Глава 18
Улыбка тигра

Линкор не спеша одолел пролив, минуя пенные водовороты, так пугавшие мореходов в старину, и вышел в открытое море.

Здесь он двинулся полным ходом, выдавая двадцать девять узлов, хотя мог выжать и за тридцать.

Однако эсминцы, увязавшиеся следом, были способны легко догнать линкор, выжимая тридцать восемь узлов. Ну, это в теории, а на практике выходило от силы тридцать шесть с половиной. Но разве этого мало?

Артиллерия эсминцев могла напакостить, но вряд ли ее можно было назвать опасной для «Тирпица» – на каждом догоняющем имелось по пять 127-мм орудий. Не абы что, но бояться стоило торпед – если эсминцы приблизятся на шесть-семь километров, их следовало уничтожить, иначе у линкора могли быть крупные неприятности.

Наум поднял бинокль и поглядел за корму. Четыре… Нет, пять эсминцев. «Теодор Ридель», «Ганс Лоди», «Фридрих Инн», «Эрих Кёлльнер» и еще какой-то.

Вряд ли это можно назвать погоней. Скорее, корабли сопровождали линкор. Эфир звенел от переговоров с берегом – ни моряки, ни штабные ничего не понимали, а связываться с Берлином боялись.

Куда движется «Тирпиц»? Зачем? Может, действительно какая-то сверхсекретная операция? Но тогда почему никто не знает о ней – ни в Нарвике, ни в Тронхейме? Так же не бывает.

Эйтингон опустил бинокль и устало потер глаза. Сутки на ногах, всю здешнюю бестолковую ночь.

– Турищев!

– Здесь я!

– Покемарю я часика два, если ты не против.

– Да конечно, товарищ командир! Половина моих ребят уже поспала малёхо, сразу посвежели.

– Тогда так – чуть что, сразу буди. Понял?

– Так точно!

– Я буду в адмиральской каюте.

– Ага!

Каюта для адмирала была расположена рядом с капитанской, где томился «Чарли», как в экипаже «Тирпица» прозвали Карла Топпа. Между двумя каютами имелась столовая для адмирала, а в самой каюте – хоть пляши. Из большого кабинета, освещенного парными светильниками на белых стенах, двери вели в ванную и спальню.

Туда-то, сонно моргая, и приплелся Эйтингон.

Наполовину раздевшись и вырубив надоевший свет, он рухнул на аккуратно застеленную адмиральскую кровать и мгновенно уснул.

Проснулся Наум сам. Глянул на светившиеся стрелки часов, выругался на шибко заботливого Турищева и нашарил выключатель, плотно зажмурив глаза.

Проплевшись в ванную, он сполоснулся холодной водой и словно смыл сон, как липкую грязь. Не выспался, но хоть глаза не закрываются сами.

Одевшись, Эйтингон покинул каюту и встретился взглядом с сиявшим Турищевым.

– Чего лыбишься? – проворчал он. – Из-за тебя два лишних часа проспал…

– Так все ж нормально, товарищ командир! Пароход плывет в заданном направлении, немцы не озоруют, все под контролем.

– Под контролем у него… Дай-ка я с капитаном побалакаю.

Кивнув краснофлотцу, чтобы тот отпер дверь в каюту капитана, Наум переступил высокий комингс.

– Гутен таг, герр Топп, – сказал он холодным тоном.

Командир «Тирпица» стоял у большого глобуса. Резко повернувшись, он процедил.

– Да как вы посмели? Это возмутительное пиратство!

– Да ну? – усмехнулся Эйтингон. – А операция «Ход конем» – не пиратство? Вот когда крейсера с линкором топят гражданские суда, вот это возмутительно! А мы всего лишь солдаты, захватившие, образно говоря, вражескую крепость. Знаете, наш великий полководец Суворов говаривал, что нет крепостей, которые не смог бы взять русский солдат. Ну вот, я лишний раз убедился в его правоте…

Топп был невысок, но плотен и кряжист. Все в нем дышало большой физической силой и какой-то первобытной свирепостью – резкие черты лица, крепкий подбородок, бычья шея.

