Чем больше он думал об этом, тем больше злился
Отношения Гари Ламберта с корпорацией «Аксон», принесшие в итоге немалую прибыль, завязались за три недели до описанных выше событий, воскресным днем, когда он в своей новенькой лаборатории для цветной печати пытался отреставрировать две старые фотографии родителей и, получив удовольствие от этого процесса, увериться в своем душевном здоровье.
Собственное душевное здоровье давно стало для Гари предметом особых забот, но как раз в тот вечер, когда он, выйдя из своего просторного, крытого сланцем особняка на Семинол-стрит, пересек задний двор и поднялся по наружной лестнице в просторный гараж, в его мозгу царила такая же теплая и ясная погода, как и во всей северо-западной Филадельфии. Сквозь легкую дымку и небольшие тучки с серым оперением просвечивало сентябрьское солнце, и, насколько Гари разбирался в своей нейрохимии (в конце концов, он же не психиатр, а вице-президент «СенТрастБанка», не следует об этом забывать), все основные датчики указывали на отметку «здоров».
Хотя в принципе Гари одобрял, что современному человеку полагается самостоятельно управлять своими пенсионными вкладами, планировать междугородные разговоры и выбирать программы в частных школах, он был отнюдь не в восторге, что на него возложена ответственность за состояние его личных мозгов, в то время как некоторые – в первую очередь родной отец – наотрез отказывались от подобной ответственности. Но уж чего-чего, а добросовестности у Гари не отнимешь. На пороге темной комнаты он оценил уровень нейрофактора 3 (серотонин, один из важнейших факторов) – максимум за последнюю неделю, если не за месяц; фактор 2 и фактор 7 также превышали самые радужные ожидания, и фактор 1 уже не столь угнетен, как с утра (последействие выпитого на ночь бокала арманьяка). Упругий шаг, приятное ощущение своего роста – несколько выше среднего – и летнего загара. Недовольство супругой, Кэролайн, незначительно, поддается сдерживанию. Основные признаки паранойи (неотвязное подозрение, будто Кэролайн и двое старших сыновей посмеиваются над ним) пошли на убыль, сезонное томление по поводу тщеты и краткости жизни уравновешивалось крепостью его мозговой системы в целом. Нет, клинической депрессией он не страдает.
Гари задернул бархатные шторы, сдвинул светонепроницаемые ставни, достал из большого холодильника (нержавеющая сталь) коробку с бумагой формата 8×10 дюймов и засунул две пленки в электрический очиститель негативов – волнующе тяжелый маленький приборчик.
Он печатал фотографии родителей из времен злополучного Десятилетия супружеского гольфа. На одном снимке Инид, сильно изогнувшись, скосив под солнечными очками глаза – в мареве жары все расплывается, – левой рукой стиснула многострадальную клюшку-пятерку, правую руку, исподтишка бросающую мяч (белое пятно на краю фото) поближе к лунке, размыло в движении. (Они с Альфредом играли только на дешевых общедоступных полях для гольфа, прямых и коротких.) На другой фотографии Альфред – шорты в обтяжку, кепка «Мидленд-Пасифик» с длинным козырьком, черные носки и допотопные туфли для гольфа – замахивался столь же допотопной деревянной клюшкой на белую метку размером с грейпфрут и скалился в камеру, словно говоря: «Вот по такому мячику я бы попал!»
Вынув увеличенные отпечатки из фиксажа, Гари включил свет и обнаружил, что оба снимка покрыты сеткой странных желтых пятен.
Он чертыхнулся, не столько из-за фотографий, сколько потому, что хотел сохранить хорошее настроение, обеспеченное высоким уровнем серотонина. От мира немых объектов требовалась лишь капелька уступчивости.
Погода портилась. В водостоках зажурчала вода, по крыше забарабанили капли, сыпавшиеся с ближайших деревьев. Занимаясь второй парой отпечатков, Гари слышал сквозь стены гаража, как Кэролайн играет с детьми в футбол. Топот ног, пыхтение, изредка вопли, сейсмический толчок, когда мяч ударял по гаражу.
Вторая пара снимков вышла из фиксажа с теми же желтыми пятнами, и Гари понял: пора прекращать бессмысленное занятие. Как раз в этот миг в наружную дверь постучали, и его младший сын Джона проскользнул в лабораторию, всколыхнув черную занавеску.
– Фотографии печатаешь? – спросил Джона.
Гари поспешно сложил неудачные оттиски вчетверо и выбросил в мусор.
– Только собираюсь, – соврал он.
Заново смешав растворы, Гари открыл новую пачку бумаги. Джона уселся возле красной лампы и забубнил себе под нос, перелистывая одну из «Хроник Нарнии», «Принца Каспиана», подарок сестры Гари, Дениз. Джона учился во втором классе, а читал как пятиклассник. Отдельные слова он произносил внятным шепотом, и это было прелестно, обаятельно, как и все, что делал этот нарниец с сияющими темными глазами, певучим голоском и мягкими, словно меховая шкурка, волосами, – даже на взгляд Гари, Джона больше походил на разумного зверька, нежели на маленького мальчика.
Кэролайн не вполне одобряла «Хроники Нарнии», ведь Клайв Льюис был известным апологетом католичества и нарнийский лев Аслан представлял собой мохнатого, четвероногого Христа, но Гари в детстве с наслаждением прочел «Льва, колдунью и платяной шкаф» и не превратился от этого в религиозного фанатика (конечно же он был убежденным материалистом).
– Они убили медведя, – доложил Джона. – Обычного, не говорящего, и Аслан вернулся, его видела только Люси, а остальные ей не поверили.
Гари опустил отпечатки в фиксаж.
– Почему они ей не поверили?
– Потому что она самая младшая, – ответил Джона. На улице под дождем смеялась и что-то кричала Кэролайн. Что за привычка – носится как безумная наравне с мальчишками. В первые годы брака Кэролайн работала на полную ставку юристом, но после рождения Кейлеба получила наследство и теперь работала лишь по нескольку часов в Фонде защиты детей за пустячное жалованье благотворительной организации. Вся ее жизнь сосредоточилась на детях, Кэролайн называла их своими лучшими друзьями.
Полгода назад, когда Гари незадолго до своего сорокатрехлетия ездил с Джоной к родителям в Сент-Джуд, двое местных умельцев переоборудовали второй этаж гаража, переделали систему освещения и водопровода – это был подарок-сюрприз от Кэролайн. Гари высказывал порой желание увеличить старые семейные фотографии и собрать в большом альбоме с кожаным переплетом «Двести классических моментов семьи Ламберт». С этой задачей вполне бы справилось и фотоателье, к тому же мальчики учили отца работать с компьютерными изображениями, а если б ему все-таки понадобилась лаборатория, можно бы арендовать ее с почасовой оплатой. Поэтому при виде подарка – жена торжественно проводила его в гараж и предъявила совершенно ненужную и нежеланную темную комнату – Гари едва не расплакался. Но из популярных пособий по психологии, которыми был завален ночной столик Кэролайн, Гари наперечет знал тревожные сигналы надвигающейся депрессии, и к их числу, согласно всем авторитетам, относилась беспричинная плаксивость, так что Гари проглотил застрявший в горле комок, осмотрел дорогущую новую лабораторию и воскликнул, что он в восторге от подарка Кэролайн (она испытывала смешанные чувства: запоздалые сожаления потратившегося покупателя и приятное возбуждение щедрого дарителя). Теперь, чтобы доказать себе, что он вовсе не страдает депрессией, и чтобы Кэролайн ничего такого не заподозрила, Гари назначил себе работать в темной комнате дважды в неделю, пока «Двести классических моментов семьи Ламберт» не будут готовы.
Еще один признак паранойи: Гари мучило подозрение, что Кэролайн вытесняет его из дома, для того и устроила лабораторию в гараже.
По сигналу таймера Гари переложил третью пару отпечатков в фиксаж и включил свет.
– Что это за белые пятна? – поинтересовался Джона, заглянув в кювету.
– Понятия не имею!
– Похоже на облака, – продолжал Джона.
Мяч с грохотом врезался в стену гаража.
Оставив Инид морщиться в закрепляющем растворе, а Альфреда – ухмыляться, Гари распахнул ставни. Араукария и бамбуковые заросли блестели от дождя. На заднем дворе Кэролайн и Аарон в грязных, промокших, прилипших к лопаткам свитерах жадно глотали воздух, Кейлеб завязывал шнурки. Кэролайн сорок пять, а ноги как у молоденькой девочки, волосы все такие же светлые, как двадцать лет назад, когда Гари познакомился с ней в «Спектруме», на концерте Боба Сигера. Жена все еще очень привлекала Гари, восхищала его своей естественной внешней притягательностью и квакерской родословной. Гари машинально потянулся за фотоаппаратом, навел на Кэролайн телеобъектив.
Лицо Кэролайн напугало его: брови мучительно сведены, рот сложился в печальную гримасу. Прихрамывая, она снова побежала за мячом.
Гари перевел объектив на старшего сына, Аарона, – того лучше всего фотографировать врасплох, чтобы не наклонял кокетливо голову под выигрышным, как он полагает, углом. Лицо у Aapoнa раскраснелось и испещрено пятнышками грязи – славный выйдет снимок. Гари отрегулировал было дальность, но огорчение из-за Кэролайн перехлестнуло порог нейрохимической защиты.
Игра остановилась. Кэролайн, все так же прихрамывая, побежала к дому.
– «Люси зарылась лицом в гриву Аслана, прячась от его взгляда», – прошептал Джона.
Из дома послышался вскрик.
Кейлеб и Аарон отреагировали без промедления, галопом промчались через двор, точно герои боевика, и скрылись за дверью. Секунду спустя Аарон вновь возник на пороге и громко позвал ломающимся уже голосом:
– Папа! Папа! Папа! Папа!
Когда все впадали в истерику, Гари становился спокойным и методичным. Он неторопливо вышел из лаборатории, спустился по скользкой от дождя наружной лестнице. На открытом пространстве позади гаража, над рельсами пригородной железной дороги, во влажном воздухе ярким потоком разливался свет.
– Папа, бабушка звонит!
Гари легкой походкой зашагал через двор, изредка останавливаясь и с сожалением оценивая ущерб, причиненный футболистами газону. Здешняя округа, Честнат-хилл, напоминала Нарнию. Столетние клены, гинкго и платаны, в большинстве своем искалеченные (мешали прокладывать линию электропередачи), мятежно поднимались над тесно застроенными улочками, носившими имена истребленных племен, семинолов и чероки, навахо и шонов. На многие мили в любую сторону, невзирая на большую плотность населения и высокие доходы домовладельцев, отсутствовали скоростные шоссе и не хватало магазинов. «Страна остановившегося времени» – так называл эти места Гари. Большинство домов, и его собственный в том числе, были сложены из аспидного сланца, с виду похожего на необработанное олово, точно под цвет его волос.
– ПАПА!
– Спасибо, Аарон, я расслышал тебя с первого раза.
– Бабушка звонит!
– Знаю, Аарон, ты уже говорил.
В кухне, мощенной шиферной плиткой, он застал Кэролайн – скрючившись на стуле, она обеими руками хваталась за поясницу.
– Она уже звонила утром, – призналась Кэролайн, – я забыла тебе сказать. Телефон звонил каждые пять минут, я побежала бегом, и вот…
– Спасибо, Кэролайн.
– Я бежала бегом…
– Спасибо. – Гари схватил радиотрубку, отвел ее от себя на вытянутой руке, словно удерживая мать на расстоянии, и пошел в столовую. Здесь его подкарауливал Кейлеб, заложив пальцем скользкую страницу каталога.
– Папа, можно тебя на минуточку?
– Не сейчас, Кейлеб, бабушка на линии.
– Я только хотел…
– Сказано: не сейчас!
Кейлеб покачал головой, растерянно улыбаясь, словно любимый публикой спортсмен, ни с того ни с сего пробивший пенальти мимо ворот.
