия среди разрухи вроде этого клуба, потом европейские стандарты ползучим счастьем распространятся по всей державе, и граждане насладятся комфортным изобилием. Но тогда чем этот путь отличается от того, которым пошли в свое время коммунисты с их распределителями и закрытыми санаториями? Они тоже сулили народу неуклонное удовлетворение растущих потребностей, даже частично выполнили обещания. Вот и этот оздоровительный центр завод построил для работяг… Рассекавший воду в другом конце бассейна волосатый пузан, едва державшийся на плаву из-за золотой якорной цепи на жирной шее, вяло махнул рукой, и девушка в тунике метнулась к нему с энергетическим коктейлем.

Вдруг на кафельном берегу я заметил нервозную суету, заметался испуганный персонал, люди в белых халатах побежали в солярий с криками:

– Сгорел… Человек сгорел… Какой ужас!

– А вы куда смотрели?

«Там человек сгорел!» – вспомнил я строчку из Фета и увидел, как врачи ведут под руки шатающегося Станкевича.

На фоне докторских халатов его обгоревшее тело напоминало кусок свежей, не успевшей заветриться говядины. На малиновом лице страдали огромные, белые от ужаса глаза, лохматые пшеничные брови стояли дыбом.

– Сергей! – позвал я из воды.

Он в ответ лишь плеснул детской ладошкой, прощаясь навсегда. Впрочем, нечего страшного с ним не случилось, ожог оказался не опасным. Кто ж не сгорал на море в первый день пляжной дремоты? Кошмар с ним произошел потом, когда его обвинили во взятке, и Станкевич на десять лет скрылся в Польше, оказавшись вдруг этническим ляхом, чьи предки были сосланы в Сибирь за участие в восстании против царя. Все-таки склонность к бузотерству передается по наследству. Потом он вернулся, но на былой уровень вскарабкаться не сумел. На самом деле, думаю, его покарали за двурушническую позицию в конфликте Ельцина с Верховным Советом. Станкевич, как и положено, держал яйца в разных корзинах, в результате остался без яиц. Его нынешние выступления на телевидении напоминают мне пение политического кастрата.

Я оделся и постарался незаметно проскочить мимо рецепции, опасаясь, как бы с меня не стребовали деньги за какую-нибудь нечаянную услугу, потребленную по неведению, а зеленых полусотен в моих карманах не было. Выйдя из оазиса будущего благоденствия, я поехал домой. Москва после 1991-го как-то сразу обветшала и замусорилась. Улица Горького, снова став Тверской, превратилась от Красной площади до Белорусского вокзала в бесконечные торговые ряды, точнее, в барахолку. На ящиках и коробках лежало все, что можно продать: от сушеных грибов до собрания сочинений Сервантеса. Тогдашний мэр Гавриил Попов, похожий на крота, говорил, что рынок начинается с барахолки. Росли никем не убираемые помойки, крысы бегали почти беззаботно, как кошки. На задах дорогих ресторанов вроде «Метрополя» можно было увидеть кучи выеденных устричных раковин, которые страшно воняли. Автомобиль я вел аккуратно: участились случаи, когда за вполне законный обгон тебя могли вытащить из машины и отлупить крутые ребята в кожаных куртках. Бандиты. Их стало кругом столько же, сколько прежде было военных, с улиц совсем исчезнувших: людей в офицерской форме иногда били из упорно насаждаемой ненависти к армии.

– Доволен? – зло спросил меня мой друг, имея в виду повесть «Сто дней до приказа».

– Я-то почему должен быть доволен? Я хотел совсем другого!

– Я тоже хотел другого… – примирительно вздохнул друг, голосовавший за Ельцина.

Иногда стреляли. Проходя как-то мимо ресторана «Савой», я увидел у входа двух кавказцев в дорогих переливчатых костюмах. Они лежали на асфальте в лужах крови. На лице одного из них замерло выражение гневного недоумения, а его кулаки были сжаты в предсмертном негодовании. Собралась толпа зевак. Типичные для советских времен вопросы «Кто виноват?» и «За что убили?» – даже не звучали. Все понимали: за деньги. Оперативники ходили вокруг, глядя себе под ноги, как грибники: искали гильзы.

Впрочем, вскоре я и сам стал свидетелем громкого убийства. Мы с моим покойным другом Геной Игнатовым иногда ходили в Краснопресненские бани. Однажды, предвкушая парной релакс, мы с березовыми вениками под мышками приблизились к помывочному учреждению и увидели перед входом толпу нерусских парней в спортивных костюмах. Они гортанно причитали, тесно обступив что-то лежащее на земле. По тем временам излишнее любопытство могло плохо кончиться, мы, обойдя толпу, поднялись на крыльцо и спросили у безмятежно курившего банщика:

– Что это у вас тут?

– Клиента из-за шайки шлепнули… – хихикнул он.

– А что, уж и тазов на всех не хватает? – поддержал я его шутку.

– Воруют…

Мы посмеялись и пошли смывать немногочисленные свои грехи. Вечером из «Вестей», въезжавших на телеэкран на тройке диких коней, я узнал: возле Краснопресненских бань убили знаменитого крестного отца и спортивного мецената Отария Квантришвили. Все-таки велик и могуч русский язык! Авторитет погиб, борясь за власть в своем мире, то есть из-за шайки. А уложил его выстрелом с чердака из оптической винтовки не менее знаменитый авторитет – киллер Солоник, впоследствии уничтоженный в Греции вместе с юной любовницей – победительницей конкурса красоты.

После «Вестей», набитых криминалом, как старый матрас клопами, начиналась телепередача «На диване»: музыкальный критик Артемий Троицкий, развалившись в буквальном смысле на оттоманке, ленивым голосом рассказывал, как обставляет свою новую пятикомнатную квартиру с окнами на Кремль. Я плюнул, спустился за пивом в гастроном на первом этаже нашего дома. У входа попрошайничали голодные замызганные солдатики срочной службы. Бегали они к нам на Хорошевку из полка Таманской дивизии, казармы которого располагались в полукилометре, возле Беговой. По иронии судьбы именно в этой части в 1976 году я, призванный в армию, проходил первичный карантин, и кормили нас на убой.