– Когда вас поймают, – прорычал капитан линкора, – то вздернут на рее! Я лично позабочусь об этом!

– Сначала пусть поймают. И… знаете что, герр Топп? Боюсь, что до вас не дошла одна весьма наглядная истина – мы с вами в одной лодке! На одном линкоре. Не доходит? Хорошо, объясню. Скажите, что сделают ваши друзья на берегу? Что им прикажет фюрер? Особенно когда мы станем приближаться к Кольскому полуострову? Не догадываетесь? Так я вам подскажу! Прикажет бросить против «Тирпица» все силы, лишь бы потопить корабль. Неужели вам это не ясно? Гитлер ни за что не позволит, чтобы его единственный линкор попал в руки русским унтерменшам! А то, что при этом погибнет и его экипаж, Адольфа ни вот на столечко не взволнует. Напротив, еще и злорадствовать станет – не уберегли мой кораблик, так поделом вам!

– Не вам судить о решениях вождя немецкой нации! – произнес Топп напыщенно.

– Ваш вождь – болтун и истеричка! Тоже мне, стратег нашелся, на Русь попер. Сколько он уже этих самых немцев в гроб положил? А? Захапал себе Европу – вот и сидел бы в своем Берлине и не рыпался! А Россия – не Европа, между европейцами и нами существует одна большая разница – русские не сдаются!

Тут капитан корабля набросился на «проклятого большевика» с кулаками. Боксировать он умел, но мало что разумел в восточных единоборствах: Эйтингон отшагнул, присел и отбил правую руку Топпа приемом ниндзюцу – не просто блок выставил, а ударил по локтевому суставу.

Топп вскрикнул от боли, замахнулся левой, и Наум нанес тройной удар – ребром левой ладони по горлу, костяшками правой – под нос и левой ладонью – в подбородок.

Капитан отлетел на ковер, сипло перхая, давясь слезами и хлюпая носом, из которого сочилась кровь.

– Остынь, ариец долбаный, – холодно сказал Наум.

Подойдя к шкафчику, где обнаружил початую бутылочку «Мартеля», он плеснул себе и капитану. Бокал для Топпа Эйтингон поставил на стол, а свой погрел в руке и выцедил, жалея, что нет лимончика.

– Выпейте, полегчает. – Усевшись в кресло, он продолжил: – Да вы радоваться должны, что «Тирпиц» оказался в наших руках! Сколько уже лет вся эта мощь отстаивается во фьордах! Пушки линкора еще ни разу не выстрелили по вражескому кораблю. А если бы «Тирпиц» остался в составе Кригсмарине, то так бы и не поучаствовал ни в одном морском бою.

– Еще не все потеряно, – ощерился Топп.

Он сел, утерся и залпом выпил коньяк.

– Уже, Топп! Уже – и все. Неужели вы не видите, что творится на фронтах? Скоро, очень скоро весь ваш хваленый вермахт покатится назад, будет драпать до самого Берлина! Вам известно, капитан, что англичане собирают огромные пятитонные бомбы «Толлбой» специально для того, чтобы расхреначить «Тирпиц»? И они бы его уничтожили, но тут появились мы и спасли ваш корабль, герр Топп.

– Я должен сказать вам спасибо? – съязвил капитан.

– Потом скажете, – отмахнулся Наум.

От выпитого на душе потеплело, и он позволил себе пооткровенничать.

– Небось с теми же англичанами мечтали сразиться? А, герр Топп? А вас запрятали в самый глубокий фьорд, чтобы вражеские снаряды, не дай бог, не поцарапали такую дорогую игрушку фюрера. Да вам уже и не успеть – война кончается, и не в пользу Германии. Если кто и будет тягаться с Англией и ее Королевским флотом, так это мы, русские.

– О как! – восхитился Топп. – Вы же союзники!