Через выложенный мраморной плиткой холл Гари проследовал в огромную гостиную и сказал «алло» в маленькую трубку.
– Я предложила Кэролайн перезвонить, если ты не у телефона, – начала Инид.
– Ты платишь всего семь центов за минуту, – заметил Гари.
– А мог бы и сам мне перезвонить.
– Мама, мы спорим из-за четвертака.
– Весь день пытаюсь тебе дозвониться, – продолжала она. – Турагент требует ответа не позднее завтрашнего утра. Мы все еще надеемся, что вы приедете к нам на Рождество в самый последний раз, я же обещала Джоне, так что…
– Секундочку! – перебил Гари. – Спрошу Кэролайн.
– Гари, у тебя было несколько месяцев, чтобы все обсудить. Я не собираюсь сидеть у телефона и ждать, пока ты…
– Одну секунду!
Он прикрыл большим пальцем дырочки микрофона и вернулся в кухню. Джона стоял на стуле с пачкой шоколадного печенья «Орео» в руках, Кэролайн в той же скрюченной позе сидела у стола, учащенно дыша.
– Когда я бежала снять трубку, случилось кое-что ужасное, – сказала она.
– Два часа ты носилась под дождем! – воскликнул Гари.
– Нет, все было прекрасно, пока я не побежала к телефону!
– Кэролайн, я видел, как ты хромала еще до того…
– Все было прекрасно, – упрямо повторила она, – пока я не побежала к телефону, который звонил в сотый раз!
– Ладно, – уступил Гари. – Во всем виновата моя мать. А теперь скажи, что мне ответить ей насчет Рождества.
– Что хочешь. Пусть приезжают к нам.
– Мы обсуждали возможность поехать к ним.
Кэролайн решительно покачала головой, отметая его слова:
– Нет. Ты говорил об этом. А я нет.
– Кэролайн…
– Я не стану ничего обсуждать, когда она ждет у телефона. Попроси перезвонить на следующей неделе.
Джона сообразил, что может взять сколько угодно печенья и родители не заметят.
– Ей нужно все организовать сейчас, – пояснил Гари. – Им надо решить, заезжать ли к нам в следующем месяце после круиза. А это зависит от Рождества.
– Наверное, диск сместился.
– Раз ты не хочешь обсуждать, я просто скажу ей, что мы подумываем приехать в Сент-Джуд.
– Ни за что! Мы так не договаривались!
– Один раз сделаем исключение.
– Нет! Нет! – Влажные пряди спутанных светлых волос мотались в воздухе, подчеркивая решительное несогласие. – Нельзя нарушать правила!
– Исключение не отменяет правила.
– Боже, мне необходим рентген, – сказала Кэролайн.
Шмелиное гудение Инид пробилось из зажатого пальцем микрофона:
– «Да» или «нет»?
Кэролайн поднялась, прижалась к Гари, уткнулась лицом ему в свитер, легонько постучала кулачком по его груди.
– Пожалуйста! – Она потерлась носом о его ключицу. – Скажи, что перезвонишь попозже. Пожалуйста! Очень болит спина.
Гари отвел телефонную трубку в сторону, руке было неудобно, жена все теснее прижималась к нему.
– Кэролайн, они восемь лет подряд приезжали к нам. Неужели я не могу попросить об одном-единственном исключении? Или хотя бы сказать, что мы подумаем?
Кэролайн горестно покачала головой и рухнула на стул.
– Хорошо! – сказал Гари. – Я сам приму решение.
Он прошагал в столовую, и Аарон, слышавший этот разговор, уставился на него словно на изверга, терзающего жену.
– Папа, – начал Кейлеб, – можно тебя кое о чем попросить, если ты не разговариваешь с бабушкой?
– Нет, Кейлеб, я разговариваю с бабушкой.
– А сразу после этого можно?
– Боже, боже, боже, – причитала Кэролайн.
В гостиной Джона расположился на большом кожаном диване, выстроил башенку из печенья и уткнулся носом в «Принца Каспиана».
– Мама?
– Что это такое? – возмутилась Инид. – Не можешь сейчас говорить, перезвони потом, но заставлять меня ждать десять минут…
– Ну все, я уже тут.
– Так что же вы решили?
Гари не успел ответить – из кухни донесся пронзительный кошачий вопль, похожий на крики, которые Кэролайн испускала в постели лет пятнадцать назад, когда еще не было нужды бояться, как бы не услышали мальчики.
– Прости, мама, еще минуточку.
– Так не годится, – сказала Инид, – элементарная вежливость…
– Кэролайн, – крикнул Гари в сторону кухни, – неужели нельзя хоть на несколько минут взять себя в руки?
– А! А! А! О-о! – завывала Кэролайн.
– От боли в спине еще никто не умирал, Кэролайн.
– Пожалуйста, перезвони ей потом! Я споткнулась на ступеньке, когда спешила в дом. Гари, мне так больно…
Он повернулся спиной к кухне.
– Извини, мама.
– Что у вас там творится?
– Кэролайн слегка повредила спину, играя в футбол.
– Знаешь, неприятно говорить об этом, но с возрастом все начинает болеть, – сказала Инид. – Я могла бы целый день тебе рассказывать, где у меня болит. Бедро не дает ни минуты покоя. Но будем надеяться, что с годами человек становится терпеливее.
– А-а! А-а! А-а! – стонала Кэролайн.
– Будем надеяться, – повторил Гари.
– Ладно, так что вы решили?
– С Рождеством вопрос еще открыт, – промямлил он, – может, вам лучше заехать к нам на обратном пути…
– О-у! О-у! О-у!
– С каждым днем билеты на Рождество заказать все труднее, – не сдавалась Инид. – Шумперты заказали тур на Гавайи еще в апреле, потому что в прошлом году дотянули до сентября и не смогли получить те места, которые…
Из кухни прибежал Аарон.
– Папа!
– Я разговариваю по телефону.
– Папа!
– Ты же видишь, Аарон, я разговариваю по телефону.
– У Дейва колостомия, – продолжала Инид.
– Папа, ты должен что-нибудь сделать! – потребовал Аарон. – Маме совсем плохо. Она просит, чтобы ты отвез ее в больницу.
– Кстати, папа, – снова возник Кейлеб со своим каталогом, – заодно и меня кое-куда подбросишь.
– Нет, Кейлеб.
– Ну правда, мне очень-очень нужно в магазин.
– Подходящие места раскупают сразу же, – сказала Инид.
– Аарон! – позвала из кухни Кэролайн. – Аарон! Куда ты подевался? Где твой отец? Где Кейлеб?
– Как прикажете сосредоточиться в таком шуме? – подал голос Джона.
– Прости, мама, – извинился Гари, – пойду поищу место потише.
– Осталось очень мало времени! – В голосе Инид зазвучала паника: с каждым днем, с каждым часом билетов на рейсы конца декабря все меньше, и все меньше надежды на то, что Гари и Кэролайн привезут мальчиков в Сент-Джуд на последнее, самое последнее Рождество.
– Папа, – умолял Аарон, следуя по пятам за Гари на второй этаж. – Что я скажу маме?
– Скажи, чтобы позвонила по девять-один-один. Возьми свой сотовый телефон и вызови неотложку. Кэролайн! – окликнул он. – Набери девять-один-один.
Девять лет назад, после особенно тягостной поездки на Средний Запад: снежные бури в Филадельфии и в Сент-Джуде, четырехчасовая задержка в аэропорту с ноющим пятилетним и орущим двухлетним ребенком, целая ночь рвоты у Кейлеба (реакция на избыток масла и жира в праздничных яствах Инид, по мнению Кэролайн), сильнейший ушиб, который получила Кэролайн, поскользнувшись на заледеневшей подъездной дорожке возле дома свекрови (спину она травмировала в юности, играя в хоккей на траве за «Френдз-сентрал», но теперь считала, что на подъездной дорожке старая травма «обострилась»), – Гари поклялся жене, что никогда больше словом не обмолвится о Рождестве в Сент-Джуде. С тех пор его родители восемь лет подряд приезжали на Рождество в Филадельфию, и, хотя Гари отнюдь не одобрял одержимости семейным торжеством – он считал ее симптомом более серьезной проблемы, нездоровой пустоты в жизни Инид, – в желании родителей остаться на сей раз дома ничего предосудительного не было. Гари рассчитывал также, что Инид скорее согласится покинуть Сент-Джуд и переселиться на восток, если получит свое «самое последнее Рождество». Лично он готов был поехать в гости, ему требовалась лишь капелька уступчивости со стороны жены, подобающее взрослому человеку умение принять во внимание особые обстоятельства.
Войдя в свой кабинет, Гари запер дверь, отгораживаясь от криков и воплей семейства, от топота ног на лестнице, от всего этого надуманного переполоха. Снял трубку с аппарата на столе и выключил радиотрубку.
– Просто смешно, – упавшим голосом произнесла Инид. – Почему ты не можешь перезвонить?
– Мы еще не определились с декабрем, – сказал он. – Очень может быть, мы приедем в Сент-Джуд. Так что загляните к нам после круиза.
Инид громко задышала в трубку.
– Мы не можем нынешней осенью дважды ездить в Филадельфию, – сказала она. – Я хочу повидать мальчиков на Рождество. Думаю, тут только одно решение – вы приедете в Сент-Джуд.
– Нет-нет-нет, – забормотал он. – Погоди, мама. Мы еще ничего не решили.
– Я обещала Джоне…
– Не Джона покупает билеты. Не ему решать. Стройте свои планы, мы разберемся со своими, и будем надеяться, что все получится.
До странности отчетливо Гари различал неодобрительное сопение, вздохи, похожие на шум прибоя. И тут до него дошло.
– Кэролайн! – рявкнул он. – Кэролайн, ты подслушиваешь?
Дыхание в трубке смолкло.
– Кэролайн, ты подслушиваешь?! Ты сняла трубку?
Слабый щелчок в трубке, след, оставленный электрическим разрядом.
– Прости, мама.
– Что такое? – всполошилась Инид.
Невероятно! Невероятно, черт побери! Оставив трубку на столе, Гари отпер дверь и побежал по коридору мимо детской – там Аарон стоял перед зеркалом, нахмурив брови, наклонив голову под выигрышным углом, через площадку – там торчал Кейлеб, сжимая обеими руками каталог, словно свидетель Иеговы свою брошюру, в супружескую спальню, где Кэролайн, все в той же перемазанной одежде, съежилась на персидском ковре в позе эмбриона, прижимая к пояснице ледяной пакет с гелем.
– Ты подслушиваешь мой разговор?
Кэролайн слабо покачала головой – ей-де настолько плохо, она бы и до прикроватного телефона не дотянулась.
– Нет?! Значит, нет?! Ты не подслушивала?
– Нет, Гари, – еле выговорила она.
– Я слышал щелчок, слышал дыхание…
– Нет.
– Кэролайн, в доме три телефонных аппарата. Два из них сейчас у меня в кабинете, третий здесь. Так?
– Я не подслушивала. Я только сняла трубку… – Она втянула в себя воздух сквозь стиснутые зубы. – Хотела проверить, не освободился ли телефон. Вот и все.
– Ты сидела у телефона! Сидела и подслушивала! Сколько раз, сколько раз мы договаривались, чтобы ты этого не делала!
– Гари, – жалобно протянула она, – клянусь тебе, я не подслушивала. Спина ужас как болит. Я не смогла сразу положить трубку, вот и опустила ее на пол. Ничего я не подслушивала. Не будь таким жестоким.
Лицо ее было так прекрасно, боль сияла на нем, словно экстаз, а свернувшееся клубком, покрытое грязью, покорно лежавшее на персидском ковре тело, раскрасневшиеся щеки и разметавшиеся волосы вызывали желание. Какой-то частью души Гари готов был поверить жене и посочувствовать, но от этого еще больше обозлился на предательницу. Он промчался по коридору обратно в кабинет и с грохотом захлопнул дверь.
– Да, мама, это я.