– А вы взрослый человек и должны понимать, что для Черчилля союз со Сталиным – вынужденная мера, – парировал Эйтингон. – Да и не спешат англичане особо помогать нам. Бомбят мирные немецкие города или воюют в африканской пустыне – боятся, что Роммель перейдет Суэц и приблизится к нефтяным промыслам Ирака. И выжидают, наблюдая со своих гнилых островов, как немцы бьют русских, а мы колошматим вас. И чем больше народу поляжет с обеих сторон, чем больше обессилеют Советский Союз и Германия, тем Англии лучше. Они там надеются подмять и нас, и вас. Позиция гиены, которая кружит вокруг льва, терзающего буйвола. Правда, британцы живут прошлым, забывая, что империя их давно захирела и захилела, они отступают на обочину, пропуская вперед Америку. За океаном тоже сволочей хватает… Поразительно! Англия с Америкой – это враги и нам, и вам, между Германией и Россией прямо-таки напрашивается союз, но вы посмотрите только, как все повернулось, вывернулось, извратилось… А жаль. Ну, ладно, герр Топп, оставляю вас. Посидите тут, подумайте. Если я буду нужен, вызовите охранника.

Капитан поморщился, но ничего не сказал, тяжелым взглядом провожая уходившего Наума.

За дверями его ждал Пупков. Едва захлопнулась дверь, как у Виктора вырвалось:

– Не нравится мне положение на корабле!

– Что именно?

– Да как-то все спокойно. Немцы служат прилежно, все нашим показывают и не обманывают. Везде порядок, спокойствие и полное послушание. Даже матросы в носовом кубрике, что колотили тараном в дверь, угомонились. Не нравится мне это! Тут же не шпаки гражданские собрались, а военные моряки! Ну, пускай там матросы неблагонадежные, могут и с русскими вась-вась, а офицеры что же? Ты, конечно, все хорошо сказал про войну, так неужели ж они вот так вот взяли и прониклись? Все? Не верю!

Эйтингон задумался.

– Полагаешь, что-то зреет?

– Не знаю! Вот, прошелся туда-сюда, присмотрелся. Немцы поглядывают как-то… как-то не так. А только что я вижу? То, что есть на самом деле, или то, что сам себе напридумывал? В головы-то им не залезешь, мысли не прочтешь. О чем они думают? А черт их знает!

– Вот что… – медленно проговорил Наум. – Напридумывал ты или нет, неважно. Нас тут слишком мало, чтобы весь корабль под контролем держать. Сделаем так. По одному не ходить, только группой, хотя бы по двое. Немцев использовать по минимуму, только там, где без них никак. Переборки разделяют корабль – надо будет их перекрыть и у проходов выставить часовых.

– Правильно, – кивнул Пупков, – чтобы все вместе собраться не могли.

– Именно. А по очереди мы их задавим, если что. Усилим охрану на мостике и в машинном. Турищев, слыхал?

– Так точно!

– Действуй.

Неожиданные меры предосторожности как будто не удивили немцев, да и не все их заметили. Но были и те, для кого «закручивание гаек» стало чем-то вроде сигнала.

Никто из команды Эйтингона не заметил неких приготовлений и прочих подозрительных действий, но ровно в пять часов по всему кораблю прошли нападения на русских – немцы, которые только что «делились опытом» с краснофлотцами, внезапно набросились на них, порой используя ножи, отвертки, ключи, обрезки труб.

Русские отделались синяками и ссадинами – Наум знал, кого набирать. Немцев скрутили и повязали, самых ретивых догнали, двоих пришлось застрелить.

Только Эйтингон решил, что неприятности позади, как прибежал Пупков.

– Тут один гад захватил кормовую башню! – выпалил он. – Угрожает взорвать погреба к такой-то матери!

– А-а, чтоб его…

Наум бегом добрался до капитанского мостика. Несколько немецких офицеров и матрос-рулевой стояли в одной стороне, напряженные, испуганные, бледные. Русские находились поодаль, с оружием в руках. Напряг в них чувствовался, а вот страха не было.

Зато злости хватало – немцы это чуяли, оттого и застыли, будто играя в «Фигура, замри!».

– Не отсюда, – буркнул Эйтингон и ссыпался по трапу ниже, в боевую рубку.

Тут дежурил Ганс Мюллер, и был он очень серьезен.

– Кто там, в башне? – с порога спросил Наум.

– Это башня «Ц» – «Цезарь». В ней заперся командир башни, обер-лейтенант Йозеф Лайне по прозвищу «Тигр» – у него всегда злющее выражение лица.

– А-а… Видел я этого… тигра бесхвостого. И чего этому усатому-полосатому надо?

– Требует повернуть линкор назад и сдаться немецким властям. Иначе, говорит, подожжем картузы с порохом. А там их столько, что и башню в море закинет, и всю корму наизнанку вывернет. Если не потонем, то линкор можно во вторсырье записывать.

– Поня-ятно… Стоп. А как они попали в башню? Там же пост стоял!

– Убрали часового, – глухо ответил Ганс. – Юрка там стоял, Малеев.

– Та-ак… Ну-ка, свяжи меня с этим «Тигром».

Эйтингон взял микрофон и резко заговорил:

– Вызываю драную кошку по кличке «Тигр»!

Динамик тут же пролаял по-немецки:

– Привет, неполноценная раса! На унтерменшей не обижаюсь. Слушай внимательно, красный командир: если ты через пять минут не остановишь линкор, я спускаюсь с зажигалкой в погреб! Ты меня понял? Да, кстати, не надейтесь затопить погреба – систему спринклерного орошения я заглушил.

– Никогда не уважал самоубийц! – осклабился Наум. – Чтобы покончить с собой, им нужна не смелость, а трусость – они так боятся жить, что им легче сдохнуть! Что, плена испугался, ариец долбаный? Думаешь, в пекле тебе легче будет?

– Хватит болтать, русская свинья! – заорал Лайне. – Стоп-машина, или мы все отправимся к дьяволу!

– А, так ты не один такой? Еще дураки нашлись?

– Время пошло, – неожиданно спокойно закончил «Тигр» и отключился.

– Жди здесь, – скомандовал Эйтингон и бросился наверх.

Пробежав уже полузнакомыми коридорами, он выбрался к офицерским каютам и сделал знак часовому: отопри.

Тот живо открыл дверь капитанской каюты, и Наум шагнул вовнутрь.

– Быстро, на выход! – скомандовал он Топпу. – Лайне хочет подорвать погреба башни «Цезарь»!

Эйтингону даже с комингса было заметно, как изменилось лицо капитана. Уж он-то понимал, что значит подрыв на корабле. Частенько случалось, что взрыв погребов не только уничтожал носовую или кормовую палубу, но и высаживал днище. В последнем случае у корабля оставался лишь один курс – на дно.

Быстрым шагом Топп покинул каюту и, переходя на бег, двинулся к капитанскому мостику. Наум поспешал за ним.

Ворвавшись на мостик, «Чарли», не обращая внимания на офицеров, вставших по стойке смирно, бросился к переговорному устройству.

– Лайне, дьявол тебя раздери! Ты что затеял?

– Рад вас слышать, господин капитан! Разве нам оставили выбор? Или сдаться русским, или погибнуть! Если они не примут моих условий, то я лучше сдохну!

– Сдохнут все! – гаркнул Топп. – И они, и мы!

– «Германия превыше всего!» – ответил «Тигр» строкой из песни.

Эйтингон круто развернулся и хлопнул по плечу Турищева.

– Останешься за меня! Витёк, за мной.

Вдвоем с Пупковым они взбежали по трапу.

– Кого ищем? – прокряхтел капитан.

– Капитан-лейтенанта… как его… Шёнхерра. Он командует обеими кормовыми башнями – «Цезарем» и «Дорой».

– Думка есть?

– Убедиться надо…

Адольф Шёнхерр выглядел молодо, из-за чего «камарады» звали его по-свойски, Ади.

Капитан-лейтенант отдыхал, запертый в своей каюте, и сразу же насторожился, увидав двух русских.