И услышал гудки. Пришлось за свой счет перезванивать в Сент-Джуд. В окно, выходившее на задний двор, Гари видел подсвеченные солнцем фиолетовые, словно раковина моллюска, дождевые тучи. Над араукарией поднимались испарения.
Теперь, когда звонок оплачивала не она, Инид сделалась словоохотливее и спросила, знает ли Гари компанию под названием «Аксон».
– В Швенксвиле, Пенсильвания, – уточнила она. – Они хотят купить папин патент. Дай-ка прочту тебе письмо. Я немного в растерянности…
В «СенТрастБанке», где Гари заведовал отделом ценных бумаг, он давно уже занимался крупными компаниями, а не мелкой рыбешкой. Название «Аксон» ничего ему не говорило, однако, выслушав письмо от м-ра Джозефа К. Прагера из «Брэг Нутер и Спей», Гари сразу просек их игру: несомненно, юрист, составивший это послание, адресованное какому-то старикану на Среднем Западе, предлагал Альфреду лишь малый процент от подлинной стоимости патента. Гари знал, как действуют эти ребята. Он бы и сам поступил точно так же на месте руководства «Аксона».
– По-моему, нужно попросить у них десять тысяч вместо пяти, – сказала Инид.
– Когда истекает срок патента? – уточнил Гари.
– Примерно через шесть лет.
– Они рассчитывают на большую прибыль. Иначе просто нарушили бы авторское право.
– Тут сказано, «находится на стадии раннего тестирования», и еще ничего не ясно.
– Вот именно! Именно это они хотят вам внушить! Сама подумай: если еще идет тестирование, зачем бы они стали вам писать? Могли бы подождать шесть лет.
– Ой, правда!
– Очень хорошо, что ты сказала мне, мама, очень хорошо. Нужно написать этим парням и потребовать за лицензию двести тысяч долларов.
У Инид пресеклось дыхание, как бывало в семейных поездках, когда Альфред выруливал на встречную полосу, обгоняя грузовик.
– Двести тысяч долларов! Ой, Гари!
– И один процент общего дохода от их продукции. Предупреди их, что вы готовы защищать свои законные права в суде.
– А если они откажут?
– Можешь мне поверить, они не станут доводить дело до тяжбы. Ты ничем не рискуешь, если проявишь агрессивность.
– Да, но патент-то папин, а ты его знаешь…
– Передай ему трубку, – сказал Гари.
Родители склонялись перед любым авторитетом. Когда Гари требовалось уверить себя, что он избег их участи, когда прикидывал, как далеко ушел от Сент-Джуда, он всегда думал о собственной независимости от всех авторитетов, включая отца.
– Да? – произнес Альфред.
– Папа, – сказал Гари, – ты должен бороться с этими ребятами. У них очень слабая позиция, ты можешь получить много денег.
На том конце провода, в Сент-Джуде, старик молчал.
– Только не говори мне, что ты собираешься принять это предложение, – сказал Гари. – Даже не думай об этом. Такая возможность даже не рассматривается.
– Не твое дело, – оборвал Альфред. – Здесь я решаю.
– Да-да, однако у меня есть свой интерес в этом деле, вполне законный интерес, смею сказать.
– Это еще почему?
– Законный интерес, – настаивал Гари. Если у Инид и Альфреда кончатся деньги, кто будет их содержать? Они с Кэролайн, а не нищая сестрица и безответственный братец. Впрочем, Гари хватило самообладания не говорить об этом отцу. – Скажи мне хотя бы, что ты надумал? Сделай одолжение!
– Ты сам мог бы сделать мне одолжение и не спрашивать, – возразил Альфред. – Но раз ты спросил, отвечу: я возьму то, что они дают, и половину денег передам «Орфик-Мидленд».
Механистическая вселенная: отец говорит, сын реагирует.
– Постой, постой, отец, – Гари заговорил низким, размеренным голосом, который приберегал исключительно для ситуаций, когда бывал уверен в своей правоте и при том страшно рассержен. – Так нельзя.
– Только так, – отрезал Альфред.
– Нет, папа, послушай меня. Ты ни юридически, ни морально не обязан делится с «Орфик-Мидленд».
– Я пользовался материалами и оборудованием, принадлежавшими железной дороге, – сказал Альфред. – Предполагалось, что она имеет право на свою долю, если я получу прибыль от патентов. Марк Джамборетс связал меня с юристом по патентному праву. Вероятно, юрист предоставил мне скидку.
– Прошло пятнадцать лет! Той железной дороги уже не существует! Люди, с которыми ты заключил соглашение, умерли!
– Не все. Марк Джамборетс жив.
– Папа, такие чувства делают тебе честь. Я их вполне разделяю…
– Сомневаюсь.
– Братья Рот завладели дорогой, выпотрошили ее…
– Не желаю ничего обсуждать.
– Это безумие! Безумие! – воскликнул Гари. – Хранить верность корпорации, которая ограбила и тебя, и весь Сент-Джуд! Всеми мыслимыми способами измывалась над тобой! Они и сейчас грабят тебя, надувают с медицинской страховкой!
– У тебя свое мнение, у меня свое.
– А я тебе говорю: это безответственно! Эгоистично. Хочешь питаться арахисовым маслом и считать гроши, дело твое, но это несправедливо по отношению к матери…
– Мне плевать, что там думает твоя мать.
– Несправедливо по отношению ко мне. Кто будет оплачивать ваши счета, случись что? Кто твой запасной аэродром?
– Я перенесу все, что выпадет на мою долю, – сказал Альфред. – Буду есть арахисовое масло, если придется. Я его люблю. Хорошая штука.
– И мама тоже будет есть арахисовое масло, если придется?! Так? Будет есть собачий корм, если придется?! Тебе плевать на нее!
– Гари, я знаю, как будет правильно. Не жду, что ты меня поймешь, и сам не понимаю твоих поступков, но я знаю – так будет по-честному. И довольно об этом.
– Можешь отдать «Орфик-Мидленд» две с половиной тысячи, если тебе непременно хочется, – сказал Гари, – но патент стоит…
– Я сказал: довольно. Мать хочет еще о чем-то поговорить с тобой.
– Гари! – крикнула в трубку Инид. – Сент-Джудский симфонический в декабре дает «Щелкунчика». Они работают с балетным ансамблем штата, имеют большой успех, билеты распродаются так быстро! Как ты думаешь, взять девять билетов на сочельник? Дневной спектакль в два или лучше пойти вечером двадцать третьего? Тебе решать.
– Мама, послушай! Не позволяй папе принимать это предложение. Не позволяй ему ничего решать, пока я не прочту письмо. Вышли мне завтра же копию по почте.
– Хорошо, Гари, но сейчас гораздо важнее «Щелкунчик», надо взять девять мест рядом, билеты распродаются так быстро, ты просто не поверишь.
Положив, наконец, трубку, Гари с силой прижал руку к глазам, и перед ним словно на темном экране вспыхнули два искаженных образа, два игрока в гольф: Инид, перебрасывающая мяч с кочковатого участка на ровное поле (вообще-то это мошенничество), и Альфред, посмеивающийся над своими неудачами.
Четырнадцать лет назад старик отмочил такую же штуку, ни с того ни с сего выкинул белый флаг. Братья Рот купили «Мидленд-Пасифик», когда Альфреду оставалось несколько месяцев до полных шестидесяти пяти лет. Фентон Крил, новый президент «Мидленд-Пасифик», пригласил его на ланч в «Морелли». Роты подвергли чистке верхний эшелон служащих, противившийся слиянию, но Альфред, главный инженер, не принадлежал к их числу. Ротам требовался человек, который обеспечил бы работу дороги в период хаоса, пока ликвидировали офис в Сент-Джуде и переводили штаб-квартиру в Литл-Рок, пока новый персонал во главе с Крилом осваивал дело. Крил предложил Альфреду пятидесятипроцентную прибавку к жалованью и пакет акций «Орфик», если он останется еще на два года, возьмет на себя руководство переездом в Литл-Рок и гарантирует преемственность.
Альфред ненавидел Ротов и готов был ответить отказом, но вечером Инид принялась за него: одни только акции «Орфик» стоили 78.000 долларов, к тому же пенсию исчисляют на основании заработка за последние три года, а значит, пенсия тоже увеличивалась на пятьдесят процентов.
Неопровержимые доводы поколебали решимость Альфреда, но три дня спустя, вернувшись домой, он сообщил Инид, что подал прошение об отставке и Крил его подписал. Оставалось семь недель до конца полного года, в течение которого Альфред получал максимальное жалованье. Бросить работу в такой момент – какая нелепость! Но ни тогда, ни потом он не объяснил ни жене, ни кому-либо другому, почему вдруг передумал. Сказал только: «Я принял решение».
В тот год за рождественским столом в Сент-Джуде, после того как Инид тайком подложила на тарелку малышу Аарону орешки, которыми был начинен гусь, а Кэролайн схватила эту начинку с тарелки, вышла в кухню и швырнула в ведро, словно гусиный помет, прокомментировав: «Сплошной жир, фу!», Гари, потеряв терпение, заорал: «Не мог подождать еще семь недель? Дотянуть до шестидесяти пяти лет?»
«Гари, я работал всю жизнь. Мне решать, когда выходить на пенсию, а не тебе».
И на что тратил досуг этот человек, которому так не терпелось выйти на пенсию? Сиднем сидел в синем кресле.
Об «Аксоне» Гари понятия не имел, но жалованье ему платили за то, чтобы он был в курсе деятельности таких конгломератов, как «Орфик-Мидленд». Он знал, что братья Рот продали контрольный пакет, чтобы покрыть убытки от канадской золотопромышленной авантюры. «Орфик-Мидленд» пополнила ряды тех расползшихся и потерявших собственное лицо мегакомпаний, чьи штаб-квартиры рассеяны по предместьям американских городов; служащие там замещались, точно клетки в живом организме или, вернее, точно буквы в известной игре в слова, где МОЧА превращается в МОДУ, а затем в ВОДУ. Стало быть, к тому времени, когда Гари дал добро на приобретение очередного крупного пакета акций «Орфик-Мидленд», пополнившего портфель «СенТраста», не осталось уже никаких сотрудников той компании, что ликвидировала третье по количеству рабочих мест сент-джудское предприятие и лишила железнодорожной связи большую часть сельского Канзаса. «Орфик-Мидленд» полностью вышла из транспортного бизнеса. Все, что уцелело от товарных линий «Мидленд-Пасифик», было распродано, и компания целиком сосредоточилась на строительстве и содержании тюрем, производстве изысканных сортов кофе и финансовых услугах; новенький 144-жильный оптоволоконный кабель так и остался закопанным в ненужной более полосе отчуждения. И этой компании отец хранил верность?! Чем больше Гари думал об этом, тем больше злился. Сидел один в кабинете, не в силах подавить нарастающее возбуждение или хотя бы унять дыхание, вырывавшееся из легких с напором локомотивного пара. Он не видел красивого тыквенно-желтого заката, расцветавшего за тюльпанными деревьями по ту сторону железнодорожных путей. Он видел только принципы, извращенные принципы!
Наверно, он просидел бы так целую вечность, одержимо выстраивая обвинительную речь против старика отца, но тут за дверью кабинета что-то зашуршало. Рывком вскочив на ноги, Гари распахнул дверь.
Кейлеб сидел на полу, скрестив ноги, изучая свой каталог.
– Теперь можно поговорить?
– Ты сидел тут и подслушивал?!
– Нет, – возразил Кейлеб, – ты обещал поговорить, когда закончишь с бабушкой. Я спросить хочу. Насчет того, какую комнату можно поставить под наблюдение.
Даже вверх ногами Гари отчетливо видел в каталоге трех- и четырехзначные цены – какие-то предметы в начищенных алюминиевых корпусах, с цветными жидкокристаллическими экранами.
– Новое хобби, – пояснил Кейлеб. – Я хочу установить систему наблюдения. Мама говорит, можно в кухне, если ты не против.
– Ты хочешь установить в кухне систему наблюдения? Это такое хобби?!
– Да!
Гари только головой покачал. У него в детстве было множество увлечений, и долгое время его огорчало, что сыновья ничем не интересуются. Кейлеб, видимо, смекнул, что, услышав слово «хобби», отец разрешает траты, на которые в противном случае вполне мог бы наложить вето. И Кейлеб увлекся фотографией – ровно настолько, чтобы получить от Кэролайн камеру с автофокусом, зеркалку с более мощным телеобъективом, чем у самого Гари, и цифровую мыльницу. Потом он переключился на компьютеры и забыл о них, как только Кэролайн купила ему ноутбук и наладонник. Но Кейлебу скоро стукнет двенадцать, и Гари был сыт по горло. При слове «хобби» теперь срабатывали защитные механизмы. Он вырвал у Кэролайн обещание не покупать мальчику новое оборудование, не посоветовавшись предварительно с ним.
– Вести наблюдение – это не хобби! – сказал он.
– Хобби, папочка! Мама сама и посоветовала. Сказала, начать можно с кухни.
В кухне находится бар, мелькнуло в голове у Гари, – еще один тревожный сигнал депрессии.
– Ладно, мы с мамой обсудим, – посулил Гари.
– Но в шесть часов магазин закроется.
– Можешь денек-другой подождать. Ничего с тобой не случится.
– И так весь день жду. Ты обещал поговорить, а уже вечер!
Раз уже вечер, Гари имел законное право выпить. Бар находится на кухне. Он шагнул в ту сторону.
– Какое именно тебе нужно оборудование?
– Всего-навсего камера с микрофоном и датчики. – Кейлеб сунул каталог отцу под нос. – Даже не самые дорогие. За шестьсот пятьдесят. Мама сказала, можно.
Иногда Гари казалось, будто в их семейной истории есть что-то тягостное, о чем его близкие рады бы забыть; только он один все тащит за собой. Кивни он, уступи, и это воспоминание тотчас бы стерлось. Еще один тревожный сигнал.
– Кейлеб, – сказал он, – похоже, что и эта забава тебе скоро наскучит. Удовольствие дорогое, а тебе сразу надоест.
– Нет! Нет! – обиженно запротестовал Кейлеб. – Это страшно интересно, папочка! Это хобби!
– Тем не менее ты быстро остыл ко всему, что мы тебе покупали. А ведь тоже уверял, будто тебе «страшно интересно».
– Это совсем другое дело, – ныл Кейлеб. – На этот раз мне правда интересно, по-настоящему!
Мальчишка явно готов потратить любое количество обесцененной словесной валюты, лишь бы купить отцовское согласие.
– Ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – спросил Гари. – Вечно одно и то же, разве ты не видишь? Сперва тебе очень хочется, а когда вещь покупают – совсем другое дело. Как только она появляется в доме, отношение к ней меняется. Ты понимаешь?
Кейлеб открыл было рот, но удержался от очередной жалобы или мольбы, в глазах сверкнуло лукавство.
– Кажется, понимаю, – смиренно потупился он. – Да-да, понимаю.
– И думаешь, что с новым оборудованием будет по-другому? – уточнил Гари.
Кейлеб сделал вид, будто серьезно обдумывает вопрос.
– Думаю, будет по-другому, – наконец сказал он.
– Ну хорошо, – сдался Гари, – но запомни наш разговор. Я не хочу, чтобы это стало очередной дорогой игрушкой, к которой ты через неделю-другую потеряешь интерес. Ты уже почти подросток, и мне хотелось бы видеть больше сосредоточенности…
– Гари, это несправедливо! – с жаром вступилась за сына Кэролайн. Она вышла, прихрамывая, из главной спальни, одно плечо выше другого, рука за спиной, прижимает к пояснице пакет с обезболивающим гелем.
– А-а, Кэролайн. Не думал, что ты нас слушаешь.
– Неправда, будто Кейлеб небрежен к вещам.
– Конечно неправда! – подхватил Кейлеб.
– Ты вот что пойми, – продолжала Кэролайн, – в новом хобби будет задействовано все. Это гениально! Кейлеб придумал способ использовать все свое оборудование…
– Хорошо, хорошо, рад это слышать.
– У мальчика творческий прорыв, а ты внушаешь ему чувство вины.
Однажды, когда Гари позволил себе вслух усомниться, не подавляют ли они воображение ребенка, заваливая его дорогой техникой, Кэролайн только что не обвинила его в клевете на сына. Среди ее любимых книг о воспитании почетное место занимал научный труд «Технология воображения. Чему современные дети должны научить родителей» некоей Нэнси Клеймор, доктора философии, противопоставлявшей «парадигму исключения» (одаренный ребенок – гений, изолированный от общества) новой «парадигме подключения» (одаренный ребенок – творчески ориентированный потребитель). Авторша утверждала, будто в скором времени электронные игрушки станут такими дешевыми и общедоступными, что ребенку не придется напрягать воображение, рисуя карандашами или выдумывая сказки, вместо этого он будет применять и комбинировать существующие технологии. Эта мысль казалась Гари чрезвычайно убедительной, но оттого не менее пугающей. Когда он был примерно в возрасте Кейлеба, ему нравилось строить модели из палочек от фруктового мороженого.
– Значит, сейчас мы поедем в магазин? – затеребил родителей Кейлеб.
– Нет, Кейлеб, не сегодня, уже почти шесть, – ответила Кэролайн.
Кейлеб даже ногой топнул:
– Вот так всегда! Жду-жду, а потом уже поздно!
– Возьмем фильм напрокат, – предложила мать. – Любую кассету, какую захочешь.
– Не хочу кассету! Хочу камеру наблюдения!
– Не сегодня! – отрезал Гари. – Так что смирись.
Кейлеб удалился в свою комнату, громко хлопнув дверью. Гари пошел за ним, распахнул дверь.
– Довольно! – сказал он. – У нас в доме не принято хлопать дверьми!
– Ты сам хлопаешь!
– Не желаю ничего больше слышать!
– Ты сам хлопаешь!
– Хочешь провести неделю под домашним арестом?
Вместо ответа Кейлеб скосил глаза и втянул губы в рот: теперь от него ни слова не добьешься.
Взгляд Гари скользнул в угол детской – обычно он предпочитал туда не смотреть. Кучами, точно воровская добыча, навалены и позабыты фотоаппараты, компьютер, оборудование для видеосъемки, цена всего этого в совокупности превышала годовое жалованье секретарши, работавшей у Гари в «СенТрасте». Оргия роскоши в логове одиннадцатилетнего мальчишки! Молекулярные шлюзы дрогнули и выпустили наружу различные химические факторы, которые до сих пор с трудом сдерживались. Каскад реакций, вызванных избытком фактора 6, раскрыл слезные протоки, вызвал спазм блуждающего нерва и «ощущение», будто Гари изо дня в день держится на поверхности лишь потому, что не позволяет себе разглядеть скрытую на дне истину. Простую истину – всем предстоит умереть, и сколько б сокровищ ты ни скопил в гробнице, тебя это не спасет.
За окном быстро темнело.
– Ты в самом деле собираешься пустить в ход все это оборудование? – спросил Гари, сглотнув комок в горле.
Кейлеб пожал плечами, так и не выпустив губы на волю.
– Хлопать дверьми не позволяется никому, – примирительно добавил Гари. – И мне в том числе. Ладно?
– Как скажешь, па.
Он вышел из комнаты Кейлеба в сумрачный коридор и едва не столкнулся с Кэролайн – та удирала на цыпочках, в одних носках, обратно в спальню.
– Опять?! Опять?! Я сказал – не подслушивать, а ты!..
– Я не подслушивала. Мне нужно лечь. – И она почти бегом, сильно хромая, устремилась в спальню.
– Беги-беги, все равно не скроешься. Отвечай; зачем ты подслушиваешь?!
– У тебя паранойя. Вовсе я не подслушиваю.
– Паранойя?!
Кэролайн опустилась на огромную дубовую кровать. Выйдя замуж за Гари, она в течение пяти лет дважды в неделю посещала психотерапевта, который на последнем сеансе назвал ее достижения «непревзойденными», и тем самым раз и навсегда опередила Гари в гонке за душевным здоровьем.
– Тебя послушать, у всех, кроме тебя, есть проблемы, – продолжала она. – Точно так же рассуждает твоя мать. Даже не…
– Кэролайн! Ответь только на один вопрос. Погляди мне в глаза и ответь на один вопрос: днем, когда ты…
– Боже, Гари, опять все сначала? Послушай, что ты несешь!
– Когда ты скакала под дождем, носилась как безумная наперегонки с одиннадцатилетним и четырнадцатилетним, ты…
– У тебя мания! Ты ни о чем другом не можешь говорить!
– Носилась под дождем, била по мячу, скользила по мокрой траве…
– Разговариваешь по телефону с родителями, а потом вымещаешь раздражение на нас.
– Ты хромала, прежде чем побежала в дом? – Гари погрозил жене пальцем. – Смотри мне в глаза, Кэролайн, прямо в глаза! Ну же, давай! Посмотри мне прямо в глаза и скажи, что до того ты не хромала!
Кэролайн раскачивалась от боли.
– Ты говоришь с ними по телефону почти час…
– Не можешь! – с горьким торжеством воскликнул Гари. – Ты солгала мне и не хочешь признаться!
– Папа! Папа! – крикнули за дверью. Обернувшись, Гари увидел Аарона – сын был вне себя, голова у него дергалась, красивое лицо искажала гримаса, заливали слезы. – Перестань кричать!
Нейрофактор 26, ответственный за раскаяние, заполнил отделы головного мозга Гари, специально предназначенные для этого эволюцией.
– Все в порядке, Аарон, – пробормотал он. Аарон уже пошел прочь, потом снова повернулся к нему лицом, шагал на месте, делал огромные шаги, порываясь сам не зная куда, пытаясь остановить постыдный поток слез, загнать его обратно в тело, в ноги, в пол, затоптать ногами.
– Папа, папа, пожалуйста, не кричи на нее!
– Хорошо, Аарон, – сказал Гари. – Никто не кричит.
Он хотел положить руку на плечо сына, но Аарон выбежал в коридор. Бросив Кэролайн, Гари поспешил за ним. Ощущение одиночества усилилось: жена успела завербовать в семье надежных союзников! Сыновья готовы стоять за нее против собственного отца. Против отца, который орет на жену. Как прежде его отец. Его отец, ныне впавший в депрессию. Но его отец, когда был в расцвете сил, умел так запугать подростка Гари, что тому и в голову не приходило заступаться за мать.
Аарон упал ничком на постель. В хаосе разбросанного по полу белья и журналов двумя островками порядка оставались труба (с сурдинами и пюпитром для нот) и огромная, расставленная по алфавиту коллекция компакт-дисков, включая полные собрания Диззи, Сачмо и Майлза Дэвиса в подарочных изданиях и множество дисков Чета Бэйкера, Уинтона Марсалиса, Чака Манджоне, Херба Алперта и Даа Хирта, которые покупал Гари, поощряя интерес сына к музыке. Гари присел на краешек кровати.
– Прости, что так расстроил тебя, – заговорил он. – Ты же знаешь, я бываю иногда злобным старым ублюдком. А твоя мама иногда не хочет признать, что она не права. Особенно когда…
– У! Нее! Болит! Спина! – Голос Аарона заглушало пуховое одеяло от Ралфа Лорена. – Она не лжет!
– Я знаю, что у мамы болит спина. Я очень люблю твою маму.
– Тогда не кричи на нее.
– Ладно, не буду. Займемся обедом. – Гари легонько толкнул Аарона в плечо, имитируя дзюдоистский прием. – Что скажешь?