– Дело очень срочное и важное, – резко заговорил Наум, – дело жизни и смерти. Придурок Лайне заперся в башне «Цезарь» и грозится ее взорвать.

Шёнхерр побледнел впросинь.

– Капитан Топп сейчас говорит с ним, но «Тигр» может не поддаться на уговоры… Ага! Кажется, останавливаемся. Такое было требование у Лайне. Ладно, это к лучшему, время есть. Короче, Ади. Мне нужно, чтобы ты провел нас к башне. Можем мы туда проникнуть как-нибудь снизу? «Тигра» надо остановить!

– Понимаю, понимаю, – засуетился капитан-лейтенант. – Конечно, конечно! Если затопить погреба…

– Не выйдет! – отрезал Эйтингон. – Лайне заглушил пожарную магистраль. Да в любом случае, затопить зарядный погреб… Это минуты три-четыре, а «Тигру» хватит секунды, чтобы полоснуть ножом по шелковому картузу и щелкнуть зажигалкой!

– Я не верю, что он способен на такое…

– Я тоже! Но лучше уж быть уверенным.

– Пойдемте.

Шёнхерр и раньше не отличался задиристостью, молча исполнял команды «угонщиков» и не роптал, теперь же и вовсе раскис.

Захватив с собою Володьку Кутейщикова, повесившего себе на плечо рюкзачок со всякими взрывчатыми штучками, они вчетвером отправились на штурм башни «Ц».

Пробравшись лабиринтом ходов, вышли к коффердаму – узкому отсеку, разделявшему кормовой артиллерийский погреб и остальную часть корабля. Тоже мера противопожарной безопасности.

– Сюда! – сказал Адольф, нагибаясь к низенькой дверце у самой палубы.

В четыре руки дверцу отворили, пахнуло сыростью и затхлостью.

– Что там?

– Узкое пространство между днищем и артиллерийским погребом. Тут не пройти, только на четвереньках…

– Веди!

Шёнхерр живо стал на карачки и забрался внутрь. Едва Эйтингон хотел выругаться насчет того, что никто не позаботился о фонарике, как тот зажегся – в руке капитан-лейтенанта.

Прыгавший круг тускловатого света выхватывал из полумрака стальные швеллеры, тронутые ржавчиной, и Наума передернуло – он представил себе, как тонны пороха наверху вспыхнут вдруг и они тут просто изжарятся, как червяки на сковородке. Это если полузаряды просто сгорят, а вот если взорвутся…

Впрочем, в этом случае от них даже пепла не останется.

Тут Шёнхерр выбрался в еще один коффердам.

– Вот!

Кряхтя, Эйтингон выбрался и поднял голову. Ади указывал на узкий люк со штурвальчиком, к которому вели скобы трапа.

– Там снарядный погреб! Зарядный – под ним.

– Понял. А откроется?

– Должна! Я подумал, что Лайне не будет перекрывать этот ход, поскольку та дверца, через которую мы пролезли, раньше была заварена. Мы починили ее буквально два дня назад, и я никому еще об этом не докладывал. Возможно, Лайне не знает…

– А сейчас проверим!

Пупков мигом взобрался по трапу и крутанул штурвальчик. Дверца тихонько лязгнула и открылась. Виктор ощерился и полез внутрь, уложив две фразы в один жест: «Полезайте!» и «Тихо!».

Эйтингон забрался в перегрузочное отделение боеприпасов третьим, после Шёнхерра. Следом сопел Кутейщиков.

Вид здоровенных 380-миллиметровых снарядов пробирал до дрожи – каждый из них нес в себе туго спрессованную смерть.

Шёнхерр прокрался и заглянул в нижнее погрузочное отделение для зарядов. Там было пусто. Лишь слабая лампочка бросала свет на короб, в котором прятался конвейерный подъемник.

– Никого!

– Ти-хо!

– Моя очередь, – шепнул Пупков. И полез наверх.

Сверху доносился сдержанный шум – вентиляторов и голосов. Турбины затихли, не пуская дрожь по корпусу, и слышимость была хорошей.