Аарон не шелохнулся. Надо бы подобрать слова утешения, но в голову ничего не приходило. Острый дефицит факторов 1 и 3. Несколько мгновений назад Гари почувствовал, что Кэролайн вот-вот бросит ему в лицо диагноз «депрессия», а если эта идея войдет в оборот, с его мнением в семье и вовсе не будут считаться. Он не сможет ни в чем притязать на правоту, каждое слово сочтут симптомом болезни, и в любом споре Гари окажется в проигрыше.
Сейчас главное – не поддаться депрессии, отразить ее истиной.
– Послушай, – начал он, – вы с мамой играли во дворе в футбол. Скажи мне, прав ли я: она уже хромала, прежде чем вошла в дом?
Аарон резко приподнялся, и секунду Гари надеялся, что правда возьмет верх, но лицо мальчика пошло красно-белыми пятнами негодования.
– Ты отвратителен! – крикнул он. – Отвратителен! – И выбежал из комнаты.
В нормальной ситуации такое не сошло бы Аарону с рук. В нормальной ситуации Гари воевал бы с сыном хоть весь вечер, но вырвал бы у него извинение. Однако теперь эмоциональную биржу – гликемические акции, эндокринную систему, синапсы – постиг крах. Гари чувствовал себя мерзавцем, борьба с Аароном лишь усилит это ощущение, а более тревожного сигнала, нежели чувствовать себя мерзавцем, не существует.
Гари допустил две роковые ошибки. Во-первых, не следовало обещать Кэролайн раз и навсегда отменить Рождество в Сент-Джуде. Во-вторых, сегодня, когда она, гримасничая от боли, хромала по двору, нужно было сделать хотя бы один снимок. Скольких очков стоили ему эти промахи!
– Нет у меня никакой депрессии! – заявил Гари своему отражению в темном окне спальни. Усилием воли – аж кости заломило – он поднялся с постели Аарона и препоясал, так сказать, чресла: он докажет, что способен нормально провести вечер.
По темной лестнице, с «Принцем Каспианом» под мышкой, спускался Джона.
– Дочитал, – похвастался он.
– Понравилось?
– Очень! – воскликнул Джона. – Самая что ни на есть лучшая книга для детей. Аслан сделал в воздухе ворота, люди проходили сквозь них и исчезали. Вышли из Нарнии и вернулись в обычный мир.
– Обними меня, – попросил Гари, присаживаясь на корточки.
Джона обхватил отца руками. Некрепкие еще детские суставчики, щенячья податливость, от лица и волос веет теплом. Гари горло бы себе дал перерезать, выкупая жизнь малыша, он бесконечно любил его и все же усомнился, только ли любви ищет в эту минуту у сына или же создает коалицию, заранее привлекает союзника на свою сторону.
Застой в экономике – так определил свое состояние председатель Совета федерального резерва Гари Ламберт. Требуются срочные вливания джина «Сапфир Бомбея».
В кухне Кэролайн и Кейлеб уже устроились за столом, запивая чипсы колой. Кэролайн положила ноги на стул, сунув под колени подушку.
– Что будем готовить? – спросил Гари.
Жена и средний сын переглянулись, словно отец в очередной раз задал дурацкий вопрос. Судя по крошкам от чипсов, они уже основательно перебили аппетит.
– Гриль-ассорти, полагаю, – вздохнула Кэролайн.
– Да, папа, гриль-ассорти, – подхватил Кейлеб не то с энтузиазмом, не то с насмешкой.
Гари поинтересовался, есть ли мясо.
Кэролайн пожала плечами, набивая рот чипсами.
Джона вызвался развести огонь.
Гари кивнул и достал из морозильника лед.
Обычный вечер. Обычный вечер.
– Если камеру разместить над столом, – начал Кейлеб, – я и часть столовой тоже увижу.
– Зато полкухни не будет видно, – возразила Кэролайн. – Повесь над дверью, сможешь поворачивать в любую сторону.
Укрывшись за дверцей бара, Гари налил поверх кубиков льда четыре унции джина.
– Угол восемьдесят пять градусов? – зачитал Кейлеб по каталогу.
– Это значит, камеру можно направить почти вертикально вниз.
Все так же укрываясь за дверцей бара, Гари хлебнул изрядный глоток горячительного. Захлопнул бар, приподнял стакан с остатками джина повыше, чтобы все, кого это волнует, видели, какую скромную порцию он себе отмерил.
– Прошу прощения, но камера слежения отменяется, – вмешался он в разговор. – Это не хобби.
– Папа, ты сказал – можно, если мне это по-настоящему интересно!
– Я сказал, что подумаю.
Кейлеб яростно затряс головой.
– Неправда! Неправда! Ты сказал – можно, если мне интересно!
– Именно так ты и сказал, – с недоброй усмешкой подтвердила Кэролайн.
– Не сомневаюсь, ты слышала каждое слово. Но на этой кухне камеры слежения не будет. Кейлеб, я запрещаю покупать это оборудование.
– Папа!
– Решение принято и обжалованию не подлежит.
– Ничего страшного, Кейлеб, – успокоила его мать. – Гари, ты не можешь ничего запретить: у мальчика есть свои деньги, и он вправе распоряжаться ими, как ему заблагорассудится. Правда, Кейлеб?
Незаметно для Гари она сделала Кейлебу какой-то знак рукой под столом.
– Точно, у меня есть сбережения. – И опять не поймешь, что в его голосе – энтузиазм, или ирония, или то и другое сразу.
– Мы обсудим это попозже, Кэро, – сказал Гари. Тепло, упрямство, тупость – все дары джина спускались сверху, от затылка, в руки и туловище.
Вернулся пропахший мескитным деревом Джона. Кэролайн открыла новую большую упаковку чипсов.
– Не портите аппетит, ребята, – напряженно произнес Гари, вытаскивая из пластиковых контейнеров еду.
Мать с сыном снова переглянулись.
– Верно-верно, – подхватил Кейлеб. – Надо оставить место для ассорти!
Гари усердно резал мясо, чистил овощи. Джона накрывал на стол, расставляя приборы на равных расстояниях друг от друга – мальчику нравилась симметрия. Дождь перестал, но под навесом было сыро и скользко.
Началось все с семейной шутки: папа всегда заказывает в ресторане гриль-ассорти, папа соглашается ходить только в рестораны, где подают гриль-ассорти. Это блюдо в самом деле казалось Гари необычайно изысканным, прямо-таки упоительно-роскошным: кусочек баранины, кусочек свинины, кусочек телятины, пара тонких нежных сосисочек – словом, классический гриль-ассорти. Гари так любил гриль-ассорти, что и дома стал его готовить. Гриль-ассорти сделался постоянным блюдом в семейном меню наряду с пиццей, едой навынос из китайских ресторанчиков и всевозможными спагетти. Кэролайн вносила свой вклад: каждую субботу доставляла домой тяжелые, пропитанные кровью пакеты с различными сортами мяса и сосисок, и в скором времени Гари уже готовил гриль-ассорти по два, а то и по три раза в неделю, не выходя под навес разве что в самую скверную погоду, и ему это нравилось. Он изобретал рецепты с фазаньими грудками, куриной печенкой, филе-миньон и приправленными на мексиканский лад сосисками из индейки. Пускал в ход цуккини и красный перец. Использовал баклажаны, желтый перец, молодую баранину, итальянскую колбасу. Создал великолепную комбинацию из немецких сарделек, грудинки и китайской капусты. Он наслаждался этим блюдом, наслаждался, наслаждался – и вдруг утратил к нему вкус.
В книге, лежавшей у Кэролайн на ночном столике («Чувствовать себя на ОТЛИЧНО!» Эшли Трэлпис, доктор медицины и философии) Гари наткнулся на термин «ангедония». Содрогаясь от узнавания, от зловещих совпадений, он прочел словарную статью – да, да, вот оно: «психологическое состояние, характеризующееся неспособностью извлекать удовольствие из приятных с обычной точки зрения процессов». Ангедония – больше чем тревожный сигнал, это уже симптом. Гниль охватывает одно удовольствие за другим, плесень, грибок, отравляющий и наслаждение роскошью, и радость досуга, с помощью которых Гари столько лет успешно отбивался от пессимизма своих родителей.
В прошлом году в марте, когда они гостили в Сент-Джуде, Инид заметила, что вице-президент банка, чья жена работает лишь несколько часов в неделю, причем почти бесплатно, на Фонд защиты детей, мог бы готовить и пореже. Гари легко заткнул матери рот: она просто завидует, ведь ее-то муж за всю их совместную жизнь и яйца не сварил. Но, вернувшись к своему дню рождения вместе с Джоной из Сент-Джуда, получив в подарок дорогущую лабораторию для проявки цветной фотопленки, выдавив из себя все необходимые возгласы – «Фотолаборатория! Потрясающе! Как здорово! Как здорово!» – и вновь увидев на столе блюдо с сырыми креветками и жесткими отбивными из меч-рыбы – жарь, дорогой! – Гари призадумался, не была ли мать отчасти права. Под навесом было чудовищно жарко, креветки потихоньку обугливались, рыба пересохла. Навалилась усталость. Казалось, вся остальная его жизнь умещается в короткие антракты между вновь и вновь повторяемыми сценами: он подносит огонь к мескитным дровам и ходит, ходит, ходит вокруг гриля, пытаясь укрыться от едкого дыма. Опуская веки, Гари видел перед собой хромированную поверхность гриля и корчащиеся на адских угольях куски мяса. Горят, горят, точно проклятые. Худшая из пыток – вечное повторение. На внутренних стенках гриля скопился толстенный слой черного обуглившегося жира. Участок земли за гаражом, куда он выбрасывал золу, смахивал не то на лунный пейзаж, не то на площадку цементного завода. Ему надоело, надоело жарить мясо, и на следующее же утро он сказал Кэролайн:
«Мне приходится чересчур много готовить».
«Ну и не надо, – откликнулась она. – Будем есть в кафе».
«Я хочу питаться дома, но готовить поменьше».
«Заказывай на дом».
«Это не то же самое».
«Только тебе одному нужны эти сборища за обеденным столом. Мальчикам все равно».
«Мне не все равно. Для меня это важно».
«Прекрасно, Гари, но мне это безразлично и мальчикам тоже. Так что же, ты хочешь, чтобы мы готовили для тебя?»
Кэролайн не в чем упрекнуть. Когда она работала на полную ставку, Гари не возражал против готовой еды, еды навынос и полуфабрикатов. Получается, теперь он хотел изменить правила, причем не в ее пользу. Но Гари казалось, что меняется самая суть семейной жизни: куда подевалась сплоченность, близость между родителями и детьми, между братьями и сестрами, которая так ценилась в пору его детства?
И вот он снова возится с грилем. В кухонное окно ему было видно, как Кэролайн меряется силами с Джоной – чей палец раньше поддастся. Потом она взяла у Аарона наушники, закивала в такт музыке. С виду – настоящий семейный вечер. Что не так? Или все дело в клинической депрессии человека, заглянувшего в кухонное окно?
Кэролайн вроде бы позабыла про боль в спине, но нет, едва Гари вошел в дом с блюдом дымящегося запеченного животного белка, как она мигом о ней вспомнила. Села к столу боком, ковырялась вилкой в еде, тихонько постанывала. Кейлеб и Аарон с тревогой смотрели на нее.
– Неужели никому не хочется знать, чем кончился «Принц Каспиан»? – спросил Джона. – Неужели никому ни капельки не интересно?
Кэролайн часто мигала, нижняя челюсть у нее беспомощно отвисла, она с усилием втягивала в себя воздух. Гари размышлял, что бы такое сказать, недепрессивное, вразумительное, невраждебное, однако хмель уже давал себя знать.
– Господи, Кэролайн, – проворчал он, – мы все знаем, что у тебя болит спина, что тебе очень плохо, но если ты уже и за столом не можешь сидеть нормально…
Кэролайн молча соскользнула со стула, дохромала с тарелкой в руках до раковины, отправила еду в измельчитель и ушла наверх. Кейлеб и Аарон, едва извинившись, стряхнули туда же свой обед и последовали за матерью. На тридцать долларов мяса выброшено в помойку, но Гари, твердо решив удерживать фактор 3 на должном уровне, выкинул из головы мысль о напрасно погибших животных. Окруженный свинцовым хмельным туманом, он продолжал есть, прислушиваясь к бодрой болтовне Джоны.
– Отличный стейк, папа, мне бы еще кусочек того цуккини, пожалуйста!
Сверху, из гостной, донеслись радостные вопли телерекламы. Гари слегка посочувствовал Аарону и Кейлебу; мать, так отчаянно нуждающаяся в детях, превращающая их в орудие своего счастья, – тяжкая обуза. Он знал это по собственному опыту. Знал и другое: Кэролайн выросла более одинокой, чем он. Ее отец, красивый, обаятельный антрополог, погиб в авиакатастрофе в Мали, когда девочке было одиннадцать. Родители отца, старые квакеры, ко всем обращавшиеся на «ты», оставили внучке половину своего состояния, включая картину знаменитого Эндрю Уайета, три акварели Уинслоу Хомера и сорок акров леса возле Кеннетт-сквер, за которые застройщик уплатил астрономическую сумму. Мать Кэролайн – сейчас, в свои семьдесят шесть, она отличалась отменным здоровьем – жила со вторым мужем в Лагуна-Бич и финансировала калифорнийских демократов; каждый год в апреле она приезжала на Восток, причем похвалялась, что не принадлежит к числу «старушенций», сюсюкающихся с внуками. Единственный брат Кэролайн, Филип, смотрел на родню свысока – холостяк, пижон (в карманах пиджака специальные прокладки, чтобы ручка материю не испачкала), специалист по физике твердого тела; мать до смешного не чаяла в нем души. В Сент-Джуде подобных семейств не было. С самого начала Гари не только любил, но и жалел Кэролайн – бедняжка, так рано столкнулась с утратой и заброшенностью! Их с Кэролайн семья будет гораздо счастливее, поклялся он.
Но теперь, после обеда, складывая вместе с Джоной тарелки в посудомоечную машину, Гари прислушивался к раскатам женского смеха на втором этаже, очень громкого смеха, и понимал: Кэролайн поступает с ним очень дурно. Хорошо бы подняться наверх, разогнать их. Но гул джина в голове стихал, и все отчетливее позвякивал тревожный звонок, как-то связанный с «Аксоном».
Почему маленькая фирма предлагает отцу деньги, если их разработка находится на стадии раннего тестирования?
Послание Альфреду составили в юридической конторе «Брэг Нутер и Спей», которая постоянно работала с банками-инвесторами. Это предполагало обычную предосторожность: поставить все точки над «i» в преддверии крупного дела.
– Хочешь поиграть с братьями? – предложил Гари Джоне. – Похоже, им там весело.
– Нет уж, спасибо, – отказался Джона. – Пойду лучше почитаю следующую книгу о Нарнии. Спущусь в подвал – там потише. Пойдешь со мной?
Старая игровая комната в подвале, где все еще работает кондиционер, пол затянут ковром, стены обшиты сосновыми панелями и держится какой-никакой уют, понемногу погибала от мусорной гангрены, которая рано или поздно приканчивает жилое помещение: допотопные стереодинамики, упаковочные пенопластовые прокладки, старые лыжи, ласты и маски в различных комбинациях. Пять больших ящиков и десяток ящиков поменьше занимали давнишние игрушки Кейлеба и Аарона. К ним никто не притрагивался, кроме Джоны да его приятеля, однако и Джона терялся перед таким изобилием и ограничивался археологическими раскопками: полдня посвящал тому, чтобы разобрать, и то не до конца, какой-нибудь из объемистых ящиков, терпеливо сортируя солдатиков и их снаряжение, машинки и домики, по размерам или по фирмам (игрушки, не подпадавшие ни под какую категорию, отправлялись за диван), но обычно не успевал добраться до дна ящика, как приятелю пора было возвращаться домой или самого Джону звали ужинать, и он снова сваливал в ящик все, что сумел откопать. Изобилие игрушек, которое могло бы стать для семилетнего малыша раем на земле, оставалось невостребованным – лишний пример ангедонии, на который Гари отчаянно старался не обращать внимания.
Джона уселся с книгой, а Гари включил «старый» ноутбук Кейлеба, вышел в Интернет и набрал в строке «поиск» слова «аксон» и «швенксвиль». Нашлось два сайта. Первый – портал корпорации «Аксон», однако, когда Гари попытался выйти на этот сайт, выяснилось, что в данный момент он «подвергается обновлению». Вторая ссылка вывела на глубоко запрятанную страницу сайта «Уэстпортфолио биофонд-40» – список «частных компаний, заслуживающих внимания», киберболото орфографических ошибок и дрянных иллюстраций. Страница «Аксона» обновлялась год назад.
Корпорация «Аксон», Ист-Индастриал-Серпентайн, 24, Швенксвиль, Пенсильвания, компания с ограниченной ответственностью, зарегистрирована в штате Делавэр, владелец мирового патента на эберлевский процесс управляемого нейрохемотаксиса.
Эберлевский процесс защищен патентами США 5.101.239, 5.101.599, 5.103.628, 5.103.629, 5.105.996, единственным и исключительным лицензиаром которых является корпорация «Аксон». «Аксон» занимается совершенствованием, продвижением на рынок и продажей эберлевского процесса больницам и клиникам по всему миру, а также исследованиями и разработкой сопутствующих технологий. Основатель и председатель – д-р Эрл X. Эберле, ранее доцент кафедры прикладной нейробиологии медицинского факультета Университета Джонса Гопкинса.
Эберлевский процесс управляемого нейрохемотаксиса, известный также как эберлевская реверсивно-томографическая химиотерапия, революционизировал лечение неоперабельных нейробластом и множества других морфологических дефектов мозга.
В эберлевском процессе применяется управляемое компьютером РЧ-излучение, направляющее карциногены, мутагены и некоторые неспецифические токсины в пораженные ткани мозга, которые тем самым локально активизируются, не причиняя вреда окружающим здоровым тканям.
В настоящее время в связи с ограниченными возможностями компьютерного оборудования эберлевский процесс требует неподвижного положения пациента в цилиндре Эберле в течение тридцати шести часов, пока специально настроенные поля направляют терапевтически активные факторы и их нейтральные носители на участок, пораженный болезнью. Новое поколение цилиндров Эберле должно снизить максимальную продолжительность сеанса лечения до двух часов и менее.
Эберлевский процесс получил в октябре 1996 года полное одобрение Фед. упр. по контролю за продуктами и лекарствами как «надежный и эффективный» метод. Широкое клиническое использование по всему миру в последующие годы, описанное во множестве перечисленных ниже публикаций, подтвердило его надежность и эффективность.
Надежды извлечь из «Аксона» большие бабки померкли: никакой рекламы онлайн не видно. Преодолевая электронную усталость и борясь с электронной мигренью, Гари набрал в строке поиска имя «эрл эберле» и нашел несколько сотен ссылок, в том числе статьи, озаглавленные «Новые перспективы лечения нейробластомы», «Гигантский скачок вперед» и «Эта методика и впрямь может стать чудом». Об Эберле и его сотрудниках писали также в специальных журналах: «Бесконтактная автоматизированная стимуляция клеточных рецепторов 14, 16А и 21. Практическая демонстрация», «Четыре низкотоксичных ферроацетатных комплекса, проникающие сквозь ВВВ», «РЧ-стимуляция коллоидных микроканальцев ин-витро и десятки других статей. Более всего Гари взбудоражила заметка, появившаяся полгода назад в «Forbes ASAP»:
Некоторые из этих разработок, например баллонный катетер Фогарти или операция на роговице Лазика, приносят огромные прибыли корпорациям – владельцам соответствующих патентов. Другие, с понятными лишь немногим наименованиями, как то: эберлевский процесс управляемого нейрохемотаксиса, по старинке обогащают изобретателей: один человек – одно состояние. Эберлевский процесс, еще в 1996 году не имевший официальной лицензии, а ныне уже признанный стандартным методом лечения целого ряда мозговых опухолей и поражений, по оценкам, приносит изобретателю, нейробиологу из Университета Джонса Гопкинса Эрлу X. («Кудряшке») Эберле до 40 миллионов долларов ежегодно в виде лицензионных платежей и других отчислений по всему миру.
Сорок миллионов долларов ежегодно – это уже что-то. Сорок миллионов долларов ежегодно оживили надежды Гари, и он ощутил новый прилив злобы. Эрл Эберле загребает сорок миллионов долларов ежегодно, а Альфред Ламберт, такой же изобретатель, только (посмотрим правде в глаза!) неудачник от природы – один из кротких, наследующих землю, – получит за все труды пять штук! Да еще хочет разделить эту жалкую подачку с «Орфик-Мидленд»!
– Замечательная книга! – ворвался в его мысли голос Джоны. – Наверно, будет самая моя любимая.
Почему же тебе так приспичило купить папочкин патент, а, «Кудряшка»? Что за спешка? Финансовая интуиция, теплое покалывание в чреслах, подсказывала Гари, что ему в руки свалилась сугубо внутренняя, закрытая информация. Закрытая информация из случайного, то есть безупречно законного источника. Сочный кусок мяса лично для него.
– Они вроде как отправились в круиз, – сообщил Джона, – но хотят доплыть до самого края света. Туда, где живет Аслан.
В базе данных Комиссии по ценным бумагам и биржам Гари обнаружил предварительный проспект, так называемую «наживку», подготовленную для первой открытой продажи акций «Аксона», которая намечалась на 15 декабря. Оставалось чуть больше трех месяцев.
Основным гарантом размещения акций выступал «Хеви энд Ходапп», один из авторитетнейших инвестиционных банков. Гари проверил жизненно важные показатели – движение ликвидности, объем эмиссии и размещений – и, чувствуя, как все сильнее разливается в паху тепло, щелкнул по команде «Загрузить позднее».
– Джона, девять часов, – напомнил он. – Ступай в душ.
– Мне бы тоже хотелось поехать в круиз, папа, – сказал Джона, поднимаясь по ступенькам. – Если б можно было как-нибудь организовать…
В другой области поиска Гари слегка дрожащей рукой набрал слова «красивая обнаженная блондинка».
– Пожалуйста, закрой за собой дверь, Джона.
На экране возникла красивая обнаженная блондинка. Гари еще пощелкал мышью, и обнаженный загорелый мужчина – вид сзади, но можно развернуть и увеличить вид от пупка до колен – вплотную занялся красивой обнаженной блондинкой. Что-то вроде сборочной линии на конвейере: красивая обнаженная блондинка – сырая заготовка, обнаженный загорелый мужчина вовсю обрабатывает ее своим инструментом. Сперва с заготовки пришлось удалить разноцветную упаковку, затем ее поставили на колени и не слишком квалифицированный работник засунул инструмент ей в рот, потом положил заготовку на спину, откалибровал ее собственным ртом и снова принялся поворачивать, придавая ей ряд горизонтальных и вертикальных положений, складывая и скручивая материал по мере необходимости и весьма усердно обрабатывая его своим орудием…
От этих картинок эрекция сникла. То ли Гари достиг возраста, когда деньги возбуждают больше, чем половые акты с красивой обнаженной блондинкой, то ли ангедония, преследующая отца семейства даже здесь, в подвале, проникла и в эти удовольствия…
Наверху прозвенел звонок. Легкими шагами кто-то из мальчишек поспешил со второго этажа к двери.
Гари поскорее очистил экран компьютера и пошел наверх. Как раз вовремя – Кейлеб возвращался на второй этаж с большой коробкой пиццы. Гари последовал за ним, остановился на минутку возле гостиной, вдыхая аромат пеперони и прислушиваясь, как жена и сыновья почти беззвучно поглощают еду. На экране телевизора рычала под аккомпанемент военной музыки какая-то бронетехника, танк наверное.
– Мы увелисить назим, летенант. Теперь ви отвесять? А?