Смазанные цепи тракта подачи заряда уходили наверх, туда же вела лестница – выше находилось рабочее отделение для окончательной подготовки боеприпасов, так сказать, третий этаж башни главного калибра. Над ним располагались механизмы наведения башни, ворочавшие в бою тяжеленные стотонные стволы.

А пост командира башни находился на самом верху башни, в ее задней части, за переборкой, перед которой масляно блестели огромные цилиндры противооткатного устройства.

В свете зарешеченного фонаря матово бликовал стол для подачи снарядов. Перед ним маялся сутулый матросик.

Эйтингон уже хотел было захватить его, чтобы разыграть примитивную сценку – матрос стучит «камарадам», те отворяют дверь, они с Пупковым врываются, – но Виктор рассудил иначе. Он спокойно вскинул пистолет с глушителем и нажал на спуск.

Матрос дернулся и мягко повалился на стол.

Наум вздохнул и сказал:

– Володя, твой выход.

Кутейщиков кивнул и достал из своего рюкзачка кумулятивную мину ручного запуска, уменьшенную копию противотанковых, вернее, противоднищевых. Весила она килограмма четыре и справиться с толстой стальной дверью могла спокойно – «угонщики» запаслись немалым количеством этих минок, величиной с миску. Планировалось использовать их в качестве «ключей», способных открыть – вскрыть! – любую дверь или крышку люка.

Владимир осторожно поднес мину к двери на уровне запоров – клацнули магниты. Кутейщиков отнял руки, прислушался. Неясный говор доносился из-за стальной переборки.

На всякий случай он потянул дверцу на себя – закрыто. Тогда, размотав тонкий прочный шнурок, он отошел к механизмам вертикального наведения, где скрывались остальные, тоже присел. Владимир глянул на Эйтингона, тот кивнул, и он дернул.

Мина сработала с коротким грохотом. Взрыв, породивший поток палящего огня, проплавил большое отверстие в броне.

Пупков подскочил первым. Не касаясь оплавленных, едко дымившихся краев, он резко ударил огромным гаечным ключом и подцепил им отошедший край двери. Та отворилась на хорошо смазанных петлях, и на пост, перекатом, ушел Наум.

Все было в дыму, прямо перед ним, на полу, валялся сильно обожженный труп. Трое живых надсадно кашляли в стороне, рядом с дальномером.

– Встать! Руки!

Один из кашлявших, с искаженным лицом, метнул пружинный матросский нож. Хлопнул выстрел.

Пуля не убила любителя ножиков – пробив грудь, она развернула и отбросила его. Двое других, плотных здоровяков с нашивками боцманматов, сразу, как по команде, подняли руки.

– Не стреляйте! – закричали они дуэтом. – Мы сдаемся!

– А я не беру пленных, – хладнокровно ответил Эйтингон.

И сделал два выстрела, слившихся в один. Здоровяки попадали, где стояли.

Подойдя к раненому, Наум глянул ему в глаза. Не лицо, а маска свирепости.

– Привет, Лайне, – сказал он.

– Сдохни!.. – прохрипел «Тигр».

– Обожду, – улыбнулся Эйтингон. – Если бы ты вышел на нас, как воин, один на всех или один на один, чтобы все по-честному, то я бы сохранил тебе жизнь. Но ты поступил подло, а я этого не люблю.

Подняв пистолет, Наум выстрелил обер-лейтенанту в лицо. Пуля оставила после себя маленькую дырочку, но удивительное дело – через это черное зияние словно вышла вся злоба, выедавшая изнутри Йозефа Лайне. Лицо разгладилось, принимая спокойное, несколько удивленное выражение, а слабая улыбка будто служила извинением.

– Шёнхерр, – утомленно сказал Эйтингон, – сообщи на мостик.

– Не нужно, – отозвался динамик голосом Топпа. – Мы все слышали. Лайне как раз угрожал спуститься в погреба и не выключил переговорное устройство… – Помолчав, будто замявшись, капитан добавил: – Спасибо… э-э… Том.