В «Неподконтрольном воспитании. Навыках нового тысячелетия» д-р Харриет Л. Шахтман предупреждала: «Слишком часто озабоченные родители пытаются "уберечь" детей от так называемых "опасностей" телевидения и компьютерных игр, тем самым подвергая их куда более реальной опасности – остракизму сверстников».
Гари в детстве разрешали смотреть телевизор не более получаса в день, и из-за этого он отнюдь не подвергался остракизму, а потому ему казалось, что теория д-ра Шахтман позволяет устанавливать правила наиболее снисходительным родителям, а более требовательные вынуждены занижать планку. Однако Кэролайн обеими руками проголосовала за эту теорию: дети, мол, должны учиться в основном у сверстников, а не у родителей; поскольку же одна лишь Кэролайн помогала Гари в осуществлении главной мечты его жизни – не уподобляться отцу, – Гари согласился с ее мнением, и мальчики проводили перед телевизором столько времени, сколько хотели.
Одного Гари не предвидел, что в результате сам станет жертвой остракизма.
Вернувшись в кабинет, он снова набрал номер Сент-Джуда. Радиотрубка из кухни все еще лежала у него на столе, напоминая о недавнем недоразумении и грядущих конфликтах.
Он рассчитывал, что к телефону подойдет Инид, но трубку взял Альфред и сообщил, что мать отправилась к Рутам.
– У нас нынче собрание соседей, – пояснил Альфред.
Гари прикинул, не позвонить ли позже, но нет, не даст он отцу себя запугать.
– Папа, – начал он, – я тут посмотрел кое-какие данные по «Аксону». У этой компании очень много денег.
– Гари, я не желаю, чтобы ты вмешивался, – сказал Альфред. – И вообще, поздно ты спохватился.
– Что значит «поздно»?
– То и значит. Я уже все сделал. Документы заверены у нотариуса, я заплачу своему юристу, и все.
Гари прижал два пальца ко лбу.
– Боже, папа! Ты заверил бумаги у нотариуса? В воскресенье?!
– Я передам матери, что ты звонил.
– Не отсылай им бумаги! Ты меня слышишь?!
– Гари, мне это начинает надоедать.
– Тем хуже, потому что я еще далеко не все сказал.
– Я просил тебя не затевать таких разговоров. Если ты не способен вести себя как порядочный, цивилизованный человек, мне придется…
– Эта твоя порядочность – чушь собачья! И цивилизованность тоже чушь! Это просто слабость! Страх! Чушь собачья!
– Не желаю это обсуждать.
– Тогда забудь об этом.
– Так я и сделаю. Мы больше не вернемся к этому разговору. В следующем месяце мы с матерью собираемся приехать к вам на два дня, и мы надеемся, что в декабре вы навестите нас. Я настаиваю на соблюдении приличий.
– И неважно, что творится в душе. Главное – «соблюдение приличий»!
– Таков мой принцип.
– Но не мой! – фыркнул Гари.
– Знаю. Поэтому мы намерены провести у вас сорок восемь часов, и ни минутой больше.
Гари бросил трубку. Он разозлился пуще прежнего. Он-то думал, родители приедут в октябре на неделю. Он хотел, чтобы они поели пирогов в «Ланкастер-каунти», посмотрели спектакль в Центре Аннеберга, съездили в горы Поконо и в Уэст-Честер на сбор яблок, послушали, как Аарон играет на трубе, полюбовались, как Кейлеб играет в футбол, вдоволь пообщались с Джоной и убедились, наконец, какая распрекрасная жизнь у их сына, насколько он достоин их уважения и даже восхищения. За сорок восемь часов всего не успеть.
Гари заглянул к Джоне, поцеловал сына на сон грядущий. Потом принял душ, прилег на большую дубовую кровать и попытался проявить интерес к очередному номеру «Inc.», но в голове продолжался спор с Альфредом.
В марте, когда ездил к родителям, Гари прямо-таки испугался, заметив, как Альфред сдал всего за пару месяцев с Рождества. Старый железный конь мчался навстречу катастрофе. Гари с ужасом смотрел, как отец, покачиваясь, бесцельно спешит куда-то по коридору, скорее съезжает, чем спускается по лестнице, алчно поглощает бутерброды, разбрасывая во все стороны куски мяса и салата, и без конца поглядывает на часы; даже во время разговора взгляд его делается рассеянным, едва собеседники перестают напрямую обращаться к нему. А на кого, если не на Гари, ляжет вся ответственность? Инид способна лишь устраивать истерики да мораль читать, Дениз живет в мире собственньгх грез, Чип уже три года не заглядывал в Сент-Джуд. Так кому, если не Гари, придется произнести приговор: этот поезд уже сошел с рельсов?
С точки зрения Гари, первым делом требовалось продать дом. Выручить по максимуму, перевезти родителей в другое жилье, поменьше, зато поновее, понадежнее и подешевле, а остаток денег вложить, вложить решительно и выгодно. Этот дом – единственный актив, каким располагают Альфред и Инид. Гари не пожалел целого утра, внимательно осмотрел их владение и изнутри, и снаружи. В цементе обнаружились трещины, в ванне и умывальнике – потеки ржавчины, потолок в главной спальне слегка просел. Отметил Гари и пятна сырости на внутренней стене задней веранды, бороду засохшей пены на крышке старой посудомоечной машины, неприятное постукивание кондиционера, бугры и впадины на подъездной дорожке, термитов в дровяном сарае, толстый дубовый сук, дамокловым мечом нависший над мансардой, в фундаменте щели в палец шириной, накренившиеся несущие стены, на оконных шпингалетах – хлопья отслоившейся краски, здоровенных наглых пауков в подвале, пол, устланный высохшими жуками и сверчками, нежелательные грибковые и кишечные запахи. Повсюду следы разложения. Даже при нынешнем подъеме рынка этот дом явно начал падать в цене. Нужно продать его к чертям прямо сейчас, решил Гари. Нельзя терять ни дня.
В последний день в Сент-Джуде, пока Джона помогал Инид печь именинный торт, Гари повез отца в хозяйственный магазин. Едва выехав на дорогу, Гари заявил, что настала пора продать дом.
Альфред, сидевший на пассажирском сиденье дряхлого «олдсмобил», даже головы не повернул.
«С какой стати?»
«Пропустим весну, придется ждать следующего года, – пояснил Гари. – А года у вас в запасе нет. Ты можешь разболеться, а дом падает в цене».
Альфред покачал головой.
«Я давно уже предлагаю. Нам и нужно-то – спальня да кухня. Место, где мать могла бы готовить и где мы могли бы отдохнуть. Но нет, она не желает переезжать».
«Папа, если вы не переберетесь в более удобное жилье, ты покалечишься и в итоге попадешь в дом для престарелых».
«Дом для престарелых в мои планы не входит. Так и запомни».
«Мало ли что не входит в твои планы! Случится может что угодно».
«Куда мы едем?» – поинтересовался Альфред. Они проезжали мимо начальной школы, где когда-то учился Гари.
«Свалишься с лестницы, поскользнешься на льду, сломаешь шейку бедра. Вот и попадешь в дом для престарелых. Бабушка Кэролайн…»
«Ты не ответил. Куда мы едем?»
«В хозяйственный магазин, – сказал Гари. – Маме нужен переключатель, чтобы регулировать свет на кухне».
«Вечно она колдует со светом», – покачал головой Альфред.
«Ей это доставляет удовольствие! – возмутился Гари. – А ты? Тебе что-нибудь доставляет удовольствие?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Вот что я имею в виду: ты ее уже доконал».
Неугомонные руки Альфреда загребали пустоту на коленях, будто собирали взятки в покере, только карт не было.
«В который раз прошу тебя: не вмешивайся!» – сказал он.
Тусклый предполуденный свет в оттепель конца зимы, застывшая тишина буднего дня в Сент-Джуде – как родители это выдерживают?! Вороны в кронах маслянисто-черных дубов сливались с деревьями. Небо ничуть не отличалось цветом от грязно-белой мостовой, по которой престарелые автомобилисты Сент-Джуда, не превышая вгоняющий в сон предел скорости, ползли по своим делам: кто к супермаркетам, где на толевых крышах стояли озерца талой воды, кто на сквозную магистраль, которая вела мимо складских дворов с огромными лужами, мимо государственной психиатрической клиники, ретрансляционных мачт, исправно снабжавших эфир мыльными операми и игровыми шоу, кто к кольцевым автодорогам (за ними тянулись укрытые тающим снегом сельские просторы, где грузовики вязнут в глине по самую ось, в лесах постреливают из 22-го калибра, а по радио передают лишь евангельские проповеди да гитарный перезвон), кто в спальные пригороды, где все окна светятся одинаковым бледным светом, пожухлые лужайки оккупированы белками, две-три давно забытые пластиковые игрушки вросли в грязь и почтальон насвистывает ирландские мелодии и в сердцах захлопывает каждый ящик сильнее, чем следует, ведь в этот мертвый час, в этот мертвый сезон недолго и свихнуться от цепенящей тишины.
«Тебя устраивает твоя жизнь? – спросил Гари, дожидаясь зеленого света на повороте. – Ты когда-нибудь был счастлив?»
«Гари, я болен…»
«Многие люди больны. Если ты в этом находишь оправдание, бога ради, хочешь вечно жалеть себя, бога ради, но маму-то зачем тащить за собой?»
«Ладно, завтра ты уезжаешь».
«И что? – не отставал Гари. – Снова усядешься в свое кресло, и пусть мама готовит и убирает?»
«С некоторыми вещами в этой жизни надо просто примириться».
«Если так, зачем вообще жить? Что тебя ждет впереди?»
«Я каждый день задаю себе этот вопрос».
«И каков же ответ?» – спросил Гари.
«А ты что скажешь? Что мне осталось, по-твоему?»
«Путешествовать».
«Я уже напутешествовался. Тридцать лет этим занимался».
«Досуг в кругу семьи. С теми, кого ты любишь».
«Без комментариев».
«Что значит "без комментариев"?»
«То и значит: без комментариев».
«Ты все еще дуешься из-за Рождества».
«Понимай как знаешь».
«Если ты обиделся из-за Рождества, мог бы так и сказать».
«Без комментариев».
«А не намекать тут…»
«Надо было приехать на два дня позже и уехать на два дня раньше, – сказал Альфред. – Вот и все, что я могу сказать по поводу Рождества. Сорока восьми часов вполне бы хватило».
«Это все из-за депрессии, папа. У тебя депрессия».
«У тебя тоже».
«И если говорить серьезно, ты должен подлечиться».
«Ты слышишь, что я сказал? У тебя тоже».
«О чем ты?»
«Догадайся».
«Нет, в самом деле, папа, о чем ты говоришь?! Я-то ведь не сижу целый день в кресле, клюя носом!»
«В глубине души ты именно это и делаешь!» – объявил Альфред.
«Вот уж неправда!»
«Придет день – сам убедишься».
«Ничего подобного! – выпалил Гари. – Моя жизнь принципиально отличается от твоей».
«Запомни мои слова. Я вижу твой брак, я вижу то, что вижу. Однажды и ты увидишь».
«Это просто вздор, ты сам знаешь! Злишься на меня и не знаешь, что сказать».
«Уже сказал: не желаю об этом говорить».
«Я не обязан уважать твои желания!»
«А я не обязан уважать твои "достижения"!»
И пусть бы себе не уважал – разве Альфред когда-нибудь в чем-нибудь бывал прав? Но почему-то было нестерпимо обидно.
В магазине Гари предоставил Альфреду платить за переключатель. Старик осторожно вынимал из тощего кошелька одну купюру за другой, чуть придерживая их, прежде чем передать кассиру, – доллары-то он уважал, хоть кого допечь мог рацеями о том, сколько стоит один-единственный доллар.
Дома, пока Гари с Джоной пинали мячик, Альфред достал инструменты, отключил на кухне электричество и принялся устанавливать реостат. Тогда Гари еще не сообразил, что отца нельзя подпускать к проводам. Однако, вернувшись на кухню к ланчу, он обнаружил, что отец сумел лишь убрать старый переключатель и теперь стоит, сжимает в руках новый, словно чеку гранаты, и весь трясется от страха.
«При моей болезни с этим не справиться», – признался он.
«Нужно продавать дом», – не преминул заметить Гари.
После ланча он повез мать и Джону в местный музей транспорта. Пока Джона лазил по старым паровозам и изучал стоящую в сухом доке подводную лодку, Инид присела, давая роздых больному бедру, а Гари мысленно составлял перечень музейных экспонатов, чтобы экскурсия не прошла впустую. Он не мог заставить себя рассматривать сами экспонаты, вчитываться в чересчур насыщенные информацией, пошло-оптимистичные надписи: «Золотой век пара», «Заря авиации», «Век надежного транспорта». Одна надоедливая табличка за другой. Больше всего в поездках на Средний Запад Гари раздражало то, что он сразу лишался привилегированного положения и защитных покровов. В здешней простодушной уравниловке никто и не думал преклоняться перед его талантами и заслугами. О, какую печаль навевал на него музей! Эти усердные сент-джудские провинциалы исполнены любознательности и слыхом не слыхали о депрессии. С энтузиазмом набивают свои шишковатые черепушки фактами. Как будто от фактов что-то зависит! Ни одна женщина в подметки не годилась Кэролайн, что по внешности, что по умению одеваться. Ни один мужчина не мог похвастать такой стильной прической, таким подтянутым животом, как у Гари. Но все они вполне любезны, как Инид, как Альфред. Не подталкивают в спину, не лезут вперед, дожидаются, пока Гари отойдет, а когда собираются вокруг заинтересовавшего их объекта, читают табличку, приобретают знания. Господи, как же он ненавидел Средний Запад! Дыхание перехватило, голова бессильно свесилась. Только бы не стошнило. Гари укрылся в магазинчике сувениров и купил там серебряную пряжку для ремня, две гравюры со старыми эстакадами «Мидленд-Пасифик» и оловянную фляжку (это все для себя), портмоне из оленьей кожи (Аарону) и компьютерный диск с игрой на тему Гражданской войны (Кейлебу).
«Папа, – окликнул Джона. – Бабушка предлагает купить мне две книги, не больше чем по десять долларов каждая, или одну не дороже двадцати долларов. Можно?»
Инид с Джоной купались во взаимной любви. Инид всегда предпочитала малышей старшим, и Джона занял в экологической системе семьи именно эту нишу: идеальный внучок, с готовностью забирающийся на колени к бабушке-дедушке, охотно поедающий самые невкусные овощи, не слишком увлекающийся телевизором и компьютерными играми, умеющий бодро отвечать на заковыристые вопросы вроде: «Тебе нравится в школе?» В Сент-Джуде Джона наслаждался безраздельным вниманием троих взрослых. Само собой, этот городишко казался ему лучшим местом на земле. Сидя на заднем сиденье «олдсмобил», широко раскрыв глазищи, малыш жадно вглядывался во все, что показывала ему Инид.
«Здесь так легко парковаться!.. Совсем нет машин!»
«Музей транспорта лучше всех наших музеев, правда, папочка?.. Как просторно в этом автомобиле! Самая лучшая машина, в какой я только ездил!.. Все магазины рядом с домом, так удобно!»
В тот вечер, после музея, Гари еще побродил по магазинам. Инид подала на ужин фаршированную свинину и праздничный шоколадный торт, Джона в полудреме доедал мороженое, и тут бабушка спросила, не хочется ли ему встретить Рождество в Сент-Джуде.
«С удовольствием!» – откликнулся Джона, глаза у него слипались от сытости.
«Сделаем сахарные пирожные, гоголь-моголь, поможешь нам наряжать елку, – разливалась Инид. – Наверное, выпадет снег, будешь кататься на санках. И знаешь что, Джона: каждый год в парке Уэйнделл устраивают замечательную иллюминацию, называется "Страна Рождества", весь парк так красиво освещен…»
«Мама, сейчас март!» – перебил ее Гари.
«Мы приедем на Рождество?» – спросил Джона.
«Мы приедем скоро, очень скоро, – посулил Гари. – Не знаю, как насчет Рождества…»
«Уверена, Джоне понравится!» – сказала Инид.
«Да, очень! – подхватил Джона, впихивая в себя еще ложечку мороженого. – Это будет лучшее Рождество в моей жизни!»
«Конечно-конечно», – подхватила Инид.
«Сейчас март, – повторил Гари. – В марте Рождество не обсуждают. Помнишь правила? Ни в июне, ни даже в августе о нем не говорим. Помнишь?»
«Ладно, – вмешался в разговор Альфред, поднимаясь из-за стола. – Лично я ложусь спать».
«Я голосую за Рождество в Сент-Джуде», – подытожил Джона.
Завербовать Джону, использовать маленького мальчика как орудие в борьбе за Рождество в Сент-Джуде – что за подлый трюк! Уложив Джону, Гари вернулся к матери и посоветовал ей поменьше думать о Рождестве.
«Папа уже и выключатель сменить не может, – сказал он. – Крыша течет, вокруг дымохода сочится вода…»
«Я люблю этот дом, – сказала Инид отскребая у раковины сковороду, на которой жарилась свинина. – Отцу нужно пересмотреть свое отношение…»
«Ему нужна шоковая терапия или курс лекарств, вот что ему нужно! – отрезал Гари. – Хочешь всю жизнь обслуживать его – на здоровье. Хочешь жить в старом доме, где все разваливается, и делать все так и только так, как ты привыкла, – милости прошу. Ты себя в могилу загонишь, стараясь справиться и с тем и с другим, – дело твое! Но не проси меня строить в марте планы на Рождество, лишь бы тебе угодить!»
Инид поставила сковороду на стол возле переполненной сушилки. Ему бы следовало взяться за полотенце, но при виде мокрых сковородок, тарелок и приборов, оставшихся от дня рождения, Гари охватила неодолимая усталость: что эту груду перетирать, что родительский дом ремонтировать – сизифов труд. Только не вмешиваться в эту жизнь, иначе не спастись от отчаяния.
Гари налил себе малость бренди на сон грядущий, а Инид уныло счищала грязь, приставшую ко дну раковины, отдирала разбухшие от воды комки.
«Что же нам делать, по-твоему?» – спросила она.
«Продайте дом. Завтра же пригласи риелтора».
«И переехать в тесную современную квартирку? – Инид стряхнула с руки в мусорное ведро омерзительные влажные ошметки. – Если мне надо отлучиться, Дейв и Мери Бет приглашают отца к себе на ланч. Ему это по душе, и мне спокойнее, когда он с ними. Прошлой осенью он сажал тис и никак не мог выкорчевать старый пень, так Джо Пирсон принес мотыгу, и они целый вечер работали вместе».
«Ему нельзя сажать деревья, – проворчал Гари, сожалея, что налил себе маловато успокоительного. – Ему нельзя брать в руки мотыгу. Он на ногах-то едва держится».
«Гари, я понимаю, до конца жизни мы тут не протянем. Но я хочу в последний раз отпраздновать в этом доме настоящее семейное Рождество. И хочу, чтобы…»
«Если мы устроим Рождество, ты согласишься подумать о переезде?»
Лицо Инид вспыхнуло робкой радостью.
«Вы с Кэролайн могли бы приехать?»
«Обещать не стану, – сказал Гари, – но, если после Рождества тебе будет легче выставить дом на торги, мы конечно же постараемся…»
«Я буду счастлива, если вы приедете. Просто счастлива».
«Но, мама, надо же реально смотреть на вещи!»
«Продержимся этот год, – продолжала Инид, – проведем здесь Рождество, как просит Джона, а там посмотрим!»
После возвращения на Честнат-хилл ангедония обострилась. Зимой Гари на досуге перекраивал сотни часов домашних видеозаписей в двухчасовую кассету «Лучшие хиты Ламбертов», с которой мог бы снять высококачественные копии и разослать в качестве рождественских видеопоздравлений. Готовя окончательную редакцию, в сто первый раз просматривая любимые семейные эпизоды и прослушивая звучавшие за кадром любимые песни («Дикие лошади», «Снова и снова»), Гари уже не испытывал ничего, кроме ненависти, и к этим сценам, и к этим мелодиям. Затем в новой фотолаборатории он переключился на проект «Двести классических моментов семьи Ламберт» и понял, что фотографии не доставляют ему прежнего удовольствия. Годами он отбирал «Двести моментов», словно готовил идеально сбалансированный портфель, с огромным удовлетворением мысленно перелистывая образы, которые безусловно попадут в коллекцию. Теперь Гари недоумевал, на кого он, собственно, пытался произвести впечатление этими фотографиями, кого и в чем хотел убедить? Разве что себя самого. Бес толкал под руку: сжечь старые, давно любимые снимки. Но вся жизнь Гари строилась как исправленная версия судьбы Альфреда, и они с Кэролайн давно пришли к выводу, что Альфред страдает клинической депрессией, а депрессия, как всем известно, имеет генетические корни, это наследственный недуг, и, стало быть, не было у Гари другого выхода, кроме как стиснуть зубы и сопротивляться ангедонии, все силы положить на то, чтобы получать удовольствие…
Он проснулся с зудящей эрекцией. Кэролайн рядом.
На ночном столике еще горел свет, но в комнате было темно. Кэролайн лежала в позе мумии, спина плотно прижата к матрасу, под коленями подушка. Сквозь ставни в спальню проникал прохладный и влажный воздух уходящего лета. Нижние ветви платана почти касаются окна, ни ветерка, даже листок не шелохнется.
На ночном столике Кэролайн лежал том в твердом переплете: «Ничейная полоса. Как избавить вашего ребенка от отрочества, через которое прошли ВЫ» (Карен Тамкин, доктор философии, 1998).
Похоже, она спала. Длинные руки, все еще упругие (трижды в неделю бассейн в Крикетном клубе), вытянуты вдоль боков. Гари залюбовался изящным носиком, широким ярким ртом, светлым пушком и слегка блестевшей полоской пота на верхней губе, конусом светлой кожи в зазоре между подолом футболки и поясом старых гимнастических шорт «Суортмор-колледж». Ближайшая к Гари грудь распирала футболку, карминный ореол соска слегка проглядывал сквозь натянутую ткань.
Он погладил жену по волосам, и она вздрогнула всем телом так, словно из его руки ударил мощный разряд тока.
– В чем дело? – спросил Гари.
– Спина болит, умираю.
– Час назад ты хохотала и отлично проводила время, а теперь опять вступило?
– Кончилось действие мотрина.
– Чудесное воскресение боли.
– Ты мне доброго слова не сказал с тех пор, как я повредила спину.
– Потому что ты лжешь о том, как ты ее повредила.
– Господи, опять?!
– Два часа беготни и футбола под дождем – это не беда. Все дело в телефоне.
– Да, – подхватила Кэролайн, – потому что твоей матери жаль потратить десять центов и оставить сообщение на автоответчике. Она наберет, подождет до третьего гудка и бросит трубку, снова позвонит и снова бросит…
– Ты тут ни при чем! – съязвил Гари. – Моя мать виновата. Перелетела сюда из Сент-Джуда и пнула тебя в спину, от зловредности.
– Весь день я слышала, как телефон начинает звонить и тут же прекращает, начинает и прекращает! Нервы расшатались.
– Кэролайн, я видел, ты захромала прежде, чем побежала в дом! Я видел гримасу у тебя на лице! Не пытайся меня уверить, что тогда тебе еще не было больно!
Кэролайн покачала головой:
– Знаешь, что с тобой?
– А потом еще и подслушивала!
– Ты знаешь, что с тобой происходит?!
– Сняла трубку с единственного свободного аппарата в доме и имела наглость уверять меня, будто…
– Гари, у тебя депрессия. Ты это понимаешь?
